Против своей воли Даша сильно волновалась. С одной стороны, она знала, что предусмотрела тысячу и одну мелочь, а потому все должно было пройти хорошо. С другой – все равно волновалась: вдруг что-то забыла, о чем-то не подумала и кто-то устроит скандал, из-за которого атмосфера в гостевом доме, таком удобном и уютном, станет невыносимой, и гости разъедутся, разочарованные, упрекая себя в том, что подписались на дурацкую авантюру. И Катя расстроится. Ее душевное состояние для Даши было очень важно.
Переживала она и из-за Сэма – прекрасно знала, насколько он может быть невыносим. Но как раз американец не создавал ни малейших проблем: люксом, в который его заселили, остался вполне доволен, про саму усадьбу, а также окружающую ее природу сказал, что они «wonderful», под ногами у Даши не путался, позволяя ей выполнять свои обязанности по встрече и заселению гостей. Сходил на озеро, задумчиво посмотрел на уток, вернувшись, выпил чашку кофе и улегся в номере с книжкой. Ну и слава богу.
Первой проблемой стал один из гостей – высокий, крепкий мужик в спортивном костюме, которому, казалось, все изначально не понравилось. При заселении он устроил скандал из-за двухместного номера, который ему пришлось делить с другим участником выездного ретрита. Он был готов доплатить, чтобы жить одному, но свободных номеров не осталось, а потому купировать скандал Даша не могла при всем своем желании.
Люксов в гостевом доме было два: один занимал Сэм, другой – Катя Холодова. Конечно, можно напроситься ночевать к Кате, на маленький диванчик в небольшой гостиной ее люкса, но Даша жила в номере на втором этаже, по соседству с Сэмом, которому могла понадобиться в любую минуту, а Катин люкс был на третьем. Постоянно бегать по лестницам представлялось довольно сомнительным удовольствием.
На втором этаже располагалось еще два номера: в одном поселился друг склочного мужика со своей девушкой, которые, наоборот, были всем довольны. А во втором – Анна Штейнер, австрийская подданная с русскими корнями, приехавшая в Москву проведать родителей и вдруг решившая отправиться на актерский ретрит в глубинку.
На третьем этаже, кроме люкса Кати, было еще три номера. В одной жила Паулина Колокольцева, ослепительная красавица, при виде которой скандальный мужик сразу начал пускать слюни. Возможно, его плохое настроение было как раз вызвано тем обстоятельством, что Паулина вежливо, но лихо поставила его на место, дав понять, что ничего у него с ней не выйдет. Этот момент Даша вспоминала с плохо скрываемым удовлетворением. В неприкрытом мужском интересе гостя (она специально посмотрела в своих записях, его звали Евгением Макаровым) было что-то столь непристойное, что даже подташнивать начинало.
Второй номер занимала пока не приехавшая Ольга Тихомирова с четырнадцатилетней дочкой. В тренинге принимал участие и ее сын, двадцатидвухлетний Илья, именно ему не повезло делить номер на первом этаже со склочником Макаровым. Последняя комната на третьем была занята той самой семьей с двумя детьми, которые успели забронировать гостевой дом еще до Даши. В другом номере на первом этаже жила приехавшая вместе с Дашей костюмер, отвечавшая за театральный реквизит и музыкальное сопровождение, и еще одна участница, Елизавета Мучникова, к своим тридцати годам сделавшая неплохую карьеру в Газпроме.
Никого не переселить, чтобы избежать скандала. Если только в самом деле попроситься жить к Кате, уступив Макарову свой номер. Вот только что делать с Сэмом? Даша и так чувствовала себя неловко, что притащила американца в глушь и собиралась почти на неделю предоставить его самому себе. Она честно предупредила его, что у нее будет много времени уходить на организационные вопросы и она не может уделять своему гостю много времени. Как ни странно, Сэм сразу согласился поехать.
– Я просто поживу в русской глубинке, – сказал он. – Попробую побыть в шкуре местного человека, с любопытством посмотрю на ваши спектакли. Я вообще люблю смотреть на то, чего не понимаю. А потом, когда ты освободишься, мы проведем в Переславле еще неделю, чтобы выполнить то, ради чего я туда еду.
Конечно, Даша сразу спросила, кого именно он собирается найти и чем она может помочь, однако Сэм велел не бежать впереди паровоза и пока просто заниматься своими делами.
– Всему свое время, – сказал он.
Во всем этом было что-то неправильное, но Даша решила не заморачиваться. Сэм был странным сам по себе – с образом жизни перекати-поле, который он вел, несмотря на огромное состояние, одеждой в стиле «оборванец» и неизбывным одиночеством. В конце концов, может быть, ему и правда хочется просто побыть среди людей, пусть даже и незнакомых.
Эту неделю им всем предстояло провести в довольно разношерстной компании. Почему-то на выездной тренинг записались очень разные люди, как по профессии, так и по возрасту, доходам и образу мыслей. Однако Даша строго напомнила себе, что ничего странного в этом нет. Театральный курс Екатерины Холодовой был призван решать психологические проблемы, а они возникали у людей вне зависимости от их социального статуса. Как говорится, богатые тоже плачут.
Самой Даше в ходе подготовки тренинга стало казаться, что ее собственные слезы наконец-то иссякли. У нее был приличный доход, новая, ожидающая ремонта квартира, любимое увлечение, которое позволяло ей перевоплощаться, становясь совсем другой, а еще Катерина, готовая протянуть руку помощи, если это вдруг понадобится. О чем еще мечтать?
Большинство молодых женщин, оказавшихся в Дашиной ситуации, мечтали бы о новой любви, семье и о детях, но думать об этом пока еще было очень больно, поэтому Даша и не думала. У нее есть театр, на данный момент этого вполне достаточно.
Заселив всех оставшихся гостей, она с облегчением убедилась, что неприятный Макаров успокоился и больше не скандалит. По крайней мере, Илью он в номер пустил безропотно, кивнув в сторону свободной кровати. Не орет, вещи не швыряет – уже хорошо.
