Праздник в честь Зимнего Солнцестояния закончился за полночь, поэтому Ларкин и Зефир остались ночевать у Корделии и Дэша. Час был поздний, обычно они ложились намного раньше, и все четверо уснули, едва забравшись в свои кровати.
Корделии показалось, будто прошло всего несколько мгновений, прежде чем она пробудилась от того, что на её плечо мягко легла чья-то рука. Она открыла глаза и заморгала, пытаясь различить что-нибудь в кромешной темноте спальни. Ей удалось рассмотреть, что Ларкин сидит на узком ложе, выдвигавшемся из-под кровати Корделии во время ночёвок; вид у подруги был озадаченный. В дверях стояли Дэш и Зефир в пижамах, набросив на плечи одеяла, точно плащи. Над Корделией, положив руку ей на плечо, склонился её отец.
– Посреди ночи… – простонала она, поворачиваясь на другой бок и зарываясь лицом в подушку.
– Знаю, знаю, – отозвался отец, его мягкий, низкий голос едва доносился до ушей Корделии сквозь подушку. – Но я хочу показать вам кое-что. Обещаю, что оно того стоит.
Корделия снова застонала и перевернулась на спину, чтобы посмотреть на отца. Больше всего ей хотелось сказать ему, чтобы он ушёл – вряд ли то, что он хочет ей показать, может перевесить её желание поспать. Но что-то остановило её. Возможно, любопытство. В конце концов, её отец не давал пустых обещаний, а поскольку Ларкин уже слезла с кровати и направилась к двери, где стояли их братья, Корделия не хотела быть единственной, кто пропустил какое-то событие. Она с преувеличенной выразительностью вздохнула и откинула одеяло, вложив в это движение чуть больше силы, чем требовалось.
– А я-то думал, что у меня есть ещё год или около того, прежде чем ты превратишься в невыносимого подростка, – прокомментировал её отец, подавая ей и Ларкин по одеялу. Хотя в Топях никогда не бывало так холодно, как, по словам взрослых, было на севере, зимой по ночам становилось немного прохладно.
Корделия поплотнее запахнулась в одеяло и закатила глаза.
– Я просто хочу спать, – сказала она.
– Невыносимые подростки так и говорят, – подтвердил отец, мрачно кивнув. – Насколько я могу предвидеть, дальше ты начнёшь хлопать дверьми, ходить на свидания и говорить мне, что я просто не понимаю, как тебе тяжело живётся на свете.
Корделия не считала, что быть подростком это смешно, но она не собиралась говорить об этом отцу.
– Может быть, я потренируюсь хлопать дверью прямо сейчас, – сказала она ему вместо этого. – Просто чтобы убедиться, что я понимаю, как это делается.
Отец рассмеялся и подтолкнул дочь к остальным.
– Только не взрослей слишком быстро, Кор, – шутливо попросил он, потом перевёл взгляд на других детей. – Готовы к сюрпризу?
Все четверо недоумённо переглянулись, но Озирис уже не в первый раз вёл их навстречу каким-то приключениям, и они ещё ни разу не пожалели, что пошли за ним. Поэтому они отреагировали единственно возможным образом – кивнули и поплелись за Озирисом прочь из комнаты, по извилистому коридору.
Закутавшись в одеяла, они поднялись вслед за ним по лестнице, затем по другой, ведущей на плоскую крышу дома.
Дети бывали на крыше много раз – всего за неделю до этого мама Корделии приводила их сюда на пикник, чтобы пообедать на солнышке, – но они никогда не были здесь ночью. Дом был довольно высоким, и его крыша поднималась над макушками деревьев – наверху не было ничего, кроме ночного неба. Когда Корделия запрокинула голову, она увидела лишь иссиня-чёрную глубину, яркую полную луну и огромное количество звёзд – столько, что в жизни не сосчитать.
А потом… ох.
