Ловушка перфекционизма. Как перестать тонуть в недовольстве собой, принять и полюбить себя - читать онлайн

1 Наш любимый недостаток Или насколько современное общество одержимо перфекционизмом

В рассказе Натаниэля Готорна «Родимое пятно»[1], написанном в 1843 году, выдающийся ученый по имени Эйлмер женится на Джорджиане, молодой женщине, чье совершенство омрачает лишь маленькое родимое пятно на левой щеке. Контраст безупречного лица Джорджианы с этим практически бесцветным родимым пятном беспокоит перфекциониста Эйлмера, и он не видит ничего, кроме этого единственного несовершенства своей жены, воспринимая его как «багровое пятно на снегу».

Для Эйлмера родимое пятно Джорджианы – ее «роковой изъян». Вскоре его отвращение передается и ей, заставляя Джорджиану видеть себя как искаженный образ, созданный Эйлмером. Она умоляет его использовать свой научный талант, чтобы исправить ее несовершенство, «невзирая ни на какой риск».

Они разрабатывают план. Эйлмер, талантливый химик, будет экспериментировать с различными веществами и соединениями, пока не будет найдено подходящее лекарство. Он трудится день и ночь, но идеальная формула не дается ему. Однажды, когда он отвлекся на свои пробирки, Джорджиана мельком просматривает дневник Эйлмера и обнаруживает список его неудач. «Сколь бы многого он ни достиг, – замечает она, – его самые блестящие успехи почти неизменно оказывались неудачами в сравнении с тем идеалом, к которому он стремился».

И вдруг: «Эврика!» – Эйлмер сотворил алхимическое чудо. «Воду из небесного источника» Джорджиана поспешно выпивает, после чего падает в изнеможении и просыпается на следующий день, не обнаружив никаких следов своего родимого пятна. Эйлмер радуется своему успеху: «Ты совершенна!» – говорит он своей, теперь во всех отношениях безупречной, жене.

Но в рассказе Готорна таится подвох: хотя зелье Эйлмера исправило изъян Джорджианы, это произошло ценой ее жизни. Родимое пятно исчезает – и вскоре после этого жизнь покидает Джорджиану.

Спустя немного времени после того, как Готорн написал «Родимое пятно», другой готический писатель, Эдгар Аллан По, создал столь же леденящее душу исследование трагической психологии перфекционизма. В рассказе Эдгара По «Овальный портрет»[2] раненый мужчина ищет убежища в заброшенном особняке на итальянском полуострове. Его слуга пытается залечить его раны, но безуспешно. Мужчина оценивает свое положение как слишком тяжелое, поэтому скрывается в одной из многочисленных спален особняка, чтобы умереть.

Лежа на кровати, в лихорадке и бреду, он рассматривает множество картин, развешанных по стенам спальни. Рядом с ним на подушке лежит маленький томик, в котором, как утверждается, содержатся их описание и история создания. Когда он настраивает канделябр, чтобы лучше осветить страницы, его взгляд падает на портрет молодой женщины в овальной рамке, спрятанный в укромном уголке за столбиком кровати. Мужчина буквально загипнотизирован картиной. Он открывает книжицу и находит запись, посвященную ее истории.

Женщина на овальном портрете была молодой женой одаренного художника, всего себя отдававшего искусству. Она была «девушкой редчайшей красоты», но ее муж был настолько одержим своим мастерством, что уделял ей мало внимания. Однажды художник попросил у своей жены разрешения написать ее портрет. Она согласилась, думая, что это наконец ее шанс провести немного драгоценного времени со своим любимым. Она вошла в его мастерскую и терпеливо сидела там, в темной комнате с высокой башенкой, пока художник увековечивал ее земную красоту.

Но, вероятно, как и Эйлмер, художник был перфекционистом. «Он упивался своей работой, которая продолжалась час за часом и изо дня в день». Прошло много недель. Художник настолько погрузился в свое искусство, что не заметил, как начала чахнуть его жена. «Он не хотел видеть, что скудный, мертвенный свет, освещавший эту одинокую башню, подорвал здоровье и бодрость духа его жены, которая все больше чахла, и это замечали все, кроме него».

И все же она покорно подчинялась перфекционизму своего мужа. А художник настолько зациклился на том, чтобы запечатлеть красоту своей жены, что в конце концов смотрел только на портрет. «Он не хотел видеть, что тона и оттенки, которые он наносил на холст, он забирал со щек той, что сидела перед ним». Прошло еще несколько недель. Жена художника слабела. Наконец он положил последний мазок на свой шедевр и вскричал: «Да это сама жизнь!»

Он повернулся к своей жене, и та упала замертво.

Нелегко читать Готорна и По через призму 2023 года. Но их рассказы до жути близки к истине. Джорджиана Готорна вполне могла бы быть одной из многих женщин, а то и мужчин, которые умерли или были искалечены пластической хирургией в стремлении к телесному совершенству. В чертах художника Эдгара По мы можем разглядеть черты вечно измученных банкиров или юристов, работающих круглые сутки, чтобы заключить сделку или подписать контракт, в ущерб времени, посвященному семье и друзьям.

И все же, несмотря на множество параллелей, наиболее показательными в этих историях, пожалуй, являются контрасты. Тогда, в джексонианской Америке[3], перфекционизм нередко был темой популярных готических хорроров, его следовало высмеивать и, безусловно, избегать. В наши дни фокус психологии перфекционизма несколько иной. Сейчас это гораздо более ценное качество – качество, которое мы могли бы желать или которым восхищаемся. Черта, говорящая о том, что мы усердно работаем, отдавая этому все, что способны отдать.