В мессенджере была создана заранее группа, куда Даша включила всех участников, чтобы оповещать их о важных событиях и изменениях в программе. Сейчас она сбросила в общий чат сообщение, что всех гостей ждут на веранде к восемнадцати часам – познакомиться и узнать план действий. Сразу после знакомства в семь вечера хозяева усадьбы приглашали на торжественный ужин, который должны были накрыть в каминном зале.
До шести оставалось чуть меньше часа, а Катерина все еще не приехала, поэтому Даша снова начала волноваться. Что она будет делать, если руководитель тренинга опоздает? Как выкручиваться перед собравшимися, людьми, всеми как один непростыми? А если у Кати сломалась машина? А вдруг она попала в аварию? Дашу начало трясти как в ознобе, потому что характером она обладала тревожным и в панику впадала быстро.
Она выскочила на улицу выглянуть за ворота, сама не зная зачем. Холодный сентябрьский ветер тут же куснул ее за голую шею, деловито пробрался под тонкий свитерок, заставив кожу покрыться мурашками. Сентябрь в этом году стоял студеный, словно на дворе начало ноября. Кажется, еще чуть-чуть и снег выпадет. Снег Даша не любила, как и все связанное с зимой, холодом и темнотой.
Вот и сейчас на улице уже начинали спускаться сумерки. Еще час – и вовсе стемнеет, а Екатерина где-то там, на дороге. Даша обхватила себя руками за плечи, чтобы хоть немного согреться. Звонить или не звонить? Показывать свое волнение или не стоит? Актриса Холодова, конечно, никогда не смеялась над Дашей и ее странностями, но зачем давать лишний повод думать, что у тебя с головой не все в порядке?
Стукнула входная дверь, и на пороге появилась высокая мужская фигура. Макаров. Даша ненадолго отвлеклась от мыслей о Екатерине и уставилась на него. Интересно, что ему нужно? Может, сбежать хочет?
Впрочем, как и она сама, Макаров был без верхней одежды, в одном спортивном костюме. Не обращая внимания ни на холод, ни на Дашу, он отошел в сторонку, прислонился к стене дома и закурил. Так вот зачем он очутился на улице. Звонить при нем Кате Даша не собиралась. Она сделала несколько шагов, очутилась у открытых ворот и вышла наружу, вглядываясь в темноту. От напряжения и холодного ветра у нее тут же заслезились глаза. Дорога была пустынна.
– А-а-а-а-а-а! – страшный крик раздался откуда-то из темноты.
Даша подпрыгнула на месте и тут же застыла, не зная, бежать на этот явно взывающий о помощи голос или метнуться обратно к дому, где есть люди. Краем глаза она увидела, как Макаров отшвырнул окурок – тлеющий кончик сигареты описал в воздухе ярко-красную точку и рухнул на плитку. Сам он уже был рядом с Дашей, за воротами, и крепко держал ее чуть повыше локтя, не давая двинуться.
– Что это было? – требовательно спросил он.
Даша пожала плечами.
Крик повторился, теперь в нем были визгливые ноты, которые можно было принять за рвущийся из груди хохот. Кто мог то ли плакать, то ли смеяться здесь, в усадьбе, расположенной в двенадцати километрах от другого жилья?
– Я пойду посмотрю, – решительно сказал Макаров.
– Подождите, не надо, это может быть опасно, – слабо запротестовала Даша. Он посмотрел на нее то ли с жалостью, то ли с отвращением во взоре:
– Именно поэтому я и должен сходить посмотреть.
Там, где кончался забор, довольно далеко от ворот, появились четыре фигуры, две высокие и две пониже. Одна из маленьких фигурок вдруг накинулась на вторую и начала щекотать. Вторая снова закричала:
– А-а-а-а!
– Федя, Санька, перестаньте. Вы тут всех жильцов взбаламутите, – сказала приближающаяся к Даше и Макарову высокая стройная женщина в красном пуховике и с забранными в высокий хвост светлыми волосами. – Вы уж простите, но, пока не наорутся всласть, не успокоятся. – Эти слова предназначались застывшим в воротах людям. – Мы их специально уводим на озеро, чтобы они могли набегаться и выплеснуть энергию. Дети, что тут поделаешь.
Стоящий рядом с ней мужчина коротко усмехнулся, словно извиняясь за балующихся детей, но в то же время признавая их полное право так себя вести. Он тоже был высоким и спортивным. Вытащив что-то из кармана, кажется, портсигар, Даша не успела рассмотреть, потому что движение было таким молниеносным, он закурил, коротко кивнул и прошел дальше.
Только сейчас Даша поняла, что перед ней та самая семья, которая занимает номер на третьем этаже. Дети просто балуются, а она уж невесть что подумала! Впрочем, не она одна. Макаров тоже заволновался, она это видела.
– Кажется, я должен сказать спасибо вам за то, что вы поселили меня на первом этаже, а не на третьем, – сказал он, сплюнул под ноги и повернулся в сторону дома. – Вы идете или предпочитаете нахаживать тут пневмонию?
Даша посмотрела на часы – они показывали уже почти половину шестого. Господи, ну где же Екатерина? К счастью, на дороге появилась белая машина, принадлежащая Холодовой. Через минуту актриса въехала во двор, припарковалась на свободном пятачке, выскочила наружу и бросилась обнимать Дашу.
– Дашунчик, ты меня встречаешь, да? Как мило.
Обойдя машину, она достала из багажника довольно вместительный чемодан, щелкнула брелоком сигнализации.
– Такие пробки в Москве, думала, опоздаю, но нет, ничего, успела. Сейчас вещи брошу, и будем знакомиться со всеми. А ты чего на улице, Дашунчик? Волновалась, что я опаздываю?
Положительно ничего нельзя было скрыть от этой женщины.
– Захотелось воздухом подышать, – уклончиво сказала Даша, чувствуя, как спадает напряжение, вызванное Катиным отсутствием, и уходит страх из-за непонятного крика, оказавшегося всего-навсего детской шалостью.
– Смотри не простудись, ты мне здоровая нужна, – погрозила пальцем Екатерина, и они все наконец-то зашли в дом, показавшийся после холода улицы теплым, гостеприимным и комфортным.
