Он закрылся от них газетой, чтобы сыну не было видно, насколько взбешен, а теще – насколько ее ненавидит. Контролировать эмоции он еще хоть как-то ухитрялся, не орал, не матерился, а хотелось жуть, но вот мимика не поддавалась. С мимикой этой просто беда. Аж щека задергалась, честное слово!
За что же ему такое наказание-то по субботам, скажите на милость?! У нормальных мужиков либо баня, либо рыбалка, на худой конец непредвиденные работы в гараже. У него же по субботам обеды у тещи, будь они неладны! Главное – обвинить в этом некого. Сам когда-то давно, лет восемь назад, согласился ввести семейную традицию – обедать у тещи в этот день.
Светка тогда, помнится, жутко гневалась на него за какую-то глупость. Да наверняка глупость, если он теперь о ней даже не помнит. Так вот Светка гневалась, грозилась уйти, за чемоданы хваталась и все упрекала его и упрекала, тоже не помнит уже в чем. Зато помнит, как перепугался, когда понял, что она не шутит и уйдет от него навсегда. А у них ребенок должен был вот-вот родиться. И они на радостях скупали всякие детские премудрости. И ползунки, и пеленки, и горшки, и бутылочки, и соски.
Он уже успел собрать купленную кроватку, Светка застелила его красивым пушистым одеяльцем голубого цвета. Им уже сказали, что будет мальчик. Пристроила в изголовье кружевную подушечку. Он развесил над кроваткой яркие погремушки с мелодичным треньканьем и…
И вдруг она собралась уйти от него.
Да! Да, он встал тогда перед ней на колени. И умолял, и просил, и руки ее ловил, которые вырывались и вспархивали, как крылья, а он все равно ловил их и целовал, целовал без конца.
– Я умру без тебя, Светка!!! Точно умру!!! – стонал он и ползал вокруг нее на коленях, загораживая проход.
– Никто не умер, – резонно замечала она и силилась протиснуть огромный живот между его лицом и дверным косяком.
Он тогда и живот ее целовал, где спало и ни о чем таком страшном не догадывалось их крохотное созданьице, готовое вот-вот появиться на свет. И снова умолял, и просил прощения, и обещал, обещал все, что мог.
Светка сдалась, когда он разрыдался. Ей ведь удалось все же протиснуться к выходу, оттолкнув его небрежно ногой. Он упал нарочно. Она не обратила внимания и ухватилась за дверной замок.
Тогда он понял – все! И зарыдал. Глухо, страшно, с жутким подвыванием.
И она не ушла, но весь вечер потом напоминала ему о его обещаниях. Он снова целовал ее руки и кивал, соглашаясь на все, и счастливо улыбался оттого, что она вот так близко и он может обнять ее.
Потом родился Ванечка. Они с головой окунулись в родительскую суету. Растили его, кормили, пеленали, бегали за лекарствами, когда он болел, не спали ночами, радовались первому зубу, как дети малые. В общем все было, как у всех нормальных людей.
О том дне, когда он разрыдался, они больше никогда не вспоминали, вычеркнули из памяти. Будто и не было того мерзкого дня, когда он корчился перед ней на коленях и умолял остаться. Все забыли, но вот о его обещаниях Светка ему позабыть не позволила. И, зная его обязательность, периодически оживляла в памяти, чтобы он не расслаблялся.
Он обещал Светке не бросать ее выходными. Он и не бросал. Он обещал ей не посещать всякие мужские посиделки с распитием спиртных напитков и всем отсюда вытекающим. Он и не посещал, и не пил. Никаких рыбалок, охот, бань и бассейнов без нее. Обещал помогать по хозяйству – помогал. И в магазин бегал, и сына в детский садик возил, хотя на работу ему было в другую сторону, и, возвращаясь, потом подолгу стоял в пробках, опаздывал, и врал начальству без конца. И белье на балконе развешивал, и готовил что-то нехитрое тоже. И даже пылесосил иногда.
