Оставшись в комнате наедине с Люси, Оливер завершал сборы. Он все делал спокойно, методично и быстро, но чемодан всегда закрывался у него легко. Люси же вечно перекладывала вещи, затрачивая массу лишних усилий, и ей казалось, что Оливер от природы наделен чувством порядка. Пока Оливер собирался, Люси скинула блузу и купальный костюм и стала разглядывать свое обнаженное тело в большом зеркале. «Старею, – подумала она, глядя на свое отражение. – На бедрах появились отметины времени. Надо больше двигаться. Больше спать. И не думать об этом. Тридцать пять».
Она начала причесываться. Люси отпустила волосы чуть ниже плеч, потому что так нравилось Оливеру. Сама она предпочла бы стричь их короче, особенно летом.
– Оливер, – сказала Люси, расчесывая волосы и наблюдая в зеркале, как муж быстрыми и точными движениями укладывал в чемодан, лежащий на кровати, пакет с документами, шлепанцы, свитер.
– Да?
Оливер решительно затянул ремень на чемодане, словно подпругу на боку коня.
– Ужасно не хочется отпускать тебя домой.
Оливер подошел сзади к Люси и обнял ее. Она почувствовала прикосновение рук мужа, жесткую ткань его костюма и с трудом преодолела внезапное раздражение. «Он относится ко мне как к собственности, – подумала Люси, – как он смеет!»
Оливер поцеловал ее в шею, ниже уха.
– У тебя восхитительный живот, – сказал он, лаская ее.
Она повернулась в его объятиях и вцепилась пальцами в пиджак.
– Останься еще на неделю, – попросила она.
– Ты слышала, что сказал Сэм насчет своих гонораров, – ответил Оливер, нежно поглаживая ее плечи, – он ведь не шутил.
– Но все эти рабочие…
– Все эти рабочие начинают без меня бить баклуши с двух часов дня, – добродушно заметил Оливер. – Ты чудесно загорела.
– Не хочу оставаться одна, – сказала Люси. – Меня нельзя бросать одну. Я слишком глупа, чтобы легко переносить одиночество.
Оливер засмеялся и прижал ее к себе еще крепче.
– Ты вовсе не глупа.
– Нет, глупа, – возразила Люси. – Ты меня не знаешь. Когда я одна, мои мозги размягчаются. Ненавижу лето, – сказала она. – Летом я чувствую себя изгнанницей.
– Обожаю оттенок, который приобретает летом твоя кожа, – сказал Оливер.
Легкомысленное отношение мужа задело Люси.
– Изгнанница, – упрямо повторила она. – Лето – моя Эльба.
Оливер снова засмеялся.
– Видишь, – сказал он, – ты совсем не глупая. Глупой женщине такое сравнение в голову бы не пришло.
– Я начитанная, – возразила Люси, – но глупая. Мне будет одиноко.
– Послушай, Люси…
Оливер отпустил жену и начал ходить по комнате, выдвигая ящики, чтобы убедиться, что ничего не забыл.
– На озере сотни людей.
– Сотни несчастных женщин, – поправила Люси, – которых ненавидят собственные мужья. Посмотри на них, когда они сидят все вместе на гостиничной веранде, и ты увидишь призраки их мужей, обезумевших в городе от радости.
– Я обещаю, – сказал Оливер, – не потерять в городе голову от радости.
– Или ты хочешь, чтобы я любезничала с миссис Уэлс, – продолжала Люси, – просвещаясь при этом и собирая информацию, которой можно позабавить гостей, когда Паттерсоны следующей зимой придут к нам играть в бридж?
Оливер смутился.
– А, – беспечно произнес он, – на твоем месте я бы не принимал это близко к сердцу. Просто Сэм…
– Я хотела дать тебе понять, что мне кое-что известно, – сказала Люси, подсознательно стремясь поставить мужа в неловкое положение. – И мне это не нравится. Можешь передать мои слова Сэму по дороге в город, раз уж сегодня день откровенности.
– Хорошо, – обещал Оливер. – Я скажу. Если ты хочешь.
Люси начала одеваться.
– Поехать бы сейчас в город вместе с тобой, – сказала она. – Прямо сейчас.
Оливер открыл дверь ванной и заглянул туда.
– А как же Тони?
– Возьмем его с собой.
– Но ему здесь так хорошо.
Оливер вернулся в комнату, удовлетворенный тем, что ничего не забыл. Он никогда ничего не оставлял, но все равно совершал этот заключительный осмотр.
– Озеро. Солнце.
