Сегодня в моём расписании литературы не было. Я бесцельно брела в очередную аудиторию, где профессор Хелена Миллер ждала наш курс на лекцию по истории журналистики. М-да… Пожалуй, ничего удивительного для моей будущей профессии в названии и содержании предметов нет, хотя, должна признаться, поступая на курс, я ожидала чего-то поинтереснее. Ну, знаете… Возможно, неких расследований статей, поиска истины (как это бывает в фильмах)… Нет, на самом деле, меня всё устраивает. За исключением, правда, некоторых преподавателей… Вы, должно быть, подумали, что я говорю о Фабиусе Грэе? Не угадали. К моим нелюбимым преподавателям относилась как раз Хелена Миллер…
Я вошла в аудиторию, даже не сообразив, что звонок уже прозвенел.
– Мисс Эванс, рада, что Вы всё же решили посетить мою скромную обитель, – раздался насмешливый голос преподавательницы.
Я остановилась и посмотрела на Миллер. Надменный взгляд карих глаз вперился в меня, словно она хотела заморозить меня прямо здесь, у дверей, и отправить на эксперименты. Чёрные волосы молодой преподавательницы (к слову, ей всего двадцать четыре) были убраны в конский хвост и широкими волнами ниспадали на плечи и грудь. Фигура профессора истории журналистики была… безупречной (как бы тяжело мне не было это признавать). Её грудь вздымалась под тонким слоем белого шёлка блузки. Осиная талия выгодно подчёркивала крутые бёдра. Практически все мальчишки колледжа грезили о ней в своих подростковых, извращённых снах. И этой Миллер невероятно нравилось такое внимание! Хотелось бы мне её осуждать… Но не могу. Иначе покривлю душой. Думаю, почти каждая девушка мечтает о подобной внешности. И я тоже.
Нет, только вот не нужно думать, что я какая-нибудь уродливая неряха! Всё совсем не так. Просто я… Ну, как бы объяснить… Обыкновенная. Если бы меня спросили, что мне больше всего нравится в собственной внешности, я бы незамедлительно ответила, что это волосы и глаза. Цвет моих волос колеблется между светло-рыжими и русыми. В солнечном свете этот цвет смотрится особенно выгодно. По своей структуре они волнистые. Я стараюсь как можно более тщательно ухаживать за ними. Что касается глаз… Светло-голубые, из-за чего довольно выразительные. В общем, это та часть моей внешности, которой я очень и очень горжусь. А насчёт всего остального… Чёрт, никогда не могла описывать себя! Разве это так уж легко? В общем… Кожа светлая. Нормального третьего размера грудь; вполне тонкая талия; вроде, пропорциональные талии и груди, бёдра; достаточно длинные ноги. Ну вот, убедились? Не умею описывать свою внешность. Не удивляйтесь. Не люблю это делать. Просто не люблю. Не спрашивайте.
Итак, я молча смотрела на Хелену Миллер. В этом поединке я заранее проиграла, так что не стоит даже обнажать шпагу.
– Ну, что же Вы молчите, мисс Эванс? Или Ваш язык ещё не дошёл до моей аудитории? – всё так же насмешливо продолжала женщина.
В помещении раздались смешки.
Ненавижу тебя, заносчивая дура…
– Боюсь, то что я хочу сказать, не соответствует правилам этого заведения, – громко сказала я.
Воцарилась гробовая тишина.
Она напишет докладную. Точно напишет. Меня накажут? Вызовут родителей?
– Похоже, Вы не язык забыли где-то за углом, а манеры! – тон Хелены приобрёл новые, озлобленные интонации.
– Нельзя забыть то, чего нет, – огрызнулась я.
Поверьте, в данном случае уж лучше прослыть хамкой, чем тряпкой.
– Что ж, не я это сказала, – ехидно улыбнулась Миллер. – Присаживайтесь на свободное место, Камелия. Стоит ли мне тратить своё время на бескультурное поведение недостойной студентки? – Вопрос, конечно, был риторическим. – Прошу меня простить, мистер Грэй, за эту некрасивую сцену. На каждом курсе встречаются подобные экземпляры.
