Лучшая фантастика - читать онлайн

Салим Хаддад (saleemhaddad.com) родился в Кувейте, у его матери иракско-немецкие корни, а у отца – палестино-ливийские. В 2016 году вышел его первый роман Guapa, который получил в 2017 году премию «Стоунволл», а также премию «Полари» за лучший дебютный роман. Кроме того, в 2016 году журнал «Foreign Policy Magazine» включил Хаддада в число 100 мировых мыслителей. Его режиссерский дебют состоялся в марте 2019 года, когда он представил свой короткометражный фильм «Марко», номинированный на премию «Айрис» как лучший короткометражный британский фильм. В настоящее время он живет в Бейруте и в Лиссабоне.

Пение птиц

Все начало проясняться на пляже. После того как год назад повесился Зияд, Айя никак не могла избавиться от тяжкого гнетущего ощущения. Тот страшный способ, который он избрал, чтобы свести счеты с жизнью, лишь усиливал чувство нереальности всего происходящего, она словно угодила в ловушку чьих-то чужих воспоминаний. Но в тот день, когда Айя стояла на берегу в лучах предзакатного солнца, ей показалось, что тот неведомый призрак, который преследовал ее, подобрался к ней особенно близко, будто заполз под кожу и решил поселиться там навсегда.

За спиной Айи под огромным желтым зонтом на песке дремал ее отец. Как и все взрослые, отец много спал, хотя и не так много, как ее мать, которая в последние дни почти не просыпалась. Складывалось такое впечатление, что как только в жизни возникали трудности, взрослые не могли придумать ничего лучше, кроме как провалиться в глубокий сон.

Айя в последний раз оглянулась назад и вошла в воду, оставляя позади себя пляж и все, что на нем происходило: громкую навязчивую музыку, гремевшую из колонок летавших в небе дронов; запах кальяна и жареного мяса; крики детей и полуголые тела, бегавшие по песку или лежавшие распластанными на нем. «Очередной летний день в Газе, от которого не запомнится ничего, кроме головной боли», – подумала она, пока волны мягко плескались у ее голеней.

Она зашла поглубже в спокойную синюю воду и нащупала ногой кусок коралла на плоском песчаном дне. Море было синим, а небо – таким чистым! Когда вода коснулась ее живота, она стала медленно поворачиваться, нежно проводя пальцами по водной глади.

Время в море течет медленнее. Она узнала об этом на уроке в школе: стрелка часов, установленных на уровне моря, движется не так быстро, как стрелка таких же часов на вершине горы. Иногда она думала о том, чтобы подняться в горы и поселиться там. В таком случае ей быстрее исполнилось бы пятнадцать. Время пошло бы быстрее, и она стала по-настоящему взрослой, чтобы делать все, чего ей хотелось. В море же она чувствовала себя пленницей истории и времени.

Но у того, что время в море текло медленнее, была и хорошая сторона: оставаясь здесь, Айя как будто приближала к себе те мгновения, когда она в последний раз видела Зияда. Возможно, если она погрузится поглубже в воду, она сможет найти способ, как ненадолго остановить время, а затем толкнуть его назад к тому моменту, когда он еще не ушел. Возможно, тогда она смогла бы удержать своего старшего брата, спасти от смерти.

Айя легла на спину и закрыла глаза, позволив своему телу дрейфовать в воде. Она слышала пение птиц в небе, их протяжное знакомое щебетание: «Чик-чирик… чирик». Айя погрузила уши в воду и стала слушать рокотание моря. Море, теплое и манящее, в тот день казалось ей игривым, оно лизало ей лицо. Но Айя ощущала, что за этой игривостью скрывалось нечто куда более зловещее. Она представила, как синяя вода проглатывает ее, утаскивает на глубину, пока ее тело не опустится на морское дно рядом с тысячами других тел, которые утонули здесь за все это время.

Возможно, Айя задремала, но внезапно до нее донесся мерзкий запах. Что-то холодное и липкое обвилось вокруг ее шеи. Она открыла глаза и судорожно вздохнула. Вонь исходила от ее шеи, и ее всю передернуло от отвращения. Она схватила то, что обвилось вокруг нее, и оторвала: это был намокший кусок пожелтевшей туалетной бумаги, который развалился прямо в ее пальцах.

