Луна Чанг собиралась принять неверное решение.
Дверь цокольного этажа распахнулась, и ребята постарше высыпали в ночь. Рыбки гуппи, смытые в унитаз, пытались обрести свободу.
– Что это вы делаете? – ни к кому особенно не обращаясь, спросила Луна.
– В соседнем доме один парень из Фэйрбридж-Хай устроил вечеринку, – ответила одна из девочек.
– Вот прямо вечеринку? – уточнила Луна.
Девочка замялась:
– Правда, наша обувь осталась в прихожей.
Будто бы в ответ сверху донеслось саксофонное интро, а следом – усиленное микрофоном вибрато чьей-то тетки. Как же Луне это надоело. В округе, в основном населенной «очень белыми», родители Луны любили сборища таких же, как они, говорящих на мандарине, – что ж, их можно понять. Вот чего она не понимала – зачем тащить ее с собой.
Пока родители наверху орали китайские шлягеры под акустическую систему, все дети – в возрасте от четырех до восемнадцати – отправлялись на цокольный этаж. Там-то малышня и громила всё подряд, ломая кии на миниатюрном бильярде. Подростки же откровенно скучали и делали вид, что не слышали от чужих родителей, как их чада сдали итоговый тест и пойдут ли учиться дальше. Раньше Луне составляла компанию Рокси… Вот только теперь Рокси уехала в колледж.
– Праздник середины осени![1] – воскликнул отец, уговаривая упиравшуюся Луну. И улыбнулся чересчур широко: – Там будут лунные пряники, какие хочешь!
Но он ошибся: пряники оказались только одного сорта, со сладкой бобовой пастой. И даже соленого желтка не положили. Отстой, а не вечеринка.
Луна могла и дальше сидеть в углу дома очередной тетушки и хмуро смотреть, как шестиклассники неуклюже крутят на пальцах «кошкину колыбель». Периодически слушать несмешные шутки, лениво подумывая о тех, кого не узнала и вряд ли когда-либо встретит снова.
Или могла сделать нечто совершенно другое.
Она тут же услышала стук собственного сердца. Она была не из тех, кто идет против правил.
– А обувь нам не понадобится, – сказала Луна и поднялась.
Подростки большей частью ушли. Остались совсем малыши.
– Я все расскажу! – надулся маленький мальчик. Он со страхом смотрел на распахнутую дверь, в которую влетали порывы ветра. Это он переломал бильярдные кии.
– Только попробуй, – огрызнулся кто-то из старших.
Мальчишка сник.
Луна быстренько пробежала по колючей траве, дрожа в одной футболке и джинсах. Собранные в конский хвост волосы болтались на позднем сентябрьском ветру.
В мгновенье ока она очутилась на задней веранде соседнего дома и открыла дверь на еще один цокольный этаж. В воздухе стоял густой дух сигарет, а может, и еще кое-чего.
Музыка пульсировала, кажется, в самом нутре дома. Если бы пьяные голоса не подпевали Losing My Religion, в этом шуме было бы и не разобрать, что именно играет. Такие вечеринки показывают в кино, о них ходят слухи. Такие вечеринки были не из тех, куда ходила Луна, которую не пускали даже на школьные танцы.[2]
Может, это плохая идея. И надо вернуться.
Прямо рядом с ней располагался диванчик, на котором оставалось место ровно для одного.
– Если ты сядешь к нам, тебе придется играть, – сказала незнакомая рыжая девушка.
– Во что играть? – спросила Луна.
– В «Семь минут в раю»[3], – лукаво ухмыльнулась та.
Луна никогда в нее не играла, но знала, в чем суть. Внутри все защемило. В свои семнадцать она ни разу еще не целовалась. Да и где, если учесть, что родители запрещали ей ходить на свидания.
И на самом деле Луне было любопытно попробовать и куда больше, чем просто поцелуи.
Рыжая подалась к ней и начала объяснять:
– Все по очереди крутят бутылку, и тот, на кого она покажет…
– Да давай уже! – закричал кто-то.
Парень, к которому это относилось, сидел на полу и мотал головой. Луна сразу поняла: он пришел вместе ней и с остальными. Его она тоже не видела до сегодняшнего вечера.
– Я просто посмотрю, – сказал он.
Поднялся некто с бледной кожей и в самых мешковатых джинсах в мире:
– Не, ты играешь. Я покручу за тебя.
Бутылка из-под колы завращалась, как колесная спица. Луне показалось, что ей на коленку прилетела капля: наверное, бутылку только что выпили. Она вращалась и вращалась, описывая на столике круги и отражая разноцветные блики лава-лампы.
Пока не начала замедляться и дергаться, а потом и вовсе не остановилась. Точно притянутая взглядом Луны, бутылка указала прямо на нее.
Все восторженно завопили, и девчонка, которая объясняла правила, потянула ее за запястье, заставляя встать. Сердце забилось чаще, точно она переключила его скорость.
Луна могла бы сопротивляться, если бы захотела. Или вообще отказаться от игры – штуки вроде давления сверстников на нее не действовали.
Но внутри, точно электричество, заискрилось некое чувство: приключения начинаются.
Хантер И не собирался присоединяться к играющим – но вот его вытолкали в центр незнакомой комнаты в незнакомом доме. Дверь за ним захлопнулась – точно опустился стеклянный колпак. Будто кто-то залпом втянул в себя весь шум, и он тотчас же утих.
Хантер огляделся: серые стены, украшенные «современным искусством». Безупречно чистая постель, застеленная покрывалом, множество подушек. В углу – маленький комод. Все это озарял слабый свет двух ламп.
И вот эта девчонка, на которую указала бутылка. Она отвернулась от него и смотрела на сновавших туда-сюда рыбок в ярко освещенном аквариуме.
Странно все это.
Хантер дернул дверную ручку. Тот, кто стоял с той стороны, держал крепко. И как следует постучал, будто ему в укор.
Сунув руки в карманы, Хантер двинулся к аквариуму. Наверное, неплохо будет поговорить. Ладони его вспотели. И чего он так разнервничался – он же не собирается ничего делать?
– Ничего так рыбки, – начал он. Рыбки?
Девчонка не ответила. Кажется, она вообще не заметила, что он что-то сказал. Хантер не успел как следует рассмотреть ее, пока бутылка вращалась. Но у нее были такие черные волосы, так собранные в хвост… Она явно откуда-то из Восточной Азии. И определенно не из школы Стюарт.
Одета в футболку и джинсы, а ноги босы. То, что на ней не было обуви, навело его на мысль. Интересно, подумал Хантер, она, как я, пришла из соседнего дома?
Тут-то он и заметил, что рыбки следовали за девочкой. Она протянула руку к аквариуму, и рыбки тут же ринулись за ней. Вода осторожно перекатывалась из стороны в сторону, пока она не опустила руку.
– Ого, – сказал Хантер. Когда он протянул руку, чтобы тоже попробовать, рыбки бросились врассыпную. – Как ты это делаешь? – спросил он.
Она мотнула головой:
– Понятия не имею. Со мной такое впервые.
Ее отражение в аквариумном стекле наблюдало за ним. Взгляд темных глаз встретился с его взглядом. На мгновение он даже дышать забыл.
Она обернулась – теперь их разделял лишь воздух. Подняв указательный палец, она стала водить им у его лица.
– Кажется, фокус работает только с рыбками, – улыбнулась она.
Хантер обнаружил, что с трудом подавляет смешок.
Девочка улыбнулась, и он почувствовал, как с него свалилась огромная тяжесть. Волосы конского хвоста рассыпались по плечам. От нее пахло свежевыстиранным бельем и чем-то сладким. Вроде меда.
– А ты, – спросила она, – раньше пробовал?
– Что пробовал? – Он ощутил, как подгибаются коленки.
– Зайти в незнакомый дом, чтобы сыграть в «Семь минут в раю» с заклинательницей рыбок?
Он посмотрел на ее губы.
То, что он знал об игре, или, вернее, о чем догадывался, подслушивая разговоры в кафетерии школы Стюарт, предполагало, что эти семь минут они проведут целуясь и, может, сняв с себя часть одежды. Будет горячо, потно и очень быстро…
Когда он снова вздохнул, начало происходить всё и сразу.
Кто-то закричал: «Время! Давайте уже!», распахнулась дверь, и в спальню ворвалась какофония звуков.
Луна обернулась на шум и случайно задела руку Хантера костяшками пальцев. Там, где их кожа соприкоснулась, вспыхнули искры света.
Пол загрохотал и затрясся, и из другой части дома раздались крики.
Хантер разобрал слова: «Землетрясение!»
Он и пошевелиться не успел, как девочка растворилась в толпе выбегавших из дома. В его уши, подобно порывам ветра, влетел грохот снаружи.
Луна опрометью бросилась из дома, огибая пьяные тела и опасно накренившиеся пластиковые стаканчики. Рамы картин с дребезгом стучали о стены. Когда ей удалось выбраться на воздух из комнаты на цокольном этаже, дом еще ходил ходуном.
Выглядело это так, словно все случилось ей в наказание. Прежде у Луны никогда не возникало мысли о том, чтобы нарушить правила. Не то чтобы что-то ей строго-настрого запрещалось – скорее молча подразумевалось, что родители не оценят такой эскапады и если узнают, где она была, то сильно рассердятся.
Оказалось, она как раз вовремя успела добежать до нужного цокольного этажа.
– Луна! – позвала мать, стоя у лестницы. – Мы едем домой!
Стены больше не тряслись, но ее родители порядком перетрухнули.
– Не похоже на землетрясение, – заявил папа. – На Тайване были не такие.
– Ай, глянь-ка на свои ноги! – воскликнула мать. – И чем это пахнет? – И тихо, чтобы слышала только Луна: – Как же у них грязно!
На обратном пути родители сплетничали о семьях, с которыми встречались, а Луна пыталась унять разносившееся по венам чувство вины. Что на нее нашло? С трудом верилось, что ей вздумалось улизнуть. Родители чудом не заметили ее отсутствия. Понюхала кончик хвоста – он вонял сигаретами. Надо бы сразу в душ, как приедут.
С передних сидений раздался смех, и это помогло успокоить пульс. Кто-то пошутил, а она не расслышала шутки. Луна наблюдала, с какой нежностью папа смотрит на маму, – и тут загорелся зеленый.
Она выдохнула. Пройдет время, и этот день останется лишь искоркой в дальнем углу памяти. Постучала по коленке пальцем – тем самым, которым приманивала рыбок в аквариуме. Это было странно. Но она чувствовала, что так и должно быть.
И по поводу того мальчика она почему-то явственно ощущала то же самое.
Луна не понимала, как так вышло. Будто бы нечто внутри подкрутило настройки и прибавило громкости. И откуда в ней взялась неслыханная прежде дерзость? При мысли о нескольких минутах в той комнате Луна покраснела и поежилась. Его глаза – чернильные озера. А губы выглядели такими нежными. Она едва не подалась вперед и не поцеловала его, потому что – а почему нет? В этом смысл игры, так ведь?
А медлила она потому, что их тянуло друг к другу тем же странным магнитом, каким притягивало рыбок к ее пальцам. И когда с шумом открылась дверь, они на долю секунды коснулись друг друга. Ее кожа соприкоснулась с его – и между ними вспыхнула искра.
Даже не так. Больше, чем искра, – у нее даже дыхание перехватило. Она вспомнила, как вспыхнуло свечение – и не сразу погасло.
А потом пол задрожал и заходил ходуном – если бы не это, она бы осталась.
Луна снова и снова задавалась вопросом: встретятся ли они еще?
Встретятся ли они еще? Весь остаток вечера он не мог избавиться от воспоминаний о том, как она исчезла в толпе, – и от сожаления, что не спросил, как ее зовут. Он было подумал, что сможет увидеть ее там, где они все собрались, но, когда он добежал, в доме все качалось и родители, будучи уже порядком на взводе, всюду его искали. А младший брат притих, что значило – он ужасно расстроен. Хантер догадался: это потому что он бросил Коди и один ушел на вечеринку.
Он никак не мог заснуть. Хантер пялился в потолок, вспоминая до мельчайших деталей, какая у девочки была прическа и какими нежными казались ее губы. И то, как она повела себя в тот неловкий момент – точно нарочно нажала пальцем на мыльный пузырь, и он лопнул.
На следующее утро его ждал ад. Все потому, что Хантер оказался беспутной падающей звездой.
«Не ищи неприятностей», – снова и снова твердила мать.
