В окошке регистрации посетителей сидел худой мужчина явно за шестьдесят. В прошлом году его не было, по-видимому, устроился сюда после выхода на пенсию. Кацуро неуверенно назвался:
– Я Мацуока…
Как он и ожидал, мужчина уточнил:
– Какой Мацуока?
– Кацуро Мацуока. Я пришел, чтобы выступить на концерте.
– Каком концерте?
– Рождественском.
– А-а! – Мужчина наконец-то сообразил. – Мне говорили, что кто-то придет выступать, но я думал, это будет оркестр. Вы один?
– Да, простите, – невольно извинился Кацуро.
– Подождите, пожалуйста.
Мужчина стал куда-то звонить. Обменявшись с собеседником парой слов, он снова обратился к Кацуро:
– Подождите здесь, пожалуйста.
Очень скоро появилась женщина в очках. Ее он уже видел. Год назад она организовывала праздник. Та, кажется, тоже его признала и поприветствовала с улыбкой:
– Давненько не виделись.
– Надеюсь, и в этом году все пройдет хорошо, – сказал Кацуро, и женщина пригласила его за собой.
Она провела его в просто обставленную комнату.
– Мы рассчитываем минут на сорок. Я могу, как и в прошлый раз, положиться на ваш выбор репертуара и программы? – спросила она.
– Конечно. Произведения будут в основном рождественские. Ну и немного моих сочинений.
– Правда? – Женщина неопределенно улыбнулась. Возможно, подумала: «Надо же, собственные сочинения».
До концерта еще было время, так что Кацуро велели подождать. Для него приготовили чай в пластиковой бутылке, поэтому он налил немного в бумажный стаканчик и выпил.
Это был его второй визит в детский дом «Марукоэн». В железобетонном четырехэтажном здании, построенном на вершине холма, было все необходимое: жилые помещения, столовая, душевые, и здесь жили дети всех возрастов – от младенцев до восемнадцатилетних подростков. Кацуро видел разные детдома; этот был довольно крупный.
Кацуро взял в руки гитару. Проверил настройку. Слегка распелся. Вроде все в порядке, звучит сносно.
Вернулась женщина-организатор и сказала, что можно начинать. Он глотнул еще чая и встал.
Концерт должен был проходить в спортивном зале. Дети, в основном младшеклассники, послушно сидели на расставленных там складных стульчиках. Когда Кацуро вошел, раздались дружные аплодисменты – видимо, по сигналу воспитателя.
Для Кацуро были приготовлены микрофон, стул и пю-питр. Он поклонился детям и сел.
– Здравствуйте, ребята!
– Здравствуйте! – ответили дети.
– Я здесь у вас уже второй раз. В прошлом году тоже был в канун Рождества. Ну а если я прихожу в канун Рождества, значит, я почти Санта-Клаус, но подарков у меня, к сожалению, нет.
Раздались редкие смешки.
– Вместо этого я, как и год назад, хочу подарить вам песни.
Сначала он сыграл и спел про оленя с красным носом. Эту песенку все дети знали, так что тоже начали подпевать.
Затем он исполнил несколько обязательных рождественских номеров, а между ними немножко поболтал с детьми. Детям вроде нравилось, они хлопали. Пожалуй, даже увлеклись.
Но затем Кацуро стала беспокоить одна девочка.
Она сидела во втором ряду, с самого края. Скорее всего, из начальной школы, училась классе в пятом-шестом. Глаза ее смотрели куда-то в пустоту, на Кацуро она совсем не обращала внимания. Песни, похоже, ее тоже не интересовали – подпевать она не пыталась.
Кацуро привлекло ее печальное лицо. Он почувствовал в нем какое-то недетское обаяние. Ему захотелось, чтобы девочка взглянула на него.
Решив, что детские песенки ей уже не интересны, он спел «Мой любимый – Санта-Клаус» Юми Мацутои. Это была заглавная песня вышедшего в прошлом году фильма «Отвези меня покататься на лыжах». Строго говоря, исполняя эту песню здесь, он нарушил закон об авторском праве, но не думал, что кто-нибудь нажалуется.
Многие ребятишки обрадовались. Но эта девочка по-прежнему смотрела в сторону.
Он спел и сыграл еще несколько песен, которые нравились подросткам ее возраста, – безрезультатно. Руки опускались: наверное, она просто не любила музыку.
– Что ж, вот и последняя песня. Я обязательно исполняю ее в конце каждого концерта. Слушайте.
Кацуро положил гитару и вынул губную гармонику. Несколько раз вздохнул, закрыл глаза и не спеша заиграл. Эту мелодию он исполнял много тысяч раз, так что смотреть в ноты не было необходимости.
Он играл три с половиной минуты. В зале стояла мертвая тишина. Перед тем как прозвучали последние ноты, Кацуро открыл глаза… и вздрогнул.
Та девочка пристально смотрела на него. И глаза ее были очень серьезными. Кацуро вдруг растерялся – это так не шло ее детскому личику.
Закончив выступление, он вышел из зала под аплодисменты. Снова подошла женщина, отвечавшая за концерт, и поблагодарила его.
Он хотел спросить про девочку, но не решился. Не придумал причины.
И все же он смог поговорить с ней.
