Ясела на пол и открыла чемодан. Но там не оказалось никаких знакомых мне маминых вещей. Все было новым, только что из магазина: домашние розовые тапочки, атласный халат персикового цвета, два ни разу не надеванных платья – одно цвета темной охры, явно узковатое маме и чересчур броское для ее возраста, другое – более сдержанное, синее, но слишком уж короткое; пять пар дорогих трусов, коричневая кожаная косметичка, набитая флаконами духов, дезодорантами, кремами и всем необходимым для макияжа, – притом что мама в жизни своей не красилась.
Я взялась за мамину сумочку. Первым, что мне попалось, оказались белые кружевные трусы. Я сразу разглядела фирменный знак, три буквы “V” сбоку справа, и узнала узор – точно такой же, как на лифчике, который был на Амалии, когда ее выловили из воды. Я внимательно рассмотрела трусы: с левой стороны они были чуть порваны, словно мама надевала их, хотя они были меньшего размера, чем нужно. Я почувствовала, что у меня сводит желудок, и на миг задержала дыхание. Потом вернулась к сумочке: мне хотелось отыскать ключи от квартиры. Разумеется, я их не нашла. Обнаружила мамины очки (у нее была дальнозоркость), девять телефонных жетонов, кошелек. В кошельке было двести двадцать тысяч лир (сумма неслыханная для мамы, привыкшей обходиться небольшими деньгами, которые мы с сестрами посылали ей каждый месяц), чек за купленную электрическую лампочку, паспорт в обложке и старая фотография, на которой были мы с сестрами и отец. Наши очертания едва просматривались. Бумага пожелтела, пошла трещинами, и фотография напоминала изображения крылатых демонов, какие иногда случается увидеть на алтарной стене, нацарапанные кем-то из прихожан.
Положив фотографию на пол, я встала, борясь с тошнотой, которая все усиливалась. Отыскав телефонный справочник, я стала листать его в поисках фамилии “Казерта”. Звонить ему я не собиралась, мне нужен был адрес. Обнаружив растянувшийся на три страницы список людей с такой фамилией, я поняла, что даже не знаю его имени: за все время моего детства никто ни разу не назвал его иначе, как “Казерта”. Бросив справочник в угол, я пошла в ванную. Не в силах больше сдерживать позывы к рвоте, я на мгновенье испугалась, что тело перестало мне подчиняться и поддалось неистовой силе саморазрушения, которая так пугала меня в детстве и с которой по мере взросления я пыталась совладать. Но вскоре я успокоилась. Прополоскала рот и тщательно умылась. Увидев в зеркале над раковиной свое бледное, изможденное лицо, я вдруг решила накраситься.
Такая реакция на происходящее была для меня неожиданной. В тех редких случаях, когда я красилась, я делала это скорее неохотно. Причем красилась я в основном в юности и уже давно забросила это занятие, думая, что макияж меня нисколько не украшает. Однако теперь я чувствовала, что накраситься необходимо. Вытащив из маминого чемодана косметичку, я вернулась с ней в ванную, достала баночку увлажняющего крема – непочатую, если не считать робкого следа, оставленного пальцем Амалии. Окунув свой палец поверх ее следа, я щедро намазала лицо кремом. Этот процесс полностью захватил меня, я энергично растирала себе щеки. Потом тщательно напудрилась.
– Ты призрак, – сказала я женщине в зеркале. На вид ей было лет сорок, она закрыла один глаз и провела по веку черным карандашом, потом проделала то же самое с другим глазом. Она была худая, лицо вытянутое, с острыми скулами и, на удивление, без морщин. Волосы подстрижены совсем коротко, чтобы скрыть атаковавшую седину, которая быстро вступала в свои права, вытесняя естественный черный цвет. А теперь тушь для ресниц.