В шесть часов все гости собрались на крытой террасе, из которой открывался замечательный вид на озеро и пламенеющие вдали деревья близкого леса. Пошел дождь. Крупные капли стекали по стеклам французских – в пол – окон, сквозь которые было видно вспоминающую об ушедшей свежести траву, еще зеленую, но уже пожухлую, увядающую.
Под навесом дымился мангал, на котором хозяин усадьбы Михаил Евгеньевич собирался что-то жарить к ужину. Сам он, несмотря на дождь, суетился рядом, в брезентовом дождевике, накинутом поверх стеганой куртки, шебуршил дрова толстой витой кочергой да раскладывал на большой решетке что-то завернутое в фольгу, то ли мясо, то ли рыбу.
Чуть вдали над озером поднимался туман, видимо, от того, что вода была сейчас теплее воздуха. Даша вспомнила его вечернюю колкость и зябко повела плечами, хотя на веранде было тепло.
– Я рада приветствовать всех вас на нашем актерском ретрите, – говорила тем временем Катя, высокая, стройная, с забранными в строгий пучок волосами. Ее тонкое одухотворенное лицо выглядело сейчас особенно красивым. Катя всегда неимоверно хорошела за работой. – Наш с вами распорядок будет таким. С понедельника по среду в первой половине дня мы будем проходить теорию. Я расскажу вам о системе Станиславского, о приемах и методах, которые позволяют раскрепоститься на сцене. После обеда мы будем разыгрывать импровизации, в ходе которых каждый из вас сможет понять, каково это – проживать ту или иную эмоцию. Вы также сможете сами придумать или вспомнить из своего опыта ситуацию, в которой вы не знали, как быть, или вам бы хотелось поступить иначе. Убеждена, что, проиграв ее, вы сможете легко найти выход из трудного положения. Собственно говоря, именно на этом и основан психотерапевтический эффект нашего театра.
Даша улыбнулась: со всем сказанным она была совершенно согласна, а в эффективности Катиного подхода убедилась на собственном опыте. Она оглядела собравшихся, чтобы оценить степень их возможного скепсиса. На лице Лизы Мучниковой, работающей в Газпроме, она прочитала что-то похожее на внутреннюю борьбу, словно девушка и хотела поверить Катиным словам и не могла преодолеть свое рациональное нутро.
На лице Анны из Австрии был написан неожиданный интерес, словно, отправляясь в усадьбу, она даже не представляла, чем им тут предстоит заниматься, а сейчас, узнав, сочла это забавным. На лицах мужчин – Игната и Евгения – читалась откровенная скука, им все эти экзерсисы были совсем не нужны и неинтересны. Скучающей и напряженной выглядела и девушка Игната Настя, хотя Даша была убеждена, что вся троица оказалась здесь именно из-за нее.
Понимание и внутреннее удовлетворение сквозило сквозь идеальные черты красавицы Паулины. Интересно, от каких внутренних проблем с помощью театрального искусства собиралась избавиться эта холеная жена богатого мужа, который, как знала Даша из Интернета, был почти на тридцать лет старше своей прекрасной жены?
И только у двоих человек на веранде глаза горели огнем: это были Ольга Тихомирова и ее старший сын Илья. Женщина даже молитвенно сложила руки на груди, раскачиваясь в такт Катиным словам, словно от них зависела ее жизнь. А молодой человек смотрел на актрису так внимательно, что на мгновение Даше показалось – на той вспыхнет одежда. Ее слова отзывались в них так явно и больно, что даже смотреть на это было невыносимо. Даша отвернулась.
Теперь в поле ее зрения оказался Сэм, который занимался тем же, чем и она сама, – наблюдал. Его ровный, ничего не выражающий взгляд перебегал с одного участника встречи на другого, подолгу ни на ком не останавливаясь, но он явно делал какие-то выводы относительно каждого из присутствующих, и на мгновение Даше стало неприятно. Он был чужим, далеким от их жизни и проблем человеком, при этом не участвовал в ретрите сам, что давало Сэму преимущество перед остальными. Становясь свидетелем их маленьких тайн, он никак не рисковал тайнами собственными.
Даше вдруг стало интересно, а что именно понимает американец Сэм, не владеющий русским языком. Конечно, он говорил, что вырос в России, но уехал так давно, что основательно подзабыл когда-то родной язык. По крайней мере, в разговоре с Дашей он всегда предпочитал английский. Может быть, его сосредоточенный вид связан именно с тем, что он силится понять все оттенки беседы? А легкая ирония в глазах – с тем, что он просто посмеивается над собой.
– Следующие дни мы посвятим репетиции нашего главного спектакля, – продолжала между тем Катя. – Премьеру сыграем в субботу, накануне дня отъезда. А пока сегодняшний вечер я предлагаю оставить для знакомства друг с другом. Предлагаю сделать это тоже в форме маленького представления. Вспомните или придумайте историю, которая характеризует вас как нельзя лучше, а затем сыграйте ее для остальных.
– А это обязательно? – Это спросил Макаров, который выглядел донельзя мрачно. – Можно просто представиться без всех этих глупостей? Я, знаете ли, в актеры не рвусь и в душещипательные театральные эффекты не верю. Можно я побуду просто зрителем?
– Ну, конечно, можно. – Катя кротко улыбнулась, потому что умела находить подход к самым разным людям, в том числе к невоспитанным и с дурным характером. – Давайте будем исходить из того, что вы все здесь на отдыхе, а потому имеете полное право делать только то, что хотите. Договорились?
Макаров кивнул – его это, по всей вероятности, устраивало.
– Вот и замечательно, – сказала Катя. – Те, кто не хочет, не обязаны ничего придумывать и могут за ужином просто коротко рассказать о себе. Кто готов – у вас есть время подумать и составить план своего маленького выступления.
– А можно мне тоже поучаствовать? – спросил, обращаясь к Кате, Сэм.
Говорил по-английски, но сам вопрос неопровержимо доказывал, что он все понял.
– Да, конечно, – тоже перешла на английский Катя.
