Муж ничего не знал об этой истории, и поэтому бокалы ему понравились. Правда, Алешу слегка покоробило то, что комплект был неполным.
– Я бы на твоем месте обиделся, – сказал он. – Что это за подарок – на тебе, Боже, что мне негоже?
– Дело в том, что шестой бокал разбила я сама, – пояснила Лида, торопливо переодеваясь и судорожно заглядывая в холодильник. – О, купил фарш, молодец. И капуста отличная! Немного риса у меня еще осталось… Наверное, все получится, жалко только, что Марья Ивановна зажала кастрюлю!
– Ну, если ты сама разбила бокал – тогда ладно. – Муж помог отнести продукты на кухню. – Я еще пива купил. А Вера была сегодня совершенно пьяна! Теперь я даже не сомневаюсь, что она алкоголичка.
Девушка испуганно выглянула в коридор и, вернувшись в кухню, отчитала мужа страшным шепотом:
– Нам-то какое дело, пьет она или нет? – Она открыла воду и принялась «раздевать» большой кочан капусты. – Главное, чтобы денег на водку не просила, а на такую она вроде не похожа.
– Да, но мне все равно как-то не по себе, – оправдывался Алеша. – Как представлю, что она тихонько сидит за стенкой, совсем одна, и понемногу нарезывается в этой тишине… Хоть бы телик включила для компании! Как-то нехорошо, когда человек пьет один! Меня это подавляет.
Лида посоветовала ему меньше думать о чужих делах и принялась готовить голубцы. Алеша по привычке составлял ей компанию, хотя на этой кухне жене не грозили домогательства слишком любезного соседа. Они отлично поужинали у себя в комнате, уничтожили по две порции голубцов, выпили три бутылки пива – в основном, правда, с помощью Алеши. Пиво наливали в новые бокалы, и вот тут Лида окончательно их оценила. Собственно говоря, она видела эти розочки всего один раз – с того злополучного дня рождения Света больше не ставила этих бокалов на стол. Теперь они показались ей очень красивыми, и Лида предположила, что они дорогие.
– Немецкие или чешские, я думаю. Впрочем, удивляться нечему. У Соколовых все дорогое, чего ни коснись.
– И тебе это нравится? – Муж глядел на нее пристально, как будто ответ был для него очень важен.
Та слегка пожала плечами:
– Нравится, конечно. Я тоже люблю красивые вещи – и посуду, и одежду.
– А ты знаешь, что я никогда не смогу тебя всем этим обеспечить? – все с тем же странным выражением спросил он. – У нас в семье никто не умеет зарабатывать больших денег, даже не знаю почему. Наверное, это как-то передается по наследству.
Лида попыталась его уверить, что в конечном счете высокий доход не так уж важен, что она сама неизбалована и с легкостью отказывается от любого соблазна… Но муж расстроился – она это видела и не решилась продолжать этот разговор. Вымыла посуду, приняла душ и молча уселась за пишущую машинку. Алеша улегся в постель с какой-то книгой, но не читал – она не слышала шелеста переворачиваемых страниц. «Ну что я ему сказала? Нужно было прикусить язык, Алеша все-таки глава семьи, и ему неприятно, что он не может меня баловать… А извиняться как-то глупо, я ведь просто сказала правду…»
В такие минуты ей больше всего помогала работа: перевод, чтение конспекта – все что угодно, чтобы занять голову. На этот раз ее ждал Эдвин Друд. И она решительно напечатала первую строчку.
Сказав Свете, что она основывает свою версию о воскрешении только на том, что убийство случилось в сочельник, Лида слегка покривила душой. Ей очень не хотелось посвящать подругу в свой замысел – она и сама не могла бы сказать почему. Возможно, ей надоело отчитываться перед Светой в каждом своем шаге, чуть ли не в каждой мысли. А может быть, девушке казалось, что ее версия тут же будет безжалостно опрокинута, сметена с лица земли, и тогда у нее точно не хватит смелости продолжить роман.
Перед тем как взяться за дело, она внимательно перечитала всю критику об «Эдвине Друде», которую удалось найти. Правда, многие склонялись к мысли, что Эдвин остался в живых, но мотивировали ее весьма слабо, как бы мимоходом – как нечто, не требующее доказательств. В частности, высказывались такие доводы: как мог Диккенс чуть не в первой трети романа убить героя, именем которого названа книга? Он никогда прежде этого не делал! Также напоминали о том, что Диккенс очень любил прием «мертвец выслеживает» и неоднократно им пользовался.
