Глава 1 Константин Рукавишников. Рокировка

Москва встретила меня солнечным, весенним утром. Выйдя с Октябрьского вокзала, я повернул направо и бодро зашагал к Каланчёвской трамвайной станции, но, не пройдя и ста метров, невольно скривился. Это же надо: совсем одичал в этой поездке! Семь утра, народ спешит на работу. Втиснуться в трамвай в эту пору не легче, чем слону пролезть сквозь угольное ушко. Пришлось идти к стоянке извозчиков и торговаться с буржуйским отребьем.

– Куда прикажете, гражданин-товарищ? – Разбитной молодец в коляске на дутых шинах да с призовым жеребцом в упряжке мне не подходил. Дерут они с клиентов столько, что все остатки командировочных деньжат уйдут на то, чтобы добраться до Таганки. А я еще собирался заскочить в магазин за подарком для жены. Поэтому выбрал старика-«ваньку» одиноко дремлющего на козлах потрепанной брички. Старик, почувствовав седока, обернулся и спросонья спросил:

– Куда изволите, барин?

– Очнись, старый! Баре все в земле спят давно! – приходя опять в хорошее настроение, воскликнул я.

– Извиняюсь, гражданин-начальник. Так куда вас везти-то?

– Большая Коммунистическая.

– Это значить, бывшая Большая Алексеевская, – прошамкал старик, задумчиво пожевывая кусок поднятой ветром жиденькой бороденки. – С вас пять рублей, – объявил он.

– Ну, это еще божеская цена. Гони, старый.

Гнать не получилось. Лошаденка выглядела изрядно заезженной и ползла чуть быстрее обычного пешехода, при каждом понукании переходила на бодрую рысь, а через пару десятков метров восстанавливала статус-кво. Но я не обращал на это внимания, погрузившись в свои, наполненные оптимизмом мысли. А что? Карьера у меня складывается на загляденье. Всего двадцать пять лет, а я уже – оперуполномоченный сотрудник ОГПУ. У меня красавица жена, отдельная комната в роскошной квартире. Начальство ко мне относится доброжелательно, есть перспективы роста.

В течение двух недель я был в своей первой самостоятельной командировке, утопая в снегах и непролазной грязи от Сестрорецка до Лемболово. С заданием, думаю, справился. Под видом простого инженера-путейца я присматривался к военачальникам, строителям, военным инженерам, геодезистам и всем остальным работникам, направленным в эту местность для выбора места под стратегический укрепрайон, защищающий город нашей революции.

Дело важное и крайне секретное, но вот специалисты у нас по происхождению неблагонадежны. Пришлось ненавязчиво присматривать и где-то даже вызывать на откровенные разговоры будущих проектировщиков и строителей. По легенде, до бесед за бутылкой коньяка с военачальниками я не дорос, зато с инженерным составом сошелся накоротке и кое-какие выводы сделал. Осталось только составить отчет и доложить по инстанции. Думаю, Юзеф Анзельмович будет доволен, и мне доверят работу с оперативным составом. А то надоело уже совмещать должность личного адъютанта, телохранителя и шофера при столь важном человеке.

Внезапно я заметил, что наше «ландо» добралось до Рогожского рынка.

– Стой! – закричал я и, не дождавшись реакции от «водителя кобылы», спрыгнул на ходу. – Жди меня здесь, скоро буду, – бросил я и скрылся в расфранченном магазине братьев Свиньиных. Зеркально-гладкие двери открылись, и не успел отзвенеть колокольчик у входа, как передо мной фокусником материализовался приказчик.

– Чего изволите? – его по-лисьему острое, гладковыбритое лицо осветилось в угодливой улыбке, хотя глаза выражали испуг: военная форма настораживала.

«Наверное, фининспекторы не обделяют буржуйский магазин своим вниманием», – одобрительно подумал я и тут же ответил:

– Мне бы жене подарок, посущественней.

Глаза разбегались от ломившихся товаром полок.

«Вот гады! Всё есть, а в государственных кооперативках мышь повесилась».

Поняв, что я не инспектор, приказчик доверительно взял меня за локоток и, ловко лавируя меж покупателями, провел в отдел женских товаров.

– Не угодно ли шляпку? Настоящий клош[1], из Америки только вчера доставили-с.

Я повертел предложенные котелкоообразные головные уборы и молча покачал головой. Я даже размера не знаю, а вдруг еще и не понравится?