– Я прошу прощения за то, что вмешиваюсь. Я здесь просто гость. Но мне вдруг стало любопытно. – Теперь Сэм говорил по-русски, немного медленно и со странным акцентом, но четко и правильно. – Почему бы не попробовать что-то новое. Вы не находите?
– Ух ты. – Паулина сверкнула своими прекрасными глазами и захлопала в ладоши от восторга. – Как интересно! Я была уверена, что вы – иностранец, а вы, оказывается, говорите по-русски. Где вы так хорошо выучили наш язык?
– Всему свое время. – Сэм улыбнулся, явно довольный произведенным впечатлением. Даша внезапно подумала, что своей манерой поведения и реакцией на внешние обстоятельства он уже не в первый раз напоминает ей ребенка. – За ужином я обязательно о себе расскажу.
Непонятно от чего, но в этот момент Даша испытала безотчетную тревогу. Она по-прежнему не знала, зачем Сэм приехал в такую глушь и кого собирается искать в стране, в которой не был несколько десятков лет. Но ей не нравилось, что его секрет (а она даже не сомневалась, что за всем этим скрывалась какая-то тайна) вот-вот станет достоянием гласности.
«Надо успеть поговорить с ним до ужина, – решила Даша. – Выяснить, что он хочет мне поручить и что собирается о себе рассказать. В конце концов, он очень богатый человек, а значит, легко может стать добычей злоумышленника».
– А по-китайски вы, случайно, не говорите? – спросил у Сэма Илья. – Я, знаете ли, студент-китаист. Английский у меня свободный, а вот в китайском я бы с удовольствием попрактиковался.
– Случайно говорю, хотя и немного. Когда я был вынужден заниматься семейными делами, то имел дело с китайскими партнерами и даже два года жил в Шанхае.
Он вдруг перешел на незнакомый Даше, «птичий язык», на котором Илья стал с воодушевлением ему отвечать.
– Кажется, наш клуб по интересам сложится даже удачнее, чем мы планировали, – шепнула на ухо Даше присевшая рядом Катя. – Не знаю, как ты, а я предвкушаю очень интересную неделю.
– Поживем – увидим, – уныло сказала Даша, которую все не оставлял тревожный настрой. – А пока я пойду проверю, все ли готово к ужину.
Наблюдать за собравшимися Макарову было любопытно – уж больно разношерстная, на его взгляд, подобралась здесь компания. Благообразный иностранный старикашка, внезапно заговоривший по-русски, эталонная красавица Паулина, так обидно отвергшая его ухаживания, молодая, но уже преисполненная собственной значимости особа, работающая в Газпроме, простоватый Игнат и такая же Настя, живая хохотушка Анна с глазами, слишком серьезными для ее оживленного поведения, длинный нервный парень, увлекающийся китайским языком, его словно раз и навсегда испуганная мамаша, у которой, говорят, имелась дочка, но Макаров ее пока не видел.
«У нашей Сашеньки сложный характер», – словно извиняясь, объяснила необходимость отнести ужин в номер мать. Спорить никто не стал.
Сам Макаров, чувствовавший свою полную неуместность, уже перешел из состояния беспричинной злобы на весь белый свет к веселому удивлению, с которым оглядывал публику, пытаясь понять, зачем они все здесь собрались.
В то, что с помощью театрального искусства можно решать внутренние проблемы, он не верил ни капельки. Да и проблем у него никаких не было. Бывшая жена любила повторять, что Макаров прост как банный веник, и своей простотой он, пожалуй, даже гордился, потому что сложных людей не понимал и побаивался. Они были способны на что угодно, включая расчленение трупа.
Помимо участников театральной сходки во главе с актрисой Екатериной Холодовой, которую Макаров смутно помнил по какому-то давнему сериалу, за столом еще сидела менеджер Даша, та самая, которой он с ходу так сильно не понравился, что она даже не пыталась скрыть свою антипатию, смотрела неприязненно и холодно, а также дама лет сорока, которую представили как костюмера Маргариту.
К общему столу вышли также хозяева усадьбы – Татьяна и Михаил Евгеньевич, а также гостящий в отдельном домике бизнесмен, представившийся Игорем Арнольдовичем. Спустилась к ужину и семейная пара с двумя шумными детьми, которым, впрочем, было накрыто чуть в сторонке, чтобы они не мешали остальным гостям.
Татьяна оказалась высокой худощавой женщиной в длинном, практически в пол платье, поверх которого был надет домашний фартучек. Выглядела она опрятно и скромно, глаза в основном опускала долу, слушала, что ей говорят, внимательно, сама в разговор почти не вступала, ловко и споро подавала блюда и убирала грязные тарелки.
Михаил Евгеньевич колдовал у мангала, и сначала по тарелкам разложили запеченную в фольге рыбу, затем очень вкусные домашние колбаски, свиные и говяжьи, потом запеченные на открытом огне овощи и, наконец, огненный шашлык, к подаче которого Макаров уже был так сыт, что даже малость осоловел.
Одновременно с трапезой шло обещанное знакомство с участниками. Первой на правах ведущей выступила Екатерина Холодова. Встав из-за стола, она вышла на сооруженную в конце террасы сцену, сложила руки на груди, уперев указательный палец в тонкие, изящно очерченные губы, уставилась за окно, за которым, не переставая, шел дождь, и замолчала.
Взгляд ее проникал за стекло и, казалось, уносился куда-то в другие миры, далеко-далеко от усадьбы и сидящих на террасе людей, взоры которых были сейчас прикованы к Екатерине и ее нежному одухотворенному лицу. Макаров внезапно поймал себя на мысли, что пытается понять, о чем сейчас думает эта женщина. Вспоминает первую любовь? Волнуется из-за чего-то важного? Мечтает о несбыточном? Даже звон вилок постепенно стих. Собравшиеся перестали жевать и как завороженные смотрели на актрису, не в силах оторвать от нее глаз.
Наконец она легонько вздохнула, повернулась к собравшимся и мимолетно улыбнулась:
– Двести шестьдесят восемь.
Три десятка глаз с недоумением уставились на нее. Актриса снова улыбнулась, теперь уже широко, открыто.
