Габи
Мастра Морелли с простоватым обветренным лицом, возможно, и была девицей, но по возрасту годилась мне в матери. Даже Леон не настолько неразборчив в связях. Невинности хозяйки дома ничто не угрожало.
– Здесь будешь жить.
Хозяйка проводила меня в комнатку в конце коридора. Она оказалась тесной и узкой, с одним оконцем, выходящим на поросший бурьяном склон. На подоконнике скрючились мумифицированные мушиные трупики, на тумбочке валялся окаменевший огрызок яблока, под кроватью, потревоженные сквозняком, перекатывались комки пыли.
– Приберешься, да и располагайся себе. Ведро и тряпку в чулане возьми. Ну, кажись, все сказала.
Я хотела после дороги привести себя в порядок, умыться и переодеться, но, видать, не судьба. Пока воды натаскаю, пока отмою полы… Всю эту грязную работу можно переложить на плечи моего денщика, да ведь он, прежде чем пошевелить хоть пальцем, все нервы из меня вынет и на кулак намотает.
Я отыскала ведро и, делать нечего, побрела по каменистой тропинке вниз, к колодцу, мечтая о том, чтобы не сдохнуть на обратном пути.
Во дворе бабки Салы, мимо которого лежал путь, под чахлой яблонькой на скамейке вальяжно развалился Леон. В чистой рубашке с расстегнутым воротом, выставляя на всеобщее обозрение мускулистую шею и весьма привлекательные – так его разэтак! – ключицы.
Выглядел он довольным и сытым котом, пригревшимся на солнышке. Мало того – он держал в руках томик в кожаном переплете с золотым тиснением. Я узнала книгу из собрания сочинений поэта Бермилия, жившего в прошлом веке. Что? Леон припер на практику стихи? Серьезно?
Я распрямила плечи и прошла вдоль изгороди, громыхая жестяной ручкой. Проснется совесть в этом недоразумении мужеского полу? Не проснулась. Леон кинул ленивый взгляд поверх переплета и не сделал ни единого телодвижения мне навстречу.
Ладно! Я все запоминаю! А что не запоминаю – записываю! В отчет.
С колодезным воротом я совладала не с первого раза. Полное ведро оказалось неожиданно тяжелым, и я его упустила. Второй раз поднимала медленно, чувствуя, как натираются мозоли на ладонях.
Леон сидел на прежнем месте, лишь сдвинулся чуть дальше в тень. Наслаждался жизнью, точно приехал в родовое имение на каникулы.
Мама, светлая ей память, всегда говорила: «Стричь поросенка – больше визга, чем шерсти», а папа, который любил выражения поострее, добавлял: «Не трогай какаху – не воняет». Полностью согласна! Однако этот наглец меня допек.
– Иди сюда! – велела я, тяжело опустив ведро на землю.
Вода плеснула на сапоги, превратив подсохшую глину в размокшую глину.
– Уже соскучилась? – Леон одарил меня нахальной и, как он, вероятно, считал, неотразимой улыбкой.
Я проигнорировала вопрос и указала на ведро.
– Возьми и отнеси, – подумала и добавила: – Отнеси в дом мастры Морелли, в мою комнату.
А то знаем, плавали. Отнесет обратно к колодцу!
Леон хмыкнул, но послушался. Подхватил ведро и бодрым шагом замахал вверх по дороге. Я припустила следом, но, конечно, не догнала.
Леон дожидался меня, стоя посреди комнаты. Он оглядывался с брезгливым любопытством. Кивнул на мух:
– Хозяйка коллекционирует их, что ли?
Как бы заставить своего денщика сделать уборку в комнате? Прикажу: «Вымой пол», так он опрокинет ведро воды и скажет, что пол никогда прежде таким чистым не был. Можно попробовать повторить трюк, который я использовала за завтраком: подробно перечислить все действия. Удивительно даже, что Леон действительно подал мне еду, не пытаясь облить напитком или вывалить яичницу мне на подол.
– Возьми тряпку и макни ее в ведро, – приказала я.
Леон усмехнулся и сделал все в точности: взял тряпку и опустил ее в ведро.
– Вытащи и выжми.
Вытащил и выжал. Один раз.
Да я так замучаюсь каждое действие контролировать! Леон ясно дал понять, что устроил тихий бунт, когда следуют распоряжениям, ни на шаг от них не отступая.
– Мой пол, – устало велела я.
Леон шлепнул тряпку на пол и завозил ей на одном месте одной рукой. С мокрой тряпки текли струи воды, пыль вокруг превращалась в болото.
На глаза навернулись слезы, но я сжала кулаки и не позволила им пролиться.
– Иди. Свободен, – протолкнула я сквозь зубы.