Он честно пытался. Но согнутую стрелу, обреченную уклоняться от намеченной цели, уже не выпрямишь. Даже тогда, когда все шло более или менее хорошо, родители все равно находили к чему придраться.
Вот почему он даже не удосужился объяснить: это он сам нарочно подстроил так, чтобы его выгнали из школы Стюарт. В их глазах это выглядело бы еще хуже. Варианта развития событий, при котором они замолчали бы и выслушали его, попросту не было. Они думали то, что им хотелось думать.
До него долетали обрывки фраз:
безответственный
негодный
неуважение
позор
Слова, пущенные наугад, как стрелы. Такие слова никак не могли задеть его.
Родители Хантера пребывали в уверенности, что крошечная полутемная кухонька, где они сейчас разговаривали, – самое уединенное место в доме. Там-то всегда и случались шум и крики – чтобы с улицы не услышали, даже когда они орали во всю глотку. И, глупо сердясь, они соблюдали осторожность.
Конечно же, из школы Стюарт позвонили и сообщили, что, когда Хантер станет поступать в колледж и ему понадобятся выписки из ведомости, вместе с ними отправятся и материалы личного дела – где, разумеется, особое внимание будет уделено неподобающему поведению.
Он закатил глаза. Могло быть много хуже. Но его родителей, кажется, заботило лишь одно: их старший сын в очередной раз облажался. Неужели нельзя оправдать их надежды? Неужели он не понимает, что ставит их в ужасное положение?
Хантер огрызнулся в ответ. Вообще-то это они разозлили какого-то типа, о котором теперь не хотят говорить. И сами поставили себя в ужасное положение, а Хантер и Коди стали невольными жертвами.
Что оставалось делать? Только стоять, будто холодное каменное изваяние, пока родители надрывают глотки. Младшего брата нигде не было видно. Хантер был готов поклясться, что Коди забился в домик из одеял в углу их общей спальни, крепко зажмурился и слушает через стену.
– Если это нас погубит, ты всю жизнь будешь жить с грузом вины! – отец тяжело дышал – так он себя накрутил.
– И как же это нас погубит? – спросил Хантер. Он едва не ляпнул: «И как же это вас погубит?» – но вовремя спохватился.
– Люди узнают о твоих выходках! – сказал отец. – Начнут задавать вопросы. «Кто такой этот Хантер И? Что у него за семья?» Ты не только навлек на нас позор. – Это слово он практически выплюнул, а потом перевел дух. – Из-за тебя мы не только потеряем лицо, но – если кто-то поймет, где мы? И скажет кому надо? Думаешь, мы столько лет прячемся шутки ради?
Хантер знал, что именно, багровея на глазах, силится проговорить отец. У него и самого при мысли об этом пробегал холодок между лопаток, глупо было бы это отрицать. Вместе с тем ему надоело жить в постоянной паранойе. Надоело, когда все в итоге сводилось к одному и тому же страху.
Мать покачала головой: и без того маленького роста, она совсем поникла.
– Он понимает. Теперь, когда он пойдет в другую школу, он начнет заново. – Она обернулась, чтобы говорить с ним напрямую. – Правда ведь, ты будешь лучше себя вести? Больше не будешь попадать в неприятности. Ведь по тебе будут судить всех китайцев!
Голос ее звучал устало.
– Мы разочарованы, Хантер, – сказал отец. – Не такого поведения я ждал от своего сына. Если будешь продолжать в том же духе, может, ты перестанешь им быть.
Мать сдавленно вскрикнула.
– Это как это? – удивился Хантер.
– Ты хочешь пойти в бандиты? Стать неудачником? Знаешь, как часто мать плачет из-за тебя? А начинаешь с тобой говорить – в одно ухо влетело, в другое вылетело! Ты вообще слышишь, что мы говорим? Если мы тебе не семья, то что ж.
– Не надо, Давэй. – Мать определенно вознамерилась быть его рупором. – Хантер будет стараться. Он исправится.
Отец отвернулся:
– Посмотрим.
– Можно попросить госпожу Чжань отвозить его в школу и забирать.
– Я отлично могу сам ездить на автобусе, – громко заявил Хантер.
Но отец уже вышел из комнаты, а мать бросила на него красноречивый взгляд: не спорь.
Замечательно. Его будут возить в школу, как маленького.
Вернувшись в свою комнату, Хантер нашел Коди именно там, где предполагал: в крепости, с головой, обернутой старой простыней. Хантер лег на живот, протискиваясь между стеной и каркасом кровати, пока не добрался до одетых в носки ног.
– Коди!
Брат размотал простыню: его волосы наэлектризовались, и прядки торчали в разные стороны.
– Прости, что мы так орали, – с сожалением сказал Хантер.
Коди потер глаза:
– Почему они всегда такие сердитые?
Хантер сказал ровно столько правды, сколько нужно, чтобы не совсем соврать:
– Взрослые – они такие.
– Ты тоже почти взрослый. Но ты не злишься, как они.
Хантер невесело хмыкнул:
– Ну конечно. – Он всегда был зол. На самом деле практически взбешен. Порой он полночи лежал без сна, размышляя, почему родители приняли то или иное решение. И наматывал гнев на палец, точно нитку: интересно, когда он перетянет палец так сильно, что туда перестанет поступать кровь?
Иногда Хантер думал, что лучше бы взять и уйти из дома. Он был уверен, что прекрасно проживет и один, и уже несколько лет копил на случай, если до этого все же дойдет.
Но не мог бросить младшего брата. Вот что его держало.
– Когда я вырасту, я никогда-никогда не буду злиться, – заявил Коди.
– Отличное желание, – ответил Хантер. – Попробую быть как ты.
Коди скрестил руки на груди:
– Я никогда не буду сердиться.
Когда она потянулась за чаем, на ее руке вспыхнул светлячок. Она моргнула, и он исчез.
Луна медлила, ожидая, когда он появится снова. В последнюю неделю все стало странным – начиная с той вечеринки.
– Все хорошо? – спросил отец.
Владелица «Садов удачи» подошла к ним, неся три блюда, что спасло Луну от необходимости отвечать.
– Это те самые, о которых я вам говорила, – сказала хозяйка заведения. – Момордика, омлет с устрицами и жареная лапша.[4]
– Мэри, выглядят чудесно, – воскликнула мать Луны. – Просто потрясающе!
– Только для моих любимых постоянных клиентов. – Мэри широко улыбнулась. – Только, чур, честно говорите, как вам: я все еще продумываю рецепты.
– Объеденье, – отозвался уже с набитым ртом отец. – Свиной жир сразу чувствуется.
Мэри как следует помешала лапшу.
– Когда полетите на Тайвань в этом году, попрошу вас привезти мне кое-каких специй.
Прежде они говорили на мандарине, чтобы Луна практиковалась, но теперь перешли на тайваньский диалект и пустились петь дифирамбы пасте из сушеных соевых бобов. И она ухватилась за эту возможность, чтобы подумать о своем.
Например, вот о чем: откуда вдруг повсюду появились светлячки? То блеснут, когда она стягивает волосы в хвост. То замигают на оконном стекле. В любое время дня – а они же вроде ночные насекомые? Да и холодно уже для них. Луна показала одного папе в особенно промозглый день, а тот просто пожал плечами: ну, наверное, какой-нибудь новый вид.
И у нее было ощущение, что когда-то она знала: светлячки – это очень важно. Что же она забыла и когда?
– Луна, ты же в этом году заканчиваешь? – Голос Мэри резко вернул ее в реальность. – Ты уже решила, куда будешь поступать? Лига плюща, не иначе.
– Она выбирает Стэнфорд, – ответил за нее отец, сияя улыбкой.
Мэри почти карикатурным жестом подняла вверх большие пальцы: здорово, мол. И сказала по-английски:
– Целься в луну. Даже если промахнешься, все равно окажешься среди звезд[5]. – Затем, переходя на тайваньский: – Хотя лично я думаю, что ты попадешь в цель.
Луна изобразила милую улыбку и положила себе еще лапши, чтобы занять руки и рот.
Глаза папы заблестели:
– Я же вам рассказывал, почему мы решили назвать дочь Луной?
– Нет, расскажите!
– Срок мне ставили двумя неделями позже, – сказала мама. – Как раз в то утро я была у врача.
– Это мне не терпелось. Я так хотел взять на руки свою дочь!
– В тот день на обед были дамплинги. Сюэцин делал. Он прекрасно готовит.
– Верю, – отозвалась Мэри. – Слышали бы вы, как он критикует мои рецепты!
– Я посмотрела в окно и увидела яркий свет, льющийся с неба. – Всякий раз, когда мать рассказывала эту историю, голос ее дрожал. – Поначалу я решила, что это луна, а потом подумала, что падающая звезда.
– Но все оказалось куда красивее, – подхватил отец Луны. – После звезды остается тоненькая полоска. А это было похоже на расцветающий в небе цветок. Он опустился, и тут же у Мэйхуа отошли воды.
Мать просияла:
– Так что я решила назвать ее Луна – потому что она была небесным благословением, которого мы так ждали!
Луна чувствовала себя неловко. Порой, когда родители рассказывали эту историю, она приятно щекотала ее, как сладкий шипучий лимонад, и Луна даже ухмылялась на особенно пафосных моментах.
Сейчас же она внушала лишь беспокойство. Ей до смерти надоело заполнять регистрационные формы в колледжи и думать, что же написать во вступительном эссе на эти их дурацкие темы. Ожидания родителей легли на нее тяжким грузом и придавили, точно пресс-папье, – предполагалось, что она будет безропотно им соответствовать.
– Схожу в туалет, – сообщила она, поднимаясь из-за стола.
– Погоди, – окликнул отец. – Будешь еще что-нибудь? Десерт?
– Я наелась. – Отойдя от стола, она спохватилась, что не поблагодарила Мэри, но взрослые уже сменили тему.
– Вы слышали, что случилось после того землетрясения? – спрашивала Мэри. – Просто ужасно – трещина образовалась…
В уборной было холодно, Луну это даже обрадовало. Под светом люминесцентных ламп она вымыла руки и сердито воззрилась на свое отражение в зеркале. Из ее неизменного конского хвоста с зализанными назад волосами выбились короткие прядки, а на лбу красовались прыщики. Интересно, заметил ли их тот мальчик с вечеринки. Она едва удержалась от того, чтобы надавить на них подушечками пальцев.
Предполагалось, что выпускной класс – важная веха, следующей осенью начнутся занятия в колледже. Кто-то, может, и ждет этого с нетерпением, но Луна, для которой это были лишь чаяния ее родителей, не чувствовала особенной разницы.
Конечно, она прилежно училась. «Аккуратная и способная» – писали учителя в комментариях к ее табели успеваемости, под колонкой оценок «отлично».
Вот только ей хотелось… не этого. Хотелось самой управлять своей жизнью. Отправляться в грандиозные путешествия. Дерзать и делать то, о чем и никто и помыслить не может. Вот бы, как в фэнтези, появился волшебник, взмахнул палочкой – и она стала собой, настоящей.
Но будущее, которое представлялось ее родителям, не предполагало великих открытий. Письменный стол, ну, может, кабинет с окном во всю стену и неудобная строгая одежда. Бумаги, цифры и прочая изнурительная рутина, за которую платят столько, сколько требуется для стабильности. От Луны ждали, что она начнет к ней стремиться, едва выпорхнув из гнезда.
Она знала, чего от нее ждут. И путь был открыт. Родителям просто хотелось, чтобы у все нее сложилось наилучшим образом, – и довериться им было вполне здравой мыслью.
Если бы только ей хотелось того же! Поступить в Стэнфорд. Жить идеальной жизнью. Знать бы еще, что нужно ей самой.
В груди вдруг появился почти болезненный непокой. Чувство, что на самом деле она рождена для гораздо, гораздо большего.
Пару лет назад они с Рокси ходили в кино на «Общество мертвых поэтов»; слова героя Робина Уильямса потом долго не шли у Луны из головы: «Пусть ваша жизнь будет необыкновенной».
Необыкновенной. Ей нравилось, как это звучит.
Уже на выходе она заметила картину, висевшую возле раковины. На ней был изображен светлячок – он сидел на темной раскрытой ладони. Да что же означают эти светлячки?
Вернувшись, Луна увидела, что родители собираются уходить, задержавшись на минутку поболтать со знакомыми. Она остановилась подождать их у больших аквариумов с рыбой, пахнущих отделом охлажденки из супермаркета, – скорее функциональных, чем декоративных. За захватанным стеклом – медлительные существа цвета грозовой тучи, серебристо поблескивавшие, размером с ее руку от плеча до кисти. С оцепеневшим видом, точно не знающие, как это – чего-то хотеть.
