Все самое интересное в Лёкиной жизни началось с Женьки. А если точнее – с Машки.
Лёка хоть и жила прямо рядом со школой, но зачем-то приходила минут за сорок до начала уроков. А солнечная, улыбчивая Машка приезжала в школу рано просто потому, что более поздних автобусов не было. Они нашлись с Лекой как-то утром, встретившись в пустом гулком коридоре, заболтались, поняли вдруг, что очень родные, и начали каждую переменку бегать друг другу в гости. Машку Лёка совсем не боялась, чего не скажешь о других девятиклассниках. И вроде бы старше всего на год, а совсем взрослые уже, смотрят свысока, почти все скоро станут настоящими студентами. Выше них были разве что одиннадцатиклассники. Но им дела не было до младших учеников, они все носились со своим ЕГЭ, как умалишенные, и выглядели не так внушительно.
Женька же была одной из тех девятиклассниц, на которых Лека смотрела с подобострастием и чуть ли не с ужасом. Высоченная, с пристальным взглядом карих глаз и с прямыми волосами до самой попы, она носила полосатые гетры, встречалась с десятиклассником из другой школы, каталась на скейте и слушала «Noise MC», «System of Down» и «Bullet for my Valentine». Женька была по-настоящему крутой.
И так уж вышло, что Машка оказалась ее лучшей подругой. И когда Машку тянуло к Лёке на переменах, Женьке тоже приходилось терпеть назойливую малолетку. Она скучающим взглядом окидывала Лёку, демонстративно надевала огромные наушники и, поводив пальчиком по джойстику своего маленького Мп-3 плеера, громко включала музыку. Лёке было не по себе. Но дни шли, и Женька все чаще оставляла наушники на шее, а как-то раз даже сама нашла Лёку, чтобы поболтать, когда Машка болела и не ходила в школу.
А потом случилось лето, и выпускной из девятого класса. Машка уехала поступать, а Женька осталась. Выяснилось, что они с Лёкой даже живут в квартале друг от друга, и они стали гулять вместе. Как-то раз Женька рассказала Лёке, что познакомилась в аське с гитаристом из местной группы, но в упор не знает, о чем с ним можно поговорить. Попросила Лёку пару раз ответить на сообщения, когда была занята, а потом, видя, что диалог там полетел со скоростью света, и вовсе часто стала отдавать свой телефон Лёке.
Лёка впервые в жизни общалась с человеком противоположного пола, но не испытывала никакого смущения, потому что все писала от имени Женьки. Поначалу они обсуждали музыку и погоду, а потом вдруг, преодолев какое-то критическое число сообщений, стали делиться друг с другом совершенно сокровенными вещами. Они болтали о том, как воняют лягушки, как на рассвете, бывает серо, и у вещей теряется форма, как долго заживают шрамы от укуса собаки, какие на вкус акриловые краски и муравьинные попки, как странно выглядит Аршавин, когда прижимает палец к губам, как болит голова от перегрева, как противно в реке запутаться в водорослях, как выжигаются бородавки чистотелом, как смешно звучит синтетический голос Хокинга, как страшно ездить за грузовиками после «Пункта назначения», как одиноко бывает в родном доме.
Гитарист все чаще стал предлагать Лёке, а точнее Женьке, встретиться. После десятка неудачных попыток, он позвал ее на открытый концерт, который вот-вот случится.
Лёка предстоящего концерта побаивалась. Лёка вообще в жизни побаивалась очень многого. Но не рядом с Женькой. Та чем-то напоминала ей Мортишу Аддамс – мертвецки спокойную, непоколебимо прекрасную. Женька всегда знала, что делать.
Рок-фестиваль в их маленьком городке оказался тем еще зрелищем – группка пьяных панков перед низкой сценой, фонящие колонки, страшно фальшивящие гитаристы и вокалисты, барабанщики, совсем не попадающие в такт. Но Лёке понравилось, понравилось до безумия. Эти рванные ритмы, эти несуразные крики и ломанные нерифмованные совсем тексты почему-то находили в робкой душе ее самый живой отклик. Лёка впервые в жизни видела ну практически своих сверстников, которые не смущаются в буквальном смысле орать о том, что для них важно.
Это была музыка. Живая, дикарская, какая-то совсем первобытная, а потому сметающая все своей силой. Под конец концерта Лёка вдруг даже сунулась в слэм, и была удивлена бережностью, с которой умотанные панки стараются не зашибить тонкую, явно чужеродную этому месту, школьницу.
