МУР или, как его продолжали именовать официальные органы столицы, Московская уголовно-разыскная милиция, родился в Третьем Знаменском переулке, где до него квартировала Московская сыскная милиция Временного правительства. Ее начальник, надворный советник Карл Петрович Маршалк, и стал первым начальником МУРа. А комиссаром к нему, чтобы вскормленный на царских харчах Маршалк всегда был под присмотром, приставлен был латыш Карл Розенталь, рабочий-большевик с Пречистенки. Маршалк и Розенталь не сработались: уж больно разными они были людьми по происхождению, воспитанию, морали, мировоззрению и многому прочему. Их совместная служба закончилась тем, что Карл Петрович, получив официальное разрешение от Моссовета на выезд из страны, почти незамедлительно эмигрировал в Финляндию, и начальником Московской уголовно-разыскной милиции стал его тезка Карл Карлович Розенталь. Сама уголовная милиция перебралась в бывшее здание Московской сыскной полиции по Большому Гнездниковскому переулку, дом три, где в течение одного года дважды случался пожар: сначала его устроили уголовники, выпущенные Керенским на свободу, потом здание горело во время октябрьских событий в Москве. Сгорело много документов из уголовной картотеки, что во многом затрудняло поиск преступников.
В октябре восемнадцатого года начальником Московского управления уголовного розыска (МУУР) был назначен матрос-балтиец Александр Максимович Трепалов, чекист и человек, беззаветно преданный делу большевистской партии. Личность легендарная, бесстрашная и сделавшая очень много по очищению Москвы от преступных элементов. Дважды, пока в Москве его не стала признавать в лицо каждая собака, Трепалов под видом петроградского налетчика Сашки Косого внедрялся в самые опасные банды, после чего следовала их ликвидация. Именно ему город обязан очищением Хитрова рынка от уголовных элементов и, как следствие, значительным спадом убийств и разбоев в столице. В двадцатом году его деятельность на посту начальника МУРа была отмечена орденом Красного Знамени, после чего он был отозван ВЧК и направлен на Украину комиссаром железнодорожных путей с особыми полномочиями.
Какое-то время должность начальника МУРа исправлял Илья Яковлевич Фрейман, «ответственный работник», в банды не внедрявшийся, с пистолетом не бегавший и на рожон никогда не лезший. Зато сумевший занять в шикарном доме номер девять по Тверскому бульвару квартиру в триста с лишком квадратных аршин. Владимир Саушкин однажды сказал в разговоре об Илье Яковлевиче:
– Этот Фрейман – ни рыба ни мясо. Человек явно временный в уголовке. Ладно хоть не мешает работать…
И не ошибся. Вскоре ему отыскалась замена.
В сентябре двадцатого должность начальника Московского управления уголовного розыска занял Григорий Петрович Никулин. Крепкий, коренастый мужчина, с широким скуластым лицом, глазами навыкате и легкой, как бы снисходительной улыбкой, застывшей на его слегка полноватых губах. Было ему всего-то двадцать пять лет, но за его плечами уже была ссылка в четырнадцатом году, вступление в партию большевиков в семнадцатом, служба в Екатеринбургской ЧК, командование чекистским «летучим отрядом», участие в серьезных сражениях в составе Третьей армии против румын и немцев, а также тиф, эвакуация в Москву, работа в Моссовете, заведование отделом инспекции Московской милиции.
Когда Никулин был назначен начальником МУРа, пополз слух, что Григорий Петрович участвовал в ликвидации царской семьи. Сам он на эту тему говорить не любил, но однажды проговорился своему помощнику Панову, что лично стрелял в «Николашку и его щенка». Никулина не то чтобы не любили, просто предпочитали обходить его стороной, на что Григорий Петрович отвечал взаимностью, то есть близко ни с кем не сходился. Все-таки одно дело – застрелить преступника при задержании, когда он оказывает активное сопротивление и угрожает оружием, и совсем другое – расстрелять плененного врага вместе с его ребенком. Да и не обязаны подчиненные пылать любовью к своему начальнику. Нет такого в уставе! Они обязаны его уважать и исполнять приказания.
