«Любовные лихорадки» Тургенева

Первая любовь в повести и в жизни

Существует мнение, будто для того, чтобы узнать, счастливую ли жизнь прожил писатель, нужно внимательно и вдумчиво прочитать его книги, особенно касающиеся высочайшего в свете чувства – чувства любви. И особенно первой любви, наверное, каждым из нас вспоминаемой с особым трепетом. В отношении замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева можно с уверенностью сказать, что это действительно так.

Вспомним повесть Ивана Сергеевича Тургенева «Первая любовь». С каким пронзительным откровением написана она! Как автор заставляет нас сопереживать своему герою! Безусловно, написать такое, не испытав самому, трудно.

Давайте обратим внимание на эти строки: «О, кроткие чувства, мягкие звуки, доброта и утихание тронутой души, тающая радость первых умилений любви, – где вы, где вы?»

Кому посвящены эти строки из повести «Первая любовь»?

Так и хочется воскликнуть вслед за Генрихом Гейне: «Где вы, сладкие томленья, робость юного осла!»

Наверное, состояние, которое вызывает первая любовь, в чем-то общее для всех. Так кому же посвящены Тургеневым вышеприведенные строки?

Не будем спешить с ответом. Пойдем дальше. Вот какие чувства переполняют героя повести после встречи с возлюбленной: «…Я присел на стул и долго сидел как очарованный. То, что я ощущал, было так ново и так сладко… Я сидел, чуть-чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только по временам то молча смеялся, вспоминая, то внутренно холодел при мысли, что я влюблен, что вот она, вот эта любовь. Лицо Зинаиды тихо плыло передо мною во мраке – плыло и не проплывало; губы ее все так же загадочно улыбались, глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно… как в то мгновение, когда я расстался с ней. Наконец я встал, на цыпочках подошел к своей постели и осторожно, не раздеваясь, положил голову на подушку, как бы страшась резким движением потревожить то, чем я был переполнен…»

Так кто же она?

Первая любовь озарила Ивана Тургенева в 14 лет. А влюблен он был в дочь графини Шаховской Екатерину, юную поэтессу. Имение Шаховских было рядом с Подмосковным имением Тургеневых. В то время Екатерине было 18 лет. В своей повести Тургенев несколько увеличил возраст героев, вероятно, потому что, по его мнению, читателям все же трудно воспринимать всерьез влюбленность четырнадцатилетнего отрока. А между тем первая любовь Тургенева была на самом деле столь сильной, что возраст не имел серьезного значения, во всяком случае, для него. Ну а что касается его возлюбленной, то уже в те юные годы Ивана Тургенева стало преследовать то, что называют несчастием в любви.

Екатерина Шаховская давала ему надежду, возможно, играя с юным возлюбленным, а быть может, преследуя какие-то свои цели. По отзывам современников, юная княгиня была необыкновенно красива, грациозна, игрива, вела себя бойко и шаловливо. Любила подшучивать над многочисленными поклонниками, которых, наверное, не принимала всерьез, поскольку тот, кто нашел путь к ее сердцу, не мог присутствовать на веселых вечеринках в доме Шаховских. Вот тут Тургенева и ожидало разочарование, такое разочарование, которое можно назвать ударом, если учесть, что влюбленным был четырнадцатилетний отрок…

Детали отношений Тургенева и Екатерины Шаховской не известны во всех подробностях, но тут мы можем вполне допустить, что автор, показывая их в повести, не слишком далеко уходит от того, что было на само деле.

Во всяком случае, отца своего героя он точно копирует со своего родного отца: «Отец обходился со мной равнодушно-ласково; матушка почти не обращала на меня внимания, хотя у ней, кроме меня, не было детей: другие заботы ее поглощали. Мой отец, человек еще молодой и очень красивый, женился на ней по расчету; она была старше его десятью годами. Матушка моя вела печальную жизнь: беспрестанно волновалась, ревновала, сердилась – но не в присутствии отца; она очень его боялась, а он держался строго, холодно, отдаленно… Я не видал человека более изысканно спокойного, самоуверенного и самовластного».

Или вот еще: «Мой отец всегда одевался очень изящно, своеобразно и просто; но никогда его фигура не показалась мне более стройной, никогда его серая шляпа не сидела красивее на его едва поредевших кудрях».

А вот о взаимоотношениях с отцом: «Странное влияние имел на меня отец – и странные были наши отношения. Он почти не занимался моим воспитанием, но никогда не оскорблял меня; он уважал мою свободу – он даже был, если можно так выразиться, вежлив со мною… Только он не допускал меня до себя. Я любил его, я любовался им, он казался мне образцом мужчины – и, боже мой, как бы я страстно к нему привязался, если б я постоянно не чувствовал его отклоняющей руки! Зато, когда он хотел, но умел почти мгновенно, одним словом, одним движением возбудить во мне неограниченное доверие к себе. Душа моя раскрывалась – я болтал с ним, как с разумным другом, как с снисходительным наставником… Потом он так же внезапно покидал меня – и рука его опять отклоняла меня, ласково и мягко, но отклоняла».

Некоторые детали делают повесть почти автобиографичной. Даже сюжетное построение, при котором рассказчик предпочитает не передавать историю своей первой любви в разговоре, а записать ее и затем прочесть, наводит на те же мысли.

А конкретные факты из биографии отца главного героя повести таковы:

«Отец мой, прежде всего и больше всего, хотел жить – и жил… Быть может, он предчувствовал, что ему не придется долго пользоваться “штукой” жизни: он умер сорока двух лет».

Известно, что отец Тургенева Сергей Николаевич родился 15 декабря 1793 года, а умер 30 октября 1834 года. Он умер на сорок первом году жизни и даже ходили слухи, что покончил с собой из-за разрыва с Екатериной Шаховской. Но и возлюбленная ненадолго пережила его. Она вышла замуж, родила сына и вскоре после родов скончалась.

Любовные похождения Сергея Николаевича имели свои причины.

Женился он на Варваре Петровне, не испытывая любви, – какая любовь по расчету. Жена была старше на 6 лет, не отличалась красотой, и он ей нередко изменял. Был красив собой, но простоват, ума недалекого, да и не мог похвастать высокой культурой, если применить к нему известное определение: культура мужчины определяется его отношением к женщине.

И случилось так, что отец, которого Тургенев любил и уважал, нанес ему душевную рану, и она, вероятнее всего, в одночасье убила всякое уважение и показала всю низость доселе любимого человека. Это ярко и пронзительно описано в повести «Первая любовь», и, без всякого сомнения, написано можно сказать, с натуры.

Вот один из ключевых эпизодов: «На улице, в сорока шагах от меня, пред раскрытым окном деревянного домика, спиной ко мне стоял мой отец; он опирался грудью на оконницу, а в домике, до половины скрытая занавеской, сидела женщина в темном платье и разговаривала с отцом; эта женщина была Зинаида.

Я остолбенел. Этого я, признаюсь, никак не ожидал. Первым движением моим было убежать. “Отец оглянется, – подумал я, – и я пропал…” Но странное чувство, чувство сильнее любопытства, сильнее даже ревности, сильнее страха – остановило меня. Я стал глядеть, я силился прислушаться. Казалось, отец настаивал на чем-то. Зинаида не соглашалась. Я как теперь вижу ее лицо – печальное, серьезное, красивое и с непередаваемым отпечатком преданности, грусти, любви и какого-то отчаяния – я другого слова подобрать не могу. Она произносила односложные слова, не поднимала глаз и только улыбалась – покорно и упрямо. По одной этой улыбке я узнал мою прежнюю Зинаиду. Отец повел плечами и поправил шляпу на голове, что у него всегда служило признаком нетерпения… Потом послышались слова: “Vous devez vous separer de cette…” [“Вы должны расстаться с этой” (фр.)]. Зинаида выпрямилась и протянула руку… Вдруг в глазах моих совершилось невероятное дело: отец внезапно поднял хлыст, которым сбивал пыль с полы своего сюртука, – и послышался резкий удар по этой обнаженной до локтя руке. Я едва удержался, чтобы не вскрикнуть, а Зинаида вздрогнула, молча посмотрела на моего отца и, медленно поднеся свою руку к губам, поцеловала заалевшийся на ней рубец. Отец швырнул в сторону хлыст и, торопливо взбежав на ступеньки крылечка, ворвался в дом… Зинаида обернулась – и, протянув руки, закинув голову, тоже отошла от окна.

С замиранием испуга, с каким-то ужасом недоумения на сердце бросился я назад и, пробежав переулок, чуть не упустив Электрика, вернулся на берег реки. Я не мог ничего сообразить. Я знал, что на моего холодного и сдержанного отца находили иногда порывы бешенства, и все-таки я никак не мог понять, что я такое видел… Но я тут же почувствовал, что, сколько бы я ни жил, забыть это движение, взгляд, улыбку Зинаиды было для меня навсегда невозможно, что образ ее, этот новый, внезапно представший передо мною образ, навсегда запечатлелся в моей памяти. Я глядел бессмысленно на реку и не замечал, что у меня слезы лились. “Ее бьют, – думал я, – бьют… бьют…”»

Этот эпизод Тургенев передал в повести в точности, поскольку в ней он рассказал о себе, о своем отце и о своей первой любви к юной княгине Шаховской, которая, скорее всего, добивалась того, чтобы ее возлюбленный расстался с женой и женился на ней.

«Я не зарыдал, не предался отчаянию; я не спрашивал себя, когда и как все это случилось – я даже не роптал на отца… То, что я узнал, было мне не под силу: это внезапное откровение раздавило меня… Все было кончено. Все цветы мои были вырваны разом и лежали вокруг меня, разбросанные и истоптанные».

