Герда Кристоу сидела в столовой, уставившись на блюдо с бараньей ногой. Отослать мясо на кухню разогреть или не стоит? Если Джон еще задержится, мясо остынет, затвердеет и станет просто отвратительным. Но, с другой стороны, последняя пациентка уже ушла, Джон может появиться в любую минуту, и, если она отошлет мясо разогревать, ленч задержится, а Джон так нетерпелив… «Ты ведь знала, что я уже иду…» В его голосе будет подавленное раздражение, которое она так хорошо знает и которого так боится. Да и мясо пережарится и высохнет. Джон терпеть не может пережаренное мясо. Правда, остывшее мясо он тоже не любит. Во всяком случае, пока жаркое еще горячее и выглядит аппетитно.
Мысли Герды метались от одного к другому, и чувство неуверенности и беспокойства росло. Весь мир съежился в комок, собравшись вокруг бараньей ноги, медленно остывавшей на блюде.
На другом конце стола двенадцатилетний Тэренс вдруг сказал:
– Борная кислота горит зеленым пламенем, а сода – желтым.
Герда рассеянно посмотрела через стол на веснушчатое открытое лицо сына. Она понятия не имела, о чем он говорит.
– Ты это знала, мама?
– Что, дорогой?
– Про соли.
Взгляд Герды скользнул к солонке. Да, соль и перец были на столе. Тут все в порядке. На прошлой неделе Льюис забыла их поставить, и это вывело Джона из себя. Вечно что-нибудь не так.
– Это химический опыт, – мечтательно произнес Тэренс. – По-моему, страшно интересно!
Девятилетняя Зина с хорошеньким, но пустым личиком захныкала:
– Я хочу есть. Когда мы начнем есть?
– Мы могли бы начать, – сказал Тэренс. – Он не будет против! Ты же знаешь, как быстро он ест.
Герда покачала головой. Нарезать баранину? Но она никак не запомнит, откуда нужно начинать резать. Конечно, может быть, Льюис положила мясо на блюдо правильно… но иногда она ошибается. А Джона раздражает, если мясо нарезано не так, как надо. Герда подумала с отчаянием, что у нее самой всегда все получается не так, как надо. О господи! Подливка совсем остыла. Уже покрылась пленкой… Нужно все-таки отправить мясо на кухню… но Джон, может быть, уже идет. Он уже должен был прийти. Мысли Герды метались, как зверь в клетке.
Сидя в приемном кабинете, Джон постукивал рукой по столу, прекрасно сознавая, что ленч в столовой наверху уже, вероятно, готов, но тем не менее не мог заставить себя подняться.
Сан-Мигель… синее море… аромат мимозы, алые цветы на фоне зеленых листьев… жаркое солнце… песок… отчаяние любви и страдания…
– О господи! – взмолился он. – Только не это! Никогда! С этим покончено!
Лучше б я никогда не знал Веронику, никогда не женился на Герде, никогда не встретил Генриетту! Мамаша Крэбтри одна стоит их всех!
Неприятности начались на прошлой неделе, во второй половине дня. До тех пор Джон был очень доволен ее реакцией на лекарство. Миссис Крэбтри уже выдерживала дозу в пять тысячных. И вдруг появилось тревожное повышение интоксикации[14], и реакция DL вместо положительной оказалась отрицательной.
Старушка лежала посиневшая, тяжело дыша, и смотрела на него злыми проницательными глазами.
– Делаете из меня морскую свинку, голубчик? Эксперимент? Так, что ли?
– Мы хотим вас вылечить, – сказал он, улыбнувшись.
– Опять за свои штучки! – Она вдруг ухмыльнулась. – Да я ведь не против, бла’ослови вас ‘осподь! Действуйте, доктор! Кто-нибудь же должен быть первым, верно? Так я ‘оворю? Как-то, еще девчонкой, я сделала перманент. То’да это было в новинку. Стала, как не’р, волосы – ‘ребешком не продрать. А все равно здорово! Потешилась вволю… Так что, доктор, можете потешиться за мой счет! Я выдержу!