– Я уже слышала про озеро и солнце, – сказала Люси. Она наклонилась и надела мокасины, приятно холодившие босые ступни. – И все же, по-моему, общение с обоими родителями ему нужнее.
– Дорогая, – мягко попросил Оливер, – сделай мне одолжение.
– Какое?
– Не настаивай.
Люси накинула кофточку с пуговицами на спине и подошла к Оливеру, чтобы он застегнул их. Начав с нижней, он сделал это автоматически, быстро и ловко.
– Мне грустно представлять, как ты расхаживаешь один по пустому дому. Без меня ты вечно перерабатываешь.
– Я обещаю не переутомляться, – сказал Оливер. – И вот что… Потерпи неделю. Погляди, как ты будешь себя чувствовать. Как пойдут дела с Тони. Если твое желание вернуться домой сохранится…
– Что тогда?
– Там посмотрим.
Он расправился с пуговицами и ласково похлопал жену ниже талии.
– Посмотрим, – повторила Люси. – Каждый раз, когда ты так говоришь, это означает отказ. Я тебя знаю.
Оливер рассмеялся и поцеловал ее в макушку.
– На этот раз действительно посмотрим.
Люси отстранилась от мужа и подошла к зеркалу, чтобы накрасить губы.
– Почему, – сухо спросила она, – мы всегда делаем то, что хочешь ты?
– Потому что я старомодный муж и отец, – сказал Оливер, удивляясь собственным словам.
Люси ярко накрасила губы – она знала, что Оливеру это не нравится, и хотела наказать мужа, пусть даже таким невинным способом, за пренебрежение к ней.
– Что, если в один прекрасный день я захочу стать современной женой?
– Ты не захочешь, – ответил Оливер. Он зажег сигарету и, заметив накрашенный рот, слегка наморщил лоб так, как он делал, когда его что-то раздражало. – Не захочешь, – повторил он шутливым тоном. – Не зря же я женился на тебе так рано. Пока твой характер еще не затвердел.
– Не делай из меня ручного зверька. Это оскорбительно, – сказала Люси.
– Я клянусь, – с иронической серьезностью произнес Оливер, – что считаю тебя крайне своевольной женщиной. Это тебе приятнее?
– Нет, – сказала Люси.
Она размазала мизинцем помаду на губах, придав им кричащий вид. Оливер никогда не делал жене замечаний в такие моменты, но Люси знала, что ему неприятно видеть ее стоящей перед зеркалом с самодовольно выпяченными губами и пальцем, испачканным помадой, поэтому она преднамеренно не спешила.
– Мы знаем многие современные семьи, – сказал Оливер и отвернулся, якобы в поисках пепельницы, чтобы не видеть Люси, – где решения принимаются совместно. Стоит мне увидеть женщину с недовольным выражением лица, я тотчас понимаю – ее муж позволяет ей самой принимать решения.
– Не будь я твоей женой, – сказала Люси, – я бы тебя возненавидела.
– Вспомни знакомые нам семьи, – продолжил Оливер. – Разве я не прав?
– Ты прав, – признала Люси. – Всегда прав.
Она повернулась и шутливо поклонилась ему.
– Склоняю перед тобой голову – ты всегда прав.
Оливер засмеялся, и Люси тоже пришлось засмеяться.
– Забавно, – сказал Оливер, снова приближаясь к жене.
– Что?
– Как ты смеешься, – пояснил Оливер. – Даже когда ты была молодой девушкой. Словно у тебя здесь, – он коснулся ее горла, – сидит другая женщина и смеется за тебя.
– Другая женщина, – повторила Люси. – Как она выглядит?
– У нее хриплый голос, – произнес Оливер, – вызывающая походка и огненно-рыжие волосы.
– Может, мне лучше вовсе не смеяться, – сказала Люси.
– Ни в коем случае, – запротестовал Оливер, – я люблю твой смех.
– Я ждала этого слова.
– Люблю?
– Да. Я давно его не слышала.
Люси схватила мужа за отвороты пиджака и тихонько притянула к себе.
– Нынешним писателям и в голову не придет употребить его, – серьезно сказал Оливер.
– Продолжай.
– Продолжать что?
– Употреблять его. Никто не услышит.
– Мама… папа! – закричал Тони из гостиной. – Я готов. А вы?
– Минутку, Тони, – сказал Оливер, пытаясь освободиться. – Мы сейчас.
– Ах, Оливер, – пробормотала Люси, не отпуская мужа. – Это так ужасно.
– Что ужасно?
– Я так от тебя зависима.
– Папа… – вежливо позвал Тони из-за закрытой двери.
– Да, Тони?
