Но не успел он прийти в себя и сделать несколько шагов по длинному коридору, как из комнаты Гаврилыча вытянулась волосатая рука, которая буквально втянула Диму к себе. Одного взгляда хватило, чтобы понять – Гаврилыч был пьян в стельку. И пил он уже давно. Стол был буквально уставлен пустыми бутылками. Тут были бутылки от водки, пива и даже мадеры. Похоже, к Гаврилычу приходила дама, которую он и угощал десертным вином.
– При… присаживайся!
Гаврилыч несколько раз пьяно икнул и толкнул Диму к столу. Сам тоже шагнул следом. Бутылки задребезжали, когда грузное тело Гаврилыча навалилось и качнуло стол. Хозяин принялся шарить среди бутылок, потом, не спрашивая, налил Диме в стакан чего-то мутного и пахнущего гвоздикой, мятой и перцем, плеснул себе и тут же выпил.
– Разговор к тебе есть. Пей!
Дима сделал вид, что пригубил. Но едва сунул нос в стакан, как содрогнулся. И как можно пить такую гадость? Он поднял растерянный взгляд на Гаврилыча. Тот пьяно покачивался, не спеша начинать свой разговор. И Дима в очередной раз подумал, что жизнь в коммунальной квартире имеет помимо плюсов еще и минусы. Вот, скажите, зачем он продолжает жить в этой огромной и шумной питерской коммуналке на Петроградской стороне? Да, конечно, центр города. Выйдешь, вот тебе и Большой проспект, вот тебе и Большая Пушкарская. Магазины, бутики, променад и все такое. Но если вспомнить все остальное, то лучше перебраться в студию где-нибудь на окраине. Выглянешь утром из окна, а вокруг сплошные поля новеньких сверкающих разноцветными красками многоэтажек. Одна другой выше. Одна другой краше. Красота! Глянешь вниз, аж дух захватывает от высоты и обилия припаркованных машин под домом. А тут что? Максимум пять-шесть этажей, и все. И машины стоят где-то на улице, в зеленый двор им ходу нет.
Но Дима знал, почему не съезжает. Да, квартира была коммунальной, но все жильцы жили тут по много лет. Почти всех их Дима знал еще с детства. Родители привозили его к бабушке с дедушкой на все выходные, а также зимние, весенние и осенние каникулы. Если Диме случалось заболеть, то лечился он тоже у дедушки с бабушкой. Так что с обитателями коммуналки он был знаком столько, сколько помнил самого себя. Кто-то из них женился, кто-то умирал, но уезжать почти никто не уезжал. И Дима за эти годы фактически сроднился с ними. И тоже уезжать от этих людей не собирался.
Хороший сосед ближе дальнего родственника.
Вот и Гаврилыча, сильно пьющего последние годы, Дима помнил еще работящим мужиком. Вот только в девяностые его завод закрылся, работы не стало, и Гаврилыч как-то растерялся. Стал выпивать, чтобы хоть с помощью спирта смягчить общую несправедливость, происходящую в стране. Сначала пил немного, потом больше. Была у него женщина, ушла от него, когда стало ясно, что Гаврилыч пристрастился к водке уже основательно и порывать с ней не собирается. Последующие дамы сердца хоть и появлялись периодически, но каждая новая выглядела все потрепанней и страшней своей предшественницы.
Но Дима помнил Гаврилыча еще нормальным дядькой. И тот помнил, что Дима его таким помнил. И ценил. И даже любил его за это по-своему.
– Слушай меня, Димка, – произнес Гаврилыч, когда оказалось, что мутного и пахучего напитка в бутылке больше не осталось. – Есть у меня один кореш… Не кореш, а так… Знакомый, выпиваем мы с ним вместе.
Других «знакомых» у Гаврилыча нынче и не водилось, так что мог бы и не говорить.
– У него есть теща… Щас я тебе ее фотку покажу.
И Гаврилыч и впрямь извлек из кармана страшно потрепанную временем бумажную фотографию, на которой была запечатлена большая семья. Дима насчитал семь человек взрослых и пятеро детей. Две девочки-близняшки лет по десять выглядели какими-то зашуганными. За ними стоял мальчик чуть постарше, наверное, их брат, и еще один мальчик был совсем маленький, он сидел на коленях у усатого старика в первом ряду. Пятый мальчик привлек к себе внимание Димы, потому что он разительно отличался от остальных членов этой семьи. Все они были типичными русаками, а этот ребенок был брюнетом, с чуть раскосыми азиатскими глазами, плоским лицом и широкими скулами.