Айя отбросила бумагу назад и поднялась из воды. Ее ноги нащупали дно, которое теперь стало пористым и скользким. Вода вокруг была грязного буровато-коричневого цвета. На поверхности плавал мусор и экскременты. Гниющий рыбий скелет проплыл мимо ее правой руки, время от времени наталкиваясь на пустую банку из-под «Пепси». Слева от нее на поверхности воды плавала какая-то белая пена.

Все ее тело напряглось от сильного рвотного позыва. На горизонте послышался треск выстрелов. Она обернулась на этот звук: четыре или пять артиллерийских катеров появились в море и всем своим видом словно предупреждали ее не пытаться плыть дальше. Айя повернулась назад к пляжу. Но теперь его невозможно было узнать. Вместо многочисленных отелей и ресторанов на берегу виднелись ветхие здания, они стояли очень плотно друг к другу и словно пытались отвоевать себе немного свободного пространства. Над пляжем больше не было разноцветных зонтиков, там висел серый дым, а музыку и веселую болтовню заменили артиллерийские залпы. Даже небо над головой было сурового серого цвета.

– Баба![13] – закричала Айя, выбираясь из грязной воды. Она отталкивала в стороны бутылки, клочки туалетной бумаги, пластиковые пакеты, полусгнившие трупы животных. Ее тело постоянно сотрясалось в конвульсиях то ли от приступов тошноты, то ли от рыданий. Острая боль пронзила ее тело, словно кто-то воткнул ей нож в живот.

Она выбралась на берег. Водоросли запутались у нее в волосах, и сама она напоминала морское чудовище, поднявшееся из глубин. Песок был усеян пластиковыми бутылками, горящими покрышками, дымящимися обломками. Загорающие тела исчезли. Над ней с ревом пролетел самолет, оставив за собой черный дым, который будто разрезал небо. Прогрохотал взрыв, и Айя упала на землю, почувствовав на языке вкус песка и крови.

– Баба… – захныкала она, почти не слыша себя. Перед ней на песке лежали три человека. Она поползла к ним. Тела были маленькими, слишком маленькими для взрослых. Подобравшись поближе, она поняла, что это были тела трех детей. Они казались спящими, но вокруг них растекались лужи крови, а их руки и ноги были неестественно вывернуты. В ее ушах звенел громкий крик, и Айя поняла, что это кричала она сама.

Айя встала и посмотрела вниз. Струйки крови стекали по ее ногам.

– Вероятно, она испытала шок при виде крови, от этого и упала в обморок, – сказал врач. Айя смутно ощущала, как доктор приложил пластырь к ее лбу. – Иногда юные женщины испытывают сильный страх во время первой менструации. Мать подготовила Айю к этому событию?

Отец Айи замялся.

– Ее матери… нездоровится.

Доктор не стал больше расспрашивать его.

– Эти биотерапевтические пластыри залечат рану к завтрашнему дню.

– Хабибти[14] Айя, – сказал отец, гладя ее по волосам, – ты теперь женщина!

– Помнишь, что случилось перед тем, как ты потеряла сознание? – спросил врач.

– Я думала о Зияде… я была в воде и думала о Зияде…

– Зияд – мой сын, – объяснил ее отец. – Брат Айи… он… он умер в прошлом году.

– Там были три мальчика, – сказала Айя, внезапно вспомнив о телах на пляже. – Совсем маленькие… три тела…

– Хабибти Айя, – перебил ее отец.

Врач посмотрел на Айю.

– Три мальчика?

Голова Айи качнулась в движении, отдаленно напоминавшем кивок.

– Вода была грязная… повсюду – мусор, горящие покрышки и… и тела трех мальчиков… рядом с футбольным полем… их руки и ноги были вывернуты и…

– Довольно, – вмешался отец. Он обратился к врачу: – День вчера был очень жаркий… наверное, она перегрелась…

Врач кивнул.

– Возможно, пережитое ею потрясение дало о себе знать в самый неожиданный момент.

– Я понимаю, – сказал отец. – Просто… сначала ее мать, потом – брат… – Его голос сорвался.

Врач выписал какие-то таблетки, сказав, что они помогут ей отдохнуть. Той ночью Айя быстро заснула глубоким сном без сновидений. Утром она проснулась с таким чувством, будто выбралась из пещеры, где царила бесконечная тьма. Доктор был прав: за ночь пластырь рассосался, а глубокий порез на лбу зажил. Она долго простояла под горячим душем, а оставшиеся таблетки смыла в унитаз.

