В комнатушке размером в две квадратные сажени я разместилась с небывалым комфортом, правым боком прижимаясь к черенку от сломанной метлы, а левым – к садовой тачке. Господи, ну на кой черт музею нужна садовая тачка? Конечно, может быть, они на ней перевозят редкие экспонаты? Статуи, к примеру. Кстати, одна такая, с отломанной рукой, прямо сейчас холодила мне спину мраморным бедром.
В темноте заскреблись мыши, где-то резко щелкнула ловушка, раздался сдавленный писк. Я шмыгнула носом, поежилась от холода и попыталась завернуться в короткий тонкий плащ. Отчего в этих чертовых музеях такие сквозняки? Я почти жалела, что согласилась на эту аферу. Были дела и поважнее, но отчего-то я уступила терзавшему меня оскорбленному самолюбию и полезла в Королевский музей изящных Искусств.
Когда две недели назад Арсений прислал своего облезлого почтового голубя с коротенькой записочкой: «Паук Тоболевский выставил последнего Астиафанта», я хохотала как сумасшедшая. Колдун знал, чем меня привлечь! Ваза действительно являлась последним творением великого гончара, просто первые две я расколотила собственными рученьками. Когда пыталась украсть.
Где-то далеко ухнули городские часы. Их мерный звон едва доносился до забытого чуланчика, спрятанного за скелетом дракона и расписным гробом северного колдуна. Внутренне я собралась и стала считать удары, ровно в двенадцать музейный служка-маг зажжет магические лучи, а охрана уберется в подсобку коротать ночь. Я прислушивалась к каждому шороху, к каждому далекому угасающему шагу. Пора.
Я бесшумно приоткрыла дверь, снаружи представлявшую собой огромный портрет заморской принцессы, похожей на мартышку, и осторожно выбралась из укрытия. В большом пустом зале стоял лютый холод, все пространство пересекали ярко-зеленые лучи охранного заклятия, переплетающиеся самым причудливым образом и образующие подвижную паутину. Над полом тянулась чистая полоска, не тронутая колдовством, высотой в аршин.
Не густо.
Я опустилась, прижимаясь спиной к стене, а потом осторожно легла на холодный мрамор. Ползти, вжимаясь в ледяной пол, и бояться поднять башку, чтобы осмотреться, насколько далеко продвинулся, удовольствие небольшое. Прямо перед моим носом прошмыгнула крыса.
Черт! Есть же в этом музее штатный маг! Отчего бы не поручить ему поставить заклинание против грызунов?
Перебирая крошечными лапками, по моим ногам пробежала еще одна хвостатая тварь.
Прелесть, ей-богу!
Я перебралась в галерею Первопрестольной семьи. Их лошадиные лица грозно и недовольно таращились на меня с темных мрачных стен. Все-таки нынешний король Петр XIII не зря приказал называть себя Распрекрасным – по сравнению с остальными родственниками он обладал ангельской внешностью.
Лучи охранного заклятия в этом зале роились особенно густо, опускаясь еще ниже к полу. Неужели музейный чародей считает, что в этом здании самое ценное – это портреты королевского семейства? Я вжалась в пол и вершок за вершком продвигалась в Зал Гончарного Дела.
Как вообще шедевр великого Астиафанта посмели назвать «предметом гончарного дела»?
Здесь лучей было меньше, они грубо перекрещивались в пространстве, не затрудняя движения между стойками экспонатов. Одним рывком я поднялась на ноги и остановилась ровно в четверти вершка от магической линии, воняющей жасмином. Сердце вмиг подскочило к горлу. Пришлось затаиться и перевести дыхание. Один неудачный разворот, и весь музей заполнится визгливым воем заклятия, и тогда меня поймают. Точно поймают – с этим чертовым Астиафантом я каждый раз едва не попадалась.
А он блистал под стеклянным колпаком на своем высоком постаменте, холодный и неприступный. На стройном глиняном теле кое-где потрескалась белая эмаль, тонкий зеленоватый рисунок нежно обнимал изящную шею. Он, мой!
Осторожно, чтобы не задеть лучи, я достала из напоясной сумки призму с заклинанием и глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь предвкушения. Сейчас я дотронусь до стеклянного колпака, потом сосчитаю до четырех и разобью заклинание. Надо быть спокойной, ведь Арсений никогда не подводил. Его призмы, как городские часы, работают точно и безотказно.
Только я потянулась к стеклянному колпаку, как услышала грубый простуженный голос:
– Руки, дамочка!
В спину в районе поясницы уткнулось острие меча, потом медленно опустилось до крестца, вернулось обратно. Я замерла на месте и медленно подняла руки, зажимая в ладони призму.
– Повернись!
Я стала поворачиваться лицом к незнакомцу.
– Медленнее! Осторожно, лучи заденешь!
Значит, не страж. Тогда какого рожна?!
– Ты кто? – Я уставилась в незнакомое лицо, обветренное, заросшее многодневной щетиной. Глаза маленькие, черные, немигающие. Взгляд колючий и злой. От крыльев носа до уголков рта опускались глубокие складки. Мужчина был не местный, торусских «умельцев» я знала как облупленных.
– Неважно, – прохрипел он.
– Тебе Астиафант нужен? – Я попыталась прикинуть, как бы половчее ускользнуть от приставленного к животу легкого меча.
– Кто такой Астиафант? – вроде как изумился он, на секунду маленькие глазки покруглели.
