– Сэр, ради бога… – Капитану Вильямсу очень хотелось схватиться за голову и хорошенько ее потрясти. Может быть, тогда мысли придут в порядок и жизнь сделается такой же спокойной, каким было море при отплытии из Кале… пока внезапный шторм не взбаламутил и его, и странного пассажира.
Шторм, впрочем, улегся так же внезапно, как и возник, а вот приступ безумия, овладевший лордом Макколом, затягивался. И поэтому больше, чем свою голову, капитану Вильямсу хотелось потрясти сейчас молодого человека, чтобы наконец вразумить его. Впрочем, тот и так выглядел потрясенным, даже чересчур.
– Сэр, послушайте, – начал с самого начала капитан Вильямс, на всякий случай убирая руки за спину. – Подумайте о своем положении в обществе. Вы происходите из родовитой, почтенной семьи, вы – граф, вы – лорд.
– Я всего лишь один год лорд, но уже двадцать пять – подданный ее величества британской королевы, – буркнул пассажир.
– Да неужели вы сочли себя обязанным…
– Я не могу поступить иначе, – тихо проговорил лорд Маккол. – Она назвала меня подлецом, и видит бог, у нее есть все основания так говорить.
– Вы, помнится, рассказывали, будто в России непокорным слугам… р-раз! – и нет головы? – произнес капитан задумчиво.
Лорд Маккол помолчал, потом, криво усмехнувшись, молвил:
– Ну, я наплел всяких баек, чтобы убедить вас взять нас с нею на борт. Правда лишь в том, что я роковым образом вмешался в судьбу этой несчастной, и теперь честь моя требует, чтобы я искупил свою вину перед ней.
Капитан задумался. Мрачный взор молодого человека не на шутку встревожил его. О боже, с таким богатством, внешностью, знатностью… Впрочем, Вильямс, истый англичанин, не хуже Десмонда понимал, что самый суровый суд, которому подвергается когда-либо джентльмен, – суд его собственной совести. Ну что ж, капитан исполнит требуемое лордом Макколом. Но все-таки он сделал еще одну попытку образумить молодого человека:
– А нельзя ли, сэр, подождать до прибытия в Дувр? Там вы отыщете более компетентных людей… В конце концов, остался какой-нибудь час пути…
– Не лукавьте, капитан! Вы прекрасно знаете, что на море полный штиль, и неведомо, когда паруса вновь наполнятся попутным ветром, – укорил Маккол. – Кроме того, я сообщил о своем прибытии, меня будут встречать, и я не желаю подвергать бедную женщину новым унижениям в присутствии слуг. Они и подозревать не должны о ее прежнем двусмысленном положении!
– Бог с вами! – воскликнул добросердечный капитан, осознав полнейшую тщетность своих усилий. – Вы меня убедили, сэр. Ведите ее сюда.
Маккол не двинулся с места. Его опущенное лицо вспыхнуло.
– Не могли бы вы пойти со мной в каюту, – чуть ли не умоляюще шепнул он. – На берегу я тотчас пошлю по лавкам, но пока…
Вильямс понял. Маккол не хотел, чтобы кто-то увидел злосчастное существо, которому выпала такая счастливая карта, в отрепьях.
«Зачем, зачем я дал себя уговорить и взял их на борт? – подумал он в отчаянии. – Тогда они бы не попали в шторм, от которого достопочтенный лорд спятил!»
Но ничего уже нельзя было вернуть назад. И сказать было нечего.
– Ну пойдемте, коли вы уже решились… – только и буркнул капитан. И добавил мысленно: «Погубить себя». Затем, достав из шкафчика толстую книгу в кожаном переплете, вышел из каюты, стремясь как можно скорее сложить с себя тягостную обязанность.
За ним двинулся и лорд Маккол, вспоминая подавляющую сцену.
Едва услышав исполненный возмущения возглас: «Оставьте меня, сударь! Вы с ума сошли?» – Десмонд почуял неладное и, вскочив с постели, растерянно замер перед распростертой девушкой, пристально вглядываясь в ее лицо, сделавшееся вдруг совсем иным – гневным и оттого незнакомым.
Ничего пока не понимая, Десмонд начал торопливо напяливать на себя одежду, но мокрая ткань налезала с трудом. Не совладав со штанами, он вновь потянул их вниз… и с постели донесся исполненный ужаса вопль. Обернувшись, он увидел, что девушка сидит, поджав колени к подбородку, с расширенными от испуга глазами…
Почему он вдруг стал внушать ей такое отвращение? Или Марьяшка забыла, какая дрожь только что сотрясала ее тело, как туманились глаза? Неужели дневной свет вызвал приступ чрезмерной стыдливости?