Конечно, в отличие от Эйлмера Готорна или художника из рассказа Эдгара По, мы не совсем наивны. Мы осознаем сопутствующий ущерб от перфекционизма, исчисляемый часами неустанных усилий, несметными личными жертвами и огромным давлением на самих себя. Но в этом-то и суть, не так ли? Перфекционизм – это знак самопожертвования в современной культуре, своеобразный знак почета, скрывающий совершенно иную реальность.

Именно поэтому собеседования при приеме на работу, как правило, особенно ярко демонстрируют нашу готовность исповедовать перфекционизм. Несмотря на все подводные камни этих испытаний, можно многое узнать о том, как мы хотим, чтобы нас оценивали, и о масках, которые мы надеваем, чтобы убедить наших интервьюеров в том, что мы действительно стоим будущих вложенных средств.

Самой показательной частью перекрестного допроса, именуемого собеседованием, всегда является ответ на этот убийственный вопрос: «Каков ваш самый большой недостаток?» Наша реакция на него призвана выявить то, что мы считаем социально приемлемыми слабостями – слабостями, которые доказывали бы, что мы подходим для этой работы. Мы должны говорить о недостатках, наличие которых выставляло бы нас в выгодном свете. «Мой самый большой недостаток? – отвечаем мы, пытаясь создать впечатление, что исследуем глубины своего характера. – Я бы сказал, что это мой перфекционизм».

Да, этот ответ уже порядком избитый. Действительно, согласно опросам, рекрутеры обычно приводят фразу «Я немного склонен к перфекционизму» как наиболее часто используемое клише на собеседованиях при приеме на работу[4]. Но если отставить в сторону клишированность и спросить себя, почему мы даем именно такой ответ, будет совершенно уместно предположить, что сигнализировать о своей пригодности таким образом вполне разумно. В конце концов, в условиях гиперконкурентной экономики, в которой победитель получает все, «средний» – однозначно ругательное слово. Признание того, что вы готовы делать лишь ровно столько, сколько нужно, означает признание того, что вам не хватает амбиций и личной решимости стать лучше. Кроме того, мы все считаем, что работодатели не согласны на что-то меньшее, чем совершенство.

Мы также полагаем, что и обществу не нужно что-то меньшее, чем совершенство. В отличие от времен Готорна и По, перфекционизм в современном мире – зло неизбежное, достойная слабость, наш любимый недостаток. Живя внутри этой культуры, мы настолько погружаемся в ее абсурдность, что едва ли вообще воспринимаем это как абсурдность. Но присмотритесь повнимательнее. Эйлмер у Готорна и художник у По – это леденящие душу предупреждения об истинной цене жизни, потраченной на покорение головокружительных высот совершенства. Из этой книги вы узнаете, чем перфекционизм является в действительности, помогает ли он нам на самом деле, почему он распространяется все больше. А главное – что со всем этим делать.

Итак, давайте начнем с того, что станем рациональными. Потому что, когда мы это сделаем, мы увидим, что превозносить перфекционизм – совершенно иррационально. По определению, совершенство – недостижимая цель. Вы не можете его измерить, оно часто субъективно, и ему суждено навсегда остаться недосягаемым для простых смертных вроде нас.

– Истинное совершенство, – пошутил как-то психолог одного исправительного учреждения Ашер Пахт, – существует только в некрологах и панегириках[5].

Это отвлекающий маневр, бесплодная затея. И поскольку совершенство всегда находится за пределами возможного, а погоня за ним – безнадежный квест, цена для тех, кто все же пытается, действительно очень высока.

Так почему же нам кажется, что перфекционизм – единственный способ добиться успеха? И правы ли мы, считая так?

Чтобы начать отвечать на эти вопросы, я хочу вернуться к 17 января 2013 года. Контуженный Лэнс Армстронг сидит в кожаном кресле с откидной спинкой и смотрит на просторный старомодный читальный зал. Он сидит, скрестив ноги, его дыхание затруднено, руки нервно двигаются взад-вперед от коленей к лицу. Как будто он нутром чует, что это интервью станет одним из самых популярных в истории американского телерадиовещания.

Его интервьюер, Опра Уинфри, – мастер своего дела. Она не смотрит ему прямо в глаза, как большинство интервьюеров. Вместо этого она садится под небольшим углом, так что Армстронгу приходится намеренно поворачивать голову, чтобы посмотреть ей в лицо. После нескольких прямолинейных вопросов Уинфри идет ва-банк, чтобы получить признание, которое взорвет заголовки газет. Она делает секундную драматическую паузу, поднимает голову от своих заметок, пристально смотрит на Армстронга и хладнокровно предлагает ему признать, что его семь титулов на «Тур де Франс» были завоеваны с помощью стимуляторов.

– Да, – подтверждает Армстронг. Он был наркоманом со стажем.

Затем Уинфри приглашает Армстронга пояснить свой ответ. И вот тогда происходит нечто замечательное. Его поведение полностью меняется. Его торс выпрямляется, подбородок приподнимается. Он так долго ждал этого момента. Глядя Уинфри прямо в глаза, он твердо говорит ей, что «сделал это не для того, чтобы получить преимущество». Допинг, по его мнению, просто выравнивал игровое поле. «Культура была такой, какой она была, – с вызовом говорит он ей. – Это было время соперничества; мы все были взрослыми мужчинами, мы все сделали свой выбор».

Армстронг принимал допинг, потому что все остальные его принимали.