В этот момент я резво отпрыгнула назад, уже доставая нож, и налетела на постамент. Неизвестный от неожиданности шарахнулся в сторону, длинный плащ взметнулся в воздухе и полоснул по тонкой зеленоватой линии. Раздался оглушительный вой охранного заклятия, но даже через него я услышала, как звякнуло о мраморный пол хрупкое тело Астиафанта. Я метнула взгляд в сторону вазы, которая уже распалась на сотни крошечных кусочков, усеяв белой крошкой половину зала. Почти зачарованно я смотрела на них, пытаясь подавить идиотскую улыбку, и не могла поверить собственным глазам. Этот точно был последним!
К действительности меня вернул угрожающий топот тяжелых стражьих сапог. Не обращая внимания на ошалевшего от жуткого шума незнакомца, я кинулась к дверям, где уже стоял штатный маг, совсем мальчишка, с вытянувшимся и бледным от испуга лицом. За ним в помещение ворвался десяток охранников с приготовленными призмами заклинаний и оголенными мечами.
«Попалась!» – почти испуганно подумала я, роняя на пол призму.
Осень в этом году пришла незаметно, как-то враз, будто солнце устало греть, и земля стала быстро стареть без его тепла. Деревья расцвели немыслимым ярким букетом, и Торусу затопил золотой листопад. Сусальные купола Первостепенного храма одиноко блестели на фоне нежно-голубого неба в свете остывающего солнца.
Я отвернулась от крохотного тюремного окошка и облокотилась на холодную влажную стену. Полусгнившая лавка подо мной пошатнулась, готовая в любую минуту развалиться на дощечки. Толстую решетку камеры окутывал зеленоватый слой магического разряда. Дотронешься, и так тряхнет, что мало не покажется.
От приторного аромата колдовства меня тошнило, я пыталась дышать в порванный рукав (вот ведь музейные надсмотрщики! Я даже не вырывалась, когда меня схватили, а одежду все равно попортили!), но рубаха уже пропиталась тюремной сыростью. Отчего здесь магия не пахнет жасмином, а воняет, даже дурно делается!
Когда придет Арсений, будь он неладен?!
Наступил вечер. Солнце садилось, и последние лучи льнули в окошко, раскрашивая каменный пол клетчатым узором. По коридору туда-сюда шастал охранник, печатая шаг тяжелыми сапогами. Он изредка кидал в мою сторону сальные взгляды и глумливо улыбался. Подозреваю, будь его воля, давно бы забрался ко мне в камеру, да жаль, без штатного мага не мог решетку отпереть.
Арсений меня спасать не торопился.
Я ни минуты не сомневалась, что уже к вечеру выберусь отсюда. Арсений мой друг, мой наставник, в конце концов, большой человек в Магическом пределе при дворе и вряд ли оставит меня в беде.
Или оставит?
Отчего-то с каждым часом, проведенным в холодном подземелье, уверенности у меня убавлялось. К сумеркам и вовсе накатила такая тревога, что захотелось завыть волком и покусать шута-охранника.
– Эй, убогая! – крикнул он с подленькой ухмылочкой. – К тебе гости пожаловали!
Как только я увидела грузную фигуру, завернутую в грубую монашескую рясу, то соскочила со скамьи и кинулась к решетке. Арсений отчего-то обожал представлять себя святошей, хотя с таким магическим потенциалом его бы близко не подпустили к алтарю. Испокон века магия и вера – лютые враги, хотя первыми ведьмаками были именно монахи. Кстати, нашего Распрекрасного пару лет назад предали анафеме за Магический предел у себя под боком.
Арсений, между тем, вошел в камеру, осмотрелся, покачал патлатой башкой, погладил длинную бороду и уставился на меня тяжелым немигающим взглядом. В моей душе шевельнулась змейка страха, что-то шло не так. Колдун вел себя очень, очень странно.
– Оставь нас, сын мой! – трубным голосом приказал он. Охранник моментально исчез, боясь ослушаться приказа правой руки первого мага Окского королевства. Когда смолкли торопливые шаги, Арсений кивнул:
– Ты как?
Я пожала плечами, помолчала, а потом задала главный мучивший меня вопрос:
– Ты когда вытащишь меня отсюда?
Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, напряжение росло и уже грозовым облаком нависало над нами. Арсений поспешно отвел взгляд, нахмурился, словно тянул время:
– Я не могу.
– Что?! – Я даже не вскрикнула – взвизгнула, поперхнувшись собственной слюной. – О чем ты говоришь, колдун? – прохрипела я через приступ кашля. – Что значит ты не можешь?! Ты, едва ли не главный человек этого чертова королевства, и не можешь?! Это смешно, – я почувствовала, как на глаза навернулись слезы, – ей-богу, смешно! – От отчаяния я схватилась за голову.
– Стражий предел хочет расправы, – буркнул он в бороду. – Наташа, я отношусь к тебе, как дочери, – начал он почти торжественно.
– Что же ты не отнесешься ко мне действительно как к дочери и не вытащишь отсюда?! – снова заорала я, перебивая его.
Последовавшая за этим пощечина оглушила и отбросила меня на пол. Я лежала на холодных камнях и пыталась прийти в себя, перед глазами равномерно плыли желтые круги, в ушах стоял отвратительный звон.
– Девчонка! – прошипел он. – Я не буду рисковать всем ради глупой воровки, попавшейся на самом простом деле!