– Что, очень плохо? – Пальцы Джона нащупывали ее пульс. Жизненная энергия передалась от него задыхающейся старой женщине на больничной койке.
– Очень! Что-то вышло не так, да? Ну ничего, не падайте ду’ом, доктор! Я потерплю! Правда потерплю!
– Вы молодчина! – с одобрением сказал Джон. – Если б все мои пациенты были такие.
– Я ‘очу поправиться! Вот так-то! ‘очу выздороветь! Моя мать дожила до восьмидесяти восьми, а бабке было девяносто, ко’да она отправилась на тот свет. Мы живучие! В нашем роду все живучие!
Джон ушел тогда из больницы расстроенный, подавленный сомнениями и неизвестностью. Он так был уверен в правильности избранного пути! Где, в чем он ошибся? Как уменьшить интоксикацию, поддержать удовлетворительный объем гормонов и в то же время нейтрализовать пантратин?.. Слишком он был самоуверен. Не сомневался в том, что ему удалось обойти все препятствия.
Как раз тогда на ступеньках больницы Святого Христофора на него вдруг нахлынула отчаянная усталость, отвращение к бесконечной, повседневной, изнуряющей работе в больнице, и он вспомнил о Генриетте. Подумал вдруг не о ней самой, а о ее красоте, свежести, здоровье и удивительной энергии. Ему припомнился даже чуть слышный аромат примул от ее волос.
Сообщив домой, что его срочно вызывают, Джон отправился прямо к Генриетте. Войдя в студию, он сразу же ее обнял с такой страстью, какой не было раньше в их отношениях. В ее глазах мелькнуло внезапное удивление, отстранившись, она освободилась из его рук и пошла приготовить ему кофе. Двигаясь по студии, Генриетта забрасывала его отрывистыми вопросами.
– Ты пришел, – спросила она, – прямо из больницы?
Говорить о больнице Джону не хотелось. Хотелось любить Генриетту, забыть и больницу, и мамашу Крэбтри, и болезнь Риджуэя, и вообще все на свете. Он отвечал на ее вопросы сперва неохотно, потом, увлекшись, все живее и заинтересованнее. И вот он уже шагал взад-вперед по студии, изливая потоки профессиональных объяснений и предположений. Иногда он останавливался, стремясь упростить то, что говорил.
– Понимаешь, нужно получить реакцию…
– Да-да, – быстро сказала Генриетта. – DL-реакция должна быть положительной. Я понимаю. Продолжай!
– Откуда ты знаешь об этой реакции? – спросил он резко.
– У меня есть книга…
– Какая книга? Чья?
Генриетта показала на небольшой книжный столик. Джон презрительно фыркнул.
– Скобел? Он никуда не годится! Он в корне ошибается. Послушай, если ты хочешь почитать…
Она прервала его:
– Я хочу только знать некоторые термины, которые ты употребляешь. Достаточно для того, чтобы понимать, что ты говоришь, и не заставлять тебя всякий раз останавливаться и объяснять. Продолжай. Я слушаю.
– Ну что ж, – произнес он с сомнением. – Запомни только, что Скобел не годится.
Джон продолжал говорить. Он говорил два с половиной часа. Разбирал ошибки, анализировал возможности, характеризовал приемлемые теории. Он почти не замечал присутствия Генриетты. Но всякий раз, когда он запинался, сообразительность Генриетты, ее быстрый ум подсказывали выход, предвидя новый шаг в рассуждениях, иногда опережая его самого. Теперь Джон был увлечен по-настоящему; постепенно к нему вернулась вера в себя. Он был прав; основное направление верно; существует немало путей борьбы с интоксикацией.
Внезапно он почувствовал сильную усталость. Теперь ему все ясно, он вернется к своим рассуждениям завтра утром. Позвонит Нилу и скажет ему, чтобы соединил оба раствора и снова попробовал. Да, надо попробовать. Господи! Он не намерен сдаваться!
– Я устал, – отрывисто бросил Джон. – Боже мой, как я устал…
Он упал на диван и заснул как мертвый.
Проснувшись утром, Джон увидел Генриетту, которая улыбалась ему, готовя чай, вся в утреннем свете, и он тоже улыбнулся.