Никулин был больше хозяйственником, нежели разыскником, и в двадцать втором году его с понижением перевели на должность помощника начальника МУРа по административно-хозяйственной части. А начальником Московского управления уголовного розыска стал Иван Николаевич Николаев: лысый, худой, интеллигентного вида молодой человек с пронзительным взглядом, от которого становилось не по себе. Впрочем, людям с чистой совестью его сурового взгляда бояться было нечего.
Когда группа Бахматова вернулась в МУР и проходила по коридору, то услышала из-за закрытой двери кабинета начальника МУРа Николаева женские выкрики. В них явно чувствовались истерические нотки. Время от времени выкрики переходили в настоящий истошный визг. Голоса самого Николаева не было слышно. Жора задержался у двери, но Коля Осипов резко дернул его за рукав: пошли, дескать, быстрее от греха. А через несколько мгновений из кабинета Николаева буквально вылетела разъяренная женщина со взглядом мегеры: золоченое пенсне у нее было сбито набок, черные вьющиеся волосы прилизаны, как у трактирного полового, что с введением новой экономической политики опять заполонили коммерческие трактиры и ресторации. Следом за разъяренной носительницей пенсне быстро вышел худой человек в сапогах бутылками и во френче едва не до колен. На худощавом лице усы и узкая бородка, как у Феликса Дзержинского. Парочка скорым шагом устремилась к выходу и мгновенно пропала за коридорным поворотом.
Мастер фотографических дел Еремин буквально дематериализовался вместе со своим аппаратом и штативом, а Саушкин, проводив взглядом странную парочку, серьезно заявил:
– Господа, я вынужден вас покинуть в связи с назревшими неотложными делами.
Своих сослуживцев Владимир Матвеевич называл «господами» тогда, когда назревали серьезные неприятности.
– Коля, а кто это был? – спросил Стрельцов Осипова, когда женщина в пенсне и мужчина с усами и бородкой скрылись за поворотом.
– А ты не знаешь? – удивленно выпучил на него глаза Николай.
– Нет, – просто ответил Жора и для убедительности пожал плечами. – Мало ли…
Осипов еще немного поудивлялся, после чего, понизив голос, произнес с наставническими нотками и явным осуждением:
– Женщина – это наш секретарь Замоскворецкого райкома большевистской партии и знаменитая революционерка Розалия Самойловна Землячка. Подпольный псевдоним у нее – Демон. Слышал о такой?
– Слышал, – кивнул Жора, что-то припоминая. – А кто таков мужчина во френче?
– Это ведь про нее Демьян Бедный написал:
От канцелярщины и спячки
Чтоб оградить себя вполне,
Портрет товарища Землячки
Повесь, приятель, на стене!
Бродя потом по кабинету,
Молись, что ты пока узнал
Землячку только на портрете,
В сто раз грозней оригинал!
– Так ты еще и стихами увлекаешься?
– Есть такое дело… А мужчина во френче, – Николай со значением помолчал, продолжая осуждающе глядеть на Стрельцова, – это Медведь.
– В смысле «медведь»? – не совсем понял Колину фразу Жора. – Вроде бы фигура у него совсем даже не медвежья.
– В смысле, фамилия Медведь… Медведь Филипп Демьянович, – ответил Осипов едва ли не шепотом. – Начальник Московского ОГПУ.
– Понял, – в тон ему приглушенно сказал Жора.
Саушкин не случайно назвал Бахматова, Осипова и Стрельцова «господами». Как только Владимир Матвеевич завернул в свое дактилоскопическое бюро, плотно прикрыв дверь, из своего кабинета вышел Николаев и, испепеляя взглядом одновременно всю группу Бахматова, рявкнул:
– Все ко мне! Живо!