Айя оделась и воспользовалась прокладкой, которую дал ей врач. Она вспомнила слова отца: «Ты теперь женщина». Что-то внутри у нее переменилось. Это было своего рода пробуждением. Она чувствовала, как все ее тело и разум охватила странная тревога, которая засела где-то глубоко внутри ее и не давала ей покоя.

В тот день, вернувшись из школы, она застала отца в гостиной, он слушал новости. Вид у него был такой, словно он находился в полудреме: сидел в кресле, смотрел в окно и, казалось, не слушал репортаж, в котором сообщалось о волне самоубийств среди подростков в Палестине.

– Баба?

Отец подскочил на месте и смахнул стакан с чаем, стоявший рядом с его креслом. Стакан упал на пол и разлетелся на мелкие осколки.

– Айя, ты меня напугала! – раздраженно сказал он. Робот-уборщик тут же отреагировал на звук бьющейся посуды – он появился из шкафа и принялся убирать с пола осколки.

– Прости…

Он вздохнул и стал нервно ковырять кутикулы у ногтей.

– Наверное, мне нужно немного вздремнуть.

Айя кивнула. Отец встал и отправился в свою спальню. Он всегда был рассеянным, как будто жил в другом измерении и лишь иногда, для разнообразия, посещал этот мир. Айя не винила его. После того как в прошлом году она увидела висевшего здесь Зияда, в груди у нее словно образовалась дыра и все ее внутренности вывалились, словно катушки с нитками. С той поры бывали дни, когда она чувствовала себя нормально, и ей начинало казаться, что самая страшная боль уже стихла. А потом в самые неожиданные моменты, когда она сидела на занятиях в классе или гуляла по горным тропам, перед ее глазами появлялся образ мертвого Зияда – его безвольно свисавшее тело и наклоненная на бок безжизненная голова.

Айя потрясла головой, пытаясь прогнать из памяти этот образ. Она подошла к двери в комнату матери и открыла ее. Мать, как всегда, спала. В последний раз Айя видела ее бодрствующей, наверное, дней двенадцать назад. Она тогда ненадолго тихонько вышла из своей комнаты и взяла пару инжирин. В коридоре она столкнулась с Айей, и они поговорили пару минут. Мать спросила у Айи, как у нее дела в школе и всем ли она довольна. Айя сказала, что у нее все хорошо, и мать улыбнулась.

– Замечательно, – сказала она, целуя Айю в щеку, а потом вернулась в постель.

Той ночью Айе снилось, что она идет через широкое поле, на котором росли оливковые деревья. Небо было намного ближе к земле, а луна – такой большой и яркой, что все поле сверкало и переливалось, словно море из бриллиантов. Все звуки были очень громкими и четкими: она слышала шелест каждого листка оливы на ветру, и стрекотание кузнечиков было просто оглушающим.

Позади нее послышалось шарканье ног. Она обернулась и тут же узнала знакомую фигуру: высокую, долговязую, с копной спутанных каштановых волос, которая могла принадлежать лишь одному человеку.

– Зияд? – Его имя застряло у нее в горле.

– Это я, – ответил он слишком низким для восемнадцатилетнего парня голосом.

На нем была черная футболка и джинсы. Он казался высоким и сильным, совсем не таким, каким она видела его в последний раз. Айя побежала к нему и бросилась в его объятья, в глубине души ожидая, что он сейчас исчезнет, а она просто упадет на землю. Но вместо этого она врезалась в его тело, которое было твердым и осязаемым. Он обхватил ее руками, и она уткнулась лицом ему в грудь.

– Зияд, это действительно ты! – Она посмотрела в его лицо. Он улыбнулся ей знакомой полуулыбкой, два его передних зуба были немного сколоты внизу.

Она помедлила, а затем спросила:

– Но ты ведь умер?

Он пожал плечами.

– В твоем мире смерть – это не совсем умирание. Думаю, в какой-то степени, это пробуждение.

– Но я видела тебя! Если ты не умер, тогда где же ты был?

– Я… – Зияд замолчал, размышляя над ответом. Он всегда старался как можно точнее описывать свои мысли и чувства. – Я был… за пределами материального. Понимаешь… есть некоторые обязательства…

Неожиданно Айю охватил гнев, ярость, которая копилась в ее душе последние двенадцать месяцев.

– Почему ты это сделал? Неужели ты не любил нас? Не подумал о маме и папе? Не подумал обо мне?