Желая успокоить бедняжку, Десмонд развязал узелок, в котором она держала сменную рубаху, и протянул ей, мешая русские и английские слова, как изъяснялся с ней обычно:
– Cold… Ship… волны – бух! На палуба. Сухое dress надевать, Марь-яш-ка…
– Какая палуба? Что за тряпье вы мне суете? И какая я вам Марь-яш-ка, сударь?!
Она, в точности так же ломая язык, как Десмонд, произнесла свое имя, однако все остальное было почти безупречной английской речью, и он остолбенел.
Вдруг тяжесть легла на его сердце. Годы спустя Десмонд не раз думал, что прозрение настигло его уже тогда, и если бы он дал себе труд осмыслить все странности, его жизнь могла бы сложиться иначе. Да, все могло бы быть иначе, если бы… Если бы она хотя бы позаботилась прикрыть наготу, прежде чем пускаться в дальнейшие расспросы!
– Позвольте спросить, где мое платье? – вскричала Марьяшка, сурово взглянув на него и став на колени, так что все ее дивное тело вновь открылось Десмонду.
– Его пришлось выбросить. Но не тревожься, в Англии я куплю тебе новое. И не одно, а сколько пожелаешь! – раздраженно ответил Десмонд.
О, каким облегчением было не коверкать язык в несусветных русских словах! Он улыбнулся, но не получил ответа на улыбку. Заломив бровь, девушка взглянула на него с презрением:
– В Aнглии? Вы? Да кто вы такой, чтобы я позволила… Поверьте, сударь, я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве!
– Вы принадлежите мне! – рявкнул Десмонд, взбесившись от ее бессмысленной заносчивости. – Что бы вы ни говорили, что бы ни возомнили вдруг, вы – моя собственность! Советую вам помнить свое место и впредь не забываться!
Едва выговорив последние слова, он пожалел и о них, и об интонации, с которой они были сказаны. К чести его, следует добавить, пожалел еще прежде, чем девушка подалась всем телом вперед и влепила ему пощечину.
Удар был не по-женски увесист. Десмонд едва удержался на ногах, а девушка так и рухнула плашмя, чудом не скатившись с гробовидного ложа. Ее прелестные округлые бедра оказались выше головы, и Десмонд не совладал со внезапно вспыхнувшей яростью – наградил ее увесистым шлепком. Марьяшка так и взвилась.
Десмонд усмехнулся: он слышал, что некоторые женщины безумно возбуждаются во время таких вот милых игр. Но… так не похоже на прежнюю Марьяшку. И вдруг сообразил: да ведь она не в себе! Как там, в бане. Марьяшка снова позабыла прошлое.
Марьяшка, вскочив на ноги, налетела на него, но что была ее сила против мужской силы! Он хотел привести ее в чувство, прекратить припадок безумия. И был только один способ…
Она билась, рвалась, но он вновь бросил ее на кровать, прижал всем телом. Марьяшка хрипло стонала, а Десмонд бился, утоляя свою страсть…
Он еще долго лежал, придавив слабо вздрагивающее тело. Девушка больше не вырывалась, не кричала, только тихо плакала. Слезы лились неостановимо, и щека Десмонда, прижатая к ее щеке, стала мокрой. Наконец он озяб и нашел в себе силы сползти на пол. Ноги не держали – он сел, с тупым удивлением осознавая: в первый раз в жизни он не испытал никакого удовольствия. Куда горше оказалась мысль, что впервые тело этой женщины билось и трепетало не от наслаждения, а от ненависти.
Десмонд вяло принялся в очередной раз переодеваться, сам себе удивляясь: почему он ощущает себя сейчас по меньшей мере убийцей?
Надо заставить ее одеться. В каюте довольно холодно.
Десмонд набрался храбрости, поднял рубаху, валявшуюся на полу комом, осторожно подступил к постели, прокашлялся… Девушка резко села, обернулась к нему, выхватила рубаху и стремительно напялила ее на себя.
Сердце у Десмонда колотилось как бешеное, и он понял, что не на шутку испуган – испуган лихорадочно блестящими глазами, мрачным и решительным выражением ее лица. Что… что она ему скажет сейчас?
– Сколько они вам заплатили? – с ненавистью спросила она.