В обширном кабинете начальника Московского управления уголовного розыска почти сохранилась прежняя обстановка: два стола, составленные буквой «Т». За столом, что покороче, стояло большое кресло с высокой деревянной спинкой, обитое черной затертой кожей. За длинным столом – деревянные стулья, обтянутые некогда малиновым ситцем, который напрочь выцвел и принял грязновато-розовый цвет. В углу за креслом начальника возвышался несгораемый шкаф «Меллер» весом не менее девяноста пудов. Что держал в нем начальник Московской сыскной полиции статский советник Аркадий Францевич Кошко, оставалось глубокой тайной. Равно как и то, что хранит в нем сейчас начальник Московского управления уголовного розыска Иван Николаевич Николаев.
За его спиной на стене темнело большое прямоугольное пятно. Некогда здесь висел портрет помазанника божьего, государя-императора Николая Александровича, который был снят за ненадобностью после Февральской революции. Не было в живых ни самого царя Николая, ни его семьи, империя также «приказала долго жить», а вот пятно на стене осталось. Совсем скоро его закроют новым портретом.
– Садитесь, – раздраженно бросил Иван Николаевич и первым устроился в кресло. Нетерпеливо поерзав, обвел присутствующих острым взглядом и, остановив взор на Леониде Бахматове, произнес: – Партия и Наркомат внутренних дел крайне недовольны нашей работой. Вернее, нашей бездеятельностью. А в конкретном случае – вашей бездеятельностью, уважаемый Леонид Лаврентьевич. Два года кто-то безнаказанно убивает людей. Раньше он прятал их тела в развалинах домов, теперь же настолько обнаглел, что спокойно сбрасывает их в Москву-реку, как какой-то ненужный хлам. И правда, чего ему бояться, если его никто не ищет! Ведь так, товарищ Бахматов?
Николаев буквально вонзил свой взгляд, будто бы заточенную шпагу, в старшего инспектора первой бригады. Но Леонид Лаврентьевич взгляд выдержал. Был он из потомственных рабочих, юлить не умел и не собирался этому учиться, поэтому ответил быстро и просто:
– Нет, не так, товарищ Николаев.
– А что не так? – продолжал остро смотреть на Бахматова начальник Московского управления уголовного розыска. И язвительно добавил: – Поясните мне, несведущему!
– Не выяснены личности убитых. Это затрудняет поиск убийцы, – глядя прямо в глаза начальника МУРа, ответил Леонид Лаврентьевич. – Пока из убитых нам известны только двое: это лошадиный барышник Толмачев, труп которого был найден в прошлом году на Шаболовке, и известный на Москве спекулянт Осип Ковальчук. Его труп был найден в Москве-реке осенью прошлого года. Удалось выяснить только, что оба они промышляли в основном на Смоленском рынке. Никаких ниточек, которые бы привели к нашему убийце, обнаружить не удалось…
– А остальные личности убитых, выходит, так и остались неопознанными? – отвел наконец взгляд от Бахматова Иван Николаевич.
– Так точно, – по-военному ответил Леонид Лаврентьевич. – Заявлений о пропажах этих лиц не поступало, что позволяет сделать вывод о том, что все они приезжие.
– А поездить по окрестным селам да деревням и провести опрос населения о пропавших без вести мужиках вам в голову не пришло? – нахмурил брови Николаев.
– Иван Николаевич, но поймите нас тоже, дел и так невпроворот, – сказал Бахматов. – У нас катастрофически не хватает людей. Если по деревням начнем разъезжать, это ж сколько времени потребуется? А кто тогда в Москве убийствами да разбоями будет заниматься? У нас же есть группа, занимающаяся уголовными делами по губернии. Пусть ее уполномоченные и поездят по селам да деревням и выяснят, кто пропал и когда. А фотографии убитых я передам им. Может быть, кто-то их узнает.
– Хорошо, я распоряжусь, – кивнул Николаев. – Но и с вас задачу по выяснению личностей убитых я не снимаю. И искать, искать этого душегуба днем и ночью! Шутка ли, порешить два десятка человек!
– Мы считаем, что таковых больше, Иван Николаевич, – после небольшой паузы произнес Леонид Бахматов. – Есть предположение, что убийца не только прятал трупы в развалинах домов или сбрасывал в реку, но и закапывал в укромных местах.
