Ближе к обеду Алла сказала:
– Так мороженого хочется!
Я вскочила.
– Давай сбегаю на станцию?
– Пошли вместе, – сделала ответное предложение Булкина. – Ты не служанка, чтобы нам эскимо таскать. Таня! Таня! Мы со Степой хотим сноситься в магазин. Ау!
Я огляделась.
– А где Морозова?
Алла потянулась за сарафаном.
– Да вон она бултыхается.
Я глянула на озеро и увидела довольно далеко от берега ярко-красную шапочку. Булкина встала, подошла к кромке воды и что есть силы заорала:
– Танюшка! Мы пошли за эскимо! Оставляем на пляже плед, сумки и твои вещи!
Из воды высунулась рука и помахала нам.
Мы с Аллой резво пошагали по дороге. Когда до станции осталось совсем чуть-чуть, спутница хлопнула себя по лбу:
– Ну я коза! Представляешь, кошелек забыла взять. У тебя есть деньги?
– Только на одну порцию, – смутилась я, – извини.
– Сейчас сбегаю назад, – сказала Булкина.
– Пойдем вместе, – предложила я.
– Нет, я растяпа, мне и отвечать, – возразила Аллочка, – не по-товарищески лучшую подругу по жаре туда-сюда таскать. Посиди под деревом, я живо смотаюсь.
Слова «лучшая подруга» привели меня в неописуемый восторг, а забота одноклассницы тронула до глубины души.
– Глянь-ка, уже земляника есть! – воскликнула Булкина, оглядываясь. – Из-за жары рано созрела.
– Ну да, лето в апреле наступило, у нас с бабушкой уже пионы распустились, – похвасталась я.
– Слушай, набери пока ягод, – предложила Алла, – мы их потом с мороженым слопаем. Ладно, я понеслась.
Булкина развернулась и помчалась по тропинке, а я принялась собирать землянику. Но нашла всего ничего, нанизала на травинку штук десять, не больше. Не могу сказать, сколько времени отсутствовала Булкина, часов у меня не было. А когда она вернулась, волосы у нее были мокрые. И она надела кофточку с длинным рукавом.
– Вспотела, пришлось окунуться, – пояснила она. – И уже обгорела, от солнца закрылась. Вот кошелек, пошли. Ох и наедимся холодненького!
Мы довольно быстро добрались до привокзальной площади. Я хотела зайти в двухэтажный торговый центр, но Аллочка потянула меня в убогий стеклянный павильончик, стоявший вдали от автобусных остановок и железнодорожной кассы.
– Там народу нет, а пломбир везде одинаковый, – сказала она.
В лавчонке действительно оказалось пусто, за прилавком скучала продавщица. Мы с Аллой взяли по эскимо и слопали его, не выходя на улицу. Тане мороженое покупать не стали, решили, что оно растает до того, как принесем его к озеру. Потом Булкина схватила со стенда какой-то журнал, растрепала волосы, скорчила рожу и спросила:
– Правда, похоже на лицо с обложки?
Я засмеялась, сцапала другое издание и проделала то же самое. Некоторое время мы с Аллой кривлялись, потом продавщица не выдержала:
– Замуж вам пора! Здоровенные лосихи, а идиотничаете.
Мы с Булкиной переглянулись, захихикали. Алла попятилась, налетела на упаковку пластиковых бутылок, и, чтобы не упасть, схватилась за стенд с книжками. Тот накренился… бабах! Конструкция, набитая покетбуками, рухнула прямо на стеклянную витрину, осколки веером разлетелись в разные стороны.
– А-а-а! – завопила продавщица. – Сейчас милицию вызову! Ах вы…
Я испугалась до дрожи. Если попаду в отделение, школа не даст мне хорошую характеристику, я не смогу поступить в институт, даже в тот убогий, куда намеревалась подать документы…
– Тетенька, пожалуйста, не сердитесь! – захныкала Алла. – Мы живем неподалеку, я съезжу домой, возьму у мамы денег, возместим ущерб. Пошли, Степа.
Торговка схватила меня за руку.
– Ишь, хитрые! Нет уж, эта шалава пусть туточки останется. А ты поторопись, ежели к закрытию не вернешься, сдам твою подруженцию в обезьянник.
– Ой, не надо! – заплакала я.
– Степа, не волнуйся, я мигом туда-сюда сгоняю, – пообещала Алла. – Мама сегодня дома, на работу не пошла.
– Хорош трендеть, рыси на платформу! – взвизгнула продавщица. – В пятнадцать десять электричка пойдет со всеми остановками.
