Темной ночью три человека сидели на скалистом побережье возле рдеющего торфом небольшого очага – двое мужчин и женщина со светлыми распущенными волосами. Один из мужчин, совсем еще юный парень, был в серой грубой сутане; он полулежал, прислонившись к валуну, и тихо стонал. Мужчина и женщина были пришельцами, прибывшими с моря. Вернее, с прибрежного острова, куда отправляли прокаженных. Юный послушник из местного монастыря время от времени спрашивал:
– Вы точно не прокаженные? Я обязан следить, чтобы никто из них не пробрался на берег. Так вы не из них?
Местный говор, на котором он изъяснялся, сильно отличался от того, на котором говорили в других областях Шотландии, и мужчина по имени Дэвид понимал далеко не все в его речи. Зато молодая женщина, Мойра, легко перешла на местное наречие. Она рассказала юноше, что они с Дэвидом приплыли морем, а к острову прокаженных пристали из-за разыгравшейся накануне бури. Они понятия не имели, куда попали, и только когда начался отлив, смогли по выступившей из вод моря косе перебраться на большую землю.
Кажется, юный послушник ей поверил. Его самого звали Олей, или Олаф на местном наречии, как пояснила Дэвиду Мойра. Такие скандинавские имена часто давали юношам в северных землях Стратневера[1], куда их занесло. А еще Дэвид уловил, что спутница сообщила Олею, что они из клана Маклейн.
– Я понял, что ты скрыла свою принадлежность к Маккензи, – заметил он с легким удивлением.
Мойра плотнее закуталась в свой истрепанный плед и пожала плечами.
– Слишком долго объяснять. А у Олея и так голова гудит после твоего удара.
Дэвид сказал:
– Ставлю свой тесак доброй стали против твоего дырявого пледа, что ты таишься, потому что Маккензи не в ладах с местными Маккеями.
– У Маккеев много врагов, – только и ответила Мойра и отошла к очагу между камней, где над тлеющим торфом доходила в казанке каша.
Олея все еще мутило, он порой замирал, держась за голову, а Мойра слишком уважительно относилась к служителям Церкви, чтобы не вызваться ему помочь.
Дэвид вспоминал, что он знает о Маккеях. Это был достаточно большой северный клан, подчинивший себе множество более мелких племен и родов и проводивший время в постоянных войнах с соседями. Некогда Маккеи поддержали в борьбе за независимость Роберта Брюса, и с тех пор шотландские короли довольно снисходительно относились к этому варварскому клану. Так что живущие далеко на севере Маккеи обрели немалое влияние, и, как поговаривали, их вождь мог выставить для похода четыре тысячи отчаянных воинов.
Последняя мысль навела Дэвида на размышления о том, готовы ли Макккеи, столь отдаленные от остальной Шотландии, принять участие в войнах короля Якова против Англии? С одной стороны, клансмены Маккеи всегда были бедны и им нечего было терять, если их призовут в войско, пообещав добычу в походе. Но, с другой, этот клан враждовал со всеми своими соседями – Сазерлендами, Россами, кланом Гуанн из Кейтнесса, Мюрреями, Мэтисонами и Камеронами. Осмелятся ли они покинуть свои дикие земли, зная, сколько оставляют за собой врагов?
Теперь, когда они с Мойрой оказались на большой земле, Дэвид сразу стал думать о своем задании и попытался расспросить послушника Олея о новостях в округе. Мойре приходилось помогать ему, и она, хлопоча возле очага, переводила непонятные слова. Куски торфа она сложила как заправская жительница северных краев, и теперь они рдели багряным отсветом, словно в печи. Дэвид продолжал расспрашивать Олея, однако паренек мало что мог ему поведать и больше говорил о прокаженных, которых нельзя выпускать с острова. Ранее с этим не было проблем, но после того, как на остров доставили одного заболевшего аббата, попытки стали предприниматься довольно часто. Прокаженные выходили на берег, воровали у местных скот, один раз даже пытались утащить с собой женщину, но ее успели отбить. С тех пор отец Гиб, настоятель монастыря Святого Колумбана, отправляет сюда, к перешейку, одного из послушников и велит разить любого, кто попытается выбраться и чинить безобразия. Отец Гиб даже сказал, что отмолит грех смертоубийства прокаженного, если такое случится.
Тем временем Мойра закончила с готовкой.
– Эй, идите сюда, каша подоспела! – окликнула она мужчин. – Хат, ты ведь помнишь, что тело – наш раб, а чтобы раб хорошо работал…
– Его надо кормить, – отозвался Дэвид, присаживаясь рядом.
Мойра засмеялась. Она вообще была веселой и мало походила на несчастную женщину, какую похитили и везут неизвестно куда. Наверное, так на нее повлияло то, что они покинули остров прокаженных.
Дэвид же был задумчив. Он понимал, что вскоре будет вынужден что-то предпринять, но пока еще не решил, что именно. Он сидел мрачный и вяло вылавливал остатки горячей каши из котелка. Каша была с маслом и медом, очень вкусная, но у него начисто отсутствовал аппетит. А вот Мойра ела с таким удовольствием, что впору было подивиться ее обжорливости. Олея еще мутило после удара, и он вообще отказался от пищи, поэтому Мойра с удовольствием съела и его долю, да еще заметила, что в обители Святого Колумбана скудно кормят. Затем она принялась расспрашивать, где расположен сам монастырь, но после сытной еды ее стало клонить в сон, и вскоре, укутавшись в свой потрепанный плед, Мойра прикорнула за валуном, защищавшим от ветра, и заснула.
Утром появился пришедший сменить Олея молчаливый, угрюмый брат Люк. Посмотрев на молодого послушника с шишкой на лбу и на Дэвида с рассеченной бровью и расплывшимся под глазом синяком, монах спросил:
– Драка у вас была, что ли?
Мойра так и зашлась от смеха. Но позже, когда они уже собирались с Олеем в монастырь, женщине стало не до смеха. Началось с того, что простодушный послушник предложил ей оставшихся после отлива моллюсков, и Мойру, как и за день до этого, стошнило от одного их вида. Дэвид только проворчал, что не надо было вчера объедаться, но, когда его спутница, бледная и пошатывавшаяся, стала подниматься по крутому склону, все же взялся помогать ей и поддерживать. Правда, когда они взошли на вершину холма и Мойру обдуло свежим ветром, наполненным запахами океана и ароматом вереска, ей стало значительно лучше и она отказалась от помощи Хата.
Дэвид посмотрел по сторонам и понял, почему с острова прокаженных они не видели на берегу признаков жилья. Побережье казалось безжизненным, но с возвышенности слева и справа можно было увидеть уходившие вглубь береговой линии длинные заливы-кайлы, вдоль которых порой попадались одинокие хижины рыбаков. Похоже, местные жители предпочитали селиться именно тут, в глубине земель, что уберегало их от нападений морских разбойников, охочих до наживы на побережье. Дальше дорога уводила по склону вниз, и примерно через час неспешного хода они вышли к маленькой обители, притаившейся в глубине узкой долины.
Монастырей на севере Шотландии было совсем немного, однако с тех пор, как первые миссионеры стали нести в этот край старинного язычества Слово Божье, каждый Божий дом пользовался тут неизменным уважением и расположением местных жителей. Церковники выделялись среди горцев своим миролюбивым нравом, грамотностью, умением врачевать и вникать в нужды полудикой паствы. И хотя суеверия оставались еще сильны и даже сопровождавший Дэвида с Мойрой Олей не удержался от того, чтобы почтительно коснуться груды камней, представлявших старинный языческий алтарь, путники испытали приятное волнение, когда до них донесся благовест колокола.
Олей повеселел, предвкушая возвращение в обитель. Он поведал, что стал послушником после того, как год назад в гневе убил своего сородича. За подобное юношу забили бы камнями, но святой отец Гилберт, или Гиб, как на местный лад называл его Олей, взял юношу под свою защиту с условием, что тот станет одним из братии и поклянется никогда не брать в руки оружие. Год его послушничества уже на исходе, скоро Олей станет монахом и ему выбреют тонзуру. Похоже, юного горца это радовало, и он даже похлопал себя по всклокоченной вихрастой шевелюре, словно уже сейчас был готов распрощаться с буйными черными кудрями.
Несмотря на то что обитель Святого Колумбана пользовалась авторитетом в округе, самих монахов там было совсем немного. Приблизившись, путники заметили только четыре фигуры в серых сутанах – двое трудились в огороде, еще двое возле нескольких ульев. При появлении Олея с незнакомцами монахи прекратили свои труды и вышли навстречу пришельцам. Выглядели они как обычные монахи-францисканцы – длинные сутаны из некрашеной шерсти, подпоясанные веревками, сандалии на босу ногу, выбритые тонзуры. Впереди стоял сутулый, по сути горбатый старик, маленький и с на редкость непривлекательным лицом, зато улыбка у него была приветливая и ясная.
– Мир вам во Христе, путники. Олей, кого это ты привел к нам по милости Провидения?
Мойра даже всхлипнула от такого доброго обращения и, шагнув вперед, опустилась на колени перед настоятелем.
– Benedicamus, Patrem[2], – произнесла она на латыни.
– Да пребудет с тобой благословение Божье, дитя мое, – произнес отец Гиб с явным удивлением в голосе. И прибавил: – Давно мой слух не ласкала благородная латынь. Встаньте же, дитя мое, и поведайте, какая судьба забросила вас в наш уединенный край.
Несмотря на то что Мойра держалась почтительно и скромно, монахи из Святого Колумбана сразу признали в ней благородную госпожу. Она была в лохмотьях, но ее манера держаться, речь и красота произвели на них впечатление. Когда же они спросили, кто ее спутник, осторожно уточнив, не супруг ли он Мойры, то ответ, что Дэвид – родич, взявшийся сопровождать и охранять ее, не вызвал у них недоумения. По местным понятиям родственник – это один из людей клана. Они Маклейны? Что же, францисканцы будут рады оказать им гостеприимство, насколько это позволительно в их положении.