Ну что ж, недаром в популярной в советское время песне поется: «На то она и первая любовь, чтоб быть ей не особенно удачной».

И все же неудача неудаче рознь. Если бы та первая отроческая любовь не оставила душевных ран, вряд ли бы мы прочитали блистательно, с пронзительным откровением написанную Тургеневым повесть «Первая любовь».

И она, эта неудача, неизгладимый след от которой остался именно потому, что причиной, как тогда наверняка казалось отроку Тургеневу, был его родной отец, не могла не наложить отпечаток на все дальнейшие увлечения, влюбленности, на те чувства любви, которые писатель испытывал ко многим женщинам. Быть может, именно в любви к юной княгине Шаховской, оборвавшейся для четырнадцатилетнего Тургенева столь трагично, нужно искать истоки тех драм на любовной ниве, которые ему довелось пережить в жизни. Ну а о том, что след остался неизгладимый, свидетельствует повесть «Первая любовь», в которой, как уже упоминалось, он с предельной точностью списал своих героев с их реальных прототипов и, дразня общественное мнение, открыто признавал, что это действительно так.

«Коснулась… волос и сказала: “Пойдем!”»

Вернемся к словам песни: «На то она и первая любовь, чтоб стала настоящею другая»… В другом варианте песни – «вторая».

Но во второй раз Тургенев даже не успел влюбиться.

Через год (1834) после трагического для него инцидента с Екатериной Шаховской Тургеневы переехали в свое имение Спасское-Лутовиново, находящееся в Мценском уезде Орловской губернии.

Тургеневу исполнилось 15 лет. В Спасском развлечений было мало, но его и не слишком заботили развлечения. Игрушки его мало интересовали с детства. Любимым его занятием были прогулки по парку, по лесу, по берегу реки. Ему нравилось быть наедине с природой.

Трагедия с Шаховской – да, именно трагедия для четырнадцатилетнего отрока – постепенно забывалась, зарастала рана. Мать же, видимо, узнавшая каким-то образом о том инциденте, решила, что сыну пора познакомиться с представительницами прекрасного пола поближе. Одним словом, по ее мнению, ему пора было познать близость с женщиной.

Варвара Петровна вызвала к себе миловидную крепостную, уже познавшую секреты отношений с сильным полом, и дала ей деликатное поручение – велела отправиться в парк, где прогуливался молодой барин, и соблазнить его…

О том событии, для молодого Тургенева значительном, он через много лет рассказал французскому писателю Эдмону де Гонкуру.

Анри Труайя в книге «Иван Тургенев» писал: «В 14 лет Иван был юношей высокого роста, немного сутулый, с тонкими чертами лица и задумчивыми серыми глазами. Тургеневы знали Жуковского, стихотворениями которого восхищалась вся Россия, и Загоскина, автора знаменитого исторического романа “Юрий Милославский”. Оба писателя, которых Иван, вероятно, встретил в одном из дворянских салонов, сошли, казалось ему, с самого Олимпа. Чтобы быть в курсе русского литературного движения, он читал журналы “Телескоп” и “Московский телеграф”. Однако к его художническим увлечениям уже присоединялись увлечения любовные. Нарождавшуюся чувственность пробуждала поэзия, природа, женщина.

Он очень рано испытал физическое влечение. Это произошло в деревне на каникулах».

Вот как рассказал об этом сам Тургенев французскому писателю Эдмону де Гонкуру: «Я был совсем юным и невинным и имел желания, которые имеют все в пятнадцать лет. У моей матери была красивая горничная. Это произошло в дождливый день – один из тех эротических дней, которые описал Доде. Начинало смеркаться. Я гулял по саду. Вдруг эта девушка подошла ко мне, коснулась моих волос и сказала: “Пойдем!” То, что последовало потом, – сенсация, подобная тем сенсациям, которые мы все испытываем. Но это легкое касание волос и это единственное слово я часто вспоминаю и бываю совершенно счастлив». (Гонкур. «Дневник», 27 января 1878 года).

А ведь крепостная просто выполнила требование барыни. Связь продолжалась ровно столько, сколько считала необходимым Варвара Петровна. Она не препятствовала ночным прогулкам сына на свидание в заброшенный избе, она просто делала вид, что ничего не замечает.

Откуда же Тургенев узнал о столь необычном замысле матери? Вероятнее всего, о том рассказала ему крепостная, которая не могла не полюбить барина всею душою, хотя наверняка и была несколько старше его. Тургенев нигде не упоминал о том, что думал он и как оценивал случившееся. Он тоже увлекся. Да и как не увлечься женщиной, с которой испытал первую близость?! Но что это было за увлечение? Любовь или влюбленность? Ответ ясен. Мы не находим даже имени той крепостной ни в документах матери, ни, что еще важнее, в творчестве писателя. Ведь свои переживания в четырнадцать лет он запечатлел в повести «Первая любовь». А что здесь? Быть может, он не увидел в предмете своего увлечения того важного, без чего не могут родиться стихи, рассказы, повести? Быть может, увлечение было не самой крепостной, а только лишь ее телом. Ну и наслаждался он именно телом, но не общением со своей пассией. «Своими пассиями» Тургенев впоследствии звал тех барышень, которыми увлекался.

А ведь это горе – горе, когда чистый, непорочный юноша проходит азы близости с развратной женщиной. Горе для юноши. Ну, что касается крепостной, вряд ли ее можно отнести к разряду развратных. Тем не менее она уже была искушена в том, чему должна была научить пятнадцатилетнего барина. Иначе бы Варвара Петровна не дала ей подобного поручения.

Горе? С этим определением нельзя не согласиться. Тургенев выдержал два удара судьбы. Первый – неудача с Шаховской. Второй – хотя он и не казался ударом – близость по заказу, близость не по любви, а по воле матери, задумавшей таким образом преподать ему уроки интимных отношений с женщиной.

«Жизнь пронизана женским началом…»

Однажды, будучи в гостях у писателя Густава Флобера, Тургенев вновь коснулся темы любви: «Вся моя жизнь пронизана женским началом. Ни книга, ни что-либо иное не может заменить мне женщину… Как это объяснить? Я полагаю, что только любовь вызывает такой расцвет всего существа, какого не может дать ничто другое. А вы как думаете? Послушайте-ка, в молодости у меня была любовница – мельничиха из окрестностей Санкт-Петербурга. Я встречался с ней, когда ездил на охоту. Она была прехорошенькая – блондинка с лучистыми глазами, какие встречаются у нас довольно часто. Она ничего не хотела от меня принимать. А однажды сказала: “Вы должны сделать мне подарок!” – “Чего ты хочешь?” – “Принесите мне мыло!” Я принес ей мыло. Она взяла его и исчезла. Вернулась раскрасневшаяся и сказала, протягивая мне свои благоухающие руки: “Поцелуйте мои руки так, как вы целуете их дамам в петербургских гостиных!” Я бросился перед ней на колени… Нет мгновенья в моей жизни, которое могло бы сравниться с этим!» (Гонкур. «Дневник», 2 марта 1872 года.)

Много лет спустя в повести «Первая любовь» Тургенев сделает вывод: «Размышляя впоследствии о характере моего отца, я пришел к тому заключению, что ему было не до меня и не до семейной жизни; он любил другое и наслаждался этим другим вполне: “Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать – в этом вся штука жизни”, – сказал он мне однажды».

Может быть, причины всех неудач на личном фронте в том, что счастье не раз, казалось, становилось уже вполне возможным, но словно злой рок разрушал все, что намечалось, что пробивалось робкими ростками.

Еще год назад – в год трагической любви к княгине Шаховской – Тургенев поступил на словесное отделение Московского университета. А в следующем, 1834 году он был переведен в Санкт-Петербургский университет на историко-филологический факультет. Это случилось после любовных утех в имении. Вероятно, мать решила, что сыну настала пора забыть ту, которая преподала ему первые уроки близости и к которой он привязался.

Дело о «буйстве помещика Тургенева»

В 1834 году произошло событие, которое едва не привело к серьезным последствиям – Тургенев вполне мог угодить на каторгу.

Все случилось во время зимних студенческих каникул, когда Тургенев приехал в родное Спасское-Лутовиново.

Он сразу заметил отсутствие крепостной девушки Луши, которая обычно встречала его одной из первых. Она была его сверстницей, они вместе росли, и неизвестно, какие их связывали отношения. Об этом история умалчивает.

Тургенев выяснил, что Луша пыталась заступиться за дворового слугу, которого Варвара Петровна собиралась жестоко наказать за какую-то незначительную провинность. Хозяйку Спасского-Лутовинова это взбесило, и она продала Лушу помещице, имение которой находилось по соседству. Помещица та была нрава еще более жестокого, чем Варвара Петровна. Ее даже прозвали Медведихой.

Тургенев попросил вернуть Лушу в имение, но вызвал еще больший гнев Варвары Петровны против нее. И тогда он решился на крайнее – выкрал девушку и спрятал ее в одной из деревень.

Медведихе не стоило большого труда узнать, куда делась ее новая крепостная и кто стоит за исчезновением. Она тут же написала жалобу в жандармское управление, причем все выставила так, будто бы «молодой барин и его девка бунтуют крестьян».

Тут же прибыл капитан-исправник, взял понятых в деревне и явился к избе, где Тургенев прятал Лушу. Но не тут-то было. Тургенев не оставлял Лушу одну и все время после похищения находился рядом с ней. Жандарму он сказал, что девушку не отдаст. Жандарм разозлился и направился к крыльцу. Тогда Тургенев поднял ружье и заявил, что, если тот сделает еще хотя бы один шаг, будет стрелять.