После концерта в столовой устроили праздничный ужин и Кацуро тоже пригласили. Тогда-то и подошла к нему та самая девочка.
– Что это была за песня? – уставившись прямо ему в глаза, спросила она.
– Какая?
– Которую вы играли последней, на губной гармошке. Я ее не знаю.
Кацуро улыбнулся:
– Конечно. Это оригинальная мелодия.
– Оригинальная?
– Это значит, что я сам ее сочинил. Понравилась?
Девочка энергично кивнула:
– По-моему, это очень хорошая песня. Я бы хотела еще раз ее послушать.
– Правда? Ну-ка, подожди.
Кацуро позволили переночевать в детском доме. Он сходил в приготовленную для него комнату и вернулся с гармошкой.
Они вышли в коридор, и он сыграл девочке песню. Она слушала с серьезным видом.
– А названия у нее нет?
– Есть, почему же нет. Она называется «Возрождение».
– «Возрождение»? – пробормотала девочка и начала напевать.
Кацуро удивился: она воспроизвела мелодию исключительно точно.
– Так быстро запомнила?
В ответ девочка вдруг в первый раз улыбнулась:
– Я очень хорошо запоминаю музыку.
– Все равно потрясающе!
Он пристально посмотрел на девочку. На ум пришло слово: «Талант».
– Мацуока-сан, а вы не собираетесь играть профессионально?
– Даже не знаю… – Он помотал головой, стараясь не показать, как взволновалось его сердце.
– Мне кажется, эта песня имела бы успех.
– Да?
Девочка кивнула:
– Мне нравится!
Кацуро улыбнулся:
– Спасибо.
И тут кто-то позвал девочку:
– Сэри-тян!
Из столовой выглянула одна из воспитательниц.
– Не покормишь Тацу-куна?
– Конечно!
Девочка, которую назвали Сэри-тян, поклонилась Кацуро и ушла в столовую.
Он, чуть помедлив, тоже зашел внутрь.
Сэри сидела рядом с маленьким мальчиком и уговаривала его взять в руки ложку. Лицо малыша почти ничего не выражало.
Рядом оказалась женщина, отвечавшая за концерт, и Кацуро без всякой задней мысли спросил ее об этих детях. Женщина вдруг помрачнела.
– Они брат и сестра, попали к нам весной этого года. Говорят, родители жестоко с ними обращались. Братишка Тацу-кун ни с кем, кроме Сэри-тян, не разговаривает.
Вот оно что…
Кацуро посмотрел на Сэри, которая ухаживала за братом. Кажется, теперь он понял, почему ее не трогали рождественские песенки.
Когда праздничный ужин был окончен, Кацуро ушел к себе в комнату. Он улегся было на кровать, но услышал за окном веселые голоса. На улице дети запускали фейерверки. Холод их явно не беспокоил.
Сэри и Тацу тоже были там. Смотрели на других, стоя поодаль.
«Не собираетесь играть профессионально?»
Давно ему этого не говорили. И улыбаться, чтобы не отвечать, ему в последний раз приходилось лет десять назад. А вот настроение тогда и сейчас было совершенно разное.
«Прости, отец, – пробормотал он, обращаясь в ночное небо. – Я все свои сражения пока проигрываю».
Его мысли переместились на восемь лет в прошлое.
О смерти бабушки ему сообщили в самом начале июля. Кацуро готовился открывать магазин, когда позвонила младшая сестра Эмико.
Он знал, что бабушке уже совсем плохо. И печень, и почки работали еле-еле, так что она в любой момент могла перейти в мир иной. И все равно Кацуро не поехал домой. Он, конечно, беспокоился о старушке, но у него была причина оставаться в городе.
– Бдение завтра, послезавтра – похороны. Ты когда сможешь приехать?
Кацуро, держа трубку в руке, оперся локтями о прилавок и почесал голову свободной рукой.
– У меня же работа… Надо с хозяином посоветоваться.
Он услышал, как Эмико с присвистом вдохнула.
– Какая еще работа? Ты просто помощник! Сам же говорил, что хозяин раньше в одиночку там справлялся! Уж на один-два дня можно отпроситься! Ты же выбрал эту работу, потому что здесь можно в любой момент попросить отгул!
Точно, так и было. Память у Эмико хорошая, девушка она собранная. Болтовней ее не отвлечь. Кацуро замолчал.
– Нам нужно, чтобы ты приехал, – сестра заговорила жестче. – Папа плохо себя чувствует, мама все это время ухаживала за бабулей, устала. И вообще, бабуля тебе, между прочим, помогла! Хотя бы на похоронах ты должен присутствовать!
Кацуро вздохнул:
– Ладно. Договорюсь как-нибудь.
– Пожалуйста, постарайся приехать побыстрее. Если получится, сегодня вечером.
– Сегодня точно никак.
– Тогда завтра утром. Ну, не позднее обеда.
– Я подумаю.
– Подумай как следует. До сих пор тебе позволяли делать все, что ты пожелаешь.
Он хотел было возразить – мол, о чем это ты? – но сестра уже повесила трубку.
Кацуро тоже отключился и, сев на табурет, стал рассеянно разглядывать картину на стене. На ней был изображен песчаный пляж. Хозяин любил Окинаву. Поэтому и украсил свой маленький бар различными безделушками, напоминающими об островах.
