1877год
Путь до Маросейки, на которой квартировал Ростоцкий, занял всего несколько минут. За это время Казимир из неумолкающих уст Булахова успел получить следующую информацию: тело Ростоцкого было обнаружено его служанкой, пришедшей как обычно с утра, чтобы привести квартиру в порядок после очередного вечернего увеселения. Удивившись тому, что входная дверь оказалась не заперта, женщина прошла внутрь и в одной из комнат, кажется в кабинете, но это не точно, обнаружило тело несчастного Ростоцкого.
– Говорят, весь пол кровью был залит, – почти выкрикнул Булахов и Казимир заметил, как шедшая им навстречу супружеская пара преклонных лет испуганно шарахнулась в сторону.
– Откуда у тебя все эти подробности? – Каминский искоса взглянул на семенившего рядом приятеля.
– Так я ведь еще с вечера с Ростоцким о встрече договорился, – чуть понизив голос отозвался Булахов, – вернее я у него вчера попросил одолжить мне небольшую сумму. Я, видишь ли, за последнее время поиздержался сильнее чем следовало, а батюшка обещал денег прислать лишь на следующей неделе, да и то может подзадержать. Вот и решил к Павлу с просьбой обратиться.
– И что, Ростоцкий согласился одолжить тебе денег? – удивился Каминский. – Насколько я знаю, после всей этой истории Курбатовым он зарекся давать в долг кому бы то ни было.
– Если дословно, то он мне сказал: Ники, давай не сегодня. Не хочется портить такой чудный вечер, – Булахов торопливо обежал лужу, которую легко перескочил длинноногий Каминский. – Но я ведь правильно понял, если не сегодня, это значит завтра, ведь так?
– Вполне вероятно, – не стал разочаровывать приятеля Казимир. – И поэтому ты с утра пораньше решил навестить Ростоцкого?
– Почему с утра пораньше? Я же воспитанный человек, я выждал до полудня и ровно в двенадцать вошел в квартиру Павла. Дверь была нараспашку, а сама квартира была заполнена всякими непонятными людьми.
– Непонятными? – переспросил Казимир.
– Ну да. Мне кажется туда сбежалась вся прислуга мужского пола, во всяком случае было шумно и дурно пахло. Колычев, привратник, стоял у двери кабинета и, представляешь, наглец такой, категорически отказывался пускать кого-либо внутрь до появления полиции. Даже меня! Что мне оставалось делать? Ты же знаешь, у него сколь много силы, столь мало ума, может выкинуть что угодно.
– Да и кого угодно, – усмехнулся Казимир, на мгновение представив высоченного, на полголовы выше его самого и вдвое шире в плечах Колычева, выбрасывающего в окно тщедушного Булахова. – Так ты что, за этим ко мне и прибежал, чтобы я помог тебе в кабинет Ростоцкого проникнуть?
– Да какой там проникнуть, – с отчаянием махнул рукой Булахов, обегая очередную лужу, там, думаю, уже полиция всех разогнала, включая этого дурака Колычева.
– Тогда, зачем мы туда идем? – полицию Казимир недолюбливал, поэтому невольно замедлил шаг.
– Так будет лучше, – уверенно отозвался Булахов. – Ты пойми, если никто не видел, как произошло убийство, то кого приставы начнут искать первым делом? Несомненно, тех, с кем Ростоцкий провел провёл последний вечер своей жизни. А это мы с тобой. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, это явиться самим и дать все необходимые в таких случаях пояснения.
Ускорив шаг, Булахов первым подскочил к подъезду и потянул на себя дверь. Казимир вошел в подъезд и тут же нос к носу столкнулся с Колычевым. Привратник угрюмо осмотрел Каминского с головы до ног, после чего, состроив пренеприятнейшую гримасу пророкотал:
– День добрый, барин.
– Вы действительно полагаете, что он добрый? – Казимир небрежно кивнул Колычеву и уточнил. – Полиция еще здесь?
– А куда ж они денутся, – все так же мрачно отозвался привратник, – мотают.