Сил подняться не было, я повернула голову и бросила на Арсения яростный взгляд:
– Послушай ты, колдун, когда меня будут судить, я все выложу! Слышишь? Ты пойдешь на дно вместе со мной, крыса, бегущая с корабля!
Тут Арсений оскалился, и его лощеное лицо с расчесанной, напомаженной бородой стало действительно похоже на звериную морду.
– Может, я и крыса, – он наклонился ко мне, намотал косу на кулак, – но, заметь, я свободная крыса! – и прошипел прямо в лицо, потом брезгливо отпустил мои волосы и величественно вышел из камеры.
Я вскочила и бросилась к решеткам. Раздался щелчок, и прутья покрылись магическим разрядом. Меня едва не тряхнуло, я шарахнулась назад, но руку все равно слегка обожгло.
– Арсений! – крикнула я ему в спину. Колдун на секунду остановился. – Почему?
Он не ответил, он просто ушел.
От злости я плюнула ему вслед и мысленно прокляла. Сама упала на шаткую лавку и судорожно всхлипнула. Боже мой, даже моя мамаша говорила: связываться с магом – все равно что носить гадюку за пазухой!
Предательство Арсения меня подломило. Мы работали в паре с колдуном долгих пять лет. Он давал задания, я их выполняла. Простой налаженный механизм, в котором соскочила какая-то пружинка, и все сломалось. Колдун повернулся спиной, оставив меня наедине с бедой, а я считала его другом. Единственным другом.
За ночь я не сомкнула глаз. В голове крутилась тревожная мысль, не дающая покоя и мучившая меня. Я пыталась вспомнить, понять, осознать догадку, но она ускользала легкой тенью, оставляя после себя странное горьковатое послевкусие. Изредка по коридору проходил стражник, ударял по решеткам мечом, извлекая из них сноп магических искр. В их отсветах его лицо казалось уродливой маской.
Я поняла внезапно, даже в жар бросило. Все складывалось слишком просто и легко! Арсений дал план музея. Он объяснил, где можно там спрятаться. Он же сотворил призмы заклятий. Неработающие призмы! Заклинание рассыпалось, но вой охраны продолжал оглушать, его снял только штатный музейный маг! Боже мой, как я сразу не почувствовала подвоха?!
Тихо застонав от бессилия и злости на саму себя, я схватилась за голову. Это ж надо! Попросить защиты у человека, изначально спланировавшего мой арест!
Под утро меня сморил тяжелый липкий сон. Неожиданно с решетки убрали разряд, и по железным прутьям стукнул половник. Я вздрогнула и открыла глаза.
– Откушайте, мамзель! – растянул губы в притворной улыбке давешний надзиратель, и через прутья пропихнул на пол плошку с куском хлеба.
Дрожа от холода, я поднялась, схватила миску и с омерзением посмотрела на ломоть заплесневелого хлеба, плавающий в жидкой похлебке. Для новичков ложка в этом заведении не полагалась. Я втянула носом дымок, идущий от варева: пахло рыбой, протухшей дней семь назад. Желудок моментально прекратил урчать, и голод отступил.
Через некоторое время есть захотелось пуще прежнего. Только я решилась отведать остывшего тюремного лакомства, как перед камерой появился уже знакомый охранник:
– Выходи!
Устало оглядев стража, я неохотно поднялась и только тогда заметила поблескивающие в скудном свете диметриловые наручники в его руках. Это открытие заставило меня отступить на шаг. Диметрил перекрывал любое проявление магии. Ведьмакам от них совсем худо становится, но и нам «яснооким» – тем, кто только видит колдовство, – удовольствие от этого камня небольшое.
Как только наручники сомкнулись на запястьях, вокруг перестало пахнуть жасмином, меня накрыла непередаваемая вонь отхожего места. В коридор я выскочила по собственной воле, даже радуясь в глубине души легкому тычку потной пятерни.
Как оказалось, моему «старому знакомому» из музея пришлось хуже. Разбитое лицо превратилось в смесь из кровоподтеков и синяков, да и на ногах он держался с видимым трудом. Плечистый охранник подтолкнул его, и обессиленный мужчина едва не плюхнулся на пол. «Да здравствует справедливость!» – подумала я со злорадным удовлетворением. Мерзавца, из-за которого я попала в такое ужасное положение, было ничуть не жаль. Более того, мне хотелось самой подойти и садануть его под дых, да побольнее! Мужчина словно услышал мои мысли и бросил в мою сторону такой свирепый взгляд, что я не смогла сдержать злой улыбки.
Мы петляли по бесконечным коридорам тюремной крепости. Отовсюду доносились стоны, здесь в холодных каменных мешках годами гнили забытые и правосудием, и родственниками заключенные. Я старалась смотреть себе под ноги и глотать воздух ртом, чтобы не чувствовать отвратительного смрада.
– Они бесы! Помоги! – вдруг раздался сдавленный всхлип, кто-то схватил меня за порванный рукав. Я с ужасом шарахнулась в сторону, вырываясь, потом с отвращением глянула в камеру на заключенного. Он, полубезумный, держался за железные прутья, будто их не покрывал разряд. – Помоги! – выкрикнул он.
Охранник ударил по решетке мечом, посыпались искры, лезвие потемнело. Заключенный отскочил назад и закричал:
– Они держат моего дракона в подвале королевского дворца, они убьют его! Я не хочу умирать!