Ее гнев развеселил его. Он стал хихикать, а его глаза превратились в крошечные щелочки.

– Ты смеешься! Ты еще и смеешься, осел! – Она стала бить его кулаками по груди.

– Перестань, хватит! – возмутился он, схватил ее за руки и прижал к бокам. – Все хорошо, – прошептал он ей на ухо, и она заплакала.

Они долго шли через оливковую рощу. Айя была счастлива, что находится рядом с ним, чувствует тепло его тела и даже не возражала, когда он немного стал поддразнивать ее. Она рассказала ему обо всем, что случилось, о том, что она делала. Сообщила все новости о соседях, друзьях и ребятах в школе. Она изображала всех знакомых им людей. Айя уже забыла, как он смеялся, когда она пыталась кому-то подражать, и поняла, что не делала этого с момента его смерти. Некоторое время спустя, когда Айя уже не знала, о чем еще рассказать, они просто пошли рядом молча. Наконец, она задала вопрос, который не решалась задать все это время.

– Значит, ты теперь вернешься? Или это просто сон?

Он какое-то время молчал. Остановился и повернулся к ней. Его лицо стало суровым.

– Ты слышала про аллегорию платоновской пещеры?

Она покачала головой.

– Ладно, не обращай внимания.

– Почему? – поинтересовалась она.

Он посмотрел на небо.

– Как ты думаешь, рыба знает, что она плавает в воде?

Она пожала плечами.

– Мы живем в этом мире, как рыбы в воде. Просто плаваем, не ведая, что она окружает нас. – Зияд вздохнул, а потом слегка толкнул ее руку. – Айя, ты не собираешься просыпаться?

Она проснулась. За окном пели птицы: «Чик-чирик… чирик». Сквозь занавески струился дневной свет. Она вспомнила про оливковую рощу. Даже если все это было сном, этот сон казался ей реальнее ее жизни.

Айя встала, прошла по коридору до комнаты Зияда и открыла дверь. Со дня его смерти здесь ничего не изменилось. На полках все так же стояли кубки за победы его баскетбольной команды, несколько мягких игрушек, в которые он играл еще ребенком. В гардеробе на вешалках висела его одежда, все еще сохранявшая его запах, который, казалось, с каждым днем становился все слабее. Рядом с кроватью лежал роман Франца Кафки, закладкой в котором служил чек из игровых автоматов. На столе стояла фотография их семьи, сделанная пять лет назад. Они все четверо были на пикнике на горе Кармель, а вдали виднелся порт Хайфы.

Айя хорошо помнила тот день: они жарили шашлыки и праздновали начало весны. Это было еще до того, как мама начала много спать, а их жизнь стала такой тяжелой.

Рядом с фотографией был дневник Зияда – простой блокнот в черной обложке. Зияд любил писать от руки, хотя это было намного дольше, чем надиктовывать текст на планшет. Он говорил, что ему нравилась материальная сторона письма, то, как чернила ложатся на бумагу, как медленно движется по листу ручка. Он никогда не любил технологии, не доверял им.

Отец настаивал на том, чтобы никто не трогал вещи Зияда, чтобы все выглядело так, словно Зияд вышел ненадолго купить овощей и скоро должен вернуться. Вопреки голосу разума, Айя взяла дневник и открыла его на последней странице. Она прочитала последнюю запись, сделанную его аккуратным почерком. Он написал это за день до смерти:

К ней снова вернулось состояние удушающей тяжести. Она закрыла дневник и побрела прочь из комнаты.

Закрыв за собой дверь, Айя вошла в ванную. Она долго рассматривала в зеркало свое усталое лицо и снова подивилась тому, как быстро исчез большой порез на лбу. Она открыла кран и начала чистить зубы и не сразу ощутила скрипящий на зубах песок и привкус земли на языке. Айя выплюнула пасту. Она заметила, что вода, которая текла из крана, была бурой, она с шумом изрыгалась из крана, оставляя коричневые кляксы на белой фарфоровой раковине.

– Баба! – Айя выскочила из ванной и побежала по коридору. Отец с сонным видом выглянул из своей комнаты. – Из крана течет коричневая вода!

Отец пошел за ней в ванную. Она оставила кран включенным, но вода, которая текла из него, была чистой и прозрачной.

– Честное слово, она была коричневой! – Айя поймала взгляд отца. – Клянусь, я это не придумала.