– Вы хотите сказать, распутывают, – Каминский, сам не зная зачем, решил поправить безграмотного здоровяка, – преступления обычно распутывают, или же раскрывают.
– Может кто и распутывает, а эти мотают, – кустистые, седые брови Колычева угрожающе сомкнулись на переносице, – приличным людям нервы мотают. Ходят по квартирам, да жильцам вопросы задают, кто что этой ночью слышал да видел.
– Так ведь служба у них такая, вопросы задавать, – заступившись за полицейских, Казимир вдруг почувствовал себя неуютно, но все же решил довести мысль до логического финала. – Они спрашивают, им отвечают, так правда и выясняется. А как еще по-твоему, можно убийцу сыскать?
– В нашем доме некого сыскивать, – привратник решительно мотнул головой, – здесь публика почтенная проживает. А от всех этих расспросов у Ольги Никитичны головные боли сделались, пришлось за доктором посылать.
– Мое сочувствие Ольге Никитичне.
Решив, что пора заканчивать затянувшийся и не имеющий особого смысла разговор, Казимир легко перескочил через пару ступенек и помчался вверх по лестнице. Про себя он еще подумал, что головная боль – это конечно ужасно, но уж лучше пусть голова болит, как у незнакомой ему, но наверняка премногоуважаемой Ольги Никитичны, чем не болит вовсе, как теперь у бедняги Ростоцкого. Однако делиться этими соображениями Каминский не стал ни с оставшимся у дверей привратником, ни даже с пыхтящим за спиной Булаховым, посчитав данные мысли слишком банальными и незаслуживающими того, чтобы быть высказанными вслух.
Взбежав на третий этаж, он остановился перед стоящим у входа в квартиру Ростоцкого городовым и спросил, стараясь придать голосу максимально возможную пренебрежительность:
– А что, любезный, судебный следователь еще здесь?
Казимир сомневался, что городовой мог вступить в сговор с привратником, однако полицейский угрюмо осмотрел его с головы до ног точно также, как это сделал пару минут назад Колычев.
– По какой надобности? – наконец соизволил ответить служитель закона.
– Насколько мне известно, в этой квартире произошло преступление, – Каминский небрежно постучал набалдашником трости по закрытой двери, – так вот, любезный, я имею что сообщить господину судебному следователю касательно данного трагичного происшествия.
Секунду или две городовой стоял неподвижно, лишь кончики его рыжеватых усов отчаянно подергивались, должно быть реагируя на масштабные мыслительные процессы, происходящие в недрах черепной коробки стража порядка.
– А этот? – покончив с размышлениями, унтер кивнул куда-то за плечо стоящего перед ним Каминского.
Казимир недоуменно обернулся.
– Ах, этот, – бросив мимолетный взгляд на глупо улыбающегося Булахова, он вновь повернулся к полицейскому, – и этот тоже.
– Прошу, – городовой распахнул дверь в квартиру Ростоцкого и резким движением подбородка дал понять, что сам он проследует внутрь лишь после того, как это сделают стоящие перед ним подозрительные субъекты.
– Может я здесь подожду? – запоздало испугался Булахов, но в следующее мгновение Казимир ухватил приятеля за руку и втащил в квартиру. Войдя вслед за ними, городовой захлопнул дверь и защелкнул оба дверных замка.
– Стойте здесь, – сурово приказал он, отчего глядя только на Казимира, – сейчас господину следователю доложу, он решит, что с вами делать.
После того как полицейский, оставив молодых людей в передней, исчез в глубине квартиры, Булахов дернул Казимира за рукав и прошептал:
– Может, нам стоит удалиться? Пока не поздно…
– Не попрощавшись с господином унтер-офицером? – иронично отозвался Каминский, – с нашей стороны это будет не очень любезно. Да и потом, Колычев нас всех прекрасно знает, и можешь мне поверить, он с радостью и чувством выполненного христианского долга сообщит всю требуемую информацию любому полицейскому чину, который к нему обратится.
– Сволочь, – тоскливо пробормотал Булахов.
– Конечно, сволочь, – согласился Казимир, – за это, собственно, его и ценят.