Их противники возражали, и весьма обоснованно. Во-первых, говорили они, Эдвин Друд – характер неинтересный, малосимпатичный и вообще не нужен для развязки, он играет пассивную роль жертвенного животного на алтаре. Самое в нем интересное, писали они, что Эдвин был убит. И потом, каким образом мог спастись человек, которого за одну ночь, можно сказать, убивали трижды? Яд, удавка, негашеная известь – и все понапрасну?! Самый авторитетный комментатор «Эдвина Друда» – Дж. Каминг Уолтерс – безжалостно высмеивал мысль о том, что Эдвин мог спастись. И Лида уже была готова поддаться его влиянию, как вообще поддавалась любому нажиму, но… Внезапно сделала свое собственное открытие, которое и подтолкнуло ее к тому, чтобы заключить договор с издательством.
Эдвин ФИЗИЧЕСКИ МОГ спастись, перенеся все то, что проделал с ним дядя! Она поняла это после разговора с подругой, ночью, запутавшись в тягостном и очень реалистическом кошмаре, где с мучительной навязчивостью мелькали образы Эдвина, Джаспера и старухи – курильщицы опиума. Догадка оказалась почти пугающей – настолько неожиданный поворот вырисовывался теперь впереди. И навело ее на эту догадку всего одно слово, которое несколько раз настойчиво повторялось в тексте романа – как замаскированный намек, как ненавязчивая подсказка.
«Негашеная известь! НЕГАШЕНАЯ! Джаспер полагал, что засыпает тело своего племянника негашеной известью, тогда как она к тому моменту уже была ГАШЕНОЙ и годилась разве что на побелку потолков!»
Это приснилось ей в том самом кошмарном сне, от которого ее с трудом пробудил Алеша. Она оказалась в ревущей ледяной тьме, под тенью соборной башни, на маленьком провинциальном кладбище. Была ночь сочельника, бушевала буря, скрипела и билась на ветру кованая калитка, и дождь поливал смутно белеющую в темноте кучу извести у ворот. Лида почти ощущала едкий запах лопающихся ядовитых пузырей и пыталась отойти от извести подальше, чтобы та не сожгла ей босые ноги, – во сне она была в пижаме и босиком. И вдруг поняла, что бояться нечего.
«Той ночью, когда убивали Эдвина, разразилась страшная буря! – думала она на другой день. – Диккенс описывает ее на нескольких страницах – неужели зря, только в качестве зловещего антуража, чтобы было пострашнее? Ну, нет! Он решил написать идеальный детектив, и такая деталь, как проливной дождь в момент убийства, не могла оказаться случайной, особенно когда дело коснулось извести».
Она тщательно перелистала роман, всячески пытаясь опровергнуть свою догадку. И нашла детали, которые ее подтверждали. Вот Джаспер отправляется вместе с каменщиком Дёрдлсом осматривать соборные подземелья. Таким образом он исподволь готовится к исполнению своего замысла – ведь нужно досконально изучить место, где будет происходить действие, да, возможно, и снять слепок с ключа. Дёрдлс предупреждает регента: «Осторожнее у ворот, мистер Джаспер. Видите, там куча слева?» Джаспер спрашивает, что это такое, и получает исчерпывающий ответ: «Негашеная известь. Наступите, башмаки вам сожжет. А если поворошить ее малость, так и все ваши косточки съест без остатка».
«Значит, Джаспер понятия не имел о том, что такое негашеная известь, если пришлось ему все объяснять! – думала Лида, вспоминая школьные уроки химии – свои самые любимые уроки после английского языка и русской литературы. – Где уж ему было знать, при каких условиях это опасное вещество становится вполне безопасным, годным разве на побелку потолка! Конечно, небольшой ожог при контакте с такой субстанцией все равно можно получить, но он будет несмертелен, иначе все маляры ходили бы с забинтованными руками и лицами. В худшем случае будет сильное раздражение, которое можно вылечить домашними средствами. Но знал ли об этом кто-нибудь из комментаторов Диккенса? Изучали ли они химию? Что-то незаметно, ведь никто из них не обратил внимания на такую тонкость, как слово ‘‘негашеная’’. Диккенс употребляет его еще несколько раз, в других местах. Зачем? После первого упоминания достаточно просто сказать ‘‘известь’’, и уже будет ясно, о чем идет речь. Но нет, ему важно именно прилагательное».