– Предположение у них, – недовольно проворчал Николаев. – Ну, так ищите, где он мог закопать! А то по Москве слухи уже вовсю идут, что новая власть не способна найти убийцу, загубившего столько душ, а вот сыскная полиция при царе, мол, всегда таких находила. Так говорят. И у меня создается впечатление, что говорят люди правильно. Так что надо отыскать и изобличить преступника в самые кратчайшие сроки. Это приказ! Его поимка – вопрос, как вы сами понимаете, уже политического характера… А с Землячкой ссориться… – Он выждал паузу и продолжил: – Я бы ни вам, ни себе не советовал. Вы понимаете, о чем я?
– Да, Иван Николаевич. Вот только нам бы с транспортом помочь, – пользуясь моментом, закинул удочку Бахматов. – И с людьми.
– А Стрельцов что, не тянет? – посмотрел на Жору Николаев.
– Тянет, – ответил Бахматов. – Но нам бы еще парочку агентов. Он один не поспевает.
– Скажите спасибо и на этом, – безапелляционно ответил начальник угро. – В других бригадах вообще по два человека работают… Ладно, с транспортом для вас я что-нибудь придумаю. – Он снова немного помолчал и уже спокойнее добавил: – А что можете сказать вы об этом убийце? Есть какие-нибудь версии?
– Есть. – Бахматов обвел глазами свою группу и начал официальным тоном: – Все найденные жертвы были убиты ударом твердого предмета по голове. В результате чего были проломлены черепа в области темени, и смерть в большинстве случае наступала практически мгновенно. Однако убийца как бы на всякий случай душил свои жертвы веревкой, после чего связывал их и засовывал в мешок. Характер удара, а также вязка трупов позволяют нам сделать вывод, что во всех случаях действовал один и тот же человек. Скорее всего убийца – одиночка. Это сильный, хитрый и безжалостный преступник, возможно, с нездоровой психикой.
– Так, – буркнул Николаев. – Но ничего нового вы мне пока не сказали. И психика у него вполне здоровая, если за все это время вы его не поймали и даже не знаете, где его искать. Он продумывает каждое свое убийство и даже следов не оставляет.
– Ну, кое-что нам удалось выяснить, – не согласился с выводами начальника МУРа Леонид Лаврентьевич. – Сегодня при осмотре мешка, в котором находилось тело, опознавателем Саушкиным было обнаружено несколько зерен овса. Кроме того, он заметил, что такими характерными узлами на веревках, которыми были связаны трупы, пользуются извозчики. А это позволяет нам вполне определенно заключить, что…
– Так, может, мне Саушкина сделать старшим инспектором вашей группы, – не без сарказма произнес Николаев, не дав договорить Бахматову, – а вас определить при нем простыми разыскными агентами? Пользы, полагаю, будет больше…
– Это ваше полное право, – с некоторым вызовом ответил Леонид Лаврентьевич.
– Ладно, продолжайте, – махнул рукой Иван Николаевич, и этот жест скорее всего означал: «Лучше бы ты помолчал со своими высказываниями».
– Нахождение в нескольких мешках овсяных зерен плюс узлы, которые вяжут извозчики, позволяют выдвинуть версию, что убийца либо торгует фуражом для лошадей, либо он конюх или извозчик. То, что он извозчик, будет вернее, поскольку нахождение трупов в мешках в разных частях города свидетельствует о наличии у убийцы транспортного средства. Такова, Иван Николаевич, наша основная версия.
– Это уже кое-что, – отозвался на слова старшего инспектора Бахматова Николаев. – И что вы намерены предпринять?
– Будем искать убийцу среди извозчиков, – ответил Леонид Лаврентьевич.
Обязанности по розыску убийцы были распределены следующим образом: старший инспектор Бахматов вместе с группой Дмитрия Горшкова, занимающейся убийствами, разбоями, грабежами и прочими уголовными преступлениями по Московской губернии, ищут для опознания родственников или знакомых убитых.
Субинспектор уголовного розыска Коля Осипов занимается лошадниками и лабазниками, а агент уголовного розыска Жора Стрельцов – московскими извозчиками, коих в столице, как оказалось, было почти пять с половиной тысяч.