Приказчик с готовностью уставился на меня.

– Мне лучше ткани на платье.

– Могу предложить ситец, сатин, саржу, новомодный трикотаж…

– Дайте лучше шесть метров вон того, – сказал я, показывая на синий с блестками материал.

– О! Цвет электрик, новинка сезона! Прошу вас, восемнадцать рублей за аршин…

Ругаясь про себя, я вышел из магазина с изрядно опустевшим кошельком и свертком под мышкой.

– Гони, старик, хватит спать! – заорал я над ухом возницы, и от предвкушения, как обрадуется жена, придя с работы, у меня опять поднялось настроение.

Открыв общую дверь квартиры своим ключом, я спокойно подошел к своей комнате и тут услышал поразившие меня звуки, доносившиеся из-за двери.

Так стонала моя жена, когда достигала пика наслаждения, в моменты близости! В этот миг мимо меня серой мышью по коридору прокралась соседка из «бывших». «Знала!» – мелькнула яростная мысль, и, не удержавшись, я впечатал сапогом по ее тощему заду. Затем решительно дернул дверь.

Они даже не закрылись! И было отчего! Я в первый момент даже не понял собственной реакции на открывшуюся картину. На полу валялись кальсоны и нижнее женское белье. На моем жестком кресле с высокой спинкой, реквизированном по случаю из особняка одного спесивого генералишки, висел габардиновый китель со знаком почетного чекиста на груди. А на постели, не замечая ничего, взмахивал толстой волосатой задницей поборник морали и пламенный большевик-ленинец Юзеф Анзельмович Новак. Под ним, тонко воя и взрыкивая, извивалась моя законная супруга Лидия Тихоновна Рукавишникова (в девичестве – Парасюк). «Не притворяется…» – с тоской подумал я и тихо сполз по стенке. Я из этого увлеченного фраера в минуту фарша мог наделать голыми руками, но жить еще хотелось…

Наконец мое присутствие было обнаружено. Думаете, они смутились? Да ни капли! Начальник сполз с обмякшей супруги и, натянув подштанники, спокойно оделся. Подойдя ко мне, покровительственно похлопал по плечу, сказал: «М-да…» – и скрылся за дверью.

Я сидел, тупо глядя на откидной календарь, красовавшийся на противоположной стене. «Двадцать первого апреля тысяча девятьсот двадцать седьмого года окончились карьера и семейная жизнь Кости Рукавишникова», – констатируя факт, я безучастно смотрел, как неторопливо и даже с долей позерства одевается Лида.

– Ну что уставился? – наконец не выдержав, перешла она в атаку. – Не мог приехать как было запланировано? Тихо-мирно, ни о чем не догадываясь, дослужился бы до начальника отдела, а теперь тебе, дураку, или голову, как куренку, оторвут, или поедешь в места, где Макар телят не пас! Ради тебя же старалась!.. – вдруг добавила она.

Зря сказала.

– То-то я заметил, как ты искренне радела за любимого мужа! – съязвил я, постепенно оживая. «Нет, бить я ее не буду, себе дороже выйдет», – решил про себя, пропуская ее к выходу…

Она так и не пришла ночевать. Думаю, опасалась меня. А зря.

Остаток дня и большую часть ночи я трещал старым «Ремингтоном», составляя отчет о проделанной работе, а утром, как ни в чем не бывало, чисто выбритый, в наглаженной форме и при оружии, предстал перед начальником отдела.

Юзеф Анзельмович бесстрастно пролистал отчет, затем одобрительно хмыкнул, найдя вкусные для него детали в характеристиках отдельных «клиентов», и обыденным голосом произнес:

– Все, до воскресенья. Отдыхай. В выходной едем на охоту сопровождать старших товарищей.

Он оторвался от бумаг и, упершись взглядом белёсо-голубых глаз мне в лицо, минуту с интересом его разглядывал, но ничего не сказав, жестом показал, что я свободен.

* * *

В Завидово выехали ранним утром, на четырех машинах. Два «форда» охраны неслись впереди по Тверскому тракту. За ними следовали «мерседес» и «рено» последней модели, в которых разместились несколько ответственных работников нашей службы. Я ехал с группой малознакомых мне телохранителей и адъютантов, так что разговаривать нам было не о чем. Всю дорогу по тракту, занявшую более трех часов, я размышлял о своей дальнейшей участи. Возможно, рядом со мной находились те, которым прикажут меня уничтожить по-тихому, предоставив все дело как несчастный случай во время охоты. Впрочем, может, зря я переживаю. Чекисты – народ недоверчивый, и убийство одного из приближенных Юзефа даст недоброжелателям повод покопаться в его грязном белье.

