Бывают минуты и минуты. Данная принадлежала к категории наиболее неприятных.
Даже мой изнуренный ум понимал, что от меня требуются объяснения. Крокетная площадка ирландца – его замок, и неизвестные не могут вторгаться на нее сквозь живые изгороди, не навлекая на себя нарекания.
К несчастью, я утратил дар речи. Я мог бы осушить бочку дождевой воды, улечься и уснуть или растопить льдину легким прикосновением пальца, но вот говорить я не мог. Молчание нарушил второй мужчина, чьи руки теперь удерживали Тетю Элизабет, с виду словно покорившуюся судьбе, но внутри кипящую бессильной злобой, догадывался я, хорошо изучивший ее надменный дух. И я видел, как она косится уголком глаза, примериваясь, не представится ли случай убедительно долбануть своим орлиным клювом.
– Входите, входите, – гостеприимно сказал мужчина. – Стучать необязательно.
Я стоял, хрипло глотая воздух. И прекрасно отдавал себе отчет, что выгляжу очень и очень странно. Перед тем как погрузиться в изгородь, шляпу я снял, и моя шевелюра обогатилась прутиками и другими инородными телами. Лицо у меня было влажное и чумазое. Нижняя челюсть отвисла. А ноги словно бы отказались от меня наотрез.
– Я должен изви… – начал я и докончил фразу судорожным побулькиванием.
Пожилой джентльмен смотрел на меня с выражением негодующего изумления, сказал бы я. Его дочь, как определила моя виноватая совесть, смотрела сквозь меня. Тетя Элизабет изливала саркастическое презрение. С теплотой на меня смотрел только второй мужчина. И даже с доброй улыбкой, будто я был старым другом, забежавшим на огонек.
– Дышите глубже, – посоветовал он.
Я задышал глубже, и мое самочувствие улучшилось.
– Я должен извиниться за это вторжение, – победоносно сказал я. «Непростительное» отлично округлило бы фразу, но я воздержался: было бы дерзкой бравадой без особой надобности пускать в ход шестисложные слова. Я еще глубоко подышал. – Дело в том, что я не… знал, что за изгородью находится чей-то сад. Если вы отдадите мне мою курицу…
Я умолк. Тетя Элизабет отвернулась, словно стараясь создать впечатление, будто у нее со мной нет ничего общего. Один знаток уверял меня, что куры не способны поднимать брови, поскольку бровей у них нет. Но я готов утверждать под присягой, что в этот момент Тетя Элизабет подняла свои очень высоко. Я пойду дальше: она презрительно фыркнула.
– Вот, пожалуйста, – сказал второй мужчина. – Хотя так тяжко сказать «Прощай!».
Он протянул мне курицу, и тут-то произошел сбой. Он прекрасно выполнил свою часть операции, разжав руки, а вот я, принимая ее, допустил промашку. Тетя Элизабет, будто угорь, выскользнула из моих пальцев, секунду постояла, откинув голову набок и насмешливо меня оглядывая, затем бросилась бежать и окопалась в кустах у дальнего края лужайки.
Бывают моменты, когда даже самый целеустремленный человек чувствует, что долее не в силах вести бои с судьбой, и ему ничего не остается, кроме достойной ретирады. Но для достойной ретирады необходимо одно непременное условие. Надо знать, где находится выход. Мне это было неведомо, а потому я продолжал стоять с таким глупым видом, какого мир не видывал с начала времен. Удалиться сквозь изгородь возможным не представлялось. Если бы я мог взять ее одним изящным прыжком, это было бы достойно. Но изгородь выглядела высокой, а я в ту минуту не был способен исполнить изящный прыжок даже через скамеечку для ног.
Положение спас второй мужчина. Он как будто обладал той магнетической властью над себе подобными, которая создает прирожденных вождей. Под его началом мы превратились в регулярную армию. Общая цель – погоня за неуловимой Тетей Элизабет – сплотила нас. Едва мы приступили к действию, как ирландец уже называл меня «мой мальчик», а второй мужчина, представившийся мистером Чейзом (лейтенант, как я узнал позднее, военно-морского флота его величества), выкрикивал распоряжения мне, называя меня по фамилии. Никогда еще я не принимал участия ни в одной церемонии, где бы все формальности были отброшены так сразу. Лед был не просто разбит, он был раздроблен на миллионы осколков.