– Как же мне переговорить с несколькими тысячами! На это полгода уйдет, – посетовал Жора.
– Разве это много? – усмехнулся Николай.
– Очень много. А потом ведь каждого из них еще отыскать нужно, они ведь все время в разъездах.
– Это не много, – не согласился со Стрельцовым Осипов. – И за это скажи спасибо Гучкову.
– С какой это стати мне говорить спасибо октябристу и монархисту Гучкову? – удивился Стрельцов.
– Да не тому Гучкову, что звался Александром и был военно-морским министром Временного правительства, – засмеялся Николай, – а его брату, Николаю Гучкову, московскому городскому голове. Это благодаря его стараниям в Первопрестольной появились трамваи. Если бы трамваев в Москве не было, Георгий, то извозчиков было бы тысяч пятнадцать, а может, и все двадцать. Вот это действительно очень много… Так что, дерзай!
Извозчичьих бирж на Москве было несколько десятков. Крупные биржи легковых извозчиков находились на Дмитровке, на Страстной площади через дорогу от памятника Пушкину, у Гостиного Двора, на Театральной и Лубянской площадях, у Троицких ворот, на многолюдной и торговой Ильинке, у театров, банков, вокзалов и гостиниц, а более мелкие извозчичьи биржи – у перекрестков и на въездах на шоссе и тракты.
Ломовые извозчики группировались преимущественно у вокзалов, стояли поодаль от легковых на Ильинке, у Гостиного двора и, конечно, на Лубянской площади. Словом, можно было бы сносить не одну пару сапог, хаживая по биржам извозчиков, ежели бы начальник МУРа не распорядился выделить на бригаду Бахматова извозчика с пролеткой. И каждый день то Жора, то Коля Осипов, расположившись на заднем сиденье пролетки, как большие начальники, вылетали на улицу со двора дома Еропкиной, где находилось Московское управление уголовного розыска, и старорежимный кучер в поношенной атласной поддевке зычно кричал на всю ивановскую:
– По-береги-и-ись!
Поездки по извозчичьим биржам результата не дали. Да и о чем было спрашивать извозчиков? Не ведают ли они о своем коллеге, который высматривает клиентов побогаче, затем сажает их в свою пролетку, везет к себе домой, где забивает бедолаг до смерти заготовленным топориком?
Разумеется, многие извозчики предпочитают состоятельных седоков, однако в отличие от преступника они везут их не к себе домой, а по названному адресу. В общем, после нескольких дней розыска стало понятно, что извозчичьи биржи ничего не дадут. К тому же по закоренелой традиции извозчики никогда не были откровенны с сотрудниками правопорядка, из некоторых кучеров приходилось вытаскивать слова едва ли не клещами, а другие возницы просто съезжали со стоянки, узнав, о чем идет разговор. Словом, извозчичьи биржи оказались полной «пустышкой».
Больше повезло Коле Осипову. Но здесь большую роль сыграли служба в милиции и оперативный опыт – Николай успел полгода поработать районным уполномоченным, в двадцать первом году стать агентом МУРа, раскрыть два убийства, более сорока краж и разбоев, пройти за полтора года три ступени, начиная от агента уголовного розыска третьей категории до субинспектора, и попасть в первую «убойную» бригаду Леонида Лаврентьевича Бахматова.
В известном на всю Москву Гусенковском извозчичьем трактире Николай на четвертый день своих поисков подсел к двум пожилым кучерам, неспешно распивавшим чай с мягкими рогаликами. Слово за слово и Стрельцову удалось узнать, что оба возчика бывают время от времени на Конной площади, которая, по выражению одного из них, уже «не та после постройки Морозовской детской больницы, но лошадок и по сей день на ней продают и покупают». Еще этот извозчик рассказал о том, что часто там бывают барышники и приезжие, желающие купить лошадь. И что на лошадином рынке он дважды в прошлом году видел мужика, приезжающего на пролетке и желающего вроде бы как продать свою кобылу.