Не видеть бы тебя больше никогда, скотина!
Леон бодренько поднялся и усвистел.
Час я отмывала комнатушку, мотаясь туда-сюда с ведром. Леон читал, зевал, потом пил компот, принесенный заботливой бабкой Салой, и закусывал ломтем хлеба.
В конце концов комната приняла жилой вид. Я худо-бедно нагрела воды боевым заклятием «огненные стрелы» – немножко прожгла пол, пока приноравливалась, но ерунда, всего-то в двух местах – и привела себя в порядок.
Я присела на табурет и выдохнула. Ноги гудели с непривычки, но я решила, что поход к колодцу и обратно можно считать тренировкой вместо занятий на полигоне.
«Вот теперь и отдохну!» – подумала я.
И тут табурет пошел.
Обычный с виду табурет. С резными ножками, с выцветшим голубым орнаментом. Наверное, раньше он был особой гордостью хозяйки дома, да и теперь еще выглядел крепким.
Я взвизгнула и отскочила в сторону. Почудилось, наверное. Голова закружилась, а показалось, что табурет зашевелился.
Я отошла к стене, с подозрением уставившись на своевольный предмет мебели. Нет, все нормально. Стоит.
В это мгновение табурет, изящно постукивая ножками, засеменил в мою сторону, будто новорожденный козленок.
– Мамочки! – завопила я.
Не успев опомниться, я швырнула в оживший табурет боевое заклинание и превратила его в груду щепок, разлетевшихся по всей комнате.
На шум прибежала хозяйка и, уперев руки в бока, уставилась на воцарившуюся разруху.
– Т-табурет, – заикаясь, начала объяснять я. – П-пошел.
Да что я как маг-первогодка, право слово!
– И что? Ну пошел! – Мастра Морелли угрожающе надвинулась на меня. – Походил бы да перестал. Хорошая была мебеля! Послужила бы еще! Ты как хошь, но либо починяй, либо плати!
Ничего себе заявочки! Они тут что, совсем не удивляются ходячим табуретам? От смятения в голове все спуталось.
– Мне нечем заплатить…
– Тогда починяй!
– Я… Дайте мне минутку.
Хозяйка сурово посмотрела, но ушла, оставив меня одну. Не до конца понимая, что делаю, я вытряхнула вещи из саквояжа на кровать и начала сгребать щепки.
Я знала человека, для которого собрать табурет обратно – пара пустяков. И этот человек почти наверняка не захочет помогать. Однако денег у меня не было, и выбора, похоже, тоже.
Я слетела с холма, позабыв об усталости, и сунула деревянные обломки Леону под нос.
– Фу! Что это?
– Табурет, – зачастила я. – Я сижу. А он пошел. Хозяйка ругается. Мне нечем заплатить!
– Табурет пошел, говоришь? – иронично поинтересовался Леон. – А кровать с тобой пока не разговаривала?
Он мне не верил! Да я и сама уже сомневалась, что увиденное не примерещилось мне от усталости и недосыпа.
– Почини его, – попросила я.
– Что? – Леон изогнул бровь.
– Пожалуйста!
– А что мне за это будет?
Я прикусила губу. Вот я дура. Не станет он помогать. Вон физиономия какая довольная сделалась! Да и что я могу ему предложить? Поцелуй? Аж живот подвело от злости на саму себя: не хватало только начать расплачиваться поцелуями.
Я вытряхнула щепки Леону под ноги: он едва успел увернуться, воскликнув: «Что творишь, ненормальная?»
Предложу хозяйке отработать. Огород вскопаю или еще что-то полезное по хозяйству сделаю. Договоримся. Наверное.
Я шла и вытирала со щек слезы, надеясь, что Леон их не увидит со спины. Слишком длинный день, слишком много всего навалилось. Завтра снова буду сильной, но сейчас никак не получалось.
Я потихоньку пробралась в свою комнату, заперлась на хлипкий крючок, рухнула на постель и проревелась. Когда немного полегчало, я умылась остатками воды и пошла разыскивать хозяйку.
Я шагнула за порог и чуть было не полетела кувырком, споткнувшись о табурет.
Тот самый табурет! Ошибки быть не могло: резные ножки, голубой орнамент. Я осторожно потрогала сиденье – а ну как разлетится дымом или расползется грязью. Есть у бытовиков такие фокусы. Но табурет оставался осязаемым, настоящим.
– Невозможно… – прошептала я.
Я затащила табурет в комнату, и тут же из-под кровати проворно вылезла завалившаяся в щель щепка, заполнила собой небольшую выщерблину и слилась с деревом.
Несколько долгих минут я тупо стояла посередине комнаты и переваривала случившееся. Леон помог. Почему?