Меня зовут Николь Спаркс. Добро пожаловать: мы с вами на пороге худшего лета в моей жизни!
– Коули, – вздохнула мама, двигаясь ко мне по перрону. Она была в спортивном костюме из ее линейки «Флай Кики» – фиолетовом, делавшем ее похожей на большую блестящую виноградину. В дверях вокзала ее личная помощница многозначительно посмотрела на часы. – Пожалуйста, не сгущай краски!
Я выдавила искусственную улыбку, крепче обхватив себя руками.
– Ну вот, так еще хуже, – промолвила мама. – С таким цветом волос и этой штуковиной в губе ты кошмарно смотришься, даже когда улыбаешься.
Она подошла ближе, подошвы ее кроссовок издавали на асфальте мышиный писк. Новенькие, с иголочки, как и весь ее гардероб.
– Дорогая, ты же знаешь, что так будет лучше. Не оставаться же тебе одной в доме на все лето. Ты затоскуешь.
– У меня есть друзья, мама, – напомнила я.
Мама с сомнением склонила голову.
– Ох, дорогая, – повторила она. – Так будет лучше.
«Для тебя», – подумала я. Такова моя мама – у нее всегда самые благие намерения. Обычно ими дело и ограничивается.
– Кики, – произнесла помощница, чье имя я не удосужилась запомнить – когда вернусь, ее уже не будет. Наверное, получит расчет еще до того, как они доберутся до аэропорта. – Нам пора, иначе опоздаем на самолет.
– Ну хорошо, хорошо. – Положив руки на бедра, мама приняла свою классическую позу «аэробика от Кики Спаркс» и оглядела меня с ног до головы. – Продолжай упражнения! Было бы обидно снова набрать вес.
– Хорошо.
– И следи за своим питанием. Помнишь, я упаковала тебе всю линию Кики – так что будет чем питаться у Миры.
– Да.
Она опустила руки, и на мгновение я снова увидела свою маму. Не Кики Спаркс, фитнес-гуру и личного тренера многих людей. Не Кики из ток-шоу, не Кики – ведущую телемагазина, не Кики, улыбающуюся с миллионов упаковок продуктов для похудения, разошедшихся по всему миру. Просто свою маму. Но поезд уже подошел к платформе.
– Ох, Коули! – Она притянула меня к себе и зарылась лицом в мои иссиня-черные волосы – у нее едва не случился нервный срыв, когда утром я вышла к завтраку с новым цветом. – Пожалуйста, не сердись! Ладно?
Я тоже обняла ее, хотя и твердила себе, что не стану. Представляла, как буду стоять на вокзале молча, с каменным лицом, чтобы в летний фитнес-тур «Флай Кики в Европе» мама увезла с собой воспоминание о моем недовольном виде. Но в этом я была противоположностью мамы – у меня все ограничивалось лишь дурными намерениями.
– Я люблю тебя, – прошептала она, провожая меня до вагона.
«Тогда возьми меня с собой», – подумала я, но мама уже отстранилась и вытерла глаза. Я знала, что, если теперь произнесу эти слова, они принесут больше вреда, чем пользы.
– Я тоже тебя люблю, – сказала я.
Когда я устроилась на своем месте и выглянула в окно, ее фиолетовый силуэт виднелся у дверей станции. Помощница суетилась рядом. Мама помахала мне, и я помахала в ответ, хотя в горле у меня уже стоял ком. Затем засунула в уши наушники, включила музыку на полную мощность и закрыла глаза. Поезд тронулся.
Так было не всегда. В моем самом раннем воспоминании мне пять лет, и я в белых туфельках сижу на переднем сиденье нашего старенького универсала «Плимут Воларе» перед магазином «Севен-элевен». Страшная жара, мама идет ко мне, в руках у нее два литровых стакана содовой, пачка чипсов и коробка кексов «Твинкис». Она в красных ковбойских сапогах и короткой юбке – несмотря на то что это воспоминание относится к периоду, который мы называем «жирные годы». Даже когда мама страдала ожирением и порой ее вес доходил почти до ста пятидесяти килограммов, это не мешало ей слепо следовать моде.
Она открывает дверцу и забрасывает добычу в салон, пачка чипсов соскальзывает с моих колен и падает на пол.
– Двигайся, – говорит мама, втискивая свои обширные формы рядом со мной. – До Техаса еще полдня.