Конечно, она всячески обдумала эту версию – лучше разоблачить свою ошибку самому, чем доверить это другим. Сомнений было предостаточно. Например: Джаспер так тщательно готовил преступление! Может, он заранее перенес в склеп немного извести, чтобы она была под рукой, когда он будет погребать Эдвина? Но это было бы слишком рискованно, ведь как раз в это время в склепе работал каменщик, он изготовлял надгробную надпись для покойной миссис Сапси. Разумеется, Дёрдлс, очень ревниво относившийся к своим трудам и знавший на кладбище каждую мелочь, сразу бы обратил внимание на то, что в склепе появилась известь, которую он туда не таскал. Таким образом, становится очевидным, что укрытия от дождя не было, и в ночь убийства Джасперу пришлось вернуться к воротам, чтобы запастись материалом.
Но был ли в ночь убийства дождь? Диккенс описывает страшную бурю, сильные порывы ветра, нанесшие городу немало мелких повреждений. Но, внимательно перечитав описание бури, Лида не обнаружила в нем ни капли дождя!
Здесь она снова усомнилась в своей правоте и тщательно проверила последующие страницы. Ночь миновала, буря утихла. Эдвин куда-то исчез, но пока его не ищут. Невил Ландлесс, помирившийся с ним накануне, бодро выступает в свой пеший поход по окрестностям. Он желает позавтракать перед дальней дорогой и заходит в деревенский трактир «Опрокинутый фургон». Диккенс описывает трактир как «прилепившееся на склоне холма и насквозь холодное помещение, где у самых дверей красовались ЛУЖИ…».
Лужи на склоне холма? Значит, в эту ночь все-таки был дождь, причем настолько сильный, что вода еще не успела уйти в низину с вершины холма. А уж на кладбище все должно было вымокнуть насквозь, ведь местность там низменная. «Значит, Диккенс специально отводит глаза тем читателям, которые могут бессознательно насторожиться при слове ‘‘негашеная’’, – предположила Лида. – Никакой дескать воды не было. Но так как он, во-первых, реалист и описывать бурю без дождя не может, а во-вторых, ему нужно дать хотя бы маленький путеводный знак тем, кто пойдет по верному пути, он и переносит лужи на две страницы дальше. Значит, я права – известь в ту ночь все-таки погасла!»
Когда Лида не обнаружила ни единого противоречия со своей версией, она страшно возбудилась. Как – неужели ей удалось схватить путеводную ниточку, тот самый намек на то, как спасся Эдвин Друд? И сделала она это только благодаря школьным познаниям в химии?! Все так ошеломляюще просто?! Она бросилась вспять, пытаясь обнаружить другие доказательства своей правоты. Неужели у Эдвина появился реальный шанс остаться в живых?!
Прежде чем дядя заманил его на кладбище, он опоил племянника вином с изрядной дозой опиума. Доза, конечно, была не смертельной, иначе Эдвин не смог бы перед тем проводить Невилла. Но постепенно молодой человек впал в сонное, апатичное состояние и не способен был оказать сопротивление. На обратном пути он явно повстречал дядю, который все время шел за ними. Дядя под каким-то предлогом заманивает его на кладбище, что вовсе несложно, учитывая, что племянник ему доверяет и находится в полусне. Далее «черный шарф из крученого шелка», который накануне висел на шее у Джаспера, перекочевал на шею племянника, и явно не в качестве рождественского подарка.
Версию о предназначении этого шарфа Лида не изобретала – она согласилась с теми комментаторами, которые обращали особое внимание на эту слишком заметную деталь, появившуюся накануне убийства. Сам Диккенс слегка смутился, когда его спросили, не этим ли шарфом дядя задушил Эдвина? «Ну разумеется, шарф играет важную роль, – думала Лида. – Если допустить, что он введен для отвода глаз… Нет, не может быть. Каким же образом тогда убит Эдвин? Удушение – это самый тихий способ, бескровный, беззвучный, а стало быть бесследный. А Джасперу нужно, чтобы не осталось ни малейшего следа. Нож в таком случае отпадает, пистолет – тем более. В обоих случаях жертва может закричать, а мало ли кто шляется поблизости!»
Итак, на шее сонного, слабо отбивающегося Эдвина затянута удавка. Диккенс этого не описывает – он ограничивается только подробным описанием окружающего пейзажа. «В ограде собора освещение и всегда неважное, а в эту ночь там особенно темно, потому что ветер задул уже несколько фонарей». Лида предположила, что Джаспер фонарем не пользовался – это было бы все равно что подать сигнал: «Я здесь!» И к тому же ветер все равно задул бы фонарь. Значит, он действует в темноте, почти на ощупь. Мог ли он принять полузадушенного, потерявшего все признаки жизни Эдвина за мертвого?