Капитан-исправник отступил. Он вернулся в жандармское управление и написал рапорт, на основании которого возбудили уголовное дело «О буйстве помещика Мценского уезда Ивана Тургенева».

За такой проступок можно было легко угодить на каторгу. Тут уж Варвара Петровна не на шутку испугалась за сына. Но, даже подняв на ноги всех влиятельных друзей, она не смогла окончательно замять дело. Его просто положили под сукно, и последующие двадцать семь лет Тургенев ходил под дамокловым мечом. Дело закрыли только после указа об отмене крепостного права.

И все же Тургенев из этой схватки вышел победителем. Лушу Медведихе он так и не отдал. Ну а мать пошла навстречу, вернула деньги за Лушу, да еще и неустойку заплатила.

Удивительно, что Тургенев никак не отозвался и на это событие в своем творчестве, ведь практически все свои важные жизненные вехи отражал в романах и повестях. А здесь, можно сказать, настоящий джентльменский, даже более того, героический поступок – и тишина.

Мы не знаем, какие отношения связывали его с Лушей. Но если учесть, что он не чурался крепостных, что первой его женщиной была крепостная, можно предположить, что и с Лушей его связывали узы более тесные, нежели дружба. Да ведь он, выкрав девушку, остался с ней, пока их искали и затевали поимку беглянки.

Есть какая-то тайна и в том, что дело, не доведенное до суда, не было закрыто целых двадцать семь лет. Ведь оно находилось, судя по всему, не в полицейском участке, а в жандармском управлении… А это серьезно. Впрочем, мы попытаемся приоткрыть завесу тайны в последующих главах.

Тогда и постараемся отгадать, почему Тургенев никак не коснулся этой истории в творчестве и не сделал Лушу прототипом одной из героинь своих произведений.

«Пожар на море»

А между тем он отправился в Санкт-Петербург, и любовные страсти юности остались в Москве и в далеком Спасском-Лутовинове.

Это были годы первых публикаций, годы первых, пока еще робких вторжений в мир литературы. А затем – продолжение учебы за границей.

В мае 1838 года Иван Тургенев отправился в Германию на пароходе «Николай I». Это свое путешествие он отразил в очерке «Пожар на море».

Удивительные бывают встречи… На одном с Тургеневым пароходе направлялась к мужу с тремя малолетними дочками Элеонора Федоровна Тютчева, супруга нашего знаменитого поэта.

И вот уже неподалеку от Любека в ночь на 19 мая на пароходе начался пожар. Команде не удалось справиться с огнем, возникла смертельная опасность для пассажиров, и капитан повел корабль к берегу, где посадил на мель. Все бы ничего, да берег оказался скалистым, и даже добравшись до него, рано было думать о спасении. Пароход сгорел полностью на глазах спасенных и спасшихся пассажиров. Пять человек погибли.

Тургенев помогал спасать женщин. Он так описал случившееся: «В это время я приблизился к левому борту корабля и увидел нашу меньшую шлюпку, пляшущую на волнах, как игрушка; два находившиеся в ней матроса знаками приглашали пассажиров сделать рискованный прыжок в нее – но это было нелегко: “Николай I” был линейный корабль, и нужно было упасть очень ловко, чтобы не опрокинуть шлюпки. Наконец я решился: я начал с того, что стал на якорную цепь, которая была протянута снаружи вдоль корабля, и собирался уже сделать скачок, когда толстая, тяжелая и мягкая масса обрушилась на меня. Женщина уцепилась мне за шею и недвижно повисла на мне. Признаюсь, первым моим побуждением было насильно перебросить ее руки через мою голову и таким образом отделаться от этой массы; к счастью, я не последовал этому побуждению. Толчок чуть не сбросил нас обоих в море, но, к счастью, тут же, перед моим носом, болтался, вися неизвестно откуда, конец веревки, за который я уцепился одною рукою, с озлоблением, ссаживая себе кожу до крови… потом, взглянув вниз, я увидел, что я и моя ноша находимся как раз над шлюпкою и… тогда с Богом! Я скользнул вниз… лодка затрещала во всех швах… “Ура!” – крикнули матросы. Я уложил свою ношу, находившуюся в обмороке, на дно лодки и тотчас обернулся лицом к кораблю, где увидел множество голов, особенно женских, лихорадочно теснившихся вдоль борта.

“Прыгайте!” – крикнул я, протягивая руки. В эту минуту успех моей смелой попытки, уверенность, что я в безопасности от огня, придавали мне несказанную силу и отвагу, и я поймал единственных трех женщин, решившихся прыгнуть в мою шлюпку, так же легко, как ловят яблоки во время сбора. Нужно заметить, что каждая из этих дам непременно резко вскрикивала в ту минуту, когда бросалась с корабля, и, очутившись внизу, падала в обморок. Один господин, вероятно, одуревший с перепугу, едва не убил одну из этих несчастных, бросив тяжелую шкатулку, которая разбилась, падая в нашу лодку, и оказалась довольно дорогим несессером. Не спрашивая себя, имею ли я право распоряжаться ею, я тотчас подарил ее двум матросам, которые точно так же без всякого стеснения приняли подарок. Мы тотчас стали грести изо всех сил к берегу, сопровождаемые криками: “Возвращайтесь скорее! Пришлите нам назад шлюпку!” Поэтому, когда оказалось не больше аршина глубины, пришлось вылезать. Мелкий, холодный дождик уже с час как моросил, не оказывая никакого влияния на пожар, но нас он промочил окончательно до костей».

Элеоноре Тютчевой чудом удалось спасти детей и спастись самой. Федор Иванович Тютчев писал впоследствии: «Во время кораблекрушения Элеонора почти не пострадала физически. Но получила тяжелое нервное потрясение…»

И в эти трудные минуты рядом с супругой великого поэта оказался молодой Тургенев, литератор начинающий. Вот как он описал этот момент в очерке «Пожар на море»: «В числе дам, спасшихся от крушения, была одна г-жа Т…, очень хорошенькая и милая, но связанная своими четырьмя дочками и их нянюшками; поэтому она и оставалась покинутой на берегу, босая, с едва прикрытыми плечами. Я почел нужным разыграть любезного кавалера, что стоило мне моего сюртука, который я до тех пор сохранил, галстука и даже сапог; кроме того, крестьянин с тележкой, запряженной парой лошадей, за которым я сбегал на верх утесов и которого послал вперед, не нашел нужным дождаться меня и уехал в Любек со всеми моими спутницами, так что я остался один, полураздетый, промокший до костей, в виду моря, где наш пароход медленно догорал. Я именно говорю “догорал”, потому что я никогда бы не поверил, что такая “махинища” может быть так скоро уничтожена. Это было теперь не более, как широкое пылающее пятно, недвижимое на море, изборожденное черными контурами труб и мачт и вокруг которого тяжелым и равнодушным полетом сновали чайки, – потом большой сноп золы, испещренный мелкими искрами и рассыпавшийся широкими кривыми линиями уже по менее беспокойным волнам. И только? – подумал я: и вся наша жизнь разве только щепотка золы, которая разносится по ветру?»

Так Тургенев вступил во взрослую жизнь…

Прошли годы, и он написал о своей далекой уже в ту пору юности: «За несколько недель молодости, самой глупой, изломанной, исковерканной, но молодости – отдал бы я не только мою репутацию, но славу действительного гения, если б я был им».

Глупая, изломанная, исковерканная молодость… Она прошла, но оставила отпечаток на всю жизнь. Впрочем, взрослая жизнь не избавила от опеки матери. Мать постоянно наставляла его, да еще как наставляла! Она откровенно радовалась, решив, что Иван стал любовником госпожи Тютчевой. Она писала сыну: «Я тебе советовала прочитать “Сорокалетнюю женщину”. Это мой ответ на письмо о Тютчевой. Я прошу тебя взять эту книгу и прочитать ее. Я тебе искренне желаю такую женщину, старую… Для мужчины такие женщины – состояние. Слава Богу, если ты соединишься с такой на некоторое время».

Что касается этого увлечения, то что-то тут не так – возможно, мать пользовалась ложными слухами, поскольку если Тургеневу и приглянулась эта дама, то она, скорее всего, об этом и не подозревала. Да и жить ей оставалось совсем недолго. Она уже была больна. Наверное, мать не поняла, кем увлечен Иван Сергеевич, а увлечен он был дочерью Тютчева, вовсе не сорокалетней. Но было это несколько позднее.

«И ты срываешь стебель зыбкий…»

Из заграницы Тургенев проехал прямо в Спасское-Лутовиново, к матери. Там-то он встретил белошвейку Авдотью Ермолаевну Иванову, мещанку, приехавшую из Москвы и устроившуюся на работу в имении по вольному найму. Она не была крепостной, а потому на нее не распространялась вся полнота власти суровой владетельницы имения. Тем не менее Варвара Петровна, узнав о том, что сын тайно встречается с девушкой, которая, по ее мнению, да и по существующим правилам, не ровня ему, возмутилась до крайности и решила разорвать эту порочную связь дворянина с мещанкой.