– Совсем не так, как было задумано, – сказал он.
– Разве это имеет значение?
– Нет. Нет! Ты прекрасный человек, Генриетта. – Взгляд Джона скользнул по книжной полке. – Если тебя все это интересует, я дам тебе нужную литературу.
– Все это меня не интересует. Меня интересуешь ты, Джон!
– Ты не должна читать Скобела. – Джон взял в руки злополучную книгу. – Он просто шарлатан!
Генриетта рассмеялась. Джон не мог понять, почему его критическая оценка Скобела так развеселила ее. Это не раз удивляло его в Генриетте. Внезапное открытие, что Генриетта может смеяться над ним, приводило его в замешательство. Он просто не привык к этому. Герда всегда принимала его на полном серьезе. Вероника… Вероника никогда не думала ни о ком, кроме себя самой, а у Генриетты была привычка, откинув голову назад, смотреть на него из-под полуприкрытых век с неожиданно нежной, слегка насмешливой улыбкой, словно говоря: «Дайте-ка посмотреть хорошенько на это странное существо по имени Джон. Отойду-ка я подальше и рассмотрю его хорошенько!»
«Почти так же, прищурив глаза, она смотрела на свою работу, – думал он, – или на картину». Это была, черт побери, отстраненность, независимость. А этого Джону не хотелось! Он хотел, чтоб Генриетта думала только о нем, чтоб ее мысли никогда не отрывались, не ускользали от него. «В общем, как раз то, что ты терпеть не можешь в Герде!» – снова хихикнул бесенок.
По правде говоря, Джон был абсолютно непоследователен. Он сам не знал, чего хочет.
«Я хочу домой». Какая абсурдная, совершенно нелепая фраза! В ней нет никакого смысла.
Через час-другой он будет уже далеко от Лондона. Подальше от больных с их специфическим кисловатым, дурным запахом… Будет вдыхать аромат сосен, дымок лесного костра, запах влажных осенних листьев. Даже само движение машины успокаивает… постепенное, без всякого усилия нарастание скорости.
«Нет, все будет совсем не так!» – вдруг подумал он, вспомнив, что немного растянул запястье и не сможет вести машину. Значит, за рулем будет Герда, а Герда – помоги ей господи! – так и не научилась водить автомобиль. Каждый раз, когда она меняет скорость, он сидит, плотно сжав зубы, стараясь не произнести ни слова, зная на горьком опыте, что, если он хоть что-нибудь скажет, будет еще хуже. Странно, никто не был в состоянии научить Герду переключать скорость… даже Генриетта. Зная свою раздражительность, Джон попросил Генриетту помочь, надеясь, что она лучше справится с этой задачей.
Генриетта любит автомобиль! Она говорит о нем так, как другие говорят о весне или первых подснежниках.
«Посмотри, Джон, какой красавец! Он прямо-таки мурлычет. – Для Генриетты все автомашины – существа мужского рода. – Он одолеет Бейл– Хилл на третьей скорости без всяких усилий! Послушай только, как равномерно урчит мотор».
И так до тех пор, пока Джон не взрывался внезапно и яростно: «Тебе не кажется, Генриетта, что ты могла бы уделить мне немного внимания и хоть на минуту забыть эту чертову машину!»
Он сам всегда стыдился этих вспышек, которые сваливались на него совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба.
То же самое и с ее работами. Джон понимал, что ее скульптуры хороши. Восхищался ими и… ненавидел одновременно.
Из-за этого произошла однажды ужасная ссора.
Как-то Герда сказала:
– Генриетта просила меня позировать.
– Что?! – Если подумать, его удивление по этому поводу было не очень-то лестным. – Тебя?!
– Да, завтра я иду в студию.
– С какой стати ты ей понадобилась?
Пожалуй, он был не очень вежлив. К счастью, Герда этого не поняла. Она была польщена приглашением. Джон заподозрил, что это очередная демонстрация притворной, как он полагал, доброты Генриетты. Может, Герда намекнула, что хотела бы позировать… Что-нибудь в таком роде.