Интересно, как он затесался на эту фотографию? Приятель кого-то из детей? Случайно зашел в гости и попал на снимок? Не похоже, потому что карточка явно студийная. Чужого ребенка в фотоателье просто так с собой не поведешь. И потом по возрасту этот мальчик не подходил в товарищи никому из детей. Ему было лет пять, сомнительно, чтобы кто-то из взрослых детей согласился бы играть с таким сопляком. А младший вообще в друзьях еще не нуждался, а нуждался в соске. Так кто же этот пацаненок с лицом китайца?
Но от этих мыслей Диму отвлек Гаврилыч.
– Сюда смотри, – велел он. – Вот она.
И Гаврилыч ткнул пальцем в тетку, стоящую с краю фотографии. Вид у нее был, прямо сказать, странноватый. На голове шляпка, украшенная чучелом какого-то зверька – то ли мелкой лисы, то ли барсука, то ли соболя. Или это ласка? Или норка? Платье производило еще более ошеломляющее впечатление. Туго облегающее торс, бюст и бедра, оно было сшито из какой-то переливчатой ткани. Ворот был украшен мехом, который спускался по рукам почти до самой талии. Лицо женщины было ярко раскрашено. Синие тени, пунцовые губы, алые щеки. На руках столько браслетов, что они закрывают кожу почти до локтей. Пальцы унизаны перстнями.
– Чудаковатая дамочка.
– Это ты ее еще сейчас не видел. Фотографии этой почти тридцать лет. Тут она еще сравнительно нормальная. Но за эти годы она окончательно спятила, можешь мне поверить. Витька говорит, что теща тащит к себе в квартиру весь хлам, который находит на помойках. С бомжами дерется за добычу и всегда их побеждает. Они ее боятся. Пытались напасть на нее целой ватагой, она все равно их разогнала, а двоим так накостыляла, что они теперь ее за километр обходят.
– Представляю себе масштаб катастрофы.
– Нет, не представляешь. Увидишь, тогда представишь.
Это «увидишь» Диму насторожило.
И он осторожно поинтересовался:
– А в чем проблема-то?
– У тещи было две дочки. Вот они!
И Гаврилыч ткнул пальцем в двух девочек на фотографии.
– С годами старуха совсем спятила. Одну дочку, которой не повезло, и замуж она не вышла, старуха поедом ела да так и заела. В окно поезда бедняжка выкинулась, да еще когда поезд по мосту шел. А внизу Волга. В общем, тела ее так и не нашли.
– Покончила с собой из-за тирании матери. Ясно. Ну а вторая дочка?
– Второй повезло выйти замуж за Витьку.
– Твоего кореша?
– Не кореша, а так, приятеля. Выпиваем вместе.
Ничего не скажешь, хорошо везенье. Впрочем, если альтернатива – это жизнь с полусумасшедшей старухой, то и муж алкоголик не кажется таким уж противным.
– В общем, живут они оба дома у Витьки. А у него и у самого семья большая. Брат сильно поддает, сестра с мужем тоже выпить не дураки, мать опять же всю жизнь квасит. Витьке с женой хотелось бы съехать, жить отдельно. Им квартира тещи очень бы пригодилась. А то занимает, понимаешь, одна две комнаты. А Витька с женой в одной-единственной комнатушке до сих пор ютятся. Сестра с мужем в другой. А брат с матерью живет.
– Ну, разменяли бы квартиры. В чем дело?
– Так у Витьки и менять нечего. А у Лизон ее старуха мать не соглашается на размен. Палки в колеса вставляет. Витька с женой пробовали квартиру на продажу выставить, так старуха всех клиентов прочь гонит, квартиру осмотреть не позволяет, орет, скандалит, что не уедет из своих метров, на клиентов вещи роняет. Вроде бы случайно, но те больше не приходят.
– Цену пусть снизят, придут такие, которых старухой не проймешь.