На наше поведение влияет то, как ведут себя другие. Нам нравится думать, что мы свободны, как птицы, что мы совершенно уникальные личности и, безусловно, сильно отличаемся от большинства окружающих нас людей. Но на самом деле мы ни в малейшей степени не уникальны. Точно так же как Армстронг описал это Уинфри, наш основной инстинкт заключается в том, чтобы вести себя как овцы. Самое последнее, чего мы хотим, – это чтобы нас сторонились, подвергали остракизму или отлучали от стада. Поэтому каждый день, сознательно или нет, мы тщательно оцениваем свое поведение, чтобы оставаться в пределах того, что является социально приемлемым или «нормальным».

Социальный ветер – это то, что скорее движет флюгером того, как мы склонны думать, чувствовать и вести себя, а не некая божественно данная индивидуальность. Когда мы работаем, воспитываем детей, учимся или размещаем посты в социальных сетях, особенно если нас переполняют страх или сомнения – а в наши дни они переполняют нас часто, – мы склонны следовать за стадом. И мы делаем это даже тогда, когда стадное поведение явно является нездоровым, как в случае с Армстронгом. Поэтому, когда все остальные кажутся идеальными, наше собственное ощущение, что перфекционизм – единственный способ добиться успеха, начинает казаться нам определенно рациональным.

Трудно избежать подобного влияния культуры. Недавние исследования показывают, что у всех нас есть определенная нетерпимость к несовершенству, будь то в нашей работе, школьных оценках, внешности, воспитании детей, спорте или образе жизни. Разница, по словам психоаналитика Карен Хорни, «чисто количественная»[6]. У некоторых из нас чуть больше нетерпимости, у некоторых чуть меньше; большинство находится посередине. И эта средняя часть спектра перфекционизма – средний показатель – с течением времени быстро растет. Позже мы посмотрим, насколько быстро. Но сейчас давайте поговорим о том, что скрывается за этой коллективной борьбой за совершенство и стоит ли нам вообще беспокоиться по данному поводу.

Я профессор университета и один из немногих людей во всем мире, кто изучает перфекционизм. На протяжении многих лет я работал над самыми разными проблемами, такими как выявление отличительных черт перфекционизма, изучение того, что коррелирует с перфекционизмом, и выяснение того, почему перфекционизм кажется определяющей характеристикой нашего времени. В процессе работы я выслушал многих врачей, учителей, менеджеров, родителей и молодых людей, обретающих свой путь в современном мире. На мой взгляд, перфекционизм – это в значительной степени новый zeitgeist[7].

Этот факт подтвердился в 2018 году, когда на мою электронную почту пришло приглашение от женщины по имени Шерил. Она связалась со мной от имени TED[8] и интересовалась, не хотел бы я выступить на их предстоящей конференции в Палм-Спрингс, Калифорния. Шерил рассказала мне, что перфекционизм был темой, вызывавшей огромный интерес у членов TED. «Наши люди, – сказала она, – сталкиваются с перфекционизмом в своей собственной жизни, в жизни своих детей и в жизни тех, с кем они работают бок о бок». Она хотела, чтобы я рассказал на конференции, что такое перфекционизм, что он делает с нами и почему он кажется таким распространенным. «С удовольствием», – сказал я ей. Итак, в том же месяце я засел со спичрайтерами TED за написание двенадцатиминутной речи под названием «Наша опасная одержимость совершенством».

Я горжусь собой за то, что провел это выступление, но впоследствии мне разонравилось название. Оно слишком личное. Оно возлагает ответственность на нас, на нашу одержимость совершенством. Написание книги – погружение в это хитрое искусство собирать мысли в аккуратные маленькие предложения, затем править и рафинировать их во что-то понятное для чтения другими – позволило мне обрести ясность. Благодаря этому я обнаружил пробелы в своем мышлении, о существовании которых и не подозревал. И я начал видеть в фактах, статистических данных и во всем, что меня окружает, вещи, которые я каким-то образом упустил или просто не мог увидеть.

Перфекционизм – это не личная одержимость, это черта нашей культуры. Как только мы становимся достаточно взрослыми, чтобы воспринимать окружающую реальность, мы начинаем замечать его повсеместное присутствие в наших телевизорах и на киноэкранах, на рекламных щитах, в компьютерах и смартфонах. Это прямо прослеживается в языке, которым пользуются наши родители, в том, как оформляются наши новости, в том, что говорят наши политики, в том, как работает наша экономика, и в структуре наших социальных и гражданских институтов. Мы излучаем перфекционизм, потому что перфекционизм излучает наш мир.

Мой рейс на конференцию TED в Палм-Спрингс вылетал из блестящего нового терминала 2 аэропорта Хитроу. Терминал 2 – это Терминал Королевы, названный так в честь королевы Елизаветы II. Изначальное здание, Куинс билдинг (Queen’s Building), королева открыла в Хитроу в 1955 году. Оно было снесено в 2009 году, чтобы освободить место для нового терминала стоимостью три миллиарда фунтов стерлингов.

Терминал Королевы – захватывающее дух произведение коммерческой архитектуры. По словам журналиста Guardian Роуэна Мура, его центральная зона ожидания – «размером с крытый рынок в Ковент-Гардене». И концепция обслуживания пассажиров во многом такая же. По словам архитектора Луиса Видаля, это «отличное общественное место для масс народа», «как площадь или кафедральный собор». Прогуливаясь по Терминалу Королевы, непременно проникаешься этим романтизмом. С верхней части галереи, опоясывающей периметр здания, открывается грандиозный вид, подчеркнутый плавными изгибами, четкими краями, яркими рекламными щитами и остеклением от пола до потолка.

В этом суперстроении границы между тем, что реально, а что нет, размыты. И главный виновник этого – реклама. Даже по современным меркам реклама в Терминале Королевы является особенно любопытной формой корпоративного мастерства. «Перехитрите инфекцию» – это призыв IBM к просвещенному пассажиру, который, вероятно, прочтет его по пути на посадку в самолет в разгар пандемии. Microsoft рассказывает нам, как ее облако может превратить «хаос в часовой механизм», в то время как HSBC[9] великодушно заверяет нас, что «изменение климата не знает границ».