Луна обнаружила, что вспоминает ярких рыбок в аквариуме с той вечеринки. Как они послушно плыли туда, куда укажет ее палец. И подняла руку – ради эксперимента.
Рыбы завращались вокруг своей оси, точно стрелки компаса. И – все как одна – принялись следовать за рукой: то виляя влево, то резко сворачивая вправо. Точно она была дирижером, а они – ее молчаливым оркестром.
Рассказать Рокси – не поверит же! Да и кто бы поверил?
Кроме разве что мальчика с глазами цвета чернил.
Луна опустила руку, и рыбы снова превратились в безвольную стаю. А с той стороны аквариума на нее смотрели глаза, похожие на чернильные озера, – точно она призвала его своими мыслями. Сердце учащенно забилось. Неужели это и правда он?
Она пошевелилась – и он тоже. Что бы она ни делала, он повторял за ней. Втянув щеки, он изобразил «рыбьи губы», и Луна расхохоталась. Они двинулись к краю аквариума, и вскоре вода и стекло уже не разделяли их. Не успела она подумать, что бы такое сказать подходящее моменту, как он быстро перевел взгляд к стойке, где всё громче пререкались на мандарине.
– Тут написано только «скидка пятнадцать процентов». Даты не стоит.
У человека за стойкой был усталый вид:
– Прощу прощения. На странице, из которой вы это вырезали, был написан срок действия.
– Какой страницы? Это был просто флаер!
Появилась Мэри – прежде Луна не видела у нее такого каменного лица.
– Какие-то проблемы? – Она взглянула на флаер. – В этот раз мы сделаем скидку.
Только тогда Луна обратила внимание на то, как напряжены плечи мальчика, как он поморщился, когда человек у стойки проворчал:
– Это и есть счет? Со скидкой?
– Да, сэр.
Ворча еще пуще, человек достал из кармана бумажник. Оттуда на стойку и на пол со звоном посыпалась мелочь.
– Сколько там, пап? – спросил мальчик.
И тут Луна заметила, как они похожи. По-львиному широкий нос, квадратная челюсть, брови, редеющие к вискам.
– Пап? – Мальчик шагнул к стойке, и Луна ощутила, что осталась у аквариумов совсем одна. Она видела, как мальчик вытащил из заднего кармана несколько аккуратно свернутых банкнот и сунул отцу под локоть.
– Что это ты делаешь? – рявкнул тот.
– Тут больше, чем нужно, – сказал мальчик извиняющимся тоном.
Отец обернулся, чтобы уйти, даже не удосужившись пересчитать деньги, мальчик последовал за ним. Луне ужасно хотелось, чтобы он еще раз взглянул в ее сторону.
Мэри презрительно фыркнула, и тут подошли родители Луны.
– Неужели я слышала, как с вами кто-то спорит? – удивилась мать Луны. – Кто же?
– Кто же еще? Семейка И.
Сердце Луны глухо, точно в барабан, застучало у нее в ушах. Этот мальчик – теперь она знала, кто он. Старший сын семейства, презираемого ее родителями. Хантер И.
Холодный ветер резанул грудь и засвистел в ушах. Отец молча кипел, пока они шли через парковку к машине, где ждали остальные. Хантер пытался не кашлять: это разозлило бы отца еще больше. В легких давно не было такой тяжести. Он открыл дверь и уселся позади водительского сиденья.
Мать переводила взгляд с Хантера на мужа, не понимая, что значат выражения их лиц. Она откашлялась:
– Коди, достань, пожалуйста, из багажника мой шарф.
Вот оно что. Им всегда было легче орать на Хантера, если больше никто не слышит. Брат отстегнул ремень и выскользнул наружу, лишь на мгновение помедлив прежде, чем захлопнуть дверцу.
Они услышали, как багажник с щелчком открылся, слышали, как крякнула поднимаемая крышка.
Отец резко развернулся:
– Ты украл эти деньги?
Хантер отшатнулся, услышав сдавленный вскрик матери.
– Нет, – ответил он. – Нет, что ты.
– Мы решили порадовать маму, – отец так и кипел, – а что сделал ты? Ты нас унизил!
– Клянусь, я не крал! – сказал он. – Их дали… то есть я их нашел.
Само собой, ему не поверили. Родители пустились в обычную едкую ругань, и, когда они заорали в полную силу, Хантер сник. Откинувшись на спинку сиденья, задержал дыхание. Сфокусировал взгляд. И отдался натяжению тетивы: мышцы напряглись, будто он целился.
Только так – притворившись, словно бы нет ничего, кроме неба, деревьев, его лука и стрел, – он и мог прийти в себя.
Глухой стук вернул всех троих к действительности. Отец открыл дверцу:
– Коди, ну что ты там так долго?
– Прости, – ответил тихий сдавленный голос. – Я сейчас.
Сгустилась напряженная и неловкая тишина. Она нависла над ними, да так и осталась. Коди вернулся на место и просунул вязаный шарф на переднее сиденье над панелью переключателя скоростей. Хантеру показалось, что на пальцах брата что-то светится, но тот отряхнул ладони, и больше ничего не было видно.
Его отец дал задний ход и выкрутил руль – будто бы домашние еще не совсем поняли, как он зол.
– Дэвид! – закричала его мать. – Не так быстро…
Машина с резким толчком остановилась. Все посмотрели в сторону столкновения. Назад.
Через два стекла Хантер встретился взглядом с девушкой, что стояла у аквариумов. Той самой, с вечеринки. Выбившиеся из прически прядки наискось легли на лицо. Она не сморгнула.
Мать застонала от испуга.
С водительского сиденья другой машины выбрался человек, скорее всего отец девушки. Хмурясь, посмотрел на капот своей машины, а потом взглянул на багажник автомобиля семейства И.
Отец Хантера приоткрыл водительское окно и высунулся на морозный воздух. По его лицу невозможно было ничего понять.
– Ничего, – пожал плечами водитель другой машины.
Не удостоив того еще одним взглядом, отец Хантера повернулся к рулю, и автомобиль, взвизгнув шинами, покатился прочь. Багажник снова открылся, и, подобно шуму моря, внутрь ворвался звук ветра и стук болтавшейся вверх-вниз крышки.
– Это не я! – выпалил Коди.
– Знаю, что не ты, – сквозь зубы процедил отец, съезжая на обочину шоссе и останавливая машину. – Сломался вчера утром. Хантер…
– Сейчас. – Хантер выскочил из машины и несколько раз хлопнул крышкой, пока она наконец не закрылась.
Они уже подъезжали к дому, когда мать снова заговорила:
– Надо было остаться.
– Мне нечего ему сказать, – ответил отец.
– Но если их машина испорчена…
– Он знает, где я работаю.
Хантер услышал, как мать глубоко, сдавленно вздохнула:
– Ну почему снова эта семейка?
– Какая семейка? – спросил Коди.
– Чанг. – И мать завозилась с шарфом.
Значит, доктор Чанг – заклятый враг его отца. Хантер моргнул. Девочка с конским хвостом – Луна Чанг.
Сюэцин Чанг смотрел, как Дэвид И на своем драндулете выезжает с парковки «Садов удачи». Колеса подпрыгнули на неровной земле, и что-то выпало из багажника. И покатилось к ногам Сюэцина. Шестигранник, выточенный из белого камня. Достаточно маленький, чтобы его можно было спрятать в кулаке, но достаточно тяжелый, чтобы впоследствии ощущать в кармане.
От него пахло древностью. Осязаемой древностью.
Сюэцин почувствовал тот же самый трепет, какой чувствовал, когда впервые попал на раскопки. Электризующее ощущение – понимать, что, прикасаясь к этим камням, ты оказываешься настолько близко к путешествиям во времени, насколько это возможно.
Сюэцин сунул шестигранник в карман. Он займется им позже.
Никто не предупредил Луну, что Хантер И перевелся к ним в Фэйрбридж-Хай. Когда она поняла, кто он такой, то твердо решила больше никогда с ним не заговаривать. Казалось, нет ничего проще. Помимо рабочих обязанностей отца, все эти годы ее родителям более или менее удавалось избегать этого семейства. Если до той вечеринки Луна и Хантер когда-либо оказывались в одном и том же месте одновременно, она этого не помнила.
Но теперь их тянуло друг к другу, как мотылька тянет к пламени. Интересно, кто из них пламя, а кто мотылек?
В первый же его день в Фэйрбридж-Хай Луна едва не налетела на Хантера, спеша с урока французского на литературу.
И на обществоведении Хантер случайно забрел в их класс. Когда он поспешил выйти, Джойс Чен многозначительно подняла брови и сказала Луне: «Кажется, наших прибыло».
А потом в кафетерии, когда с ее подноса упала пустая банка из-под газировки, это он поднял ее и выбросил в урну, которая была слишком далеко для такого броска, – но именно туда, описав идеальную дугу, она и угодила.
А потом оказалось, что на практикуме по химии они занимаются вместе. И он сел за ее стол на единственный свободный табурет, который – ну еще бы – стоял рядом с Луной. Весь урок она изо всех сил старалась на него не смотреть.
И вот теперь – спортзал.
Она стояла позади всех, заново стягивая волосы в хвост; постепенно ее команда рассеялась кто куда, и некому стало ее заслонить. Что было хуже всего. Везучий этот Хантер И – успел-таки на последнюю порцию ее персонального ада.
Сегодня играли в вышибалы. Или в бомбардира, как называли игру учителя физкультуры, – можно подумать, это название могло как-то ее облагородить. Под бдительным взором миссис Рисси Луна двигалась туда-сюда, делая вид, что активно участвует в игре. Порой она ловила мяч и притворялась, что ждет своей очереди… а потом тихонько перебрасывала его тому, кто играл не понарошку. Настоящий командный игрок, ничего не скажешь.
Теперь, когда Рокси закончила школу, уроки физкультуры как никогда подчеркивали ее одиночество. Не то чтобы она не ладила с другими – к ней относились вполне неплохо. Просто всю свою жизнь она ощущала это невидимое разделение. Точно стеклянная стена отделяла ее от всех прочих. Даже от Рокси, с которой они сошлись исключительно потому, что она всегда была рядом, – их родители крепко дружили.
В паре дюймов от ее локтя просвистел мяч и ударился об трибуну, Луна дернулась и вернулась в игру. Жаль, что в нее не попали. Бóльшая часть ее команды уже выбыла. Оставалось трое, они держались позади.
Мимо вновь просвистел мяч. Осталось двое.
Она, Луна, и Ванесса, сообразительная девчонка с темно-коричневой кожей. Бегать Ванесса любила, а все остальное, кажется, терпеть не могла.
На стороне соперников остался только один человек: Хантер И. Луна все же недостаточно следила за игрой, чтобы заметить, как здорово играет ее команда.
Подхватив несколько мячей, Хантер подошел к белой черте, разделявшей спортзал на две части. Начал он с Ванессы – мяч угодил ей в лодыжку. Та взвизгнула и пнула мяч назад, хотя от выбывания ее это не спасло.
Осталась только Луна.
– Давай, Хантер! – закричал кто-то.
Остановившись напротив, он посмотрел ей прямо в глаза. Занес правую руку с мячом, прицеливаясь. Прочие мячи Хантер отбросил. Они, подпрыгивая, покатились прочь – звук ударов об пол гулко расходился по залу. Хантер виновато посмотрел на Луну.
Та вздернула брови. От его уверенности ей захотелось, чтобы он промахнулся.
Луна подхватила ближайший мяч и сравняла расстояние – теперь их разделяла всего пара ярдов. И стала ждать, с вызовом глядя на него. Хантер не шевелился.
– Давайте уже! – нетерпеливо пробурчала миссис Рисси сквозь зажатый в зубах свисток, в который уже изготовилась дунуть.
Луна перекинула мяч в правую руку и на секунду открылась.
Воспользовавшись этим, Хантер бросил мяч – но Луна вовремя отскочила. Мяч лишь слегка вздыбил волоски на ее руке.
– У-у-у-у, – разочарованно протянули остальные.
Хантер нагнулся за мячом, и Луна, улучив момент, запустила мяч, целясь ему в колено, стараясь быть меткой, насколько это возможно. Мяч взлетел и описал небольшую дугу, светясь, точно полная луна, которую порой можно увидеть на еще не потемневшем небе. Когда Хантер выпрямился, мяч угодил ему прямо по большому пальцу ноги.
Рисси засвистела. Команда Луны взяла верх.