Взгляд Кацуро переместился в угол, на плетеный стул и небольшую гитару. И тем и другим пользовался только он. По просьбе посетителей он усаживался на стул и играл. Иногда под его аккомпанемент пели клиенты, но обычно он исполнял песни сам. Те, кто слышал его впервые, удивлялись. Не могли поверить, что он не профессионал. Часто укоряли, что он не идет в профессиональные певцы.
Он скромно отнекивался, а про себя говорил: как раз иду! Ради этого и бросил университет.
Он любил музыку еще со времен средней школы. Когда учился во втором классе, побывал в гостях у одноклассника и увидел там гитару. Одноклассник сказал, что инструмент принадлежит его старшему брату, и показал, как играть. Кацуро впервые в жизни держал в руках гитару. Сначала пальцы не слушались, но, несколько раз повторив показанное, он сумел сыграть простенькую музыкальную фразу. Радость, которую он ощутил в тот момент, невозможно было описать словами. Такого удовольствия он никогда не получал на уроках музыки, играя на блокфлейте.
Через несколько дней он набрался решимости и заявил родителям, что хочет гитару. Его отец держал рыбную лавку и к музыке никакого отношения не имел. Сначала он выпучил глаза от удивления, а потом рассердился. Кричал, что не потерпит у сына таких дружков. Видимо, играющих на гитаре подростков он автоматически приравнивал к хулиганам.
Кацуро продолжал упрашивать, обещая все, что приходило в голову: он будет хорошо учиться, поступит в самую лучшую в городе школу высшей ступени, а если не поступит, то выбросит гитару и никогда больше не возьмет ее в руки.
Родители удивились, поскольку до сих пор сын ничего не выпрашивал с подобным пылом. Первой смягчилась мать, а там и отец поддался. Только отвели его не в магазин музыкальных инструментов, а в ломбард – мол, тебе и заложенной гитары хватит.
«А вдруг выбрасывать придется. Дорогую не могу купить», – заявил отец с недовольным видом.
Но мальчик был рад и этому. В тот вечер он спал, положив подержанную маленькую гитару у изголовья.
Почти каждый день он упражнялся по самоучителю, приобретенному в букинистическом магазине. Школьные задания тоже усердно выполнял – он ведь пообещал. Он стал успевать по всем предметам, поэтому родители не жаловались, даже когда в выходные сын бренчал, сидя в комнате на втором этаже. Он с легкостью поступил в хорошую школу.
В новой школе работал клуб популярной музыки, и Кацуро сразу же вступил в него. Там он познакомился с другими ребятами, и они втроем создали ансамбль и даже выступали в разных местах. Сначала они лишь копировали уже существующие группы, но постепенно стали играть и вещи собственного сочинения. В основном их создавал Кацуро. Пел тоже он. Друзья высоко ценили его мелодии.
Однако в последний год учебы ансамбль естественным образом прекратил свое существование. Произошло это, конечно же, потому, что нужно было готовиться к экзаменам. Они договорились, что если все трое поступят в вузы, то соберутся снова, но этого так и не случилось, потому что один из друзей провалился. Через год он вроде бы все-таки поступил, но больше уже никто не заговаривал о воссоединении.
Кацуро выбрал экономический факультет одного из токийских вузов. Вообще-то он хотел продолжать заниматься музыкой, но понимал, что родители будут категорически против, так что заранее сдался. С юных лет он знал, что ему придется наследовать семейное дело, и родители, судя по всему, и мысли не допускали, что сын выберет иной путь. В глубине души он знал, что так и будет.
В университете существовало множество музыкальных клубов. Он записался в один из них, но довольно скоро ему пришлось разочароваться. Члены клуба думали только о развлечениях, никто не относился к музыке серьезно. Когда он попытался высказать свое недовольство, на него стали странно поглядывать.
– Ты чего выпендриваешься? В музыке главное – получать удовольствие!
– Вот именно! Зачем надрываться? Мы же не будем профессионалами.
Он не стал отвечать и решил бросить занятия. Не было смысла спорить. Они преследовали слишком разные цели.
Больше он в клубы не записывался – ему казалось, что лучше быть самому по себе. Объединяться с теми, кто не хочет заниматься музыкой, – лишь копить напряжение.
С тех пор он начал принимать участие в любительских конкурсах, хотя на публике не выступал со школы. Сначала не выдерживал даже начальных стадий отбора, но его упорство позволило добраться до верхних позиций. Постепенно он стал общаться с другими постоянными участниками конкурсов.
Это общение стало для Кацуро мощным стимулом. В двух словах – он видел в этих людях страсть к музыке. Желание поднять свое мастерство на новый уровень, даже если придется всем ради этого пожертвовать.
Каждый раз, слушая их исполнение, он думал: «Не уступлю!»
Теперь почти все свое время он посвящал музыке. И за едой, и в ванной он придумывал новые мелодии. Совсем забросил институт – не находил в этом смысла. Разумеется, он не получал зачетные единицы и постоянно проваливался на экзаменах.