Наконец наш кортеж свернул с тракта на проселочную дорогу, и мы еще более часа ехали по непросохшему бездорожью, порой иногда чуть ли не на руках вытаскивая застрявшие в грязи машины. Все сопровождающие высокое начальство уделались, как свиньи, зато на егерском кордоне нас ожидала хорошо протопленная изба, где мы, переодевшись, смогли плотно перекусить деревенской снедью. Начальство засело в большой гостевой избе, откуда до глубокой ночи доносились звуки пьяного разгула…

«Утро туманное, утро седое…» – слова романса очень подходили к сегодняшней обстановке. Мы стоим на номерах в ожидании зверя. Вернее, на номерах стоят начальники, мы с егерями расположились рядом, для подстраховки. Мои подопечные – Юзеф и Михаил Александрович Трилиссер, заместитель самого товарища Менжинского. Маленький человечек, в руках которого обычная «тулка» выглядит гаубицей. Сам я вооружен обыкновенной мосинской трехлинейкой, заряженной обоймой с разрывными пулями. Хотя я одет в теплый бушлат, утренняя сырость пробирает до костей. Под ухом надоедливым комаром негромко жужжит голос егеря:

– И чего по весне приперлись? Кабан сейчас тощий…

– Не твое дело! – грубо обрываю я, и егерь, привыкший к более деликатному обращению, обиженно замолкает. Вдали слышатся крики загонщиков. Две роты бойцов из дивизии ОГПУ имени Дзержинского сегодня на учениях. Учатся действиям в густом лесном массиве, заодно загоняя для нас дичь.

Неясными тенями стайка кабанов внезапно вынырнула из тумана на поляну перед засадой. Громадный секач, самка, два подсвинка и шесть еще совсем маленьких сеголеток, негромко похрюкивая, на секунду приостановились, втягивая воздух, и понеслись прямо на номера наших подопечных.

Близкие выстрелы бичом разорвали воздух. Визг умирающих животных, грохот повторных выстрелов… Секач крутанулся на месте и, определив, откуда исходит опасность, резко кинулся вперед, набирая скорость. Летящий с фронта кабан – цель неважная. Две пули, попавшие, очевидно, в голову, не остановили секача, однако ко мне и егерю кабан повернулся боком, чем мы, не сговариваясь, воспользовались. Выцеливать было некогда, и я навскидку дважды выстрелил в мчавшееся животное. Егерь врезал жаканами с двух стволов в уже падающего секача. Кабан, пропахав рылом палую листву, замер в двух шагах от позиции охотников. Я огляделся. На поляне остались два сеголетка и оба подсвинка, один из которых еще бился в агонии. Свинья увела оставшихся детенышей…

Ветер разогнал остатки утреннего тумана и загулял в голых ветвях лиственного леса. Я слышал хлопки дальних выстрелов и все приближающиеся крики загонщиков. Почуяв, что кто-то находится сзади, я резко обернулся. Юзеф, подойдя ко мне, одобрительно похлопал по плечу и, ничего так и не сказав, развернулся и побежал вслед уходившему к опушке леса Трилиссеру.

– Однако, парень, это ты секача уделал! – с уважением в голосе вывел егерь, ковыряясь в ранах старого самца. – Видишь, одна пуля прошла под лопатку? Прямо в сердце.

– А ты куда попал? – полюбопытствовал я.

Егерь огорченно отмахнулся:

– В жопу захреначил! Такое ранение для него – чепуха…

В охотничьем хозяйстве задерживаться более не стали, неделя впереди предстояла хлопотная – перед первомайскими праздниками наша контора традиционно находится в повышенной боевой готовности, поэтому сразу после завтрака, погрузив трофеи в прибывший грузовик, мы выехали в столицу.

* * *

Через неделю после праздников я был вызван в Главное управление ОГПУ. К самому товарищу Трилиссеру. Центральная «контора» обосновалась в здании, где до революции располагалось страховое общество. Главный вход пятиэтажного дома желтого кирпича находился на Лубянской площади, но мне светиться перед возможными «клиентами» нашей конторы, которых запускали в общественную приемную через центральный вход, не пристало, и я нырнул в подъезд со стороны Фуркасовского переулка. Поднявшись на третий этаж, робко приоткрыл дверь приемной.