– Первый раз я его увидал, кажись, в апреле. Кобылка его мне уж шибко приглянулась, потому я его и запомнил. А второй раз уже в сентябре, кажись, было. Он ценами на лошадок интересовался…
– А как он выглядел? – быстро спросил Коля. – Ну, рост там, возраст…
– Так я, стало быть, больше лошадь запомнил, нежели его, – почесав заросший подбородок, ответил извозчик. – Он баба, что ли, чтобы его так шибко разглядывать? Могу точно сказать одно: не молоденький. Степенный такой дядька.
– Ага, не молоденький, – подтвердил второй извозчик. – Нашего где-то возрасту.
– А вам по сколько? – посмотрел на мужиков внимательным взглядом Коля.
– Мне сорок пять годков, – отчего-то с некоторой грустью ответил первый извозчик. – А Антип Маркелыч, – кивнул он в сторону второго, – почти на пять годков старше меня будет.
– Значит, возраст того мужика, что вы видели на конном базаре, сорок пять – пятьдесят лет, – скорее констатировал, нежели спросил Осипов.
– Ага, ему точно больше сорока, но, кажись, поменее пятидесяти будет, – ответил второй извозчик. – Мне его хорошо удалось разглядеть. Жилистый он такой… Крепкий. С физической работой знаком.
– Вы что, разговаривали с ним?
– Не то чтобы говорил, – замялся извозчик. – Когда он с другим мужиком объяснялся, то я рядом стоял. Ну и слышал все.
– А что «все»? – Каким-то внутренним чувством, какое вырабатывается только в оперативной работе, Николай понял, что набрел на верный след.
Извозчик степенно отпил чаю, посмотрел на Колю весьма снисходительно и поведал вот такую историю…
– Пришел я, значица, на базар на Конную площадь к лошадушкам прицениться, узнать, что почем. Хожу по базару, приглядываюсь… Лошадей мало нынче торгуют, больше все клячи захудалые, шкура да кости, смотреть не на что! Либо старые донельзя. Ежели их покупать, так только для того, чтобы сразу на живодерню вести. И тут вижу: кобылку под уздцы какой-то мужик ведет. Кобылка вся такая ладная, ухоженная, явно чистых кровей. Подошел он к одному мужику, что старого мерина продавал, поговорил с ним малость. Верно, о том, что мерина таво аккурат на живодерню пора вести, а не торговать им. Да-а…
Извозчик снова отхлебнул чаю, пожевал рогалик.
– Ну а дальше… А дальше-то что, – нетерпеливо проговорил Коля.
– А дальше к нему, стало быть, мужик подошел годов этак тридцати. По виду приезжий. Сапоги еще на ём были юфтяные с набором и поддевка суконная. Сразу видно, что при деньгах паря. Спросил, значица, продает ли он свою кобылу. Жилистый и отвечает: продаю, мол.
«А почем»? – вопрошает тот, что в юфтяных сапогах.
«Это смотря чем расплачиваться будешь», – ответствует жилистый.
Отошли они в сторонку от глаз чужих и ушей. А я, значит, тихонько за ними побрел.
– И они тебя не заметили?
– Не заметили, я за их спины зашел, сделал вид, что базар будто бы оглядываю, интересное что-то выискиваю. А сам уши навострил. Шибко мне интересно стало, сколь за такую славную кобылку жилистый денег запросит. Ну, мужик в юфтяных сапогах и говорит: дескать, деньги у меня есть какие хошь, хоть старые, хоть новые. Жилистый же ему: «керенки» и совзнаки-де мне ни к чему. А вот ежели ты червонцами за кобылу заплатишь, так будет в самый раз. На что приезжий ему: дескать, как скажешь, согласен заплатить червонцами. Лошадь, мол, в хозяйстве шибко надобна.
Извозчик снова откусил от макового рогалика и запил его чаем. Он никуда не торопился, в трактире ему нравилось, и был он здесь частым гостем. Зато Николай спешил: то, что он уже узнал, было крайне важно. А извозчик, похоже, еще кое-что знал про этого человека, столь интересующего уголовный розыск.
И Коля снова нетерпеливо произнес:
– Дальше-то что было, дядя?