Дэвид лишь усмехался, слушая их беседу, но для него было явным облегчением, что монахи говорили на чистом гэльском, не переходя на местное наречие норвежского языка. И он с готовностью подтвердил, что сопровождает свою родственницу на Оркнейские острова, откуда она родом. Аббата Гиба и его немногочисленную братию это озадачило: они стали уверять, что добраться до Оркнеев очень сложно. При этом рассказали, что в море у островов невероятные течения, образующие огромные водовороты, в которые может засосать целое судно. Плававшие там мореходы поведали, что это русалки толкут воду в огромной ступе под водой, а заправляет ими сама матушка Кэри.
Дэвид так и застыл с открытым ртом, пораженный языческими суевериями, услышанными из уст монахов. Они что, серьезно? А Мойра принялась объяснять, что матушка Кэри – это старинная владычица океана, прародительница буревестников, повелительница всех морских существ от тюленей и касаток до коварных русалок. Дэвид слушал ее и видел, что монахи согласно кивают.
– Святые отцы, но ведь на Оркнейских островах есть монастыри и собор Святого Магнуса, находящиеся под покровительством епископства Сент-Эндрюс. При чем тут матушка Кэри и русалки?
Он видел лукавую искорку в серо-голубых перламутровых глазах Мойры, видел сурово поджатые губы монахов. И постепенно стал догадываться: соперничество обителей на севере Шотландии так же естественно, как и войны местных кланов. Поэтому братья постараются отсоветовать путникам идти туда, где сильна власть Сент-Эндрюсской епархии! Сами же они были отряжены в эти северные края от Элгинского епископства. Кафедральный собор в Элгине, некогда называемый Светоч Севера, в прошлом был гордостью Шотландского королевства, откуда распространялось христианство в дикие северные края. Но потом в Элгинском епископстве возникли серьезные неприятности, и ныне, насколько знал Дэвид, дела в Элгине были не слишком хороши, ибо оно постепенно сдавало свои позиции. И, конечно, элгинские монахи ревностно относились к своим возвысившимся собратьям из епископства Сент-Эндрюс, находившегося ныне в расцвете. Так что им не больно радостно слышать, что двое пришлых держат путь туда, где их епархия не имеет никакого влияния.
Но при этом францисканцы Святого Колумбана не могли отказать гостям в приюте и помощи. Но и тут вышла некая неувязка: несмотря на то что монахи восхищались красотой и обходительностью Мойры, они не разрешили ей пройти за ограду мужской обители. Зато Дэвиду, как мужчине, позволили стать гостем монастыря. Он воспользовался этим, чтобы без своей спутницы переговорить с отцом настоятелем и попытаться вызнать новости. Ибо в какой бы глуши ни находилась обитель, именно сюда сходятся люди, как на церковную службу, так и просто повидаться и поделиться новостями. С этим же монастырем Дэвиду вообще повезло: он услышал воркование голубей под стрехой крыши монастыря, а эти разводимые в обителях божьи птицы обычно были почтовыми, и благодаря им даже в уединенных горных монастырях можно было получить весточку из большого мира.
Причем, к удивлению настоятеля, гость перешел на шотландский язык низинных земель.
– Надо же! – всплеснул худыми руками отец Гиб. – Я так давно не слышал родную речь, что сейчас мне странно слышать ее от человека в пледе горца.
Дэвид лишь улыбнулся одной из своих обворожительных улыбок, обнажив прекрасные зубы и посмотрев на святого отца с лукавым блеском в глазах, что действовало одинаково и на мужчин, и на женщин, и на пожилых священников. Про себя же подумал, что не ошибся, сообразив, что этот на редкость некрасивый, яйцеголовый, с крупным носом и следами от оспы на коже священник вполне мог быть из дворянского рода Низинной Шотландии. Все же не всякого служителя Церкви брались ставить настоятелем даже в удаленные обители, обычно это были люди из благородных семейств. А в многодетных семьях старались отдать Церкви именно то дитя, у какого было меньше возможностей заключить выгодный брак или сделать военную карьеру.
Таким и оказался отец Гилберт, как он сам признался, добавив, что его сердцу мило встретить человека с Низин, пусть и занесенного в далекий Хайленд.
Итак, когда Дэвид добился расположения настоятеля Гилберта, он осторожно приступил к расспросам. Сперва, конечно, вывел его на откровенность, поведав, как им трудно было плыть, но они не осмеливались пристать, ибо им сообщили, что нынче идет большая война между кланами Маккензи и Манро из-за похищенной женщины Маккензи. При этом Дэвид сделал паузу, но отец Гиб никак не отреагировал на его слова, и он продолжил рассказ, поведав, как они попали в шторм и их занесло на остров прокаженных. Даже когда Дэвид сказал, что в море они потеряли счет времени и не ведают, какой нынче день, то и это не показалось настоятелю странным. Он просто сообщил, что они только провели службу, посвященную святому Лазарю[3]. Что же касается войны между упомянутыми гостем кланами, то все обошлось, улыбнувшись, сказал священник. Правда, пришлось вмешаться властям, но теперь все закончилось славным миром.
– Как же так, святой отец? – сдерживая дыхание, спросил Дэвид.
– О, вы ничего не знаете, ничего не знаете! – замахал узкими ладошками настоятель Гиб.
И он приступил к долгому многословному повествованию. Его гость Дэвид Хат Маклейн прав лишь в том, что столкновение между Манро и Маккензи действительно произошло из-за женщины. Что поделаешь, если горцы считают похищение своих невест достойным деянием! Хотя тут непонятно, зачем юному Манро было похищать Кэт Маккензи, ведь девушку ему отдали бы и так, попроси он ее руки положенным образом, но ведь… Ах, молодость, молодость! Эхин решил похитить Кэт Маккензи во время охоты и привез ее в свой замок Фоулис в землях Манро, но, вместо того чтобы поспешить объявить ее своей невестой… стал чего-то выжидать. Более того, говорят, он даже отказывался обвенчаться с девушкой, когда на этом стали настаивать старейшины клана. Кэт Маккензи была женщиной славного рода, и такая медлительность Эхина бросала тень на ее доброе имя. Прошли уже те времена, когда вождь мог запросто взять женщину в жены лишь на год по старому обычаю, и юноше Эхину следовало подать добрый пример своим клансменам, представ с похищенной невестой перед алтарем. Но он все тянул, тогда ее дядя Гектор Рой поднял своих клансменов и они напали на владения вождя Эхина. Пролилась кровь, и все уже ожидали, что междоусобица принесет немало бед, но тут в дело вмешался граф Хантли и настоял…
– Погодите, отче, – не удержавшись, перебил священника Дэвид. – Насколько я помню, речь шла не о племяннице Гектора Роя, а о его жене. Говорят, она была редкой красавицей и именно ее похвалялся похитить Эхин Баллох.
– Что вы, что вы, сын мой! – сморщился в улыбке отец Гиб. – Как мог Эхин Манро похитить почтенную супругу Гектора Роя, если та уже дама в летах и вряд ли могла бы прельстить горячего юношу. Скорее всего, до вас дошел слух о наложнице вождя Маккензи, с которой он жил в противозаконной связи. Говорят, сия блудница и впрямь очень хороша собой, как и то, что она чародейка и не совсем из мира смертных. Фейри, эльф, русалка… Никто не ведал, откуда ее привез Гектор Рой, но Церковь очень осуждала его за такое сожительство, отчего у вождя Маккензи были серьезные неприятности. Однако он упорствовал, и многие были уверены, что Гектор околдован и просто не владеет собой. Когда же эта странная женщина вдруг пропала… а она действительно исчезла, то люди стали говорить разное. Кто-то утверждал, что эта распутная фейри просто сбежала с более молодым любовником, иные же уверяли, что она сгинула, как обычно и бывает с духами, когда им надоедает жить среди смертных.
На Дэвида вдруг навалилась страшная усталость. И он почти без интереса выслушал, как упрямца Эхина Манро силой вынудили обвенчаться с крольчихой Кэт. Он узнал, что на их свадьбе присутствовал сам граф Хантли, как и Гектор Рой, который возжелал самолично убедиться, что его племяннице оказана должная честь.
В какой-то миг Дэвид поднялся и пошел прочь, не особо задумываясь, как настоятель воспримет его неучтивый уход. Душу Дэвида наполнило холодное чувство поражения, и он хотел просто забыться.
Вдоль низины, где располагался монастырь, протекал бурный ручей. За каменной грядой он образовывал небольшую заводь, и Дэвид, почти не задумываясь, разделся и плюхнулся в воду. Она была просто ледяной, но Майсгрейв вновь и вновь с головой погружался под воду, словно желая смыть с себя все проблемы. Черт, черт, черт!
Он выбрался на берег, почти задыхаясь и испытывая лютую злость на самого себя. Ведь это была именно его задумка – услать с Эхином Кэт, чтобы отвлечь преследователей от похищения фейри вождя. Но тогда ему и в голову не приходило, что Эхин настолько подвержен влиянию и уступчив, чтобы согласиться на брак с женщиной, которая ему не мила. Дэвид рассчитывал, что парень просто вернет Маккензи их родственницу и все пойдет, как задумано. А в итоге… Кланы пришли к согласию, Эхин стал мужем той, кого ему и прочили старейшины Манро, и союз северных кланов все же состоится. Теперь, когда будет дан приказ выступать на юг, по всему Нагорью запылают огненные кресты, все эти катераны с гор соберутся в немалую силу и пойдут на Англию под знаменами короля Якова. И это в то время, когда английский Генрих уже наверняка переправил основную свою армию через Ла-Манш и не задумывается об угрозе с севера.