Потное тело, голова, совершенно пустая ото всех мыслей, телепающаяся на тряпичной шее, прыжки в высоту и вокруг себя, вскинутые вверх руки, пресловутая «коза» и возможность визжать до хрипоты, потому что из-за колонок все равно не слышно – Лёка впервые ощутила такую легкость, что ей хотелось хохотать и обниматься со всеми вокруг.
Когда она вернулась к Женьке, то встретила ее одновременно удивленный и восхищенный взгляд.
– Ну, Мартынова, ты и даешь. Меня уже трое спросили, продают ли нам выпивку. Тебя там накурили что ли или как?
Лёка улыбнулась и пожала плечами. Плечи уже болели, но от этого почему-то было очень хорошо.
После своего выступления к Женьке подошел знакомиться гитарист со своей группой. Парень оказался довольно симпатичным, но с очень уж странной прической – кудрявыми короткими волосами, уложенными в стойку. Такая себе королева червей на минималках.
Женька болтала с ребятами, а Лёка просто стояла рядом и молчала. Никто на нее не обращал внимания. Впрочем, как обычно. Лёка была рада, что парень так расположен к Женьке, но почему-то ей стало грустно от того, что вот он, стоит совсем рядом, знает ее изнутри как облупленную, но ведет себя так, как будто с ней не знаком.
Придя домой, Лёка боязливо сунулась в комнату – мама, конечно же, не спала. Расспросила в деталях, где, с кем, что делала. Лёка по привычке предоставила детальный отчет – без этого мама бы настолько растревожилась, что не уснула бы, и на утро у нее опять болела бы голова. А Лёка просто не выносила, когда у мамы что-то болело. Особенно, из-за нерадивой дочки.
На следующий день Лёка не могла повернуть головы – шею заклинило. Мама все суетилась вокруг, пыталась придумать какие-то компрессы и примочки, собиралась записывать Лёку к доктору, но та всеми силами отбивалась, пока за ней вдруг не пришла Женька.
– Идем на репетицию! – торжественно объявила она. – Я собрала еще девчонок. Там у ребят свой гараж, прикинь!
Лёка недоуменно заморгала. Как-то тревожно было идти в гараж к незнакомым парням. К тому же, они были гораздо старше – почти на пять лет. А этих рокеров в фильмах показывают достаточно красноречиво. Наркотики, рок-н-ролл и этот, ну как его, ну… От мыслей о последнем пункте Лёка зарделась. Не готова она была еще вступать во взрослую жизнь. Даже в своем воображении.
Но пойти все-таки решилась – все равно с такой большой компании ее никто не заметит.
Ребята, самодовольно улыбаясь, пропустили стайку девчонок в свой гараж. Лёка заходила последней – она все еще подумывала сбежать.
Освещенная желтоватым светом одинокой лампочки, обитель музыкантов выглядела на первый взгляд именно так, как и должна была выглядеть по Лёкиному мнению – неряшливо и своенравно. Просиженный диван с разномастными пятнами и пропалинами от сигарет, цветастый ковер на полу, усыпанный стружками от барабанных палочек и пеплом, на голых кирпичных стенах плакаты «Nirvana», «Sum 41», «Blink 182» и нарисованные красной краской знаки анархии – все это было рассредоточено по периметру захудалыми декорациями. В центре же стояли инструменты. Сверкающая тарелками барабанная установка, лакированные, отдающие каким-то совершенно съедобным, леденцовым, блеском гитары, уйма колонок, проводов, стойки для микрофонов, разбросанные медиаторы и листы бумаги с перечеркнутыми текстами и пометками аккордов.
Лёке показалось, что она сейчас заплачет от того, как ей красиво. Она хлопала глазами и, пока девчонки во всю знакомились с парнями, держалась поодаль и с нарастающим внутренним нетерпением смотрела на струны, массивную бочку и перфорации головки микрофона. Ей неминуемо хотелось слышать.
К ее великому счастью, Лёке досталось место в самом темном уголке. Ребята, насладившись вниманием девчонок, начали играть. Первым вступил барабанщик, его, кажется, звали Костей. Было совсем непонятным, как он успевает дотягиваться до всех педалей, бить по всем тарелками еще и зрелищно вертеть палочками в воздухе перед каким-нибудь особенно важным акцентом. Многоногий, многорукий, как дедушка Камадзи, Костя успевал сделать сотню хаотичных движений в минуту, обращая их в жаркую, разгоняющую сердце, мелодию.