Что же это была за девушка? Вероятно, мы можем найти ее образ в одном из произведений Тургенева. И это, скорее всего, роман «Дворянское гнездо». Отец Лаврецкого полюбил милую, скромную дворовую девушку. Как это случилось? Да очень просто. После столицы в деревенской глуши было особенно скучно. Вспомним роман:

«Только с матерью своею он (Лаврецкий. – Н.Ш.) и отводил душу и по целым часам сиживал в ее низких покоях, слушая незатейливую болтовню доброй женщины и наедаясь вареньем. Случилось так, что в числе горничных Анны Павловны находилась одна очень хорошенькая девушка, с ясными, кроткими глазками и тонкими чертами лица, по имени Маланья, умница и скромница. Она с первого разу приглянулась Ивану Петровичу; и он полюбил ее: он полюбил ее робкую походку… тихий голосок, тихую улыбку; с каждым днем она ему казалась милей. И она привязалась к Ивану Петровичу всей силою души, как только русские девушки умеют привязаться – и отдалась ему. В помещичьем деревенском доме никакая тайна долго держаться не может: скоро все узнали о связи молодого барина…»

Здесь, несомненно, Тургенев описывает свою любовь, которая, впрочем, натолкнулась на серьезное сопротивление матери, действовавшей в сложившейся ситуации своенравно. Варвара Петровна повелела немедля изгнать белошвейку из Спасского.

Авдотье Ивановой пришлось уехать в Москву. Она сняла комнатку на Пречистенке и продолжила работу на дому. Уехала же беременной и в апреле родила девочку. Дочку вскоре забрали в Спасское, а Авдотья Иванова была стараниями Варвары Петровны выдана замуж. Тургенев вплоть до смерти Авдотьи – она умерла в 1875 году – выплачивал ей пенсию. Очень похоже, что, рассказывая о судьбе дворовой девушки, возлюбленной Ивана Петровича Лаврецкого, Тургенев, как говорится, «скалывал с себя», описывая свое увлечение белошвейкой. Он показал героиню романа «тихим и добрым существом, неведомо зачем выхваченным из родной почвы и тотчас же брошенным, как вырванное деревцо, корнями на солнце; оно увяло, оно пропало без следа, это существо, и никто не горевал о нем».

Примерно в 1842—1843 годах Тургенев снова коснулся образа Авдотьи Ивановой в стихотворении «Цветок»:

Тебе случалось – в роще темной,

В траве весенней, молодой

Найти цветок простой и скромный?

(Ты был один – в стране чужой.)

Он ждал тебя – в траве росистой

Он одиноко расцветал…

И для тебя свой запах чистый,

Свой первый запах сберегал.

И ты срываешь стебель зыбкий,

В петлицу бережной рукой

Вдеваешь с медленной улыбкой

Цветок, погубленный тобой.

И вот идешь дорогой пыльной;

Кругом – все поле сожжено,

Струится с неба жар обильный,

А твой цветок завял давно.

Он вырастал в тени спокойной,

Питался утренним дождем

И был заеден пылью знойной,

Спален полуденным лучом.

Так что ж? Напрасно сожаленье!

Знать, он был создан для того,

Чтобы побыть одно мгновенье

В соседстве сердца твоего.

«Первая встреча – последняя встреча»

В 1843 году Тургенев написал удивительное стихотворение, впоследствии ставшее романсом, и доныне волнующим сердца. Романс печален, как печальны расставания с любовью. Вот только расставание с какой любовью или с каким страстным увлечением отражено в романсе? Биографы до сих пор спорят, кому посвящены удивительные, проникновенные строфы, то ли милой белошвейке, подарившей Тургеневу дочь, то ли другой его возлюбленной – сестре в будущем известного анархиста, фактически ставшего идеологом анархизма, Михаила Александровича Бакунина. Вспомним этот замечательный романс:

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые…

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые.

Вспомнишь обильные, страстные речи,

Взгляды, так жадно и нежно ловимые,

Первая встреча, последняя встреча,

Тихого голоса звуки любимые.

Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,

Многое вспомнишь родное, далекое,

Слушая говор колес непрестанный,

Глядя задумчиво в небо широкое.

Итак, 1841 год. Тургенев вернулся из-за границы и сразу отправился в Спасское-Лутовиново. Летом его озарил роман с белошвейкой, жестко прерванный матерью. Вот тогда, наверное, и вспомнил он о приглашении в Премухино, имение Бакуниных. Пригласил в гости Михаил Бакунин, с которым Тургенев сдружился во время заграничной своей учебы. Но пригласил к братьям и сестрам, поскольку сам оставался в это время за границей.

Еще из Берлин он писал домочадцам письма, в которых постоянно упоминал о своем новом друге Иване Тургеневе. Бакунин прямо говорил, что дружбу с Тургеневым считал «счастливым событием в своей жизни».

Собираясь в Премухино, Тургенев просил Бакунина: «…Скажи им обо мне, как о человеке, который тебя любит; больше ничего».

И вот когда весною 1841 года, закончив слушание намеченного цикла университетских лекций, Тургенев стал готовиться к отъезду в Россию, Бакунин написал своим братьям и сестрам, что друг его оставляет Берлин и скоро обязательно посетит Премухино. «Примите его, как друга и брата, потому что в продолжение всего этого времени он был для нас и тем и другим, я уверен, никогда не перестанет им быть. После вас, Бееровых и Станкевича он единственный человек, с которым я действительно сошелся. Назвав его своим другом, я не употреблю всуе этого священного и так редко оправдываемого слова… Он делил с нами здесь и радость и горе… Он не может вам быть чужим человеком. Он вам много, много будет рассказывать о нас и хорошего, и дурного, и печального, и смешного. К тому же он мастер рассказывать – не так, как я, – и потому вам будет весело и тепло с ним. Я знаю, вы его полюбите».

Тургенев из рассказов Бакунина еще задолго до поездки знал, что у того шесть братьев и четыре сестры. С двумя младшими братьями Михаила – Алексеем и Александром – даже успел познакомиться в Москве.

Они были восхищены Тургеневым и писали брату Михаилу: «Чудный, живой, одухотворяющий человек! Как он рассказывает! Будто сам вместе с ним все видишь и переживаешь!..»

И вот осенью 1841 года Иван Сергеевич отправился в Тверскую губернию, в Премухино. Он уже знал о том, что все четыре сестры его друга Михаила Бакунина – Варвара, Любовь, Александра, Татьяна – посещали в Москве философский кружок Станкевича.

Знал он и о несчастливой судьбе сестер.

Старшая сестра, Любовь Александровна, полюбила писателя и публициста Николая Владимировича Станкевича. Они и познакомились на занятиях кружка. Однажды Михаил Бакунин пригласил Николая Станкевича погостить в имении Бакуниных Премухино. Там знакомство Любы и Николая переросло в любовь. И он даже сделал предложение… Однако вскоре ему пришлось ехать в Москву. Правда, и после отъезда отношения не только не прекратились, но развивались с помощью нежных и ласковых, искренних писем. Но чем ближе был день свадьбы, тем прохладнее становилось отношение жениха к невесте. В конце концов, он понял, что любовь ушла и женитьба не принесет счастья ни ему, ни его невесте.

Люба была достаточно проницательна, чтобы не понять всего трагизма ситуации. Станкевич же молчал, полагая, что стоит объявить о разрыве, как это убьет девушку, чрезвычайно мечтательную, эмоциональную.

Трудно сказать, как бы он вышел из этого положения, но тут подкралась серьезная болезнь, и врачи стали настаивать на его лечении за границей.

Он решился выполнить их требования, но вначале поехал не за границу, а на Кавказ, на воды, так и не решившись на объяснения с невестой. Даже не простился с нею. Понимал, что при прощании вынужден будет сказать всю правду о своих угасших чувствах. Целебные воды Кавказа не принесли облегчения. Оставались надежды на заграницу.

В 1837 году он вынужден был отправиться на лечение в Карловы Вары. А в это время в Берлинском университете учились Грановский и Неверов.

Что тут поделать? Станкевич не выдержал и отправился к ним. Решил вернуться к студенческой жизни, поселился у своей сестры и организовал философский кружок, в котором вскоре появились Иван Тургенев и Михаил Бакунин.

Но прогрессировавшая болезнь заставила отправиться в Италию уже для более серьезного лечения.

Взятый за горло жестокой болезнью, он продолжал надеяться, что Любовь Александровна простит его именно по причине болезни, что она еще некоторое время будет в плену иллюзий по поводу их отношений. Но любящее сердце молодой женщины нельзя обмануть. Люба видела перемену в их отношениях и сделала верные, хоть и печальные, для себя выводы.

Разлука безо всяких надежд на встречу, во всяком случае, на встречу радостную, сразила ее. А тут прибавилась неопределенность положения – еще недавно она была невестой, но кем же стала теперь, после отъезда без прощания? Она умерла в августе 1838 года от чахотки.

Смерть некогда любимой женщины отразилась и на Николае Станкевиче.

Он написал: «В ней я потерял не ту, которую любил, но которой жизнь, может быть, сделал бы безотрадной. Судьба кончила все, как обыкновенно кончает: она разложила вину. Ее память освещает душу мою, которую сушила неестественность положения».

Он часто повторял, что разлюбил Любовь, которая осталась для него вечным духовным идеалом.

Вскоре чахотка сразила и его. Судьбе было угодно распорядиться так, что умирал он на руках у Варвары Александровны, сестры его позабытой любви. Она нашла его в Италии за месяц до смерти.

Нелегкой была судьба Варвары Александровны. Она вышла замуж за тверского помещика Дьякова, но вскоре поняла, что не любит его и даже обществом его тяготится. Взяв трехлетнего сына Александра, она уехала за границу и уже там узнала, что Николай Станкевич в Италии. Они встретились. Это была особенная встреча. Тогда, внутренне свободные – он от романа с ее сестрой, она – от необходимости быть с мужем, поняли, что давно уже любят друг друга. Но и тут не суждено было насладиться счастьем любви. Николай Станкевич угасал на глазах и в один из дней заснул, измученный болезнью, у нее на руках. Во сне перестало биться сердце.