Вновь послышался грохот унтер-офицерских сапог, а спустя пару мгновений в передней появился и их обладатель, вслед за которым, бесшумно ступая, возник невысокий, значительно ниже Булахова, человечек с бледным круглым лицом, на котором едва заметно проступала блеклая полоска усиков, столь редких и коротко стриженых что ее можно было даже не сразу заметить, особенно при тусклом освещении. Так же неудачны были и брови, должно быть кто-то, отмерявший положенную каждому человеку растительность на лице, опустошил содержимое некой гигантской емкости с луковицами волос, но еще не успел распечатать следующую, а посему просто потряс пустым мешком в надежде, что глядишь, что-то и вывалится. Вот что-то и вывалилось, но этого «что-то» явно не хватало для создания полноценного волосяного покрова на лице и черепе маленького человечка. Голова его была совершенно лысой, причем кожа казалась столь нежной и девственно гладкой, что Казимир даже предположил, что стоящий перед ним незнакомец всегда, даже в детские годы был лысым. Каминский даже успел представить маленького лысого мальчика, не желающего стать объектом насмешек среди приятелей-гимназистов, а посему вынужденному каждое утро проводить время перед зеркалом, прилаживая к голове нелепый парик с иссиня-черными жесткими волосами.
Однако образ несчастного ребенка, едва успев воцариться в голове Казимира, был тут же изгнан из нее необычайно приятным, мелодичным голосом, произнесшим на удивление абсурдную фразу:
– Итак, молодые люди, кто из вас желает признаться в убийстве господина Ростоцкого?
Каминский бросил изумленный взгляд на стоящего перед ним судебного следователя, в том, что это был он, сомнений никаких у него не было, и тут же ощутил, как чьи-то цепкие пальцы впились ему в запястье.
– Не надо так нервничать, – прошипел Казимир, недовольно покосившись в сторону Булахова и предприняв тщетную попытку освободить руку, – у меня останутся синяки.
На Булахова эти увещевания никакого впечатления не произвели. Он все так же стоял, с ужасом выпучив глаза на маленького круглолицего человечка и вцепившись мертвой хваткой в запястье Каминского, очевидно полагая, что только тот может помешать им обоим незамедлительно отправиться на каторгу.
– Должно быть, произошло какое-то недопонимание, – поняв, что руку не освободить, Казимир сосредоточил все свое внимание на следователе, – мы оба не имеем ни малейшего отношения к убийству господина Ростоцкого.
В следующую секунду Казимир пожалел о высказанном утверждении, поскольку был в нем уверен лишь только в той части, которая имела отношение непосредственно к нему самому. Что же касается Булахова, никакой уверенности здесь быть не могло. Никогда нельзя быть уверенным в ком-то другом, только в себе. Это была одна из многих жизненных премудростей, которыми так любил его пичкать отец, и одна из немногих с которыми он был абсолютно согласен.
– Неужели? – изумился маленький человечек и неожиданно подмигнул Каминскому, причем подмигнул именно левым глазом, так, что стоящий рядом с ним городовой никак этого заметить не мог. – А Никифор Петрович доложил, что пришли два барчука, хотят сознаться в злодеянии. Что же получается, он меня в заблуждение ввести хочет?
– Никак такое не можно, ваше благородие, – от возмущения лицо городового моментально побагровело, а на правом виске проступила и начала пульсировать синяя прожилка, – Никита Сергеевич, да вы ж меня с измальства знаете.
– Знаю, знаю, – усмехнулся следователь, – лучше, чем ты думаешь. Я даже знаю, от чего Дунька – молочница третий день с заплывшим глазом ходит, а у тебя на кулаках кожа сбита.
– Никита Сергеевич, – вновь трубно прогудел унтер, однако на этот раз это был гудок парохода, ударившегося о скалы и готового вот-вот пойти ко дну, – ну зачем так?
– И то верно, зачем нам такую ерунду обсуждать, – Никита Сергеевич снисходительно кивнул полицейскому и тут же его круглые, рыбьи глаза уставились на Казимира. – Прошу за мной, милостивый государь. А вы, – равнодушный взгляд скользнул по Булахову, – побудьте здесь некоторое время.