– Разрешите? – спросил я субтильного чернявого секретаря, который с важным видом примерного ученика чинно держал локотки на широком поле зеленой столешницы.

– А, товарищ Рукавишников, охрана меня предупредила. Подождите, идет совещание, – вымолвил он, показывая на стулья, выстроившиеся в ряд вдоль левой от меня стены.

Ждать пришлось около часа, затем толпа высоких чинов высыпала из кабинета, и через пару минут меня пригласили.

Несерьезная фигурка хозяина просто терялась на фоне объемного помещения. Трилиссер восседал во главе огромного стола. Маленькое лицо, круглые очки, простая габардиновая гимнастерка и щеточка усов под носом.

И этот человечек – начальник внешней разведки, от которого, как я понимал, теперь зависела моя дальнейшая судьба?!

– Проходите, садитесь, – негромко предложил он, и я, приблизившись, осторожно опустился на краешек стула не на самом краю стола, но и не под самым носом начальства.

– Так, так… Взглянул я на ваше личное дело, товарищ Рукавишников. Ваш начальник отдела ходатайствует о вашем переводе в отдел внешней разведки. Как вы сами к этому относитесь? – спросил хозяин кабинета, остро взглянув мне в глаза.

«А что тут говорить? Надо соглашаться», – подумал я, а вслух добавил:

– С радостью приму любое предложение. Служить трудовому народу – наша почетная обязанность.

Трилиссер ответил взглядом, в котором светилась легкая ирония, и, ничего не сказав, открыл папку, лежавшую под рукой, углубился в текст.

– Так, так, – повторил он. – Родился в 1902 году, в Никольске-Уссурийском. Мать – бестужевка, народный учитель. Отец – железнодорожный мастер, переведен в начале семнадцатого года начальником участка на Николаевскую железную дорогу. Родители умерли от тифа в девятнадцатом году. Вы получили неплохое образование, отличный стрелок, с детства увлекались охотой и восточными единоборствами. Кстати, кто вас этому обучал?

– Мой наставник, кореец Мен Хо Чан, перебрался с нами с Дальнего Востока. В двадцатом погиб во время штурма Перекопа, – сдержанно ответил я.

– Ну что же, товарищ Рукавишников, вы нам подходите. Юзеф Анзельмович характеризует вас как опытного чекиста, преданного делу нашей партии. Теперь о деле. Сейчас на Дальнем Востоке сложилась крайне тяжелая обстановка. Гражданская война в Китае входит в свою кульминационную фазу. Армия Гоминьдана под руководством Чан Кайши из союзника превратилась во врага Советского государства. Только что потоплено в крови восстание красной гвардии в Шанхае. Наши военные советники вынуждены покинуть территорию Китая. Наша разведывательная сеть разрушена. Постоянные провокации на КВЖД и прорывы вооруженных бело-китайских и белогвардейских банд на нашу территорию стали обыденным явлением. Я уже не говорю о контрабанде… – Трилиссер на секунду замолчал, с тоской посмотрел на весеннее солнце, проглядывающее сквозь щель тяжелых оконных занавесей, и закончил сухим тоном: – Со всеми подробностями вас ознакомит товарищ Щеглов. Свяжитесь с ним через моего секретаря.

* * *

Щеглова я знал еще по совместной службе в разведке Первой конной. В девятнадцатом году, когда умерли родители, я остался практически без средств к существованию, все накопления отца обратились в прах после национализации коммерческих банков. Золотые безделушки и большая часть денег ушла на лечение так и не справившихся с болезнью родителей. Затем тиф добрался и до меня. Придя с кладбища, я почувствовал себя дурно. Голова закружилась. От внезапно нахлынувшей слабости в глазах потемнело, и в следующую секунду я почувствовал резкую боль в затылке. Последнее что явственно помню, это склонившееся надо мной встревоженно-сосредоточенное лицо моего наставника Мен Хо Чана…

Болел я долго и, кажется, именно во время болезни психика моя претерпела заметные только мне изменения. Метался в горячечном бреду и передо мной возникали образы совершенно незнакомых мне людей, зачастую одетых в довольно странные одежды. Особенно часто досаждал интеллигентного вида пропойца с волосами, убранными в хвост ровно, как у гоголевского дьячка. О чем я беседовал с моими «посетителями», не помню. Только вот с момента выздоровления на меня временами «накатывало», и я подобно троянскому Гелену[2], иногда просто смотря на человека, мог видеть фрагменты его будущей жизни.