Обо всем этом Тургенев знал, отправляясь в гости к Бакуниным.

Усадьба их располагалась на живописном берегу реки Осуга в селе Премухино Кувшиновского уезда Тверской губернии (ныне Прямухино Кувшиновского района Тверской области). В первой половине XIX века там нередко гостили известные литераторы, деятели культуры. Приезжали в гости Виссарион Белинский, Тимофей Грановский, а позднее Лев Толстой (1881) и Максим Горький (1897). Горький даже поселился неподалеку, в Кувшиново.

Возможно, «Жизнь Клима Самгина» написана под влиянием впечатлений от этих мест.

Ну а жизнь Бакуниных в усадьбе отразил не раз приезжавший в имение Том Стоппард в пьесе «Берег утопии». Имение славилось большим живописным парком, который спускался от главного входа в господский дом к берегу Осуги.

В 1830—1840-х годах семья Бакуниных играла значительную роль в развитии русской общественной мысли и литературы тех времен, благодаря своей связи с кружком Станкевича. В 1836 году Михаил Бакунин построил в Прямухино Троицкую церковь, которая сохранилась до наших дней.

Но имение привлекало не только своим живописным расположением, но и конечно же своими обитателями.

И вот Тургенев прибыл в эти чудные края. Стоял октябрь 1841 года. Среди сестер Михаила, вышедших встречать Ивана Сергеевича, была и младшая из них, Татьяна Александровна Бакунина. Тургенев не мог не обратить на нее внимания сразу, с первого взгляда. Что это было за создание?! Белинский, приезжавший в Премухино несколько раньше, написал: «Что за чудное, прекрасное создание Татьяна Александровна! Эти глаза, темно-голубые и глубокие как море; этот взгляд внезапный, молниеносный, долгий как вечность, по выражению Гоголя; это лицо кроткое, на котором еще как будто не изгладились следы жарких молений к небу – нет, обо всем этом не должно говорить, не должно сметь говорить».

Такой и увидел ее Тургенев, который, однако, не сразу поддался своим чувствам. И были на то причины. Татьяне Александровне шел двадцать седьмой год. Тургеневу исполнилось двадцать три. С ней было интересно, поскольку образование получила она прекрасное, много читала, великолепно музицировала, говорила не нескольких языках. Разбиралась в искусстве, любила поэзию.

Сближение с Тургеневым произошло именно на почве философии. Причем инициатором этого сближения была сама Татьяна. Да это и понятно. Когда девушке идет двадцать седьмой год, неизбежно возникает тоска по уходящей молодости. И все более призрачными становятся мечты о сказочном принце, который все никак не является пред ее очами.

И вот он появился! И его имя Иван Тургенев. О нем писал Михаил, им восхищались младшие братья Александр и Алексей.

Татьяну не могли не охватить волнения и смутные предчувствия чего-то необыкновенного, значительного, что могло произойти в ее жизни и судьбе.

С Тургеневым и время летело незаметно. Они обсуждали философские книги, совершали прогулки по прекрасному парку, спускаясь к берегу реки. Любовались живописными пейзажами и говорили, говорили, говорили…

Тургенев еще ничего не подозревал, а Татьяна уже начинала думать, что все не случайно, что, наконец, в жизни ее появился избранник… Все восхищало в нем: и манера говорить, и страстность в оценке людей, событий, книг. К тому же Тургенев был красив.

«Он был очень красив», – написал о нем князь Петр Алексеевич Кропоткин. Кстати, именно Кропоткин оставил великолепный словесный портрет писателя: «Внешность Тургенева хорошо известна. Он был очень красив: высокого роста, крепко сложенный, с мягкими седыми кудрями. Глаза его светились умом и не лишены были юмористического огонька, а манеры отличались той простотой и отсутствием аффектации, которые свойственны лучшим русским писателям. Голова его сразу говорила об очень большом развитии умственных способностей…»

Не случайно Ивану Сергеевичу симпатизировали многие женщины, не случайно ему удавалось заводить романы довольно легко.

Роман с Татьяной Бакуниной нашел свое отражение в рассказе «Андрей Колосов» и целом ряде стихотворений.

Вот одно из них, посвященное именно Татьяне Бакуниной:

Осенний вечер… Небо ясно,

А роща вся обнажена —

Ищу глазами я напрасно:

Нигде забытого листа

Нет – по песку аллей широких

Все улеглись – и тихо спят,

Как в сердце грустном дней далеких

Безмолвно спит печальный ряд.

1842

Сначала возникла дружба. И Тургенев, и Татьяна увлекались в то время немецкой идеалистической философией. Их сблизила не только философия, скорее наоборот – философия одновременно и сближала и отталкивала. Были на то причины. Их сблизили стихи. И хотя Тургенев прогостил в Премухине всего шесть дней, он успел за это время пройти сердечный путь от дружбы до симпатии, от симпатии до влюбленности, в которой, впрочем, признался себе не сразу, а может быть, и от влюбленности до любви. Те немногие дни, все напролет, они проводили вместе. Более всего Татьяна Бакунина любила, когда Тургенев читал ей стихи, причем читал он не только и не столько свои. Он читал стихи и поэмы Пушкина, Лермонтова, Кольцова.

Впоследствии Татьяна Бакунина вспоминала, как однажды Тургенев сказал ей: «Поэзия – язык богов. Но не в одних стихах поэзия: она разлита везде, она вокруг нас. Взгляните на эти деревья, на это небо – отовсюду веет красотой и жизнью; а где красота и жизнь, там и поэзия».

Поначалу Тургенев, который был все-таки моложе на три года, воспринимал Татьяну, как старшую сестру. И часто сестрой и называл. Это совсем не нравилось Татьяне, поскольку увлечение юным писателем росло день ото дня. Но однажды Иван Сергеевич назвал Татьяну своей Музой. Это вдохновило ее, заставило поверить в то, что и он увлечен ею, что вот-вот последует объяснение в любви. Но Тургенев еще и сам не понимал, каково его истинное отношение к молодой и очень привлекательной женщине.

Настала пора отъезда. Иван Сергеевич с грустью покидал Премухино, где даже за столь короткий срок все стало для него родным и близким.

Встретившись в Москве с братом Татьяны Алексеем, он попросил написать в Премухино, что навсегда останутся в его памяти дни, проведенные там, что он всех любит бесконечно.

А потом вдруг решил написать Татьяне сам. Письмо завершалось несколько загадочно…

«Я знаю, что вы не любите, когда вам говорят о вашем здоровье. Я хотел бы сказать одно. Вам должно бы знать, что ваша жизнь может приобрести и для других высокое и святое предназначение – да и кто знает, не случилось ли это уже?»

Что означают эти фразы? Уж не то ли, что вовсе не платоническим был Премухинский роман? Высокое и святое предназначение? Политика? Философия? А может быть, материнство?

А в следующем письме уже высказал желание встретиться, но тут же и огорчил Татьяну тем, что не с нею одной он мечтает о встрече: «Приезжайте в Москву, милые, милые мои сестры! Прошу помнить обо мне, и знайте (как Пушкин сказал), что

Ваша тихая пустыня,

Последний, грустный звук речей,

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей».

Татьяна была влюблена, а потому часто выдавала желаемое за действительное. Она стремилась не замечать обращение к сестрам, старалась обратить все на себя. Она не знала, как вести себя, она торопила события, не в силах сдерживать чувства, и решилась на объяснение: «…расскажите, кому хотите, – писала она, – что я люблю Вас, что я унизилась до того, что сама принесла к ногам Вашим мою непрошеную, мою ненужную любовь. И пусть забросают меня каменьями…»

Тургенев не ожидал такого поворота и написал: «Я никогда ни одной женщины не любил более Вас, хотя не люблю и Вас полной и прочной любовью».

Вскоре и сама Татьяна осознала, что Тургенев не любил ее и «все это было не более как фантазия разгоряченного воображения». И тем не менее Премухинский роман оставил заметный след в творчестве писателя.

«Не быть нам никогда с тобой…»

Через три года после памятной поездки у Тургенева родился замысел рассказа «Переписка». Он начал работу над ним, но что что-то мешало, не давало развернуться, окунуться во всю глубину происшедшего.

Так и не получился рассказ с первого захода. Он отложил его и вернулся к работе над ним лишь спустя десять лет, причем снова, как и в повети «Первая любовь», не скрывал, кто является прототипами произведения, а в тексте использовал письма Татьяны Бакуниной к нему и свои письма к ней.

Марья Александровна в рассказе, несомненно, Татьяна Александровна. Тургенев прячет авторство – он ведет рассказ от первого лица, но о переписке повествует герой рассказа.