Много чего в страшной горячке наобещал своей жене Глеб Карпов, чтобы остаться с ней навсегда, и все выполнял теперь. И странное дело – ему это было не в тягость. Все ведь делалось для семьи: для него, для жены и для их любимого славного сыночка. Все было для них, ради них и во имя них. Разве можно этим тяготиться? Мир в семье дорогого стоил! А у них был мир и счастье. Милое, бесхитростное, простое семейное счастье.
И все всех устраивало, кроме одного.
В тот жуткий день Глеб, когда разговор зашел о выходных, по неосторожности или из любви великой пообещал Светлане каждую субботу проводить в гостях у ее мамы – у Петровниной Натальи Ивановны. Светлана просила, он согласился. Она еще требовала, пользуясь случаем, съехаться впоследствии с мамой. Но вот тут Глеб устоял. Ответил категорически – нет.
– Миленькая, думаю, обедов по субботам будет вполне достаточно, – шептал он на ухо своей жене, укладываясь на ночь спать.
А про себя додумал тут же, что ничего страшного в тех обедах не будет. Подумаешь, пару часов потерпеть въедливую женщину. Главное, что она у них не поселится. А пару часов один раз в неделю он как-нибудь переживет.
Бедный Глеб даже не предполагал тогда, чем это для него обернется. Не мог себе даже представить, что, обещая своей Светлане безобидных пару часов раз в неделю, он продает душу дьяволу на всю оставшуюся жизнь.
Почему так?
Да потому что его теща – Петровнина Наталья Ивановна – была исчадием ада. Она могла не то что за два часа, а за десять минут вынуть душу, прополоскать мозги, выесть печень, выгрызть сердце и исколоть глаза своим мерзким прищуренным взглядом.
И это ведь не раз в год или месяц, это повторялось из недели в неделю и сделалось просто невыносимым.
Начиналось все обычно с того, что Светка, расцеловавшись с мамулей, так она ее именовала, начинала рассказывать все, что произошло в их семье за неделю.
Отчитывалась его жена по полной программе!
Какие блюда готовились, какие салфетки стелились на стол, что покупалось, в каких магазинах, по каким ценам. Как проводился досуг и как прошло их предыдущее воскресенье. Что кушал и чем какал Ванечка. Какие рубашечки надевал в садик. А не запаздывал ли с работы Глебушко. Эта старая сука именно так его называла – Глебушко, от чего его мутило всякий раз и хотелось орать в полное горло. Так мерзко, как она, называть его не мог никто, даже враги, а они у него имелись. Потом что еще? А! Какие передачи по телевидению смотрели. Начиналось обсуждение этих передач или сериалов. Отношения с соседями, подругами и друзьями, начальством и подчиненными, подробно и детально обсуждались.
Глеб подозревал, что и их постельная жизнь подвергалась обсуждению мамы и дочки за закрытыми дверями кухни. Они иногда закрывались, и Светка потом оттуда выходила с пунцовым лицом. Он пытался подслушать пару недель назад. И странное дело, не услыхал своего имени ни разу. А вот имя какого-то Жоржа сильно резало слух, хотя и произносилось тещей свистящим шепотом.
Глеб долго потом ломал голову, вспоминая, есть ли среди многочисленной Светкиной родни мужчина с таким именем. Так и не справился, сдался, затаился. Не спрашивать же саму Светку! Сразу всплывет факт его подслушивания. А в этом быть уличенным Глебу было невыносимо стыдно. Опять же теща об этом могла узнать из еженедельных Светкиных отчетов и тогда бы его и вовсе со свету сжила. И так не упускала случая опустить ниже плинтуса в присутствии жены и сына.
То некрасивый он, то неуклюжий, то работа у него совсем не престижная, то он за столько-то лет так и не научился галстуки завязывать. Что это за узел? Разве же это узел?! Сдавать Светку с ее нежеланием вязать галстучные узлы Глеб не хотел, потому молчал.
