Айона хорошенько подышала на пластинку, протерла ее рукавом и опустила на диск проигрывателя.
– Дорогая, ты помнишь эту песню? – спросила она, оборачиваясь к Би.
– Долли Партон. Слушая ее, я всегда вспоминаю вечер, когда ты впервые получила работу в журнале. В каком мюзикле я была тогда занята?
– В «Отверженных», – подсказала Айона, беря Би за руку и кружа ее в такт музыке. – Третья проститутка и случайная гостья на свадьбе. В антракте я проникла за кулисы, и мы в гримерной праздновали мою новую работу. Помнишь?
– Еще бы не помнить! Мы с тобой занимались любовью за стойкой, увешанной французскими мундирами. В свадебной сцене я пропустила свою реплику, отчего вся хореография пошла коту под хвост!
Би запрокинула голову и засмеялась, превратившись на мгновение в ту женщину, какой она была около тридцати лет назад.
Покупка дома оставила обеих на мели, и потому Айона не могла поверить своему счастью, когда ей предложили за деньги ходить на разные торжества и затем писать про это. Хобби, на которое она тратила почти все время, неожиданно превратилось в профессию.
– А помнишь, как мы с несколькими девицами из труппы отправились на обед? – спросила Айона. – Я тогда забралась на стойку бара и выплясывала. Каблучки у меня были шесть дюймов. И хористки из «Отверженных» пели «С девяти до пяти». Помнишь?
Айона говорила, а Би умело кружила ее в танце. Танцуя, они никогда не могли договориться, кто кого ведет.
Разумеется, Долли пела о жизни, длящейся с девяти утра до пяти вечера, тогда как Айона работала преимущественно с девяти вечера и до пяти утра. Сколько энергии у них было в те дни! Правда, они и спали тогда до полудня, а то и дольше.
– Я тут взялась наводить порядок в ящиках письменного стола, – сказала Айона. Она разжала руки. Долли закончила петь, и оркестр доигрывал завершающие аккорды песенки. – Ты не представляешь, что я там нашла. – Сунув руку в сумку, она достала серебристую прямоугольную коробочку. – Смотри!
– Так это же Диктатор! – воскликнула Би.
Журнал выделил Айоне служебную машину с водителем, который возил их с Би по вечеринкам, а под утро доставлял домой, в Ист-Моулси. Диктофон всегда лежал рядом с ними на заднем сиденье машины. Покинув вечеринку, Айона и Би записывали на миниатюрные кассеты все услышанные сплетни, а также свои впечатления о гостях и торжестве в целом. Айона прозвала диктофон Диктатором. Для журнальных статей ей требовалось как можно больше подробностей, а они быстро забывались, тем паче что после выпитого у них с Би заплетались языки и обеим ужасно хотелось поскорее оказаться дома и завалиться спать.
– У тебя остались пленки? – спросила Би.
– Думаю, большинство отправилось в журнальный архив, но одну я нашла. Девяносто третий год. Хочешь послушать?
Би кивнула. Она уселась в кресло и скинула туфли. Айона прищурилась, нашла кнопку воспроизведения и нажала на нее.
«Итак, мы только что покинули торжество по случаю открытия возрожденного ресторана „Квальино“, – услышала она собственный голос. Казалось, он звучал из другого мира. Наверное, так оно и было. – Говорят, Теренс Конран ухлопал на реновацию целое состояние. Дорогая, сколько он потратил?»
«Точно не знаю. Но наверняка миллионы. Или даже миллиарды. Словом, тьму-тьмущую денег», – послышался ответ.
– Так это же я! – пискнула Би.
– Естественно, ты. Тише! Давай слушать дальше.
«А кто там был?» – послышался мужской голос.
– Твой водитель! Как его звали? – спросила Би.
– Даррен, – пояснила Айона.
«Там были ВСЕ, – ответила молодая Айона, – но большинство сплетен касалось тех, кто там НЕ БЫЛ. Мы ждали появления принцессы Ди, но она так и не приехала. По слухам, она жутко разозлилась на журналистов из „Дейли миррор“ за публикацию ее снимков из спортзала».
«И ей есть на что злиться, – вставила молодая Би. – Она же упражнялась на снаряде для снижения веса. На том, что позволяет работать над внутренними частями ляжек. Ох, Даррен, видел бы ты ее промежность! И не скажешь, что принцесса!»
«Дорогая, промежности есть даже у принцесс. Ее засняли в трико и эластичных шортах. Да уж, отнюдь не Шарон Стоун в „Основном инстинкте“. Но я все равно не понимаю, чем это помешало ей появиться на столь знаменательном событии», – сказала молодая Айона, которой, по мнению Айоны нынешней, не хватало умения проявлять эмпатию.
«А что вы там ели?» – продолжал допытываться Даррен.
Он всегда был трезвым и до противного ответственным. Айона подозревала, что журнал специально проинструктировал водителя по части таких вопросов, чтобы они с Би не забыли поведать Диктатору все важные подробности.
«Громадные блюда с дарами моря! – ответила молодая Айона. – Креветки, лобстеры, крабы, устрицы. И все – в ледяной крошке. Я отвела душу, наевшись до отвала. А тебе понравилось, Би?»
«Не особенно. Слишком много ног, за исключением устриц, у которых их вообще нет», – заявила молодая Би, заставив нынешнюю Би хмыкнуть.
Айона остановила запись, поскольку Долли уже запела другую песню. Она подошла к креслу, подняла Би на ноги, крепко обняла и уткнулась подбородком ей в плечо.
– Дорогая, они собрались меня уволить, – сказала Айона, произнося слова куда-то в пространство за спиной Би.
– Да как они смеют, черт их побери? – спросила та. Айона почувствовала, как у любви ее жизни от негодования напряглись все мышцы на спине. – Ты же звезда их журнала!
– Была когда-то, но теперь… погасла, – вздохнула Айона.
– Ты всегда будешь моей звездой, – возразила Би. – Всегда. Самой яркой звездой на небе. Как называется самая яркая звезда?
– Сириус.
– Так вот, ты будешь моим Сириусом, – сказала Би.
– Сириуосно? – пошутила Айона, еще крепче обняв Би и заставив себя рассмеяться, чтобы не расплакаться.