Я замерла, так и не дойдя до места. Обшарив взглядом кабинет, на последнем ряду я наткнулась на него…
За что? За что? За что?
Тупо повторяя эти слова в мыслях, я нашла в себе силы оторвать взгляд от холодных глаз Фабиуса Грэя, и, закусив губу, буквально швырнула сумку на парту и с шумом устроилась за ней. Глаза больно жгло от непрошенных слёз, вызванных досадой и унижением. Ничего столь страшного и незаконного я не совершила в жизни, чтобы заслужить такое…
– Не стоит извинений, профессор Миллер, – впервые за сегодняшний день услышала я голос Фабиуса.
Ощущение мягкого бархата никуда не делось. Я по-прежнему чувствовала его, слушая этот чарующий голос.
– Итак, как я говорила, – продолжила Миллер, – на сегодняшнем занятии будет присутствовать преподаватель литературы, профессор Фабиус Грэй. Благодарю Вас, что согласились посетить мою пару, профессор.
И тут лицо, всегда такой строгой и даже злобной Хелены Миллер, озарила, излучающая искренность и почтение, улыбка. Краем уха я услышала, как охнуло несколько особо впечатлительных парней. Но не это сейчас было важным… Она флиртовала! С Фабиусом! Нагло и целенаправленно флиртовала…
У меня нет шансов. Точка.
Я попыталась собраться с мыслями и вслушаться в голос преподавательницы, которая уже начала вести свою пару. Кажется, что-то о североамериканской журналистике… нет, не выходит! Почему я не могу сконцентрироваться?!
– Твою мать… – глухо прошептала я, не сдержавшись.
– Я смотрю, Вас заинтересовала данная тема, мисс Эванс? В таком случае, Вы, должно быть, знаете ответ на мой вопрос? – раздался мерзкий (по крайней мере, для меня) голос Миллер.
Я встрепенулась и оторвала взгляд от поверхности парты. Многие сокурсники уставились на меня, видимо, ожидая, что я отвечу на вышеупомянутый вопрос. Проблема была лишь в том, что я понятия не имела, что это был за вопрос. Ну и ещё в том, что я очень мало знала о северо-мать её-американской журналистике. Вчера я так и не прочла нужную главу и жестоко корила себя за это сейчас.
– Мисс Эванс, мы все в ожидании, – мне показалось, что голос Хелены Миллер приобрёл чуть ли не триумфальные нотки.
Сомнений не оставалось – она прекрасно знала, что я не слушала её. Что ещё хуже, она поняла, что я ни черта не знаю об этой самой североамериканской… Но хуже всего было то, что на меня смотрел Он… Я практически видела, как Фабиус Грэй сидит сейчас на задних партах аудитории и улыбается своей саркастической улыбкой, думая: “Какая же она дура”. Хотя нет… Вряд ли он вообще станет обо мне думать.
Я уже хотела честно признаться Хелене, что не слышала ни её вопроса, ни того, о чём она толковала, когда по моей части стола скользнула и тут же скрылась мужская рука. А на её месте осталась… Бумажка с правильным ответом?! Времени раздумывать у меня просто не было, поэтому я, на свой страх и риск, выпалила фразу, написанную на листке:
– Первый печатный станок в североамериканских колониях предположительно появился в 1638 году.
Я умолкла, ожидая вердикта. На какое-то время все затихли.
Неужели, я спорола чушь? Записка оказалась ловушкой?
Подступающий приступ паники предотвратил ничего не выражающий голос профессора Миллер:
– Неплохо, Эванс.
Больше по данному вопросу она не сказала ничего. А мне этого было и не нужно. С облегчением вздохнув, я посмотрела налево, собираясь поблагодарить неизвестного спасителя и… столкнулась взглядом с Алексом Уилсоном. Я уже решила, что это какая-то ошибка. Ну зачем ему помогать мне? Однако рядом больше никого не было…
– Спасибо, – едва слышно прошептала я, отводя взгляд.