Все остальные воспоминания из моего раннего детства – это автомагистраль и несущиеся мне навстречу пейзажи: сухая и плоская пустыня, высокие сосны, ветреные прибрежные дороги в обрамлении дюн. Менялось почти все, но было и кое-что постоянное. Мы с мамой – толстые. Расстояния между остановками были небольшими. И мы всегда находились вместе, вдвоем против целого мира. Наша последняя остановка случилась три года назад: город Шарлотта в Северной Каролине. Никогда я не училась так долго в одной и той же школе. Именно тогда моя мама превратилась в Кики Спаркс.
Раньше она была Катариной – женщиной без аттестата о среднем образовании, но со множеством маленьких талантов. Мама заправляла машины, продавала по телефону места на кладбище, распространяла косметику «Мэри Кей», даже организовывала встречи в эскорт-агентстве. Что угодно – лишь бы у нас были деньги на еду и на бензин, если ей снова придет в голову сорваться с места. Но через несколько дней в Шарлотте мама попыталась устроиться на работу в прачечной, ее не приняли, и от возмущения она резко сдала назад на парковке и въехала в «Кадиллак». У нас не было ни цента, и она договорилась с хозяйкой автомобиля – управляющей спортзала «Леди Фитнес», – что будет бесплатно работать на нее, пока не возместит ущерб. Сначала мама мыла тренажеры и отвечала на телефонные звонки, но за несколько недель так понравилась управляющей, что получила полноценную работу и бесплатное членство в клубе. Еще на прошлой неделе мы довольствовались супом из кетчупа и лапшой быстрого приготовления и спали на заднем сиденье машины. Теперь же у нас появились стабильный источник дохода и приличная квартира. Тогда, в «жирные годы», все разрешалось в последний момент.
Всю жизнь мама пыталась сбросить вес. В «Леди Фитнес» у нее начало получаться. Она обожала танцевать и просто влюбилась в аэробику, стараясь втиснуть в свое расписание все возможные занятия. Через неделю начала таскать на эти занятия и меня. Мне было неловко. Мама пылала энтузиазмом, ее голос гремел, заглушая остальные, и все сто тридцать шесть килограммов ее тела подпрыгивали, пристукивали, хлопали в ладоши и подпевали музыке.
Тренеры, однако, ее любили. Вскоре один из них начал помогать маме готовиться к получению сертификата на ведение занятий. Успешно сдав экзамен, она стала самым тяжеловесным – и самым популярным – тренером за всю историю «Леди Фитнес». Мама включала самую лучшую музыку, знала поименно всех участников занятий и использовала рассказы о «жирных годах», чтобы подчеркнуть свою главную мысль: любой может добиться чего угодно, если задастся целью.
Мы жили в Шарлотте уже два года, мама сбросила семьдесят килограммов, а я заодно с ней – двадцать. Катарина исчезла, вместе с пончиками и шоколадным молоком на завтрак, с нашими толстыми боками и двойными подбородками – и появилась Кики.
Она гордилась своим новым, сильным телом, но мне перемены дались тяжелее. Хотя меня и дразнили всю жизнь, мои жировые складки порождали во мне какое-то удивительное ощущение комфорта, и я радовалась тому, что на моей талии есть за что подержаться. Собственный вес будто окружал меня силовым полем, защищая при переходе из одной школы в другую, а долгими вечерами, пока мама была на работе, еда служила мне единственным утешением. Теперь, без этих двадцати килограммов, мне было не за чем спрятаться. Порой ночью в постели я ловила себя на том, как хватаюсь за кожу на талии, забывая, что подержаться больше не за что.
Мое тело изменилось, как я когда-то и хотела. Скулы заострились, появились мышцы и плоский живот, кожа стала чистой, как у мамы. Но чего-то не хватало – чего-то, что всегда нас отличало. Я могла прокачать мышцы, но неуверенность в себе – не существовало для этого упражнений. И все же я продолжала заниматься спортом – аэробикой, бегом, силовыми тренировками, – подгоняемая эхом насмешек, которые слышала всю свою сознательную жизнь. «Толстозадая!» – еще десять выпадов, хотя ноги уже горят. «Жирдяйка!» – еще один повтор, штанга крепко зажата в кулаках, хотя боль становится невыносимой. «Громоляжки!» – еще один километр трусцой: если бежать достаточно быстро, в какой-то момент голоса наконец стихнут.
Мы с мамой стали новыми людьми: пропало даже сходство со старыми фотографиями. Иногда я представляла, что прежние толстые мы все еще разъезжаем где-то по стране, будто призраки с пачками чипсов в руках. Странное это было ощущение.