«Я бы мог вам рассказать кое-что о Марье Александровне, любезный читатель, но вы ее узнаете сами из ее писем». Явный намек на узнаваемость Татьяны Александровны. Далее как бы представление читателю героя…

«…Он находился тогда в Петербурге, внезапно уехал за границу, занемог и в Дрездене умер. Я решился напечатать его переписку с Марьей Александровной…»

Вот строки из писем от Алексея Петровича к Марье Александровне, использованных в рассказе: «…я не стану предлагать вам мою дружбу и т.д.; я вообще чуждаюсь торжественных речей и “задушевных” излияний. Начав писать это письмо, я просто следовал какому-то мгновенному влечению; если во мне таится другое чувство, пусть оно и останется пока под спудом…»

А вот следующее письмо из рассказа: «…В молодости меня занимало одно: мое милое я; я принимал свое добродушное самолюбие за стыдливость; я чуждался общества – и вот теперь я сам себе надоел страшно. Куда деться? Я никого не люблю; все мои сближения с другими людьми как-то натянуты и ложны; да и воспоминаний у меня нет, потому что во всей моей прошедшей жизни я ничего не нахожу, кроме собственной моей особы. Спасите меня; вам я не клялся восторженно в любви; вас я не оглушал потоком болтливых речей; я довольно холодно прошел мимо вас, и оттого именно решаюсь теперь прибегнуть к вам. (Я и прежде об этом подумывал, да вы тогда не были свободны…) Среди всех моих самодельных ощущений, радостей и страданий, единственно истинным чувством было то небольшое, но невольное влечение к вам, которое завяло тогда, как одинокий колос среди негодных трав… Дайте мне хоть раз посмотреть в лицо другое, в другую душу – мое собственное лицо мне опротивело; я похож на человека, который был бы осужден весь свой век жить в комнате с зеркальными стенами… Я не требую от вас никаких признаний – о, Боже, нет! Подарите меня безмолвным участием сестры или хоть простым любопытством читателя – я вас займу, право займу».

Вспомним стихотворение в прозе «Как хороши, как свежи были розы» и еще одно… «В дороге», ибо между ними много сходства. И это сходство далеко не случайно. В этом позднем своем произведении Тургенев мысленно возвращается в юность и вспоминает «веселый шум семейной деревенской жизни», увлечение юной красавицей.

Во второй строфе стихотворения «В дороге» появляется противоречие – дается конкретное сопоставление пережитого прошлого и новых умонастроений поэта. В кругу, который он оставил, много и увлеченного говорили («Вспомнишь обильные страстные речи…»), но сам автор рассказывает об этом предельно лаконично. Его память удержала не столько содержание разговоров, сколько взгляды, мимолетные впечатления и переживания кризисных моментов отношений («первые встречи, последние встречи»).

Письма Татьяны Бакуниной к Тургеневу носили отпечаток господствующего тогда стиля «романтических излияний», вошедших в ту пору в моду. Молодежь конца 1830 – начала 1840-х годов заразилась идеализмом, которому и был свойственен многословный, преувеличенно-эмоциональный стиль изложения. Тургенев не принимал такое повествование, не подражал ему в своих письмах и первых художественных произведениях. Это самое неприятие в значительной степени повлияло на его личную, тургеневскую манеру выражения мысли, на изображение чувств героев произведений. Он придерживался более лаконичного письма. Быть может, именно переписка с Татьяной Бакуниной сыграла роль в выработке стиля повествования и помогла быстро избавиться от романтизма, столь популярного в то время.

К примеру, в очерке «Татьяна Борисовна и ее племянник» он даже издевался над непомерно возвышенными оборотами речи восторженной девицы и, повествуя о романе ее со студентом, показал, как своими «экстатическими, эффектированными» речами и письмами Татьяна Борисовна буквально «довела… юношу до мрачного состояния».

Таким образом, Тургенев выбросил из своего творчества неуместные, по его мнению, обороты болезненного романтизма. Это мы видим уже в стихотворении «В дороге». В нем особенно ярко проявились особенности творческого сознания писателя. В русской поэзии особенно популярным был «образ дороги». Достаточно вспомнить Пушкина, Лермонтова… Правда, у Пушкина образ дороги порою ассоциировался с «бессодержательностью подобной поэзии». В «Евгении Онегине» есть такие строки:

…Зато зимы порой холодной

Езда приятна и легка.

Как стих без мысли в песне модной,

Дорога зимняя гладка…

«Премухинский» роман вылился в новый творческий порыв. Сколько стихотворений посвящено Татьяне Бакуниной! Это и «В ночь летнюю, когда, тревожной грусти полный…»:

В ночь летнюю, когда, тревожной грусти полный,

От милого лица волос густые волны

Заботливой рукой

Я отводил – и ты, мой друг, с улыбкой томной

К окошку прислонясь, глядела в сад огромный,

И темный и немой…

В окно раскрытое спокойными струями

Вливался свежий мрак и замирал над нами,

И песни соловья

Гремели жалобно в тени густой, душистой,

И ветер лепетал над речкой серебристой…

Покоились поля.

Ночному холоду предав и грудь и руки,

Ты долго слушала рыдающие звуки —

И ты сказала мне,

К таинственным звездам поднявши взор унылый:

«Не быть нам никогда с тобой, о друг мой милый,

Блаженными вполне!»

Я отвечать хотел, но, странно замирая,

Погасла речь моя… томительно-немая

Настала тишина…

В больших твоих глазах слеза затрепетала,

А голову твою печально лобызала

Холодная луна.

Ноябрь 1843

Премухинский цикл это и «Когда с тобой расстался я…», и «Долгие, белые тучи плывут…», и «Дай мне руку – и пойдем мы в поле…».

Когда с тобой расстался я —

Я не хочу таить,

Что я тогда любил тебя,

Как только мог любить…

А вот «Долгие, белые тучи плывут…»:

Долгие, белые тучи плывут

Низко над темной землею…

Холодно… лошади дружно бегут,

Еду я поздней порою…

Еду – не знаю, куда и зачем.

После подумать успею.

Еду, расставшись со всеми – совсем,

Со всем, что любить я умею.

Молча сидит и не правит ямщик…

Голову грустно повесил.

Думать я начал – и сердцем поник,

Так же, как он, я невесел.

«Дай мне руку – и пойдем мы в поле…»

Чем дальше уносило время от той прекрасной поездки, тем острее чувствовалась грусть по минувшему. Тургенев писал все новые и новые стихи. Это были страницы его романа с Татьяной Бакуниной. Страницы – в поэзии, наверное, более яркие, чем в жизни.

Каждое стихотворение, как песня. Каждое – поэтический шедевр.

Дай мне руку, и пойдем мы в поле,

Друг души задумчивой моей…

Наша жизнь сегодня в нашей воле,

Дорожишь ты жизнию своей?

Если нет, мы этот день погубим,

Этот день мы вычеркнем шутя.

Все, о чем томились мы, что любим, —

Позабудем до другого дня…

Пусть над жизнью пестрой и тревожной

Этот день, не возвращаясь вновь,

Пролетит, как над толпой безбожной

Детская, смиренная любовь…

Светлый пар клубится над рекою,

И заря торжественно зажглась.

Ах, сойтись бы я хотел с тобою,

Как сошлись с тобой мы в первый раз.

«Но к чему, не снова ли былое

Повторят?» – мне отвечаешь ты.

Позабудь все тяжкое, все злое,

Позабудь, что расставались мы.

Верь: смущен и тронут я глубоко,

И к тебе стремится вся душа

Жадно так, как никогда потока

В озеро не просится волна…

Посмотри… как небо дивно блещет,

Наглядись, а там кругом взгляни.

Ничего напрасно не трепещет,

Благодать покоя и любви…

Я в себе присутствие святыни

Признаю, хоть недостоин ей.

Нет стыда, ни страха, ни гордыни.

Даже грусти нет в душе моей…

О, пойдем, и будем ли безмолвны,

Говорить ли станем мы с тобой,

Зашумят ли страсти, словно волны,

Иль уснут, как тучи под луной, —

Знаю я, великие мгновенья,

Вечные с тобой мы проживем.

Этот день, быть может, – день спасенья.

Может быть, друг друга мы поймем.

Весна 1842

Так что же это было? Простое увлечение? Мимолетная влюбленность? А может, все-таки любовь?

Под впечатлениями романа с Татьяной Бакуниной написаны повести «Андрей Колосов» в 1844 году, «Переписка» в 1854 году и сатирический рассказ «Татьяна Борисовна и ее племянник» в 1848 году.

Все эти произведения явились как бы отражением юношеских увлечений Тургенева, его первой влюбленности, а может и любви, хотя биографы склонны считать, что была у писателя лишь одна настоящая всепобеждающая любовь – любовь к Полине Виардо. Но так ли это?

«Кто сказал, что некрасива?»

Осенью 1843 года Тургенева захватило новое чувство, едва ли не самое сильное в его жизни. 1 ноября 1843 года он был представлен Полине Виардо, которую незадолго до того увидел на сцене, в опере.

Имя Полина Виардо было широко известно. Причем в России оно известно до сих пор, и известно не просто так – имя певицы связано с Иваном Сергеевичем Тургеневым.

Полина Виардо приехала на гастроли в Россию в 1843 году, когда ей было всего 22 года, но в этом возрасте она уже покорила Европу настолько, что известный французский композитор, дирижер, музыкальный писатель того времени Гектор Берлиоз назвал «одной из величайших артисток прошлой и современной истории музыки».

Она буквально взрывала театральные залы Европы необыкновенной манерой исполнения. Певица – в жизни, по отзывам современников, некрасивая – на сцене словно перерождалась. А некрасива она была настолько, что Генрих Гейне сравнил ее внешность «с экзотическим и чудовищным пейзажем, некой стихией, самой Природой».

И, несмотря на это, ее обожала публика.

Полина Виардо вдохновила Жорж Санд на создание образа героини ее знаменитого романа «Консуэлло». А была она роста невысокого, сутулилась, буквально отталкивали выпуклые крупные глаза, делавшие черты лица почти мужскими. Поистине «экзотический и чудовищный пейзаж». Когда выходила на сцену, все поражались некрасивостью, но едва начинала петь, зрители приходили в восторг. Современник Виардо французский композитор, органист, дирижер, музыкальный критик и писатель Шарль-Камиль Сен-Санс отмечал, что «…ее голос, не бархатистый и не кристально-чистый, но скорее горький, как померанец, был создан для трагедий, элегических поэм, ораторий».