– Подумать только, новенького выбили, и кто – Луна! – сказал кто-то из ребят в раздевалке. – Это же смешно!
Хм, нечестно как-то. Почему бы и не Луна?
Однако была одна странность: Хантер всегда мог похвастаться меткостью. Ведь с тех пор, как он поселился в Фэйрбридже, у него появился дар. Если нужно было переместить что-нибудь из пункта А в пункт Б, это давалось ему без видимого труда. Забить гол на футбольном поле. Броском нанизать запасные ключи на крючок у входной двери. Тренироваться ему не требовалось – практиковался Хантер ради успокоительного транса, в который он при этом погружался.
Порой он с точностью определял траекторию – и казалось, попадал в цель одной лишь силой мысли. Но даже если особенно и не задумывался, рука его работала, повинуясь наитию, – и он никогда не промахивался.
Другие об этом не знали. Да и кто бы ему поверил, если бы он сказал, что сегодня промазал впервые. В последний момент рука дрогнула, и мяч пролетел чуть левее.
Не то чтобы его это особенно волновало. Вот и разочарованный свист в раздевалке его совсем не трогал.
Он хотел лишь одного: снова слышать голос Луны, ритм ее речи. Хотел взглянуть ей в лицо и понять, что же так тянет его туда, где она.
В свой день рождения Коди И проснулся и подумал: вроде бы он должен радоваться, как другие дети. Каждый год Харрисон, одноклассник, хвастался, сколько игрушек ему надарили. А его златокудрая мать приносила капкейки собственной выпечки, с глазурью и масляным кремом.
Когда семья Коди станет жить так же? Харрисон и его родные были громкие, смешливые и очень, очень белокурые. О праздниках в большом голубом доме ходили легенды. И в следующий понедельник класс гудел: кто что выиграл, кому измазали волосы тортом. Коди туда так и не попал. Его мать сказала, что они не могут себе позволить купить подарок, так что ему придется остаться дома.
– Кроме того, – добавила она, – тебе нельзя ни с кем сближаться.
– Но у всех остальных есть друзья! – пытался объяснить он ей.
– У тебя есть мы. У тебя есть твой брат. Мы и есть твои лучшие друзья. Ты можешь доверять нам как никому.
Когда Коди чистил зубы, он слышал, как Хантер говорит о праздничном ужине, а мать отвечает, что дела в этом году плохи и что Коди «поймет».
– С днем рождения! – Мать нарочито широко улыбнулась, когда он явился к завтраку. – Бабá скоро придет.[6]
Хантер легонько ткнул брата в плечо:
– Доедай, и пойдем устроим приключение.
Небо было нежно-голубым, день – необычайно теплым. В соседнем районе обитатели больших домов продавали всякую всячину с выставленных у открытого гаража столиков или расстеленных одеял.
– Купим тебе подарок, – сказал Хантер. – Выбирай.
Они бродили от дома к дому, и Коди пристально рассматривал то, что видел. Доску для манкалы[7] – половина стеклянных фишек для игры были заменены монетками. Хлипкий шар-проектор созвездий. Музыкальная шкатулка с танцующей фигуркой – Коди не понравилась мелодия.
Хрустальная ваза, отражавшая солнце всеми гранями, – она ему действительно понравилась, но Хантеру не удалось сбить цену.
И вот у соседнего дома Коди залез в сломанное кресло-качалку, принялся рассматривать вещички на продажу – и увидел деревянную статуэтку кролика с латунными ушками, как раз такого размера, чтобы он мог его обнимать. Он всегда любил кроликов.
Он поднялся и подошел ближе, чтобы как следует рассмотреть ее, – как вдруг заметил плед для пикника, а на нем клетку, в которой сидел живой белый кролик и грыз стебель сельдерея. Перед клеткой выстроились в ряд чугунные сковородки, старый фотоаппарат «Полароид» и набор фарфоровых блюд.
– Кролик продается? – спросил Коди у хозяйки дома голосом громким и звонким, ничуть не похожим на его обычный почти-шепот. Даже он сам испугался собственной дерзости – и увидел, как изумленно обернулся его брат. Коди был не из тех, кто легко заговаривал с незнакомцами.
Женщина окинула его испытующим взглядом:
– Думаешь, ты сможешь за ней ухаживать? Эта крольчиха не игрушка. Она живое существо, как ты или я. Нужно быть ответственным.
– Обещаю, что буду очень заботиться о ней, – категорично заявил Коди.
Женщина кивнула:
– Тогда она твоя.
– Сколько? – спросил Хантер.
Коди давно умолял завести ему питомца, но всякий раз у родителей находилась тысяча причин для отказа. И сейчас при мысли, что брат решит, будто за крольчиху хотят слишком много, внутри у него все защемило.
– Бесплатно, – сказала женщина. – У меня есть для нее брикеты корма и сено – возьмите и их. Я продаю дом, и мне нужно от всего избавляться.
Когда они несли клетку домой, Хантер спросил:
– Как ее назовешь?
– Нефритой, – ответил Коди.
– Ну и имечко, откуда оно взялось?
– Сам не знаю, вдруг пришло в голову. – Он посмотрел за прутья решетки. Крольчиха тихо сидела в коробочке в дальнем углу, высунув носик. – Бабá и мама рассердятся, как думаешь?
Хантер пожал плечами:
– Ну и пусть сердятся. Как обычно, ругать будут только меня. Ничего нового.
Коди понял, что улыбается. Такого дня рождения у него еще не было.
Луна поняла, что должна научиться поудобнее устраиваться на жестком стуле родительских ожиданий, так что субботу она провела, яростно обрушившись на заполнение форм в очередной колледж. Она работала в желтом планшет-блокноте за кухонным столом, опасаясь, что если окажется в тишине и покое собственной комнаты, то непременно станет думать о чем-то своем.
Родители, сияя, квохтали над ней, точно наседки. Это тоже здорово отвлекало.
– Мы так гордимся тобой! – сказал отец – по-английски, отчего ей сделалось неловко в сто крат сильнее. Будто бы он не мог выразить этого ни на мандарине, ни на тайваньском.
– Эти университеты тебя с руками оторвут, – подхватила мать. – Все получится, – добавила она на мандарине.
Но у Луны душа не лежала ни к одному колледжу из списка. Просто родители хотели, чтобы она училась именно там, – от одного лишь звука этих названий их глаза светились звездным блеском. А отец так влюбился в идею о том, что дочь поступит в Стэнфорд, что забыл спросить, что об этом думает сама Луна. Она отправила туда заявку лишь для того, чтобы сделать ему приятное.
Хотелось бы ей печься об этом куда больше – вот как Рокси: та потратила кучу времени, чтобы разузнать о разных колледжах, о статистике, подалась разом в девятнадцать и усердно занималась ради стипендии для одаренных студентов.
Луна вздохнула. В самом начале выпускного года коридоры и классы наполнились особой энергией. Каждый очень остро осознавал: этот год последний, следующей осенью все изменится. Все разъедутся навстречу судьбе, ну… или тому, что их ждет. Что же уготовано ей?
– Когда закончишь эссе для Стэнфорда, – сказал папа, – скажи мне. Дам пару советов, как сделать его еще лучше.
– Спасибо. – Луна надеялась, что сарказма в ее голосе не слышно. И потерла глаза. – А сейчас я бы отдохнула.
Стоило ей отложить ручку, как отец проскользнул мимо нее и достал из шкафчика банку овсянки.
– Я знаю, что мы сделаем! – Он заговорщицки вздернул брови.
– Время ужинать! – запротестовала мать.
– Как зайдет солнце, вернемся, – сказал папа.
Луна заулыбалась. Может, большинство старшеклассников и не любили проводить время с родителями вот таким вот образом, но для Луны это было одним из любимых занятий.
Отец привез их к университету, где преподавал, и поставил машину у озера. Гуси паслись вдоль кромки воды. Когда Луна с родителями вышли на морозный воздух, птицы насторожились и сбились в кучу.
Луна бросила первую пригоршню овса, стараясь, чтобы он разлетелся по широкой дуге.
– Осторожнее! – повторяла мать.
– Знаю, – отмахивалась Луна. Порой гуси вели себя агрессивно. Тем не менее она подошла чуть ближе.
В озерной ряби отражалось розовое небо. Ветерок раздувал ветровку, ерошил волосы. Он пах землей.
Луна любила простые радости, вот как сейчас. Смотреть, как гуси клюют овсянку. Стоять с родителями и любоваться озером и пламенем заката. Ей не хотелось уезжать, не хотелось в колледж. Пусть мгновение длится вечно.
– Сто лет мы так не делали! – Луна еле справилась с подступившим к горлу комком. – Отличная идея, пап.
– Конечно, – отозвался отец. – Все мои идеи такие!
Она встала так, чтобы ее печаль была видна лишь воде и небу. Перед глазами все поплыло. Озеро почернело и утратило все отражения, превратившись в пустоту. Но вдруг в темноте… что-то шевельнулось? Она была готова поклясться, что в пучине мелькнул какой-то силуэт.
– Что это? – Луна отпрянула. – Что происходит с озером?
– Где происходит? – не поняла мать.
Луна моргнула, и все стало как раньше.
– Да так, показалось.
Когда они уезжали, она еще раз обернулась через плечо – убедиться. В воде озера отражалась первая звездочка. Она подмигнула Луне.
На следующее утро Луна должна была проводить мастер-класс по традиционному узелковому плетению в фэйрбриджской школе китайского языка. Родители решили, что ей это не помешает, – будет хорошо смотреться в заявке на поступление.
Она раздала мотки толстого нейлонового шнура и картинки для тех, кому нужно наглядное пособие. Быстро посчитав учеников, она поняла, что одного не хватает.
– Гм, ладно, начнем. Меня можно звать Луна.
– Вас не надо звать «учитель»? – спросил кто-то из детишек.
– И говорить по-китайски? – уточнил другой.
Она улыбнулась.
– Нет. «Луна» будет достаточно. И говорите по-английски. Итак. Сегодня мы будем плести человечка. Вот такого. – И она показала образец: ручки-петельки, вязаное тельце и свисающие ножки с бусинками на концах. – Начинаем с петельки…
Дети оказались разговорчивыми и быстро схватывали. Луна отрезала себе синюю и зеленую нитки. Толще, чем провод от ее наушников, гладкие и шелковистые на ощупь. Они поблескивали на свету, точно сокровище, выброшенное морем на пляж. Наверное, оттого она так любила вязать маленьких морских существ.
Внахлест, под низ, обмотать и продеть. Чтобы сделать узел, всегда был конкретный способ, четкий алгоритм. Пальцы уверенно управлялись с нитью. Цвета обретали форму.
Вот бы все жизненные вопросы решались так просто! Какой колледж выбрать? Какую основную специальность? Где сделать карьеру? Какие узелки завязать, чтобы жизнь стала такой, какую ей хочется? А какую жизнь хочется ей?
Луна доплела бабочку и полезла в рюкзак за спичками. Это была ее любимая часть процесса – прижечь кончики нейлонового шнура, чтобы узелки не растрепались. Она подождала, пока нейлон не начал плавиться, а затем одним движением – как делают углубление в печеньях – прижала кончики к столу. И они мгновенно остыли, надежно запечатав волокна, – их поверхность стала гладкой, похожей на пластик.
Она наполовину доплела вторую фигурку – на сей раз большую сову из толстой нити, – и лишь тогда до нее дошло, что занятие почти закончилось, а отсутствующий ученик так и не явился. Луна пробежала глазами список, чтобы найти фамилию, перед которой не стояло галочки, – и тут открылась дверь, и на пороге возник маленький смущенный мальчик, а за ним…
Шел Хантер И. Он, моргая, уставился на нее. Она пристально посмотрела в ответ, пытаясь унять трепет в груди.
Он откашлялся:
– Прошу прощения, что помешал. Мой брат Коди опять заблудился. Кажется, он записался сюда.
Луна с трудом изобразила обычную улыбку:
– Что ж, Коди! Приятно познакомиться. Заходи!
Коди оглянулся на старшего брата.
– Ты тоже заходи, Хантер. – Она впервые произнесла его имя вслух, отчего язык закололо, будто от крошечных электрических зарядов. Неужели она краснеет?
Братья только начали усаживаться за заднюю парту, как зазвенел звонок.
– Ох. – Луна откашлялась и обратилась к остальным: – Ну что ж, мы закончили. Если хотите, я обработаю концы для вас. Ну или попросите родителей. Инструкции я вам раздала.
Прихватив пару мотков шнура, Луна направилась к Коди, который выглядел ужасно расстроенным.