– Ты это видела? – спросил отец, взглянув на неё сверху вниз, но Корделия продолжала смотреть на небо.
– Упала звезда, – произнесла она, чувствуя, как от волнения перехватывает дыхание. – Она была там, наверху, а потом упала и исчезла.
– Не может быть, – возразил Дэш, тоже глядя вверх. Зефир и Ларкин быстро последовали их примеру, их взгляды устремились в небо. Они все наблюдали, как по небу к земле пронеслась ещё одна звезда, потом ещё одна…
– Сегодня не только Зимнее Солнцестояние, не только полнолуние… ещё и звездопад. Такая ночь, как эта, может не повториться за всю вашу жизнь, – сказал отец Корделии. – Я хотел, чтобы вы все это увидели.
Они вчетвером расстелили одеяла на крыше и легли рядом друг с другом, чтобы наблюдать падение звёзд.
– Куда они летят? – спросил Зефир спустя минуту потрясённого молчания.
Озирис ответил не сразу.
– Не знаю, – произнёс он наконец. – И не знаю также, откуда они прилетают, но мне нравится думать, что это одно и то же место. Я знаю только то, что, глядя на них, можно загадывать желания.
Корделия посмотрела на отца, скептически подняв бровь.
– Желания? – переспросила она. – Как со свечами на день рождения? Я просила пони шесть лет подряд, но так и не получила.
Он засмеялся, покачав головой.
– Свечи и звёзды – это разные вещи. В звёздах есть настоящая магия – все это знают.
При упоминании о магии Корделия покосилась на Ларкин, которая не вымолвила почти ни слова с тех пор, как они покинули Лабиринтовое Дерево. Лицо подруги было обращено к небу, но Корделия заметила, как та едва заметно вздрогнула.
– Магия не нужна никому, – резко ответила Корделия отцу. – Её переоценивают, и от неё больше проблем, чем пользы. Спроси у Зефа.
Зефир посмотрел на неё, удивлённый тем, что его упомянули в разговоре, но через секунду медленно кивнул.
– От неё полным-полно неприятностей, – согласился он.
Озирис испустил протяжный вздох.
– Магия повсюду, – сказал он, подумав пару секунд. – Она в звёздах, да, и в соплях Зефира… – При этих слова Зефир и Дэш рассмеялись, – …но она есть и в нас с тобой. Она в болоте, в воде, деревьях и всех существах, которые называют это место домом. Магия витает в воздухе. Она есть во всех нас.
– А во мне нет, – возразила Ларкин так тихо, что Корделия едва расслышала её, хотя их разделяло всего несколько дюймов. Однако Озирис услышал её. Он ободряюще улыбнулся Ларкин, но та не смогла заставить себя улыбнуться в ответ.
– Я когда-нибудь рассказывал вам о болотнице, которая не умела петь? – спросил он.
Корделия и остальные покачали головами. Озирис рассказывал им бесчисленное множество историй, но именно эту они не помнили.
– Так вот, – начал Озирис, его голос слегка изменился, стал чуть более глубоким и мелодичным, не похожим на тот, которым он обычно говорил. – Жила-была болотница, которая не умела петь. Каждый раз, когда она открывала рот, из него не доносилось ни звука. Вы знаете, что болотницы больше всего на свете любят петь, поэтому многие из её сородичей относились к ней плохо. Они не хотели играть с ней или плавать рядом, обзывали её ужасными словами.
– Какими словами? – спросил Дэш.
– Боюсь, эти слова не очень хорошо переводятся на человеческие языки, – отозвался Озирис, протягивая руку, чтобы взъерошить волосы Дэша. – Но ты можешь придумать сам. – Дэш хитро улыбнулся, и Озирис рассмеялся. – Если только в них не будет слов, которые мама запретила тебе произносить. – Улыбку Дэша сменила обиженная гримаса.