Так кто же она, женщина, покорившая Тургенева?

Полина Виардо родилась в 1821 году. Ее крестной матерью стала княгиня Прасковья Андреевна Голицына, которая и дала ей имя Полина. Это событие связало будущую певицу с Россией почти с рождения, хотя кто тогда мог предположить, что ей выпадет судьба стать вдохновительницей великого русского писателя, по мнению современников, «одного из самых неистовых певцов высокого чувства Любви!».

Отцом Полины Виардо был известный во Франции тенор Парижского итальянского театра Мануэль Гарсиа. Имя его, как певца, гремело на всех европейских сценах, но, кроме того, был еще и композитором. Песни его были особенно популярны на родине, в Испании. Мать Полины, Хоакина Сичес, имела неотразимую внешность. Ее называли украшением Мадридского драматического театра…

Полина была второй дочерью Мануэля и Хоакины. Она наблюдала, как родители пытались привить любовь к музыке своей старшей дочери – старшей сестре Полины – однако им практически не удавалось сделать этого.

Полину же рояль притягивал как магнит. Когда началось обучение, она дни напролет проводила за клавишами. Сначала отец сам занимался с ней, но затем, когда увидел замечательные успехи, пригласил в учителя знаменитого Ференца Листа.

Сен-Санс писал о Листе: «Когда время сотрет лучезарный след самого великого из всех когда-либо существовавших пианистов, оно запишет в свой золотой фонд имя освободителя оркестровой музыки».

Полине легко давались не только уроки музыки, но и изучение языков. Она хорошо говорила по-испански, по-итальянски, по-французски и по-английски…

Уже в шестнадцать лет в 1837 году она начала выступать в гостиных и салонах, а вскоре стала принимать участие в концертах. Успехи на сцене привели к тому, что она отправилась в Германию в свое первое концертное турне. Затем ее встретил Париж. Там старший брат Родригес Гарсиа, Мануэль Патрисио преподавал пение в Парижской консерватории. Впоследствии (1848—1895) он стал профессором Королевской академии музыки в Лондоне.

Кстати, именно в Лондоне состоялся дебют Полины Виардо как оперной певицы. Она исполняла партию Дездемоны в «Отелло».

В театре присутствовал директор Итальянской оперы в Париже Людовик Виардо. Восхищенный ее голосом, он пригласил певицу в парижский театр. В Париже Полина увлеклась французским поэтом Альфредом де Мюссе. Тогда он уже получил известность не только как поэт, но и как драматург и прозаик. Был хорош собою, молод, и девятнадцатилетняя певица готова была отдать ему руку и сердце.

И тут ей сделал предложение Людовик Виардо.

Певица оказалась перед выбором. И тогда на помощь пришла знаменитая Жорж Санд, считавшая Альфреда де Мюссе весьма ветреным и непригодным для семейной жизни человеком. Она сумела убедить юную певицу дать согласие серьезному и уравновешенному Людовику Виардо, которого все звали в своем кругу Луи Виардо, хотя он и был много старше. Правда, сама Жорж Санд называла его «печальным, как ночной колпак», но все же считала, что даже неплохо, что он является в некотором отношении антиподом страстной и энергичной Полины.

Иван Сергеевич Тургенев, в ту пору совсем еще молодой литератор, увидел Полину Виардо на сцене, когда она исполняла в опере «Севильский цирюльник» партию Розины.

Позднее он вспоминал о том впечатлении: «Не успела еще Виардо-Гарсиа кончить свою арию, как плотина прорвалась: хлынула такая могучая волна, разлилась такая буря, какой я не видывал и не слыхивал. Я не мог дать себе отчета, где я? Что со мной делается? Помню только, что и сам я, и все кругом меня кричало, хлопало, стучало ногами и стульями, неистовствовало. Это было какое-то опьянение, какая-то зараза энтузиазма, мгновенно охватившая всех снизу доверху, неудержимая потребность высказаться как можно горячее и энергичнее».

А ведь еще несколько минут назад впечатление было совершенно иным.

Едва Полина Виардо появилась на сцене, по залу пролетел шумок, ему вторили ложи… «Некрасива! Как некрасива!»

Тургенев тоже подумал: «В самом деле, некрасива!»

Но вот Полина Виардо запела… И тут же вся преобразилась, засверкали волшебным светом глаза. В зал полились непревзойденные звуки. И Тургенев подумал: «Кто сказал некрасива? Какая нелепость? Да ни одной черты нельзя изменить в этом прекрасном лице!»

Так двадцатипятилетний пока еще почти неизвестный публике писатель Иван Тургенев впервые увидел любовь, которая, как считается до сих пор, стала любовью всей его жизни. Увидел и был совершенно сражен и очарован певицей.

Что же случилось? В чем причина столь быстрого и столь сильного увлечения. Конечно же в необыкновенном таланте актрисы, в ее страстности, непосредственности, в ее искренности на сцене. Она вживалась в свои роли, она горела и едва ни сгорала в них. Оперный певец Рубини, современник Полины Виардо, не раз говорил ей после окончания спектаклей: «Не играй так страстно: умрешь на сцене!»

Иван Тургенев сделал все, чтобы быть представленным певице. Ему удалось познакомиться на охоте с мужем Полины – директором Итальянского театра в Париже, известным критиком и искусствоведом – Луи Виардо. 1 ноября 1843 года Иван Сергеевич был представлен и самой Полине.

У певицы в то время было множество поклонников. Тургенев же еще не был известен, а потому, казалось, совершенно не имел шансов. Его представили, как русского помещика, даже вовсе не писателя – о том ни слова. Сообщили лишь, что он автор нескольких посредственных стихотворений. Вполне естественно, певица поначалу и не обратила на него особого внимания. Однако настойчивость Тургенева растопила сердце, и певица попросила своего обожателя помочь ей в изучении русского языка, без хорошего знания которого сложно петь романсы. Русские романсы ей нравились все больше, по мере того как она прикасалась к этому бездонному кладезю.

Между тем окружающим было видно, что Тургенев увлечен сильно и страстно.

Любовь или тайная война?

Варвара Петровна Тургенева совсем не разделяла увлечения сына и пыталась помешать развитию каких-либо отношений, хотя даже она не могла не отметить таланта певицы. Однажды заявила: «Хорошо поет эта цыганка». Виардо была испанкой.

Остается загадкой, каким образом смог Тургенев против воли матери уехать после окончания гастролей вместе с Виардо и ее мужем в Европу. Ведь такая поездка требовала средств, а он еще не был известен ни в России, ни тем более в Европе, еще не выходили его книги, еще не было никакого дохода.

Муж Полины Виардо был старше ее на 21 год. И при всем при этом он, судя по отзывам современников, совершенно спокойно взирал на то, как ухаживал Тургенев за его женой, даже не противился тому, что Тургенев часто останавливался в его имении.

Почему же? Ничего не замечал? Или, как считают некоторые биографы, просто «полагался на ее благоразумие».

Давайте подумаем, каким образом Тургеневу удалось отправиться в заграничное путешествие, если мать, Варвара Петровна, была категорически против этой поездки и не дала на нее денег. Или, может быть, супруг возлюбленной Иваном Сергеевичем Полины Виардо взял его за границу за свой счет? Нет, напротив, в одном из очерков о Тургеневе проскользнула мысль, что муж певицы не препятствовал отношениям Полины с Тургеневым, поскольку эти отношения сулили материальные выгоды. Какие же? Каким образом он мог получить что-то за приглашение Тургенева сопровождать молодую жену?

Здесь кроется какая-то тайна. Увлеченные чтением романов Тургенева, занятые изучением его биографии, составленной так, что писатель показан целомудренным аскетом, мы не замечали многих нестыковок. И вот в 1999 году появились мемуары Юрия Дроздова «Записки начальника нелегальной разведки».

Обратимся к предисловию, сделанному автором. Оно называется: «Между большими войнами ведется война тайная».

И вот тут мы находим удивительный факт: «В нашей истории всегда существовало деление на две части: военную разведку и разведку князя, императора, канцлера, как это было в елизаветинские и екатерининские времена. К концу XIX века во всех генерал-губернаторствах существовали тайные отделения, в которых сидели офицеры второго отдела управления генерального штаба и которые занимались разведкой, в том числе нелегальной.

Среди наших тогдашних разведчиков, в первую очередь разведчиков-нелегалов, было очень много выдающихся людей, большая часть которых известна нам как писатели, исследователи и путешественники. Тут можно вспомнить Пржевальского, Ивана Сергеевича Тургенева. Если взять период Отечественной войны 1812 года, то это – Александр Фигнер, а если уйти еще дальше в историю, можно вспомнить монаха Иакинфа Бичурина, известного своими исследованиями по Китаю».

Сведения о том, что Иван Сергеевич Тургенев был резидентом разведки Генерального штаба Русской армии в Европе, просачивались давно. Это уже совсем не тайна. О том, что Тургенев был резидентом, писал Юрий Яковлев, автор нашумевшей книги «ЦРУ против СССР», об этом проговаривался в бытность свою председателем КГБ, Андропов.

Каким образом Тургенев стал разведчиком? Прямых свидетельств об этом, по понятным причинам, нет. Тогда подобные факты держались в секрете. К примеру, о созданной Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли перед Отечественной войной Особенной канцелярии – первого официального разведывательного органа в России – известно до крайности мало. А тут речь о резиденте… Любая утечка может привести к гибели разведчика в чужой стране.

