Раздрыганная маршрутка еле-еле тащилась, но из-за шума и скрежета, который она производила, казалось, что ехали очень быстро. За окном мелькали чёрные проплешины выжженной травы на полях и однообразные сосны; сквозь кроны их пробивалось слепящими лучами утреннее майское солнце; пышные иглы делались от этого чёрными и мрачными, вкупе с палом слегка портя радостное впечатление от начинающегося лета. Из-под ног пыхало почему-то жаром, а сверху, из приоткрытого люка, прохладный ветер нахально трепал на голове чёлку. После вчерашнего обморока на остановке Андрей чувствовал себя совершенно разбитым. Прежде никогда такого с ним не случалось. Нервы окончательно сдали. В сумасшествии контуженного сомневаться не приходилось. Но, с одной стороны, он продолжал чувствовать себя виноватым, а с другой, Александрыча было по-человечески жаль. К гадалке не ходи – дочь пропала с концами. Сгинула в этих болотах. Андрей содрогнулся. Картины в голове рисовались одна страшнее другой. Успокаивало лишь то, что всего-то недельку надо перетерпеть. Завтра, двадцать второго мая, будет полнолуние. Специально купил в книжном лунный календарь огородника, чтобы наверняка удостовериться. Поставить три креста, пусть даже и не за три дня, а, скажем, за пять… Да даже пусть и за семь. Что тут может быть такого сложного? В первый день, допустим, будет и страшно. Болото. Ночь. Мысли об утопленниках. Но ко второму уже можно как-то свыкнуться с этим. Пить только нельзя, а то и сам чего доброго сгинешь. Держать себя в руках – это всё, что от него требуется. Разумеется, никто по завершении ритуала не воскреснет. Но кресты поставить – это как грех свой замолить. Камень с души – и свободен! И всё как обычно. Смена – выходной, смена – выходной… А может выйти так, что и немного другой камень на шею? Что там ещё за дядя Боря такой, который должен всё объяснить? От науки какой-то. Какой такой науки? Болотография? Болотоведение? Слыхом не слыхивал. Нет. Тут либо Александрыч по-настоящему сбрендил, либо напрасно не стал поступать в театральный, имея несомненный актёрский дар. Как же просто всё было и хорошо до вчерашней ночи. Почему человек никогда не ценит своего обычного счастья? Вопрос, на который не существует ответа. Может, жизнь – это что-то немного другое, а вовсе не простое, незамысловатое счастье. И нет на это счастье мещанское у человека никаких прав. Мучиться должен человек, страдать, откапывать из глубин надсады своей аргументы. Андрей вспомнил, как, очнувшись на остановке, бросился было к дому Леры, чтобы непременно поговорить с ней. Он усмехнулся про себя. Надо же быть таким дурнем. Как дитя малое. Хорошо, что сообразил и вовремя вернулся домой. Про обещанные десять миллионов думать было по-прежнему неприятно. Ведь понятно, что бред. Раз ничего не найдём – значит и денег не жди. Издержки моральные Торквемада, конечно, оплатит. Но надо ли оно Андрею? Эта тайна, известная только им двоим, будет терзать не только его, но и Петра Александровича. Это уж точно. Тут и психологом быть не нужно. Не пришлось бы вообще искать себе новую работу, да как можно дальше от старой.
От одного окна до другого мимо Андрея летала муха. Видимо, её поражала меняющаяся каждую секунду панорама. А Андрей подумал, что это странно, что муха так вот поперёк движения летает, при том что ей ведь и вперёд вместе с маршруткой тоже двигаться нужно, чтобы не шмякнуться головой о заднюю аварийную дверцу. Совершеннейшая механика, продуманная природой. В отличие от этой колымаги.
Маршрутка крякнула и высоко подпрыгнула на каком-то ухабе. Сзади загремели пустые канистры, и люк сверху захлопнулся. Уже с утра подвыпивший пассажир покрыл шефа отборным матом, что-то бубня про бутылки. Шофёр на это никак не отреагировал, только чуть громче сделал радио на магнитоле. Там пели «Мальчик хочет в Тамбов».
Четыре часа добирались до двести шестьдесят четвёртого километра, у которого Андрею следовало сойти. Солнце стояло в зените. С севера медленным караваном наплывали фиолетовые тучи, предвещавшие дождь. Нужно было спешить. Кроме него, выходить здесь больше никто не собирался. Ну и хорошо. Собеседники ему сейчас ни к чему. Тянуло в животе; рюкзак, набитый вещами первой необходимости, показался тяжелее, чем утром. Андрей повертел в руках тетрадный листок, на котором карандашом был небрежно набросан план маршрута от поворота на Болотную до сторожки. Именно его Торквемада назвал картой. Особо жирно были выделены кресты, которые где-то на неведомых просторах следовало установить. А начало пути где-то тут. Андрей внимательно оглядел придорожные ели, выискивая поворот. Но ничего похожего даже на тропу нигде не имелось. Чуть дальше по забиравшей вправо дороге он заметил тощие железные стойки в форме рогатки. На одной из этих стоек, словно оборванная резинка, болтался и гремел от ветра скрюченный указатель. За столбами как раз и открылся нужный ему поворот. На оторванном указателе он смог прочитать только три буквы, перевёрнутые вверх ногами: «лоБ». Ага. То бишь при повороте на сто восемьдесят градусов – «Бол». А это то, что как раз нужно. Можно было сойти здесь, у поворота. Зачем было у километрового столба – непонятно.