– Я пойду к гостинице и буду ждать тебя. Я хочу проехать с тобой до ворот.
– Хорошо, Тони. Скажи доктору Паттерсону, что я приду через пять минут.
– Лады, – отозвался Тони.
Оливер нахмурился.
– И где он этого набрался? – прошептал он.
Люси пожала плечами. На рукаве пиджака Оливера осталось пятнышко от губной помады с пальца Люси, но она, чувствуя себя виноватой, решила не говорить ему об этом. Они услышали, как Тони вышел из дома; в окно было видно, как мальчик удаляется от коттеджа по гравийной дорожке.
– Ну… – Оливер еще раз оглядел комнату. – Теперь пора.
Он взял два чемодана.
– Открой, пожалуйста, дверь, Люси, – попросил он.
Люси распахнула дверь, и они прошли через гостиную на веранду. В гостиной, компенсируя убожество арендованной мебели, благоухали расставленные в изобилии цветы, их аромат смешивался со свежим запахом озера.
На веранде Люси остановилась.
– Я бы что-нибудь выпила, – сказала она.
Люси вовсе не хотелось пить, но эта уловка позволяла отложить отъезд Оливера еще на десять минут. Она знала, что Оливер догадывается и сердится на нее за задержку или в лучшем случае раздраженно удивляется ее склонности к многословным проводам, но она боялась момента, когда автомобиль исчезнет из виду и она останется одна.
– Хорошо, – согласился Оливер, поколебавшись, и поставил чемоданы. Сам он предпочитал уезжать быстро, решительно, без лишних слов. Он стоял и смотрел на озеро, а Люси подошла к столу, расположенному у стены, и, плеснув в бокалы немного виски, разбавила его охлажденной водой.
Ястреб сорвался с прибрежного дерева и, распластав крылья, медленно закружил над водой, с дальнего берега из спортивного лагеря донесся звук горна, несущий в себе азарт ружейной стрельбы, радость победы и горечь поражения; здесь он служил всего лишь сигналом к началу игры или купания. Ястреб безмятежно скользил навстречу ветру в ожидании малоприметных признаков вроде колыхания травы или покачивания ветки, которые выдадут появление его ужина.
– Оливер, – сказала Люси, подходя к мужу с бокалами в руках.
– Да?
– Сколько ты собираешься платить этому мальчишке? Баннеру?
Оливер тряхнул головой, прогоняя смутные образы, навеянные птицей, пением горна и неизбежностью отъезда.
– Тридцать долларов в неделю, – ответил он, взяв бокал.
– Не много ли?
– Нет.
– А мы можем это себе позволить? – спросила Люси.
– Нет, – сказал Оливер, раздраженный ее вопросом.
Люси обычно относилась к деньгам легкомысленно и была подвержена, по мнению мужа, порывам безрассудного расточительства, но не из-за жадности или стремления к роскоши, а вследствие слабого представления о цене денег и о том, как они достаются. Но когда она была настроена против чего-то, а Оливер знал, что Люси недовольна тем, что он нанял Баннера, она неожиданно становилась бережливой.
– Ты действительно считаешь, что он нам необходим? – спросила Люси, стоя рядом с мужем и наблюдая за ястребом, парящим над гладью.
– Да, – ответил Оливер.
Он с торжественностью поднял бокал.
– За маленького мальчика с телескопом.
Люси рассеянно подняла бокал и немного отпила.
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем он нужен?
Оливер ласково коснулся ее руки.
– Чтобы дать тебе возможность пожить в свое удовольствие.
– Мне нравится отдыхать с Тони.
– Знаю, – согласился Оливер. – Но все же, по-моему, провести несколько недель в обществе развитого, живого юноши, который будет обращаться с Тони по-мужски…
– Ты считаешь, я его изнежила, – сказала Люси.
– Вовсе нет. Просто…
Оливер пытался найти самые корректные, необидные аргументы.
– Дети, особенно те, кто перенес тяжелую болезнь и постоянно находился при матери… вырастая, часто становятся балетными танцорами.
Люси засмеялась:
– Что за ерунда!
– Ты меня поняла, – сказал Оливер, с досадой ощущая, что говорит как зануда. – Не думай, что это пустяк. Почитай любой труд по психоанализу.
– Мне не нужно ничего читать, – возразила Люси, – чтобы правильно воспитать сына.
– Это подсказывает здравый смысл, – настаивал Оливер.