Как тут не вспомнить мужественное заступничество Тургенева за крепостную матери, проданную жестокой соседке помещице. Ведь тогда Тургенев едва избежал суда, который, несомненно, приговорил бы его к каторге. И снисхождений бы не было – он ведь еще не стал известным всей России писателем. Суда не было, но Тургенев находился в течение двадцати семи лет под следствием… Может быть, именно тогда ему предложили нелегальную работу за рубежом? Вот и ответ на вопрос, на какие деньги выехал он за границу вместе с семьей Виардо? Вот и объяснение, почему мужу Полины было выгодно с материальной точки зрения приютить писателя. Насколько была посвящена в эту операцию семья Виардо, сказать трудно. Возможно, глава семьи просто клюнул на «богатого» помещика – о том, что у Тургенева не было денег своих, он мог и не знать.

По поводу того, что Тургенев влюбился без памяти, можно сказать, с первого взгляда, русская писательница Авдотья Панаева, его современница, писала: «Такого влюбленного, как Тургенев, я думаю, трудно было найти другого. Он громогласно всюду и всех оповещал о своей любви к Виардо, а в кружке своих приятелей ни о чем другом не говорил, как о Виардо, с которой он познакомился».

И снова вопрос, почему «громогласно всюду и всех оповещал о своей любви» именно к Полине Виардо? О других увлечениях он громогласно никого не оповещал. Да, о них можно было прочитать в произведениях, но рассказывал он о них редко и далеко не всем.

«Позвольте мне упасть к Вашим ногам?»

Создают мнение о большой любви Тургенева к Полине Виардо его необыкновенные письма:

«Я ходил сегодня взглянуть на дом, где я впервые семь лет тому назад имел счастье говорить с Вами. Дом этот находится на Невском, напротив Александринского театра; Ваша квартира была на самом углу, – помните ли вы? Во всей моей жизни нет воспоминаний более дорогих, чем те, которые относятся к вам… Мне приятно ощущать в себе после семи лет все то же глубокое, истинное, неизменное чувство, посвященное Вам; сознание это действует на меня благодетельно и проникновенно, как яркий луч солнца; видно, мне суждено счастье, если я заслужил, чтобы отблеск Вашей жизни смешивался с моей! Пока живу, буду стараться быть достойным такого счастья; я стал уважать себя с тех пор, как ношу в себе это сокровище. Вы знаете, – то, что я вам говорю, правда, насколько может быть правдиво человеческое слово… Надеюсь, что вам доставит некоторое удовольствие чтение этих строк… а теперь позвольте мне упасть к Вашим ногам».

Вот так – один взгляд и почти сорок лет страстной, неподражаемой, всепобеждающей любви. Любви, споры о которой не смолкают почти два столетия. Любви почти постоянной, которую не смогли победить даже случавшиеся время от времени увлечения Тургенева и даже попытки построить семейную жизнь. Они наталкивались на его чувства к Полине Виардо и не могли победить их, а не имея возможности победить, погибали.

Письма же свидетельствуют и о неизменности писателя. Они говорят сами за себя. Письмо из Санкт-Петербурга. Вторник, 1 ноября 1850-го. После знакомства прошло ровно семь лет, но Тургеневу все памятно, все дорого: «…Дал бы Бог, чтобы мы могли провести вместе следующую годовщину этого дня и чтобы и через семь лет наша дружба оставалась прежней…»

А уже 7 ноября 1850-го написано следующее: «Дорогая моя, хорошая m-me Виардо, teuerste, liebste, beste Frau, как вы поживаете? Дебютировали ли вы уже? Часто ли думаете обо мне? Нет дня, когда дорогое мне воспоминание о вас не приходило бы на ум сотни раз; нет ночи, когда бы я не видел вас во сне. Теперь, в разлуке, я чувствую больше, чем когда-либо, силу уз, скрепляющих меня с вами и с вашей семьей; я счастлив тем, что пользуюсь вашей симпатией, и грустен оттого, что так далек от вас! Прошу небо послать мне терпения и не слишком отдалять того, тысячу раз благословляемого заранее момента, когда я вас снова увижу!»

И снова письма, письма, письма: «Уверяю Вас, что чувства, которые я к Вам испытываю, нечто совершенно небывалое, нечто такое, чего мир не знал, что никогда не существовало и что вовеки не повторится!»

Или: «О мой горячо любимый друг, я постоянно, день и ночь, думаю о Вас, и с такой бесконечной любовью! Каждый раз, когда Вы обо мне думаете, Вы спокойно можете сказать: “Мой образ стоит теперь перед его глазами, и он поклоняется мне”. Это буквально так».

Мы не можем сомневаться в искренности этих писем, точнее, у нас нет права на сомнения. Но ведь известно, что в то время письма нередко вскрывались соответствующими службами. Особенно письма из России в Европу. Может, и не все, но вскрывались. Могли прочитываться кем-то и письма Тургенева… А он вел себя как горячо влюбленный и в письмах и в жизни. Лишь в 1845 году вернулся в Россию, но уже в январе 1847 года снова помчался за границу, едва узнав, что у Виардо начинаются гастроли в Берлине. Затем он сопровождал ее во время гастролей в Лондоне и Париже.

Сохранились некоторые его письма того периода:

«Ах, мои чувства к вам слишком велики и могучи. Я не могу жить вдали от вас, – я должен чувствовать вашу близость, наслаждаться ею, – день, когда мне не светили ваши глаза, – день потерянный».

А вот другое письмо: «Здравствуй, моя любимая, самая лучшая, самая дорогая моя женщина… Родной мой ангел… Единственная и самая любимая…»

Письма весьма откровенны. Отчего же так спокойно реагировал на них супруг Полины Виардо? Не могла же она скрыть эту страстную переписку. Во всяком случае, всегда тайная переписка может стать явной. А писем было слишком много…

Были, конечно, и просто о творчестве: «Господи! Как я был счастлив, когда читал Вам отрывки из своего романа (Тургенев читал своей возлюбленной роман “Дым”). Я буду теперь много писать, исключительно для того, чтобы доставить себе это счастие. Впечатление, производимое на Вас моим чтением, находило в моей душе стократный отклик, подобный горному эху, и это была не исключительно авторская радость».

Кстати, относительно того, что Тургенев сделал ее первой читательницей, слушательницей и ценительницей своих произведений,

Об этом Полина Виардо писала так: «Ни одна строка Тургенева не попадала в печать прежде, чем он не познакомил меня с нею. Вы, русские, не знаете, насколько вы обязаны мне, что Тургенев продолжает писать и работать».

Ну а на пересуды об их отношениях она ответила очень твердо и вразумительно: «Сорок лет прожила я с избранником моего сердца, вредя разве что себе, но никому другому. Какое право имеют клеймить нас? Чувства и действия наши были основаны на законах, нами принятых, непонятных для толпы. А положение наше было признано законным всеми, кто нас любил».

Ну а теперь вспомним крылатую фразу: «Тот, кто счастлив в любви, становится семьянином, кто несчастлив – писателем или философом».

Так счастлив или несчастлив в любви был Иван Сергеевич Тургенев?

С творчеством Тургенева мы знакомимся еще на школьной скамье. Но при изучении творчества писателя в школе внимание учеников на том, откуда взяты те или иные коллизии, не заостряется. Особенно это касается книг о любви. Произведения в этих случаях редко сопоставляются с этапами биографии писателя. В программе определено, что надо изучать и как изучать, – в советское время необходимо было выискивать те или иные эпизоды или сцены, которые можно использовать для бичевания порядков дореволюционной России.

А между тем зачастую писатели вовсе не ставили перед собой задачи бичевать государственное устройство. В своих произведениях они показывали героев эпохи…

Вспомним лермонтовского «Героя нашего времени». Писатель, как иногда говорят, инженер человеческих душ. Вот и исследовали наши классики именно души человеческие. Ну а эпоха, эпоха служила только фоном, на котором высвечивались те или иные исследования.

Тургенев почти непрерывно сопровождал певицу во время ее многочисленных гастролей. В Россию приезжал не часто, но во время этих приездов успевал завести новые романы.

И это несмотря на большую любовь к Полине Виардо?!

Всех увлечений, которые пережил Тургенев, видимо, не счесть, поскольку далеко не каждый из них становился основой для очередного романа или повести. Были, конечно, и такие, что вдохновляли на целую плеяду стихотворений, ну и, конечно, на роман, повесть или рассказ, а то и на все произведения, вместе взятые.

Недаром Иван Сергеевич писал: «Всякий раз, когда я задумывал написать новую вещь, меня трясла лихорадка любви».

Уже стало традицией говорить о сорокалетней неиссякаемой любви к Полине Виардо. Но тогда почему же за эти сорок лет Тургенев не только завел немало романов, но и неоднократно делал серьезные попытки построить семью?

Так, в 1854 году Иван Сергеевич стал серьезно подумывать о женитьбе на Ольге, дочери одного из своих кузенов. Тургеневу было 36 лет, девушке – 18. Разница, конечно, немалая, но в то время в России такое не было исключением. Мужчины вообще женились в основном не в ранней молодости, а в возрасте где-то тридцати лет. Иногда и позднее. Так что ничего удивительного не было в том, что Тургенев воспылал нежными чувствами к юной Ольге и даже готов был сделать предложение. И девушка отвечала на его чувства чувствами, еще более сильными и, несомненно, значительно более искренними.

Загрузка...