– Но если продавать только одну комнату, много не получишь. Выгодно, если всю квартиру целиком продать. Там общей площади почти девяносто метров.
– Сколько? – не поверил своим ушам Дима.
– Девяносто. Кухня небольшая, зато ванная комната просто огромная. Бассейн, а не ванная. Потом коридоры, холлы, чуланы, кладовки, комната для прислуги, раньше и такие в барских домах имелись. И все это богатство останется в квартире. А сама комнатка для продажи всего шестнадцать метров. Тут не разживешься.
Такую квартиру нужно продавать целиком. Тогда можно было спокойно разъехаться на две отдельные квартиры. И очень неплохие, надо сказать.
Но старуха уперлась. Желает закончить свои дни там, где увидела впервые свет. На Петроградской стороне нашего города. И ни с места. Помру, говорит, тогда и делайте, что хотите. Но врачи говорят, что, невзирая на нелады у нее с головой, со всем прочим у нее полный порядок. Лет двадцать она проживет. А Витьке с женой столько ждать невозможно. Они сейчас жить хотят, пока молодые, а не потом, когда уже состарятся.
Дима кинул взгляд на фотографию. Девочкам-близняшкам на ней лет десять. Фотография сделана тридцать лет назад. Значит, сейчас жене Витьки уже под сорок. Возраст критический. И детей хочется. И свое гнездышко свить тоже хочется. А тут мать сидит на Клондайке из квадратных метров, но пользоваться месторождением никому из близких не позволяет.
– Витька уже до ручки дошел, – продолжал рассказывать Гаврилыч. – Думает, как бы ему старуху грохнуть. Того и гляди, доведет еще и этих до греха. Помоги хорошим людям. Сделай такую милость.
Дима даже оторопел.
– А что я могу?
– Ты ведь у нас ловкий парень. И мастак на всякие такие штуки с переодеваниями. Заставь старуху с ее квадратных метров съехать. А то Витька того и гляди ее и впрямь порешит. Он ведь такой, если ему чего в башку втемяшилось, фиг оттуда извлечешь. Он уже не первый раз заговаривает о том, как бы ему от тещи избавиться. А так ты и старухе жизнь сохранишь, и душу христианскую от смертного греха спасешь.
У Димы немного отлегло. Сначала-то он подумал, что ему предлагают устранить бабку самолично. Но нет, похоже, Гаврилыч, напротив, печется о том, чтобы жизнь старухе сохранить. Доброе дело хорошее, но как к нему подступиться?
– Гаврилыч, но я даже не представляю, что тут можно сделать.
– Это я тебе скажу! – обрадовался Гаврилыч. – Это я уже все обмозговал. Мы пока с Витькой сидели, он со мной своими планами по устранению старухи делился. И скажу я тебе, всерьез мужик решился. Так что тут мешкать ни одного дня нельзя. Если ты не поможешь, он ее убьет, это я тебе точно говорю. Витька мужик серьезный. Он, если чего сказал, так и сделает.
– В таком случае Витьке твоему неосмотрительно делиться своими планами с посторонними.
– Так он меня в помощь зовет.
Ах, вот оно что! Гаврилычу не по вкусу затея приятеля, и он просит у Димы решить проблему.
– Отказать Витьке в помощи, коли он мне уже открылся, я не могу. Это заставит Витьку подозревать, что я могу его сдать. А он такие проблемы решает просто.
Так Гаврилыч еще и боится своего приятеля. История нравилась Диме все меньше и меньше. Но, с другой стороны, отказать Гаврилычу в помощи он не мог. Сосед как-никак. Да еще и знает его, Диму, всю свою жизнь. Как тут откажешь? Не говоря уж о том, что теперь Дима тоже своего рода свидетель, знает о готовящемся убийстве.
– Ладно, рассказывай, где бабка живет. Навещу ее.
– Значит, берешься?
Но Дима не торопился раздавать обещания:
– Посмотрю пока, чем она дышит, – уклончиво ответил он.
Но Гаврилыч все равно страшно обрадовался. Принялся горячо благодарить Диму. Тот уже прикидывал, как бы ему поскорее улизнуть, но Гаврилыч все не отпускал. Внезапно одеяло на его кровати зашевелилось, а потом из-под него выглянула заспанная растрепанная физиономия. Круглые щеки, короткая жирная шея, на шее цепочка с подвеской в виде сердечка. Значит, женщина. Дама оказалась не первой молодости, не первой свежести, а про красоту уж и говорить было нечего.