Следователь взмахнул рукой, указывая Каминскому на дверь в гостиную. Казимир кивнул, но прежде чем покинуть переднюю, бросил на городового долгий взгляд, исполненный откровенного презрения. Должно быть этот молчаливый выпад не остался незамеченным круглолицым, поскольку, пройдя в гостиную и плотно притворив за собой дверь, он иронично заметил:
– Вовсе не стоит пытаться испепелить Никифора Петровича огненным взглядом. Перво-наперво, он к сей манере эмоционального изъявления совершенно нечувствителен, а кроме того, не сделал за последнее время ничего предрассудительного, – человечек стремительно ущипнул себя за кончик носа и улыбнулся, – ну разве что, считать предрассудительном его шалости с Дунькой. Но на мой взгляд, особой строгости сие деяние не заслуживает.
– Вы полагаете? – не зная, как выразить свое возмущение, Казимир невольно повысил голос. – Вы действительно полагаете, что избиение женщины, пусть даже низшего сословия можно назвать шалостью?
– Нет никакой необходимости так шуметь, – следователь погрозил Казимиру пальцем, словно нашкодившему гимназисту, – наш милый Никифор никаких женщин не избивал, во всяком случае мне о подобном ничего не известно. Что же касается Дуньки, то ей досталось от мужа и, как по мне, так за дело. Думаю, коли был женат, отреагировал таким же образом, если бы застал свою супружницу в объятиях бравого унтера. Что же касается кулаков, то Никифору не оставалось ничего иного, как пустить их в ход, иначе ему бы самому проломили бы голову кочергой.
Никита Сергеевич быстрым шагом пересек гостиную и перешел в святая святых квартиры Ростоцкого – личный кабинет хозяина, чести побывать в котором удостаивались лишь немногие из широкого круга приятелей убиенного. Казимиру ничего не оставалось как последовать за чиновником.
В кабинете следователь расположился в обшитом золоченым атласом кресле, прямо над которым розовощекий бравый драгун, выставив перед собой саблю, мчался вперед на яростно оскалившем пасть вороном коне. И конь, и всадник полыхали тем ни с чем не сравнимым охотничьим азартом, который можно испытать лишь, увидев спину обратившегося в бегство неприятеля. Имя коня Казимиру было неизвестно, а всадник, со слов самого, ныне покойного Ростоцкого, приходился ему дедом по материнской линии и изрядно отличился во время войны двенадцатого года. Предполагая, что разговор вряд ли ограничится несколькими фразами, Казимир занял одно из двух кресел по другую сторону стола.
– Итак, милостивый государь, что вы имеете мне сообщить? – следователь провел ладонью по лежавшему на столе листу бумаги, и без того идеально ровному. – Хотя, нет, не так. Давайте уж сперва мы с вами познакомимся. Думаю, вы уже поняли, что меня величают Никитой Сергеевичем, фамилия Прокудин.
– Казимир Каминский.
– Поляк? – уточнил Прокудин. – Странно, а говор у вас вовсе не польский, хотя, знаете, слышится какая-то иностранщина.
– Поляк, – Каминский коротко кивнул, – что касается говора, то я несколько последних лет прожил в Лондоне. Возможно, тамошняя манера речи оказала на меня некоторое влияние.
– Возможно, – задумчиво протянул Никита Сергеевич. – И что же, туманы Альбиона не пришлись вам по нраву? Решили из-под лапы британского льва вернуться под крыло нашему орлу? * (* – сноска. – Очевидно речь идет о гербе Англии, на котором изображен лев. О том, что на гербе России изображен орел, читатель наверняка знает и без лишних напоминаний)
– Под крыло? – Казимир вновь бросил взгляд на распаленного погоней драгуна, – если прибегнуть к вашим поэтическим сравнением, тогда скорее уж в когти.
– Точно, поляк, – удовлетворенно кивнул Прокудин, – вам всюду когти мерещатся. А ведь, поди, не так уж и плохо живется под протекцией государя-императора.