– Это довольно просто, – сказала она, стараясь не смотреть на его брата. – Уверена, если вы поработаете вместе, то очень скоро все поймете. Я вам покажу, как начать.
Она сделала петельку из желтой нити и обмотала вокруг нее голубую – завязать первый узелок. Коди уставился на ее руки, она же ощущала на своем лице взгляд Хантера.
– Ну что, попробуешь? – И она вручила Коди оба мотка.
Он молчал, но очень быстро сообразил, что надо делать: пальчики уже разделяли нити и завязывали узелки в правильном направлении.
– Вот видишь, получается. – Краем глаза Луна заметила браслет на запястье Хантера: он был сплетен из тонкой красной нити в одном из ее любимых стилей и выглядел старым, будто его сплели давным-давно. Интересно, кто – может, он сам?
Коди издал нечто по интонации похожее на вопрос, протягивая ей на проверку узелки.
– Все верно, – сказала она. – Я уже вижу: у тебя, Коди, скоро будет отлично получаться!
И, не удержавшись, подняла взгляд на Хантера. Глаза его смотрели проницательно и светились – чем-то, чего она никак не могла понять.
– Спасибо, – сказал Хантер.
– Она мне понравилась, – сказал Коди, пристегиваясь.
Разумеется, Хантер понял, о ком говорит брат. И кашлянул:
– Здорово.
– А тебе?
Ключи упали. Он зашарил по полу, ища их.
– Нравится, – не унимался младший брат. – Я же вижу.
– Ну-у… – Хантер умолк. Думать, как отреагируют родители на то, что оба их сына с восторгом отзываются о дочери Чангов, не хотелось.
Он обещал маме, что в этом году постарается быть тише воды ниже травы. Но как это сделать, если в школе он постоянно сталкивался с Луной, Хантер понятия не имел.
Коди поставил кассету с «Вестсайдской историей» и стал крутить ручку громкости.
Все песни Хантер слышал тысячу раз, но он особенно любил, когда брат громко и восторженно подпевает. Когда они в машине вдвоем, окна плотно закрыты и никто не слышит, можно шуметь сколько угодно. Не волноваться о том, что их подслушают. О том, что они привлекают к себе опасное внимание.
Они почти доехали до дома, когда Коди сделал звук потише.
– А нам прямо сейчас надо домой? – спросил он.
Хантер посмотрел на часы. Ужин только часа через два, и он был совершенно точно уверен, что сегодня отцу не понадобится машина. Им с Коди так редко доводилось кататься вдвоем.
– Не то чтобы надо. А что?
– Лук все еще в хижине? – спросил брат. – Поехали туда? Пожалуйста!
Разве он отказался бы?
– Поехали!
Кратчайшая дорога была перегорожена оранжевыми конусами – из-за той самой трещины в земле, о которой твердил весь город. Прочих водителей раздражало, что приходится искать объезд, но Хантер даже порадовался. Здесь, на длинных, петляющих среди деревьев дорогах, прибавив скорость на пять миль в час – ровно настолько, чтобы не задержали за превышение, – он чувствовал свободу и умиротворение, какие невозможно было ощутить в их маленьком доме. Здесь можно было не бояться, что кто-то выломает дверь и ворвется к ним с угрозами. Только здесь они могли быть собой.
Хантер ехал все дальше в фэйрбриджский лес. Еще с переезда его тянуло сюда: возможно, из-за покачивающихся, зовущих в чащу ветвей, возможно, из-за шепота листвы и шороха лесной подстилки. Он заходил глубже, туда, где шумел ручей, и смотрел, как прыскают в разные стороны головастики.
Шагах в тридцати за деревьями, на краю большой поляны, однажды обнаружилась ветхая заброшенная хижина. Когда Хантер впервые открыл дверь, то из-за темноты не увидел ничего, кроме тьмы, готовой поглотить его. Во второй раз, когда из-за его плеча лился водянистый утренний свет, он увидел в углу лук и колчан, полный стрел. Хантер не прикоснулся к ним, однако, когда он пришел в следующий раз, они стояли на том же месте, покрытые толстым слоем пыли. Минуло несколько месяцев, и он решил, что лук и стрелы предназначены для него.
В последующие лет семь он то и дело наведывался в лес и в хижину – входил в ее тишину, чтобы подумать, подышать. Пострелять в стволы деревьев, зажмурившись, слушая глухой стук попадания в цель.
Вот и теперь Хантер аккуратно съехал с дороги на травянистую прогалину и припарковался у огромного дерева, треснувшего пополам. Именно оттуда гладкая тропинка вела прямиком к хижине.
Коди бежал на пару шагов впереди, перепрыгивая через торчащие корни.
– А знаешь, отчего это место называется Молниевый ручей?
– Отчего?
– Много лет назад во время грозы молния ударила прямо сюда. Появилась трещина в форме змеи и прошла через весь Фэйрбридж. Потом дожди залили ее водой, и образовалась протока.
– Ого, – воскликнул Хантер. – Откуда ты знаешь?
– Нам мисс Джордан рассказывала. Она тогда была подростком.
Лук был чересчур большим, чтобы Коди мог с ним управиться, но его это не смущало. По большей части ему хотелось ощутить его в руках, услышать гул тетивы, когда при помощи Хантера ему случалось выстрелить. Всегда было так. Они приходили сюда, чтобы побыть среди высоких трав, послушать чириканье птиц. Коди пару раз пробовал выстрелить, а потом просто сидел на траве и любовался Хантером.
Одна за другой его стрелы попадали в серые стволы и ветки, торчавшие под причудливыми углами, – всегда ровно туда, куда он целился. Всякий раз, накладывая на тетиву новую стрелу, он замедлял дыхание и ждал паузы между ударами сердца, когда все замирало. Хантер наслаждался, как выстрел отдавался гудением тетивы, подрагиванием корпуса, дрожью в пальцах. И с удовольствием слышал: ш-ш-ш-шт – это значило, что стрела нашла цель.
Даже с закрытыми глазами он попадал в любую мишень. Мог с точностью предсказать траекторию стрелы, видел, куда ее направит ветер, куда она полетит и где ее полет закончится. Это для него было так же естественно, как дышать.
Иногда Хантер прерывался на то, чтобы скорчить смешную рожицу для Коди, который, сияя, смотрел на брата обожающим взглядом, точно это он развешивал на небе звезды. Иногда он переживал, что брат слишком уж его любит. И надеялся, что не подает ему дурной пример.
В то же время ему хотелось, чтобы Коди начал хоть немного сопротивляться давящему родительскому авторитету. Было бы неплохо, если бы брату передалось хоть немного его, Хантера, бунтарства, – ради самого Коди.
Он снова подумал о Луне. О том, как ласково она обращалась с его братом. Ни капли нетерпения, которое так часто вызывал Коди у других преподавателей, внезапно затихая. Учителя в школе Стюарт, среди которых не было ни одного уроженца Азии, думали, что он не говорит по-английски. Учителя в китайской школе считали, что он невежда. Они ошибались – Коди был, наверное, самым умным в семействе И.
Так шло время, пока небо не окрасилось в цвет пламени. Вместе с братом они выдернули стрелы из деревьев и вернули колчан и лук обратно в хижину, а потом сели в отцовскую машину, чтобы ехать в место, которое звали домом.
Той ночью Хантера разбудил жутковатый брачный свист пары сов. Услышав этот звук впервые, он подскочил от неожиданности, решив, что кто-то издевается над ним. Теперь же он напомнил ему о той сове, которую плели ловкие пальчики Луны, когда они с братом уходили с ее занятия. О блестящей коричневой нити. О том, как она наматывала ее на указательный палец. Как сосредоточенно вязала каждый узелок.
Мать ставила на стол свежие, с пару, цзунцзы, тушеные овощи, омлет с помидорами, блюдо с ароматной запеканкой из клубней таро.[8]
Войдя в столовую, Луна увидела, как отец вручает матери завернутую в атласную бумагу и перевязанную ленточкой коробочку.
– Мэйхуа, – провозгласил он. – Это тебе.
– Но зачем? – спросила она на мандарине. – Я не просила.
– Это подарок, – ответил отец.
На этих словах мать подняла глаза и улыбнулась легкой ласковой улыбкой. Это был флакончик духов – из стекла, ограненного так, чтобы походить на драгоценный камень.
Он открыл крышечку:
– Понюхай. Нравится?
Мать слегка побрызгала запястье:
– Пахнет… солью.
– Мне нравится, – заявила Луна. Мать отдала ей флакон, и Луна поднесла его к носу. Аромат напомнил ей пляжный ветерок и запах костровища – лепестки цветов засыпают еще теплый пепел. Ей действительно понравилось.
– Что ж, – заключил отец. – Хорошо!
Мать ничего не ответила – она возилась с бечевкой, связывавшей листья, в которые был завернут рис.
Луна метнулась в кухню, чтобы захватить ножницы, – вернувшись, обнаружила, что отец успел развязать бечевку на двух цзунцзы.
Как мило смотрелись рядом ее родители: сосредоточенный отец, мать, заглядывающая ему через плечо. Луна любила такие моменты: они напоминали ей о том, что значит быть семьей. Мать всегда странно реагировала на подарки, но по тому, как она себя вела, становилось ясно: они значили для нее больше, чем она давала понять.
– Ножницами быстрее. – Мать взяла их у Луны, и волшебство рассеялось. Щелк-щелк – бечевка разрезана, пора к столу.
Мать уже начала причитания:
– Сегодня в школу приходила родительница – узнать, как успехи ее детей. Предложила убрать из программы чжуинь фухао[9] – нам понадобятся новые учебники! Что дальше – упрощенные иероглифы вместо обычных?
– Да ладно! – От возмущения отец перешел на мандарин. – Это же преступление против культуры! Хватит с нас и тех упрощений, которые навязывает Гоминьдан.[10]
Луна услышала, как фыркает мать:
– Мне сказали, что я больше не возглавляю комитет подготовки к Новому году.
– Что? – воскликнул отец. – Но ты же делала это пять лет!
Она вздохнула.
– Если что-то нашел, обязательно потеряешь что-то еще, – процитировала она пословицу. – Зато можно спокойно ехать на Тайвань и не переживать по этому поводу.
– И кто теперь этим займется вместо тебя?
– Не знаю. Предлагали Ивонн И, но она отказалась. – Выражение маминого лица ничего хорошего не предвещало. – Представляешь? Никуда не деться от этой семейки. Их младший в этом году учится в моем классе.
Упоминание фамилии И заставило Луну воскресить в памяти лицо Хантера в спортзале в день, когда она выбила его мячом. А потом на мастер-классе – как ласково он обращался с младшим братиком.
Воздух гудел, точно натянутая струна, когда он появлялся рядом. Она думала о его блестящих черных волосах, которые иногда становились торчком. О квадратной челюсти, о теплом взгляде темных глаз. Луна представила, как, встретив его в школе, придумывает предлог, чтобы с ним заговорить.
Слово есть такое – фантазии. Как раз для подобных мыслей. У нее слегка закружилась голова, но потом ей стало стыдно.
Сделав глоточек чая, она попыталась вновь уловить нить разговора.
– Ну, – дипломатично, как всегда, отвечал отец, – ему повезло, что у него такой учитель, как ты. В этом году он много чему научится.
Мама презрительно фыркнула:
– Сомневаюсь, что кто-то из этой семейки способен хоть чему-то научиться. Да и не похож он на прилежного ученика. Вот как его старший братец. Ты слышал, что Хантера выперли из Стюарта? Лишился стипендии.
Папа пробубнил что-то, отчасти означавшее недоверие, а отчасти – презрение.
Мама продолжала:
– Я столько таких, как Коди И, навидалась. С первого же дня понятно: ленивые и не хотят учиться.
Прежде Луне не могло прийти в голову усомниться в таких огульных обобщениях, но в этот миг призма, через которую она смотрела на свою мать, начала трескаться.
– Коди сегодня был на моем мастер-классе, – медленно сказала Луна. – Думаю, он незаурядный ребенок.
Лицо матери приобрело оттенок кисло-сладкого соуса для ба-ван.[11]
– В этой семейке незаурядных нет! – зашипела она.
– Не говори о том, чего не понимаешь, Луна, – сказал отец. Его лицо разом ожесточилось, а голос стал непривычно резок.
Луна попыталась проглотить рис, вдруг оказавшийся сухим и жестким. Зернышки царапнули горло.
Мэйхуа опустилась на краешек кровати и потерла кулаками брови. Она все еще ощущала напряжение после целого дня в школе. И отчего, куда ни пойдешь, везде оказываются эти И?