Отец вздохнул и потер лоб.

– Айя, что происходит?

Одного взгляда на отца было достаточно, чтобы поток слез, который она сдерживала где-то глубоко, вырвался наружу.

– Я скучаю по нему, – сказала Айя.

Отец прижал ее к себе.

– Я знаю, хабибти, – прошептал он ей на ухо.

Той ночью Зияд снова появился в ее сне. Они сидели на поляне на вершине горы. Она узнала открывавшийся оттуда вид – именно на этом месте был сделан снимок, когда они вчетвером сфотографировались на горе Кармель. Зияд говорил медленно, уверенно, трогая босыми ногами стебли травы.

– Все кажется таким спокойным. Даже представить себе невозможно, что мы несемся через Вселенную на безумной скорости.

– К чему все эти загадки? – спросила она.

– Я просто хочу сказать, что иногда все бывает совсем не таким, как тебе кажется. Ты ведь знаешь, чему нас учили в учебниках истории. О том, как мы освободили Палестину, как с оккупацией было покончено? – Айя кивнула, и он продолжил: – Так вот, эта оккупация довольно продвинутая. У них есть все эти технологии… позволяющие контролировать и порабощать. И Газа, наш дом, стала чем-то вроде лаборатории для экспериментов.

– Но это все в прошлом… – Она сорвала темно-синий цветок и положила его на ладонь. – Мы освободились. Оглянись по сторонам. Мы свободны.

Зияд усмехнулся.

– Ты же знаешь нас, арабов. Мы находимся в ловушке того идеализма, который внушает нам память предков. Эта хранимая в веках память окружает нас, словно вторая кожа.

Зияд сорвал травинку и стал отдирать от нее листья до тех пор, пока не остался тонкий стебелек, который он раздавил в пальцах. Айя молча наблюдала за ним. Казалось, он был зол, и эта ярость была намного сильнее привычной подростковой вспыльчивости. Этот гнев был мрачнее и глубже, чем все, что ей доводилось видеть. Она видела, как он проступал сквозь черты его лица, как все тело излучало его.

Он бросил смятую травинку за спину и наконец посмотрел на нее.

– Мы – лишь очередное поколение, живущее в плену ностальгии своих родителей.

Айя взглянула на цветок в своей ладони. Всего несколько минут назад она сорвала его. И теперь, когда она внимательно рассмотрела его, что-то в нем показалось ей странным. Темно-синие лепестки отражали солнечный свет особым образом. Она поднесла ладонь к лицу, чтобы лучше рассмотреть цветок.

Лепестки были сделаны из твердой стали, а их края – острыми и зазубренными.

– Разрывные пули, – сказал Зияд, заметив ее удивление. – Они разрываются внутри твоего тела, распускаются, как цветы, внутри плоти.

Пуля скатилась с ее ладони и с тихим звоном упала на землю. Этот звук показался ей таким далеким. Все закружилось у нее перед глазами.

Зияд горько усмехнулся.

– Орудия убийства теперь маскируются под саму жизнь.

Она посмотрела на него.

– Что это значит?

Зияд не стал медлить с ответом:

– Это значит, что решение принимать тебе. Ты можешь остаться здесь, закутавшись в кокон из этих воспоминаний о давно потерянном рае, или вырваться из тюрьмы.

– Так вот что ты сделал?

– Да. – Он кивнул и посмотрел ей в глаза. – Именно так я и поступил.

Он являлся каждую ночь. Айя с нетерпением ждала того момента, когда ляжет спать, чтобы во сне увидеть его. Ее сны стали намного реальнее, чем та жизнь, которую она вела наяву, и бесконечно важнее. Встречаясь с Зиядом, она чувствовала, будто начинает что-то осознавать, хотя и не могла пока сформулировать, что именно.

Наяву отец с тревогой наблюдал за ней. Айя пыталась успокоить его и старалась играть роль обычной девочки-подростка. Однажды она услышала, как отец общается с кем-то по телефону.

– Она такая замкнутая, – шептал он какому-то загадочному человеку на другом конце провода. – Я слышу, как она разговаривает с ним. Я боюсь, что она поступит так же, как он…

Однажды ночью Айя проснулась и обнаружила, что стена в ее комнате разрушена. С потолка свешивалось одеяло для пикника, прикрывавшее зияющую дыру в том месте, где была стена. Именно это одеяло отец часто брал на пляж. А теперь это одеяло использовали, чтобы спрятать разрушенную стену, и в этом было нечто комичное, сродни попытке человека прикрыть малым листочком свой срам. В комнату ворвался сильный порыв ветра. Одеяло задрожало, и Айя увидела силуэт Зияда на фоне звездного неба.