А эта тварь что удумала сегодня! Как только они вошли, едва успели раздеться, переобуться в домашние тапки, которые она для них специально держала, и едва Глеб успел повернуться к ней неумелым галстучным узлом, как она…
– Глебушко! Опять!!! – всплеснула сухонькими ручонками мерзкая старуха и подлетела к нему. – А ну-ка пригнись, детка.
В детке было метр восемьдесят девять, в теще полтора метра. И потому детке пришлось прилично согнуться, чтобы она могла дотянуться до его шеи. Так и стоял, с откляченным задом, как дурак последний, перед старухой и дышал смрадом ее старческого рта, пока она перевязывала ему галстук.
– Вот! Вот каким должен быть узел на твоей шее! – заключила она, подводя его к зеркалу.
Узел был шикарным, конечно, воздушным, чуть асимметричным, но это сейчас модно. И в другое время непременно понравился бы Глебу, не повязывай ему галстук Наталья Ивановна.
– Да, спасибо, хорошо, – пробормотал он невнятно.
Ушел в комнату, сел в кресло, которое самолично выбирал теще к юбилею, и закрылся от всего мира газетой. Накал его негодования был настолько силен, что жена рассмотрела его даже через газету.
– Не злись, милый.
Светлана, улучив момент, когда мама отползет в туалет, присела к нему на подлокотник кресла и запустила нежные пальцы в его шевелюру, чуть взъерошила.
– Я люблю тебя, Глеб, – шепнула она тихо, чтобы Ванька, играющий в просторном холле в солдатиков, не слышал. – Очень люблю! И за это тоже…
– За что за это? – отозвался он нехотя, а газета в его руках предательски задрожала.
– За терпение. Тебе очень сложно бывать здесь, в последнее время особенно, а ты ради меня, ради Ванечки делаешь это каждую субботу и…
– Светуся-аа! – туалетная дверь с грохотом отлетела в сторону, теща выскочила на порог. – Идем, идем в кухню, пирог поспевает, поможешь переложить мне его на блюдо.
– Потом, потом, дорогой, – увильнула от его рук и губ Светлана, вскочила с подлокотника, как нашкодившая девочка семи лет, и помчалась на мамин зов.
Что же делается-то, а?! Что же она с ними со всеми делает, эта старая мерзкая жаба?! Что преступного в том, что он поцелует свою жену?! Почему Светка ее так боится? Почему позволяет так поступать с собой, с ним, с ними со всеми?!
Вот! Опять закрылись! Сейчас старая сука наверняка станет выведывать у его жены подробности их интимной жизни. А какая жизнь, какая жизнь, если он после суббот этих поганых лишь к пятнице и отходит?! Он даже с женой стал менее разговорчивым из-за этих субботних визитов. И почти ничего ей не рассказывал и совета не просил. А однажды…
Глебу снова стало неуютно, стоило вспомнить о той крамоле, которую он допустил по отношению к Светке и Ванечке. И хотя крамола та носила лишь мысленный, мечтательный характер, лучше ему от этого не становилось. Стоит ведь подумать один раз, а потом так и пойдет, не так ли?
А что случилось…
Он ведь после того, как услыхал подслушанное из уст тещи незнакомое мужское имя Жорж, распсиховался сильно. Даже начальству надерзил и едва на выговор не нарвался. А в один из вечеров, сидя у телевизора и рассеянно слушая Светкину трепотню по телефону опять же с мамой, неожиданно подумал, а что было бы с ним, уйди жена в тот вечер от него? Что случилось бы?
А ничего такого гадкого и не случилось бы, решил он вдруг спустя минут десять, в течение которых размышлял, а жена все так же говорила с мамой по телефону.