Но, пожалуй, самым поразительным аспектом маркетинга в Терминале Королевы является брендирование образа жизни. На одном рекламном щите изображен мужчина в костюме, безупречно ухоженный, мужественно передвигающийся из одного пункта назначения в другой с помощью особенно доброжелательного и клиентоориентированного каршеринг-приложения. На другом изображена улыбающаяся бизнесвумен с дорогим чемоданом в руке, которую радостно приветствует менеджер одной ну-очень-услужливой авиакомпании. Это не единичные примеры. От рекламных щитов до элитных бутиков модной одежды и почти чересчур изысканного фирменного «Кафе перфекционистов», терминал – это микрокосм того, что мы воспеваем и чествуем: гипертрофированные, недостижимые вершины идеального образа жизни и самой жизни как таковой.

И все же, сидя прямо там, в «Кафе перфекционистов», я не мог не задуматься о причудливой природе провозглашаемого идеализма. Если смотреть с точки зрения происходящего в реальном мире, это здание вызывает в воображении сверхфункциональную благоухающую страну, которую просто невозможно ни с чем соотнести. Безукоризненно одетому мужчине, озаряющему меня своей улыбкой с электронного рекламного щита, явно не пришлось ковылять от парковки пешком, поскольку автостоянка по факту находится в тридцати минутах от терминала. Ухмылка на лице бизнесвумен кажется почти подстрекательской, когда вам пришлось продираться через службу безопасности только для того, чтобы обнаружить, что рейс задерживается.

Идеален ли кофе в «Кафе перфекционистов»? Он даже не горячий. Наконец-то объявляют номер вашего выхода на посадку, и, конечно же, это выход на другом конце терминала, вниз по эскалатору и затем двухкилометровая прогулка под рулежной дорожкой. Вы добираетесь туда только для того, чтобы обнаружить, что в зоне у вашего выхода нет свободных сидячих мест и по проходу змеится очередь из недовольных пассажиров. Измотанный, мечтающий опрокинуть в себя чего-нибудь крепкого, вы все же находите место, где можно присесть, и начинаете задаваться вопросом, а нельзя ли было эту конференцию с таким же успехом устроить онлайн.

Вот прямо тут остановитесь и по-настоящему задумайтесь над этим. Поразительно, не правда ли, насколько идеализм этого здания отличается от реальности. Вдохновляющие слоганы, безупречные образы, блеск трансатлантических путешествий – все это указывает на пропасть, существующую не только здесь, в этом терминале, но и в культуре в целом. Дома, праздники, автомобили, фитнес-тренировки, косметические средства, диеты, советы по воспитанию детей, лайф-коучи, лайфхаки для повышения личной эффективности – как ни крути, мы живем внутри голограммы недостижимого совершенства, и нам необходимо постоянно обновлять нашу жизнь и наш образ жизни в поисках безупречной нирваны, которой просто не существует.

Мы всего лишь люди. И в глубине души мы знаем – лучше, чем нам хотелось бы признать, – что все люди – существа немощные, склонные к ошибкам и быстрому истощению. Чем больше эта голографическая культура искажает всякое представление о реальности, чем больше она настаивает на том, чтобы мы боролись с нашей немощностью, в которой и таится наша человечность, и с медленной поступью матери-природы – тем больше наш перфекционизм загоняет нас в ловушку. Ловушку, в которой мы вынуждены постоянно гнаться за химерой, и по мере того, как в этой погоне наше здоровье и счастье исчерпываются, мы становимся беспомощными. О влиянии перфекционизма на все эти вещи мы поговорим позже. А пока давайте вернемся к Терминалу Королевы, чтобы я мог немного рассказать вам о своей собственной борьбе с «нашим любимым недостатком».

Итак, вернемся опять в «Кафе перфекционистов», где я терпеливо ожидаю, когда объявят мой рейс, и пытаюсь успокоить расшатанные нервы, просматривая на своем ноутбуке самые популярные выступления из конференций TED. В преддверии своего я просмотрел, наверное, сотни роликов. В поисках секретной формулы успеха я изучил каждый из них. Именитые ораторы, казалось, излучали пуленепробиваемую уверенность, как будто рассказывание историй было для них делом обыденным, таким же как еда или питье. Я гораздо менее уверен в себе. Что, если у меня не хватит смелости выйти на сцену? Что, если я забуду что-то из своей речи? Что, если я запаникую перед всеми этими людьми?

Перфекционисты вроде меня склонны справляться с тревогой путем тщательного и всестороннего обдумывания. Мы предполагаем, что охватить все возможные варианты – это самый безотказный метод сохранения целостности, забывая о том, что чрезмерное обдумывание само по себе является формой тревожности, которое помогает в очень ограниченном диапазоне. Конечно, пользуясь методом тщательного обдумывания, я ни разу не провалил свои презентации, но и не провел их по-настоящему блестяще. В возрасте всего двадцати девяти лет, несмотря ни на что, я летел в Калифорнию в качестве одного из широко разрекламированных «идейных лидеров» TED. В этом большом красном круге для выступающих мне нужно было выглядеть так, будто я стою вступительного взноса в пять тысяч долларов.