Тем временем на мамины занятия в «Леди Фитнес» приходило все больше людей, зал набивался под завязку желающими услышать ее советы. Вскоре местный телеканал предложил ей вести свое собственное утреннее шоу: «Проснись, и в бой». Я смотрела передачи перед занятиями в школе, сидя за кухонным столом с бутылкой обезжиренного йогурта и тарелкой орехово-виноградных энергетических мюсли.
«Меня зовут Кики Спаркс, – говорила мама в начале каждого выпуска под нарастающее крещендо на заднем плане. – Вы готовы поработать?» Скоро по всему городу звучали сотни, а потом и тысячи женских голосов, кричащих: «Да!»
Ее выход на уровень штата – а потом и страны – оставался вопросом времени. Женщина, которая привела маму в «Леди Фитнес», заложила свой дом, чтобы снять видеоролик «Флай Кики», который разошелся миллионным тиражом после того, как мама появилась на телемагазине и провела для ведущей пятиминутный «Супержиросжигатель». После этого все пошло как по обезжиренному маслу.
У нас появились дом с бассейном, кухарка, которая готовит нам обезжиренные обеды, а у меня – спальня с ванной и собственный телевизор. Осталась лишь одна проблема: мама теперь вечно занята распространением Кикимании по стране и за ее пределами. Впрочем, если я слишком соскучусь, то всегда могу попереключать каналы в поисках ее передачи: «Пара слов от Кики: все получится!» – и найти маму там. Но порой я все еще представляю, как мы разъезжаем на нашем стареньком автомобиле – я дремлю, положив голову маме на колени, а она громко подпевает радио. И я тоскую по бесконечной дороге перед нами, которая обещает новые возможности, ведет к новой школе, где я смогу начать все сначала.
Через пять часов поезд прибыл на станцию Колби. Единственным встречающим на платформе был какой-то шатен с волосами до плеч. Он был в футболке-варенке, обрезанных шортах цвета хаки и шлепанцах, на руке, как у какого-то хиппи, был примерно миллион браслетов с черепами, на носу – солнцезащитные очки в синей оправе. В Колби сошла только я и теперь стояла на платформе и щурилась от бьющего в глаза солнца. Было очень жарко, хотя я знала, что где-то поблизости – океан.
– Николь? – произнес парень.
Я подняла голову и увидела, что он сделал несколько шагов в мою сторону. Его шорты покрывали пятна белой краски, и я была уверена, что если принюхаюсь, то почувствую либо запах пачули, либо марихуаны. Решила не принюхиваться.
– Коули, – поправила я.
– Ясно. – Он улыбнулся. Я не могла разглядеть выражение его глаз. – Мира прислала меня встретить тебя. Я – Норман.
Мира – моя тетя. Ей выпала сомнительная честь приютить меня на лето.
– Твое? – Норман показал на сумки, которые носильщик сложил горой на дальнем конце платформы.
Я кивнула, и он двинулся к ним медленной, ленивой походкой, которая уже начинала меня раздражать.
Меня захлестнула волна стыда, когда я увидела, что рядом с моими сумками выстроилась вся линейка товаров «От Кики». «Кики поп-мастер», коробка «Перекус Кики», дюжина новых мотивационных аудио- и видеокассет «Флай Кики», плюс несколько коробок витаминов и спортивных костюмов с изображением моей улыбающейся мамы.
– Ого! – воскликнул Норман и принялся вертеть в руках «Поп-мастер». – Это что такое?
– Это я возьму сама, – проговорила я, поспешно выхватывая «Поп-мастер» у него из рук.
Всю дорогу я представляла Колби как место загадочное, необычное: словно мрачный незнакомец, который не отвечает ни на чьи вопросы. Этот образ было труднее удержать в голове, волоча «Поп-мастер» перед единственным за последний год парнем, который не решил по умолчанию, что я – девица легкого поведения.
– Машина вон там, – сказал Норман, и я проследовала за ним на пустую парковку, где стоял старенький «Форд».
Он положил мои вещи на заднее сиденье и придержал дверцу, чтобы я закинула внутрь «Поп-мастер», с лязгом приземлившийся на пол. Теперь нужно было вернуться на платформу за остатками барахла от Кики.
– Как поездка? – поинтересовался Норман.
В салоне пахло прелыми листьями и было полно всякого мусора – только передние сиденья, судя по всему, недавно расчистили. На заднем примостилось четыре манекена, все безголовые. У одного не хватало руки, у второго – ладони, но все они сидели ровно в рядок, будто подготовившись к поездке.