Надзиратель схватил меня за шкирку и толкнул вперед, чтобы я не останавливалась. Сердце продолжало выстукивать барабанную дробь. Какого черта?! Какие драконы?! Не собираюсь я никому помогать и следующие тридцать лет жизни намерена прятаться от стражей после побега из медных рудников под Тульяндией!
– Хранитель, мать вашу! – прошипел охранник сквозь зубы. – Слышишь, он себя Хранителем дракона зовет! А знаешь, что этот чокнутый сказал вчера? – хрипло хохотнув, обратился он ко второму стражу, тот что-то нечленораздельно промычал. – Что меня растерзают драконы, когда вернутся! Слышь, драконы! Да этих тварей всех давно истребили!
– Знамо дело, – трубно подтвердил второй. – Эй, ты, пошевеливайся! – Раздался глухой удар и сдавленный стон «старого знакомого», а я буквально расплылась в улыбке от удовольствия. Всегда приятно, когда бьют твоего недруга.
Мы поднялись по длинной каменной лестнице и оказались в темной комнатке. После холода подземелья здесь было намного теплее. Створка единственного плохо закрытого окна скрипела от сквозняка. Через мутные разводы на стекле просвечивалось серое нахмуренное небо. Богатая деревянная дверь из мореного дуба казалась там чужеродным телом.
– Идем! – охранник подтолкнул меня к двери.
Огромный судейский зал, заполненный народом, подавлял своим величием и строгостью. В центре высились мраморные колонны, по всему периметру у стен застыли мрачные охранники, каждый на своем маленьком наделе, в отведенном ему уголке. Узкие окна закрывали бархатные пыльные портьеры. Над высокой кафедрой, где заседали судьи в напудренных париках, красовалась разноцветная мозаика, изображающая девицу с весами, лицом своим отдаленно походящую на ныне покойную мамашу Петра Распрекрасного, Элизавету Серпуховскую. На длинных скамьях шумели завсегдатаи мелких разбирательств, представляющие суд бесплатным развлечением, неким бесконечным спектаклем с постоянно меняющимися действующими лицами. Нас провели к трибуне, избитый «старый знакомый» буквально лег на стойку, низко опустив голову на руки, и я заметила, что диметриловые наручники выжгли кожу на его запястьях.
Так он маг?
Я посмотрела на мужчину со всевозрастающим интересом. Он с трудом приподнял голову и обвел судей, вольготно развалившихся в глубоких креслах напротив нас, каким-то затуманенным взором. Семь морщинистых стариков с презрительными взглядами и непомерным чувством собственной значимости.
От царящей атмосферы я было запаниковала, но тут же взяла себя в руки. В конце концов, ваза стоимостью не больше 90 золотых не может привести к большому сроку. Пред нами появился юнец в криво нахлобученном парике. Мальчишка сильно волновался, зажимал в руках потрепанную бумажку и смотрел на меня почти виновато. Я возликовала: с таким обвинителем, возможно, мне дадут всего пару лет исправительных работ! Условно, к примеру.
– Тихо! – раздался монотонный голос, повторявший эти слова тысячи раз. – Суд начинается!
В один момент гомон прекратился, и в зале повисла грозная тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками зевак.
– Слушается дело Натальи Москвиной, – начал все тот же монотонный голос, – и… – голос запнулся. Похоже, даже суд не знал, что за птица стоит рядом со мной.
– Обвиняемый, представьтесь, – потребовал один из судей, пытаясь замять неловкость.
– Николай Савков, – хрипло отозвался обвиняемый и едва не рухнул на пол без чувств.
– …и Николая Савкова, – уже веселее поведал обладатель голоса.
– Обвинитель, приступайте, – снова кивнул судья, и с его парика посыпалась кукурузная мука.
– Н-н-наталья Москвина об-об-обвиняется в убийстве, – я поперхнулась от возмущения, – то есть в к-к-краже… в краже в-ва-вазы… А-а-астиафанта… да. – Паренек разволновался, отчего заикание стало особенно заметным, и совсем сник. Густо краснея, он бросил на меня жалобный взгляд, будто умоляя обвинить саму себя.
– Виселица! – вдруг произнес главный судья без вступлений, недослушав пламенную речь паренька. Мы с обвинителем одновременно моргнули.
Мне показалось? Я ослышалась? Что значит «виселица»? Это такой судейский юмор? Теперь мне стало действительно страшно, я лихорадочно теребила свою длинную, почти до колен, светлую косу, и уже сама жалобно смотрела на ошарашенного обвинителя. Тот никак не мог понять, что же произошло на самом деле.
Судья взял в руки молоток:
– … и этого, – он ткнул в сторону Николая, – повесить!
Казалось, Савков даже не обратил внимания, что его только что приговорили к смертной казни. Он с трудом повернулся ко мне и как-то нехорошо усмехнулся, зло.
После громкого удара судейского молотка ошеломленный зал загудел как пчелиный рой, обсуждая невиданное решение. Потом этот суд войдет в анналы истории как самый быстрый и жестокий за все время существования Окского королевства.
Закрытая, без единого окошка карета, опечатанная сильнейшей магией, тряслась на кочках и колдобинах. Я крепко вцепилась в деревянную лавку и через темноту пыталась рассмотреть сидящего напротив мужчину. Он закрыл глаза и прислонился к тонкой стенке кареты, грудь его тяжело вздымалась. Похоже, диметрил доставлял ему настоящее страдание. «Так тебе и надо!» – подумала я, но как-то вяло, уже не радуясь отвратительному состоянию новоявленного недруга.