Родители не навещали его в Токио и, конечно же, не замечали, что происходит с их единственным сыном. Они были уверены, что через четыре года он окончит вуз и вернется домой. Поэтому, когда Кацуро летом, как только ему исполнился 21 год, сообщил по телефону, что бросил университет, мать разрыдалась. Отец, взявший трубку следом, орал так, что в ушах звенело.
Кацуро ответил, что будет заниматься музыкой, поэтому не видит смысла посещать университет. Услышав это, отец расшумелся еще пуще. Кацуро бросил трубку, но вечером того же дня родители объявились у него на пороге. Отец – красный как рак, у матери в лице – ни кровинки.
Они просидели до рассвета в его крохотной комнатке. Настаивали, чтобы сын, раз уж бросил университет, немедленно возвращался домой и брал на себя лавку. Кацуро не соглашался, упирая на то, что всю жизнь будет раскаиваться, если так поступит. Нет, он останется в Токио, пока не достигнет цели.
Не поспав толком, родители уехали на первом же поезде. Кацуро смотрел из окна, как они бредут по улице, такие маленькие, такие несчастные. Невольно он молитвенно сложил руки.
И вот прошло три года. Не брось он занятия, давно бы окончил университет. Но и в музыке Кацуро пока ничего не достиг. Он все так же ежедневно упражнялся, чтобы участвовать в любительских конкурсах. Несколько раз его отбирали для финальных выступлений. Он надеялся, что когда-нибудь его заметят люди из музыкальных кругов, рассылал свои песни в студии звукозаписи. Но до сих пор не получил никакого ответа.
Только однажды кто-то из постоянных клиентов бара познакомил его с музыкальным критиком. Кацуро исполнил для него две своих песни. Он ведь собирался стать автором-исполнителем и в этих двух песнях был уверен.
«Неплохо, – сказал критик с химической завивкой на седых волосах. – Мелодии приятные, поешь тоже хорошо. Очень неплохо».
Кацуро обрадовался. В груди зародилась надежда, что он близок к дебютному выступлению.
Клиент, который их познакомил, задал вопрос вместо него: «А он сможет стать профессиональным певцом?»
Кацуро весь напрягся, не в силах взглянуть на критика.
Тот сделал паузу, а потом промычал: «Ну-у… не стоит на это надеяться».
Кацуро поднял глаза и спросил: «Почему?»
«Таких как ты, очень много. Если бы твой голос хоть чем-то выделялся, тогда был бы шанс, но у тебя нет никаких особенностей».
Что на это ответишь? Кацуро и сам все прекрасно знал.
«А песни? Мне кажется, неплохие», – сказал хозяин, слышавший разговор.
«Хорошие! Для любителя, – равнодушно ответил критик. – И только на этом уровне, к сожалению. Они напоминают уже существующие, в них нет новизны».
Это прозвучало резко. В груди у Кацуро стало горячо от досады и жалости к себе.
Неужели у него нет таланта? Неужели он слишком занесся, думая, что сможет прокормиться музыкой? С того дня невеселые мысли поселились в его голове.
Он вышел из дома на следующий день после обеда. Вещей – спортивная сумка да чехол для одежды. В чехле черный костюм, одолженный у хозяина. Не зная, когда сможет вернуться в Токио, он подумывал взять с собой и гитару, но решил этого не делать: не хотел услышать что-нибудь неприятное от родителей. Вместо гитары уложил в сумку гармонику.
На Токийском вокзале Кацуро сел в поезд. В вагоне было пусто, и ему удалось захватить целый блок из четырех мест, расположенных лицом друг к другу. Он снял обувь и положил ноги на сиденье напротив.
До города, где жили его родители, надо было ехать два часа с пересадкой. Говорили, что некоторые ездят оттуда на работу в столицу, но Кацуро не мог себе этого представить.
Стоило ему сообщить о смерти бабушки, как хозяин тут же разрешил съездить домой.
– Отличный шанс как следует поговорить обо всем с родителями. О том, как быть дальше, и все такое, – заметил он.
Кацуро услышал в его словах намек: мол, пора уже отказаться от музыки.
Глядя на сельский пейзаж, проплывающий за окном, Кацуро рассеянно думал: неужели мне все-таки не дано? Дома наверняка что-нибудь скажут на эту тему. «Хватит мечтать, в мире все не так просто, приди в себя и займись семейным бизнесом, все равно нормальной работы у тебя нет…» Слова родителей представить было несложно.
Кацуро чуть качнул головой. Решил: хватит мрачных мыслей. Он открыл сумку и вытащил плеер с наушниками. Появление в прошлом году на рынке этого устройства оказалось историческим событием: теперь музыкой можно было наслаждаться где угодно.
Он нажал кнопку воспроизведения и закрыл глаза. В уши полилась красивая электронная мелодия. Играл Yellow Magic Orchestra. Все его члены были японцами, но известность коллектив приобрел сначала за границей. Рассказывали, что, когда они играли в Лос-Анджелесе на разогреве у The Tubes, публика рукоплескала стоя.
Вот, значит, кого называют талантами… Пессимистичные мысли невольно вернулись.
Наконец поезд прибыл на ближайшую к родительскому дому станцию. Когда Кацуро вышел из здания вокзала, в глаза бросился привычный пейзаж. Вдоль главной улицы, выходящей на магистраль, выстроились маленькие магазинчики – такие, которые обслуживают только постоянных клиентов, живущих по соседству. Кацуро приехал домой впервые после того, как бросил университет, но город, кажется, совершенно не изменился.