И что теперь гадать, сообщил ли Эхин Баллох Гектору Рою, куда на самом деле доставят Мойру, или же скрыл это из каких-то личных устремлений. Дэвиду надо было решить, как он сам поступит с оказавшейся в его руках женщиной. Ну а потом… Потом он отправится в Англию. Он английский рыцарь, и его долг – быть там, где он может послужить своей стране.
Мойру он обнаружил в церкви. Монастырь Святого Колумбана представлял собой нечто вроде отшельнического скита, но к возведению церкви тут подошли основательно. Она была достаточно просторной, в форме базилики и по-своему красивой – стены выстроены из грубо отесанных кусков черного сланца, а углы и архивольты входа выложены из белого песчаника. Внутри она казалась темной, но в дальнем конце, у алтаря, горела одинокая свеча, и Дэвид увидел коленопреклоненную фигуру Мойры. Беззвучно приблизившись, он услышал, как она молится, произнося на латыни:
– Averte faktem tuam a peccatis meis…[4]
Есть что-то неимоверно трогательное в коленопреклоненной молящейся женщине. Некая смиренная чистота, что так волнует мужчин, заставляет их чувствовать себя покровителями этих беззащитных существ, оберегать их. И Дэвиду вдруг стало больно при мысли, что он ворвался в благополучную жизнь Мойры, вырвал ее из привычной и спокойной обстановки, увез неведомо куда… и теперь намерен просто отделаться от нее. Однако у него не было другого выхода. Не было ли?.. Дэвид опять подумал о своем благородном отце Филиппе Майсгрейве. Одобрил бы родитель то, что его сын стал столь расчетливым и бездушным? Нет, Дэвид не мог бросить эту женщину. Как гласит старая шотландская пословица, увяз в болото по щиколотку – увязнешь и по колено. Но, черт возьми, ему надо было на что-то решиться!
Мойра почувствовала его присутствие и оглянулась. Сначала недоуменно смотрела, потом несмело улыбнулась:
– Хат? У тебя такой странный вид.
Он приблизился и чуть коснулся ее плеча.
– Идем, женщина. Нам надо кое-что обсудить.
Они расположились на берегу ручья, неподалеку от обители. Дэвид не стал скрывать от Мойры, что произошло за это время, и, дав понять, что брак с Эхином Манро ей уже не грозит, пояснил, что вряд ли имеет смысл везти ее на Оркнеи. Как он понял, она и сама не сильно рвется снова оказаться там, это было лишь вынужденное решение. Теперь же они могут поступить по-другому.
– И что ты решил? – несколько сухо спросила Мойра.
– В том-то и дело, что ничего еще не решил. Знаешь, малышка, я ведь сейчас могу просто повернуться и уйти, навсегда исчезнув из твоей жизни. Ты сообразительная, сильная женщина и сама сумеешь выбраться отсюда. Монахи не откажут тебе в помощи, ну а ты столь хитра и деятельна, что выжмешь из них все, что пожелаешь. Хочешь, они даже отправят тебя к твоему Гектору Рою? Конечно, если ты пообещаешь отцу Гибу, что старый Маккензи в благодарность сделает щедрый взнос их обители.
Мойра минуту-другую размышляла.
– Хат, как я понимаю, ты готов вернуть меня Гектору, зная, что я вряд ли стану скрывать все, что со мной произошло. Ты надеешься, что, когда выяснится, что меня выкрали по приказу Эхина Баллоха, он не простит новоявленному родичу подобное злодеяние. Может, ты даже рассчитываешь, что я сама из мести направлю руку Маккензи на вождя Манро. Ха! Как же тебе нужна эта война между кланами!
Дэвид до боли сцепил пальцы, так что они хрустнули. Она очень умна и разгадала его замысел. Он ведь и впрямь надеялся хотя бы так выполнить план графа Перси. Да к черту Перси! Сидит себе Львенок в уютном покое, вспоминает историю Троянской войны и рассчитывает в Нагорье устроить резню из-за женщины. Вот этой женщины, с ее светлыми, ясными глазами и ярким ртом, который Дэвиду так хочется поцеловать! Проклятье, он должен был признаться самому себе, что она его очень волнует. И после всего, что они перенесли, она уже не чужой ему человек.
– Мойра, я предложил тебе это, считая, что ты пожелаешь оказаться рядом со своим старым любовником. Но сейчас я жду ответа, что хочешь ты сама?
«Я хочу, чтобы ты не оставлял меня», – подумала Мойра. Но испугалась этой мысли. Дэвид говорит, что повернется и уйдет… а она готова умолять его остаться с ней. И это она, красавица, у которой храбрые мужи были готовы едва ли не с рук есть!
Мойре стало стыдно, она опустила голову, чтобы волосы скрыли от хитрого кошачьего взгляда Дэвида ее пылающее лицо. Но ей надо было отвечать. И она вдруг сказала:
– Я сейчас молилась и просила Пречистую Деву направить меня на путь истинный. И я решила. Помнишь, я рассказывала тебе, что меня изначально готовили стать монахиней? Вот я и подумала – может, мне так и поступить? Однако я сейчас никто. Какая обитель согласится принять такую, как я?
Пожалуй, Мойра просто оттягивала момент разлуки с этим человеком. Ведь не откажется же он помочь ей в столь благородном устремлении?
Дэвид же просто воспрянул.
– Это чудесное решение, малышка! Есть немало богатых и могущественных монастырей, где женщины ведут достойное существование. О, я знаю такие! Есть прекрасный женский монастырь на реке Тей неподалеку от города Перта. Есть большая обитель бенедиктинок Святой Марии в Келсо, а также обитель в Элгине, причем отнюдь не такая бедная, как монастырь Святого Колумбана в этом краю. И знаешь, я бы мог поспособствовать, чтобы тебя приняли в один из этих влиятельных монастырей. Признаюсь, я не беден, я мог бы внести за тебя щедрый вклад. Так что, Элгин для тебя подходит? Я бы лично отвез тебя в этот город и проследил, чтобы с тобой обошлись как должно.
Мойра поняла лишь, что момент их разлуки откладывается.
– Делай, как сочтешь нужным, Хат, – сказала она, отворачиваясь. – Но учти, из меня выйдет не самая лучшая монахиня. Гектор Рой избаловал меня, я привыкла к роскоши!
Дэвид нахмурился. Опять она о своем старикане Маккензи! А Мойра еще и добавила, что убеждена, что Гектор Рой наверняка не прекратил ее поиски. Так что Хат должен знать, чем рискует.
По сути Мойра хотела предупредить о возможной для него опасности. Однако Дэвид решил, что женщина хитрит, а на самом деле все еще рвется к любовнику, и это обозлило его больше, чем он мог предположить. То ей надо в монастырь, то к Гектору Рою. Женщины вечно не знают, чего хотят, и только морочат мужчинам голову. И Дэвид резко заявил: если она рассчитывает, что все еще нужна старому Маккензи, и если тому плевать, что связь со шлюхой порочит его статус и положение… то пусть пошлет ему весточку из Элгина и ждет, что старина Гектор прибежит к ней, как пес на течку.
Мойра опешила от грубости его слов и, разозлившись, дерзко ответила:
– Как пес на течку или как боров на случку, но, уж будь уверен, вождь клана Маккензи явится за мной, едва узнает, где я!
– Вперед! – махнул рукой Дэвид. – Конь да посох ему![5]
В конце концов, это даже к лучшему: пусть ябедничает своему старому любовнику, что ее выкрали по приказу Эхина Баллоха. Если он ей поверит. А если даже и поверит, то еще неизвестно, к чему это приведет. И, возможно, тогда план Перси… Да к самому дьяволу Перси!..
Они разошлись. Дэвид постарался успокоиться и обдумать дальнейший путь, но вскоре понял, что не может собраться с мыслями и досадует, что они с Мойрой ссорятся, как дети. Он сам не понимал, отчего так болезненно реагирует на каждую ее фразу, почему она одним взмахом длинных ресниц или улыбкой может поднять ему настроение или, наоборот, словом или дерзостью вызвать целую бурю негодования. Неужели он настолько увлекся этой хитрой, корыстной пронырой? Нет, одна такая у него уже есть. Его собственная жена Грейс. И от подобных женщин надо держаться подальше. Вот и Мойру он отвезет в Элгин – и на этом все!
Добрые монахи в обители Святого Колубана не догадывались об их размолвке и, как и полагается святым братьям, да еще в Хайленде, где святы законы гостеприимства, позвали обоих трапезничать. Мойру по-прежнему не допускали в стены монастыря, но специально для гостьи францисканцы устроили пиршество на зеленом склоне за обителью. Местный брат кухарь даже особо постарался, приготовив изумительный хаггис[6]. Обычно хаггис считался пищей бедняков, так как его готовили из потрохов теленка, тогда как само мясо было пищей для людей с достатком. Но брат Патрик так усердствовал, нашпиговав телячий рубец травами, толокном и салом, что блюдо вышло отменным. И когда Мойра с аппетитом ела хаггис и нахваливала, не только монахи почувствовали себя польщенными, но и Дэвид как будто подобрел и даже лукаво поддразнивал спутницу, говоря, что если она будет так объедаться, то ей снова станет плохо. Но она лишь отмахивалась, с удовольствием заедая мясной хаггис ячменной кашей и вареной репой.
Утром Мойра действительно чувствовала себя неважно. Она отлеживалась в небольшом сарайчике, где ночевала, и ее то и дело мутило. Дэвид, проявив сострадание, не торопил женщину. Пока ему было нужно расспросить отца Гилберта о предстоящем пути и, может быть, добиться, чтобы им выделили проводника.
– Вы ведь наверняка поддерживаете связь с епископством в Элгине, святой отец. Не могли бы вы порекомендовать нам человека, который бы согласился провести нас?