Когда она уходила с работы, то заметила их сыновей на мастер-классе Луны – они покинули класс последними. Через приоткрытую дверь было видно, как тепло Луна с ними прощалась.
Хуже того – теперь Луна заступилась за младшего брата за ужином.
Мэйхуа покачала головой. Надо будет поговорить с дочерью и как следует ей объяснить, почему нужно держаться подальше от этой семейки.
Она вспомнила, как впервые их увидела. Она разувалась в прихожей семейства Чжань, пока Дэвид и Ивонн смущенно улыбались, рядом стоял их хмурый сын, а в руках у него были ужасные дамплинги, которые они принесли на общий стол.
Мэйхуа очень старалась проникнуться к ним симпатией. За тарелками с лапшой мифэнь и водяным шпинатом Дэвид и Ивонн тихо рассказывали, что приехали в Фэйрбридж недавно и им хотелось бы стабильности для сына и будущего второго ребенка. Мэйхуа с удивлением заметила округлившийся живот Ивонн под просторным платьем.
– О, поздравляю! – сказала Мэйхуа с искренней теплотой. Ребенок – это счастье. Они с Сюэцином хотели еще детей после Луны, но, видно, не бывать тому. Да и сказать по правде, и одной дочери с ее болячками им хватало. Мэйхуа довольно припомнила, что не ощутила ни капельки зависти к удаче Дэвида и Ивонн.
И тут же было сделано неудобное открытие: Сюэцин и Дэвид претендовали на одну и ту же вакансию. Они были преподавателями со схожим опытом, и обоим была очень нужна должность адъюнкт-профессора. Совпадение всех посмешило, но Мэйхуа заметила, как напрягся ее муж.
Они нуждались в том, чтобы должность получил он. Луна постоянно болела и так часто пропускала школу, что было неясно, возьмут ли ее в четвертый класс. Им требовалась медицинская страховка. Дочь то и дело подхватывала вирусы и прочие инфекции, страдала необъяснимыми отеками и приступами жара. Ничего не помогало – кроме, как ни странно, лунного света.
Стоило Мэйхуа вынести дочь под ночное светило и усадить на складной стульчик, температура наконец начинала спадать. И дыхание становилось легким. «Мама!» – звала она и рисовала пальчиком фигурки в небе, соединяя звезды.
Спустя несколько недель после того ужина Сюэцин получил должность. Трудно себе представить их облегчение.
Когда Мэйхуа встретила семью И в следующий раз, они смерили ее ледяным взглядом. Она пыталась заговорить с ними, но Ивонн отвернулась, точно ничего не слышала. С тех пор отношения только ухудшались. Дэвид и Ивонн портили воду в пруду, в котором им всем выпало плавать. Тогда-то Чанги и стали стараться избегать встреч. И наоборот – кажется, существовало молчаливое соглашение, согласно которому они не появлялись на одних и тех же мероприятиях. Но в последнее время что-то изменилось: словно бы они сошли с орбит и теперь обречены то и дело сталкиваться.
Сюэцин вышел из ванной, вытирая волосы полотенцем.
– Чего это ты тут сидишь? – Он спросил невинным тоном, однако ей все равно почудился упрек.
– Ничего. – Мэйхуа поднялась и начала делать упражнения руками так, что ладони шлепали по телу. Ежедневная гимнастика. – Тебе бы тоже не помешало. – Она всегда так говорила, хотя теперь – скорее по привычке, нежели надеясь убедить.
– Угу. – Сюэцин, опять же – как обычно, кивнул и полез в комод за чистыми носками.
Коди И наблюдал за старшим братом всю свою жизнь. Не сразу, но догадался: брат никогда не промахивается. Скатает, скажем, мусор в комок и запустит в мусорный бак с невозможного расстояния – и комок, описав идеальную дугу, приземлится прямиком в цель. Каким бы тот легким ни был – и даже если его отклонял в сторону поток воздуха от вентилятора.
Порой, когда брат уходил из комнаты, Коди пытался повторить трюк. У него и близко не выходило.
Хотел бы он стать таким, как Хантер. Смелым, уверенным в себе. Попадающим в цель даже с закрытыми глазами. Достаточно сильным, чтобы управляться с луком и стрелами так, будто они ничего не весят. И не знающим страха.
В особенности он завидовал последнему качеству. Ведь Коди так боялся. Его пугало все. Громкие голоса. Тревога, которой были пропитаны разговоры взрослых. Уголки дома, куда не проникал свет после захода солнца, чтобы у соседей не возникло соблазна заглядывать в окна.
Страхи его родителей стали его собственными – словно бы, дыша с ними одним воздухом, он вдыхал их опасения. Будет ли у семьи когда-нибудь достаточно денег? Перестанут ли они прятаться?
Все, что он знал, – еще до рождения Коди они начали скрываться от какого-то человека.
Страх пристал к нему, как вторая кожа, от которой невозможно избавиться. Именно это и видели все остальные: его трусость. Они думали, что он ничего не понимает, что туго усваивает материал. Никто, кроме родителей и брата, не знал, что он читает книги из программы на два класса старше, что у него прекрасная память и что он понимает куда больше, чем они могут предположить. Учителя думали о нем всякое, да и одноклассники тоже.
Возможно, отчасти потому, что он от них отличался – с их розоватой кожей, веснушками, голубыми, светло-карими или даже зелеными глазами. Но по большей части – он прекрасно это знал – оттого, что он всего боялся.
– Тебе тоже страшно, Нефрита? – И он касался носика своей крольчихи. Разговоры с ней его успокаивали.
Если бы только он всего не боялся. Если бы он мог, как советовал Хантер, держать свою смелость при себе в укромном месте, точно спрятанное сокровище. Послушать Хантера – так это легко! Просто представь, что ты храбрый. Надо лишь притвориться. А потом настанет день, когда притворяться уже не потребуется.
Но Коди сомневался, что у него выйдет даже это. Насколько он мог судить, храбрости ему не досталось от рождения.
Когда-то давно ему сказали, что падающие звезды способны исполнять желания, так что он постоянно смотрел в ночное небо, ожидая, упадет ли с него что-нибудь. Пока он не видел ничего, что сошло бы за падающую звезду. Но всегда держал желание наготове, чтобы загадать при первой возможности.
Хантер выдохнул в ночную темноту, докатив мусорный бак до нужного места. И остановился у края тротуара, осматривая выстроившиеся в ряд коттеджи. Тот, в котором жила его семья, располагался в самом конце, тусклая желтая краска из-за плесени приобрела нездоровый оттенок. Номер семь, Белладонна-корт. Отсюда было хорошо видно, как дом покосился, как устал и сгорбился его костяк. Тропинка к дому вела неровная, точно ряд кривых зубов.
Сюда семья переехала, когда Хантер пошел в четвертый класс, и в те времена родители называли это жилище временным решением.
Теперь, восемь лет спустя, Хантер перестал спрашивать, когда же они переедут. Стоимость аренды поднимали всего один раз, а звонка, в напряженном ожидании которого они жили со дня приезда, так и не последовало. Очевидно, родители решили, что это отличное место для того, чтобы cпрятаться. И что искать их здесь – что иголку в стоге сена.
Послышался характерный шорох – палец ветра коснулся земли у его лодыжек. Хантер замер в ожидании, каждый мускул напрягся от любопытства. Если он сразу же смотрел вниз, все срывалось. Это явление приключалось с ним неоднократно. Он уже и не помнил, когда оно случилось в первый раз.
Шорох прекратился, снова воцарилась тишина. Только тогда он наклонился посмотреть. Да, вот они. Две хрустящие бумажки по двадцать долларов. Притворившись, что ему надо подтянуть шнурки, он наклонился и сунул их в носок. Как только ему удастся улучить момент, когда вокруг никого не будет, он добавит их в заначку, где у него лежат деньги на побег.
Хантер побрел обратно, в темный и душный дом. Как же ему хотелось открыть окно – но его родители подобного не позволяли. Слишком легко что-то услышать, увидеть цель любопытному взгляду. Лучше уж закрывать щеколды и наглухо задергивать плотные шторы.
Стоило входной двери за ним захлопнуться, он понял: что-то случилось. С кухни доносился голос отца, говорившего на мандарине, слишком быстро и настойчиво, чтобы Хантер мог разобрать хоть слово.
Их крошечный дом был устроен так, что в свою комнату нельзя было проскользнуть мимо открытой двери кухни. Так, чтобы не заметили родители. Они всегда были настороже. Скрипнет половица или легонько постучит в окно ветка – и родители тут же умолкают, набирают воздуха в легкие и ждут, что будет дальше.
Хантер усвоил эти повадки. Всюду ходить на цыпочках и прислушиваться к малейшему шуму. Дом был не местом, где можно расслабиться, но зоной повышенной осторожности.
Он снял кроссовки, стараясь не топать. Дерево под его одетыми в носки ногами тихо и жалобно скрипнуло, и голоса на кухне тут же стихли.
– Это я, – сказал он. – Мусор выносил.
Махнув рукой на предосторожности, он скользнул в кухню. Отец стоял, прислонившись к холодильнику; на буфете бесформенной кучей валялся его галстук. Мать стояла посреди комнаты, ссутулившись, обхватив ладонями локти скрещенных рук.
– Ты почему так долго? – спросила мать.
– В смысле – так долго? Я туда и обратно.
– Дольше, чем всегда. – Она явно была на взводе.
– Что случилось? – спросил Хантер.
– Ничего, – ответил отец, а мать в ту же секунду сказала:
– Нам позвонили.
Позвонили. Безобидное слово, но для них – самое что ни на есть зловещее. Сердце Хантера учащенно забилось. Неужели после всех этих лет наконец настал тот миг, которого они так страшились? Неужели их нашли?
– С незнакомого номера, – добавил отец.
Хантер смотрел то на отца, то на мать:
– Так может быть, ничего страшного?
– Может, – согласился папа.
– А может, и нет, – вздохнула мать. – Сказать кому на Тайване, до чего докатилась семья профессора, – не поверят.
– А ты не говори, – резко оборвал отец.
– Ну конечно. – Мать потянулась за чайником, который вскипел, наверное, час назад, налила до краев баночку из-под подаренного клубничного джема и сунула ее в микроволновку, чтобы подогреть.
Хантер ощутил зуд там, где уголки банкнот, надежно сунутых в носки, покалывали лодыжки. И переместился мыслями в свою комнату, к сумке, спрятанной в дальнем углу темного шкафа. На самый безнадежный случай у него, по крайней мере, есть она.
Отец наклонился, чтобы заглянуть за штору. Паранойя – штука заразная. Все трое смотрели в окно, пока не запищала микроволновка.
– Хантер, тебе нужно лучше учиться. – Мать сделала глоток из баночки и отставила ее. – Теперь, когда у тебя нет стипендии…
– Знаю, мам.
– …будет сложнее поступить в хороший университет. – Она вздохнула. – У школы Стюарт была такая репутация.
Ему надоело всякий раз это выслушивать. Как он упустил такую возможность. Как опозорил семью, особенно теперь, с таким пятном в личной характеристике. Как они ничего не могут себе позволить, а он лишился такой прекрасной возможности чего-то добиться.
– Пойду делать домашку, – сказал он.
В их комнате Коди, распластавшись на полу, гладил Нефриту. Разговаривать Хантеру не хотелось, так что прежде, чем брат успел что-то спросить, он бросился на кровать и закрыл глаза. И сжал кулаки – ногти крепко впились в мякоть ладони. Он страстно мечтал о том дне, когда ему больше не придется жить в этом доме.
Может, из-за облаков, поглотивших луну, а может, из-за воздуха – странно густого, клеем затекавшего в ноздри при каждом вдохе, – Сюэцин никак не мог уснуть.
Он спустился по лестнице на кухню и выдвинул ящик, в котором лежали ключи, зажимы для пакетов и прочая мелочь. Белый шестигранник прятался в самом дальнем углу. Каждый день с тех пор, как он его туда положил, его словно бы тянуло взять его в руку.
В нем была тяжесть, тепло – нет, даже больше. Он вибрировал. Он пахнул чем-то очень древним. Древним древним – Сюэцин это понял чутьем, которое появилось у него еще в магистратуре, чутьем свиньи, способной унюхать трюфель. Никак, исторический артефакт?
Как, вот как эта штука могла очутиться у Дэвида И?
Тут же мысли Сюэцина понеслись по кругу, и он кое-что вспомнил. Последнюю публикацию И, ту самую, которая наделала шуму в научном сообществе. У Сюэцина даже дыхание сперло, стоило ему подумать о заявлениях, сделанных в ней.