Одна из моих величайших проблем заключается в том, что я не могу чувствовать себя комфортно по соседству с успехом. Я предпочту выдать его за удачу или стечение обстоятельств, чем принять признание, которого, по моему глубокому убеждению, я не заслуживаю. Такое дефицитарное мышление – или неуверенность в себе – является, пожалуй, самым пагубным аспектом перфекционизма. Потому что, когда вы постоянно стремитесь ко все большему успеху – не говоря уже о вашем постоянном страхе неудач, – даже довольно высокий уровень достижений может дать вам лишь ощущение пустоты. На самом деле это хуже, чем пустота, ведь перфекционизм выставляет наши мечты тупиковыми. Для перфекциониста успех – это бездонная яма, мы истощаем себя в погоне за ним, в то время как ответ на волнующий вопрос – «Достаточно ли я хорош?» – всегда остается где-то там, за горизонтом.

И точно так же как горизонт, он отступает по мере нашего приближения.

Постоянное чувство, что ты недостаточно хорош, – это мучительный способ идти по жизни. Несмотря на все внешние достижения и искреннее желание вести просветленную и добродетельную жизнь, постоянное чувство, что я недостаточно хорош, означает, что я никогда не бываю удовлетворен. Я сторонюсь людей, избегаю сложных ситуаций и в конечном итоге предстаю неуклюжим, ненадежным и, как правило, испытываю страх перед обязательствами. Я беспокоен, паникую, колеблюсь между относительной стабильностью и медикаментозным рецидивом, склонен к неуверенности в себе и самокритике, разрываюсь на части из-за попыток определить, кто же я на самом деле. Я попадаю в круговорот сверхдостижений в погоне за признанием и успехом, в который в глубине души я на самом деле не верю.

Насколько я могу судить, двигаться к совершенству в нашей жизни и достижениях – значит отдаляться от самих себя или, что еще хуже, вообще никогда не находить себя.

Потягивая чуть теплый кофе в «Кафе перфекционистов», наблюдая за суетой пассажиров, текущих через Терминал Королевы, я на мгновение задумался о том, не лучше ли было бы мне работать с моим отцом, рабочим-строителем, на его строительных объектах. Сверлить отверстия, шлифовать дерево, класть кирпичи, чтобы заработать свою копейку, жениться на местной девушке, заиметь скромный дом, возможно, даже водить приличную машину и растить пару детишек. Я бы упустил тогда коллекцию престижных степеней, профессорство в Russell Group[10], выступление на TED и эту блестящую сделку с книгой. Но я бы не работал круглыми сутками, и меня бы к тому же не мучил страх. И, может быть (только может быть), я бы тогда мельком увидел этот ускользающий горизонт.

С другой стороны, может быть, и нет. Как спрашивает британский психоаналитик Джош Коэн: избавлен ли кто-нибудь в современном мире по-настоящему от перфекционистских фантазий, отравляющих наши потребительские жизни[11]?

Конечно, я подозреваю, что попал в ловушку, знакомую каждому, живущему в современную эпоху, – запутался в зарослях «никогда не бывает достаточно хорошо», не в состоянии понять, для чего все это неустанное совершенствование. Бесконечный вал работы, потребления и самосовершенствования без какой-либо конкретной конечной задачи. Да, перфекционизм в некоторой степени передается по наследству. И да, строгий, суровый и травмирующий опыт ранней жизни также имеет значение, и довольно большое. Но в то время как гены и ранний опыт составляют львиную долю нашей жизненной колоды, наша культура требует от нас продолжать разыгрывать этих идеальных тузов, партия за партией.

Лэнс Армстронг столкнулся с дилеммой: оставаться чистым и плестись на вторых ролях или принимать наркотики и соревноваться с лидерами. «Культура была такой, какой она была… Мы все делали свой выбор». В то время выбор Армстронга был выгоден ему, но для других велогонщиков употребление допинга стало рискованным решением. Некоторые даже расстались с жизнью. И ради чего? Если, как настаивает Армстронг, каждый велосипедист принимал допинг, то эта «гонка вооружений» ставила под угрозу здоровье каждого велосипедиста, не давая в итоге преимущества ни одному гонщику.

Такая же разрушительная «гонка вооружений» прямо сейчас разворачивается в более широкой культуре. Пока все, что мы видим вокруг себя, – это искаженная реальность безграничного совершенства, нам становится все труднее принимать то, что мы всего лишь люди. Жизнь становится бесконечным апелляционным судом по поводу наших недостатков. Большую часть времени мы чувствуем себя измученными, опустошенными и встревоженными. И несмотря на все то, что мы вкладываем в жизнь – наше неустанное стремление, оздоровительные ритуалы, лайфхаки, шопинг-терапию, подработки, тщательный отбор и сокрытие недостатков, – закон стада таков, что ничто из этого никогда не повысит наши шансы на успех или, что более важно, не даст нам почувствовать, что мы достаточно хороши.

Это современное прочтение Готорна и По. По сути, оно означает, что теперь мы все обречены быть Эйлмерами и художниками. Но я не уверен, что это совсем точно. На самом деле я думаю, что мы больше похожи на забытых женщин из этих рассказов. Подобно им, мы могли бы быть вполне довольны своей несовершенной жизнью, если бы только нашим изломам, изъянам и неровным краям было позволено просто существовать – именно такими, какие они есть. Если бы их не преувеличивали и не раздували до неузнаваемости, властно заставляя скрыть фотошопом самые мелкие недочеты.

Чем глубже мы увязаем в ловушке перфекционизма, расставленной нашей культурой, тем больше перфекционизм будет высасывать жизнь из наших жизней. Самое время серьезно поговорить о «нашем любимом недостатке», начав с рассмотрения того, что он такое на самом деле и как в реальности он влияет на нас.