Кацуро остановился. Лавка зажата между цветочным и овощным магазинчиками, рольставни шириной в пару кэн наполовину открыты. На вывеске сверху написано «Уомацу», а рядом, маленькими буквами, – «Свежая рыба. Доставка».
Лавку основал дед. Первый магазинчик находился в другом месте и был побольше. Однако в войну он сгорел, и после войны открыли новый, уже здесь.
Кацуро поднырнул под рольставни. Внутри было темно. Он напряг глаза, но увидел лишь пустую витрину-холодильник. В это время года сырая рыба не хранится больше одного дня. Остатки, наверное, заморозили. На стене висело объявление: «Мы начали продажу кабаяки из угря».
Знакомый рыбный запах навевал воспоминания из детства. Кацуро прошел внутрь. В глубине – приступка, где снимают обувь, оттуда можно пройти в основную часть дома. Раздвижная дверь, ведущая в дом, закрыта, но через щель просачивался свет, и слышно было, как там кто-то ходит.
Кацуро выровнял дыхание и негромко сказал:
– Я дома.
И сразу подумал, что следовало сказать «Добрый день».
Дверь резко отодвинулась. В проеме стояла Эмико в черном платье. За то время, что они не виделись, девушка стала совсем взрослой. Она посмотрела на брата сверху вниз и с шумом выдохнула:
– Ну наконец-то. Я уж боялась, что ты не приедешь.
– С чего бы? Я же сказал, что договорюсь.
Кацуро снял обувь, поднялся на приступку, прошел внутрь и оглядел небольшое помещение.
– Ты что, одна? А где мать с отцом?
Эмико нахмурилась.
– Давно ушли. Я тоже должна была помогать, но решила, что надо дождаться тебя – нехорошо будет, если ты приедешь, а никого нет.
Кацуро пожал плечами:
– Ясно.
– Ты ведь не собираешься в таком виде участвовать в бдении?
На нем были джинсы и футболка.
– Конечно, нет. Подожди, переоденусь.
– Давай скорее.
– Сам знаю.
Подхватив сумку, он поднялся по лестнице. На втором этаже находились комнаты в японском стиле: одна в четыре с половиной, другая в шесть дзё. Комната побольше принадлежала ему, пока он не окончил школу.
Он открыл фусума и вздрогнул. Занавески были задернуты, и в комнате было темно. Кацуро включил свет и увидел, что все здесь осталось по-прежнему. На письменном столе все так же закреплена точилка для карандашей, плакаты с любимыми исполнителями со стены тоже никто не снял. На книжной полке рядом со справочниками – самоучитель игры на гитаре.
Вскоре после того, как он уехал в Токио, мать говорила, что Эмико хотела бы взять эту комнату себе. Он сказал, что не возражает – просто уже тогда решил заниматься музыкой и думал, что вряд ли вернется в родительский дом.
Но если комната осталась нетронутой, значит, родители еще надеются на его возвращение. При этой мысли у него стало тяжело на душе.
Он переоделся в костюм и вместе с Эмико вышел из дома. К счастью, для июля было довольно прохладно.
Бдение устроили в городском общественном центре. Его построили недавно, сестра сказала, что пешком идти минут десять.
Они добрались до района жилых домов, и Кацуро удивился, насколько изменился пейзаж. Эмико рассказала, что появилось много новых жителей. Надо же, и в таком городишке что-то меняется.
– А ты как? – спросила сестра на ходу.
Он знал, что она имеет в виду, но все равно уточнил с непонимающим видом:
– Ты о чем?
– Решил, что будешь делать? Если ты действительно сможешь зарабатывать на жизнь музыкой, тогда ладно, но ты уверен в себе?
– Само собой. Иначе зачем бы я стал этим заниматься? – ответил он, но на сердце было неспокойно. Ему казалось, что он обманывает самого себя.
– Просто я никак не пойму, откуда в нашей семье такой талант. Я же была на твоих выступлениях, мне кажется, у тебя здорово получается. Но примут ли тебя как профессионала – это уже разговор совсем в другой плоскости.
Кацуро скривился:
– Не наглей. Что ты можешь в этом понимать? Ты ведь не имеешь к музыке никакого отношения!
Он думал, что она обидится, но Эмико сохраняла спокойствие.
– Именно так, никакого отношения. Я ничего не знаю про мир музыки. Поэтому и спрашиваю, как у тебя дела. Если ты так в себе уверен, расскажи подробнее о том, как ты видишь свое будущее. Какой у тебя план, как ты собираешь действовать дальше, когда сможешь зарабатывать этим на жизнь. Мы не знаем ничего, поэтому и я, и папа с мамой очень волнуемся.
Сестра говорила правильные вещи, но Кацуро хмыкнул:
– Если бы все шло по плану, никто бы не мучился. Хотя что может понять человек, который, отучившись в местном женском университете, поступает на работу в местный сберегательный банк?
Это он про Эмико. Следующей весной она должна была окончить университет и с местом работы уже определилась. «Вот теперь она точно обидится», – подумал Кацуро, но сестра только вздохнула и устало спросила:
– А ты когда-нибудь задумывался о том, что с родителями будет в старости?