Да, вполне. Его могло подвести и то, что Эдвин был одурманен. У человека, принявшего большую дозу опия, дыхание замедляется, тело становится неподвижным – это похоже на сон или на смерть.
Итак, сочтя племянника задушенным, Джаспер относит тело в склеп, вскрывает гробницу миссис Сапси и укладывает туда тело. Затем возвращается к воротам, приносит известь и обильно посыпает «труп». По его расчетам, даже Дёрдлс, с его поразительным умением выстукивать камень и определять, что находится за ним, вскоре не сможет ничего учуять. Джаспер сделал все, что хотел, и потому на следующий день с пеной на губах обвиняет Невилла в убийстве. Алиби у юноши нет, всем известно о его ссоре с покойным, да еще и эти улики в реке – булавка и часы Эдвина Друда. Джаспер УВЕРЕН, что племянник мертв, а на него никто не подумает.
Однако Эдвин все еще жив! Описывая ту бурную ночь, Диккенс упоминает о маяке: «Но красный огонь горит непоколебимо. Все мечется и трепещет, непоколебим только этот красный огонь».
«Если это символ жизни, символ спасения, замена рождественской звезде, которая так и не взошла над ночным городом? – Лида закрыла книгу и задумалась. – Диккенс любил одушевлять вещи. У него даже шкафы и стулья бывают похожи на мыслящие существа. А такой символ, как огонь маяка? Маяк – это всегда надежда, указание верного пути. Какая могла быть надежда, если Эдвин в это время погибал, да еще так страшно и несправедливо, а главное – бессмысленно даже для своего убийцы? Это что – шуточка? Ну уж нет. Диккенс даже отъявленных негодяев убивал с долей сострадания и никогда не проливал крови зря, ради острого сюжетного поворота. Эдвин остался жив! Он вернется, и вернется совсем другим. ‘‘Интересен только потому, что мертв?’’ Глупости! ‘‘Тайна Эдвина Друда’’ – это роман воспитания, где главный герой поразительно меняется от начала к концу. А Диккенсу такие романы удавались лучше всего».
– Ты что-то опять застряла, – послышался Алешин голос. Тот давно отложил книгу и, не отрываясь, смотрел на профиль жены, мягко освещенный настольной лампой.
Лида со слабой улыбкой обернулась:
– Все думаю, думаю над книгой… И чего-то боюсь.
– Ну, ты всегда чего-то боишься.
– А ты никогда? – все с той же отрешенной улыбкой спросила Лида. – Никогда-никогда?
– Я боюсь тебя, когда ты вот так сидишь и смотришь в стену, – признался Алеша. – Мне кажется, что ты не здесь, а где-то за тридевять земель.
– Это называется творческая сосредоточенность. – Лида тряхнула волосами и наконец очнулась от своего оцепенения. – Что-то вроде сна наяву. Ты и сам это прекрасно знаешь.
– Да, но раньше ты это делала как-то по-другому. – Он сел, нашарил тапочки и потянулся, вздрагивая всем телом. – У тебя было такое серьезное, милое лицо, как у ребенка, который делает уроки. С удовольствием их делает, понимаешь?
Девушка кивнула:
– Тоже мне, новость! Ты все время называешь меня ребенком.
– Сейчас ты была непохожа на ребенка. Когда ты думаешь об Эдвине Друде, у тебя на лице упрямство и… – Алеша слегка запнулся, подбирая слово, и наконец, будто сам удивляясь, произнес: – Гнев!
– Прямо Эриния, – поддержала шутку Лида. – Кто-то же должен отомстить за бедного молодого человека!
– Не знаю. – Тот говорил совершенно серьезно, и жена тут же перестала улыбаться. – У тебя в такие минуты становится совершенно чужое, холодное и такое взрослое лицо… Как будто ты с кем-то споришь и сдаваться не собираешься. А если что будет не так – ударишь первая!
Тут она уже забеспокоилась. Алеша мог ошибаться, мог преувеличить. Но, очнувшись, Лида и впрямь ощущала на своем лице странное напряжение – будто следы непривычной мимики: маски гнева и упрямства, как выразился муж.
– Может, ты и прав, – неохотно признала она. – Уж очень меня достает этот сюжет. Давай-ка выпьем чаю, а потом я попробую написать хотя бы две странички. Мне обязательно нужно начать сегодня, иначе я вообще никогда не начну.
– Почему именно сегодня? – спросил Алеша, безропотно отправляясь на кухню с чайником.