2 Скажи мне, что я достаточно хорош Или почему перфекционизм – это нечто гораздо большее, нежели просто «чрезвычайно высокие стандарты»

Гриль-бар Rafferty’s находится в двух шагах от центрального железнодорожного вокзала Юнион-Стейшн в центре Торонто. Это модное гастрономическое заведение, днем популярное у бизнесменов в белых рубашках и темных галстуках, пьющих кофе из чашек, а вечером – у элегантных, хорошо одетых посетителей, которые потягивают модные, изысканные коктейли. С переднего дворика открывается вид на оживленный перекресток: люди снуют по тротуару, светофоры переключаются с зеленого на красный, мимо проезжают трамваи, соединяя городские восток и запад.

Солнечным летним вечером 2017 года я сижу во внутреннем дворике Rafferty’s с уважаемыми профессорами Гордоном Флеттом и Полом Хьюиттом. Мы наслаждаемся холодным пивом, и они рассказывают мне о своей трудовой биографии. Горд одет в типичном академическом стиле: клетчатая рубашка, аккуратно заправленная в брюки чинос, и функциональная обувь на низком каблуке, удобная для ходьбы. В сочетании с его лукавым, добрым лицом одежда придает ему вид местного гида-экскурсовода, а его возбужденное поведение излучает почти такую же энергию.

Вид Пола в целом более медитативен. Тихий, задумчивый, с жилистой фигурой, он щеголяет в модных круглых очках и одет в отглаженную белую рубашку, которая ярко выделяется в лучах вечернего солнца. Он говорит только тогда, когда это необходимо, всякий раз светясь при этом какой-то нежной вдумчивостью, будто очарованный в это мгновение неким важным фактом. Эта вдумчивость раскрывает его как тонкого психолога, которым он и является.

Этих совершенно разных людей объединяет общая цель. Вот уже более трех десятилетий они отдают себя изучению внутренней природы перфекционизма и выяснению того, почему они так часто сталкиваются с ним в своих терапевтических кабинетах и в лекционных залах. Слушая их, я чувствую, что их дело есть нечто гораздо большее, чем просто работа. Это что-то очень личное, как будто изучение перфекционизма стало еще одним их ребенком, которого нужно взрастить и воспитать. Я приехал в Торонто, чтобы послушать, как эти титаны говорят о перфекционизме. Их преданность своему делу заинтриговала меня, поэтому я решил пообщаться с ними, чтобы понять больше.

Пол рассуждает об их пути как ни в чем не бывало. Похоже, он знает, что их целеустремленная священная миссия несколько необычна по современным академическим меркам. Он объясняет: «У меня внутри все горело от этой темы, и я не мог это просто так оставить». Еще в середине 1980-х, будучи начинающим клиническим психологом, Пол работал с пациентами, чьи стрессы и перегрузки – от учебы, работы или воспитания детей, – казалось, были связаны с их потребностью делать все так, чтобы это было идеально. В своих ранних записях о пациентах он описывал перфекционизм как пагубную силу.

– Оставленный без контроля, – говорит он мне, – перфекционизм запускает в действие нисходящую спираль, которую чрезвычайно трудно развернуть вспять. Но мало кто считал, что перфекционизм – вредная черта характера, по крайней мере, не сам по себе, – продолжает он.

– Они до сих пор не смотрят на это как на реальную проблему! – выстреливает Горд, его лицо расплывается в понимающей ухмылке. – А должны бы.

Так, как бы ненароком, эти люди добродушно ворчат по поводу давнего нежелания психологической науки воспринимать перфекционизм всерьез или, по крайней мере, с достаточной долей внимания. Господствующее мнение состоит в том, что перфекционизм – это что-то вроде темы из поп-психологии, из разряда вещей, пропитанных кабинетным психоанализом. Да-да, считается, что перфекционизм может быть проблемным – точно так же как может быть проблемной чрезмерная добросовестность, – но это, безусловно, не то, что заслуживает серьезного, систематического изучения.

Мы знаем, что это правда, потому что библия психиатрии – Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders) – не считает перфекционизм особенностью характера, о которой стоит беспокоиться[13]. В тех редких случаях, когда перфекционизм упоминается в диагностических критериях, это, как правило, один из многих симптомов, связанных с обсессивно-компульсивным расстройством (ОКР).

Горд объясняет проблему так:

– Общепринятый взгляд на перфекционизм слишком узок. Мы знаем, что у перфекционизма много граней, некоторые из которых имеют отношение к ОКР, а некоторые – нет, и мы также знаем, что перфекционизм проявляется во всех видах психологических расстройств, а не только в их компульсивных разновидностях.

Пол наклоняется и смотрит на меня:

– Это так. Кроме того, перфекционизм гораздо более распространен, чем люди думают. Это не столько дихотомия или типологизация, сколько спектр. Когда мы говорим о перфекционизме, мы говорим не о некоторых людях и даже не о том, является ли человек перфекционистом или нет; мы говорим обо всех людях и о том, в какой степени они перфекционистичны.

Он продолжает:

– Наше исследование показывает всеохватность и глубину перфекционизма. Тем не менее трудно достучаться до психологической среды, когда консенсус таков, каков он есть.

Если наблюдения Пола в терапевтическом кабинете чему-то его и научили, так это тому, что для полного понимания перфекционизма нам нужно учитывать всеохватность и глубину этого явления. Именно поэтому расширение спектра и различение типов перфекционизма, а затем их измерение и тестирование стали краеугольным камнем новаторской работы Пола и Горда. И именно поэтому я был в Торонто: чтобы узнать о них все.

О какой всеохватности и глубине говорит Пол? И почему это имеет значение? Чтобы ответить на эти вопросы, нам нужно вернуться к тому времени, когда Пол впервые начал изучать эту любопытную черту личности.