Предположение, что придворные алхимики Цинь Шихуанди все-таки[12] смогли изобрести некие эликсиры прежде, чем начались предполагаемые сожжения книг и закапывание ученых живьем в землю. Идея о том, что во владении императора находился не только знаменитый нефритовый диск Хэ, но и другие ценности, считающиеся частью Небесного мандата или божественными амулетами.[13]
Сюэцин был поражен: работа читалась как сказка. Он с трудом нашел четверть цитируемых источников, да и остальные были какими-то туманными. И это – работа ученого, который надеется на постоянный контракт?
Но остальные восприняли ее всерьез. Тихий, неловкий И, у которого и друзей-то среди коллег не было – во всяком случае, об этом никто не знал, – внезапно сделался популярным. Его стали приглашать на званые обеды и давать слово на конференциях. С ним пытались связаться другие исследовательские группы. И у него хватало ума не кичиться этим.
Сюэцину и прежде доводилось получать артефакты нетривиальным путем… Но прежде в его руки не попадало нечто обладающее таким потенциалом. А ведь он так усердно работал! Мэйхуа права. От этих И никуда не деться: они претендуют на ее репутацию среди тайваньских эмигрантов и на его статус ведущего научного сотрудника кафедры.
Он хотел, чтобы Дэвид И сгинул раз и навсегда. Хотел повышения по службе. Сюэцин даже жене ничего не говорил о том, что намерен о нем просить, – не хотел обнадеживать Мэйхуа раньше времени. Или, если точнее, не хотел сталкиваться с ее разочарованием. С него уже хватило. Когда его повысят, он сделает ей блестящий сюрприз. Он хотел, чтобы Мэйхуа улыбалась, как солнышко, – как она делала когда-то. Хотел, чтобы у него была возможность оплатить учебу Луны в Стэнфорде. Чтобы она закончила без студенческих кредитов. Чтобы стала гордой и свободной.
Что, если этот шестигранник и есть предмет его очередного исследования?
Сюэцин задумался, прикидывая возможности. А что, если ему самому заняться исследованием таинственного артефакта? Он приподнял камень, и одна из граней, кажется, поймала отблеск далекого огонька. Шестигранник излучал свет.
Где-то в доме завозились – Сюэцин даже подпрыгнул. Быстро задвинул ящик, но в мозгу уже кипела мысль.
Вот чем он займется завтра на работе.
Луна охнула и резко проснулась. Ей снилось, будто она парит над верхушками деревьев, и повсюду вокруг нее мигают огоньки светляков. Во рту появился вкус меда и сливок.
Что же разбудило ее так внезапно? Странное ощущение в теле, пустота внутри.
Что-то вроде… голода. За неимением лучшего слова.
Нет, ей хотелось не есть. Хотелось чего-то, чему не было имени. Сердце учащенно забилось. Затрепетало. В пустом желудке стало щемить. В венах ощутилось покалывание, тело покрылось холодным потом.
Нет, это не было жаром, да и на болезнь совсем не похоже.
В уголках окна замерцали светящиеся точки – и Луна выскользнула из кровати. Лишь раздвинув шторы, она смогла их разглядеть – светлячков, сгрудившихся на оконном стекле. Прежде ей не доводилось видеть ничего подобного: будто бы полк солдат с фонариками в руке.
Проворными пальцами Луна повернула щеколду и попыталась открыть окно. Но было холодно, оно не поддавалось, и каждое ее движение отпугивало нескольких насекомых. Когда у нее наконец получилось, за окном осталось лишь несколько светлячков.
Один за другим, подмигнув ей, устремлялись они в безлунную тьму.
Было очень поздно – или очень рано, как посмотреть. Телефон Родни Вонга мог зазвонить в любое время, поскольку то, чем он занимался, вполне предполагало небогоугодные часы работы.
Однако именно этот звонок пришелся на неудобное время. Вонг стоял в крошечном, попорченном сыростью сан-францисском полуподвале и лениво поигрывал ножичком, убирая туда-сюда лезвие. Нагнать страху никогда не помешает.
Человек, привязанный к столу перед ним, хватал воздух ртом, хотя никто и не думал перекрывать ему кислород. Забавно, это же исключительно нервное, заметил Вонг. Все, что ему требовалось, – намекнуть на наличие лезвия между кончиком ногтя и нежной кожей пальца, чтобы у визави снова и снова возникал приступ паники.
Из такого проще простого вытянуть любую информацию, если не вырубится раньше времени.
Но этот трезвон. Каждый резкий звук нарушал тщательно создаваемую зловещую тишину. Вонг видел, как замедлялось дыхание привязанного, как расслаблялись напряженные мускулы на руках. Возможно, он решил, что пришла помощь.
В любом случае сейчас придется начинать сначала. Подавляя раздраженное бурчание, Вонг снял трубку стоявшего на голом бетоне у юго-западной стены телефонного аппарата. Спиральный провод весь скрутился и завязался в узлы – так часто трубку швыряли о стену. А как еще завершить разговор, который бесит? Ладно, думал Вонг, сдохнет – новый куплю.
– Да? – проворчал он.
И услышал голос, который давненько не слышал; и слова, бежавшие по проводу, звучали волшебной сказкой. Мысли Вонга сразу же зашевелились. Образовалась куча вопросов, идей и планов. Купить билет на самолет, взять напрокат автомобиль. И на сей раз ехать одному.
Закончив говорить, он с пафосным видом разрезал веревки, удерживавшие жертву привязанной к столу.
– Свободен! – провозгласил Вонг. Собственно, в этом не было нужды – просто ему очень захотелось побыть великодушным. Настроение сделалось прямо-таки праздничным.
– Что? – забормотал тот. – Кто звонил? Он… Это за меня?
– Да кому ты нужен, – ухмыльнулся Вонг. – Мне только что предложили куда больше, чем можно из тебя вытрясти.
Восемь лет он ждал этого звонка.
Луна погрузилась в мысли о светлячках – и тут к ней обернулась Джойс Чен, сидевшая впереди. Луна ощутила на себе ее взгляд, когда записывала в дневник домашнее задание по обществоведению. Она смутилась и стала стараться писать аккуратнее. С самого начала старшей школы Джойс была еще одной азиатской девочкой в их параллели. Но в одной аудитории и рядом они очутились впервые. И она была из тех, с кем Луне давно хотелось подружиться.
– Привет, – сказала Джойс.
Луна выпрямилась:
– Привет.
– Ты общалась с новеньким? – спросила Джойс.
– С Хантером И? – Щеки Луны покраснели.
– Угу, с ним.
– Не особо.
Джойс подалась к ней и зашептала:
– Слышала, он в Стюарте всякое вытворял, пока его не вышибли.
– Что именно?
– Пару лет назад ходили слухи, что он запустил пожарную сигнализацию, чтобы сорвать итоговые экзамены. Доказательств не было ни у кого, но каждый знал, что это он. А вот недавно перед школьным собранием повалил все трибуны в спортзале, как домино.
Луна заморгала:
– Во дела.
– Не то слово. Мне рассказывала сестра, она учится в Стюарте. Ничего себе у нашего новенького репутация.
Зазвенел звонок – занятие началось. Джойс отвернулась, и Луна осталась с ощущением камня на душе. Родители были правы. Еще как правы! От этого Хантера надо держаться как можно дальше.
Луна сказала родителям, что останется после школы делать задание. Ей было стыдно, что пришлось врать, – но не наркотики же она продает. И да, сначала она и вправду сделала все домашнее задание. Заняв стол в самом дальнем углу библиотеки, она постаралась разложить книги так, чтобы спрятать конфеты. Вообще-то в библиотеке так делать нельзя – но кто же работает на голодный желудок?
Уже четвертый раз за две недели она приходила в справочный отдел. Да, были дела и поважнее – например, вступительные эссе, но Луна стала прямо одержимой. Ей во что бы то ни стало требовалось узнать все о светлячках. Копаясь в пыльных справочниках, она выяснила, что у них невероятно короткий жизненный цикл – всего несколько недель. Она узнала, что они называются Lampyridae и что их куча разновидностей. Что они могут светиться разными цветами и даже через разные промежутки времени. Но ни одно из описаний не подходило тем светлячкам, которые вдруг стали появляться вокруг.
Если не присматриваться, можно подумать, что все они похожи друг на друга. Но ее светляки – те самые, которые могли выдерживать холод, – выглядели по-особому. Длинные, вытянутые, темнее, чем все, которых она когда-либо видела, а на спине – серебристый ромб, почти звезда.
Луна замерла. Только что рядом с ней был свет?
Нет, ей мерещится.
Она откусила кусок шоколадки и принялась листать алфавитный указатель. Ее бесило, что нельзя искать антоним какого-либо признака. Ну вот, скажем, «зимняя спячка». И где, спрашивается, про виды, которые не впадают в спячку зимой?
Наука утверждает, что светляки любят лето и влажность. Но те, которых видела Луна, никуда не делись, несмотря на то что температура стремительно падала. Она не знала, как им удавалось пережить холод. Чем больше она думала, тем меньше была уверена в том, что речь вообще идет о светящихся жуках из семейства Lampyridae… Ведь сверхъестественные способности к выживанию скорее говорят о том, что это отдельный вид.
Луна стала листать и добралась до раздела про каннибализм. И с удивлением узнала, что светлячки, оказывается, могли поедать друг друга. Но чтобы такое проделывали ее светлячки, она представить не могла. Они всегда действовали как банда. Или как родня. Они так осторожно облетали друг друга – еще одна характерная черта, отделявшая их от всех Lampyridae, о которых она читала. Их основные инстинкты разительно отличались.
Луна начала читать про богомолов и пауков, о том, какие у них бывают каннибалистические ритуалы… и тут поняла, что больше не читает. А погрузилась в собственные мысли. Она отвлеклась на то, чтобы подумать о Хантере И. О его кривой ухмылке. О том, как он случайно задел ее локтем на уроке химии.
Она с силой заморгала и тряхнула головой. Что это с ней? Она же знает, что собой представляют его родители, – яблочко от яблоньки, вот это вот все. А еще Джойс рассказала…
Не говоря уже о том, как это воспримут мама с папой. Она живо представила отвращение на их лицах…
И тут по громкой связи объявили, что прибыли последние автобусы. Луна подхватила книги и отнесла их обратно на полки.
Хантера впервые оставили после уроков в Фэйрбридж-Хай – а все из-за ветра, который, летя за ним по классу, сбил кафедру учителя. Взмыли вверх бумажки, разломился пополам карандаш, тряпка с доски прилетела кому-то на плечо. Конечно же, это случилось, когда он шел по классу, чтобы взять салфетку, а остальные писали самостоятельную работу, склонившись над партами, и никто не видел, что на самом деле он ни к чему не прикоснулся. Не в то время не в том месте. Логичный подозреваемый.
Не самое лучшее впечатление. Но он привык стискивать зубы и принимать наказание – так все закончится куда быстрее. Такова была его жизненная философия: сглатывать несправедливость и считать дни до того, как он сможет сбежать.
В четыре часа дня забрать его было некому. Папа очень рассердился, но Хантера это даже устраивало. Большинство сверстников ездили в школу на собственных автомобилях или вместе с друзьями; Хантеру же всего лишь хотелось добираться до школы без сопровождающих.
Поездки домой на автобусе были глотком свободы.
Он сел, прислонившись к южной стене прямо под часами, и слушал, как они медленно отсчитывают секунды его наказания. Ритм напомнил ему о том, как он считал минуты до освобождения в прошлый раз. Все еще в форме школы Стюарт: он смотрел на свои коричневые туфли и периодически сгибал и разгибал ноги в коленях, ожидая, когда все обнаружится, и по громкой связи прозвучит его имя, и ему велят явиться к директору. Кажется, это было вчера – и вместе с тем вечность назад.
Когда наконец час задержания истек, снаружи похолодало так, что Хантер выдыхал клубы белого пара. Холод жалил горло и сдавливал грудь. Он хотел кашлянуть, но сдержался. Этого еще не хватало.
Сто лет он не садился в желтый школьный автобус. Как странно теперь бежать трусцой вдоль ряда одинаковых автобусов, выискивая тот, что под нужным номером. Ему не следовало бы бегать в такую погоду – о чем тут же напомнили саднящее чувство в груди и колющий холод в горле.
Вот и нужный номер. Восемьдесят восемь.