– Отлично, – ответила я, гадая, что за чудака подослала ко мне Мира.
Я забралась в салон и с силой захлопнула дверцу, поймав свое отражение в зеркальце заднего обзора. В суете я забыла о своих волосах. Они были такими черными, что на секунду я себя не узнала. После непродолжительных уговоров со стороны Нормана машина тронулась, и мы выехали на пустой перекресток.
– Ну как? – поинтересовался Норман. – Больно было?
– Что?
– Это, – пояснил он, прикоснувшись к правому углу своей верхней губы. – Больно или нет?
Я провела языком по внутренней стороне губы, нащупав маленькое металлическое колечко.
– Нет.
– Ясно, – кивнул он. Зажегся зеленый свет, и мы поползли вперед. – А кажется, что было больно.
– Не было, – сухо промолвила я, чтобы у него не возникло соблазна снова заговорить.
Дальше мы ехали молча.
Машина у Нормана была очень странная. Помимо наших безголовых попутчиков, в ней находилось еще штук двадцать крошечных пластиковых животных, прилепленных к торпеде аккуратным рядком, а с зеркальца заднего обзора свисала здоровенная пара красных плюшевых игральных костей.
– Милая тачка, – пробормотала я себе под нос. Псих какой-то, не иначе.
– Спасибо! – радостно откликнулся Норман, протягивая руку, чтобы поправить красного жирафа у вентиляционного отверстия. Он явно принял мой комплимент за чистую монету. – Я над ней еще работаю.
Мы свернули на грунтовку и миновали несколько домов, за которыми мелькали отблески воды. В самом конце дороги остановились перед большим белым домом. За верандой виднелось море, слышался плеск волн, у берега покачивались маленькие лодочки. Норман дважды просигналил и выключил мотор.
– Она ждет тебя, – произнес он.
Выбравшись наружу, Норман обошел автомобиль и открыл заднюю дверцу, чтобы достать мои вещи и сложить их на крыльце. На самую верхушку он с ювелирной точностью пристроил «Поп-мастер». Уж не знаю, может, посчитал, что это остроумно.
– Спасибо, – пробормотала я.
Веранда Миры была построена в стиле старого Юга: широкая и длинная, она растянулась вдоль всего фасада, и в глаза мне сразу бросились две вещи. Первая – старый велосипед, прислоненный к окну фасада. Над задним крылом у него были «плавники» в стиле «Кадиллака», а из-под нанесенной из баллончика красной краски местами проглядывала ржавчина. В металлической корзине у руля лежала пара солнцезащитных очков в толстой черной оправе. Вторым предметом, привлекшим мое внимание, была маленькая табличка, наклеенная над звонком. Ее будто вытащили из какой-то картотеки, и большими печатными буквами на ней было написано: «Звонок». Для полных идиотов под надписью была еще и стрелочка. Я начала задумываться, куда я попала.
– Норман! – раздался женский голос из-за двери с проволочной сеткой. – Это ты?
– Да, – отозвался он, поднялся по ступенькам и наклонился к двери, заслоняя глаза рукой. – На сей раз поезд прибыл точно по расписанию.
– Я опять не могу его найти, – сказала, предположительно, моя тетя Мира. Кажется, она быстро перемещалась – ее голос звучал то громче, то тише. – Он находился здесь утром, а потом ускользнул…
– Я поищу, – произнес Норман, оглядывая крыльцо и двор. – Он никогда далеко не уходит. Наверное, снова повздорил с тем псом.
– Повздорил?
– Очень сильно, – пробормотал он, не прерывая поисков.
– Коули с тобой? – спросила тетя. Судя по громкости, она снова подошла ближе.
– Да, – ответил Норман. – Прямо здесь.
Я ждала, когда откроется дверь, но ничего не происходило.
– Не выношу, когда он так поступает, – раздался снова удаляющийся голос.
Я посмотрела на Нормана, который мерил шагами крыльцо, время от времени перегибаясь через перила и заглядывая под дом.
– Мы найдем его, – заявил он. – Не переживай.
Я оставалась на месте. Похоже, тетя радовалась моему приезду не меньше, чем я. Я присела рядом со своей сумкой и обхватила колени руками.
В кустах послышался шорох, и на меня воззрился самый толстый кот, какого я когда-либо видела. Он протиснулся в щель в перилах, едва не застряв, и обтерся об меня, оставляя слой шерсти на моих черных брюках, куртке и футболке. Затем влез мне на колени, на секунду выпустил когти и устроился поудобнее.
