Я не мог находиться рядом с Марианной и в то же время не мог отпустить её. Ощущение её тела, её дыхания всего в нескольких шагах от меня, на моей кровати или в углу на полу вызывало судороги безумия, а мысль о том, что вдруг не почувствую её аромат, когда войду туда, наводила самый откровенный ужас.
Зависимость. Моя грёбаная зависимость ею становилась всё больше, всё объёмнее, вплеталась в ДНК прочными соединениями, расщепляя на атомы и собирая в нечто новое, в нового меня. Эта проклятая сучка продолжала менять меня, не произнося ни слова. Иногда просто смотрел, как спит, и чувствовал, как начинает покалывать всё тело от желания прикоснуться. Хотя ни хрена это не было просто желанием. Потребностью. Дикой. Необузданной. Каждый день жадно получать свою дозу этой женщины. Иногда доза состояла в одной секунде взгляда на ее скрючившееся на полу тело. В одной секунде…одной долбаной секунде перед тем, как уехать на несколько дней. Но получить свою толику кайфа, запаса прочности, чтобы не начинало выворачивать кости от нереальной ломки.
Иногда доза состояла в том, чтобы молча сидеть возле её кровати, прислушиваясь к слабому дыханию ночь напролёт, удерживая её сон и не позволяя проснуться, не желая разрушать собственную фантазию о том, что она по своему желанию спит в моей постели, что через несколько мгновений она откроет глаза и, сладко потянувшись, сонно улыбнётся мне, маня к себе.
Иногда я вырывал свою дозу в быстром жестком поцелуе, от воспоминаний о котором потом сводило и жгло губы сутки.
Неважно что. Неважно каким образом. Но всегда смысл один – оставить в себе и на себе часть её, чтобы одержимо наслаждаться ею то время, что нахожусь вдали.
Конечно, я пытался справиться с этим. Пытался излечиться. Я был полным идиотом, но я верил, что это возможно. Я шёл к самым красивым женщинам, источавшим чистый секс одним только взглядом. Иногда я платил им за секс, иногда парализовал их волю, иногда они сами с радостью для меня распахивали свои длинные стройные ноги, готовые и истекающие влагой. И я…я не мог ничего. Смотрел на них и понимал, что они возбуждают не больше, чем шкаф или тумбочка возле этого шкафа. Они исступленно сосали мой член, пытаясь возбудить меня, а я всё сильнее вонзался когтями в собственные ладони, отказываясь до последнего верить в то, что стал импотентом. Я рвал их плоть клыками, резал кинжалами, стегал плетью и жёг воском, я душил и забирал их жизнь, оголтело вбиваясь в них своими пальцами…и не чувствовал ничего. Абсолютно, совершенно ничего. Их лица перестали откладываться в голове, их возбуждённые соски и блестящая розовая плоть вызывали раздражение, а не похоть.
«Какая усмешка судьбы, Морт…Ей оказалось мало лишить тебя памяти и семьи…она лишила тебя того единственного, что делало тебя мужчиной. Импотент…жалкий-жалкий импотент»
Смех твари теперь раздавался в ушах двадцать четыре часа в сутки.
«На что ты вообще способен, Мокану? Разве нейтралами управлять должен не мужчина со стальными яйцами? Ведь теперь это не про тебя?
– Ну что ты, моя омерзительная девочка. Я же не трахать их собираюсь.
– Конечно, нет, любовь моя. Ты теперь никого не собираешься трахать. Ведь так?»
Порой она довольно искренне, насколько вообще можно это слово употребить в отношении неё, соболезновала моей беспомощности. В минуты, когда я срывался и выл от бессилия, сбивая в кровь кулаки о камни.
Сколько бы ни старался скрыть от этой мрази своё отчаяние…хотя разве можно скрыться от собственного безумия? Оно пожирает тебя изнутри, смакуя с громким чавканьем каждый кусочек из остатков твоего вывернутого наизнанку сознания. Оно с наслаждением слушает, как ты взвываешь в своём одиночестве, полосуя лезвием собственные пальцы.
Но потом взвыла она. Взвыла так громко, что у меня пошла кровь из ушей и перехватило в горле. Она истошно вопила, громыхая костями и скалясь зубастым, словно у акулы ртом. Когда поняла, что проиграла снова. Проиграла не мне. Марианне. Проиграла, потому что теперь к больной одержимости этой женщиной примешивалась похоть. Самая натуральная, чистейшая, мощнейшая похоть, от которой кровь ревела в венах и скручивало желудок от желания взять Марианну. От которой член становился каменным и ожесточенно пульсировал, требуя разрядки.
Когда зашёл в свою комнату и увидел, как меняет платье. Резко отшатнулась, глядя расширенными от страха глазами и прикрывая обнаженную грудь, а меня прострелило возбуждением такой силы, что еле на ногах удержался. Смотрел на судорожно подрагивающий живот, на острый съежившийся от холода сосок, который оставался открытым, и думать мог лишь о том, чтобы взять её прямо у стены. Прижав к камню спиной и осатанело вдалбливаясь в её тело.