Неожиданно для себя я испытала невыносимое смущение. С чего бы вдруг? И это после того-то, как я засекла его в учительской с Грэем?! И кому из нас надо смущаться после этого?! Выходит, мне…
– Был рад помочь, – так же, шёпотом, ответил парень.
От неожиданно мягкого тона я вздрогнула и снова посмотрела на него. Алекс улыбался.
Невероятно красивая и открытая улыбка…
– Почему? – с любопытством спросила я.
– А ты бы предпочла, чтобы эта Хелена выставила тебя на посмешище? – усмехнулся Уилсон.
– Нет, конечно… – пробормотала я, снова смутившись.
Неожиданно он наклонился так близко к моему лицу, что я почувствовала на своей коже его дыхание.
– Ты очень милая, когда смущаешься, – прошептал Алекс мне на ухо.
От его голоса и тона у меня по коже побежали мурашки.
Если это испытание Господне, то я его не выдержу…Слышишь, Боже?! И не говори потом, что я не предупреждала…
– П… правда? – пролепетала я, не имея ни сил, ни желания отстранятся.
– Правда, – всё тем же соблазнительным шёпотом ответил он.
Его рука легла мне на колено. Мне бы возмутиться, но я… чуть не задохнулась от наслаждения. Я хотела его! Прямо сейчас! Это казалось невыносимым.
Я закусила губу, чтобы не застонать. Если подумать, нас в любой момент могли заметить, ведь мы сидели в переполненной аудитории. Но меня… это не волновало.
Рука Алекса скользнула чуть выше – к бедру… Я сжала руки в кулаки и подняла на него затравленный взгляд. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Первым нарушил возрастающее напряжение он.
– Прости, я увлёкся, – на его губах мелькнула едва заметная извиняющаяся улыбка, в то время как тёплая ладонь медленно сползла с моего бедра.
– Н… нет… – выговорила я, сама не понимая, что хочу сказать, – Вовсе нет…
Мне вдруг стало не хватать тепла его руки. И воздуха. Воздуха мне тоже стало не хватать…
Чёрт! Как это не похоже на меня! В последнее время я сама не своя…
Алекс посмотрел на меня то ли вопросительно, то ли просто с интересом… Я всё ещё пыталась понять это, когда Хелена Миллер весьма любезно (я бы даже сказала “ну очень любезно”) произнесла:
– А теперь, профессор Грэй, если позволите, я бы хотела попросить Вас встать рядом со мной и помочь мне с рассказом о первых в мире печатных изданиях.
Её улыбка могла бы ослепить целый взвод неискушённых солдат, клянусь вам! И предназначена она была Ему. Ах, если бы и я могла так улыбаться ему… Но нет. Это не моя прерогатива. К тому же… Не я ли только что так хотела Алекса? С каких пор я стала такой похотливой? Сказывается довольно долгое время без романтических отношений?
Я удручённо покачала головой своим мыслям, когда услышала приглушённые шаги и негромкий голос Фабиуса Грэя:
– Не вижу причин отказывать столь замечательному педагогу.
Замечательному педагогу?! Это он о Миллер-то?
Я проследила взглядом за тем, как преподаватель по литературе присоединился к Хелене Миллер и тут (сама не знаю, что на меня нашло) всё моё нутро содрогнулось от нервного… да нет, даже не нервного, а самого настоящего истерического смеха. Я безуспешно пыталась заглушить его приступом кашля, пытаясь сообразить, что же меня так рассмешило.
И тут до меня вдруг совершенно чётко дошло, что осознание собственной безысходности довело меня до такого состояния. А тут ещё Грэй с этой своей фразочкой о замечательном педагоге…
Кажется, я свихнулась…
И снова мои плечи сотряслись от еле сдерживаемого смеха. И снова я попыталась издать звук, напоминающий кашель. Но вместо “гх-гх” у меня получилось “гха-гха”, а потом и “ха-ха-ха”.