– Кот Норман! – воскликнул Норман, и кот обернулся к нему, подергивая хвостом.
– Что? – удивилась я.
– Нашел! – крикнул Норман.
– Нашел? – раздалось из дома.
– Заходи и возьми кота с собой, – обратился ко мне Норман. – Мира тебя сразу полюбит.
– Не люблю кошек, – сказала я, пытаясь стряхнуть чудовище с колен. Теперь оно урчало, оглушительно, словно бензопила.
– Кот Норман! – позвала Мира. – Иди сюда, кошмар ты мой!
– Занеси его внутрь, – посоветовал Норман. – Она ждет.
Он начал неторопливо спускаться с крыльца. Я уже заметила, что Норман двигался медленно.
Я встала, по-прежнему держа кота на руках. Весил он килограммов пятнадцать – как полный набор гантелей от Кики.
– Увидимся, – сказал Норман, обходя дом и направляясь к заднему двору.
– Коули! – позвала Мира. Через сетку я разглядела ее силуэт в коридоре. – Он с тобой?
Я приблизилась к двери, прижимая к себе кота.
– Мы идем, – объявила я.
Первое, что я увидела, когда мои глаза привыкли к новому освещению, был телевизор. Показывали рестлинг – какой-то здоровяк в плаще и с повязкой на глазах прыгал с канатов, чтобы расплющить извивающегося на матах мужчину в пурпурном латексе. Человек в плаще оттолкнулся от канатов, раскинув руки, и устремился к своей жертве. Зрители в ужасе наблюдали, как он падал, падал, падал…
– Кот Норман! – воскликнула тетя Мира, заслоняя собой телевизор и раскрывая объятия навстречу нам обоим. – И Коули. Привет!
Мира весила не меньше, чем моя мама до превращения в Кики Спаркс. У нее было широкое лицо и длинные рыжие волосы, собранные на затылке в небрежный пучок – как будто она собиралась в спешке. Из пучка торчали ручка и карандаш. Мира была в старом темно-зеленом кимоно с узором из драконов, большой белой футболке, черных лосинах и шлепанцах-вьетнамках. Ногти на ногах были покрыты ярко-розовым лаком.
– Коули! – позвала она, и, не успела я оглянуться, как нас с котом стиснули в объятиях. От Миры пахло ванилью и скипидаром. – Я так рада тебя видеть. Ты изменилась, выросла! И похудела! Значит, программа твоей мамы работает?
– Да.
В нос мне залетел комок кошачьей шерсти, и глаза у меня заслезились.
– Плохой, плохой кот Норман! – пожурила Мира зажатого между нами кота. Тот все еще мурчал. – В какую же передрягу ты влез на сей раз? – Кот чихнул, заерзав, выскользнул у меня из рук и приземлился на пол с практически тем же звуком, что и рестлер в плаще. – Ох, ты сущий кошмар! – ворчала Мира, пока кот неторопливо удалялся. Затем она перевела взгляд на меня и покачала головой. – Он свет моей жизни, но сейчас ему два с небольшим – ужасный возраст – и у него период отчуждения. У меня сердце разрывается!
– Вы о коте? – уточнила я.
– О Нормане.
– Ах, о Нормане! – Я посмотрела на крыльцо, где видела его в последний раз. – Он действительно ведет себя как-то отстраненно.
– Правда? – Мира подняла брови. – Ну сейчас лето. Он плохо переносит жару, знаешь ли. Ты бы видела, какие комки шерсти он выплевывает.
Я снова выглянула в окно.
– Норман?
– Кот, – пояснила она. – Кот Норман.
Мира указала на стул у двери, на котором предмет нашей дискуссии старательно вылизывал лапу.
– Я думала, вы о…
– О Нормане? – догадалась она и внезапно расхохоталась, прикрывая рот ладонью. На щеках у нее проступили ямочки. – Ох, нет, не этот Норман. Ну то есть с его прической можно и с него шерсть клочьями собирать. Но я не видела, чтобы он что-нибудь отплевывал…
– Я просто не знала, – тихо промолвила я, и на мгновение мне показалось, будто я опять толстая, чувствую на себе слой жира – как всегда, когда кто-то смеялся надо мной.
– Ну-ну, – тетя взяла меня под руку, – ты же просто не поняла. В конце концов, кота Нормана назвали в честь человека Нормана. Они очень похожи по характеру. Не говоря уж о том, что оба медлительные.
– Человек Норман, – повторила я, проходя вслед за тетей в дальнюю комнату.