Отец Гиб пообещал для начала отправить с ними юного Олея: послушник проводит их до тропы, ведущей в земли, где проживают некие Мак-Ихе. Это септ[7] клана Маккей, подконтрольный им, однако Мак-Ихе как прихожане церкви при Святом Колумбане еще и выполняют поручения настоятеля Гиба. Он порой обращается к ним, и глава Мак-Ихе не отказывает ему в помощи. Зовут этого главу Ангус, по прозвищу Каррак, что значит «неугомонный, шустрый».
– Но учтите, друг мой, – взяв гостя за руку, продолжил отец Гилберт, – что Ангус Каррак – человек непростой, и вам надо постараться сговориться с ним, расположить к себе. Возможно, вам даже придется заплатить ему, – добавил он со вздохом. – Ибо Ангус как раз недавно вернулся из Элгина и наверняка подумает, отправляться ли ему снова в столь дальний путь.
Насчет платы Дэвид был спокоен – в его поясе еще оставалось серебро, какое могло соблазнить горца. И пока Мойра не вышла к ним, он из учтивости поинтересовался, почему настоятель Гилберт держит связь с епископством через этого Ангуса Каррака, если тот столь своенравен?
– Да у него есть лошади! – ответил настоятель.
Это о многом говорило. Горец, имевший лошадей, считался весьма состоятельным человеком. К тому же верхом на лошади можно было скорее добраться до епископства в Элгине, расположенном на другом краю Шотландии.
Наконец показалась Мойра. Она слушала разговор Дэвида с отцом настоятелем, который велся на шотландском. И когда настоятель напоследок спросил у Дэвида, не будет ли обижена его спутница, если ей сделают подарок, она сразу навострила ушки. Оказалось, что изношенный наряд столь достойной молодой женщины навел отца Гиба на определенные мысли и он решил преподнести ей новый плед. Это дар прихожан его обители, однако плед имеет слишком пеструю расцветку, и братьям-францисканцам даже по уставу не полагается таким пользоваться.
– Конечно, не откажусь, – с улыбкой шагнула вперед Мойра.
Учитывая, как она любила наряжаться в Эйлен-Донане, в ее радости не было ничего удивительного. И Дэвид спокойно отреагировал, когда его спутница, отбросив износившийся и пропаленный серый плед Макдональдов, с восторгом завернулась в красно-желтый с лиловыми вставками клетчатый плед.
Позже, когда они уже шли за шагавшим впереди Олеем, Дэвид спросил:
– А не ответишь ли мне, женщина, откуда ты так хорошо знаешь говор Нижней Шотландии?
Мойра молчала, делая вид, будто не расслышала вопрос своего спутника, и он добавил:
– Ты ведь сразу поняла, о чем мы говорили с отцом Гилбертом. А изъяснялись мы на шотландском.
– Думаешь, Гектор Рой никуда меня не вывозил из Эйлен-Донана? – повернувшись, с вызовом произнесла Мойра. – Думаешь, в Элгине я замру от восторга, восприняв епископский собор как некое чудо невиданное?
Дэвид не стал продолжать этот разговор, чувствуя, что они опять могут поссориться. Он решил не донимать ее расспросами, а больше слушал, что говорил молодой послушник, и если не понимал его речь, Мойра с готовностью спешила подсказать.
Дорога, по которой вел их Олей, была непростой, и без проводника они бы скоро заплутали – повсюду виднелись крутые склоны, испещренные морщинами и складками, словно по ним протянули гигантский плуг, а в низинах таились бесчисленные озера дождевой воды, которые представляли ловушки для неосторожных путников. Но Олей уверенно провел гостей по крутым косогорам, помог взобраться на холмистую гряду и здесь указал в сторону вересковой пустоши, по которой худо-бедно, но была проложена тропинка.
– Порой она будет пропадать, но везде есть указатели, и я объясню, как вам не сбиться с пути.
Указатели он описывал подробно – каменный крест с рухнувшей верхушкой, долина с уединенными жилищами местных жителей, подъем на кряж с тройной вершиной. Будет и скала, похожая на лошадиную голову, и пиктский камень[8] со странными знаками, и темный лес, вдоль опушки которого следует пройти, а уж потом появится Ведьмино болото, на котором они увидят полую башню. Оттуда к жилищу Мак-Ихе уже ведет хорошая тропа, так что они не заблудятся.
У Мойры даже округлились глаза – и как они все это запомнят и не заблудятся? Дэвид же понял, что им надо будет двигаться по солнцу, придерживаясь юго-западного направления.
Распростившись с юным послушником, они пошли вниз по склону, а Олей все стоял и махал им вслед. Дэвид уходил, не оглядываясь. Мойра же несколько раз оборачивалась и махала Олею в ответ. Она вновь повеселела, а когда догнала Дэвида, то сказала, что даже рада, что они снова в пути, и ей спокойно, что у нее такой сильный и надежный спутник. Дэвид невольно улыбнулся. Черт побери, она умела быть милой, когда хотела! Да и день был такой ясный и солнечный, а вокруг была такая красота, что он решил оставить все вопросы и сомнения до другого часа.
Похоже, небеса смилостивились и после долгой холодной весны послали на землю прекрасное лето. Вперед уходило залитое ясным светом нагорье, по небу проплывали облака, а вслед за ними по вересковым пустошам ползли пятна теней. Из зарослей порой, трепеща крыльями, поднимались куропатки, над блестящей поверхностью реки прыгала форель. Иногда в складке холмов можно было увидеть одинокую хижину, а возле нее силуэты людей: заслоняясь рукой от солнца, они издали смотрели на бредущих куда-то мужчину и женщину в ярком пледе. Путники замечали и пасущихся коров, косматых и круторогих, – главное богатство местных жителей. Стада были всегда под охраной пастуха с лохматой овчаркой. Но чем дальше они уходили от монастыря, тем безлюднее становились места. Когда же они прошли мимо одиноко стоявшего на открытом плато камня пиктов, окрестности стали совсем дикими.
В гористых частях Шотландии часто бывает очень трудно перебраться из долины в долину – надо спуститься с одной кручи, чтобы тут же вскарабкаться на другую. Гребни и овраги, болота и утесы, а также всяческие иные препятствия мешают путешественнику придерживаться правильного направления, но, пока они распознавали среди зарослей тропу, им нечего было опасаться.
Порой Дэвид и Мойра переговаривались, порой, переводя дыхание на крутом склоне, чему-то смеялись. Когда ты в пути, когда главной целью является преодоление расстояния, мысли о будущем уходят прочь, существует только этот момент и эти места. И тогда возникает простое чувство понимания и единения. И еще… легкое прикосновение руки при подъеме или поддержка на спуске по сыпучим камням, смех, когда в долине неожиданно вступаешь в мелкое болотце. Тропа по нему была достаточно различимой, но брести по вязкой жиже не особенно приятно. В какой-то миг Мойра стала так отставать, что Дэвид вызвался пронести ее через заводи на спине, как крестьянки носят детей на рынок в базарный день. Эта невольная близость волновала обоих. В глубине души они понимали, что им хорошо вдвоем. И если порой Дэвид замирал, вглядываясь в окрестности или прислушиваясь к отдаленным звукам, Мойра все равно чувствовала себя спокойно, зная, что с таким, как Хат, ей нечего опасаться. Это было очень уютное чувство – чувство защищенности. Мойра всегда это ценила.
Дэвиду же было хорошо оттого, что она так мила и проста с ним. Никакой прежней язвительности, скорее готовность подойти, выслушать, следовать его советам, обсуждать превратности пути. В такие моменты Мойра стояла совсем близко, он слышал ее учащенное после ходьбы дыхание, улавливал ее запах и понимал, что охотно обнял бы ее. Но он ни разу так не сделал. Зачем? Это лишь минутная слабость. А женщин на его жизненном пути еще будет предостаточно. Хотя таких, как Мойра… навряд ли.
Уже давно миновал полдень, когда путники прошли похожую на лошадиную голову одинокую скалу и приблизились к лесу – отсюда начинались древние Каледонские чащи, некогда покрывавшие весь север Шотландии. Дэвид и Мойра сделали на опушке привал, решив перекусить. Добрые братья из Святого Колумбана снабдили их в дорогу провизией, и теперь у них были с собой копченый лосось и овсянка. Обычно овсянку, которая заменяла хлеб, столь редкий в горах Хайленда, готовили на неделю: после того, как она остывала, резали на куски.
Мойра ела с обычным аппетитом, но, едва прожевав, начинала рассказывать Дэвиду, как некогда ее впечатлили деревья, когда Гектор Маккензи только привез ее с островов. Ведь на Оркнеях росли либо искривленные ветром чахлые березы, либо жалкий, жавшийся к скалам терновник. А в Шотландии были такие огромные деревья, много деревьев, раскидистых, высоких… Мойре понадобилось время, чтобы привыкнуть к ним и перестать опасаться лесов.
Однако в лес, который встал у них на пути, им не нужно было входить. Путники двигались, огибая его, и почти час пробирались по зарослям папоротника орляка, пока не увидели в низине хорошо проложенную тропу, довольно широкую, по сути гать, по бокам которой поблескивали заводи темной застывшей воды. Дэвид предположил, что это и есть Ведьмино болото, о котором предупреждал Олей. Сначала оно показалось ему самым обычным – таких немало в низинах на пустошах. Но потом, когда они уже начали спускаться, он увидел нечто, что заставило его остановиться.
– Во имя Пречистой Девы… Что это такое, хотел бы я знать?
Прямо у гати высилась высокая темная башня. Сложенная из огромных необработанных камней, она была столь правильной круглой формы, словно ее возвели умелые мастера-строители. Одинокая и темная, она казалась заброшенной и выглядела бы даже зловеще, если бы не такой ясный день и яркое солнце.
Мойра нагнала Дэвида и, посмотрев из-за широкого плеча своего спутника, заявила со знанием дела:
– Это брох. Обычный пустой брох. Такие еще исстари возводили древние люди. Монахи называют их пиктами. О, не смотри так, ради всего святого, Хат! Разве тебе не доводилось слышать о чем-то подобном?