– Лапсик, – хриплым голосом произнесла тетка, – который сейчас час?
Лапсик – Гаврилыч ответил, и тетка охнула:
– Мама дорогая, я же на работу опаздываю! Скотина, ты почему меня не разбудил!
Выскочила в одном белье, которое тоже свежестью не отличалось, и заметалась по комнате в поисках предметов своего туалета. Они почему-то все находились в разных частях комнаты. Колготки нашлись под столом, на них уютно устроился соседский рыжий кот, забравшийся к Гаврилычу в поисках объедков. Кота звали Васька, и он очень обиделся, когда его согнали с нагретого местечка. Зашипел, вцепился когтями в колготки, и в таком виде владелица извлекла спутанный клубок наружу.
– Тьфу! Все в зацепках! Лапсик, ты мне должен новые колготки.
Но занятый осмотром бутылок, который его совсем не радовал, Гаврилыч ответил грубовато:
– Пошла ты…
Дама ответила ему в том же духе. Но долго ссориться они не могли, каждый был занят своим делом. Гаврилыч искал, чего бы еще выпить. Женщина искала свою одежду. Юбка висела на кактусе, который со своей добычей расставаться тоже не желал. И Гаврилычу было объявлено, что юбка тоже с него. Хуже всего дело обстояло с блузой, она упорно не находилась.
– Помогайте! – вопила толстуха. – Опаздываю! Уволят! Лапсик, потеряю работу, сяду тебе на шею!
Эта угроза заставила Гаврилыча действовать. Втроем они облазали всю комнату, но блузку так и не нашли.
– Кто-то ее спер! Витька этот твой и притырил! Для своей кикиморы уволок!
Но Гаврилыч ударил себя в грудь кулаком и заявил, что не позволит оскорблять своего друга. Они еще немного поругались, а потом тетка отправила Диму призанять у кого-нибудь из соседок блузку до вечера. Подходящая одежка нашлась у доброй тети Гали, которая каждый месяц прибавляла по килограммчику к своим двумстам уже имеющимся. У нее в запасе было полно одежды, из которой она выросла, но которую не выкидывала, надеясь со временем вернуться к прежним своим излюбленным ста двадцати килограммам. Блузка была подруге Гаврилыча немного свободна, но это было даже хорошо. И Гаврилычу милостиво позволили блузку не приобретать.
– Но новая юбка и колготки с тебя!
Тетка убежала. А за ней следом удалился и Дима. Но если он думал, что уж теперь-то попадет к себе в комнату, не тут-то было. Едва он достиг дверей кухни, как оттуда выглянули соседки и привлекли Диму для дегустации супа-харчо.
– Садись, Димочка. Будешь пробу снимать.
Думая, что дело ограничится одним половничком, Дима не стал спорить. Но перед ним поставили большую пиалу, в которой плавал солидных размеров кусок баранины. Мясо было жирным. Суп густым. Запах от него шел потрясающий. Сами соседки были молодыми и привлекательными. Так что Дима с удовольствием взялся снять пробу с их стряпни.
Пока ел, соседки засыпали его новостями о своей личной жизни. Они единственные были в квартире новенькими, снимали комнату у тети Гали. Но так как сама тетя Галя тоже жила в комнате напротив, то она взяла над жиличками шефство и стала им то ли матушкой, то ли тетушкой, то ли кем-то средним. Обе девчонки были славные, чистоплотные и воспитанные. Женихов водили к себе исключительно порядочных, на ночь не оставляли, может быть, потому, что этому решительно противилась все та же тетя Галя.
– Девки, запомните, всем мужикам от вас только одно и надо. Получат свое, и поминай, как звали. Поэтому постель только после свадьбы. Сами не можете им это сказать, я скажу. У меня не заржавеет!
И судя по всему, и впрямь не ржавело, потому что женихи у девчонок надолго не задерживались. Отправлялись к более доступным девицам. Но тетя Галя не отчаивалась и ободряла приунывших девушек:
– Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Покормим повкуснее да посытнее, ему спать захочется, завалится в постель, храпака задаст, про секс он уже и не вспомнит. Так что старайтесь.
