Полметра ночного морозного снега выровняли склоны так, что можно было мочить напрямую. Небольшой контруклон увел меня вправо, я притормозил и увидел Леху, летящего на здоровенный бугор, от которого начинался выкат к канатке.
– Йо-го-го! – завопил Леха, и природный трамплин выстрелил его в голубое небо. Леха взмыл метра на два, распрямился, распахнул руки навстречу ветру и выдал крик орла. Приземлился в мягкий пух, отсел было назад, но удержался, выровнялся и в разнузданном браккаже вылетел на поляну перед подсадкой. Следом выкатился на поляну и я. Леха уже снял со спины свой увесистый рюкзак и увлеченно копался в нем.
Сказочный снежный мир дышал мне в лицо, смотрел мне в глаза всеми оттенками белого. Я достал свой карманный «Кэнон» и…
…Толстяк. Невысокий бородатый толстяк сидел на перилах возле подсадки и жевал зубочистку. Где-то я его видел. Где?
Я повернулся к Лехе. Леха сделал глоток амброзии из увесистой фляги и хрипло захохотал.
– Это было оксигенно! – гроулом выдал он. Потом метнул мне флягу, выщелкнул себя из громоздких лыж и рухнул навзничь в белую пену. Яркий снег искрил в утреннем солнце.
Вчера мы заночевали в ресторане на высоте 3200 и сегодня первыми раскатали Валлон после ночного снегопада. Километры нетронутой целины возбудили нас, и наш проезд можно было снимать в ски мувисах. Были скалы и дропы, шлейфы невесомой снежной пыли, слалом среди сосен, феерические уборки и скикросс с могулом на выкате. Минуту назад мы с воплями вылетели к подсадке, и тут еще никого не было.
А сейчас сидит толстяк и жует зубочистку.
– Хай! – махнул я толстяку. – Ду ю вонт сам дринк?
Леха запустил в меня снежком и врезал гроулом прямо со своего лежбища: «…на белом-белом покрывале я-а-нваря, не прогоняй меня моро-оз…»
Ослепительно белый снежок быстро приближался к моей переносице. Он летел, вращаясь в горизонтальной плоскости на фоне ярко-голубого утреннего неба. В этот момент я посмотрел толстяка. Тот помахал мне зубочисткой так, словно он Караян или, в крайнем случае, Гергиев. Снежок подлетел совсем близко, и мне пришлось наклониться и повернуть голову. Снежок чиркнул по онейловской шапке и бессильно зарылся среди своих пушистых родственников.
Я снова взглянул на толстяка. Но ни Караяна, ни даже Гергиева на перилах уже не было. Там вообще никого не было. Леха продолжал исторгать: «…хочу побыть немного я-а-а на белом-белом покрывале я-а-нваря», постепенно переходя с гроула на скрим…
Окружающие нас елки, как настоящие горцы, в белых бурках и белых папахах, загадочно молчали.
– Леха, – окликнул я. – Эй! Старикан!
Вообще-то, Лехин ник – Стар. Но мне нравится называть его Стариканом. Просто у меня хреновая дикция и односложные слова в моем исполнении иногда понять невозможно. Да и слово «Старикан» мне нравится гораздо больше. В нем есть ритм, настроение, в нем есть брутальное секси, как говорила одна поэтесса из Риги.
Леха поднял себя и свои эндорфины с белого покрывала и воззрился на меня. В его глазах плескалась радость, энергия и блаженство. В моих – вопросы и сомнения.
– Ты видел? – спросил я.
Леха странно посмотрел на меня:
– Ты о чем?
– Там, – показал я на перила, – сидел толстяк.
Старикан широко поставил ноги, растопырил пальцы, по-диджейски задвигал руками и забормотал:
– Там сидел толстяк,
а здесь танцевал хомяк,
оттуда пришел поляк
и снова ушел в поля
с отвешенными люля.
А этот пропавший толстяк —
Может, он был холостяк?
с наколками на кистях
и понимал в снастях,
странствиях и страстях?
Манила его земля,
березы и тополя,
и вот на канатке в Ля
мы встретили… труля-ля… – наконец выдохся Старикан.
Мы осторожно подошли к перилам, где, по моим наблюдениям, ранее сидел бородач с избыточным весом. Но ни на перилах, ни рядом никаких следов не было. Сразу за перилами начинался обрыв. В обрыве тоже было безлюдно.
– Тебе показалось, – мудро и заботливо сказал Старикан.
– Я не согласен, – парировал я. – Мое возбужденное павдердэем сознание могло бы создать развратных азиаток, широкобедрых скандинавок, но! – толстого бородатого коротышку?!
Короче, я не согласен! Там кто-то был!
Тут со стороны «Шанселя» послышались радостные вопли, и на просеку под канаткой выкатились разноцветные бордеры. В ресторанчике, что над озером, есть приют для ночевки. Оттуда они, видимо, и катили.