Да, Дэвид не раз слышал о том, что, прежде чем скотты стали властителями Шотландии[9], тут жило дикое и свободолюбивое племя пиктов, которые якобы были умелыми воинами и строителями. Но эта башня – или брох, как назвала ее Мойра, – Майсгрейва впечатлила.
Башня возвышалась футов на пятнадцать над землей, и от нее словно веяло такой глухой стариной, такой древностью, что даже дух перехватывало. Огромная внизу, она плавно сужалась кверху, но кровли не было, и, судя по всему, строение постепенно разрушалось, ибо верхние края ее были неровными, с одной стороны даже колыхалось на ветру проросшее среди мхов молоденькое деревце. Что это за брох? Замок, святилище пиктов, укрепление? Заметив его интерес, Мойра сообщила, что на Оркнейских островах есть несколько полых башен, местные жители к ним привыкли и считали их остатками древних построек. Однако ночью в них лучше не заходить, так как неизвестно, кто там выходит из недр земли под брохами.
Ночью нельзя? А днем?
Когда они уже были на гати, Дэвид с любопытством приблизился к башне. Ее стены были сложены так называемой сухой кладкой, то есть без раствора, но каждый камень лежал на своем месте, придавая зданию законченную и практически совершенную форму. Дэвид обогнул строение и, чуть касаясь его рукой, вышел к входу в башню – низкому и квадратному, откуда веяло холодом, словно из подземелья. Пригнувшись, он заметил, что стены невероятно толстые и где-то в глубине виднеется свет, проникавший сверху, оттуда, где не было крыши.
– Не надо туда заходить, – сказала Мойра, догадавшись о намерении Дэвида. – Это дикое место, и еще неизвестно, что может быть внутри.
– Ты же говорила, что в брохи нельзя заходить только в ночное время, – насмешливо произнес Дэвид. Уголок его рта изогнулся в улыбке, а одна бровь иронично приподнялась.
«Я ему что, дитя, чтобы надо мной насмехаться?» – возмутилась Мойра и отвернулась. Признаться, ничего странного в том, чтобы зайти в брох, она не видела. Но из-за насмешки Дэвида отошла и уселась под стеной строения. Пусть сам идет, а она посидит тут на солнышке.
Дэвид лишь пожал плечами и склонился, заглядывая в узкий низкий проем прохода. Полая башня, только и сказал им Олей, словно там не могло быть ничего интересного. Наверное, так и есть, но Дэвид всегда любил познавать новое, поэтому, впервые увидев брох, уверенно шагнул вовнутрь.
Что ж, тут действительно не было ничего необычного, если не считать пыльных человеческих останков, нескольких черепов, проросшей сквозь ребра скелетов травы, каких-то засохших стеблей, сплетенных гирляндами – словно подношение. Если здесь кто-то и бывает, то уже прошло достаточно времени после посещения; все было покрыто тленом забвения и пылью, в проникавших сверху в проем башни солнечных лучах плавали пылинки. Дэвид даже чихнул, и его чих прозвучал как-то особенно громко и даже зловеще. Он склонился над черепами, пытаясь понять, как умерли эти люди – своей смертью или же были убиты. Но проломанных черепов или поврежденных конечностей не заметил.
И тут из-за толстых стен броха донесся взволнованный голос Мойры:
– Хат, тебе лучше вернуться!
Волнуется, что он тут, или ее встревожило что-то иное? А она опять повторила:
– Скорее выходи. О, скорее!
Теперь в ее голосе явственно звучала тревога.
Толстые, около четырех или больше футов стены броха, да еще и низкий свод прохода… Ему пришлось наклониться, когда Мойра почти вскрикнула:
– Берегись!
В узком простенке это сделать трудно, но он уже понял, откуда грозит опасность: навстречу ему, занеся копье для выпада, прыгнул полуголый лохматый молодец.
В тесноте прохода у Дэвида не было возможности выхватить торчавший из-за плеча палаш. Его спасло лишь то, что по теплой погоде он скинул плед и тот лежал у него на плече. Одной рукой он успел резко сорвать его, отведя острие копья взмахом тяжелой ткани, а другой схватился за древко и дернул на себя. Нападавший не сориентировался, но не выпустил оружие, однако из-за резкого движения оказался рядом с Дэвидом, который тотчас ударил его кулаком в лицо.
Дикарь задохнулся и опрокинулся, выронив копье. Теперь Дэвид мог без усилий пронзить его, но успел заметить, что лицо нападавшего, покрытое слоем грязи, совсем юное и… какое-то удивленное. Дэвид отбросил копье, рывком поднял юношу, одновременно выхватывая нож и приставляя к горлу незнакомца.
– Ну ты, тише, не дергайся, а то я могу порезать тебя.
И тут Мойра крикнула:
– Там, Хат, сзади!
Дэвид уже вышел из броха и заметил, что Мойра указывает куда-то в сторону. Он резко развернулся, заслонившись юным пленником.
Стрела пропела моментально, Дэвид даже уловил миг, когда дернулся и вскрикнул пленник. Из-за его плеча он увидел еще одного из нападавших. Совсем мальчишка, но с луком в руках. Однако второй юный дикарь уже понял, что попал в своего, и, в отчаянии выронив лук, кинулся вперед с горестным криком:
– Хемиш мой! Хемиш!
Но не добежал, а замер в нескольких шагах, растерянный, всклокоченный, ощерившийся, как дикий кот. Потом выхватил из-за пояса длинный скин-дху и сделал еще шаг. Дэвид смотрел на мальчишку, удерживая оседавшего в его руках юнца, а потом приказал, властно и решительно:
– Положи нож, парень. Если не хочешь, чтобы с твоим приятелем поступили дурно.
Дэвид уже сообразил, что неумелый стрелок пусть и быстро пустил стрелу, но попал сотоварищу, названному Хемишем, в плечо, и тот скорее испытал шок от боли, чем был серьезно ранен.
– Я сказал, положи нож, – повторил Дэвид, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. – Мы просто поговорим. Я не нападаю на мальчишек, если они ведут себя достойно.
– Но ты вошел в полую башню! – взвизгнул юный дикарь. – Ты вошел в брох наших духов-прародителей!
– Как зашел, так и вышел. А теперь угомонись. Видишь, ты пугаешь мою спутницу. Да и раненого тобой Хемиша надо перевязать, пока он не истек кровью.
– Не слушай их, Манго! – вдруг выкрикнул тот, кого удерживал Дэвид. – Они враги! Убей их!
Юный Манго, дрожа всем телом, по-прежнему сжимал нож, а Дэвиду вдруг стало грустно, оттого что ему опять пришлось ввязаться в драку с юнцами. Ну не убивать же их!
Неожиданно ситуацию разрядила Мойра.
– Прекратите препираться! – спокойно произнесла она. – Учтите, мы не враги и шли к вам как гости. Нас направил к Мак-Ихе настоятель Гилберт из обители Святого Колумбана. И он не говорил, что здесь проживают горцы, готовые броситься с оружием на мирных путников. Мне горько и стыдно, что ваш отец так дурно воспитал вас, раз вы не отличаете врагов от гостей. Или вы не знаете закон Хайленда, что гостя надо принимать радушно, даже если он пришел с отрубленной человеческой головой под мышкой? Ибо кто знает, может, у него были причины отрубить голову этому человеку.
В ее голосе звучала сталь, а сама она стояла, как фея этих мест – в ярком пледе, с рассыпавшимися по плечам светлыми кудрями и осанкой владычицы. Раненый Хемиш, удерживаемый Дэвидом, повернул к ней голову, а юный Манго опустил руку с ножом.
– Так вы гости отца Гиба? – наконец произнес Манго. – Тогда милости просим. Но разве настоятель не говорил, что в полую башню Мак-Ихе чужакам доступ запрещен?
– Он не сказал, что брох принадлежит Мак-Ихе, – шагнув вперед, ответила Мойра. – Видимо, он считает, что полая башня не столь важна, если не обмолвился об этом ни словом.
Почти висевший в руках Дэвида Хемиш упрямо и зло повторил:
– Но этот чужак вошел в нашу башню!..
Он хотел еще что-то сказать, но Дэвид наконец отпустил его и юноша осел на колени. Он застонал, держась за правое плечо, откуда торчала оперенная стрела.
– Вы несносны! – топнула ногой Мойра. – Если вам так важно, чтобы брох не посещали чужаки, надо было встретить нас у входа и объяснить толком, а не прятаться в зарослях папоротника. Поверьте, мы достаточно учтивы, чтобы обратиться к вам с речью, а не хвататься сразу за оружие.
– Всякий, кто оскверняет наше святилище, должен быть наказан! – упрямо твердил Хемиш. – Так говорит наш отец.
Наш отец, сказал Хемиш. Эти дикари и впрямь были схожи, как братья, – оба невысокие и коренастые, темноволосые и голубоглазые. И грязные.
– Но отец не говорил нам сражаться с гостями, – задумчиво произнес более юный Манго. И добавил с гордостью: – Наш отец – Ангус Каррак Мак-Ихе.
– Значит, к нему мы и идем, – подытожил Дэвид.
После этого какое-то время они были заняты, вынимая острую зазубренную стрелу из плеча Хемиша, и тот сопел и стонал сквозь зубы, но при этом посматривал на Мойру, словно злился, что тут женщина, которая видит его страдания. Да еще и уверяет, что парню просто повезло, что стрела брата не сразила его наповал.
Когда с перевязкой было покончено, Мойра спросила:
– Сможешь идти? – И, не дождавшись ответа, добавила: – Конечно, сможешь. Ты ведь уже взрослый, чтобы не скулить и не плакать от столь пустяковой раны.