Я понимала, что на меня смотрят все: и преподаватели, и студенты. И надо же было такому случиться, что на мой “приступ” смотрели мои самый ненавистный и самый любимый преподаватели. Уверяю вас, что моя ненависть к Миллер была вполне взаимной. О взаимности же моих чувств к Грэю я предпочту промолчать, а ещё лучше… посмеяться.
– Мисс Эванс, Вы утратили остатки Вашего скудного ума? – холодно поинтересовалась Хелена Миллер.
Судя по тону, она просто из себя вышла от того, что я мешаю ей провести совместную пару с Фабиусом.
Я бы с удовольствием ответила ей, если бы не продолжала смеяться, как сумасшедшая, тем самым подтверждая слова Миллер.
– Мисс Эванс, прекратите немедленно!
Рада бы, но…
– Я попрошу Вас покинуть аудиторию!
С удовольствием!
Кое-как успокоившись, я встала со своего места. Чья-то рука ухватила меня за запястье. Я подняла взгляд и встретилась с обеспокоенными глазами Алекса Уилсона.
– Ты в порядке? – одними губами произнёс он.
Я утвердительно кивнула и, виновато улыбнувшись ему, направилась к выходу из этого ада.
– Мисс Эванс, Вы хорошо себя чувствуете? – неожиданно для себя услышала я голос Фабиуса Грэя, – Может, мне проводить Вас?
Я в нерешительности замерла у дверей, тупо уставившись на него.
Ответь… Ответь… Ты слышишь меня?! Это я, твой внутренний голос! Ответь же ему…
– Мисс Эванс, Вы задерживаете нас всех! – снова подала голос Миллер. – Ах, профессор Грэй, не стоит так волноваться об этой студентке. Девушка всегда была со странностями.
Всё моё веселье как рукой сняло. Я с нескрываемой ненавистью смотрела на преподавательницу по истории журналистики. И успела заметить, что хоть у доски и преподавательского стола было достаточно места, Миллер почти соприкасалась плечом со спиной Фабиуса, который устремил на меня, полный безразличия (ну, как всегда), взгляд.
Не слишком хорошо сознавая, что и кому собираюсь сказать, я произнесла:
– Нет, профессор Миллер, странность – это когда квалифицированный преподаватель читает лекции по бумажке с текстами, взятыми из интернета. Странность – это когда скучный и незаинтересованный в собственном предмете преподаватель на одном из занятий неожиданно для всех вокруг, кто знает его хотя бы несколько недель, начинает улыбаться и ворковать. Вот, что действительно странно.
По кабинету разнеслась волна возбуждённых перешёптываний. М-да, похоже я выдала что-то невероятное. Хотя я сейчас об этом мало думаю, если уж совсем честно.
Почему-то я была уверена, что Фабиус Грэй не упустит возможности прилюдно унизить меня, однако ошиблась – он никак не прокомментировал мою реплику.
– Спасибо за предложение, профессор Грэй… – уже вполне твёрдо сказала, переведя взгляд на Фабиуса, – Я думаю, что вполне могу сама дойти до комнаты.
Вот дура…
Уже открыв дверь аудитории, чтобы наконец уйти со сцены и окончить этот спектакль, я вдруг снова вспомнила недавние слова Фабиуса Грэя.
"Замечательный педагог"… Какая чушь несусветная!
Повинуясь новому сумасбродному порыву, я обернулась и сказала:
– И да, профессор Миллер… Каково это, когда посредственное становится "замечательным"?
На этой ноте я и вышла из аудитории. А в голове остался образ Фабиуса, такого холодного и прекрасного. В те мгновения его взгляд был обращен только на меня.
Я не смогу его забыть…
Я шла по коридору, который в скором времени должен был привести меня в комнату. Я уже просто мечтала оказаться в этом маленьком, но принадлежащем мне, пространстве. Я всё ещё прокручивала сцену, произошедшую на паре Миллер, когда вдруг услышала позади себя:
– Ну и что ты устроила?