– Но, как я уже говорил, – продолжил Озирис, – болотницу высмеивали, дразнили, и ей было одиноко, потому что никто не хотел дружить с болотницей, которая не умела петь. И ей было очень грустно, потому что она чувствовала себя бесполезной – в конце концов, какой смысл в болотнице, которая не умеет петь?
Рядом с Корделией Ларкин ещё глубже зарылась под одеяло, из-под него выглядывало только её лицо. Она хмуро смотрела на звёзды, но Корделия знала, что она внимает каждому слову Озириса.
– Однажды другие болотницы отдыхали на мелководье реки и пели в лучах полуденного солнца, а безголосая болотница наблюдала за ними из тени, отчаянно желая присоединиться к ним; но всякий раз, когда она открывала рот, чтобы запеть, ничего не получалось. Но их песня проникла ей в сердце, и вся печаль, одиночество и гнев, которые она держала в себе, вырвались на поверхность, и она больше не могла сдерживать себя.
– Она наконец запела? – тихо спросила Ларкин.
Озирис улыбнулся ей.
– Нет, Ларкин. Она начала танцевать. Сначала в тени мангровых зарослей, но вскоре она выплыла на солнце, где её могли видеть другие болотницы. Они пели, она танцевала, и от этого песня становилась ещё прекраснее. С того дня болотница больше не была изгоем среди своих подружек.
– Даже несмотря на то, что они раньше смеялись над ней? – спросил Зефир, нахмурившись.
– Ну, болотницы в чём-то похожи на людей – они совершают ошибки. Они извинились и исправились, и со временем танцующая болотница простила их. И с того дня, когда болотницы пели, она танцевала, и вместе они создавали прекрасное.
После того как Озирис закончил рассказ, Ларкин некоторое время молчала.
– Ей повезло, что она умела танцевать, – пробормотала она спустя пару минут. – Некоторые из нас не умеют ничего.
– Ты много чего умеешь, – возразил ей Озирис. – Кроме того, твоя магия всё равно может проявиться, даже если это будет не так, как ты ожидаешь.
– А если нет? – спросила Ларкин.
– В каждом человеке есть магия, Ларк. Если она не поднимается на поверхность, это не значит, что её нет внутри тебя. Как песня болотницы – она не могла её спеть, но она могла её станцевать. У меня нет никаких способностей. Как и у тёти Талии. У Корделии и Дэша, скорее всего, тоже никогда не будет. Ты считаешь, кто-то из нас от этого стал хуже? – спросил он.
– Конечно нет! – воскликнула Ларкин, резко вскочив.
Озирис мягко улыбнулся.
– Тогда почему это делает хуже тебя? – спросил он.
Ларкин несколько раз открыла и закрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова.
– Иногда, – продолжал Озирис, – гораздо легче быть добрым по отношению к другим, но не к себе. Но доброта – это своего рода магия. И это та магия, которую ты можешь выбрать.
Ларкин прикусила губу, её плечи поникли, но через секунду она снова легла, опять устремив взгляд в небо, на звёзды, которые теперь проносились по нему непрерывным потоком.
– Готовы загадывать желания? – спросил Озирис. – Помните: их нельзя произносить вслух.
Корделия на мгновение закрыла глаза, полностью отгородившись от звёзд, а затем снова открыла их. Она не была уверена, что верит в исполнение желаний: что бы ни говорил её отец, загадывать желания на звёзды казалось ей ребячеством. Но в этот момент, глядя в невероятно широкое небо, окружённая людьми, которые любили её, Корделия чувствовала себя одновременно маленькой и большой, ничтожной и значительной. Ей казалось, что всё возможно, что всё может случиться. Эта мысль приводила её в ужас.
Она следила за звездой, наблюдая, как та падает, оставляя за собой ослепительно-белый росчерк.
«Я бы хотела, чтобы всё было так, как сейчас».
Когда её веки отяжелели от сна, а мысли затуманились, она поняла, что это, пожалуй, единственное по-настоящему невыполнимое желание.