Кацуро замолчал. Старость родителей – одна из тех вещей, о которых думать не хотелось.
– Папе месяц назад было совсем плохо. Опять сердечный приступ.
Кацуро остановился и посмотрел на сестру.
– Серьезно?
– Разумеется, серьезно. – Эмико тоже пристально посмотрела ему в глаза. – К счастью, без осложнений. Мы, конечно, переполошились – бабушка ведь тоже не вставала.
– Я и не знал.
– Папа велел маме тебе не говорить.
– Вот, значит, как…
Значит, не видел смысла извещать такого непочтительного сына. Поскольку сказать на это было нечего, Кацуро опять замолчал.
Они снова двинулись вперед, и до самого центра Эмико тоже не сказала ни слова.
Здание общественного центра выглядело как одноэтажный жилой дом, разве что чуть побольше. Везде с озабоченным видом суетились люди в траурных одеждах.
У входа он увидел мать, Канако. Она беседовала о чем-то с худым мужчиной. Кацуро медленно подошел.
Канако, заметив его, ахнула. Он собрался было сказать: «А вот и я», но, увидев лицо стоявшего рядом с ней человека, потерял дар речи.
Это был его отец, Такэо. Он так похудел, что Кацуро не узнал его.
Такэо некоторое время разглядывал сына, а затем разомкнул сжатые в линию губы.
– Приехал все-таки? Кто тебе сообщил? – грубо спросил он.
– Эмико.
– Ясно. – Такэо посмотрел на дочь, потом снова перевел взгляд на сына. – Нашел, значит, время?
Кацуро почувствовал, что отец не стал договаривать: мол, ты же не собирался приезжать, пока не достигнешь желаемого.
– Если хочешь, чтобы я уехал, могу и уехать.
– Кацуро! – в голосе Канако звучал упрек.
Такэо устало махнул рукой.
– Этого я не говорил. Я занят, так что не болтай ерунды.
С этими словами он быстро отошел.
Глядя мужу в спину, Канако сказала:
– Спасибо, что приехал. Мы уже думали, что не увидим тебя.
Судя по всему, это мать велела Эмико позвонить брату.
– Эмико настаивала. Ты лучше скажи, как отец, – он так похудел. Сестра сказала, что ему опять было плохо…
Канако как-то обмякла.
– Он, конечно, делает вид, что все в порядке, но я вижу, как он ослаб. Ему ведь уже за шестьдесят.
– Разве?
Насколько он знал, Такэо женился на Канако, когда ему уже исполнилось тридцать шесть. В детстве Кацуро часто слышал рассказы о том, что отец был занят восстановлением «Уомацу» и искать невесту у него не было времени.
Незадолго до начала бдения, около шести вечера, стали собираться родственники. У Такэо было много братьев и сестер, так что только с его стороны пришло около двадцати человек. Кацуро в последний раз видел их больше десяти лет назад.
К нему подошел поздороваться дядя, который был младше отца на три года. Он радостно протянул ладонь для рукопожатия.
– Ого, Кацуро! Хорошо выглядишь. Я слышал, ты все еще в Токио. Чем занимаешься?
– Да так, всяким разным, – увиливая от ответа, он сам себе был противен.
– Что значит – всяким разным? Ты что, взял академический отпуск и развлекаешься?
Он вздрогнул. Видимо, мать с отцом не сказали родным, что он бросил университет. Канако стояла поблизости и не могла не слышать их разговор, но отвернулась, не сказав ни слова.
Это было унизительно. Значит, Такэо и Канако не считают возможным рассказывать родным, что их сын хочет заниматься музыкой.
Но ведь и он сам не мог этого сказать. Это-то и было плохо.
Он облизал губы и посмотрел дядюшке прямо в лицо.
– Я бросил.
Дядя удивился:
– Что?!
– Бросил университет. Не закончил.
Уловив краем глаза, как напряглась Канако, он продолжал:
– Хочу заниматься музыкой.
– Му-у-узыкой?!
Дядя сделал такое лицо, будто в жизни не слышал этого слова.
Началось бдение, так что разговор прервался. Дядя обратился к кому-то из родственников, с недоумевающим видом обсуждал с ним что-то – наверное, выяснял, правда ли то, что сказал Кацуро.
Читали сутры, все шло по накатанной. Кацуро тоже зажег благовония. Бабушка ласково улыбалась с фотографии. Он помнил, как она баловала его в детстве. Была бы жива, наверняка поддержала бы его сейчас.
Когда бдение закончилось, все перешли в другое помещение. Там уже приготовили суши, пиво и другой алкоголь. Кацуро огляделся – остались только члены семьи. Поскольку бабушке было уже почти девяносто, печаль на лицах была не так уж глубока. Скорее царила атмосфера тихой радости, ведь встретились давно не видевшиеся родственники.
И вдруг прозвучал чей-то громкий голос:
– Хватит! Не лезь в чужой дом!
Кацуро не нужно было оглядываться, чтобы понять, что это отец.
– Что значит – чужой?! До переезда на нынешнее место это был дом покойного отца. Я, между прочим, тоже там жил.
Отцу возражал дядя, с которым Кацуро говорил до того. У обоих лица красные – видимо, от выпитого.