В странном состоянии ума и души должен пребывать человек, выбравший судьбу бордера. Широкие сползающие штаны, навсегда связанные ноги, глупые принты, отказ от связной речи и логики – какие же ужасные преступления совершили эти люди, за что они так наказали себя, какие грехи пытаются они искупить, ступая на столь бессмысленную стезю? Не знаю. Терзаюсь раздумьями. Много раз говорил я с ними, их детский лепет умилял меня, но ни на йоту не приближал к ответам на озвученные вопросы. (Ладно, ладно. Под пытками вынужден признать, что это – шутка)))))
И разноцветные бордеры врезали рок-н-ролл в этой сонной снежной сказке. Да, было на что посмотреть.
Пестрым ручьем катились они по белой просеке, поочередно исполняя какие-то свои бордерские мисти да корки, и вскоре выкатились на поляну к нам с Лехой. Яркий и шумный клубок бордеров распался, и мы увидели компанию из четырех парней и девушки. Они ошалело смотрели на нас, как на привидений. Они точно не ожидали никого здесь встретить, и вот на тебе!
Яркие одежды ластоногих раскрасили наш акварельный пейзаж такими смачными расцветками, словно граффити Кандинского собор Святого Януария.
– Хай, незнакомые бордеры! – крикнул им я.
– Бонжур. Ай эм Стар, – скромно добавил Леха.
Один из бордеров, с прической Брайана Мэя, в зеленом кислотном комбезе, подъехал к нам и, еще не отдышавшись, радостно размахивая руками, взахлеб начал рассказывать и показывать свой сегодняшний спуск.
Пока я обдумывал мысль про то, как клево быть таким молодым и шумным, Старикан начал тоже что-то вещать, причем одной рукой он изображал феерическое катание, а из другой руки поил бордера амброзией.
Вдруг опоры канатки вздрогнули, струны тросов завибрировали, ролики скрипнули и прокрутились. Легендарная лягравская канатка начала новый трудовой день.
Лягравская канатка – дорога с непростой судьбой. Построена в 1976 году. В том же году ее взорвали зеленые террористы. Зеленые! Карл! Воинственные природолюбы взорвали самую чистую канатку Франции. Да, Карл, да, в доброй тихой Франции сорок лет назад милые французы решали споры таким способом. В 1986 дорогу обанкротили, и строили планы модернизации, но ее создатель Denis Creissels выкупил подъемник. И оставил все, как было, как задумывалось.
И по сей день он является управляющим этим уникальным предприятием по заброске в горы социопатов, отрицающих общечеловеческую тягу к катанию по прилизанным трассам, психов, бегущих от протухшего комфорта и тошнотворной безопасности в бодрящие кулуары, к адреналиновым скалам и зубодробительным полям, чудаков, которым Вега, Денеб и Альтаир ближе любых мишленовских звезд.
Но хватит пафоса! Духовые и литавры замолкают, а к нашей поляне, к станции подсадки подъезжают пять кабинок.
Все кабинки заняты персоналом подъемника и продуктами для ресторанчиков на 2400 и на 3200. А… Нет! Одна свободна! Туда и направились Леха, я и пятеро юных бордеров.
И вот, умостившись всемером в шестиместной кабине, плотно осязая друг друга плечами и пятыми точками, мы начали возноситься к очередному оксигенному спуску в фантастическом капучино из солнца, взбитой ветром снежной пены и горячего кофе наших бурлящих желаний.
– Когда я был в Аргентине, – начал было Старикан… (Англо-франкскую речевую смесь моего друга удивительным образом понимают почти везде. Посему трудностей в разговоре с ластоногими не было.) (Ластоногие – так называют сноубордистов.)
– Вау, Шаганэ, он был в Аргентине! – перебил Брайан Мэй, обращаясь к девчонке из их банды.
– Вау! – тут уже офигел я. – Как ты ее назвал? Тебя зовут Шаганэ?
– Да. Моя бабушка была русской. А папа – армянин из Ахалцихе. Знаете, где это? – вдруг нараспев по-русски произнесла Шаганэ.
Мне тут же стало стыдно за кой-какие мои слова в кабинке.
– Да, конечно, на юге Грузии, рядом с Боржоми. Там…
– Знаю! Знаю! Там родилась та самая Шаганэ, – воскликнула юная франко-армянская пери.
«Шаганэ ты моя, Шаганэ,
Потому что я с севера, что ли,
я могу рассказать тебе поле…» —
запел Старикан хриплым баритоном. (Если вы еще помните, кто такой Joe Cocker, так я вам скажу, что Леха его уделал). Он игриво подмигивал, барабанил пальцами по биперу, бипер тоже подмигивал, а один из бордеров неожиданно достал губную гармошку и весьма достойно стал подыгрывать.
О, времена!.. Остальные бордеры схватили смартфоны и бросились записывать это haut concert.