Квартира его, он бы здесь так жить и остался. Стало быть, не бомжевал бы. Работа у него приличная, хотя теще и не нравилась. Выезжал бы с руководством на рыбалку и охоту, глядишь, давно бы уже на повышение пошел. Мог бы еще и частным сыском подрабатывать, как многие знакомые опера делают. Времени-то у него было бы вагон, куда его девать-то? Сейчас он начальник отдела, сверхурочных у которого практически не бывает, потому он и дома вовремя. Но башка у него варит, и к нему часто за советом идут. Был бы свободен, советы те давались бы уже другим людям и за деньги. Так что…
К тому моменту, как Глеб Карпов домечтался до нового романтического знакомства с молодой, не скованной принципами красоткой, Светка закончила говорить с мамой. Подошла к нему, привычно прижала его голову к своей груди, чмокнула в макушку и зашептала, зашептала что-то милое и трогательное. Ванечка тут же подбежал с другого боку с солдатиком, которому оторвал автомат. Глянул виновато, попросил подклеить и тоже прижался щечкой к его колючей щеке.
Хоть снова плачь! Как же он мог-то, а?! Как он мог только подумать, что в его жизни не будет вот их – родных и единственных?! Ладно, женщину можно поменять одну на другую. Сына-то поменять нельзя. Ванька, он Ванькой и останется. Хоть он еще человек десять нарожает с кем-нибудь, Ванька-то от этого его сыном не перестанет быть.
Мудак он! Заключил тогда Глеб Карпов, поглаживая жену по попке. Мудак, раз мысли такие позволил себе допустить. Теща что? Сегодня есть, завтра нет, не вечная же она. А жена и сын, это на всю жизнь.
И думать себе так Карпов запретил раз и навсегда. Запретил так думать, но не запрещал себе подслушивать. И поэтому, стоило кухонной двери закрыться за мамой и дочкой, как он тут же метнулся в холл к сыну, быстро наговорил ему новый сценарий игры, сгреб себе половину его солдатиков. Распластался на полу головой к кухонной двери, подполз поближе. Так, чтобы макушка касалась белоснежного пластика, склонился пониже и начал строить оборонительные укрепления. Это он так сыну сказал, сам-то принялся подслушивать, благо, из-под двери, где оставалась щель сантиметров в пять, слышно было, как теща дышит, не то что шепчет.
– Милая, тебе надо решиться! – настаивала на чем-то Наталья Ивановна.
– Мама, я не могу, – заартачилась всегда покорная дочь.
– Как не могу?! Как не могу?! Я обещала!!! – вспылила старая гадина и громыхнула чем-то, видимо, своим сухоньким кулачком по столу.
– А какое ты имела право обещать от моего лица? – возмутилась Света, но как-то наигранно.
– А разве мы с тобой в прошлый раз обо всем не договорились? – чуть мягче, чем прежде, спросила теща.
– Нет, – неуверенно произнесла жена Глеба.
Жена, которая, оказывается, имела от него какие-то секреты, а не должна бы. А он-то думал, что она все та же милая, скромная, неуверенная в себе девушка, доставшаяся ему в жены в свои неполные восемнадцать. Доставшаяся девицей, что само по себе сейчас редкость. Выкладывающая ему все, что скапливалось в ее невинной незапятнанной душе за день: что думала, говорила, делала и кому улыбалась. А он слушал, и ценил ее откровения, и полагал, что так будет всегда. И еще самодовольно считал – глупец, что жена его – открытая книга, которую он никогда не устанет читать.
– Как нет?! Как нет?! – зашлась свистящим шепотом теща. – Ты ничего не помнишь! Этот Глеб забил тебе всю голову своими проблемами, что ты не хочешь решать свои!
– Мама, у меня нет никаких проблем. – И снова неуверенно.
– Да? Ты так думаешь? – ехидно отозвалась Наталья Ивановна. – А я вот считаю, что проблемы у тебя серьезные, дочка, и очень. Дожить до двадцати восьми лет и не знать, что такое ор…
– Мама! – громко крикнула Света, и теща на нее тут же зашикала. – Прекрати! Я уже жалею, что рассказала тебе обо всем!
– И дура, что жалеешь. А я вот жалею тебя. Этот…
Она назвала Глеба каким-то трудно различимым плохим словом. Он не понял, каким, сын как раз отвлек, но понял, что нехорошим, потому что Светка снова возмутилась.