– Это становится все труднее, – сказал он, выходя из-за одеяла.

– Труднее? – Она села на кровати, завернувшись от ветра в стеганое пуховое одеяло.

– Чем больше ты узнаешь, тем сильнее нарушается логика имитационной модели.

Он жестом велел ей встать. Айя надела тапочки и пошла за ним через дыру в стене.

Зияд перепрыгивал с одного бетонного блока на другой, ловко хватаясь за стальную арматуру, торчащую из бетона, и двигался с легкостью опытного акробата. Она следовала за ним, изо всех сил стараясь ему подражать, в конце концов они с тихим стуком спрыгнули на землю.

Их некогда живописный город Газа с широкими зелеными улицами, красивыми домами из белого камня, уютными кафе и антикварными мебельными магазинами, теперь превратился в зону боевых действий. Супермаркет рядом с их домом был разрушен. У некоторых зданий обрушились стены или потолки, и теперь их частично прикрывали разноцветные тряпки – жители этих домов отчаянно старались обеспечить себе хоть немного уединения. Айя видела семьи, которые готовили на улице еду, люди чистили зубы в открытых всему миру ванных комнатах.

– Что случилось? – в ужасе спросила она.

Зияд схватил ее за руку и повел за собой к пляжу. Они дошли до отеля, который располагался на пляже и тщательно охранялся. Зияд подвел ее к зданию отеля сзади, и они пробрались через дырку в заборе из колючей проволоки. Затем они отправились в кафе в саду у моря. Там были пластиковые столы и стулья, а с потолка свешивались горшки с растениями, которые выглядели такими иссохшими, что, казалось, еще немного, и они выскочат из своих горшков и поползут к морю, чтобы напитаться влагой.

– Мы сейчас в отеле, где обычно останавливаются журналисты. Здесь безопасно. Здесь много иностранных представителей прессы, их не будут бомбить, – будничным тоном объяснил он.

Айя немного смутилась из-за того, что на ней были пижама и тапочки. Зияд заказал себе «Пепси», а для нее – апельсиновый сок. Когда принесли напитки, он закурил.

– Ты теперь куришь?

Он пожал плечами и затянулся.

– Айя, мир, в котором ты живешь, – имитация.

Она уставилась на него, не зная, что сказать.

– Сама подумай. Несколько десятилетий назад Израиль располагал последними цифровыми технологиями. И основное назначение этих технологий заключалось в укреплении и дальнейшем распространении зоны оккупации. Тебе не кажется нелогичным то, как легко была освобождена Палестина?

– Зияд, ты сошел с ума!

– Людей, которые продолжают сопротивляться, считают сумасшедшими те, кто не способен заглянуть за стены своей тюрьмы.

– Где мы сейчас?

– Это настоящая Палестина, – ответил Зияд, разводя руками. – То, где ты живешь… все, что ты, якобы, знаешь… это просто имитация. Они использовали нашу коллективную память и создали цифровой образ Палестины. Именно там ты и живешь.

Айя напомнила себе, что ей все это снилось, но не могла вспомнить того момента, когда уснула.

– Как только я все это осознал… когда все фрагменты головоломки сложились, я понял, что должен как-то выбираться. И прыгнул навстречу свободе. – Он сделал паузу. – Когда ты убиваешь себя, ты покидаешь искусственную модель.

– Я не понимаю.

– Ты ведь знаешь, что взрослые все время спят, – сказал он, немного оживляясь. – К тем, кто не родился в имитационной модели, воспоминания возвращаются легче. Поэтому взрослые так много спят… им требуется перезагрузка. А нам… мы – первое поколение, которое провело в имитации всю свою жизнь. Мы находимся на пороге новой формы колонизации. И теперь мы должны создать новую форму сопротивления.

– А мама?

Зияд ответил не сразу. Айе показалось, что он с трудом сдерживал слезы.

– Мама не больна, Айя. Не важно, что об этом говорят. Ее мучают сомнения… она хочет сопротивляться… хочет уйти… но не может бросить вас с папой. Поэтому она остается там, пребывая в состоянии между сном и явью. Она знает, что это «право на цифровое возвращение» – нечто не совсем реальное…

Айя почувствовала, как апельсиновый сок застрял у нее в глотке. Зияд обратил внимание на выражение ее лица.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

– О твоих словах, о том, что я смогу освободиться, только если умру.