– Большинство людей думают, что перфекционизм – это об очень высоких стандартах, – объясняет он, – но с самого начала моей клинической работы было ясно, что это совершенно не так.

Записи Пола выявили целую сеть симптомов, которые выходили далеко за рамки личных стандартов и навязанного самим себе давления:

– Случай за случаем, я наблюдал людей, которые чувствовали себя обязанными быть совершенными не только для того, чтобы соответствовать своим собственным невозможным стандартам, хотя в значительной степени это было так, но и для того, чтобы соответствовать тем невозможным стандартам, которые, по их мнению, навязывались им другими и которые они сами навязывали окружающим.

Эти разные грани перфекционизма – навязанного себе, навязанного обществом и навязанного другими – заставили Пола задуматься. Что, если перфекционизм был чем-то большим, нежели просто набор высоких целей или стандартов?

– Быстро стало ясно, что перфекционизм на самом деле вовсе не сводится к стремлению и уж точно не в том смысле, в каком вы стремитесь успешно сдать тест или выполнить идеальную подачу в бейсболе. Это целое мировоззрение – способ существования, который определяет, как мы воспринимаем самих себя и интерпретируем то, что делают и говорят другие люди.

Эта констатация стала для меня открытием и заставила задуматься о моем собственном перфекционизме. Раньше я верил, что перфекционизм – это про упорный труд, самоотверженность и скрупулезность. Я полагал, что у меня просто были завышенные требования к себе, стандарты, которые определяли меня как перфекциониста.

Но на самом деле, если присмотреться повнимательнее, высокие стандарты – это только половина дела, потому что важно также то, почему таким людям, как я, в первую очередь нужно устанавливать эти завышенные стандарты. Пол считает, что мы пропускаем себя через мясорубку, чтобы получить от других людей подтверждение, что мы чего-то стоим в этом мире.

– Пока мы не признаем тот простой факт, что перфекционизм – это про взаимоотношения друг с другом, – сказал он мне, – мы будем продолжать понимать его неверно.

Эти слова пробудили во мне воспоминания о моем покойном дедушке. Во многих отношениях он был прекрасным примером того различия, на котором пытался заострить внимание Пол – между высокими стандартами с одной стороны и перфекционизмом – с другой. В детстве я часами сидел, наблюдая широко раскрытыми от изумления глазами, как дедушка, мастер-плотник, изготавливал повседневные вещи, такие как перила, стулья и оконные рамы, от самой первой доски до последней втулки.

Я восхищался его мастерством. Каждое воскресенье я пробирался через все поместье в его бунгало и внимательно наблюдал, пока он показывал мне, как разрезать куски амбарной доски на идеально отмеренные полоски. Затем он аккуратно вырезал по контуру каждую полоску, тщательно, с военной точностью размечал и распиливал их, прежде чем плотно соединить между собой. Он закреплял их шурупами, а затем аккуратно шлифовал и полировал готовое изделие. Контуры его изделий всегда были идеально очерчены, древесина восхитительно гладкая, конечный результат – безупречное произведение прикладного искусства.

Это все, несомненно, признаки человека с чрезвычайно высокими стандартами. Но это не черты перфекциониста. Когда мой дедушка заканчивал работу в своей мастерской, он собирал изделия, которые с любовью изготовил, а затем отвозил в их новые дома и оставлял их там, не дожидаясь похвалы или пятизвездочного отзыва. Он просто приносил в мир повседневные вещи, которыми другие люди могли бы пользоваться и ценить их. По его мнению, его изделия нуждались в своем бытии в мире гораздо больше, чем их создатель в признании или похвале.

Отсутствие острой потребности в одобрении – вот на что намекает Пол, когда говорит, что перфекционизм связан не с нашими собственными стандартами, а с теми стандартами, которых, по нашему мнению, ожидают от нас другие люди. Конечно, у дедушки не всегда все получалось правильно, но он всегда доводил дело до конца. Леденящий душу трехзвездочный отзыв не имел никакого значения в его мире, а даже если бы и имел, чье-то смутное мнение было просто неотъемлемой частью жизни. Дерьмо случается. До тех пор пока он вкладывал все свои старания в то, что он делал, он не чувствовал необходимости переделывать себя или просить одобрения, постоянно изобретать себя заново или «справляться с неудачами», как говорят на корпоративном языке. Он гордился только своим ремеслом, и, если он пропускал мазок лака на угловом соединении или кончик шурупа незаметно выступал из дерева, он просто позволял этим ошибкам быть – такой же верный признак его погрешимости, как морщины или ишиас.

В этом и заключается особенность высоких стандартов: их необязательно сопровождает неуверенность. Только перфекционизм соединяет это воедино. В понимании Пола, перфекционизм заключается отнюдь не в бесконечном совершенствовании вещей или исполнения задачи и не в стремлении к особенно высоким стандартам, скажем, в работе, внешнем виде, воспитании детей или отношениях. Все гораздо, гораздо глубже. Речь идет о самосовершенствовании или, если точнее, о совершенствовании нашего несовершенного «я»; о том, чтобы двигаться по жизни в режиме постоянной защиты, скрывая свой малейший изъян от окружающих.

Такой подход к перфекционизму стал для меня открытием. Потому что, когда вы рассматриваете перфекционизм с точки зрения дефицитарного мышления, настолько экстремального, что проводите всю свою жизнь, прячась от мира, – тогда он перестает быть позолоченной эмблемой жертвенного успеха, за которую мы его принимаем. Хотя в моей крови есть что-то от педантичности моего деда, его добросовестность и мой перфекционизм означают, что мы очень, очень разные люди. И, как следствие, наши жизни протекают с совершенно разными взглядами на мир и диалогами внутри себя.