Первым, у кого я увидел смерть на челе, был мой наставник. Однажды, будучи еще очень слабым после болезни, я, принимая у него из рук чашку с водой, вдруг заметил, как пространство вокруг него как бы расплылось. Я увидел холодную осеннюю степь, раскисшую от дождей, конницу, несущуюся на закат багрового солнца, и внезапный огненный всплеск перед глазами…

На короткое время я даже потерял сознание, а когда зрение вновь сфокусировалось, то понял, что увидел смерть глазами своего учителя. Кстати, сегодня, пока товарищ Трилиссер о чем-то думал, смотря в свое витражное окно, мне было видение. Этого маленького человечка волокли по здешнему коридору два дюжих молодца в фуражках с красными околышами и двумя квадратами в петлицах[3]. А он, не в силах кричать, захлебывался кровавыми соплями и тихо икал от страха.

* * *

После моего выздоровления встал вопрос: как нам случайно не умереть с голоду? Надежд никаких. Мы не белоручки, но работы как-то никто не предлагал. Заняться откровенным грабежом на большой дороге мой учитель посчитал недостойным занятием. Надеясь получить протекцию у приятеля моего отца, мы с Мен Хо Чаном приехали в Питер, но Еремея Спиридоновича уже прислонили к стенке как белого террориста. Поразмыслив на голодный желудок, мы записались добровольцами в Красную армию, и здесь наши пути разошлись.

Мен Хо Чан отправился с группой земляков на восточный фронт, а меня, как грамотного парня, приписали к штабу четвертой Петроградской кавалерийской дивизии. В штабе я и познакомился с лихим рыжеусым командиром эскадрона разведки, который и переманил меня к себе. Через полгода во время боев под Львовом он был ранен – наш разъезд нарвался на целый эскадрон польских улан. Рубка бы отчаянная! Сергея Щеглова вышиб из седла какой-то коротышка, ловко подсадив его на древнюю пику, и если бы не я, то быть ему затоптанным в этом скоротечном бою. Когда мы лихо удирали, я успел взвалить своего старшего товарища на бесхозную лошадку и так, держа ее за повод, вырвался из схватки…

Потом еще пару раз с ним встречались уже в Москве. Щеглов теперь тоже сотрудник ОГПУ, хотя я и не знал, что он курирует Дальневосточный отдел.

Встретились мы в тренировочном зале общества «Динамо», где наши оперативники отрабатывали боевые приемы.

– Не хочешь попробовать? – спросил Сергей вместо приветствия, будто мы и не расставались со вчерашнего дня.

– Нет, что-то не хочется, – отклонил я его предложение.

«Зачем мне это нужно? Интересных бойцов среди них нет. А в грузчики по переноске тяжестей я не нанимался. Я тренируюсь по своей системе, и нагрузки хватает, чтобы поддерживать форму».

– Вон, кстати, видишь того бугая, который работает в паре с китайцем? – спросил Сергей. – Он твой напарник. Отличный стрелок, кавалерист и рубака, каких мало.

Глядя на неуклюжие попытки будущего напарника заполучить своего соперника в объятия, я произнес:

– Да, лучше бы он против китайца с шашкой вышел.

– Тю, ты что, дурной?! Какой китаец на шашку голой пяткой прыгать будет? – От удивления Сергей заговорил с малоросским акцентом.

В этот момент китаец все же попал в захват здоровяка и через секунду замахал руками, требуя, чтобы его отпустили. Распаренный герой, тяжело дыша, подошел к нам. Представился:

– Дима Знахарев.

А через полчаса мы сидели в кабинете Щеглова, слушая его наставления.

– Дня через три сходите в распределитель. Отоваритесь пайками в дорогу. Если с оружием проблемы, подберете в арсеналке. Выезжаете через неделю, билеты вам забронированы, получите в кассе Ярославского вокзала. Форменную одежду в дорогу не одевайте. Нечего раньше времени светиться. Оденьтесь более нейтрально. Едете через КВЖД до Владивостока. Конкретные инструкции получите от старшего оперуполномоченного ОГПУ Буренко прямо на месте, в тамошнем управлении.

Загрузка...