Дней через десять Герда с гордостью показала ему маленькую гипсовую статуэтку. Это была хорошенькая вещица, великолепно, с мастерством выполненная, как все, что делала Генриетта. Она идеализировала Герду, но Герде статуэтка явно понравилась.
– По-моему, Джон, это очаровательно!
– И это работа Генриетты?! Но ведь это ничто… абсолютное ничтожество. Не понимаю, как ей пришло в голову сделать такое!
– Конечно, это не похоже на абстрактные работы Генриетты, но, по-моему, очень хорошо, Джон, в самом деле хорошо!
Он ничего больше не сказал. В конце концов, зачем портить Герде все удовольствие. Но при первом удобном случае он буквально набросился на Генриетту:
– Зачем ты сделала эту глупую статуэтку? Она недостойна тебя! Ты обычно делаешь стоящие вещи.
– Не думаю, что это плохо, – медленно сказала Генриетта. – Мне кажется, Герда была довольна.
– Герда в восторге. Еще бы! Она не в состоянии отличить настоящего произведения искусства от раскрашенной фотографии.
– Это не дешевка, Джон. Просто портретная статуэтка, безобидная и без всяких претензий.
– Обычно ты не тратишь времени на творения такого рода…
Вдруг он запнулся от удивления, увидев деревянную фигуру высотой около пяти футов.
– Хэлло, что это?
– Для международной группы. Грушевое дерево. «Поклонение».
Генриетта наблюдала за ним. Джон пристально вглядывался в статую. Вдруг шея его налилась кровью, и он с яростью накинулся на Генриетту:
– Так вот для чего тебе понадобилась Герда! Да как ты смеешь?!
– Мне было интересно, заметишь ли ты…
– Замечу? Конечно! Вот здесь. – Он положил пальцы на широкие тяжелые мышцы шеи.
Генриетта кивнула.
– Да, это как раз то, что я хотела: шея и плечи… И этот глубокий, тяжелый наклон вперед – покорность, подчинение… Замечательно!
– Замечательно?! Послушай, Генриетта, я этого не допущу! Оставь Герду в покое!
– Герда никогда не узнает себя в этой фигуре. Да и никто другой не узнает. И вообще, это совсем не Герда. Не какой-то определенный человек. Это никто.
– Но ведь я же узнал!
– Джон, ты – совсем другое дело! Ты… ты чувствуешь суть вещей!
– Нет, это уж чересчур. Я не могу позволить, Генриетта! И не позволю! Неужели ты не понимаешь, что это непростительно!
– Ты так думаешь?
– Разве ты сама не видишь? Не чувствуешь? Где же твоя обычная чуткость?
– Ты не понимаешь, Джон, – проговорила она. – Боюсь, я никогда не смогу заставить тебя понять. Ты не понимаешь, что значит хотеть чего-то… видеть изо дня в день эту линию шеи, мускулы, наклон головы, тяжелую челюсть… Я смотрела, мне так хотелось… каждый раз, когда видела Герду. В конце концов, я просто должна была сделать.
– Бессовестно!
– Да, пожалуй, так! Но это потребность, от нее не уйти!
– Значит, ты ни в грош не ставишь чувства других. Тебе безразлична Герда…
– Не говори глупостей, Джон. Я сделала статуэтку, чтобы доставить ей удовольствие. Мне хотелось ее порадовать. Я не бесчувственная.
– Именно бесчувственная!
– Ты в самом деле думаешь… Только честно! Ты думаешь, Герда узнает себя?
Джон неохотно посмотрел на скульптуру. Теперь чувства обиды и негодования отступили, подчиняясь любопытству. Странная, смиренная фигура женщины, предлагающей свое поклонение невидимому божеству. Поднятое вверх лицо. Невидящее, немое, преданное… Пугающе сильное, фанатичное чувство!
– Это вселяет ужас…
Она вздрогнула.
– Да, я тоже так думаю.
– На что она смотрит? Кто это… там, перед ней?
Генриетта заколебалась.
– Я не знаю, – сказала она. Что-то странное было в ее голосе. – Но мне кажется… она смотрит на тебя, Джон.