Возможно, самое большое заблуждение о людях, склонных к перфекционизму, заключается в том, что будто бы наша главная забота – добиться чего-то блестящим образом. В отличие от нарциссов, с которыми нас часто путают, мы просто не верим в высокопарный нарратив, который пытаемся написать о себе. Хотя мы ориентируемся на идеальные стандарты, мы стремимся достичь их не столько из-за их вероятного следа в мире и даже не из-за того, насколько блестяще мы будем выглядеть вследствие этого, сколько потому, что достижение чего-то совершенного снимает эти замешанные на стыде страхи, что мы недостаточно хороши, чтобы быть любимыми другими людьми или что-то значить для них, что, собственно, одно и то же.

Следует подчеркнуть эти страхи, в основе которых лежит стыд, поскольку в разговорах о перфекционизме легко упускается различие между внешними вещами, которые мы делаем, и внутренними вещами, которые мы чувствуем. Стыд – это эмоция неуверенности в себе, эмоция-комплекс, говорящая нам, что мы недостойны любви и одобрения. Она появляется, когда мы думаем, что нас отвергли или, что еще хуже, проигнорировали, поскольку мы не смогли быть чем-то большим. Стыд обжигает. Он проникает во все сферы нашего существования, отравляя то, как мы воспринимаем себя по отношению к другим людям. И стыд – это то, почему великая озабоченность перфекционистов совершенством на много порядков сильнее, чем та гордость, которую испытывают такие добросовестные люди, как мой дедушка. Эта озабоченность проникает в самую суть того, кто мы есть, влияя на наше убеждение, насколько неадекватными мы, несомненно, должны казаться другим людям.

Моя жизнь до сих пор представляла собой одно долгое стремление к достижениям значительно выше среднего, а вместе с ними и к признанию, полученному от других людей, в качестве опоры для моей самооценки, которая более хрупка, чем костяной фарфор. У моего деда не было такого рода заморочек. Конечно, он стремился показать себе и другим, что он искусный мастер, но делал он это со смиренной, терпеливой решимостью, которую не могли поколебать чьи-то переменчивые мнения. Помните, насколько по-разному люди с высоким и низким уровнем перфекционизма взаимодействуют с другими людьми, потому что эти взаимодействия имеют решающее значение для понимания того, почему перфекционизм есть нечто гораздо большее, нежели высокие стандарты, которые мы себе устанавливаем.

Ибо перфекционизм является – и может быть только – реляционной чертой; проблемой самооценки, возникающей не в вакууме внутри отдельного человека, а в нашем социальном мире и в результате взаимодействия с окружающими. Все начинается с внутреннего диалога, который гласит: «Я недостаточно привлекателен, недостаточно крут, недостаточно богат, недостаточно худощав, недостаточно здоров, недостаточно умен, недостаточно продуктивен», – а заканчивается грубым осознанием: «Всякий раз, когда обнаруживаются мои недостатки, другие люди это замечают, и в их глазах я становлюсь менее желанным человеком». Начиная с этого осознания каждая капля энергии расходуется на то, чтобы скрыть наше истинное «я» от мира и сделать все возможное, чтобы укрепить ориентированные на совершенство узы, связывающие нас с другими людьми.

Пол познакомился с Гордом в конце 1980-х, в Йоркском университете. Оба недавно защитили докторские диссертации, и обоих назначили читать лекции по психологии. Будучи молодым специалистом по диагностике депрессии, Горд был очарован ранней работой Пола о перфекционизме. Со временем между двумя мужчинами установились тесное сотрудничество и дружба.

– Меня всегда привлекал перфекционизм, – сказал Горд, – поэтому я ухватился за возможность поработать с Полом… Мы знали, что, если бы мы смогли точно определить набор характеристик и инструмент для измерения перфекционизма, мы могли бы начать создавать доказательную базу.

Они начали с подборки самоописательных утверждений, которые Пол зафиксировал несколькими годами ранее. Эти утверждения включали в себя мысли, чувства и поведение, свойственные перфекционизму, с которыми человек мог соглашаться или не соглашаться: например, «я стремлюсь быть совершенным» или «я должен быть безупречным». Они были основаны на данных, предоставленных Полу его пациентами о том, что обычно думают, чувствуют и делают перфекционисты.

– Мои пациенты показали мне, что такое перфекционизм, – сказал Пол. – Я просто очень внимательно выслушал их и разработал набор элементов, которые отражали бы его основные особенности.

И вот тут-то и появился Горд. Они объединили усилия, присовокупив его знания в области психологии личности, а также его энергию и энтузиазм, и это сочетание оказалось весьма эффективным. В последующие годы они группировали различные элементы, свойственные перфекционизму, каталогизировали их, затем отбирали определенные элементы, что-то удаляли и – вновь каталогизировали. Наконец, проделав всю эту тяжелую работу, они пришли к оптимальному решению, которое, казалось, наилучшим образом описывало структуру перфекционизма.

– Когда мы провели валидационную работу, – сказал мне Горд, – у нас в руках оказались основы теории, которая обобщала основные черты перфекционизма.

Чтобы точнее передать их теорию, полезно воспользоваться графическим изображением того, что открыли Пол и Горд. Как вы можете видеть на рисунке ниже, их теория многогранна. Перфекционизм – это не просто единичная мысль, одно чувство или поведенческий паттерн, как, например, высокие цели или стандарты. Это нечто гораздо большее. Это прежде всего проблемные отношения с самим собой, в которых мы требуем от себя слишком многого или чрезмерно самокритичны. В то же время это проблемные отношения с другими людьми, в которых мы считаем, что окружающие нас люди требуют совершенства, и мы также требуем совершенства от других.