– Он справляет свое удовольствие в то время, как ты выполняешь обязанность, которая изнуряет тебя и ничего, кроме неприятных ощущений, не приносит! И он даже не позаботится о том, чтобы что-то сделать!
– Я так не говорила, – запротестовала Света, но очень-очень слабым голосом.
– Я и сама вижу по его самодовольной роже, что это так! А ты таешь, дитя мое. Просто на глазах таешь. И это вполне объяснимо, раз ты испытываешь такие неудобства в постели с мужем.
Светка промолчала.
– И очень хорошо, что ты решилась поговорить именно со мной, а не стала обсуждать это со своим мужем или, упаси бог, с подругами, – надрывалась в хриплом шепоте старая гадина.
– Почему? – тихо отозвалась Светлана, и кто-то из них загремел духовкой. – Ладно с подругами, тут понятно. Посочувствуют, потом посплетничают, посмеются, а с мужем-то почему нельзя обсуждать такие проблемы?
– С мужем?! Ты совсем рехнулась, Светочка?! Разве можно мужу говорить об этом?! Он ведь тут же сочтет тебя фригидной и со временем станет шастать на сторону! Найдет кого погорячее, уж поверь мне!
– И вот, чтобы этого не случилось, ты предлагаешь мне найти первой кого погорячее? – с горечью выдала Светлана.
А Глеб едва не задохнулся от боли, прострелившей его всего.
Как он вытерпел, как не вышиб с одного пинка дверь и не удушил в кухне обеих, он и сам не помнит.
Может, потому сдержался, что понял: все его жертвы, все его мучения субботние оказались напрасными – гармонии с женой не случилось. И порыв пропал поэтому. Может, потому, что Ванька вдруг запрыгнул на него, стал трепать его за щеки и звучно целовать алым сочным ртом его лоб, подбородок, губы. А может, потому, что решил прямо тогда, что в этом доме он в последний раз. С сегодняшней субботы все изменится.
Одним словом, дослушивать он не стал. Не дурак, понял, что Жорж (хотя имя его сегодня и не прозвучало) – это тот самец, которого где-то отрыла теща для его Светки, чтобы он удовлетворил-таки ее наконец, раз муж неспособен.
Вот сука, а!
Это он уже про жену так подумал, вставая с пола, снова усаживаясь в кресло и снова отгораживаясь от всего мира газетой. Хоть бы раз словом или взглядом намекнула, что ей плохо.
– Света, милая, тебе понравилось? – всегда спрашивал он, целуя ее бесконечно долго и трепетно перед тем, как уснуть.
– Да, милый, очень! – И улыбалась ему навстречу.
– Если что-то не так, ты скажи. – Это он ей всегда так в первые годы супружества говорил, девчонка ведь еще совсем, юная и несмышленая.
– Что ты, Глеб, все отлично! Все просто здорово!..
И вот теперь на маминой кухне его жена, которой всегда бывало с ним хорошо и просто отлично, здорово и замечательно, жалуется матери на его несостоятельность.
Газета в его руках снова задрожала.
Значит, она умело имитировала свое удовольствие, так получается?! Стонала, всхлипывала, орала порой и просила не останавливаться. Все врала?! Они же не год прожили и не месяц. Ей восемнадцати не было, сейчас ей двадцать восемь. Все правильно, больше десяти лет вместе. И что же, получается, что все десять лет она ему врала и играла?! Зачем?! Чтобы его не обижать? Так она сейчас его не то что обидела, она убила его!!! И мама у нее в помощниках! Они совместно уничтожили его, растоптали, заживо похоронили всю их совместную жизнь! Они сделали ее никчемной и бессмысленной! Он все годы из кожи лез вон, чтобы все это сохранить, уберечь, пестовал, лелеял, холил, а они…
– А вот и пирог!!! – вползла в комнату теща, улыбнулась ему как ни в чем не бывало и бухнула блюдо с громадным пирогом в центр стола. – Все, теперь можно обедать!