– Дом, который построил отец, сгорел в войну. Нынешний построил я. У тебя нет на него никакого права.
– Что ты такое говоришь? Ты смог начать дело на новом месте, потому что у тебя была вывеска, было имя: «Уомацу». А его ты получил от отца. Как можно закрыть лавку, ничего никому не сказав?!
– Кто сказал – закрыть? Я пока еще собираюсь продолжать бизнес.
– И как долго ты сможешь его продолжать с твоим здоровьем? Да ты даже ящики с товаром уже не можешь носить! Отпускать единственного сына учиться в Токио само по себе было глупостью! Для продажи рыбы наука не нужна!
– Ты что, продавцов рыбы дураками считаешь?! – Такэо встал.
Вот-вот могла начаться драка, но окружающие поспешно встряли и удержали спорщиков. Тогда Такэо опять сел.
– Надо же! О чем ты только думал? – Дядя сбавил тон, но продолжал бубнить, поднося ко рту чашечку саке. – Ишь – бросил университет, хочет заниматься музыкой. Как ты это позволил?!
– Заткнись. Тебя не спросил, – отвечал Такэо.
Снова грозила разгореться ссора, и тетки увели дядю подальше от отца.
Спор утих, но настроение у всех уже было подавленное. Вот уже кто-то поднялся с места: «Пожалуй, пойдем потихоньку», а за ним потянулись и другие гости.
– Вы тоже можете идти, – сказал Такэо жене и сыну. – За благовониями я присмотрю.
– Точно? Не устанешь? – заволновалась Канако, но Такэо недовольно буркнул:
– Что ты со мной как с больным?
Кацуро вместе с сестрой и матерью вышел из общественного центра. Но, пройдя немного, остановился и сказал:
– Извините, идите домой одни.
– Что случилось? Забыл что-то? – забеспокоилась Канако.
– Да нет… – промямлил он.
– Хочешь с отцом поговорить? – спросила Эмико.
Кацуро кивнул:
– Да, подумал, что стоит пообщаться.
– Ладно. Тогда пойдем, мама.
Но Канако не двигалась с места. Она некоторое время смотрела в землю, будто о чем-то задумавшись, а потом подняла глаза на Кацуро.
– Отец на тебя не сердится. Он считает, что ты можешь поступать как хочешь.
– Думаешь?
– Он поэтому и поругался с дядей.
– Угу. – Кацуро тоже так показалось.
«Заткнись, тебя не спросил» – эти слова, обращенные к дяде, звучали так, будто семья в целом приняла своеволие единственного сына. Но так ли это на самом деле?
– Отец ведь тоже хочет, чтобы твоя мечта сбылась, – сказала Канако. – И боится этому помешать. Ему тяжело от мысли, что ты откажешься от своей мечты из-за его болезни. Поговори с отцом, но не забывай об этом.
– Хорошо, я понял.
Он посмотрел вслед матери с сестрой и отправился обратно, в сторону центра.
Дела принимали такой оборот, которого он совсем не ожидал, садясь в поезд на Токийском вокзале. Он думал, что родители начнут его упрекать, а родственники – обвинять. Но отец с матерью защищали его. Он вспомнил, как три года назад они уходили из его квартиры. Как же им удалось изменить свое отношение после того, как они потерпели неудачу, пытаясь переубедить сына?
Здание почти целиком погрузилось в темноту, лишь в дальнем окне был виден свет.
Кацуро не стал заходить, а подошел к этому окошку, ступая осторожно и как можно тише. Изнутри стеклянные окна закрывались сёдзи, но сейчас те были чуть раздвинуты, и можно было заглянуть внутрь.
Это оказалась не та комната, где проводили бдение, а зал для поминок, где стоял гроб. На алтаре, установленном перед гробом, курились благовония. Рядами выстроились складные стулья, и в первом ряду сидел Такэо.
Не успел Кацуро задуматься о том, что делает отец, тот встал и вынул что-то из сумки, стоявшей рядом с ним. Предмет был завернут в белую ткань.
Такэо подошел к гробу и не спеша развернул ткань. Там что-то блеснуло, и Кацуро тут же понял, что это.
Нож. Старый кухонный нож. Кацуро слышал про него столько рассказов, что в зубах навязло.
Этот нож принадлежал деду и был неизменной принадлежностью «Уомацу». Когда было решено, что дело унаследует Такэо, нож передали ему. Кажется, отец пользовался им во время обучения.
Такэо расстелил ткань на крышке гроба и положил нож на нее. Затем, подняв глаза на портрет усопшей, сложил руки и начал молиться.
У Кацуро заныло в груди. Ему казалось, что он знает, с какими словами отец обращается к бабушке.
Наверное, извиняется за то, что семейную лавку придется закрыть в его поколении. За то, что не сумел передать единственному сыну унаследованный нож.
Кацуро отступил от окна. Так и не зайдя внутрь, он ушел.
Ему стало стыдно перед отцом. Он впервые всем сердцем ощутил свою вину. Нужно благодарить отца за то, что тот позволил сыну высказывать свои пожелания и идти своим путем.
Но можно ли оставить все как есть?