Выскочил тогда из кельи своей и бросился вниз, к подножиям гор, ощущая, как не хватает дыхания. Как и объяснений самому себе. Потому что это был бред. Самый настоящий бред. Невозможно хотеть одну так, что дубиной стоит член, и быть абсолютным импотентом с другими. Ведь это физиология. Это, мать её, самая обыкновенная физиология. И если у меня вставал на Марианну, то, значит теперь я мог иметь любую женщину. Ни хрена…НИ ХРЕ-НА! Как только чувствовал под пальцами чужую кожу, как только видел чужие волосы и глаза, отвратительно не сиреневые глаза, эрекция пропадала.
«Я говорила тебе. Много раз говорила. Приворожила тебя эта шлюшка. Околдовала. Ведьма. Она ведь дочь демона. Они могут и не такое. Избавься от неё, Морт. Избавься.»
И я решил избавиться. Решил скинуть с себя наваждение с именем Марианна Мокану. Скинуть, потому что знал – не сдержусь. Если рядом будет – возьму её. А взяв, снова возненавижу, что с другими делил. Теперь уже осознанно. Возненавижу и убью. А после и сам без неё сдохну. Потому что без неё, без этой дряни дешевой, не будет иметь смысла больше ничего для меня. Ни война, ни Нейтралитет…ни дети. Сукааа…как же ты в мозги-то мои въелась…
Я знал, куда её уведу. Знал с самой первой секунды, когда решил убрать её из своей комнаты. На это была ещё одна причина. Я всё еще не мог доверять всем нейтралам, жившим в замке, а это означало, что Марианне угрожала опасность в моё отсутствие.
Я поместил её в зеркальную комнату. Мою лживую девочку, имевшую не одно, а десятки лиц…отправить её туда, где она познакомится с каждым из них. Где будет сходить с ума в одиночестве и в компании своих собственных масок, своей собственной лжи.
Вот только я всё же не смог отказать себе в получении очередной дозы. И теперь шёл за ней. К Марианне.
Это было чистым сумасшествием. Своеобразной иллюзией и ничем более, но я остолбенел от ощущения, что её присутствие здесь, среди множества зеркал, увеличилось в сотни раз. И нет, речь не о десятках её отражений, молниеносно повернувших голову, когда я вошёл в помещение. Речь о волне её энергии, которая едва не сбила с ног, как только я очутился внутри. Будто каждое отражение усиливало её аромат, пронзивший острым мечом легкие, когда сделал первый вздох; каждое отражение аккумулировало в себе потоки её ауры, сливаясь в одну, мощнейшую струю, ворвавшуюся мне под кожу, как только в ее взгляде вспыхнуло узнавание.
Тихо-тихо, змеиным шипением в голове зашелестело предупреждение, но я мысленно послал тварь куда подальше и оглядел Марианну, молниеносно вскочившую с зеркального пола и прижавшуюся к стене спиной.
Прекрасная. Ослабленная, сломанная, истощавшая, растерянная, в глазах настороженность, вспыхивающая непониманием вперемешку с готовностью противостоять…И всё же прекрасная. В каждом из своих отражений.
Медленно подошёл к ней, стягивая с рук перчатки и бросая их на пол.
– Тебе нравятся твои отражения, Марианна? Странное чувство, правда, смотреть на то, что похоже на тебя как две капли воды, но тобой не является? Я так долго жил с этим чувством. Решил, что тебе тоже пора с ним познакомиться.
Обхватил ладонью ее подбородок, приподнимая его кверху, чтобы прочесть ответ в глазах. И всё же я понятия не имею, какого беса пришёл сюда к ней. Для этого не было причин. Кроме одной. Я просто захотел.
***
Я не знаю, сколько времени находилась в этом адском помещении. Меня сюда привели с завязанными глазами. Не Ник. Ника я не видела уже очень давно. С тех пор, как пришла в себя. Он избегал общения со мной. Наверное, так было лучше для нас обоих. Но ведь мы оба понимали, что рано или поздно он сорвётся, и каким будет этот срыв, не знал никто…
Я и понятия не имела, с каким чудовищем внутри него мне придется столкнуться, даже думать боялась, что все случившееся между нами много лет назад еще до рождения Сэми повторится в самой жуткой своей интерпретации. И началом этого ада стала проклятая комната, куда меня затолкали и заперли снаружи дверь. Я услышала, как клацнул замок, содрала повязку и чуть не закричала от ужаса – в ярком свете меня окружало мое отражение, помноженное на тысячу. Словно вокруг меня, на коленях сидели призраки меня самой и с ужасом озирались по сторонам.
Помещение было большим и круглым, полностью сделанным из кусков зеркал, чтобы усилить эффект присутствия собственных клонов и усилить панику. Ни для чего другого это жуткое помещение больше не годилось.