Полезет у него кусок-то в горло после всего, что он узнал о себе и вообще обо всем и обо всех? Сможет он теперь проглотить хоть ложку ее борща, который ненавидел так же сильно, как и саму тещу. И съесть кусок ее пирога сможет ли? Он в лучшие-то времена им давился, а теперь…
Нет, ну просил же Светку передать маме, что не ест он пирогов с рыбой и луком. Не раз просил. Нет же! Напихает внутрь сдобного пушистого теста восемь головок лука и рыбы с костями. Хочешь не хочешь, а давись!
– Глебушко, что-то ты бледный какой-то? Не заболел? – ласково пропела теща и даже ладонь свою ему на лоб положила.
Его аж передернуло от гадливости.
– Да, заболел! Выпить нету?
Женщины переглянулись, и теща сделала знак подбородком дочке своей: мол, вот, а что я тебе говорила.
– Выпить есть, а что будешь пить?
– Водка есть?
– Есть и водка. – И еще один знак подбородком, мол, дела-то совсем никуда.
Старая грымза потрусила к серванту, купленному, между прочим, тоже на его деньги, достала нераспечатанную бутылку водки. Поставила ее рядом с Глебом, стаканчик достала хрустальный. Подула в него, фартуком своим протерла внутри, его опять замутило, и поставила перед ним. Упивайся, мол, на здоровье.
Все расселись по своим местам. Началась обеденная церемония. И церемония эта обычно начиналась не с молитв – нет, а с вопросов типа:
– Ну, что же нового у нас с Ванечкой случилось за неделю, а?
– А что же это наш воробышек притих?
– А никакого нового стишка наш мальчик не выучил?
Ребенок только ложку с супом ко рту поднесет, как эта фря к нему с вопросами. Он через раз от бабули голодным возвращался, потому что тоже должен был отчет перед ней держать, как и дочка.
Ну, ничего! Он им теперь покажет! Хватит, натерпелся! Светку под замок, а эту суку…
По этой старой бабе давно ведь могила плачет, чего она все живет и живет? Может, в психушку ее отправить, а? Связей у него предостаточно, деньги тоже есть. Может…
– Глеб, тебе не хватит? – Света осторожно тронула его за руку, в которой он зажал пятую по счету рюмку. – Ты опьянел!
– Хочу, дорогая, и пьянею! – отрезал он и выпил. – Машину ты водить умеешь, довезешь мужа. А Ванечка…
Тот вскинул васильковые, как у матери, глазенки на отца.
– А Ванечка сегодня останется у бабушки.
– Почему???
Обе вытянули шеи, как гусыни, уставившись на него в недоумении. И Глеб вдруг обнаружил, что Светка жутко похожа на свою мать. И ростом такая же маленькая, и глаза у них одинакового цвета, щеки, подбородок, все одинаковое. Как же он это раньше-то…
Ведь если он доживет со Светкой до старости, то она будет вылитая теща! А этого он точно не переживет. Нет, надо избавляться сразу от обеих.
– Глебушко, а я вам рассказывала о своей соседке? – вдруг совершенно не к месту ляпнула Наталья Ивановна, погладив внука по голове и разрешив ему остаться у нее на ночь. – Кристиночка Назарова, помните?
– Нет, не помню, – неучтиво отрезал он и с пьяного глаза нашел еще одно сходство своей жены с тещей – родинка над левой бровью, бр-рр. – А что с ней не так? Что-то случилось с Кристиной этой вашей Назаровой?
– Нет, нет, что вы, упаси, господи! – И она начала неистово креститься, хотя, сука, ни разу в церкви не была, креста не носила и ни одной иконы не имела в доме. – Она просто очень славная девушка, живет одна этажом выше, и у нее такой характер…
– Какой?
Ему не было никакого дела до посторонней девушки, ему бы теперь с этими двумя бабами разобраться. Но он исправно играл роль хорошего мужа на глазах у сына, потому что не мог иначе. Тот стрелял время от времени испуганными глазенками, не понимая, почему папа пьет водку, а мама при этом выглядит расстроенной.