Извне доносился шум улиц, чьи-то визгливые голоса кричали: «Смотри, смертников везут!» Потом все стихло, колеса перестали выстукивать по брусчатке чечетку, и карета пошла плавно, словно по грунтовой дороге. В щелочку через дверь пробивалась тоненькая полоска света и струйка чистого прохладного воздуха. Николай застонал и заерзал на лавке.
– Больно? – тихо спросила я, сама удивляясь участию, просквозившему в голосе.
– Нормально, – прохрипел он. – С чего вдруг озаботилась?
Я пожала плечами и замолчала, потом вовсе отвернулась.
Отчего-то представилась моя ничем не прошибаемая мамашка. Ей придут вести о моей кончине, и она нарядится в узкое черное платье, подчеркивающее каждый изгиб еще стройного тела, и, прикладывая к сухим глазам шелковый платочек, будет повторять знакомым: «Несчастную девочку убило наше правосудие, как, впрочем, и Игоряшку!» Потом она еще несколько дней поиграет на сочувствующую публику, снимет траурную вуаль и забудет, что у нее когда-то была дочь.
Когда четвертовали отца, она вела себя именно так.
– Тебе страшно, Наталья Москвина? – вдруг прохрипел Савков.
– Нет, – отозвалась я.
Фальшиво, да и наплевать! В конце концов, именно из-за Николая – как его там? – Савкова меня сейчас повесят!
Честно говоря, я уже была чуть жива от накатывающего волнами страха. Моменты леденящего ужаса перемежались с таким же ледяным спокойствием. И не верилось. Не верилось, что через каких-то полчаса я перестану чувствовать, говорить, думать. Еще меня мучил вопрос: это больно, когда веревка затягивается на шее, перекрывая дыхание?
– Умирать всегда страшно, так ведь, Наталья Москвина? – продолжал он измываться.
– Не знаю, не пробовала. – Я замолчала и неожиданно для себя ужасно разозлилась. – Послушай, что ты от меня хочешь?! Позволь напомнить, милсдарь, ты тоже будешь висеть, вывалив язык! Кстати, – добавила я, успокоившись и стараясь не замечать его ироничного хмыка, – мужики разлагаются быстрее женщин, а все оттого, что вы…
Карета остановилась так резко, что я слетела с лавки, ткнулась лицом в колени Савкова и тут же отскочила, как от чумного. Дверь открылась, от яркого дневного света потемнело в глазах.
– Выходите, – приказал охранник, схватил меня за шкирку немытой ручищей и одним рывком выволок на свежий воздух. Не подумайте обо мне превратно, наверное, смертники не должны зацикливаться на таких вещах, но отчего-то меня одолела брезгливость, когда эта лапа схватила меня за ворот.
Снаружи меня ожидало престранное открытие: мы оказались на лесной заброшенной дороге, ведущей к затопленным угольным шахтам. Вокруг бледнели тонкие стволы молодых ярко-желтых березок, за ними высился старый еловый лес. Рядом с нашей каретой стояла другая, серая, незаметная, с четверкой лошадей, спокойно жующих пожухлую траву. Невдалеке маячила конная стража, высматривающая нежелательных соглядатаев. Савков между тем, скользнув по высокой ступеньке, вывалился на землю, потом тяжело поднялся на ноги. Никто и не думал ему помогать.
Я ничего не понимала, но, похоже, казнь откладывалась на некоторое время. Это хорошая или плохая новость?
Один из охранников, тот, с грязными ручищами, открыл дверцу серого экипажа и прикрикнул:
– Залезайте!
Мы с Николаем поспешно забрались в темное нутро, раздался крик возницы, и карета тронулась. В углу мягкого, обитого бархатом сиденья развалился худощавый господин с бледным чахоточным лицом и черными тоненькими стрелочками-усиками над губой. Незнакомец рассматривал проплывающий за окном пейзаж и, казалось, не обращал на нас никакого внимания.
Я перестала понимать происходящее и сама себе казалась легким перышком, по велению ветра порхающим из стороны в сторону.
– У меня предложение к тебе, – вдруг произнес господин, впрочем, даже не повернув головы.
Я насторожилась.
– Мы подарим тебе жизнь в обмен на некий предмет.
Сердце подскочило к горлу, потом метнулось в пятки. Это значит, я могу поменять нечто, что у меня есть, на собственную жизнь? Перед глазами все поплыло.
– Что за предмет? – от волнения голос осип. Я кашлянула и попыталась убрать с лица идиотскую радостную улыбку.
– Ловец Душ, – отозвался он.
«Что он сказал?»
Я выждала ровно две секунды и все-таки захохотала от бессилия. Хххосподи! Ловец Душ! Этот парень – совершенно свихнувшийся тип! Я задыхалась, вытирала слезы, стараясь не замечать злобных взглядов Савкова, пыталась проглотить смех, но хохот все равно вырывался наружу. Незнакомец повернулся к нам всем телом, стрелочки усов презабавно взметнулись вверх, вызвав во мне лишь новый приступ веселья.
Когда-то давно, в другой жизни, я училась в институте благородных девиц, говорила на трех языках, недурно играла гаммы на рояле и слушала на ночь сказки о великолепных принцах, защищающих своих любимых. Прекрасные юноши побеждали драконов, подчиняя их своей воле с помощью старинного заклинания – Ловца Душ. Я мечтала, что и в мою жизнь придет красавец, победит для меня дракона и жарко поцелует, а когда позже училась выживать в жестокой действительности, то узнала простые истины: все принцы, даже самые прекрасные, отменные козлы, прости, Господи, мою душу, а драконов истребили лет триста назад.