Комната была просторная, солнечная и, как и крыльцо, тянулась по всей длине дома. На экране в самом разгаре был следующий матч: два рыжих мужика в черных шортах описывали круги вокруг друг друга.
– Но я не могу жить без обоих! – драматически воскликнула Мира, бросая взгляд на телевизор, потом на меня. – Если бы человек Норман не жил у меня в подвале, некому было бы открывать мне банки. А кот Норман – моя деточка.
– Норман живет в подвале? – удивилась я.
– Да, – кивнула тетя, усаживаясь в глубокое кресло перед телевизором и аккуратно оборачивая кимоно вокруг ног. На стене висел большой портрет Миры и кота Нормана, сидящих на лужайке перед домом. На портрете тетя была в белом платье и розовых солнцезащитных очках в форме звезд; она улыбалась. Кот Норман сидел рядом с ней, подставляя изогнутую спину под ее руку.
– В комнате внизу, – объяснила тетя. – От него никаких хлопот, я часто вообще забываю, что он здесь.
Я посмотрела в окно – на голубой искрящийся океан. К пляжу вела тропа, а, вытянув шею, я разглядела открытую дверь и Нормана, тащившего куда-то одного из безголовых манекенов. Справа от тропы виднелся домик поменьше, выкрашенный той же белой краской, что и у Миры. Возле него была натянута бельевая веревка, на ветру колыхалось разноцветное белье.
– Итак, – сказала тетя, устраиваясь удобнее в кресле. – Как ты добралась?
– Хорошо.
– А как мама?
– Нормально.
Она кивнула, снова продемонстрировав ямочки на щеках.
– Больно было?
– Что?
– Вставлять эту штуку в губу.
– Нет, – ответила я.
У нас с тетей Мирой заканчивались темы для разговора. Я оглядела комнату. Все было старым, и потому с каким-то особым налетом очарования, и нуждалось в ремонте: у кресла-качалки не хватало нескольких черных перекладин, у выцветшего розового комодика не было ручек, а по аквариуму, полному ракушек и стекляшек, расползлась трещина. А потом, присмотревшись, я увидела карточки. Как и та, на крыльце, они были написаны аккуратными печатными буквами. «Окно заедает слева», – сообщала карточка у задней двери. «Средняя клавиша не работает», – на выключателе на стене напротив. А на телевизоре, прямо около кнопки переключения каналов: «Потрясти, чтобы включился 11-й».
Лето обещало быть долгим.
– Господи! – громко воскликнула Мира, и я подпрыгнула. Она быстро наклонилась поближе к экрану. – Только посмотри на этого ужасного Эль Гигантико! Это даже не его бой, а он собирается атаковать бедняжку Рекса Руньона.
– Что?
– Смотри! – Тетя показала на экран. – Подружка Эль Гигантико, Крошка Лола, ушла от него на прошлой неделе к Рексу Руньону. А теперь он собирается превратить бедняжку Рекса в отбивную. О нет! Почему судьи его не останавливают? Безобразие!
Она сидела, уперевшись локтями в колени и не сводя глаз с экрана.
– Ну, – начала я, – это все…
– Ох! – Ее рука взлетела ко рту, розовые пальцы на ногах поджались. – Он собирается выполнить «четверку». Бедняжка Рекс. До завтра будет вспоминать. Ума не приложу, почему Эль Гигантико так переживает из-за этой Лолы, она же дрянь, каких мало…
– Мира, – перебила я, – ты же знаешь, что это…
Она оторвала взгляд от бедняжки Рекса Руньона, голова которого ритмично встречалась с полом на краю ринга под дружный счет толпы.
– Знаю что? – жизнерадостно спросила она. И я пожалела, что у нее нет карточки с инструкциями, которая подсказала бы мне, как сформулировать мысль.
– Ничего. Я забыла, что хотела сказать, – произнесла я, и она вновь сосредоточила внимание на передаче.
Я была здесь новенькой. Пусть лучше не от меня узнает, что все бои – постановочные. В общем, я досмотрела эпизод, в котором у Рекса Руньона открылось второе дыхание, он набросился на Эль Гигантико, запрыгнул ему на спину и повалил, словно Давид, убивающий Голиафа.
Солнце медленно опускалось в воду, а внизу Норман вытаскивал за шею остальные свои манекены. Мира хлопала в ладоши и поддерживала участников с абсолютной верой в реальность происходящего. Кот Норман сидел на подоконнике, вылизывая свои лапы.
Так началось мое лето.