– Вы наверняка хотите узнать, о чем таком трагическом я думала, пока держала паузу. А я считала про себя. Досчитала до двухсот шестидесяти восьми. Этому нехитрому трюку меня научил мой театральный педагог Юрий Мефодьевич Соломин. Я как-то спросила, о чем нужно думать для того, чтобы во время паузы удерживать внимание зрителя? И он ответил: «Просто считай». Вот об этом, а также о других маленьких актерских секретах и пойдет речь на нашем выездном ретрите. Я уверена, что будет интересно всем, даже сомневающимся, – она лукаво посмотрела на Макарова, и тот, неожиданно для самого себя, покраснел.
– А сейчас я уступаю сцену следующему нашему гостю. Ну, кто рискнет?
Первым вызвался «китаист» Илья, разыгравший смешную сценку своего первого разговора с преподавателем на китайском. Исполнял он сразу две роли, быстро и ловко пересаживаясь с одного стула на другой. К концу его легкой и довольно смешной импровизации все собравшиеся уже знали о том, почему молодой человек выбрал изучение китайского, где планирует работать после окончания МГУ и зачем приехал в Переславль вместе с матерью.
– Я ищу себя, – коротко сказал он. – И попробовать себя в новой роли – неплохой вызов самому себе.
Все аплодировали, хотя, с точки зрения Макарова, звучало это претенциозно и выспренно. В его двадцать три поиск себя в основном шел через посиделки в дружной компании с дешевым вином, девчонок, чьи имена было не так-то просто вспомнить наутро, прогулянные лекции, потому что после ночной разгрузки вагонов неудержимо клонило в сон, замусоленные конспекты, которые, по жребию, писал кто-то один, а использовали при подготовке к экзамену все остальные. Поколение Евгения Макарова не было склонно к экзистенциальному кризису, и за это времени, в котором он рос и взрослел, Макаров был благодарен. Как и за то, что поиск себя никогда не значился в числе его жизненных приоритетов.
Сам он, выйдя на сцену, быстро и коротко отстрелялся, сообщив, что работает в уголовном розыске, здесь оказался по недоразумению, а потому предпочитает быть зрителем, а не актером, после чего сел на место, отдавая дань запеченной рыбе и нимало не заботясь о произведенном впечатлении. Затем наступила очередь Игната, который рассказал, что приехал сюда за компанию со своей девушкой, сам театром не увлекается, предпочитая поисковое движение, но поклялся – ему все очень интересно.
Затем на сцену, краснея и смущаясь, вышла сама Настя. Стоя под обращенными на нее взглядами, она мучительно краснела и лепетала что-то невразумительное о своей любви к искусству и о возможности испытать новые ощущения. Совершенно не к месту Макаров вдруг подумал, что звучало это совершенно неубедительно. На мгновение ему снова стало интересно, какая сила заставила Настю сдать уже оплаченные путевки и отказаться от двухнедельного отдыха в Турции ради этого вот позора, но тут Настя, отмучившись, села на свое место, и сцену занял забавный американец.
Посредине он поставил удобное кресло и уселся, обеспечив себе полный комфорт. В руке он держал карманные часы на длинной цепочке, кажется золотые. Их крышка, инкрустированная крупными, явно драгоценными камнями, переливалась в свете электрических ламп, и все собравшиеся невольно следили за этими вспышками, словно загипнотизированные.
«Вполне подходит для лекции о роли и значении реквизита, – невольно подумал Макаров. – Вообще, надо признать, что этот семинар, или как его там, очень даже полезен мне для работы. Тренировать наблюдательность и выводить причинно-следственные связи я на этой неделе смогу вдоволь».
– Разрешите представиться, меня зовут Сэм Голдберг, – неторопливо сказал американец. Его странный акцент завораживал так же, как мерное покачивание драгоценных часов. Интересно, не гипнотизер ли он. – Когда-то давно, очень давно я жил в России. Точнее, тогда в Советском Союзе. Вместе со своими родителями я эмигрировал из страны в семьдесят первом году. Тысяча девятьсот семьдесят первом, – зачем-то уточнил он. – Тогда мне было двадцать шесть лет.
Макаров произвел нехитрые математические расчеты. По всему выходило, что сейчас дедку семьдесят четыре, и надо отдать ему должное, выглядит он гораздо моложе, да и вообще в неплохой физической форме. Евгению была не очень интересна чужая жизнь, но все остальные слушали очень внимательно. Особенно Настя. У нее даже рот приоткрылся. Макаров усмехнулся, потому что, по его наблюдениям, любопытными были люди, собственная жизнь которых скучна и бедна на события.
Американец тем временем рассказывал о первых годах жизни в Израиле, стране, к которой он никак не мог привыкнуть. Хорошо хоть из-за врожденной способности к языкам не было проблем с ивритом, а потом и с работой. Но работать Сэм не любил, обязанностями своими тяготился, от жаркого климата страдал и больше всего на свете мечтал переехать куда-нибудь еще, лучше всего – в Америку. И его мечта осуществилась спустя шесть долгих лет.
– Сначала фирма, где я работал, отправила меня в США в трехмесячную командировку. Уже через неделю я понял, что эта страна мне подходит. Я желал остаться здесь во что бы то ни стало. Тут мне повезло в первый раз, потому что я познакомился с Клэр.
Клэр оказалась старше Сэма на четыре года, но разница в возрасте не имела значения. У нее были достоинства, перевешивавшие и годы, и простенькую внешность, и толстые, словно слоновьи, ноги. Родители Клэр, точнее, ее отец, были весьма состоятельными людьми, готовыми на все ради счастья единственной дочери – она никак не могла выйти замуж, придирчиво перебирая женихов, которых ей находила семья.
Конечно, не о таком зяте, как Сэм Голдберг, мечтал отец Клэр, но выбирать особо не приходилось, тем более что она стояла на своем: выходит замуж за молодого израильтянина, и точка. А если родители не готовы принять его в семью, значит, она уедет вслед за ним в Израиль.
Признаться, подобного исхода событий Сэм немного побаивался, но, как показало время, совершенно зря. Расставаться с Клэр ее родители были не готовы, а потому скрепя сердце согласились на брак.