И девицы старались. Но так как готовили они по неопытности страшную гадость, женихи по-прежнему от них бегали. Но в последние месяцы Дима стал замечать, что все чаще и чаще видит у них все одних и тех же кавалеров. Похоже, девчонки путем проб и ошибок все-таки научились готовить что-то приличное.
– А по какому случаю такое угощение?
– Ларка вечером нового кавалера в гости ждет. Он откуда-то из Средней Азии, вот мы и решили порадовать его национальным блюдом.
– Тогда вы бы уж плов готовили.
– Плов – это сложно. Там хитростей много. Харчо попроще будет.
Саша суп распробовал. Суп ему нравился. Он был наваристым и душистым.
– Вот только харчо – это блюдо кавказской кухни, – сказал он. – В Средней Азии чаще варят лагман.
Девушки расстроились. Готовить новое блюдо у них уже не было ни сил, ни времени.
– Ну и ладно, – сказала Лара, – если ему не понравится, не больно-то и хотелось. Он мне даже не очень-то сам нравится.
– Кто? Суп?
– Кавалер.
Дима не стал спорить. Плотно наевшись густого и сытного супа, он мечтал только о том, чтобы добраться до своей комнаты и немножко полежать там в тишине. Обдумать все услышанное и прийти в себя. Но его мечте не суждено было исполниться так скоро. Стоило ему покинуть кухню, как он немедленно попал в цепкие ручки Алефтины. И это было хуже всего, потому что Алефтина давно и прочно облюбовала себе Диму и, несмотря на его стойкость, не теряла надежды завлечь его в свои объятия.
Для этого она использовала каждую возможность. Кокетничала с ним напропалую, стремясь всячески дать понять, что ее чувства к нему не остывают. Длилось это уже много лет, особенно их обоих не напрягало, но все-таки заставляло Диму быть постоянно в тонусе. Что касается Алефтины, то она и так всегда была в тонусе. Дважды разведенная, трижды вдовевшая и невесть сколько раз брошенная, она все равно не теряла надежды обрести личное счастье. И ей казалось, что Дима для этого самый подходящий вариант. Диме, напротив, так не казалось. Но Алефтина воспринимала его отказы как флирт, как игру. Принимать от своего молодого соседа отказ она решительно не собиралась.
– Ой, Димуля! – прелестно закатила она свои обильно накрашенные глазки. – Ты-то мне и нужен!
И ее наклеенные пушистые и дивно загнутые вверх реснички сделали свое неизменное хлоп-хлоп. Алефтина со всеми мужчинами вела себя одинаково. Флиртовала со всеми существами мужского, а зачастую и женского пола, невзирая на возраст и социальный статус. Можно сказать, что она была всеядна. Ей было все равно кого очаровывать. Кто попадался на пути, того и пыталась обаять. Иногда получалось, чаще нет. Диме она не нравилась. Будь он ее мужем, тоже бы сбежал. Хоть на тот свет, но сбежал бы.
Хотя в защиту Алефтины надо было сказать, что к своим тридцати семи годам женщина сохранилась очень хорошо, не потеряв известной привлекательности. Волосы у нее были от природы густые, она красила их в иссиня-черный цвет и носила, разделив на прямой пробор, отчего еще больше становилась похожей на вампиршу, звезду популярного комедийного сериала про семью вампиров.
Фигура у нее была стройной и подтянутой. Носик маленьким и аккуратным. Зубы белыми, спасибо регулярным визитам к обаянному доктору стоматологу. И губы благодаря вколотому в них гелю тоже оставались у Алефтины призывно пухлыми, как в ранней юности. В общем-то Алефтина была дамочкой еще очень даже ничего, и у Димы даже иногда загорались глаза при виде нее. Но он понимал: стоит ему дать Алефтине хотя бы крохотную зацепку, не миновать ему быть прикованным к ней цепями Гименея. А Дима ценил свою свободу. Если уж и расставаться с ней, то ясно, что не из-за Алефтины.
Но обижать соседку грубым отказом тоже было нельзя. Злопамятная Алефтина могла начать строить козни, плести интриги и всячески отравлять своими происками жизнь Диме. Водилась за ней такая неприятная особенность.