«Из-за розовых стаканчиков, – подумала ему вслед Лида. – Из-за этих треклятых розовых стаканчиков, счетом пять, а шестой я разбила о морду того негодяя. Один-единственный раз в жизни я посмела защищаться, и в тот миг я правда превратилась в Эринию, и, наверное, на лице у меня была та же маска. Жаль, что Света этого не видела, иначе не стала бы меня унижать этим намеком! Я напишу продолжение романа так, чтобы никто не мог сказать, что я ошиблась, что это сотворила маленькая, слабая и неуверенная в себе девочка. Чтобы больше никто и никогда не смел дарить мне таких подарков!»
Они выпили чаю, Алеша поклялся соблюдать мертвую тишину, и к часу ночи Лида написала три с половиной страницы.
Она проснулась от звонка будильника, от «Алешиного звонка» – тот, как всегда, поднялся первым и уже натягивал халат, чтобы идти в ванную. Лида сонно пробормотала:
– Не забудь, сегодня мы покупаем тебе зимние ботинки.
– Сегодня? – расстроился он.
Лида упрямо повторила, что это нужно сделать немедленно, иначе он простудится в самые ближайшие дни. Она знала, что муж ненавидит любые магазины, за исключением книжных, и вытащить его куда-нибудь было тяжелым испытанием. Однако на самые необходимые покупки он все-таки иногда соглашался.
– Приходи в институт на большой перемене, – приказала она. – Ровно в час я жду тебя во дворе.
– А работа?
– Отпросишься ненадолго. Или придумаешь какое-нибудь дело в городе, – твердо сказала она. – Это много времени не займет – я уже присмотрела для тебя чудесную пару на кроличьем меху. Тебе останется только примерить их, а потом можешь сразу бежать.
Супруги выпили кофе вместе – Лиде уже не удалось уснуть. Когда муж ушел, она бегло перечитала написанное вчера вечером и осталась почти довольна. «Совершенного удовлетворения я, конечно, испытать не смогу, – подумала она, аккуратно убирая страницы в пустую папку. – Как на это ни смотри, а все-таки дело довольно двусмысленное. Хорошо бы узнать, в каком виде собираются подать мою версию? А то потом позора не оберешься…» Потом она вспомнила о деньгах. Восемьсот долларов – оставшаяся часть аванса – маячили перед ней не в виде нескольких купюр, а в виде горы новогодних подарков из самых нужных, самых желанных вещей, которые она никак не могла себе позволить прежде. Несколько новых словарей, совершенно необходимых, но ужасно дорогих – для себя. Пудра и помада – она мечтала попробовать что-нибудь получше той дешевки, которой до сих пор пользовалась. Постельное белье, оно просто необходимо, и конечно, кое-что из посуды. Алеша получит деловой костюм – ему нужно прилично выглядеть на службе.
«И самое главное, я буду знать, что мы останемся в этой комнате еще на несколько месяцев, – вздохнула она, наскоро перемывая чашки. – А это так важно! Просто сил нет так жить – все время на чемоданах, не знаешь, где проснешься завтра. А здесь так чудесно, так тихо!»
В институте она больше думала о романе, чем о конспектах, и потому несколько раз ловила себя на том, что начинает писать полную абракадабру или рисовать в тетради цветочки. Света с открытыми глазами дремала рядом, откинувшись на спинку стула. От нее сильнее обычного пахло духами, и Лида предположила, что та пыталась отбить запах перегара. «Наверное, вчера после моего ухода не смогла остановиться и вылакала еще одну бутылку, – подумала девушка, отодвигаясь ближе к окну, чтобы хоть немного удалиться от этой одуряющей ауры. – Такое с ней постоянно – не умеет остановиться. Если покупает на большой перемене бутылку пива, то можно быть уверенным – к концу занятий она вылакает еще одну».
Ее предположения подтвердились – Света была с похмелья и после первой же пары пулей вылетела на улицу, чтобы запастись пивом. На вторую пару она сильно опоздала и явилась уже под заметным хмельком. Запасную бутылку, пока еще нераспечатанную, она несла в руке – почти демонстративно.
Весь курс уставился на дверь, когда Света, одновременно шатко и решительно, ввалилась в аудиторию. Преподаватель – маленький, седой, легко краснеющий философ – метнул в ее сторону побелевший пронзительный взгляд. С ним предпочитали не ссориться – он моментально взрывался, если кто-то опаздывал на пару минут или начинал шептаться во время лекции. Однажды, взбесившись из-за подобного пустяка (опоздали два студента подряд), он выскочил из аудитории… Полагали, что он пошел в деканат, ждали бури… Но через полчаса философ спокойно вернулся и как ни в чем не бывало продолжил лекцию. Зато на экзамене оттрепал провинившихся, как большой дог маленьких щенят.