Сумасшедшим лучше подыгрывать. Я глубоко вздохнула, смех клокотал в горле:
– Вы имеете в виду тот самый Ловец Душ? – Я интимно наклонилась к незнакомцу и игриво подмигнула. – Тот, что спрятан в замке Мальи у ведьм?
Вот ведь философский вопрос: отчего в жизни никто никогда не находил замка Мальи? Некоторые энтузиасты, конечно, поверив в книжные небылицы, снаряжали целые походы для его поисков, некоторые потом защищали диссертации на такой благословенной теме. Ведьмы Мальи, кажется, перерождались из ведьм-утопленниц-самоубийц и получали в дар от древнего языческого бога страшную колдовскую силу. Нет, ну признайтесь мне честно, вы часто видели ведьм, готовых покончить с собой, сиганув с камнем на шее в какой-нибудь симпатичный омут? Я тоже. Ведьмы неплохо живут на деревенских харчах, перед ними преклоняются, их боятся, уважают. Что еще в жизни надо?
Незнакомцу, в отличие от меня, было не смешно, он смерил меня холодным взглядом:
– Я могу продолжить?
Я ухмыльнулась и кивнула.
– Замок находится между Заокской стороной и Тульяндией. Наш человек проводит тебя до Гиблых болот у деревни Зеленые Дубки. Когда ты выкрадешь Ловец и передашь его нашему человеку, ты станешь свободна. Я выражаюсь понятно? Ты заклинание – мы тебе жизнь.
– А он? – Я кивнула на Савкова, решив проявить небывалую щедрость в раздаче пряников. Пировать так пировать. Жить – так всем миром. – Ему смертную казнь никто не отменял.
Незнакомец молчал, похоже, в его четко разработанный план никак не вписывался приблудный маг, измученный диметриловыми наручниками.
– И еще, – я с наслаждением вытянула ноги, наступив грязным сапогом на дорогие туфли чокнутого, – я хочу расписку!
– К…к…какую расписку? – Похоже, незнакомого благодетеля наконец пробрало.
– Простую расписку, – пожала я плечами и попыталась почесать запястье, зудящее от наручника, – я, такой-то такой-то, даю расписку Наталье Игоревне Москвиной и Николаю… – Я бросила на Савкова вопросительный взгляд.
– Евстигнеевичу, – подсказал тот машинально.
– Именно, – продолжила я, – Николаю Евстигнеевичу Носкову, о, простите, Савкову, в том, что как только они найдут несуществующий предмет в сказочном замке, то сразу окажутся на свободе! Второе октября сего года и подпись.
– Я с тобой не шутки шутить приехал, – произнес незнакомец тихо и четко, аж мурашки побежали по спине, – если тебя вечером не окажется в Салатопке, то будем считать наш контракт недействительным. Ты можешь попытаться бежать, прихватив за шкирку своего мага, но вас схватят уже назавтра, и, клянусь, вы будете умолять повесить вас.
Карета остановилась, дверь моментально открылась, и в проеме появилось хмурое лицо давешнего стража. Незнакомец протянул мне жиденький кошель, а потом мы с Савковым вылезли у той же угольной шахты. С нас сняли наручники, Николай моментально выпрямился и повел плечами. У меня горели запястья. От нахлынувшей враз магии загудела голова, но как же было приятно вновь почувствовать ворожбу и увидать над черной тюремной каретой светящийся шар охранного заклятия, распространяющий нежный жасминовый аромат! Стражи оставили нам двух лошадей и поспешили обратно в город, а мы продолжали стоять на лесной дороге, пытаясь прийти в себя от потрясений последних суток.
Первым делом я заглянула в кошель и выудила оттуда пять медяков и один золотой.
– Не густо! – пробормотала я, пряча богатство обратно.
Так, теперь в Торусь! Сначала разберусь с Арсением, а потом пущусь в бега. Серпуховичи с Окией давно на ножах, поэтому там я смогу переждать некоторое время.
Мы выехали из леса на большой тракт, ведущий к Торуси. Вдалеке высились белокаменные городские стены. Под мелким дождиком уныло мокли позолоченные купола Первостепенного храма – огромного уродца, возведенного на месте городских ворот, со сквозным входом-выходом. Все лики святых угодников в нем как один напоминали лошадиную физиономию фанатичного и богобоязненного Петра XII, отца Распрекрасного. В храм поместили мощи Святого Потапа – основателя города, и у стражей появилась богоугодная причина, чтобы сдирать «пожертвования» за въезд.
К городу тянулся бесконечный поток карет, повозок и пеших. Рядом с нами по размытой дождем обочине, давно превратившейся в грязное месиво, проковыляло семейство погорельцев со всем оставшимся скарбом и целым выводком малых детей. Молнией пролетела легкая двуколка, разбрызгивая грязь, лишь в воздухе развевалась ярко-синяя лента озорной наездницы.
Налетел холодный ветер, тонкие деревца у дороги нагнули желтые макушки, по большим лужам пробежала рябь. Моя длинная коса словно змея обернулась вокруг тела.
Я оглянулась назад, посмотрела на уходящий до самого горизонта путь. Вдалеке виднелся подмытый постоянными дождями указатель – там был поворот на Салатопку. Я как сейчас представила себе узкую уродливую дорогу с глубокими колеями, заполненными до краев мутной темной водой.