Булкина испарилась.
– Во сколько вы закрываетесь? – пролепетала я.
– В одиннадцать вечера, – буркнула баба, доставая из-под прилавка цепь, довольно большую гирю с ручкой и навесной замок. – А ну, иди сюда.
– Зачем? – испугалась я.
– Затем! – гаркнула торговка. – Хотя нет, стой смирно.
Я покорно замерла. Продавщица пропустила цепь под ручку гири, обмотала мою талию железными звеньями, заперла на замок и объявила:
– Таперича не убегешь. Получу деньги – отпущу. Не принесут выкуп – париться тебе на нарах. Бери веник и совок, начинай убирать. Вымахала дылда здоровенная, а ума нет.
Я покорно принялась наводить порядок. Гиря мешала двигаться, но я боялась пожаловаться на неудобство. Вдруг тетка разозлится, не станет дожидаться Аллу и прямо сейчас сдаст меня в отделение?
Через три часа мне стало страшно. Булкина легко успевала на электричку в пятнадцать десять – из магазина она улетела ровно в три, я заметила время на ходиках, висящих на стене за кассой, а до платформы, расположенной в паре шагов от убогого ларька, даже больная улитка доберется секунд за сорок. Нет, Алла точно укатила на этом поезде. Наша станция следующая, ехать до нее всего ничего. До дома Булкиных пятнадцать минут неспешного хода. Ладно, пусть Аллочка не шла, а ползла на животе и потратила полчаса. Еще столько же ей потребовалось, чтобы объяснить матери случившееся. Ирине Федоровне следовало схватить деньги и мчаться в Васькино. Хорошо, они с Аллой не сразу сели в поезд, ведь не каждый состав тормозит у нашей платформы. Но двух часов им должно хватить за глаза. А прошло три! Что случилось?
В восемь вечера продавщица, взглянув на ходики, заметила:
– Кинула тебя подруга. Побоялась родителям о разбитой витрине рассказать. Сидит, дрянь, сейчас у телика, жрет бутерброд с колбасой и наплевать ей, что ты тут маешься. Хочешь совет? Не имей с ней больше никаких дел, показала себя шалава в полной своей красе.
– Тетенька, – зарыдала я, – отпустите меня, пожалуйста! Я у бабули денег возьму, честное слово привезу их завтра с утра. Напишу вам, как меня зовут, где живу.
– Нашла дуру! – хмыкнула продавщица. – Так я тебе и поверила. Смоешься, как утонешь, а мне стекло новое покупать, мастеру платить, чтобы вставил. Нетушки, нехай менты разбираются, дело о хулиганстве заводят. По суду с твоих родителей бабки получу.
– Ой, не надо! – взмолилась я. – Мне в институт поступать надо, туда с судимостью не возьмут.
– Вона чего, – скривилась торговка. – Образование получить решила? Значит, из богатых. А не хочешь, как я, с четырнадцати лет на чужого дядю горбатиться за копейки? Перетопчешься без диплома, пойдешь полы мыть, узнаешь, почем кило конфет. Некоторым деткам с колыбели сладкая шоколадка сама в рот валится, а ты попробуй горькую редьку, как я. Заткнись! Иначе прямо сейчас патруль кликну.
Я попыталась перестать плакать, но слезы полились еще сильней.
– Назло мне ревешь? – сдвинула баба брови в одну линию. – Ну, сама виновата, иду к телефону.
– Тетенька, – зашептала я, становясь на колени, – сделаю, что хотите, только не звоните в милицию. Могу к вам каждый вечер приезжать полы мыть.
И в эту трагическую минуту на пороге павильона появилась красная потная Алла все в том же светло-бежевом сарафане, но уже без кофты с длинным рукавом, и бледная до синевы Ирина Федоровна.
Мать Булкиной, вмиг оценив ситуацию, налетела на торговку.
– Как вы посмели повесить на ребенка гирю?
– Ну, так… штоб не слиняла… – начала оправдываться продавщица, у которой разом пропал боевой задор.
– Немедленно снимите цепь! – потребовала Ирина Федоровна. – Это я сейчас вызову милицию, расскажу, как вы издевались над девочкой, и мало вам не покажется!
– Они стекло расколошматили, – заканючила гадкая тетка, – их посодют.
– Вам не повезло, я адвокат, – отчеканила Булкина-старшая, – так что «посодют» вас. Снимайте груз. Отлично. Девочки, шагом марш на улицу.
Мы с Аллочкой вылетели из лавки и сели на брошенный кем-то деревянный ящик.