– У нее очень славный независимый характер! – верещала теща, подкладывая ему в тарелку кусок за куском зловонного рыбьего пирога. – Он прямо… Уж прости меня, Светуля, прямо тебе подходит, Глебушко.
– Кто? – не понял он, сморщившись от неприятного запаха начинки.
– И характер ее, и Кристина сама. Она прямо создана для тебя, Глебушко!
– Мама! – взвыла Света и выскочила из-за стола.
– Создана, говоришь? – скулы у Глеба заходили ходуном. – Для меня, стало быть, создана твоя соседка?
– Да что ты? – она глупо захихикала. – Это я так, образно…
– А я нет. – Он вскочил, опрокинув стул, и тут же заметил, как испуганно вжал головенку в плечи его ни в чем не повинный сын. Но остановиться уже не мог. – В какой квартире она живет?!
– В восемнадцатой. А что?
– А ничего. – Глеб двинулся к выходу. – Пойду знакомиться. Может, что получится. К тому же у меня сегодня… такой шикарный узел на галстуке, в гроб вашу душу мать!
Он очень грубо оттолкнул Светку от входной двери. Оттолкнул так, что она отлетела и стукнулась головой о стену и захныкала. Ванька тут же заревел. А вот тещенька, как ни странно, молчала. И улыбалась ему вслед, старая коварная гадина.
Это что могло значить? Это значило то, что все идет, как она задумала! Она задумала развести его со Светкой и свести со своей соседкой. Решила похлопотать о зяте напоследок. Чтобы, значит, он не почувствовал себя одиноким, когда жена соберется в очередной раз его бросить. Светка ведь наверняка отчиталась маме о том страшном дне. И о слезах его, наверное, тоже рассказала… сука! И еще, чтобы зять в хорошие руки попал и Ванечка мог навещать папу при случае…
Господи! Как он жил все это время?! С кем жил?! Во имя чего жил?! Кем был? Слепцом!!! Или… рогоносцем?!
Дверь восемнадцатой квартиры открылась не сразу. Он долго жал кнопку звонка. Понял по пропавшей стреле света из дверного глазка, что его рассматривают. Долго это продолжалось. Или показалось ему так. Потом она открыла.
– Здрассте, – поздоровалась высокая темноволосая девушка, стоящая на пороге своей квартиры в широченной нелепой кофте до колен и босиком. – Вам кого?
И она вдруг брезгливо поморщилась, когда он вздохнул и выдохнул в ее сторону.
Перегаром от него несет, понял Карпов и устыдился. Напился, как свинья, со своего мужского горя. Притащился к постороннему человеку, который ни сном ни духом о его проблемах. Вытащил из постели, наверняка. Больно уж кофта чудная на ней надета, да босиком еще.
– Что это на вас надето? – прищурился вдруг Карпов, внимательно рассматривая широченную кофту без рукавов, яркого лимонного цвета с коричневой орхидеей по подолу.
– На мне? – она растерялась. – Туника. А что?
– А я решил, ночная рубашка. Извините, думал, разбудил.
– В Москве полдень, – напомнила она и чуть отступила, когда он в очередной раз обдал ее запахом перегара. – Вам чего нужно-то, уважаемый? Я вас знаю?
– А чего вы незнакомым мужикам дверь открываете? – огорчился он вдруг. – Кругом зверья полно. Вы одна живете…
– Откуда знаете?! – перепугалась она так очевидно, что он снова устыдился и тещу проклял. – Погодите, погодите… Кажется… Вы зять Натальи Ивановны! Глеб, точно!
– Глеб, точно, – выдохнул он с облегчением, но теперь уже в сторону. – А вы Кристина. Извините, что приперся. Она сказала… Я и пришел.
– Что она сказала такого, что вы решились на визит?
И вот тут он вдруг по блеску в ее умненьких серых глазках понял, что она в курсе. Эта очень высокая и очень симпатичная девушка, живущая одна этажом выше его тещи, обо всем знает.
А о чем обо всем?
– Поговорим? – спросил Карпов и, не дожидаясь приглашения, шагнул внутрь ее квартиры.