– Подождите, я не поняла, а вы ее любили? – спросила вдруг Анна. – Прошу прощения за свой вопрос, но я тоже переехала в другую страну, потому что вышла замуж, и многие люди, включая моих ближайших подруг, были уверены, что я сделала это по расчету. Мой муж намного старше меня, но, видит бог, я решилась на перемены в жизни только потому, что действительно влюбилась. А вы?
В ее глазах горел какой-то непонятный Макарову огонь, и ему вдруг стало интересно, отчего это она так разволновалась.
– Скажем так. Я ее уважал, – немного помолчав, ответил Сэм. – Благодаря ей я получил американское гражданство, ее отец взял меня на работу и купил нам первый дом. Кстати, именно в его фирме я возглавил направление работы с Китаем, часто ездил туда в командировки и выучил язык. В общем, моя жизнь круто изменилась благодаря Клэр. И я дал сам себе зарок, что не брошу ее, что бы ни случилось. И в горе, и в радости, пока смерть не разлучит нас. Я пообещал себе, что буду ее мужем до тех пор, пока сама Клэр этого хочет.
– И что? Она долго хотела? – с любопытством в голосе спросила Паулина.
– Всю жизнь. Она очень меня любила. Мы с ней за тридцать лет совместной жизни даже не поссорились ни разу. Точнее, одна ссора все-таки была. Клэр хотела иметь детей, но в первые годы у нее никак не получалось забеременеть. Она очень переживала, а я, признаться, радовался: у меня не было ни малейшей тяги к отцовству. Но вот спустя два года с блеском в глазах она сказала мне, что ждет ребенка. Ей уже шел тридцать девятый год, это могло быть опасно, и я тогда предложил прервать беременность, чтобы не рисковать. Боже, как она кричала! В общем, после бурной ссоры, проведя ночь в гостевой комнате, я вдруг понял, что, если ее желание стать матерью так велико, значит, я должен его поддержать. В конце концов, это была не такая уж и большая плата за ту жизнь, которую я вел благодаря своей жене. Так в 1980 году у нас появилась дочь. Дженни.
Макаров снова посчитал в уме, и получилось, что этой неведомой дочери сейчас тридцать девять лет. Правда, это неожиданное знание абсолютно ничего ему не давало. Михаил Евгеньевич внес еще одну порцию шашлыков, наконец-то тоже сел к столу, налил рюмку водки и чокнулся со своим деловым партнером, который сидел на краю стола с откровенной скукой на лице. Ему все происходящее, похоже, было так же неинтересно, как и Макарову.
– Сэм, вы никогда раньше не говорили о том, что у вас есть дочь! – воскликнула Даша. – Мы два раза провели вместе по десять дней, но вы даже не обмолвились об этом. Я была уверена, что вы одиноки. Вы же все время путешествуете.
– А почему наличие у меня дочери должно влиять на мою любовь к путешествиям? – удивился американец. – Конечно, я согласился с тем, что у нас будет ребенок, и до совершеннолетия Дженни я выполнял свои родительские обязанности в полной мере, но я никогда не чувствовал ни капли того, что принято называть отцовскими чувствами, и мы с дочерью совершенно чужие люди.
– Как это? – не поняла Настя.
Макаров со слов Игната знал, что девушка выросла в многодетной семье и была очень привязана к родителям, братьям и сестрам.
– Ну так. – Американец пожал плечами. – После школы дочь поступила в университет и уехала из дому. Она сделала неплохую карьеру, состоялась в жизни, чему я, конечно, очень рад. Но мы не видимся и не переписываемся, потому что оба не имеем такой потребности. Нас связывала только Клэр, к которой мы оба были привязаны, но после ее смерти я ни разу не видел Дженни.
– И сколько же вы не виделись? – продолжала задавать вопросы Настя.
– Десять лет.
– И все это время вы путешествуете по миру?
– Не совсем. После смерти Клэр я привел в порядок дела, выполнил свой долг по отношению к ее памяти, а потом продал наш дом и практически все имущество, после чего и начал вести кочевую жизнь. Я мечтал посмотреть Европу, поэтому сначала обосновался на полгода в Париже, потом переехал в Лондон, затем в Мадрид, Амстердам, Прагу. Вот уже восемь лет, как я постоянно перебираюсь с места на место, не привязываясь ни к какому-то одному, не отягощая себя недвижимостью. Живу в отелях, лучших и самых комфортных, питаюсь в ресторанах, знакомлюсь с новыми местами, включая глубинку, обычно не вызывающую интереса у туристов. Иногда наведываюсь в Израиль, у меня же там остались родственники, но эту страну я не люблю, потому что меня там не понимают, как это ни печально.
– И в чем же заключается это непонимание? – хищно улыбаясь ярко накрашенным ртом, спросила Анна.
– Они не понимают, как можно сорить деньгами и переплачивать за то, что можно купить дешевле. К примеру, в последний раз я приплыл в Израиль с Кипра. Туда ходит паром, билет на который стоит сто шестьдесят евро. Я же нанял яхту, которая перевезла меня за десять тысяч. И мои соотечественники никак не могли взять в толк, зачем выкидывать деньги, если можно сэкономить. Но я не привык экономить, я привык обеспечивать себя всем самым лучшим. Мне не так долго осталось жить на этом свете, чтобы я жертвовал своим комфортом из-за денег. Мне все равно будет некому их оставить. Поэтому мои деньги нужны мне при жизни, а не после смерти.
– Почему же вам некому оставить свои деньги, если у вас есть дочь? – отчего-то семейный уклад Сэма Голдберга волновал австриячку Анну сильнее, чем всех остальных.
– Моя дочь – взрослый, самостоятельный человек, который достаточно зарабатывает, чтобы обеспечить себя и своих детей. Она – преуспевающий юрист, и за ее будущее я спокоен, тем более что после смерти Клэр она получила неплохое наследство, доставшееся той от отца. Моя дочь – обеспеченная женщина, и долгое время я вообще не собирался включать ее в мое завещание.