– Чего вы так долго? – прошептала я.
Алла вытянула левую ногу с перебинтованной коленкой.
– Я помчалась на поезд и упала. Ссадина здоровенная получилась, больно очень было. Кровь так и хлестала во все стороны, я одежду искачкала. В общем, опоздала на электричку, следующую долго пришлось ждать, все составы без остановки проносились. А ты подумала, что я тебя бросила?
– Ага, – кивнула я. – Извини.
Булкина расправила юбку сарафана и надулась.
– Вот ты какая, сразу о плохом думаешь… Отличного мнения обо мне, за предательницу держишь!
Я зашмыгала носом и, глядя на светлую ткань сарафана Аллы, опять заплакала.
– Прости, я страшно перепугалась.
– Перестань, – поморщилась Булкина, – сарафан соплями измажешь. Сегодня я его первый раз надела, мама его купила в фирменном магазине.
Я сумела справиться с рыданиями.
– Очень красивый.
– У меня нет плохих шмоток, – отрезала Алла.
– Пошли на поезд, – велела Ирина Федоровна, выходя из магазина.
Мы поплелись за Булкиной-старшей.
Алле, похоже, было не больно идти, она спокойно наступала на туго перевязанную белым бинтом ногу. Потом я заметила две наклейки пластыря на ее правой руке, одну на локте, другую в районе запястья, и спросила:
– Ты еще и руку разбила?
– Здорово грохнулась, – подтвердила Алла, – хорошо лицом в асфальт не угодила.
– Больно тебе, – пожалела я подругу, – вон, даже сквозь пластырь кровь слегка проступила.
– Ерунда, – фыркнула Алла.
– Мама у тебя правда адвокат? – шепнула я, когда Ирина Федоровна отошла за билетами.
– Ага, – кивнула одноклассница, – она очень умная.
Меня разобрало любопытство.
– А папа кто?
Булкина взглянула на Ирину Федоровну, которая стояла в очереди в кассу, и тоже шепотом ответила:
– Следователь. Преступников ловит. Самых опасных. Но я тебе ничего не говорила! Отец запрещает рассказывать, где он служит. Понимаешь теперь, чего я так перепугалась? Если бы нас в отделение замели, папе минус в личном деле поставили бы, очередное звание не дали, премии лишили.
Вдали загудела электричка.
– Девочки, сюда, – скомандовала Ирина Федоровна, – средние вагоны более свободны.
Когда мы вышли из поезда на своей станции, мать Аллочки строго сказала:
– Надеюсь, вы более никогда не станете бить окна в магазинах.
Мы с Булкиной начали оправдываться, клясться, что это случайность, обещали вести себя прилично. Белке я, вернувшись домой, ничего не рассказала, сразу легла спать.
Но мирно полежать в постели до утра не удалось, меня разбудила бабушка.
– Спустись в гостиную, – попросила она. – Пришла Анна Ивановна, мама Тани Морозовой. Девочки до сих пор нет дома.
Забыв накинуть халат, я прямо в ночнушке побежала на первый этаж. Там на меня налетела с вопросами заплаканная Морозова:
– Где Таня?
– Не знаю, – растерялась я. – Когда мы с Аллой пошли за мороженым, она плавала в озере.
– Дочка утонула! – посерела Анна Ивановна. – Когда вы вернулись из лавки, видели Таню? Почему вы уехали домой без нее?
Я, сообразив, что придется сказать правду о происшествии в магазине, молчала.
– Ну-ка, докладывай, чем вы занимались! – потребовала Белка, когда Анна Ивановна убежала.
Лучше не говорить, как мне досталось от бабушки. Впервые в жизни она кричала, а я рыдала. Но потом мы помирились. Белка обняла меня со словами:
– Ну, прости, не сдержалась. Люблю тебя, хочу, чтобы ты получила высшее образование, и знаю: глупость, совершенная в юности, может испортить всю жизнь. А если б торговка и в самом деле обратилась в милицию? Представь, твое имя навсегда осталось бы в базе, и при любой проверке выскакивало бы сообщение: «Козлова имеет привод за хулиганство». Захочешь устроиться на престижную работу, а тебя не возьмут.
Я опять захлебнулась слезами, начала клясться, что никогда-никогда больше не попаду в идиотскую ситуацию, а если это все же случится, не стану пытаться исправить ее собственными силами, а сразу сообщу Белке. В кровать я отправилась в пять утра. Легла под одеяло и, подумав: «Хорошо, что все закончилось», провалилась в сон.
Как же я ошибалась! Все только начиналось.