– Звините, – выдавила Света, прикрывая за собой дверь. – Я за пивом ходила.
И направилась на свое место. Преподаватель густо покраснел, провожая ее взглядом, и вдруг произнес неожиданно нормальным голосом:
– Тема нашей сегодняшней лекции – средневековая схоластика. Кстати, в средневековых университетах студенты тоже пили… Но они пили вместе с преподавателями.
Студенты осторожно засмеялись, а Лида снова удивилась тому, как легко некоторым все сходит с рук.
К большой перемене Света была уже основательно пьяна. Она с трудом выбралась из-за парты и бросила подруге:
– Покарауль вещи, ты же никуда не идешь.
– Нет, я сейчас убегаю, – возразила Лида. Она нервно поглядывала в окно, но Алеши во дворе не замечала.
– Пять минут, – безапелляционно бросила та и вышла.
Лида проводила ее раздраженным и бессильным восклицанием, но все-таки осталась на месте. Через несколько минут она увидела, как Света шествует по двору. Сегодня на ней было чрезвычайно эффектное красное широкое пальто, и та была похожа в нем на кардинала. Во дворе курили студенты, сквозь неплотно пригнанные стекла слышался хохот и знакомые голоса.
Лида открыла окно и высунулась наружу. Мужа она все еще не замечала, зато сразу углядела, что Света пристроилась с бутылкой пива под памятником Герцену, в центре небольшого садика. К ней быстро шел высокий парень, уже на полпути начиная приветственно помахивать рукой. Это удивило Лиду – она привыкла к тому, что Света обычно проводила перемены в гордом одиночестве, если не нуждалась в ее обществе.
Парень в желтой куртке остановился рядом с девушкой, отнял у нее бутылку и бесцеремонно отпил несколько глотков. Света, вместо того чтобы возмутиться, вяло наблюдала за этим грабежом. Парочка была одного роста, у парня были такие же черные волосы… И хотя Лида видела его со спины, она вдруг поняла, что это не кто иной, как Сергей. Она тут же наглухо закрыла окно.
«А я-то надеялась, что больше его не увижу… Хоть бы не поднялся сюда! Как только придет Алеша, мы сразу отсюда удерем… Если Сергей закатит мне сцену, то Алеша бросится в драку, и чем это кончится? А хуже всего, что он ничего не знает о той истории, и получится, что все эти годы я ему лгала… Он бы ни за что не разрешил мне бывать у Светки! Куда податься, чтобы мы не столкнулись?»
Забыв о вещах подруги, она торопливо собрала сумку и спустилась в гардероб. Забрав свое пальто, осторожно выглянула наружу. Парочка все еще маячила под памятником, но была небольшая вероятность, что Лиду они не заметят. «Будь это месяц назад, меня бы скрыли от них кусты, – подумала она, слушая, как часто колотится сердце. – А вообще, почему я так волнуюсь? Да, я ударила его, может быть, немножко испортила ему лицо. Но ведь он сам виноват! Я только оборонялась!»
Света обернулась, сощурилась и замахала рукой. Девушка отпрянула к лестнице – она решила, что ее заметили. Но приветственный жест относился не к ней – во дворе в этот момент показался Алеша, и он направился прямо к памятнику, заметив знакомое лицо.
Лида опоздала на полминуты – когда она подбежала, все трое уже стояли на дорожке и оживленно о чем-то беседовали.
– Ты бросила мои вещи? – изумилась Света. – Без присмотра? У меня в сумке деньги!
– Извини, но я спешила, я ведь предупреждала, – торопливо ответила Лида, беря мужа под руку. – Почему ты задержался? Побежали?
– Куда это? – насторожилась Света. – Давайте выпьем пива!
Ее бутылка была уже пуста. Повертев ее в руках, Света прицелилась и швырнула порожнюю тару в урну. Стекло звякнуло о край и осыпалось коричневым дождем.
– Ты и так нажралась, – резко сказал Сергей. – Хватит, а то не сможешь сесть за руль.
– Ой, да пошел ты! – Сестра раздраженно запахнула красные лацканы на груди и повернулась спиной к ветру. – Что за мерзкая погода! Совсем уже зима… Алеша, я сто лет тебя не видела, как дела? Так вы довольны квартирой?
– Вполне, – сдержанно ответил тот.