…Что бы ни сказал ей этот человек, Марина ему не верила. Хотя концы с концами кое-где сходились. Она-то думала, что как обмерла в его объятиях в баньке в рождественскую ночь, так и пробудилась в новой дрожи наслаждения в полутемной комнатушке, где пахло соленым ветром. Когда он овладел ею, наполняя тело восторгом, душа и ум ее метались впотьмах, не в силах осмыслить свершившееся, понять, какая страна открылась ей за уснувшими зеркальными водами Леты. Проще всего было поверить, что в баньку все-таки явился к ней черт.
Память возвращалась к ней с толчками крови, пульсирующей от наслаждения. Вот Герасим с незрячими от похоти глазами нависает над ней, вот она отбрасывает его, и голова его вдруг издает страшный треск, и от нее отлетают, как показалось обезумевшей от ужаса Марине, деревяшки… Вот какой-то сухопарый Клим учит ее кланяться в ножки, твердя, что она – смертоубивица, и кабы не добрый аглицкий барин по имени Милорд, шагать бы ей в Сибирь… Вот растерянные светлые глаза встречаются с ее глазами, жаркое тело прижимается к ее телу… Она смутно помнила, что не раз принадлежала ему, он владел ею как бы по праву, а ей и в голову не восходило отказывать…
Теперь этот человек уверяет, что она была в забытьи, себя не помнила, а поскольку первая встреча их случилась в баньке, вдобавок одета Марина была самым убогим образом, он и принял ее за деревенскую девку, готовую на все. Еще он твердит, будто желал спасти ее от расплаты за свой же грех – убийство Герасима. Что заботится о ее благе, намеревается даже в Англию забрать с собою. И там она будет жить…
– Кем жить? – спросила Марина ехидно. – Прислугой? Игрушкой вашей? А ну как прискучу? Тогда на улицу?
Мужчина отвернул надменное лицо, на которое Марина взирала с отвращением. А ведь в баньке ей он пришелся по сердцу… Но теперь она помнила одно: унижение, которое испытала только что по его вине, когда он брал ее силою. И не сомневалась: все, что он плетет, – ложь.
На самом деле было так: она пошла гадать в баньку, и ее выследил Герасим. «Заблудившийся лорд» (да, Россия – извека страна чудес, но чтобы английские лорды шатались в богом забытой глуши…) пришел раньше и обольстил Марину. Нет, она признавала, что не противилась ему. А какая женщина устояла бы? Теперь-то ей понятно, что он – гнусный наемник, за деньги готовый на любую низость, но тогда откуда ей было знать? Нет, она снова сбилась с мысли…
Итак, «лорда» подкупили ее тетка с дядюшкой – в том у Марины не было сомнения. Немало авантюристов попало в Россию в те времена: бесчисленные французские «графы» да «маркизы», якобы бежавшие от гильотины, были просто искателями легкой наживы. Мог затесаться среди них один англичанин? Вот и затесался на Маринину погибель. Очевидно, тетушка с дядюшкой рассудили, что чем большее расстояние отделит племянницу от дома, тем лучше. Поэтому выбор злодеев-опекунов, решивших оставить за собой богатства бахметевские, и пал на «лорда». Он получил немалые деньги, попользовался девичьей доверчивостью, прикончил не вовремя явившегося Герасима, что было единственным его добрым делом, а потом увез Марину, опаивая ее каким-то зельем и внушая, будто она – холопка, годная лишь прислуживать и ублажать своего господина…
Марина так вонзила ногти в ладони, что едва не закричала от боли. Но боль отрезвила ее и удержала от единственного, чего страстно хотелось сейчас, – убить разбойника, злодея, погубителя ее жизни. Довольно и того, что в России о ней теперь идет слух как об убийце. Княжна Марина Бахметева убила лакея и сбежала, убоявшись правосудия… Нелепость! Хотя клевету тетка с дядей могут распустить всякую.
Как же они объясняют исчезновение племянницы? Марина невесело усмехнулась: да кто о ней спросит? Все небось и забыли о ее существовании.
А все из-за этой английской голи перекатной, воровского «лорда», который намерился поправить свои обстоятельства ценою чести, жизни безвинной девушки! Но Марина усмирила поток гневных мыслей. Все-таки он не убил ее, хотя и мог. И с собою забрал, не кинул на обочине беспамятной.