Извозчик покосился на Колю, как смотрят порой взрослые на надоедливых шаловливых детей. Взгляд его можно было прочитать так: вечно вы, молодые, куда-то торопитесь. Уважить нужно старость, почтение проявить, а потом и лезть с разными расспросами. Наконец он снизошел и ответил:
– А дальше они, значица, про войну говорить стали. Воевали обои, как оказалось, вместе, чуть ли не в одном полку.
– Получается, этот мужик жилистый, что кобылу продавал, воевал? – Николай впился взглядом в извозчика: – А за красных или за белых?
– Сказал, что за красных, – ответил тот и, видя нетерпение собеседника, продолжил: – Потом жилистый выпить предложил за встречу. Угощаю, говорит, как своего брата-фронтовика. Мол, вместе кровь проливали за Советскую власть. Приезжий супротив этого ничего не имел. Да и кто выпивки дармовой противиться станет? – усмехнулся он.
– Это точно! – охотно поддакнул первый извозчик.
– Ну а потом жилистый предложил к нему домой пойти, чтоб, значица, чин по чину купчую совершить да обмыть покупку-продажу. И оне пошли.
– А куда пошли-то, в какую сторону? – загорелся Коля.
– А мне почем знать? – недоуменно посмотрел на него извозчик. – Жилистый сказал: мол, я тут недалеко живу…
– А где живет, не сказал?
– Может, и сказал, мил-человек, да я не слышал, – рассудительно ответил извозчик. – Чего же я около них тереться-то буду, у меня, чай, свои дела имеются. А еще жилистый сказывал, что кобылка евоная чистых владимирских кровей будет. И что, дескать, дома у него на это дело и пашпорт, значица, имеется…
Осипов какое-то время молча смотрел на извозчика. Потом спросил:
– Когда это было?
– Да с неделю назад, может, поменее.
– А если вспомнить? – потребовал Осипов.
– Ну, когда… – Извозчик задумался. – Дён пять точно прошло.
– Точно пять дней? – переспросил Николай.
– Точно. Ко мне перед тем сват приходил, так мы с ним немного перебрали, голова у меня болела. Вот я и пошел на базар. Думал, проветрюсь как-то, а заодно лошадок посмотрю.
«Четыре дня назад из Москвы-реки выудили труп в мешке, – размышлял Николай. – При обследовании мешка в нем обнаружилось несколько овсяных зернышек. Выходит, жилистый увел к себе в дом приезжего покупателя. Значит, это тот самый, которого так ищет уголовный розыск? Неужто нашлась ниточка, потянув за которую, можно выйти на убийцу?»
– А как он выглядел? – снова спросил Коля.
– Кто?
– Да мужик тот жилистый.
– Как, как, – проворчал извозчик. – Да обнокновенно он выглядел. Ну вот как, значица, мы выглядим.
Коля посмотрел на говорившего и его товарища и кивнул:
– Значит, с усами и бородой?
– Усы – да, а борода не борода, а так, бородка с сединой, – уточнил второй извозчик. – Не растет у него волос, так бывает.
– А росту он был какого? – продолжал допытываться Коля. Высокий, низкий или росту среднего?
– Пожалуй, что среднего, – немного подумав, ответил извозчик. – Может, слегка поболе…
– А узнать ты его сможешь, дядя?
– Ну, ежели ты его передо мной поставишь, вот так, к примеру, как ты щас передо мной сидишь, так, пожалуй, что и узнаю, – сказал извозчик, чуть помедлив.
Больше ничего путного от него Осипов не услышал. Расспросив, где извозчики проживают и в каком месте их при надобности можно отыскать, Николай попрощался с ними и покинул извозчичий трактир.
Вечером вернулся из района Леонид Бахматов. Выглядел он уставшим, но, кажется, удовлетворенным. Видимо, что кое-какие сведения о пропавших он все-таки раздобыл. Еще более довольным смотрелся Коля Осипов. Уже через час старший инспектор бригады позвал к себе в кабинет на совещание всех оперативников, персонально пригласил Владимира Саушкина.