Алеша бросал косые взгляды на парня, сопровождавшего Свету, и явно терялся в догадках – кем он ей приходится? Родственное сходство было заметным, но не бесспорным, особенно теперь… Глубокий кривой белый шрам на его левой щеке выглядел, как детский набросок летящей чайки. Он сразу бросался в глаза и вызывал вопросы, которых Сергей, конечно, уже успел наслушаться за прошедшие три года.
Лида с первого взгляда заметила этот шрам и теперь молила Бога о том, чтобы уйти отсюда без выяснения отношений. Она никак не предполагала, что давняя рана окажется столь серьезной, втайне надеялась, что за три года небольшой порез может зажить бесследно. И вот убедилась, что эту отметину парню придется носить всю жизнь. «Наверняка всю жизнь, – подумала она, в смятении пряча глаза. – Я его ужасно изуродовала! Если он сейчас устроит скандал, то будет прав…»
– Как поживаешь, что пишешь? – приветливо обратился к ней Сергей.
Лида невнятно ответила, что все в порядке. Она просто места себе не находила и была счастлива, когда муж наконец увел ее прочь. На Малой Бронной она впервые перевела дух:
– Слава богу, вырвались! Светка с утра пьяна!
– Я заметил, – задумчиво проговорил муж. – А кто этот парень?
– Ее брат. Они двойняшки.
– Серьезно? – удивился Алеша. – Вообще-то похожи, но не очень.
– Двойняшки, а не близнецы, – разъяснила Лида. – Разнополые двойняшки никогда не бывают близнецами. Кажется, он тоже пьян.
– Мне так не показалось. – Муж по-прежнему говорил медленно, задумчиво, и это очень встревожило девушку. – Ты с ним знакома?
– Я видела его всего один раз, давным-давно, на Светкином дне рождения. – Против воли девушка сразу начала оправдываться. – Не слишком приятный тип, особенно когда выпьет. Похоже, тут они с сестрой и в самом деле оказались близнецами. Ну, побежали, а то в магазине начнется перерыв!
Однако они успели примерить и купить те самые ботинки, которые давно присмотрела Лида. Она захватила с собой коробку и отправилась домой. Алеша поехал на службу. Они расстались на кольцевой станции метро и разошлись в разные стороны.
Она сидела за машинкой третий час подряд и удивлялась своей смелости – текст подвигался пока еще медленно, но Лида уже чувствовала, что написанные страницы начинают ей помогать, как будто в них появилась собственная инерция. «Это все равно что подтолкнуть машину, которая плохо заводится. – Она откинулась на спинку стула и блаженно потянулась, разминая затекшие плечи. – Потом она поедет сама. Эдвин жив, а для меня это было самым важным. Конечно, это далеко не все тайны, их еще предостаточно. Например, кто такой мистер Дэчери, странный следователь, явившийся через полгода после гибели Эдвина? Он явно замаскирован и выдает себя за другого. У меня есть своя версия, отличная от версии Каминга. Кто такая старуха, курящая опиум? Так сказать, следователь номер два, она ведь тоже все выпытывает насчет Джаспера и его преступления, хотя не знает толком, как оно было совершено? И опять же у меня свое мнение. Ни в коем случае она не может быть матерью Джаспера – не верю я в это. И кто именно спас Эдвина из склепа, и где он был все это время, как вернулся в мир живых, и почему молчал, не выдавая дядю, а заставил действовать за себя других? И здесь у меня есть кое-какие догадки. Самое главное, что Эдвин жив. Не было смысла называть роман ‘‘Тайной Эдвина Друда’’, если вся его тайна – в смерти, а ее обстоятельства любой читатель может восстановить из прочитанной части. Жил, смеялся, доверял людям, был жестоко и бессмысленно убит. Какая тут тайна? Его тайна – это тайна воскрешения. Иначе роман нужно было называть ‘‘Тайна Дика Дэчери и старухи, курящей опиум’’. Самое то для дешевого детектива. Однако который теперь час?»
Она взяла свои крохотные часики, подаренные отцом перед ее отъездом в Москву, и взглянула на циферблат. Нахмурилась. Половина десятого? Однако как она засиделась, даже об ужине забыла. Собственно говоря, они оба забыли…
– Где он бегает? – проворчала Лида, выбираясь из-за стола и лениво причесываясь перед зеркальной дверцей шкафа. – Неужели трудно позвонить?
Алешу часто задерживали на работе, и роптать на это было бесполезно – он хорошо понимал, что на его место найдутся другие желающие, причем у многих будет московская регистрация и более подходящее образование, чем Литературный институт.
– Им всего-навсего нужен грамотный человек, который умеет набирать тексты на компьютере и отвечать на звонки, – мрачно сказал он, только устроившись на это место. – А мой диплом – это излишество. Все равно что забивать гвозди микроскопом. Гвозди, конечно, забьются, но микроскоп скоро поломается.