– Может быть мы с вами выберем другую тему для обсуждения? – с трудом сохраняя хладнокровие предложил Казимир. – Например, убийство хозяина квартиры, в кабинете которого мы так прекрасно расположились.
– Да, кабинет неплохой, уютный, – одобрил следователь, – самое то вести разговоры по душам. Давайте и мы с вами побеседуем, господин Каминский. Выкладывайте, ради чего вы явились.
Казимир немного помедлил с ответом. Лично ему скрывать было нечего, но и откровенный разговор с полицейским чиновником отнюдь не казался ему чем-то естественным.
– Ну что же вы, – мягко поторопил его Прокудин, – я так понимаю, с убитым вы состояли в приятельских отношениях.
– Вполне, – наконец решился Каминский, – мы познакомились с ним еще два год назад в Лондоне. – Несколько месяцев назад Павел вернулся в Россию, а когда я тоже оказался в Москве, наше общение возобновилось.
– Прекрасно, когда в столь многолюдном городе как Москва удается встретить старых знакомых, – с явно преувеличенным энтузиазмом изрек Никита Сергеевич, – но хотелось бы услышать от вас что-то, имеющее более прямое отношение к событиям прошедшей ночи.
– Как вам будет угодно, – Казимир сухо кивнул следователю. – Прошлую ночь, вернее ту ее часть, что предшествует полуночи, я и еще несколько наших общих с Павлом знакомых провели здесь, в этой квартире.
– Имена. Фамилии, – решительно потребовал Прокудин.
Глава 8, в которой становится ясно, что дар предвидения не сулит его обладателю большого счастья. Впрочем, небольшого не сулит тоже.
На прием к начальнику управления ей удалось попасть лишь ближе к одиннадцати. Едва войдя, Вика поняла, что генерал чем-то недоволен, а судя по тому с каким лицом вышел, вернее выскочил из кабинета следователь, побывавший у Карнаухова до нее, причина недовольства была очевидна.
– Что, и ты клянчить пришла? Тоже в процессуальные сроки уложиться не можешь? – судя по генеральскому тону милостыня в его карманах уже закончилась.
– Что вы, Илья Валерьевич, – Вика постаралась придать себе максимально непринужденный вид. – Я ведь только что два дела в прокуратуру передала. Так что никаких задолженностей.
– Ну хоть у кого-то, – немного успокаиваясь, пробурчал Карнаухов, – а то, представляешь, им на простое дело года мало. Года!
О том, что у только что вышедшего из кабинета следователя в работе не находилось ни одного дела, которое можно было бы отнести к категории простых, Вика была отлично осведомлена, однако спорить с начальником не решилась.
– Васильев, он ведь очень ответственный, – все же произнесла она, понимая, что ее заступничество кардинально ситуацию не изменит.
– Да знаю я что он ответственный, – вяло отмахнулся Илья Валерьевич, – завтра будет ему продление. А сегодня пусть денек походит, помучается.
– До завтра? – ужаснулась Вика, – он, когда от вас вышел, на нем лица не было. Представляю, что завтра к утру остается.
– Что там может остаться, если уже сегодня ничего не было? – хмыкнул Карнаухов. – И потом, ты что, в адвокатуру переходить собралась?
– Что вы, – Крылова решительно замотала головой, – как можно?
– Никак нельзя, – согласился Илья Валерьевич, – так что на жалость давить прекращаем и переходим непосредственно к тому, ради чего, ты сюда заявилась. Кстати, а ты чего пришла-то? Есть подвижки по делу Шакирова?
– Есть, – кивнула Вика.
– Ну так не тяни, выкладывай, – окончательно подобрев, Карнаухов махнул рукой, указывая на один из стульев, – порадуй старика.
– Не уверена, что вы сильно обрадуетесь, – пробормотала Вика, занимая указанное ей место.
– Тем более выкладывай, – потребовал генерал.
Понимая, что отступать некуда, Вика вздохнула и расстегнула лежащую на столе папку.
– Информация о других преступлениях, которые, как я считаю, необходимо объединить вместе с делом Шакирова, – она протянула Карнаухову несколько листов бумаги.