Этот человек будто бравировал своим эгоизмом. Как ни странно, его позиция вызывала у Макарова даже некоторое уважение. По крайней мере, он не пытается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Вот только понять бы еще, зачем он вообще все это им рассказывает.
– А откуда у вас деньги, если весь капитал семьи вашей жены ушел к дочери? – спросил вдруг Михаил Евгеньевич, отвлекшийся от разговора со своим то ли другом, то ли гостем, то ли начальником. – Почти десять лет переезжать с одного места на другое и ни в чем себе не отказывать – дорогое удовольствие. Или вы в Китае так разбогатели?
– Нет, конечно. – Американец добродушно улыбнулся и снова покрутил в руке часы. Отблеск драгоценных камней упал на потолок, стены, зайчиком заглянул в пышущий огнем камин. – Я же вам сказал, что, когда я женился на Клэр, мне повезло в первый раз в жизни, но был еще и второй. Видите ли, когда родилась Дженни, тесть подарил мне деньги. Сумма была не очень большая, но я взял кредит в банке и купил здание на Манхэттене. Офисный небоскреб, который я тут же начал сдавать, чтобы на вырученные средства расплачиваться с ипотекой.
Он прикрыл глаза, словно вспоминая что-то, и коротко рассмеялся.
– Клэр была крайне обеспокоена этой покупкой. Здание стоило двести пятьдесят тысяч долларов, и сорок лет назад это были очень большие деньги. Ссуду я выплатил довольно быстро, потому что сдача офисов в аренду уже тогда была прибыльной. Но ни Клэр, ни даже ее отец, который был очень деловым человеком, очень, не могли предположить, что спустя несколько десятилетий цены на недвижимость взлетят и это здание будет стоить уже пятьдесят миллионов. Я по-прежнему сдаю его в аренду, и деньги, которые переводит мой поверенный, позволяют мне вести именно такой образ жизни, который мне нравится. Денег у меня столько, что я все равно не успеваю их тратить. В одежде и еде я неприхотлив, так что путешествия с комфортом легко могу себе позволить.
– Вы что, миллионер? – спросила «Лиза из Газпрома», как про себя назвал ее Макаров.
– Да, – спокойно ответил американец. – Но в этом, надо признаться, нет моей заслуги. Мне просто повезло.
Дождь за окном припустил с новой силой. Косые струи били в стекла террасы с такой силой, что удары гулом отдавались даже в каминном зале. Снаружи не видно ни зги, казалось, небо, плача, упало на землю и теперь и лежало ничком, не в силах подняться. В жарко натопленном зале было уютно и безопасно, но Макарова внезапно бросило в озноб только от одной мысли о бушующей за окном непогоде. Ураган надвигается, что ли?
– А сюда вы зачем приехали? – Анна задала Сэму новый вопрос, и Макаров вдруг почувствовал, что страшно устал от всех этих ненужных ему подробностей чужой жизни. – Из любви к путешествиям?
– Не совсем. – Голдберг откинулся на спинку своего кресла, снова поиграл с часами, которые, казалось, притягивали к себе все взгляды. Хорошо еще, что люди в усадьбе собрались приличные, на золотую цацку с драгоценными камнями вряд ли позарятся. – Видите ли, я приехал в Россию, чтобы найти своего ребенка.
– Как это? – не понял китаист Илья. – Ваша Дженни что, в Россию перебралась? И вы решили восстановить с ней отношения на старости лет?
– Нет, к Дженни это не имеет ни малейшего отношения, – покачал головой американец. – Так получилось, что у меня есть еще один ребенок.
Ему снова удалось привлечь внимание аудитории, которая, казалось, забыла о том, что другие участники тоже ждут своей очереди рассказать о себе. Несмотря на то что Сэм не разыгрывал никаких сцен, а просто говорил, сидя на сцене, аудиторию он держал намертво, словно упиваясь своим неожиданным артистическим успехом.
Он рассказал, как в восьмидесятом году прошлого века, вскоре после рождения дочери, поехал на родину, в Советский Союз, – повидать оставшихся там друзей, которых не видел девять лет. Причиной его отъезда стало рождение Дженни. Плачущий по ночам ребенок, который занимал все мысли Клэр, изрядно утомил никогда не мечтавшего об отцовстве Сэма, а потому мысль о возможном отпуске приходила ему в голову все чаще. Поводом же для поездки оказалась Олимпиада-80, проходившая в Москве. Американский гражданин Сэм Голдберг не вызвал подозрений у советских властей и с уехавшим в Израиль Семеном Голдбергом никак не ассоциировался. Визу ему дали быстро, и летом восьмидесятого он оказался в Москве.
– Там я встретил единственную в моей жизни любовь, – рассказывал Сэм.
Отсветы бушующего в камине пламени ложились на его лицо, которое словно молодело на глазах. Морщины, неизбежные к семидесяти годам, словно разглаживались, съедаемые огнем – тем, что, похоже, бушевал сейчас в груди американца.
– Мы провели вместе всего три дня. Три дня и две ночи, а потом расстались навсегда. За связи с иностранцами тогда если и не наказывали сурово, как за четверть века до этого, но все равно по головке не гладили. Она была студенткой, я не запомнил какого института. Я даже не знал ее настоящего имени. Она представилась как Жаворонок, так я ее и звал. В наше последнее утро я умолял ее не уходить. Тогда она спросила, готов ли я жениться на ней и увезти с собой, в Америку. Что я мог ей ответить кроме правды? В Америке у меня были жена и дочь. Благодаря Клэр я получил гражданство, а ее отец дал мне работу. Дело даже не в том, что я не был готов всего этого лишиться. Я так потерял от Жаворонка голову, что в тот момент согласился бы на любое безумство, но с маленькой оговоркой, – если бы это касалось только меня. Но моя готовность поменять жизнь, отказаться от всего, к чему я так долго шел, взамен на настоящую любовь, касалась еще и Клэр. Я не мог нарушить данное самому себе слово не совершать в отношении ее подлостей, а потому в то злосчастное утро я только отрицательно покачал головой.
– И что было дальше? – с волнением в голосе спросила менеджер Даша.