Потом вступил Женькин гитарист – тонко и ярко, как первая скрипка, за ним загудела бас-гитара светленького, чуть отрешенного с виду паренька, обрамляя композицию в жесткие рамки, и только через несколько секунд, заполняя все пустоты и придавая всему насыщенность и вес, в строй ворвалась ритм-гитара угрюмого небритого парня, почему-то казавшегося Лёке самым дружелюбным из всех.
Создавалась музыка. Лёка видела подобное впервые. Она вцепилась в край дивана, подалась вперед, стараясь уловить каждое малейшие движение, от которого гараж все полнился и полнился новыми звуками.
Еще до конца репетиции Лёка сбежала – нужно было торопиться домой, чтобы мама не разволновалась. Лёка шла быстро, прижав ручонки к груди, она очень боялась случайно споткнуться и расплескать тот восторг, который она уносила с собой. Лёке казалось, что она теперь никогда не сможет смотреть на людей по-прежнему. Она вглядывалась в лица прохожих и мысленно вопрошала их «Может, и ты тоже?! Ты тоже можешь делать что-то такое?!»
Лёка не сразу услышала, как бренчит ее телефон и трубку взяла тоже не сразу.
– Оля, блин, ты где?
Звонила Женька. На фоне хихикали девчонки, раздавались голоса парней.
– Что не так? – испуганно спросила Лёка и зачем-то на самом деле посмотрела на свои руки, словно ее могли уличить в краже.
– С чего ты взяла, что что-то не так?
– Ну, ты мне звонишь, хотя у вас там весело. Значит, я что-то сделала. Что-то не так.
– А если мне весело это значит, что я не могу вспомнить о тебе и заметить твое отсутствие?
– Э-м, – Лёка вообще запуталась. Ей почему-то становилось мучительно стыдно. – Извини.
– Оля блин!
– Да что? Прости, ну прости, Жень, пожалуйста, мне домой надо, мама же, уже темнеет почти, извини…
– Оль, я те че говорила? Не смей постоянно извиняться. Причем даже не узнав, чего от тебя вообще хотели. Кстати, и первым заметил, что тебя нет именно Юрка. А потом я ему сказала, что это он с тобой болтал с моего аккаунта. Теперь твой личный номер очень просит. Я дам?
Лёка охнула и боком вмазалась в забор.
– Ж-жень, так Юра… Это ж… Это твой же… Ну, гитарист же, да же?..
– Че это он мой? У меня парень ваще-то есть, а с ребятами я просто так из интереса заообщалась. Тебе же тоже понравилось, Лёль, правда ведь?
Лёка активно закивала. Говорить еще было тяжеловато.
– Ну, чего насчет номера-то? Дам?
– Ни в коем случае! Жень, ты че, это ж я, а он старше, он вообще такой… А это я…
– Это ты. – Женькин голос как всегда заземлял, протыкал, как иголочка шарик Лёкину панику. – И ты ему понравилась. Ладно, пока давать не буду. Созреешь, сама дашь. Мне кажется, он прям хороший. Правда.
Маме Лёка про репетицию ничего не сказала. Держать в себе такую тайну было едва выносимо, но Лёка знала, что мама наверняка надумает себе всякого и разволнуется до очередной мигрени.
Женька заявилась к Лёке прямо с утра и показала видео с репетиции.
– Танька сняла, глянь.
Лёка увидела играющих ребят, девчонок, хохочущих, шепчущихся между собой, периодически в их руках загорались экраны телефонов, а потом тухли. Музыка на видео вышла совсем не такой, как вживую, а словно просеянной через металлическое сито – остались только низкие крупные звуки, никакой гармонии.
– Да ты смотришь или нет?! – возмутилась Женька. – Вот, вот, вот эти четыре секунды.
Увидев себя, Лёка смутилась. Она сидела, вытаращась, приоткрыв рот, даже пальцами в воздухе перебирала. Ужас.
– Ой, какая я идиотская…
– Оль, а внимательнее?! Если чуток градус самоненависти убавить, может, еще че заметнее станет, а? Вот, вот! Как он на тебя смотрит! Он весь вечер так, ну! А тут на видео прям попало! Видишь?!
Если бы Женька не показала, Лёка бы действительно не увидела. Но там был просто мимолетный взгляд наискосок, ничего такого… Лёке до ужаса хотелось, чтобы этот Юра не успел заметить ее тупорылого выражения лица… Эх, зачем, зачем девчонки сняли ее на видео… Позор…
Женька отвесила Лёке легкий подзатыльник.