– Что, сплошь доведение до самоубийства? – Илья Валерьевич удивленно поправил на носу очки. – Неужто на этой теме кто-то специализируется?
– Убийства, – твердо произнесла Вика, – объединяющим признаком всех этих дел является…
– Погоди, – перебил ее генерал, – ты что, хочешь сказать, Шакирова тоже убили? Ведь есть видео, как он с окна сиганул. Что, разве не сам?
– Сам, но он это сделал только потому, что видел свет.
– Что видел? – удивленно переспросил Карнаухов.
– Свет в конце тоннеля, – уже не так уверенно отозвалась Крылова и в то же мгновение увидела, как седые генеральские брови подпрыгнули высоко вверх и совершенно немыслимым образом застыли прямо посреди высокого лба.
– Крылова, – в негромком голосе начальника следственного управления явно слышалась почти не скрываемая угроза, – ты полагаешь, сейчас самое время для минутки юмора? Какой свет в каком тоннеле он видел?
– Это образное выражение, Илья Валерьевич. Я сейчас объясню, – заторопилась Вика. – Представьте, что мы с вами идем по длинному узкому тоннелю, из которого никуда нельзя свернуть.
– Допустим.
– И вы обладаете гораздо более острым, чем я зрением, так что можете видеть то, что мне еще недоступно.
– Допустим, – вновь повторил Карнаухов.
Воодушевленная отсутствием возражений, Вика заговорила еще быстрее.
– Тогда представьте, что вы видите свет где-то далеко впереди, а, впрочем, может быть и позади, это неважно. Главное, что вы его видите, а я нет.
– Все как в жизни, – оценил гипотетическую ситуацию Карнаухов. – Дальше-то что?
– А дальше вы понимаете, что этот свет – вовсе не конец тоннеля, а мчащийся прямо на нас поезд. Даже не так. Это вагонетка, на которой за нами гонятся, а когда догонят, то обязательно убьют, только перед смертью будут пытать, причем очень долго.
– И тогда я, желая избегнуть страшных мучений, делаю то, что сделал Шакиров? – генерал задумчиво кивнул.
– Да! – Вика подпрыгнула на стуле, не веря своему счастью. Конечно, Карнаухов – это не Реваев, не тот человек, с которым можно поделиться любой, даже кажущейся на первый взгляд самой идиотской идеей, но все же и он способен понять…
– Вон! – истошный вопль Карнаухова в один миг разрушил уже почти выстроенный в ее голове замок счастья. – Вон из кабинета! И бегом в больничку. К психиатру!
– У нас четыре трупа, – ощутив на себе ураганный порыв генеральского гнева, Вика вцепилась обеими руками в стол. – Только в Москве и Казани и всего за один год. При жизни все четверо обладали… хорошо, скажу иначе, позиционировали себя как люди, обладающие некими аномальными способностями. Кроме того, троих, тех кто не успел поступить так как Шакиров, перед смертью пытали. Так что если вы, Илья Валерьевич, отказываетесь видеть объединяющий признак в личностях убитых, то с результаты экспертиз признать придется.
Выплеснув на Карнаухова ответный поток эмоций, Вика хотела еще вдобавок ударить ладонью по столу, но в последний момент одумалась. Появившаяся из ниоткуда волна страха заставила ее втянуть голову в плечи и на несколько секунд крепко зажмуриться. Досчитав про себя до пяти и удивленно констатировав отсутствие какой-либо реакции со стороны всемогущего начальника следственного управления, она вновь открыла глаза. К ее удивлению, генерал развалился в кресле, закинув руки за голову, и улыбался. Заметив ее взгляд, он подмигнул Вике, после чего добродушно изрек:
– Ладно, когда яйцо курицу учит, но чтобы яйцеклетка…, – с некоторым, явно наигранным изумлением генерал покачал головой. – Ладно, оставляй свои бумажки. Я почитаю.
– Спасибо, Илья Валерьевич, – не в силах поверить услышанному пробормотала Крылова, – я знала, что вы…
– Вон. Пошла вон, – все так же добродушно отозвался Карнаухов. – Чтобы на счет: «Три!» тебя в моем кабинете не было. Один!