Она взглянула в угол, где сидел, устало понурив плечи, «лорд». И тут же осенило: не дурак, вот и не убил! Какой подарок был бы опекунам: найти племянницу мертвой и пустить погоню по следу убийцы! Они – неутешны, они – чисты, они получают баснословные бахметевские богатства. А его – на правеж. Не поверят ведь, что он был подкуплен…
И вновь уныние овладело Мариной. Нечего и думать – ему противиться. Какая же силища скрыта в его худощавом теле! Если он опять… Нет, она никогда больше по своей воле…
Зачем он вдруг встал? Марина приоткрыла рот, готовая закричать…
Конечно, над всем, что Марьяшка… нет, Марина… тут наплела, посмеялся бы всякий здравомыслящий человек, однако Десмонд почему-то поверил ей сразу, лишь только услышал из ее уст почти безупречную английскую речь. Теперь понятно, почему «Марьяшка» оказалась столь способна к изучению иностранных языков – и столь бездарна как прислуга. Ей ведь и самой всю жизнь услужали – и звали, конечно, не Марьяшкою, а Мариной Дмитриевной, вашим сиятельством, княжной! А он-то…
Олег тоже хорош – не признал свою соседку. Хотя он, помнится, говорил, что барышню держат в строгости… не видел ее давно… Господи, ну за что она виноватит Десмонда?! Он ведь хотел спасти ее! И почему-то мысли не возникло пойти и объяснить недоразумение перед хозяевами имения. Да он просто-напросто не в силах был расстаться с этой красотой, внезапно открывшейся ему посреди вьюжной, хмельной ночи. Словно бы среди сугробов расцвел вдруг цветок… в сердце его расцвел!
Никогда не надо подавлять первых побуждений! Захотелось застрелиться, узнав, что обесчестил русскую княжну, силою увез из родного дома и продолжал бесчестить в течение нескольких недель, – вот и надо было тотчас же стреляться. Теперь был бы избавлен от объяснений. Да и что тут можно объяснить? Что их первая встреча в очередной раз доказала правоту великого Сервантеса, сказавшего: «Между женским „да“ и „нет“ иголка не пройдет!»? Но истинный джентльмен скорее откусит себе язык, прежде чем скажет благородной даме: вы, сударыня, хотели меня так же, как я вас! Нет, она помнит лишь то, как он насиловал ее сегодня. И хуже всего, что жгучий стыд уживался в его душе с отчаянием. Не будет больше сладостных вздохов, нежности лона. Ох, как она уставилась на его бедра, какой ужас в этих глазах!
Ничего. Он загладит свою вину. Есть только одно средство спасти ее честь и свою – жениться. Но… что начнется дома?! И тут же Десмонд вспомнил: ничего не начнется, потому что «начинать» некому. Да, он теперь сам себе господин, и никто не посмеет ему возражать, даже если он явится в родовой замок Макколов в сопровождении целого гарема. Нет, его родне и фамильным привидениям бояться нечего: он привезет с собою всего лишь… жену. Леди Маккол.
Он выпрямился, расправил плечи и проскрежетал:
– Прошу вас оказать мне честь и стать моей женой!
Бог весть, чего Десмонд ожидал после этих слов… Обморока, рыданий… Если бы она кинулась ему на шею… Кажется, еще ни о чем на свете он не мечтал так страстно – и так напрасно. Ибо девушка, сузив глаза, отпрянула и прошипела в ответ:
– Да я лучше умру!
…На море по-прежнему царил полный штиль. Прежде капитану Вильямсу только слышать приходилось о таких внезапных переменах погоды, тем паче – в исхоженном вдоль и поперек Ла-Манше. Он знал, что моряки, желая в шторм провести корабль в какую-нибудь укромную бухточку, выливают на взбунтовавшиеся волны несколько бочек масла. И чудилось, некая всевластная рука проделала то же самое со всем проливом, усмирив бурю внезапно и бесповоротно. Море стояло, как неподвижное стекло, великолепно освещаемое закатным солнцем.
Так гнусно на душе у Вильямса не было с тех пор, как он бросил тело злосчастной маркизы Кольбер в море. Найти упокоение в родимой земле она не имела возможности, а в чужой, английской, – не захотела, вот и завещала свое тело морским волнам, которые, может быть, коснутся когда-нибудь любимых французских берегов. И ведь похороны случились приблизительно в этом месте! Проклятое, заколдованное место…
Капитан покосился на лорда Маккола, идущего рядом. Подбородок выпячен, плечи развернуты, голова вскинута – вид надменный и уверенный. Никто не угадает, какие кошки скребут на душе у молодого, красивого, богатого – и столь злополучного человека. Вот живое подтверждение высказывания, что блестящая наружность и блестящее положение в обществе никого не делают счастливым.