Как и сказал дядя, здоровье Такэо явно оставляло желать лучшего. А значит, неизвестно, как долго он еще сможет продолжать работать в лавке. Ясно, что в начале хозяйничать там будет Канако, но ведь ей еще придется ухаживать за мужем. Вполне возможно, что придется срочно закрывать магазин.
И что тогда?
Следующей весной начнет работать и Эмико. Поскольку ее берут в местный банк, наверное, она сможет ездить на работу из дома. Но она будет не в состоянии на свою зарплату содержать родителей.
Так что же делать? Бросить музыку и заняться «Уомацу»?
Это, конечно, самый реалистичный вариант. Но что станется с его давней целью? Мать вон тоже говорит, что отец не хочет заставлять сына расстаться с мечтой из-за него.
Глубоко вздохнув, Кацуро оглянулся и остановился.
Место совершенно незнакомое. Вокруг выросло множество новых домов, и он, похоже, сбился с дороги.
Он рысью забегал по району и наконец вышел на знакомую улочку. Где-то здесь находился пустырь, где они в детстве часто играли.
Улочка полого поднималась в гору. Кацуро не спеша зашагал по ней. А вот, кажется, и лавка, которую он знал с детства: часто покупал там канцелярские товары. Не ошибся. На закопченной вывеске буквы: «Тысяча мелочей Намия».
Об этом магазинчике у него сохранились и другие воспоминания, кроме покупок. Пожилой владелец лавки давал советы по поводу разных проблем. Конечно, сейчас Кацуро понимал, что проблемы эти были пустяковыми: «Подскажите, как занять первое место в школьных соревнованиях по бегу», «Как получить больше денег в подарок на Новый год» и тому подобное. Но дедушка всегда отвечал серьезно. Кажется, по поводу подарка он сказал: «Нужно издать закон, чтобы деньги дарили в прозрачных конвертах». Мол, тогда тщеславным взрослым будет сложно класть в конверт маленькую сумму.
Интересно, жив ли еще тот дед? Кацуро с ностальгией разглядывал магазинчик. Ржавые рольставни закрыты, в окнах на втором этаже, где находятся жилые комнаты, не видно света.
Он прошел мимо стоявшего рядом сарая. Дети часто рисовали на его стене. Но дедушка не сердился. Только сказал как-то: все равно же будете рисовать, так хоть делайте это красиво.
К сожалению, рисунков он не нашел. Конечно, ведь прошло уже больше десяти лет. Все стерлось и исчезло.
И тут с улицы послышался скрип велосипедных шин. Кацуро выглянул из-за сарая и увидел девушку, которая слезала с велосипеда.
Поставив свой транспорт, она что-то вытащила из сумки, надетой через голову. И сунула в маленькое окошко в рольставнях магазина. Глядя на это, Кацуро издал приглушенный удивленный возглас.
В тишине его голос прозвучал довольно отчетливо. Девушка вздрогнула и посмотрела на Кацуро как на придурка. Она тут же поспешила снова сесть на велосипед.
– Подождите, пожалуйста. Вы не так поняли. Я не какой-то подозрительный тип. – Он замахал рукой и выскочил на улочку. – Я не прятался, я просто рассматривал здание – давно тут не был.
Девушка уже сидела в седле и явно была готова нажать на педали. Она настороженно посмотрела на Кацуро. Длинные волосы собраны в хвост, косметики немного, черты лица правильные. Примерно одного возраста с Кацуро или чуть младше. Наверное, занимается спортом: руки, не скрытые рукавами футболки, мускулистые.
– Вы видели, да? – спросила девушка хрипловатым голосом.
Кацуро не понял, о чем речь, поэтому промолчал.
– Вы видели, что я делала? – еще раз спросила она.
Она как будто обвиняла его.
– Мне показалось, что вы бросили конверт… – сказал Кацуро.
Девушка нахмурилась и, прикусив губу, отвернулась. Затем снова посмотрела на него.
– У меня к вам просьба. Забудьте, что вы видели. И про меня забудьте.
– Что?
– Пока. – Она нажала на педали.
– Подождите! Скажите только одно, – подскочил к ней Кацуро и встал перед велосипедом. – В конверте – просьба о совете?
Девушка вздернула подбородок и презрительно глянула на него.
– А вы кто?
– Я отлично знаю эту лавку. В детстве мы часто просили у дедушки совета.
– Как вас зовут?
Кацуро нахмурился.
– Перед тем как спрашивать имя, положено представляться самому, разве не так?
Девушка, не слезая с велосипеда, вздохнула.
– Имя не скажу. И письмо это – не просьба дать совет. Это благодарность.
– Благодарность?
– Больше полугода назад я попросила о помощи и получила ценный совет. Теперь благодарю за то, что с его помощью моя проблема разрешилась.
– То есть вы просили о совете? Обращались сюда, в лавку Намия? Так дедушка все еще живет здесь? – спросил Кацуро, глядя попеременно то на девушку, то на магазинчик.
Она покачала головой:
– Не знаю, живет или нет. Но когда я в прошлом году бросила туда письмо с просьбой о совете, на следующий день в ящике у черного хода был ответ…
Точно, так и было. Если вечером бросить в щель в рольставнях письмо с вопросом о своих проблемах, утром следующего дня в ящике для молока находился ответ.