Все же она знала, как с ними разговаривать. И Хемиш с Манго уныло двинулись вперед, указывая гостям дорогу. Дэвид даже слышал, как Манго сказал брату:
– Эта женщина права в том, что не стоило сразу нападать на них. Они ведь не выглядели как враги.
– Но они вошли в нашу башню, – уже без прежней ярости отозвался Хемиш. Потом добавил: – Ох и достанется нам от родителя…
Ангус Каррак и впрямь отпустил обоим своим отпрыскам по хорошей затрещине, когда узнал, что случилось. К гостям он отнесся радушно, правда, Дэвиду не понравилось, как Ангус смотрел на Мойру – пристально, внимательно, изучающе. Впрочем, она всегда привлекала внимание мужчин, с этим надо смириться. Окинув женщину взглядом, Ангус словно вспомнил, что он радушный хозяин, и велел жене подать гостям по чаше сыворотки. И только после этого пояснил, из-за чего весь шум насчет полой башни.
– Этот брох – наше святилище, которое мы обязаны оберегать. Раньше Мак-Ихе владели тут всем, – сделал он широкий жест. – Но уже несколько поколений прошло, как мы стали септом возвысившихся Маккеев, которые подмяли под себя всех. До этого у нас была долгая вражда. Но и ныне Маккеи вынуждены считаться с нами и нашей свободой, чтобы заручиться нашей дружбой. Иначе… Вы сами должны понимать, что такое имя, как Мак-Ихе[10], так просто не дается.
При этом он гордо выпрямился и посмотрел на гостей с явным вызовом. Ангус Каррак был типичный кельт – темноволосый и голубоглазый, коренастый и не больно высокий, но державшийся с надменностью монарха. Под его рукой было не так уж много людей – в долине, где располагалось их селение, можно было насчитать только семь-восемь хозяйских дворов, но все жившие тут горцы были родичами. Ангус сказал, что и за соседними возвышенностями, почти до озера Лох-Шин, самого большого здесь, тоже живут Мак-Ихе. И добавил, что раньше владения их клана простирались далеко на север и везде их знали как грозную и опасную силу.
Дэвид слушал горделивого горца со спокойным почтением, но про себя подумал, что, видимо, эти Мак-Ихе были еще те разбойники и предпочитали нападать именно в темное время, что среди горцев Хайленда считалось признаком дурного нрава и было не в чести. Наверняка Маккеям пришлось немало повоевать с этими ночными разбойниками, прежде чем они взяли над ними верх и смогли подчинить. Теперь Мак-Ихе было немного, но они помнили свое прошлое и гордились им.
– Мы не только были известны своими вылазками под покровом темноты, но и тем, что тьма покровительствовала нам, – все так же величаво говорил своим гостям восседавший на простой деревянной плахе Ангус Каррак, пусть и в простом пледе, но с осанкой повелителя. – Ибо мы в родстве с темными духами этих мест! Некогда одна женщина, ее звали Донада, пошла ночью искупаться в ручье, и там ее соблазнил древний дух ночи. От него она и понесла. Было это давно, когда люди не знали креста и спасительной веры, но что поделаешь, если темный дух послал нам ловкость и силу с частицей своей крови? И мы почитаем его. Люди говорят, что порой он выходит из броха, но лично я никогда его не видел. Однако мы помним о родстве и время от времени приносим в башню цветы и плоды нашего труда. Думаю, дух не оставит нас своей милостью и в дальнейшем. Ибо ночь – любимое наше время. Время любви и набега, время песен и колдовства. И я клянусь в том спасением своей души!
И Ангус широко перекрестился.
Забавно это было – говорить о темных языческих духах и при этом совершать крестное знамение. Но в этом краю подобное, похоже, никого не удивляло. Сам Ангус, пусть и тесно общавшийся с настоятелем монастыря, явно гордился тем, что одна из его прародительниц сошлась с духом ночи. Или попросту подгуляла, а потом уверила родичей, что у нее связь с загадочным существом нелюдского мира, шепнул Дэвид Мойре. Та, судя по всему, считала так же, ибо закусила губу, пряча усмешку. Мойра и сама знала немало таких историй, поэтому лишь почтительно кивала, слушая Ангуса Каррака. Он же, видя, как на него смотрит эта дивная красавица, еще больше хорохорился. Он был зрелым человеком, в его темных волосах посверкивала седина, а на щеке остался грубый шрам от старой раны, но порывистость его движений и звонкий, веселый смех были как у молодого. Глава Мак-Ихе имел двух взрослых сыновей; его первая супруга умерла три года назад, а он, устав вдоветь и понимая, что дому нужна хозяйка, сговорился с женщиной Маккеев, хорошенькой Евой из дальнего селения. Прошлой осенью он увез ее, по сути выкрал, словно юноша в пору первой жаркой влюбленности.
– Но я и был влюблен в мою Еву, – смеялся Ангус, нежно обнимая свою миловидную белокурую жену, которая качала у груди их дочь. – А наша малышка Донада – мы назвали ее в честь прародительницы рода Мак-Ихе – пошла в Мак-Ихе, дитя ночи. Видите, какая темненькая!
Несмотря на свою кичливость, Ангус понравился Дэвиду. Как и сам он понравился главе селения, несмотря на то что вступил в стычку с его сыновьями. Что же до того, чтобы поскорее препроводить их в епископство в Элгине, то Ангус Каррак лишь отмахнулся.
– Этот гоблин, отец Гиб, много на себя берет, решив, что я, только вернувшись по его поручению из епархии, снова погоню своих лошадок в такую даль.
Дэвиду впору было растеряться, но он только рассмеялся, услышав, что Ангус сравнил преподобного Гилберта с уродливым духом гоблином. Очень верное сравнение. Ангус же, увидев, что Дэвид смеется, тоже захохотал и предложил пришлым пожить в селении Мак-Ихе, пока он сам передохнет от поездки и побудет со своей семьей. Ну а уж потом можно будет трогаться в путь.
Устраивало ли это Дэвида? Он подумал, что слишком засиделся в горах Хайленда, что в мире есть дела, к которым он причастен, и что ему надо спешить. Но когда он сказал, что готов заплатить главе рода, если тот не будет тянуть и поскорее отвезет их в Элгин, тот только пожал плечами на это предложение.
– Ммфм… – издал он фыркающий звук. – Говорю же, лошади устали. А они мне что мои милые деточки, их любить и жалеть надо. Ладно, Хат, прибереги свою прыть на потом, а я пока найду чем тебя занять. Говоришь, ты из Маклейнов? Слыхивал я в Элгине, что мужи этого клана одни из лучших воинов в Шотландии. И то, как ты с моими пареньками расправился, тому подтверждение. Я ведь своих ребят сам натаскивал, а с тобой они ничего не смогли сделать.
– И хорошо, что не смогли, – вставила слово Ева. – Или ты хотел, Ангус, чтобы твои ребята опозорились на всю округу, нанеся вред гостям?
Сами ребята при этом довольно неприветливо посмотрели на молодую мачеху. Хемиша вообще познабливало после ранения, и он рано ушел почивать. Манго же, видя, как приветливо держится отец с Дэвидом, тоже подсел к ним, спрашивая, научит ли тот его, как, будучи безоружным, победить соперника с копьем. Ведь копье – излюбленное оружие Мак-Ихе, а оказалось, что гость легко справился с вооруженным воином с помощью одного пледа.
Ангус довольно снисходительно отнесся к тому, что его сын напрашивается к гостю в ученики. Он и сам был не прочь поупражняться с оружием, даже сказал, что за уроки будет кормить и поить его со спутницей так, как и у Маклейнов их, наверное, не угощали. По сути Ангус был обычным горцем Хайленда – много гордости и мало денег. Хотя сам он считал себя богачом уже потому, что разводил коней. Он показал Дэвиду нечто вроде конюшни – окруженный плетнем загон под навесом, где стояли шесть крепких лохматых лошадок. Это были обычные горные пони, но Ангус не мог нахвалиться и, поглаживая каждую из них, рассказывал о достоинствах и норове животных, называл клички. А еще у него было стадо коз, шерсть которых шла на сукно для одежды, а молоко… Он уверял, что такой сыр, какой изготовляет его жена, еще надо поискать. Ну и коровы – Ангус похвалился, сколько в его стаде голов скота. Конечно, клансмены Мак-Ихе вместе со своими бычками и коровами обязаны пасти и охранять на горных выпасах и скот Маккеев, но то, что Маккеи доверяют такие стада родичам Ангуса, указывало, что Мак-Ихе в доверии и чести у вождей.
Ангус был говорлив и суетлив, болтал без умолку, да еще старался представить гостям всех, кто жил в округе. Трое были его братьями, еще трое – ближайшими родственниками, а когда с выпасов придет его младший брат Эррол, гости узнают, что лучшего барда нет во всех землях Стратневера!
– Да угомонись ты уже!.. – порой останавливала бахвалившегося мужа белокурая Ева. – Не видишь, наши гости утомлены. Что и не диво, учитывая, какой путь они прошли от обители братьев-францисканцев.
Было заметно, что Ева имеет влияние на супруга. Как и понятно, что, нигде не бывавшая, кроме окрестных холмов, эта женщина поражена, что путники прибыли к монастырю Святого Колумбана по морю.
– Никогда не видела моря, – призналась она Мойре. – Я не бывала даже в монастыре отца Гилберта, он сам приезжал сюда, чтобы освятить наш брак с Ангусом. Иначе моя родня могла потребовать вернуть меня обратно.
Ева поведала ей, что она уже была замужем, когда познакомилась с Ангусом. Но муж ее получил ранение на охоте, от которого не смог оправиться, и она овдовела. Детей в том браке у них не было, и, учитывая, что она осиротела и жила в семье бывшего мужа, тосковать по своей родне ей особо не приходилось. Появление же такого веселого и влюбленного в нее Ангуса Ева посчитала особым даром судьбы.