– Ты куда собралась? – прохрипел Савков, увидав, что я поворачиваю к городу.
– В Торусь, – отозвалась я. – У меня там остались кое-какие делишки.
Достать Арсения, плюнуть ему в лощеную физиономию и по возможности забрать из Торусского банка свои деньги, накопленные за пять лет.
– Мы должны быть к вечеру в Салатопке, – крикнул Николай мне в спину, когда я уже ехала рядом с нагруженной картофелем подводой.
– Кто сказал? – Я, полная иронии, обернулась к нему. Синяки на лице колдуна стали практически фиолетовыми. Лошадка, почувствовав слабину, вильнула. Раздался скрежет и громкий крик:
– Куда прешь, убогая?!
Я резко развернулась, подвода уже накренилась, и мешки посыпались в грязь, завалив половину дороги. Моя лошадь шарахнулась в сторону, с визгом разбежались пешие. Кучер богатой кареты резко дернул вожжи, кони раздраженно заржали, а первый рысак попытался встать на дыбы. Какой-то старик замахнулся клюкой на мою совсем растерявшуюся кобылку, та дернулась в сторону, снова налетев на подводу.
– Черт! – разозлилась я, со всей силы натягивая поводья.
Вдалеке замелькали зеленые плащи стражей, привлеченных затором на дороге. Я резко развернулась:
– Поехали!
Торусь сутки подождет.
Мы спокойно, стараясь больше не привлекать внимания, последовали к повороту на Салатопку. Савков долго молчал, но все-таки хмыкнул:
– Ты похожа на глупую институтку.
– А я и есть глупая институтка, – огрызнулась я, – меня, так сказать, из естественной среды за шкирку выволокли.
Перед глазами проплыла картина. Высокая мамина фигура в красивом платье, ссутулившийся брат, монахиня с испуганным лицом, собирающая мои вещи в большой дорожный сундук. Только потом я узнала, что в этот день четвертовали отца за попытку переворота в стране. Бунтарь, елки-палки… Мог ли он представить, что станет с нами, если он погибнет? Брата отправили в монастырь, а мать вернулась в свой великосветский салон вздыхать о гибели мужа-героя!
Большие буквы на потрескавшемся указателе гласили: «До Салатопки 15 верст». Мы аккуратно съехали по крутому спуску. На разбухшей дороге по самые оси увязла телега. Вокруг нее охал бородатый мужичок, подгонял хлыстом ленивого мерина. Наши лошади неохотно шагали по распутице, высоко поднимая ноги, и, стоило зазеваться, старались свернуть на пропитавшееся водой поле. Посреди дороги чернела застрявшая и, очевидно, брошенная хозяевами карета, ее открытая дверца жалобно и одиноко скрипела на ветру.
От постоянно накрапывавшего дождика мой плащ окончательно промок, и я тряслась, как осенний лист.
– Эй, Носков! – позвала я обогнавшего меня Николая.
– Савков, – прохрипел он.
– Савков, скажи, какого рожна ты в музее оказался?
Мужчина молчал, но я заметила, как напряглась его спина.
– Тебе ведь не ваза нужна была, так? Что ты там искал? – Я понукнула лошадь и поравнялась с ним. Лицо Николая оставалось непроницаемым, маленькие темные глазки, не отрываясь, рассматривали грязную жижу под лошадиными копытами. – Неважно, – продолжала я монолог, даже не надеясь, что он слышит меня, – я завтра же уеду в Торусь.
Савков так резко повернулся ко мне, что от неожиданности я вздрогнула.
– Ты не поняла, что сказал тот человек? Мы должны встретиться в Салатопке с проводником, иначе нам конец.
– Хорошо, вот и встречайся на здоровье, раз так вдохновился поиском не существующих в природе объектов, – стараясь не улыбаться слишком широко и рассматривая серую дорожную даль, кивнула я.
– Замок Мальи существует, – вдруг просипел он проникновенно.
Я расплылась в издевательской улыбке:
– Да что ты?
Савков замолчал, продолжая хмуриться.
Совершенно точно, он что-то знал! В голове уже сложилась веселенькая картинка, я могла дать руку на отсечение, что абсолютно точная. Меня подставили, осудили на смертную казнь и вынудили ехать в сказочный замок. Я сопротивлялась в душе, но прекрасно понимала, что выбор у меня небогатый. Либо попытаться сбежать и до поры до времени лечь на дно, либо поднапрячься и найти Ловец, но гарантии, что останусь живой, я что-то не слышала. Я решила бежать после встречи с проводником: при первом же удобном случае такого дать деру, что только и будут поминать, как меня звали.
Салатопка встретила нас усилившимся дождем и лужами, больше похожими на озера. Крупные холодные капли плюхались на разбухшую от воды и грязи землю, барабанили по черепичной крыше постоялого двора. Рядом с конюшнями, меся сапогами конский навоз, поспешно разгружали уголь мужики. Нам навстречу с крыльца спустился закутанный в плащ пацаненок лет двенадцати, в огромных не по размеру сапогах, скорее всего отцовских, и забрал лошадей.
Большая комната с расставленными по стенам длинными лавками пахла щами и печным теплом. Пол был застелен домоткаными половиками. В окна еще попадал серый вечерний свет, но сгорбленный старичок в потрепанной тужурке уже суетливо прилеплял к подоконникам дешевые свечи.