Тогда жена посоветовала ему выбросить эти упаднические мысли из головы. Все наладится, возможно, его повысят, а может быть, ему повезет и он найдет работу поинтересней. Так или иначе, если Алеша задерживался, то никак не по своей воле и вовсе не от чрезмерного рвения.
В коридоре раздавался мерный шуршаший звук, который все больше приближался к двери. Лида выглянула и увидела хозяйку. Облачившись в свой невероятный халат, та с меланхоличным видом подметала паркет истрепанной половой щеткой.
– Добрый вечер, – вяло поздоровалась Вера Сергеевна, глядя мимо жилички.
Лида ответила на приветствие и спросила, не звонил ли ей кто-нибудь.
– Нет, никто, – ответила та. – Что-то твой супруг задерживается.
– Я и сама беспокоюсь, – грустно сказала Лида.
– Разве я сказала, что беспокоюсь? – удивилась хозяйка и унесла совок и щетку на кухню.
Девушка поежилась и прикрыла дверь. «Ну вот и получила, – ругала она себя. – С Верой Сергеевной нужно все время быть настороже. Никак не пойму, почему одни фразы ее задевают и злят, а на другие ей плевать. Что я такого сказала? А она так меня отбрила, что в краску бросило. В самом деле ей беспокоиться нечего. Мы всего лишь жильцы».
В десять она снова вышла в коридор, сняла со стены трубку и набрала рабочий номер Алеши. Послушала долгие гудки – даже автоответчик был выключен. Больше звонить было некуда – сокурсники Алеши, с которыми он дружил, разъехались, а телефоны его немногих московских знакомых были у мужа в записной книжке, с которой он никогда не расставался.
– Может, отправился куда-нибудь праздновать и забыл известить?
Лида чуть не уронила трубку – она не услышала мягких шагов Веры Сергеевны. Та стояла рядом и разглядывала взволнованное лицо девушки.
– Праздновать? – Лида повесила трубку. – Что праздновать?
– А еще молодежь! – упрекнула та. – Сегодня самый ваш праздник – этот новомодный Хеллоуин.
– Я совсем упустила из виду, – вздохнула девушка. – Но мы не собирались праздновать Хеллоуин, никогда этого не делали…
– Вот увидишь, – авторитетно заметила Вера Сергеевна, – твой муж сейчас позвонит и позовет тебя в какой-нибудь ночной клуб. Будь я помоложе, и сама бы дома не сидела.
Сочтя девушку успокоенной, хозяйка скрылась в своей комнате. Лида вернулась к себе в полном недоумении. «Какой ночной клуб, там нужны такие деньги… Нужно совсем потерять голову, чтобы решиться на расходы ради какого-то модного праздника. И Алеша мне ни слова сегодня не сказал. Может, его на работе совратили? Вдруг нельзя было отказать начальству?»
Лида снова села за машинку, по опыту зная, что это единственный способ успокоиться. «Я начну волноваться в одиннадцать, – сказала она себе. – Не раньше. Пару раз случалось, что он возвращался после десяти, в таком случае должен появиться с минуты на минуту. Или позвонить. Алеша не мог никуда пойти без меня, такого никогда не было, я бы обиделась, и он это знает! И сейчас чувствует, как я волнуюсь, а не звонит только потому, что уже едет в метро или никак не может попасть к телефону на какой-нибудь дурацкой служебной вечеринке. Там могли выключить аппараты, чтобы никто не мешал напиваться».
Она работала до четверти двенадцатого. Лида нарочно убрала часы подальше с глаз, чтобы не следить за движением секундной стрелки, но у нее внутри безжалостно тикали другие, невидимые часы. Их стрелка проходила круг за кругом, пальцы вяло касались клавиш, девушка сделала несколько опечаток и в конце концов обнаружила, что уже не понимает, что пишет.
Лида вырвала лист из машинки, скомкала его и бросила под стол. Посидела, стиснув ладонями виски, вскочила и зашагала по комнате – от двери к окну, от окна к двери. Вернулась к столу и заправила чистый лист.
– Пиши, – сказала она вслух. – Пиши, это всегда помогало. Алеша сейчас вернется. Он выпил лишнее и потерял счет времени.
Но на этот раз испытанное средство не помогло. До часу ночи она не написала ни строчки. Телефон молчал. Алеша не вернулся.
Наши сны нам не принадлежат – это мы принадлежим снам, потому что видим их не по своей воле и не умеем ими управлять.