Как успел заметить Макаров, натурой она была явно романтической, иначе не волновалась бы так из-за пошлого, по своей сути, рассказа о краткосрочной интрижке, которую сейчас богатый американец укутывал романтическим флером. Измена есть измена, как ты ее ни назови.
Он не подозревал Сэма в осознанном желании приукрасить прошлое. Спустя годы многое видится в совершенно ином свете, и человеческая природа такова, что в нашей памяти чувства сохраняются возвышенными, отношения идеализированными, а объяснения самых низменных поступков – достойными и заслуживающими сострадания.
Сейчас пожилой мужчина был совершенно искренним, описывая свою несостоявшуюся любовь, но в то же время никакого сострадания к нему Макаров не испытывал, а в самой истории видел лишь низменные порывы – желание приехавшего в Москву мужчины, вырвавшегося от жены и маленькой дочери, которых он не любил, оторваться на полную катушку и взять от подвернувшегося «случая» по максимуму, чтобы было потом что вспомнить.
– Ничего. – Сэм пожал плечами, в очередной раз повернув в руках свои весьма ценные часы. – Она встала и ушла. Из моего номера в отеле и из моей жизни.
– Тогда с чего вы взяли, что у вас есть в России ребенок? – Этот вопрос задала Настя, и Макаров, в который уже раз, удивился странной горячности в ее голосе. Прежде он считал девушку своего друга особой уравновешенной и немного сонной, а тут надо же, как ее увлекла история совершенно случайного человека. Или и впрямь все женщины одинаковы?
– Года через три после того, как я вернулся домой, в Нью-Йорк, я неожиданно получил письмо, – медленно сказал Сэм. – Судя по штемпелю, оно было отправлено из одного из отелей, потом, когда я начал искать, узнал, что именно там жили ученые, приехавшие на международный симпозиум по психологии. В конверте была короткая записка о том, что, пользуясь оказией, этот человек передает мне письмо от женщины, которую я знаю как Жаворонка. Послание оказалось короткое. Она писала, что живет хорошо, но след, оставленный нашей встречей, оказался гораздо глубже, чем она думала. Она так и не смогла меня забыть и, кроме того, воспитывает нашего общего ребенка, которому уже исполнилось три года. Она смогла закончить институт, но уехала обратно в провинцию, откуда была родом. И еще она написала, что ни о чем не жалеет.
– У нее что, был ваш адрес?
– Да, я давал ей свой адрес, вернее, он был указан на регистрационном листочке, который мы все заполняли в гостинице. Она попросила разрешения переписать.
– Экий вы беспечный, если бы она заявилась к вам домой, что бы вы тогда сказали Клэр? – с усмешкой спросил Илья.
Голдберг снова покачал головой.
– Молодой человек, это сейчас мир стал совершенно стеклянным и вас могут найти на другом конце земного шара даже без всякого адреса. Тогда мне совершенно ничего не угрожало. Ваша страна жила за железным занавесом, и никто даже представить себе не мог, что когда-нибудь это изменится. Нет, уезжая из Москвы, я был убежден, что никогда больше не увижу Жаворонка. Так оно и вышло. В том письме она ни о чем не просила. Просто хотела, чтобы я знал, что стал отцом во второй раз.
– И вы теперь решили найти своего ребенка? Зачем? – спросила австриячка Анна. Очки на ее круглом личике поблескивали, в них тоже отражался огонь, из-за чего выражения глаз за стеклами было не разобрать.
– Сам не знаю, если честно. Как-то захотелось подвести черту под этой историей. Клэр давно в могиле. С Дженни мы не общаемся. У меня даже нет места на земле, которое я мог бы назвать родиной. В Израиле я чужой. В Америке меня больше ничего не держит. Я скитаюсь по миру, как лист, носимый ветром. А здесь, в России, у меня есть продолжение, причем от женщины, которую я пусть и недолго, но очень любил. Более того, меня не оставляет мысль, быть может, напрасная, что и Жаворонок может быть еще жива. В конце концов, она была моложе меня. Ей тогда только-только исполнилось двадцать, значит, сейчас нет еще и шестидесяти. Может, они нуждаются в помощи. В общем, я решил их найти.
Раздался звук разбитого стекла и тихий вскрик. Все отвлеклись от американца и как по команде повернулись к столу. Там, в дальнем конце, на углу, где обычно никто не хочет сидеть из-за дурной приметы «счастья в личной жизни не будет», сидела белая, как мел, костюмер Маргарита Романовна, кажется. На ее коленях темнело красное пятно. Макаров даже напрягся вначале, решив, что это кровь, но потом, приглядевшись, с облегчением выдохнул. Нет, всего лишь вино.
– Что случилось, Рита? – мягко спросила Холодова.
– Нет-нет, ничего, – пролепетала женщина, лицо которой теперь сравнялось по цвету с пролитым вином. – У меня бокал выскользнул из рук. Боже мой, какая же я неловкая! Простите меня ради бога.
– Сейчас я все уберу, – к столу подскочила хозяйка усадьбы Татьяна. – Вот, держите салфетки, чтобы промокнуть лужу. Сейчас я заменю скатерть. И не переживайте вы так. Это же сущие пустяки. И всевышнего всуе не упоминайте. Нехорошо это. Не к месту.
– Да-да. Я больше не буду. – На лице женщины читалась откровенная мука, не очень понятно чем вызванная. – Извините, я вынуждена пойти переодеться.
Она побежала к выходу, и последнее, что успел заметить Макаров, как она, уже в дверях, закрыла лицо руками.
– В общем, я свой рассказ закончил, – снова привлек к себе внимание Сэм Голдберг. – Я здесь, чтобы, если можно так выразиться, вернуться в прошлое. И если мне повезет найти Жаворонка, то я не исключаю, что смогу заново родиться. Если вы понимаете, о чем я.
– Понимаем, – ответила за всех Холодова, чье лицо, неожиданно, тоже было искажено волнением. Тяжелые, по всей вероятности, старинные серьги в ушах дрожали, пуская яркие блики, под стать Сэмовым часам. – Но, чтобы заново родиться, сначала надо умереть.