– Ты должна верить мне, я говорю правду.

– А если ты ошибаешься?

Зияд долгое время молчал. Наконец, он затушил сигарету и посмотрел на нее.

– Обрати внимание на пение птиц.

После того как Айя уловила особую закономерность в пении птиц, она уже не могла не обращать на это внимание.

«Чик-чирик… чирик».

Мысленно она считала: «Один. Два. Три. Четыре».

После двух чириков через несколько секунд следовало третье. Четыре секунды молчания, затем схема повторялась.

Тем утром она целый час лежала в кровати и слушала пение птиц. Схема повторялась снова и снова. Ужас медленно расползался по всему ее телу.

«Теперь ты женщина».

«Чик-чирик… чирик».

Имитация. Она мысленно пыталась себе это представить, но это было почти то же, что стараться нарисовать в своем воображении, что произойдет после конца света, или представить себе всю мощь солнца. Ее разум просто не мог дать ответ на этот вопрос. Думать о своей жизни внутри имитации – это все равно что размышлять о своей смерти. Это было чем-то невообразимым, слишком всеобъемлющим, чтобы пережить нечто подобное.

Позже тем же днем, пока обучающие голограммы что-то бесконечно долго бубнили на уроках, в ушах Айи непрерывно звучали слова Зияда. Если то, что он сказал, было правдой, значит, все окружавшее являлось лишь имитацией.

Она ущипнула себя, и почувствовала боль. Но была ли эта боль реальной?

Она схватила электронную ручку и прижала ее кончик к мягкой коже на запястье. Айя почувствовала резкую боль, когда наконечник царапнул кожу. Она надавила на ручку сильнее, пока не проткнула кожу, а из ранки не появилась капля крови.

«Чик-чирик… чирик».

Вокруг нее послышался вой сирен. Она подняла голову. Обучающая голограмма направила на нее световой луч. Весь класс смотрел на нее. Она взглянула на свою руку – электронная ручка торчала в ее запястье.

– Аааай! – Крики вырывались у нее из груди, но она не знала точно, был ли в них какой-то смысл. Дверь распахнулась, и вбежали четыре медсестры. Ее запястье горело от боли.

– Я даже не знаю, что сказать, – проговорил ее отец, пока они ехали домой.

– Мы настоящие? – спросила его Айя, которая сидела на пассажирском месте, смотрела в окно и рассеянно дергала повязку на руке.

Отец остановился на светофоре и повернулся к ней.

– Посмотри на меня. Тебя зовут Айя. Сейчас 2048 год. Ты живешь в городе Газа. Твой любимый цвет – фиолетовый. – Он сделал паузу и добавил: – Ты – настоящий человек.

– Тогда почему все птицы издают одинаковые звуки?

– Что?

– Пение птиц. Оно одинаковое.

Отец долгое время молчал. Наконец, он заговорил:

– Когда мне было столько же, сколько сейчас тебе, я близко дружил с двумя мальчишками, моими сверстниками. Я жил в Газе, а один из мальчиков – в Тунисе и еще один – в Бейруте. Мы все были палестинцами, из Хайфы, но нас разбросало по миру, как дробь из ружья. Границы и законы не позволяли нам видеться. Мы иногда спрашивали друг у друга: если бы наши деды не бежали из своих домов, словно тараканы, случилось бы так, что мы трое остались соседями? И были бы совсем другими людьми, без этого груза на душе? И каково это – иметь свой дом, чтобы никто не мог оспорить твоего права на него?

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Иногда, чтобы обрести дом, нужно просто сменить свою точку зрения.

На светофоре загорелся зеленый свет, и они снова тронулись с места. Айя посмотрела на парк, где обычно гуляли молодые матери с колясками, а подростки играли в футбол на траве. Но теперь она видела только большую грязную поляну, где группа мальчишек, у которых не было ног или рук, ковыляли на самодельных костылях. У нее перехватило дыхание.

– Айя… – произнес отец.

Она перебила его, но тут же замолчала.

– Не обращай внимания.

Отец смотрел на нее с, казалось, бесконечной грустью во взгляде.

Тем вечером Айя пришла в комнату матери. Та спала на спине, накрывшись одеялом. Айя села на краешек ее кровати.