Поэтому Дима изобразил на лице приветливость и участие и таким же игривым тоном поинтересовался:
– И что же от меня хочет столь прекрасная дама?
Алефтина немедленно надулась.
– Дама! – фыркнула она, потом засмеялась. – Какая же я дама! Девушка!
– Ах, простите, – галантно раскланялся перед ней Дима. – Так и чего же хочет прекрасная девушка?
– Дима, ты такой сильный. Каждый раз тебя вижу, восхищаюсь твоими мускулами.
– Что есть, то есть.
– Помоги мне передвинуть одну вещь. Для тебя это будет пара пустяков. А я своими лапками толкаю, толкаю, а он ни с места.
– Он?
– Шкафчик.
– Маленький шкафчик для юной прелестницы.
Вообще-то идти в логово к Алефтине совсем не хотелось. Может, это ловушка? С Алефтины станется. Заманит, дверь запрет, выбирайся потом, как знаешь. Или спрячет ключ куда-нибудь к себе в область декольте, тоже щекотливая ситуация получится. Поэтому сначала Дима далеко от порога не удалялся. И дверь придерживал спиной. Но потом понял, что Алефтина и впрямь позвала его двигать шкаф и не для чего больше.
– Вот этот шкафчик нужно передвинуть отсюда в тот угол.
Дима уважительно разглядывал «шкафчик». Был он под два с половиной метра, столько же в ширину, а его дверцы и стенки были сработаны еще и из цельного массива. Шкафу было под сотню лет, а в те годы ни про какое ДСП и слыхом ни слыхивали. Скажи тогдашним столярам, что мебель станут делать из опилок и клея, они бы животы себе надорвали от смеха, а потом накостыляли бы шутнику по шее, чтобы даже думать не смел о таких дурацких и противоестественных штуках.
Но все-таки в опилках есть и свои плюсы, и первый из них – легкость. Диме доводилось передвигать немало современной мебели, и он мог поручиться, что вся она не шла ни в какое сравнение с этим шкафом. И это еще Алефтина разобрала шкаф, выгрузила из него книги, посуду и белье. А если бы шкаф остался наполненным? К счастью, Алефтина оказалась опытным в таких делах человеком. Умело раздавала команды, Диме оставалось их лишь выполнять.
– Подложим под ножки ветошь, так шкаф легче пойдет. Его нужно будет только подтолкнуть, а дальше он сам скользить станет.
Попытавшись приподнять одну половинку шкафа, Дима чуть не надорвался.
– Сколько же в нем весу?
– Не знаю. Ты поднимаешь или как?
Алефтина стояла на четвереньках, пытаясь подсунуть войлочную подстилку под ножки шкафа. Пеньюарчик на ней задрался, грудь оголилась. Зрелище открывалось весьма аппетитное, но Диме было не до того. Алефтине тоже. Разобравшись с одной половиной, пошли к другой. Потом толкали вдвоем. Потом отдыхали. Потом пили воду и снова толкали. С Димы сошло пять потов прежде, чем шкаф встал на нужное Алефтине место.
– Порядочек.
Алефтина была довольна.
А вот Дима оглядел открывшуюся стену и удивился:
– Откуда тут дверь?
– Это не дверь. Когда-то комнаты были смежными, потом проход заделали. Только и всего.
– С той стороны комната Гаврилыча. Но там на этом месте ничего нет.
– Значит, там дверной проем замуровали, зашили фанерой или заложили гипроком. А мои родители поступили проще. Поставили этот шкаф, он и служил все эти годы загородкой.
Квадрат краски там, где стоял шкаф, заметно отличался от остальной поверхности стен.
– Это пустяки. У меня осталось немного краски после ремонта.
И Алефтина, трогательно хлопая ресницами, всучила Диме уже смоченный краской валик.
– Ну, давай же! Чего ты ждешь?
– Вообще-то мы договаривались, что я только передвину тебе шкаф.
– Да, но ты же видишь, какой фронт работ тут образовался. Крась, не трать время на разговоры.
И Дима стал красить. В конце концов, почему бы и не помочь девушке? Тем более что сам он со своим высоким ростом и длинными руками запросто справится с такой работой. Даже стремянка не понадобится. А Алефтине пришлось бы тут попыхтеть и попрыгать.