И с этой мыслью капитан Вильямс вошел в единственную пассажирскую каюту на пакетботе, в которой ему предстояло совершить нечто столь несусветное, что он малодушно предпочитал думать, будто спит и видит сон.
Он ожидал узреть девицу, рыдающую над потерей своей чести, однако довольную предстоящим браком с высокородным джентльменом. Представлялось ему и алчное лицо авантюристки, с трудом скрывающей восторг, что в ее сети попал человек с таким положением и богатством. Однако от картины, ему открывшейся, Библия вывалилась у капитана из рук и с грохотом ударилась об пол – картина напоминала не приготовления к бракосочетанию, а скорее сценку из жизни дома умалишенных. Обмотанная обрывками простыней по рукам и ногам, к кровати была привязана полуголая девушка. Лицо ее наполовину скрыто тряпками, а глаза сверкали отчаянием и ненавистью.
– Немного странный наряд для невесты, вы не находите, милорд? – выдавил капитан Вильямс.
– Вы правы, капитан. Мне он тоже не по вкусу. Однако ничего другого я не могу ей предложить. Впрочем, не сомневайтесь: едва мы окажемся в Дувре, моя жена получит лучшее из того, что найдется в тамошних лавках, а уж в Лондоне на Бонд-стрит она может устроить истинную оргию покупок.
Тело на кровати слабо забилось… Слова «моя жена» вызвали у девушки ярость! Но почему? И тут его осенило: похоже, она не хочет выходить замуж! Но ведь это удача для милорда, зачем же он…
– Обряд венчания предполагает слова «да» или «нет», сказанные женихом и невестою, – сухо промолвил Вильямс. – Сдается мне, я услышу от дамы только «нет», а потому позвольте мне откланяться и вернуться позднее, когда вы договоритесь получше.
– Получше мы не договоримся, – покачал головой Маккол. – Моя невеста заявила, что скорее умрет, чем выйдет за меня замуж. Ну а я скорее умру, чем смогу жить с пятном на моей чести и совести. Прошу вас отступить от правил… и обвенчать нас.
– Но я не могу, не могу… – в совершенной растерянности забормотал капитан, подхватывая с полу Библию и пятясь к двери. – Я совершенно не могу…
– Можете, – успокоил его Маккол, заступая путь и выхватывая из-за борта сюртука пистолет. – Видите? Он заряжен. Поэтому, капитан…
Вильямс вытаращил глаза. Не от испуга, нет! От безмерного удивления. И ему внезапно сделалось жаль безумца, который напоминал обреченного, который угрожает смертью своему палачу, требуя, чтобы тот поскорее отрубил ему голову.
– Вы, сударь, спятили, – сказал капитан сердито. – Извольте, я исполню вашу волю. Спорить с сумасшедшим? Слуга покорный! Мне только хочется узнать, что вы предпримете для того, чтобы леди сказала вам «да»?
– Сейчас узнаете, – кивнул Маккол, перехватил пистолет левой рукой, а правой дернул какую-то завязку, сорвав ткань с лица девушки.
Она глубоко вздохнула, но прежде, чем хоть один звук вырвался из ее рта, Маккол с ловкостью фокусника выхватил из-за пояса еще один пистолет и уткнул ей в висок. Девушка содрогнулась – и замерла с приоткрытым ртом, устремив на Вильямса остановившиеся от страха глаза.
– Вы… вы не посмеете… – пробормотал капитан.
– Хотите рискнуть? – усмехнулся Маккол, и Вильямс увидел, как дрогнул его палец на спусковом крючке. – Девиз нашего рода: «Лучше сломаться, чем склониться!» Клянусь, я убью ее на ваших глазах, и виновны будете вы.
– Как так? – опешил Вильямс.
– Ну вам же хочется поглядеть, хватит ли у меня решимости, – невозмутимо пояснил Маккол. – А я человек азартный. Ради того, чтобы свою правоту доказать, пари на выстрел заключал. Поэтому, если вам угодно…
– Нет! – хрипло выкрикнул капитан, ненавидя себя за малодушие.
– Вот и хорошо, – кивнул Маккол. – Венчайте нас, да поскорее. А если вам кажется, что на один из вопросов леди ответит «нет», пропустите этот вопрос.
Но она ответила «да». А что ей еще оставалось делать?