– А ну хватит загоняться. По глазам вижу. Пойдем, буду у мамы твоей тебя на ночевку отпрашивать.
Лёка вся аж заискрилась от радости. Если бы она просилась сама, мама бы в жизни ее не пустила. Но Женька совсем другое дело. Ей с порога все доверяли, даже взрослые. Тем более Лёка еще ни разу не была у Женьки дома. Да и вообще Лёка еще ни разу не была на ночевках, а впечатлений о них из подростковых комедий набралась. Хотелось хоть разок что-то такое испробовать самой.
Мама сдалась только после того, как позвонила Женькиной маме, и та ее уверила, что всю ночь будет дома и будет все контролировать.
В магазине Лёка и Женька закупились, конечно, чипсами и газировкой, но взяли еще и теста для пиццы, сыра и колбасы. Решили, что нужно что-то приготовить и нормально питаться.
Женькин дом оказался до последней дверной ручки, до последней напольной плиточки и до последней табуретки отражением Женьки. Каким-то по – правильному строгим и невозможно свободным. В доме было два этажа, и весь второй этаж – впрочем, на нем было-то всего две жилых комнатки – мама отдала Женьке в личное пользование.
– Так, молодежь, – Женькина мама – такая же темноволосая, круглощекая и с такими же сильными яркими глазами – встретила девчонок в дверях. – Я в своей комнате, громко смотрю телевизор, а потом сплю. Я вас не трогаю, вы меня не трогаете. Жень, духовка глючит, помнишь. Все, чмоки-чмоки. Будет мешать мой телевизор – потерпите.
Женька все поглядывала на телефон, пока они с Лёкой готовили. Но Лёка этого почти не замечала. Она вдруг впервые в жизни ощутила, каково это, когда за ней не присматривают, и она может делать все, что вздумается.
Девчонки посмотрели Лагерь Рока, и Лёка вдруг стала до того счастливой, что потеряла всякий страх и написала папе. Просто «привет, как у тебя дела?», но раньше бы на это Лёка ни за что не решилась.
Вдруг Женька радостно взвизгнула, увидев сообщение на телефоне, и побежала открывать двери.
Лёка похолодела от ужаса, когда поняла, что пришли не девчонки, а парни. Юра и небритый парень, кажется, Вадим. Лёка едва не забилась под стол, когда они вошли в комнату и приветливо с ней поздоровались.
– Ты что творишь?! – зашипела она на Женьку, оттащив ее в сторонку. – Я не собираюсь с ними говорить, я не собираюсь в этом участвовать. Ночью с парнями в одной квартире!..
– Оля, верно? – Юра подошёл совсем незаметно, и Лёка чуть не подавилась своим языком. – Не ругайся на Женю, пожалуйста. Я еще после концерта просил, чтобы она меня с тобой познакомила. И на репетиции, думал, поговорим, а ты совсем рано убежала. Если ты не против, мы могли бы пообщаться вживую. Хоть немного.
Лёка до того испугалась, что только крикнула на Женьку: «Дура!» и умчалась во вторую комнату.
Настроение ужасно испортилось. «Ну, ясное же дело, что я не могла ему понравиться» – бормотала себе под нос Лёка. «Тогда зачем. Зачем он пришёл, что он хочет?!»
Еще и папа опять не отвечает… Он пропал когда Лёке не было и года, а потом вдруг вынырнул, решил познакомиться с дочерью. Они обменялись номерами, он пару раз звал ее в гости, к новой семье, а потом вот началось вот это. Тотальный игнор. Пустота. Впрочем, как и всю предыдущую Лёкину жизнь, но она уже успела понадеяться. Главной мечтой Лёки сделалось получить золотую медаль в одиннадцатом классе, позвать папу на выпускной – мама там ясное дело и так будет – и сделать хоть одну фотографию. Чтобы все трое, все как будто бы даже рады, все как будто немного даже семья. От ощущения, что мечта ее безвозвратно от нее ускользает, Лёка вдруг горько заплакала. Еще и мальчики эти… Господи, ну что скажет мама, когда узнает, как перед ней оправдаться…
Лёка забилась в уголок, укрылась пледом и, вся в слезах, уснула.