– Любезный, – проскрежетал Савков. Старичок ничего не ответил, только бросил презрительный взгляд на грязные лужи, натекшие с нашей одежды. Тут в комнату вплыла дама, завернутая в заляпанный фартук, и приветливо кивнула.
– Нам комнату нужно, – быстро пробормотала я, – и поесть.
Запах щей дразнил. От голода у меня сводило желудок, и я громко сглатывала набегающую слюну. Женщина согласно кивнула:
– Два золотых, а комната только общая.
Мы с Савковым переглянулись. Таких денег у нас не было, да и делиться имеющимися грошами никак не хотелось.
– Ну-ка, институтка, – он подтолкнул меня в трапезную, – дай мы поговорим.
Через медленно закрывающуюся дверь я увидела, как он снимает плащ и закатывает рукава.
Что он собирается делать? Он колдовать вздумал, ведьмак нечесаный?!
Я поспешно высунула голову, хозяйка уже низко кланялась моему новому знакомому и смотрела с таким подобострастием, словно перед ней стояла особа королевских кровей. Я изумленно следила за этой сценой.
Может, он правда из тех, в смысле Распрекрасных? Я внимательнее присмотрелась к хмурому, обветренному лицу с носом картофелиной и живописными синяками. Нет, он точно не из этих, в смысле тех. Может, энергетическим шаром напугал? Я глубоко вдохнула, стараясь почувствовать колдовство, но кроме аромата щей, от которого поплыло перед глазами, ничего не различила. Как же все странно…
Я быстро прикрыла дверь. Через мгновение в заполненную народом трапезную вошел Савков. Следом вбежала хозяйка и торопливо прошмыгнула в кухню, откуда вернулась с дымящимся, пышущим жаром чугунком.
Поверьте, это были самые вкусные щи на свете: жирные, со свиной мозговой косточкой. Я со смаком ее обсасывала, не обращая внимания на презрительное фырканье худосочной особы в черном платье, сидевшей напротив меня и двумя пальчиками складывавшей на льняную салфетку рыбные косточки. Савков прихлебывал жирную юшку, не забывая закладывать в рот куски свежего хлеба. Я сладко потянулась, от ощущения сытости немножко кружилась голова.
– Слушай, Коленька, – я облокотилась на стол и зевнула, – ты скажи: отчего незнакомая баба нас кормит, поит и за ночлег ничего не просит?
Мужчина напрягся, ложка застыла рядом с блестящими от жира губами. Он поднял на меня маленькие черные глазки и буркнул:
– Я сказал, что утром приедет человек и мы расплатимся.
Я высоко подняла брови и фыркнула:
– Не верю. Попробуй еще что-нибудь соврать.
Худосочная девица замерла, прислушиваясь к нашему разговору. Мне даже показалось, что она несколько подвинулась к Николаю, чтобы не пропустить ни одного слова.
– Ты должна научиться доверять мне, институтка. Иначе нам худо придется в дороге до замка.
– Доверять? – нагло оскалилась я. – Я недавно жесткий урок получила, Носков.
– Савков.
– Наплевать, – лениво махнула я рукой. – Я теперь только себе доверяю, а твоя побитая физиономия мне кажется подозрительной. У тебя слишком много тайн, ты должен научиться быть открытым передо мной. – Я хлопнула ресницами в сторону девицы, та сконфузилась и уставилась в свою тарелку.
– Ты тоже не божий одуванчик, – хмыкнул он. – Половину музеев Окии обчистила, одна икона святого угодника Протопея чего стоила.
– Мне она стоила как раз мало, – хмыкнула я, удивляясь его осведомленности.
Про пропавшую икону ходили целые легенды. Не поверите, но мне ее заказал священник крохотного прихода почти заброшенного села Морозинки. Лик находился в домовой церкви Распрекрасного, охранялся целым отрядом стражей и злющим псом. До сих пор шрамы от его острых клыков на лодыжке красуются, а в ушах хриплый лай стоит. В общем, я едва ноги унесла, правда, вместе с иконой в заплечной сумке. Заплатили за это сущие копейки, даже дорожных расходов не покрыло. Зато сколько же я получила удовольствия, читая забавные статейки в газетных листках. Все королевство решило, мол, случилось чудо – иконка, вывезенная несколько лет назад из глубинки в столицу, внезапно на прежнем месте появилась. Священник, отец Авдотий, такую слезную небылицу рассказывал, что заслушаешься. Как будто пришел к нему ночью этот самый святой Протопей и молвил: «Место мое здесь, в храме Господнем!», а утром лик на стене висел. «Чудо!» – кричали вокруг и верили. Знали бы они, сколько это «чудо» весит и сколько я потратила сил, чтобы переправить его через Оку.
– Ладно, Носков, – хмыкнула я, от сытости захотелось быть милой и щедрой.
– Савков.
– Ладно, Носков, предлагаю перемирие.
Тот хмыкнул и протянул руку, я быстро пожала ее, а потом, не стесняясь, обтерла свою ладонь о рубаху. Но когда раскрасневшаяся хозяйка поставила перед ним тарелку гречневой каши с кусочком тающего сливочного масла на верхушке горки, то все мои теплые чувства моментально испарились, осталась одна зависть. Савков, между тем, запустил в кашу большую деревянную ложку и принялся жевать.
Ночь в общей комнате на соломенном тюфяке окончательно настроила меня против новоявленного приятеля, который в это время отсыпался в отдельной спальне на хозяйской половине дома.
Черт возьми, кто же такой этот Носков, вернее Савков?!