– Это так и есть, ведь я почти сразу понесла от него, – добавила Ева с улыбкой, глядя на свою маленькую дочь. – С прежним мужем я прожила семь лет, и все считали меня бесплодной. Благодаря Ангусу я смыла с себя это позорное пятно.
И через минуту спросила у Мойры, есть ли у той дети.
Мойра отрицательно покачала головой. Она давно смирилась с тем, что у нее не будет детей от Гектора Роя. Но и не особо жалела, помня напутствие матери, что дети просто высасывают жизненные соки из женщины. Но сейчас, видя сочувствие в глазах Евы, испытала нечто вроде потаенного стыда. Бесплодие считалось позором для женщины. Что бы там ни говорила Нора с острова Хой.
Мойра знала, что Хат выдал ее за свою вдовствующую родственницу, какую сопровождает в Элгин, где та собирается принять постриг в женском монастыре. Поэтому, когда стало смеркаться, их уложили отдельно друг от друга. В самом большом и, как считалось, богатом доме Ангуса не было даже подобия лежанки, как у тех же Макдональдов. Но здесь полагали, что это ненужная роскошь, и предпочитали спать прямо на брошенных на земляной пол охапках свежего вереска, покрытых козьими шкурами. Мойру уложили спать неподалеку от очага, где было теплее, в то время как Дэвиду постелили рядом с сыновьями Ангуса. Ночью он несколько раз поднимался к стонущему от разболевшейся раны Хемишу, и Мойра всякий раз просыпалась, словно опасаясь, что он подойдет к ней. Но Дэвиду как будто не было до нее никакого дела. А ведь вечером, когда они сидели у костра и рассказывали собравшимся Мак-Ихе о своем пути и том, что случилось на острове прокаженных – слушатели только охали и крестились, – она не раз ловила на себе его взгляд. Дэвид откровенно любовался своей спутницей. А еще она не забыла, как на ладье он говорил, что желает ее.
Но с утра Дэвид, казалось, не замечал Мойру. Он пообещал Ангусу, что подучит его парней владеть оружием, и теперь занялся обучением Манго, потому что мрачный и нелюдимый Хемиш все еще не владел правой рукой после ранения. Ангус понаблюдал какое-то время за их выпадами и отступлениями и тоже взял в руку палку – Дэвид считал, что, научившись разить палкой, справишься потом и с тяжелым клинком. Да и в учении меньше травм будет. А когда другие Мак-Ихе, пришедшие посмотреть на поединки, стали давать советы, Дэвид и им приказал взять палки. И очень скоро многие из них обзавелись ссадинами и синяками, хотя бои были учебными.
Ангус как-то заметил:
– Как получается, Хат, что ты один среди нас ходишь как новый серебряный пенни, без царапин и вмятин? Ммфм… И это несмотря на то, что Сыновья Ночи обычно славятся своими атаками на врагов!
Дэвид ответил совершенно серьезно:
– Я уже выучил все ваши выпады – прямые и разящие. Вы только ими и пользуетесь, причем в одном и том же порядке. В столкновении с умелым воином именно это вас и погубит. Можете напасть на меня втроем, и я справлюсь с вами быстрее, чем вы успеете запыхаться.
Его слова вызвали возмущение, перешедшее в глухой ропот. Который, правда, сразу стих, когда сначала Манго, потом его отец и один из братьев Ангуса оказались обезоруженными, а сам глава Мак-Ихе получил такой удар по запястью, что рука его опухла и он целый день не мог ею пошевелить. Зато наблюдавшая за поединком Мойра даже захлопала в ладоши, словно забыв, что она уже видела, как Хат умеет не просто демонстрировать ловкость, а и убивать противников.
Позже она спросила у Дэвида:
– Скажи, умение сражаться приходит с опытом или ты таким родился?
– Меня так научили, – ответил Хат. – А эти парни – обычные разбойники, привыкшие разить из засады. Но в открытом столкновении мало на что годны.
И действительно, Мак-Ихе, так любившие похваляться своими набегами, сразу сникали, если вспоминали, как их самих победили Маккеи. И хотя они давно жили под рукой вождя этого воинственного клана, однако не было похоже, чтобы Сыны Ночи при них возвысились, а больше были просто слугами Маккеев и охранниками их границ.
В селении Мак-Ихе все просыпались с петухами и принимались за труды: мужчины обихаживали скотину, ремонтировали строения, копали торф или отправлялись на охоту. В горах на выпасах они охраняли стада Маккеев и свою скотину, а их женщины ходили на взгорье доить коров, чтобы потом большую часть молока превратить в сыр и масло и позже отправить ко двору вождя Маккеев Ая Роя. Правда, трудиться на износ Сыны Ночи не привыкли, и, едва начинало вечереть, они откладывали оставшиеся дела на завтра и собиралась у какого-нибудь из домов, где вели неспешную беседу, пили эль, похвалялись былыми подвигами или строили планы о том, с кем могут сразиться в будущем.
Но даже в этой глуши шли разговоры о войне с Англией. Дэвид прислушивался к ним, понимая, что и тут мужчины готовы собраться и однажды выступить по приказу вождя, которым повелевает сам король.
Дэвид и раньше знал, что в этих отдаленных землях обычно не придавали власти Стюартов должного значения и жили своей обособленной жизнью. Но, как и Макдональдам, им было присуще некое почти мистическое уважение к верховной власти монарха. И когда Дэвид стал рассказывать, что сами Стюарты не более чем один из возвысившихся кланов, они восприняли эти слова с каким-то недоумением. А один старик даже сказал:
– Говоришь, нашего короля зовут Яков? Думаю, он хорош. Последние несколько лет были благополучными, значит, он справляется, и я отправлю сыновей сражаться за него, если он призовет.
Дэвид попытался рассказать им о врагах, против которых поведет их Яков Стюарт, – англичанах. Он поведал своим полудиким слушателям, какое у этих южан прекрасное оружие, какие надежные доспехи, какая мощная конница. И как упорно они умеют сражаться, сколько побед одержали. Горцы же славны лишь в коротком набеге – наскочили, нанесли удар и тут же отступили. И это не говоря о том, что у них нет таких защитных лат и длинных копий, как у англичан. Мак-Ихе слушали его внимательно, но потом заявили, что это не повод для страха. Сильный враг – это достойный бой. И слава.
– Или смерть, – мрачно изрек Ангус.
Дэвид даже решил, что вождь Мак-Ихе, бывавший порой где-то еще, кроме окрестных гор, что-то понимает и задумается.
А еще в этот момент Дэвид увидел стоявшую поодаль Мойру, внимательно наблюдавшую за ним. Ох, эта сообразительная фейри и ранее была свидетельницей его высказываний против затеянного Яковом похода, и она может задуматься, почему ее спутник, будучи из воинственного клана Маклейнов, всякий раз настаивает против выступления и пускается в рассуждения о том, что война с англичанами нежелательна для горцев. Если уже не задумалась.
То, что Дэвид не ошибся в своих предположениях, он понял, когда поздним вечером возвращался от ручья, в котором имел обыкновение купаться перед сном. Уже подходя к дому Ангуса, он увидел, что Мойра поджидает его, стоя у загона для коз.
– Хочешь подарить мне поцелуй, женщина, или просто поболтать? – спросил он, легко ущипнув ее за щеку.
– Поболтать, – отвела она его руку. И вдруг с присущей ей прямотой сказала: – Хат, ты хотел свести в войне кланы горцев, но против того, чтобы они шли в поход на англичан?
Она смотрела на него как-то странно и взволнованно дышала. Дэвид, прислонившись к плетню, ответил:
– Господь свидетель, но это и впрямь не их война. Они так далеко от Англии, страны, с которой намеревается помериться силами Яков Стюарт, что, кроме желания показать свою удаль, их ничего не может привлечь в ней. При этом не стоит забывать, что горцы даже понятия не имеют, как сражаются жители низин. Бесспорно, парни из Хайленда храбры и отчаянны, но даже если им в чем-то и повезет, то это будет кратковременная победа.
– Разве ты не понимаешь, что именно в войнах добывается слава мужей? А ты отговариваешь их от этого.
– Да, отговариваю. О женщина, ты даже не представляешь, сколько из этих клансменов полягут под английскими мечами. Сколько жен не дождутся своих мужей, сколько сестер – братьев, сколько матерей – сынов…
В его голосе звучала неподдельная печаль. Мойра стояла рядом, ночь была темной, и он не видел ее лица. Но слышал, как она судорожно вздохнула.
– Скажи мне, Хат, ты действительно сожалел бы, если бы пролилось столько крови горцев?
«Она что-то понимает», – догадался Дэвид, но ответил совершенно искренне:
– Клянусь христианской верой и спасением своей души, для меня весть о гибели кого-то из клана Мак-Ихе была бы не менее страшной и огорчительной, как и весть о чуме в этом краю. Поэтому я и стою на своем, уверяя, что, если они выступят на юг… многие уже никогда не вернутся.
Мойра ничего не ответила и пошла прочь. Но мысли о том, что сказал Хат, не оставляли ее, даже когда она устроилась на своем жалком ложе у слабо тлевшего очага. Она собиралась уснуть, но вскоре ее стали отвлекать стоны и всхлипы, доносившиеся из угла, где, как обычно, спаривались Ангус с женой. Это продолжалось довольно долго и, надо сказать, невольно возбуждало. В какой-то момент Мойра заметила, как со своего ложа поднялся Хемиш и вышел, резко откинув занавешивающую вход шкуру. Манго же преспокойно спал. А вот Хату, похоже, не было ни до чего дела – лежал тихо, как дремлющий кот: он вообще спал беззвучно. Однако когда немного погодя Ева несколько раз гортанно вскрикнула, прежде чем затихнуть, Дэвид приподнялся на своем ложе, стал взбивать изголовье. «А что, если бы сейчас он подошел ко мне?» – с невольным трепетом подумала Мойра. И ей вдруг снова припомнилось некогда приснившееся ей склоненное лицо Дэвида – в отсветах пламени, влажное и такое нежное…
Она услышала, как Ангус сказал жене:
– Не будем тянуть с женитьбой Хемиша до осени. Надо искать ему невесту в ближайшее время. Того и гляди, парень начнет к козам пристраиваться.