Возможно, здесь была звукоизоляция, потому что я не слышала ничего, кроме потрескивания отвратительно яркой лампы. Как в операционной. И это было намного страшнее темноты – этот яркий свет и камеры под потолком. Сюрреалистический кошмар, где ты боишься собственного отражения, и с каждым днем этот ужас становится глубже. Начинает казаться, что далеко не все они вторят мне, и некоторые тянутся к моему лицу скрюченными пальцами, чтобы утащить за грань между кошмаром и явью. Спустя какое-то время шипящий звук лампы начал раздражать, а потом и сводить с ума, как и собственное бледное лицо с черными кругами под глазами и один из белых балахонов, которые мне приносили по утрам вместе с полотенцем и туалетными принадлежностями в келью Ника. Бесформенная тряпка, похожая на длинную ночнушку. Видимо, это форма заключенных в замке женщин. Здесь, в этом отвратительном, доводящем до безумия месте меня не кормили и не поили, и я умирала от олода и жажды. Мне требовалось что угодно: вода, кровь, еда. Я давно перестала регенерировать как сильнейшая бессмертная, теперь способностей моей сущности хватало лишь на то, чтобы окончательно не свихнуться, почти все мои человеческие рефлексы и потребности вернулись.
Реакция на поворот ключа в замке была страшной: я вскочила на ноги и вжалась в стену – звук показался мне оглушительно громким после гробовой тишины. А когда увидела Ника, захотелось заорать от радости…это ведь не он закрыл меня здесь. Кто угодно, но не он. И лишь после его вопроса я поняла – это действительно он. О да, ведь именно он заставил меня корчиться в этой проклятой комнате и подыхать от ужаса и от голода. Неужели у меня еще остались какие-то крохи сомнений? Нет больше прежнего Николаса, есть палач, который поставил перед собой цель уничтожить меня морально и физически, и я не удивлюсь, если эту комнату придумал он сам.
Подняла голову и посмотрела в его бесцветные глаза, в которых ничего не отражалось больше в самом прямом смысле этого слова. Мутная пустота. Ничто. Грязь, покрытая коркой льда с дырой расширенного зрачка посередине, но иногда и он тонул в этой молочно-грязной белизне.
Если бы я могла говорить, я бы закричала. Я бы спросила, нравится ли ему смотреть на то, что он делает со мной… и в паническом ужасе прочла ответ в расширенных зрачках, словно он уже услышал вопрос, прочла и в едва заметной ухмылке на чувственных губах – да, ему нравилось. Иначе меня бы здесь не было.
***
Пальцами провёл по заострившимся скулам. Ведьма.
"Да, ведьма, ведьма. Теперь видишь?", – подтвердило шипение в голове. И я видел. Ничто не уродует так человека, как голод. Я видел сотни людей, не имевших руки или ноги и при этом красивых настолько, что их потери со временем переставали бросаться в глаза. Но я не видел ни одного изможденного голодом человека, сохранившего свою красоту. Она растворяется со временем, и чем дольше человек голодает, тем меньше её остается в нем. Ведь меняется не только внешность, становятся другими движения, мимика, блеск жизни в глазах. Он пропадает, оставляя после себя только блеск того самого голода. А истощённые голодом бессмертные выглядят ещё хуже, обессиленные, чтобы сохранять человеческий облик, они выпускают наружу свою самую тёмную, самую неприглядную сущность, и та никогда не бывает прекрасной.
Но с Марианной…с этой проклятой дрянью всё было не так.
Исхудавшая настолько, что платье на ней, скорее, напоминало холщовый мешок, висевший на тонких плечах, демонстрировавший неестественно выступавшие ключицы…с тёмными кругами под глазами, со спутанными волосами и бледным лицом…эта дрянь была настолько ослепительна, что казалось, стоит прикоснуться к почти прозрачной коже её скул и можно получить ожог как от прикосновения к солнцу.
"Приворожила сссссссукааа…"
И я смотрю в эти глаза, наполненные ужасом и чувствую, как начинает сводить скулы от желания обжечься об это солнце. Костяшками пальцев провёл по щеке, вздрогнув, когда кожу пронзило разрядом тока…и когда в голове раздался истошный крик протеста.
– Я бы отдал несколько вечностей за то, чтобы ты была лишь отражением в зеркале…красивым, бездушным…картинкой, которую можно не видеть, никогда не знать, просто не заходя в комнату с зеркалами.
Она задрожала, продолжая затравленно смотреть на меня этим невыносимым сиреневым взглядом, а я закрыл глаза, позволяя себе просто насладиться ощущением тепла ее кожи.
– Я бы сделал что угодно за такую возможность…если бы я знал, что убив тебя, я навсегда избавлюсь от этой зависимости…, – отпустил ее лицо, чувствуя, как продолжает жечь пальцы даже на расстоянии от неё, – если бы знал, что с твоим последним вздохом эта тварь, – открыть глаза, жадно впитывая в себя страх, отражающийся за фиалковой завесой взгляда, – моя одержимость тобой издохнет, – чувствуя, как заструилась ярость в венах, – если бы…, – схватить её за затылок, резким движением приближая к себе ее лицо, – но неееет…она только крепнет, – впиться в подрагивающие губы обозленным укусом. До крови, пока не затрепыхалась от боли, – она только становится сильнее. День ото дня, – отбросил её от себя так сильно, что она ударилась о зеркало спиной, разбивая его на осколки, на сотни изображений самой себя, сползающей на пол.