Закончив красить, Дима заметил:
– Но теперь тебе придется что-то решать с этой дверью.
– Повешу панно. Вон оно стоит, кстати говоря.
Излишне говорить, что и панно пришлось вешать тоже Диме. Он пытался отговориться тем, что у него нет необходимого инструмента, дрели, сверла, саморезов. Но оказалось, что все это имеется у запасливой Алефтины прямо-таки в избытке. Дрелей, и тех было целых две штуки. Остались от двух мужей, по очереди покинувших Алефтину, но не сумевших забрать также и свое добро.
– Я уже все приготовила!
И снова своими ресничками хлоп-хлоп! В глазах ее читалось одно-единственное: «Ты даже не сомневайся, ты самый, самый лучший на свете! Я в тебя верю!»
Собственно, отступать Диме было некуда. Алефтина как-то очень ловко перекрыла своим телом все пути к отступлению. Зажала его в угол, как он и опасался вначале. Вот только нужно ей от Димы было совсем не то, на что он рассчитывал. Дима пытался увильнуть, пытался что-то говорить насчет того, что он не умеет, давно забыл, как это делается. Но Алефтина лишь смотрела на него, улыбалась и твердила, что если он не справится, то никому другому это точно не под силу.
Пришлось оправдывать необычайно высокое о себе мнение соседки. Дырки ей Дима просверлил, дюбеля в них вставил, саморезы вкрутил, пришло время вешать декоративное панно. Оно представляло из себя что-то сложенное из бамбука, с укрепленными на нем китайскими символами.
– Что это значит, ты знаешь? Что за надпись?
– Понятия не имею. Это подарок. И мне показалось, что оно будет неплохо смотреться на стене.
– Может, сперва прочитаем, что написано?
– А ты знаешь китайский?
Теперь ресницы Алефтины и вовсе перешли в режим нон-стоп. Хлопали без передышки и так часто, словно крылышки у колибри или дворники во время сильного ливня. Китайского Дима не знал, но зачем в наш век продвинутого Интернета забивать себе голову подобными вещами? Все сделает за нас виртуальный помощник. Стоило сделать фотку и загрузить изображение, перевод был дан буквально через считаные секунды.
– Пожелание дому многочисленных х… и п… Наверное, это вроде пожелания любовных успехов. Но звучит как-то не того. Знаешь, мне кажется, это не совсем то, что тебе стоит вешать у себя дома. Конечно, нашим людям плевать, но вдруг к тебе нагрянут в гости китайцы?
Алефтина тоже была смущена.
– Дима, ты меня так выручил. Я такая дура! Это надо же, купить такую дрянь. А ведь продавец уверял меня, что эти иероглифы переводятся всего лишь как нейтральное пожелание личного счастья. Безобразие! Завтра же верну им товар.
Пока Алефтина возмущалась, Дима незаметно прокрался мимо хозяйки комнаты к двери. Раз! И он уже на свободе! Больше он в комнату Алефтины и ногой не ступит! Как чувствовал, что ничем хорошим это для него не закончится. Пусть Алефтина и не сумела затащить его в свою постель, но она использовала Диму по-иному. И, честно говоря, Дима уже сомневался, какой из способов использования ему нравится больше.
Теперь он почти бежал по коридору, чтобы избежать случайной встречи еще с кем-нибудь из своих соседей. Лимит добрых дел на сегодняшний день Дима считал перевыполненным. Вот и двери его родной комнатки. Теперь он отдохнет. А после общения с Алефтиной отдых ему был просто необходим. Какое счастье, он дома! Дима отпер замок, толкнул дверь, да так и замер на пороге.
Напрасно он рассчитывал на спокойный отдых. До отдыха было еще очень далеко. Потому что первое, что бросилось Диме в глаза, когда он вошел в свою комнату, был натюрморт на маленьком сервировочном столике. Там стояла бутылка водки с двумя наполненными рюмками и лежала порезанная тончайшими колечками колбаса. Водка была самой дорогой из тех, что продавались в магазине Натусика. А колбаса была сырокопченой. Ни того, ни другого Дима к себе в комнату не приносил, не разливал и не резал. Все это появилось в комнате в его отсутствие. И этим своим появлением Диму необычайно сильно взволновало.