– Кажется, ты считаешь, что я все делаю неверно, – с горечью заметила Люси. – Признайся…
– Послушай, Люси, – примирительно произнес Оливер, – ничего подобного я не говорил. Просто я вижу иные проблемы, чем ты, и хочу подготовить Тони к трудностям, которых ты не замечаешь.
– К каким именно? – упрямо спросила Люси.
– Мы живем в век хаоса, – сказал Оливер, сознавая помпезность и выспренность своих слов, но не находя других. – Нестабильное, грозное время. Надо быть титаном, чтобы устоять.
– И ты хочешь сделать титана из несчастного маленького Тони, – саркастически заметила Люси.
– Да, – защищаясь, сказал Оливер. – Не называй его несчастным и маленьким. Всего через какие-то восемь-девять лет ему предстоит стать мужчиной.
– Мужчина – это одно, – сказала Люси, – титан – совсем другое.
– Сейчас – нет, – возразил Оливер.
Он чувствовал, что сердится, и сознательно сдерживал себя, потому что не хотел ссориться перед отъездом. Он заставил себя говорить спокойно.
– Прежде всего Баннер – это не какой-нибудь зазнавшийся студентик. Он умен, выдержан, обладает чувством юмора…
– А я, конечно, – сказала Люси, – скучна, скованна и неинтересна.
Она сделала несколько шагов в сторону от мужа.
– Послушай, Люси.
Оливер направился вслед за женой.
– Я этого вовсе не говорил.
Люси остановилась и рассерженно посмотрела на него.
– Тебе и не надо это говорить, – сказала она. – Мне удается не думать об этом несколько месяцев, затем ты что-нибудь скажешь… или я встречаю женщину моего возраста, которая счастливо избежала…
– Ради Бога, Люси, – попросил Оливер, чье раздражение пересиливало желание уйти от конфликта, – не возвращайся к этой старой песне.
– Пожалуйста, Оливер. – Внезапно она перешла на молящий тон. – Оставь меня вдвоем с Тони. Это ведь только шесть недель. Я согласилась на школу – уступи мне сейчас. Он уедет надолго к этим маленьким грубиянам… Не представляю, как я с ним расстанусь. После всего пережитого нами. Даже теперь, зная, что он отправится в гостиницу, чтобы проехать с тобой до ворот, я едва сдерживаю желание побежать и убедиться, что с ним все в порядке.
– Именно об этом я и говорю, Люси, – сказал Оливер.
Люси зло посмотрела на мужа. Она поставила бокал на траву и насмешливо опустила голову.
– Склоняю перед тобой голову, – сказала она, – ты прав. Как всегда.
Быстрым движением руки Оливер взял Люси за подбородок и поднял его. Люси не сопротивлялась. Она стояла, хитровато улыбаясь, и смотрела на мужа.
– Не делай так больше, Люси, – попросил Оливер. – Я серьезно.
Люси освободилась, дернув головой, и зашла в дом; дверь негромко хлопнула за ней. Оливер посмотрел вслед жене, допил виски, подхватил чемоданы и направился за угол дома, где под деревом стоял автомобиль. Он погрузил чемоданы в багажник и пробормотал себе под нос: «К черту все». Оливер сел за руль и завел мотор. Подавая назад, он увидел, как Люси вышла из дома и направилась к машине. Он заглушил двигатель.
– Прости меня, – тихо сказала она, стоя у автомобиля и держась за его дверцу.
Оливер ласково потрепал ее руку.
– Давай все забудем, – примирительно предложил он.
Люси наклонилась, чмокнула его в щеку, поправила галстук.
– Купи себе новые галстуки, – сказала она. – Твои выглядят так, словно их подарили тебе на Рождество в 1929 году.
Она посмотрела на него, неуверенно улыбаясь, словно умоляла о чем-то.
– И не сердись на меня.
– Конечно, – сказал Оливер, испытывая облегчение оттого, что мирный отъезд был спасен. Или почти спасен. Хотя бы внешне.
– Позвони мне на неделе, – попросила Люси. – И произнеси запретное слово.
– Обещаю.
Оливер повернул голову и поцеловал жену. Затем он снова завел мотор и поехал к гостинице.
Люси замерла в тени дерева, провожая взглядом автомобиль, который вскоре исчез за поворотом, скрытый зеленью. Она вздохнула и вернулась в гостиную, тяжело опустилась на темный деревянный стул. Оглядела комнату: «Сколько цветов здесь ни ставь, жить тут все равно невыносимо». Сидя в мрачной благоухающей гостиной, она вспомнила шум машины, отъезжающей по узкой песчаной дороге, и подумала: «Поражение. Снова поражение. Я всегда проигрываю. Вечно я первая говорю “прости”».