Проснулась от чье-то храпа. Спросонья и с опухших глаз долго не могла понять, где она и что с ней, а потом вдруг осознала, что лежит поперек кровати рядом с Юрой и руки ее обвиты вокруг его плеча. За ним лежала Женька, а за ней Вадим. Он то и похрапывал.
– Оль, не спишь? – шепнул Юра. – Не пугайся. Ты уснула, но так и плакала во сне. Я успокоить тебя хотел, а ты просила не уходить. А эти вот придурки тоже рядом вот спать улеглись… Но так даже веселее как-то. Оль, ты мне сказала «хоть ты» не уходи. Это ты про кого так?
– Про папу. – Почему-то моментально призналась Лёка. – Он меня совсем не любит.
– Ну и дурак.
Лёка улыбнулась.
– Мне очень понравилось, как ты нас слушала. И на концерте я тебя видел, в толпе. Сразу как-то зацепила, я аж на соляке сбился.
Лёка затаилась, напряглась.
– Тебе четырнадцать еще, да?
– Угу. Через два месяца пятнадцать.
– А мне восемнадцать уже. Кажется, что огромная разница, да?
Лёка убрала свои руки от Юриной руки, но не отодвинулась.
– Ты меня не бойся, ладно? Я ничего такого не удумал. Пойдем, может, погуляем? Когда скажешь. Я, правда, днем работаю почти всегда. Но вечером, часов там до девяти или когда тебе нужно быть дома, можем встретиться.
– Юр. Я не интересная совсем, и глупая.
– Не знаю. Я тогда, получается, тоже. Потому что говорить мне с тобой ну очень нравилось. А когда увидел, так вообще… Не поверишь, смотрю на тебя, и обнимать хочется. Защитить как-то что ли… Ты прости, что я сразу так, по-честному. Засыпаешь? Можно я тебя обниму?
Лёка немножко подумала и сама придвинулась ближе.
Проснувшись по будильнику, потому что в девять уже нужно быть дома, Лёка быстро почистила зубы и, никого не разбудив, вышла из Женькиного дома.
Хотелось почему-то прийти домой и громко, как глашатай на площади, заявить:
– Мама, а я всю ночь спала с мальчиком! Даже с двумя!
Лёка внутренне хихикала от этих мыслей, но маме, конечно же, ничего не рассказала. Кинула телефон на кровать, убежала в душ. Когда вышла, застала маму в привычной драматичной Ахматовской позе – профиль, взгляд преданного всем миром человека, стиснутые губы.
– Кто такой Юра, почему он записан у тебя как Юра с тремя скобочками, почему он желает тебе доброго утра. Отвечай.
Лёка почувствовала себя как космонавт в открытом космосе – одно неверное движение, один неверный жест – разгерметизация и смерть.
– Мам, это…
– Это парень, очевидно. Тебя, Женя, вероятно с ним познакомила? Отвечай.
– Он мне нравится, кажется…
– Возраст, чем занимается.
– Восемнадцать, играет на гитаре.
– И ты понимаешь, что таким парням нужно от девушек? Ольга, я думала, что ты серьезный человек, и я могу тебе полностью доверять…
– Хорошо, мам, дай телефон.
Глашатай, растеряв весь былой энтузиазм, полез на эшафот. Лёка набрала сообщение, показала его маме и, после одобрительного кивка, отправила. Мама потерла виски, выдохнула, начала готовить завтрак.
Лёка приготовилась плакать, ощущая, что у нее опять отнимают то, чего у нее никогда не было, но на смску «Юр, извини, но ты гораздо старше, и я не думаю, что нам разумно продолжать общение» вдруг пришёл ответ: «Когда я могу приехать и поговорить с твоей мамой?».
Мама протянула руку к телефону, но Лёка медлила. Мама удивленно вскинула бровь. Лёка медлила. Мама прочистила горло. Лёка медлила. Мама со вздохом быстро осела на стул и прижала ладонь ко лбу. Лёка кинулась к ней обнимать, просить прощения, показывать все нутро своего телефона и своей души.
Юра приехал после обеда. С цветами для мамы, очень красивый в черной рубашке, ухоженный, строгий. Они с мамой долго говорили на кухне, а потом мама вышла и величественно дала Лёке добро на общение с таким милым мальчиком. По часу в день. В светлое время суток.
– Оль, ты не обижайся, что я это скажу, – Юра шел рядом. Им было позволено прогуляться до парка. – Но как только тебе исполнится восемнадцать, я тебя заберу, и мы отсюда уедем.