– Мама, ты меня слышишь? – прошептала она.

Мать не шелохнулась. Айя изучала ее лицо, видела, как слегка дрожат в такт дыхания тонкие волосы в ее носу. Айя просунула руку под одеяло и сжала ладонь матери.

– Я скучаю по тебе, – прошептала она.

На мгновение Айе показалось, что мать тоже сжала ее руку.

Вечером Зияд приехал к ней в инвалидной коляске. Обе его ноги были отрезаны по колено, джинсы заткнуты под бедра.

– Зияд, что случилось? – в панике спросила она. Он как будто похудел, под ногтями была грязь, на джинсах – пятна.

– Они создают здесь нацию инвалидов, – выпалил он с яростью, которая удивила их обоих.

– Кто они? – спросила Айя.

Он с горечью посмотрел на нее.

– Кто же еще?

Он вытащил что-то из кармана в спинке его коляски: камень и длинный кусок резиновой ленты. Положил камень в центр ленты и оттянул ее назад, проверяя на эластичность.

– Должно получиться. – Он посмотрел на нее и улыбнулся своей милой полуулыбкой.

– Что с тобой? – крикнула она. – Зачем ты это делаешь? Неужели до всего этого ты не был счастлив? Даже если все здесь ненастоящее, все равно это лучше, чем оказаться в реальной тюрьме!

Зияд посмотрел на нее со злостью.

– Можешь и дальше жить в мире иллюзий, если хочешь. Но я так не хочу. Одно дело жить в мечтах по доброй воле, но если ты понимаешь, что ты – всего лишь пленник, тебя начинает душить отчаяние.

– Но посмотри, к чему это привело. Ты стал калекой!

– Мое тело искалечено, но разум свободен. И я буду продолжать борьбу, пока окончательно не освобожусь: телом, разумом и душой.

Тогда она видела его в последний раз. Тринадцать дней назад. Каждую ночь, ложась в постель, она надеялась, что он вернется, но Зияд все не приходил. Возможно, он злился на нее. Она не знала точно. Но если он не был на нее зол, то, возможно, существовало другое, гораздо более зловещее объяснение его отсутствия. Айя старалась не думать об этом. Какова бы ни была причина, она не могла больше продолжать жить так, не зная, что было правдой, а что – ложью, что – реальностью, а что – навязанным ей царством грез.

Без Зияда она не могла больше находить грань между снами и явью. Она чувствовала себя так, словно застряла между двумя радиочастотами. Два мира сливались воедино, и в результате этого слияния появлялось какое-то третье измерение – жуткий сгусток чего-то нового.

Поэтому она вернулась сюда. Где все началось, к морю. Она стоит на берегу, вдыхает соленый воздух, который проникает ей в горло, в легкие. Если это правда, и после смерти ничего не будет, если она просто сошла с ума, то, возможно, это тоже не так уж и плохо. Она спрашивает себя, что ею руководит? Цинизм, выросший из ощущения потерянности и предательства, так глубоко въевшихся в ее кровь? Или что-то еще? Возможно, это желание стать свободной, которое захватило ее всю, без остатка?

Она медленно движется вперед, пока вода не начинает целовать кончики пальцев ее ног, тогда она смотрит вниз и, словно дразня волны, предлагает им кусочек своего тела. Они с морем похожи на двух кошек, которые осторожно изучают друг друга. Айя медленно ступает в объятия моря. Волны касаются лодыжек, затем – колен, а потом, когда она идет дальше, и бедер. Вода холодная, и кожа покрывается мурашками. Рюкзак сильно давит на плечи.

Когда вода поднимается слишком высоко, и ей уже тяжело стоять, она пытается плыть, но камни в рюкзаке тянут на дно, и вскоре ее тело скрывается под толщей морской воды. Последний воздух покидает легкие через рот печальными одинокими пузырьками. Ее голова качается из стороны в сторону, пока тело пытается сопротивляться. Волосы обвиваются вокруг шеи, словно костлявые руки старухи. Рев моря в ушах становится оглушающим. Горло сжимает спазм, боль от судороги мучительна, невыносима, она яростно бьет ногами, пытаясь выплыть на поверхность, но камни слишком тяжелые.

Примечание

Посвящается памяти Муханнеда Йонниса, 1994–2017. (Сара Хелм «Самоубийство в Газе», «The Guardian», 18 мая 2018.)