Он едва успел подняться по ступенькам, как двери захлопнулись. Автобус тронулся – прежде, чем Хантер сел. По крайней мере, внутри было тепло.
Мир зазвучал иначе. Хантер замер.
На первый взгляд салон был пуст, никого не было видно. Он забросил рюкзак на одно из сдвоенных кресел…
И увидел ее – она сидела прямо позади выбранного места, с учебником на коленях. Луна Чанг подняла на него глаза – и точно так же очень удивилась.
Вокруг было серо, холодно, тени сновали в самых неожиданных местах. Луна старательно смотрела в окно, чтобы не пялиться на Хантера И.
Неужто он все это время жил по соседству? За те недели, что Хантер посещал Фэйрбридж-Хай, Луна ни разу не видела, чтобы он садился в автобус. Как получилось, что они оба попали на один и тот же рейс? Да еще и оказались единственными пассажирами?
Она подумала об его ужасной репутации. И о своих впечатлениях: что-то не сходилось.
Автобус вильнул и накренился. Колеса вместо асфальта выкатились на лед. Машину занесло, внешний мир закружился. Дверь автобуса с грохотом хлопнула, и он завалился вправо.
И со скрипом остановился. Что происходит? Луна вцепилась в спинку переднего сиденья так сильно, что у нее побелели костяшки пальцев.
Женщина-водитель выругалась. Наконец она поднялась и оглянулась, опершись согнутой ногой о переднее пассажирское кресло:
– Радиосвязь отрубилась.
– И что это значит? – спросила Луна.
– Вы двое останетесь тут. Я не могу держать мотор включенным, пока меня нет в кабине, но закрою двери, чтобы вы тут не замерзли. – Она открыла дверь, и по ногам пронесся порыв холодного ветра. Она не сразу смогла выбраться наружу. Толкнула дверь, еще раз – но та никак не желала плотно закрываться.
Изнутри было не совсем понятно, что именно случилось. Луна перестала всматриваться в темноту и застегнула куртку до подбородка. Она уже начинала дрожать. За бортом автобуса бушевал ветер. Она прислонилась к рюкзаку: по крайней мере, он теплее окна.
Луна очень, очень четко осознавала, что Хантер сидит на том самом кресле, за спинку которого она держится, осознавала каждое его движение, каждый вздох. Он дышал тяжело, с присвистом. Ветер сотрясал оконные стекла. Скорей бы вернулась водитель, подумала Луна.
Хантер начал кашлять. Поначалу тихо, будто бы прочищал горло. Но скоро кашель стал сильным, лающим.
Что-то со стуком упало на пол и покатилось под сиденье Луны. Хантер, опустившись на четвереньки, стал шарить в проходе. Кажется, он не мог говорить, но очевидно было: то, что он уронил, нужно срочно найти. Луна наклонилась и подняла цилиндрическую штуку, сделанную из зеленого пластика.
Дрожа, он схватил пузырек из ее рук, как следует встряхнул его, обхватил губами и пшикнул в рот. Лекарство, догадалась Луна. Ингалятор – хотя она никогда не видела их вблизи. Ей доводилось слышать об астме. Это что, приступ? Между вдохами ей слышалось, как он стучит зубами. И кашель не желал утихать.
– Тебе нужна помощь? – Она протиснулась в проход.
Хантера так трясло, что непонятно было, кивнул он или нет.
– Что нужно сделать?
Он открыл рот, но оттуда не донеслось ни звука. Он хватал ртом воздух.
– Думаю, тебе нужно в тепло, – услышала она свой голос. – Туда, где есть телефон. Откуда мы можем позвонить?
Хантер попытался подняться, но ноги не послушались его, и он завалился назад.
– Давай помогу. – Ухватив его за ледяные руки, она потянула их к себе.
Из-за крена найти опору под ногами оказалось не так-то легко. Под налетевшим порывом порыв ветра автобус покатился вперед и завалился еще сильнее. Хантер и Луна вместе рухнули на его сиденье. Она едва не задела головой нос Хантера, навалившись на него всем телом: еще не хватало придавить его, и так еле дышит.
Ветер унялся, тишина зазвенела в ушах. Хантер перестал кашлять. Их лица разделяло всего ничего, и облачко пара от его неровных выдохов касалось ее щеки.
– Ты нормально?
Он устало кивнул.
Луна вдруг отчетливо ощутила собственное дыхание. Что она ела на ланч? Вдобавок они тесно соприкасались – сцепились ногами, оказалось, она обхватила его колени своими. С ужасом она попыталась податься назад, в очередной раз силясь выпрямиться…
Кашель Хантера возобновился. Он схватился за грудь, и Луна осознала, что ему больно. Она было попробовала быстрее подняться, чтобы как-то ему помочь, но в итоге поскользнулась и снова завалилась на него.
Кашель прекратился.
– Кажется… – Голос Хантера был сиплым. Он замолчал, и она испугалась, что ему стало хуже.
– Что? – спросила Луна. – Что тебе нужно?
– Думаю, когда ты дышишь на меня, ну… это помогает дышать мне.
– Правда? – озадаченно спросила она. А так бывает? Она же выдыхает углекислый газ. А ведь ему нужен… кислород?
Он выглядел сбитым с толку. Но она и сама заметила: когда ее лицо было близко, его щеки становились не так бледны.
– Ладно, – сказала Луна. – Но может, мы того… пересядем?
И они кое-как устроились на сдвоенных креслах. Стоило Луне на пару мгновений отдалиться от него, он снова стал дышать с присвистом.
– Вот. – Она опустила голову ему на плечо и повернула лицо в его сторону, надеясь, что ее дыхание достигнет цели.
Ко времени, когда женщина-водитель подогнала еще один автобус, Хантер практически пришел в себя. Они неловко спустились по ступенькам и перепрыгнули трещину в земле. Дорога раскололась, и в эту-то трещину и угодило колесо. Чтобы разглядеть что-то еще, было слишком темно.
Когда они уезжали на новом автобусе, позади мигали огни полицейских машин. На сей раз им досталось тройное кресло, так что Хантер мог лежать, откинувшись на сиденье, а Луна дышала в его сторону всю дорогу, болтая без умолку, чтобы приток воздуха не иссякал. Рассказывала об одноклассниках, учителях и недавнем скандале на вечере выпускников. Когда запас историй из школьной жизни иссяк, она принялась за сказки.
– Давным-давно жил царь обезьян по имени Сунь Укун, – промурлыкала Луна. – Родился он от древнего волшебного камня.
Хантер скривился.
Она прервалась:
– Что?
– Кажется, я это уже слышал. Как, ты сказала, называется?
– «Путешествие на запад», – ответила Луна. – В детстве я ее обожала. Не рассказывать?
Он покачал головой и снова задышал с присвистом. Луна ощущала, как сотрясается его тело от кашля там, где оно касалось ее собственного. И едва удержалась от того, чтобы взять его за руку. Что еще сделать, чтобы его утешить?
– Вот что бывает, когда перебивают. – Она сделала вид, что ворчит. – Ну, будем слушать или нет?
Автобус, мерно гудя, катил по улицам, а Луна пересказывала то, что помнила из похождений царя обезьян. Желтый свет уличных фонарей заливал салон и утекал обратно. С каждым притоком света Луна успевала рассмотреть лицо Хантера еще подробнее. Взгляды украдкой. Приоткрытые в поисках воздуха губы. Она наклонилась ближе под предлогом дать ему больше дыхания.
Луна выходила раньше.
– Справишься?
Он кивнул:
– Спасибо тебе.
На тротуаре она обернулась посмотреть, ища глазами окна, напротив которых они сидели. И увидела его: прижавшись к стеклу, он смотрел на нее. Она ответила на его взгляд – и они смотрели друг на друга до тех пор, пока автобус не свернул за угол. Позади нее мигнула пара светлячков.
Остаток ночи Луна дивилась новому чувству, невесть как поселившемуся в ее груди.
Ивонн И стояла в неосвещенной прихожей, наблюдая сквозь узкий просвет в шторах, как ее сын поднимается по ступенькам. Она облегченно вздохнула. Пусть Хантер и поздно вернулся, он не исчез. Его не похитили ради выкупа или шантажа.
Дэвид, конечно же, скажет, что сына сберег его обожаемый камень. Точнее, дурацкая штуковина, которую он прячет в багажнике и о которой говорит с нездоровой одержимостью. И когда это ее муж успел стать таким суеверным? Она хотела в него верить – а кто бы не хотел? Однако ее защитные и материнские инстинкты были куда сильнее, чем любые чаяния, которые можно связать с какой угодно якобы сверхъестественной вещью.
В этом-то и беда с детьми. Они не до конца понимают опасности, что поджидает за углом.
Она ощутила, как по телу поползли мурашки – знак надвигающейся беды. Когда Хванг узнает, куда они сбежали? Пришлет ли он кого-нибудь, чтобы наказать и забрать долг, – или приедет лично? Ивонн вздрогнула. Остается надеяться, что они хорошо спрятались.
Хантер знал больше, чем они рассказывали. Оба – и муж, и она – старались оберегать сыновей от правды, как поступил бы любой родитель. Но Хантер сам о многом догадался. Однако же это знание вовсе не отрезвило его – а ведь она так надеялась. Но он то и дело вляпывался во всякие неприятности – и это притом что они неустанно твердили: надо жить незаметно!
Ох уж эти дети. Когда же они поймут?
Холод просунул стылый кулак ему в горло, дотянулся до ребер и дернул так сильно, что едва не переломал кости. Прежде у Хантера никогда не было таких приступов. Будто он проглотил Северный полюс, и его дыхание похитили ветры. Все его тело трясло и грозилось разбиться вдребезги.
Он ненавидел холод.
И тут появилась Луна. Ворвалась, и – как по волшебству – ее дыхание странным образом позволило ему дышать.
Всю поездку он просидел, привалившись к ней, а она рассказывала ему истории. Школьные сплетни. Басни и сказки. Даже лимерики. Почти шепотом. Ее голос еще долго звучал у него в ушах.
Короткой прогулки от автобусной остановки до дома хватило, чтобы холод снова сдавил грудь. Когда Хантер вошел, его снова одолел кашель.
Мать накричала на него за то, что заставил ее волноваться. Отец отказывался верить, что автобус застрял в трещине – в той самой, о которой все говорят, – и Хантер в конце концов сказал им, попутно пытаясь не выкашлять легкие, чтобы они позвонили в школу и проверили.
– Где твой ингалятор? – осведомилась мать, ухватившись за еще один повод рассердиться.
– Да пользовался я им уже, – устало ответил Хантер. – Но он же просрочен, ты разве не помнишь? Может, он вообще не работает.
– Работает.
Он еле сдержался, чтобы не закатить глаза. В самом деле, что можно было сделать? Не тратить же драгоценные деньги на больницу?
Когда он был маленьким, врачи разводили руками: никто не мог понять, что с ним. Ингаляторы тоже не помогали, просроченные или нет. Единственное, что ему помогло, – некий отвар, который родители давали ему много лет назад. Жижица из сушеных трав. После чего тяжесть в груди уходила, дышалось легче. Он думал, что почти вылечился… до этого дня.
– А то лекарство у вас еще осталось? – спросил он.
– Какое лекарство?
– Ну, то самое. Которое вы мне давали, когда мы только сюда приехали.
– Не понимаю, о чем ты, – резко сказала мать. – Единственное лекарство – ингалятор.
Кто знает, зачем ей понадобилось переписывать историю. Спорить Хантер не стал. Он отказался от ужина, ушел к себе и лег в кровать. Несколько часов он прокашлял и просипел, после чего позвал брата.
– Эй, – сказал он в перерывах между приступами, – помоги мне, я хочу кое-что проверить.
Коди посадил Нефриту в клетку, запер клетку на щеколду и забрался в постель.
– Можешь на меня подышать? – попросил Хантер. – Кажется, это помогает немного унять кашель.
Коди устроился рядом, лоб в лоб, и мерно задышал. От него пахло чесноком после ужина, но Хантеру было все равно.
Прошло несколько минут, но его надежды оказались напрасны. Тяжесть никуда не делась.
– Спасибо, друг. – Хантер, устав от эксперимента, отвернулся.
– Помогло? – спросил Коди.
– Ага, – соврал он.
Все дело в Луне – как он и подозревал. Для этого требовалась именно она.
Хоть в чем-то ему повезло. Позвонила тетушка Чжань – она наконец дождалась своей очереди на замену тазобедренного сустава, так что теперь не сможет отвозить Хантера в школу и забирать обратно. Родителям пришлось смириться с тем, что он будет ездить на автобусе.