Если они живут в такой тесноте, то неудивительно, что Хемиш мается, слушая каждую ночь любовные стоны родных. Но большинство шотландцев так и живут – все вместе в одном продолговатом доме, и тут же загон для животных, куры, собаки. Она сама так жила на Хое. А потом… Но сейчас Мойре даже не верилось, что еще недавно у нее был отдельный покой с застекленным окошком и теплым камином с вытяжкой. Прошло около двух месяцев с тех пор, как она была важной особой, не знавшей тесноты и неудобств общего жилища. Помнила Мойра и о том, как на Скае она злилась, оказавшись в таких условиях, как сторонилась приютивших ее Макдональдов и отказывалась помогать им по хозяйству. Но тогда она только и жила надеждой, что ее вот-вот разыщет вождь Гектор Рой, увезет к себе и она опять будет его балованной девочкой, а в клане почитаемой госпожой, ни в чем не знающей нужды. Но время шло… и она по-прежнему вдали от своего покровителя-вождя… и как-то живет. Даже находит некое удовольствие в нынешнем своем существовании – ей интересно и весело. Откуда в ней такая перемена? Мойра опасалась признаться себе, что это потому, что рядом был Хат.
В любом случае в селении Мак-Ихе ее никто не видел мрачной или озлобленной. И если Ева звала гостью собирать лишайники на дальней стороне хребта, просила помочь засаливать в бадье грибы или мять коноплю, Мойра никогда не отказывалась. Хотя и Ева, и другие женщины вскоре поняли, что их гостья, собиравшаяся стать монахиней в Элгине, знатная особа, и обращались к ней не просто по имени, а всегда добавляли почтительное «мистрис».
– А ручки-то у тебя какие нежные, – заметила как-то Ева, любуясь тонкими запястьями и длинными пальцами Мойры. – Словно ты фейри, никогда не знавшая тягот и жившая в высоком замке.
«Как же ты близка к истине, голубушка», – думала про себя Мойра, но не спешила подтвердить догадку молодой супруги Ангуса.
Ева была довольно симпатичной молодой женщиной, но руки у нее и впрямь были грубыми – крупные, шершавые и покрасневшие от работы, а пальцы толстые и короткие, с широкими квадратными ногтями. Ева много трудилась, но часто и всегда охотно напевала во время работы. И неизменно была веселой.
– Когда на душе легко, весь мир с тобой в согласии, – беспечно говорила она. – И все благодаря тому, что со мной мой Ангус. О Пречистая Дева, раньше я и не знала, что можно кого-то так сильно любить! А ведь Мак-Ихе не так состоятельны, как Маккеи. И раньше я была куда богаче, когда жила со своим первым мужем. А вот счастья не было. И только с Ангусом я поняла, что жить в любви – это словно обрести крылья. Как у ангелов.
«Моя мать учила меня другому», – мрачно думала Мойра. Раньше она полностью следовала ее советам. Но теперь… теперь, вспоминая нравоучения Норы с острова Хой, она все больше понимала, что та была несчастной, озлобленной женщиной, чья жизнь не удалась. Возможно, Нора сама загнала себя в угол и поневоле оказалась в атмосфере вечного недовольства и раздражения. Уныние – один из смертных грехов, и Нора, ему подверженная, желала дочери добра на свой лад. И сейчас Мойра понимала, что ни за что не хотела бы повторить судьбу своей матери.
Но что ее ждет? Мойра переставала гадать о будущем, когда встречала Хата, который улыбался ей, приносил маленькие букетики цветов, помогал поднести ведро со свеженадоенным молоком или просто смотрел на нее и улыбался. А она вдруг замечала, что мир наполнен сиянием солнца, люди вокруг приветливы и дружелюбны, а у нее на душе хорошо и спокойно. А как же богатство? Роскошь? Удобства и почет, за какими она тосковала еще недавно? Теперь она не думала о них, однако и не торопила своего спутника в дорогу. Привыкшая взвешенно подходить ко всему и строить планы, Мойра сейчас словно застыла, наслаждаясь некой странной светлой радостью, которая поселилась в ее душе. И знала, что отчаянно не хочет, чтобы это ощущение проходило.
А еще ей нравилось общаться с Дэвидом, болтать с ним о всякой всячине, подшучивать, а то и огрызаться на его колкие шутки. Иногда она просто делала вид, будто не замечает его, хотя чувствовала, как он смотрит на нее своими яркими зелеными глазами. Правда, Хат не так уж часто смотрел на свою спутницу. Он много времени проводил с мужчинами Мак-Ихе, при этом, чем бы ни занимался Хат – объезжал коней Ангуса, соревновался в метании молота или плясал под звуки волынок, – он отличался особой удалью. Буквально за каких-то три-четыре дня он стал всеобщим любимцем в селении. Ангус даже ощутил нечто вроде зависти к ловкому чужаку.
– Вот когда придет с пастбищ мой младший брат Эррол, ты поймешь, что и среди Мак-Ихе есть ловкач, с которым тебе не справиться.
Ангус уже не впервые говорил о своем брате, но каждый раз одним упоминанием все и ограничивалось. Однако когда Эррол все же появился… он был в ужасном состоянии: избитый так, что лицо походило на один сплошной синяк, глаза заплыли, а туника висела лохмотьями. Он сильно прихрамывал и, когда говорил, сплевывал кровь с разбитых губ.
– Это были бешеные пастухи[11], – ответил он на расспросы о том, от кого пострадал. – Я не знаю, откуда они явились, но они угнали около дюжины бычков, а может, и больше… мне было недосуг сосчитать. И, клянусь духами этих мест, это была не только наша скотина, но и скот Маккеев.
– А где же ты был все это время? – рассердился Ангус.
Эррол лишь вскинул голову, чтобы посмотреть на брата из-под набрякших век.
– Думаю, мой вид должен тебе подсказать, где я прятался, брат. И учти, бешеных было около десятка. Лучше поставь свечу Деве Марии, что я вообще выжил после того, что они со мной сделали. Если бы я не свалился в лощину и меня не посчитали мертвым, я бы сейчас предстал перед святым Петром.
Ангус мрачно сказал, что им следует послать собак по следу, но Эррол заметил, что разбойники пришли на исходе ночи, и, пока он добирался сюда, уже давно взошло солнце, так что роса испарилась и след давно простыл. Однако он добавил, что готов поставить на заклад свою последнюю арфу, что бешеные пастухи погнали стадо за озеро Лох-Шин.
– К Мак-Мэтисонам, значит, к Сынам Медведя![12] – подскочил Ангус, приходя в ярость при одной мысли, что их ограбили разбойники из соседнего клана.
Эррол не был в этом уверен, но говорил, что воры наверняка попытаются сбыть животных в этом клане. В любом случае этим набегом Мак-Ихе был нанесен не только ущерб, но и кровное оскорбление, и надо было собираться в хэшип[13], чтобы отомстить и вернуть похищенное.
Дэвид все это время держался в стороне. Мойра, наблюдавшая за ним, в какой-то миг не удержалась, чтобы не съязвить:
– Думаю, ты доволен, что из-за этих коров Мак-Мэтисоны и Мак-Ихе могут начать войну. Ведь тогда и Маккеи вынуждены будут вступиться за свой септ. А разве не этого ты добиваешься – войны между кланами?
Дэвид хмуро посмотрел на женщину.
– Порой ты бываешь навязчива, как оса. Но что ты скажешь, женщина, если я сам отправлюсь с Мак-Ихе в хэшип и помогу им вернуть скотину?
Будто у него был иной выход! Будучи гостем Мак-Ихе, он был обязан помочь им, этого требовал закон благодарности за гостеприимство, и поступить иначе было бы просто позорно. К тому же Ангус Каррак надеялся на помощь искусно обращавшегося с клинком гостя и не скрывал этого.
Ангус тут же стал собирать своих клансменов, действуя с присущей ему живостью и решительностью. И часа не прошло, как мужчины Мак-Ихе вооружились и, закинув на спины свои круглые щиты, собрались у дома Ангуса, готовые отправиться в погоню за угонщиками. Женщины тоже пришли, многие были печальны, крестили своих мужчин, делали старинные охранительные знаки, но ни одна не смела заплакать. Все понимали, что их мужчин ждет опасное дело, но иначе они не могут поступить. В селении оставались лишь старики да разгневанный Хемиш: отец сказал, что сын еще не совсем оправился от ранения и он оставляет его за главного. Но даже такое назначение не остудило гнев юноши. Он со злостью пнул своего брата Манго, который просто сиял в предвкушении хэшипа, и воскликнул:
– Будь ты не столь неловкий стрелок… это я, а не ты, щенок, сейчас бы опоясался палашом и пошел на врагов!
Мужчины не стали тянуть с прощанием и сразу направились в сторону прохода между холмами, откуда вела дорога к озеру Лох-Шин.
Когда Дэвид уже двинулся вслед за ними, Мойра окликнула его:
– Дэвид!
Он словно споткнулся. Мойра впервые за все это время назвала его по имени!
Повернувшись, он смотрел, как она приближается.
– Я знаю, какой ты плут, Дэвид, – не поднимая глаз, произнесла молодая женщина. – И все же я буду молиться за тебя. Да хранит тебя Господь и приведет обратно живым и невредимым, – добавила она, медленно перекрестив его.
– Хорошо, я вернусь, – ответил он довольно сухо, хотя его кошачьи глаза как-то странно блестели.
Потом он ушел.