Лоренцо Великолепный - читать онлайн

Глава 2

У Лоренцо был дядя – бастард Козимо Медичи по имени Карло.

Бастарды для Италии неудивительны, иногда их больше, чем законных детей, у Пьеро Медичи тоже имелась дочь Мария. Бастардов воспитывали в домах отцов, девушкам выделяли хорошее приданое, выгодно выдавали замуж, сыновья обычно становились или священниками, или кондотьерами. Карло стал священником.

Еще на свадьбе он посоветовал Лоренцо не принимать подарок от городка Прато, находившегося в подчинении Флоренции. Отказ означал выражение высшего неудовольствия. Было чем возмущаться, в Прато пригрели братьев Нарди, сообщников опального Диотисальво Нерони. Карло, который бывал в Прато по церковным делам и знал тамошние настроения, предупреждал племянника о готовящейся буче. Тогда Великолепному было не до Прато, а вот теперь жахнуло.

Нарди и их сообщники захватили и бросили в тюрьму подесту города и членов муниципалитета. Но просчитались, призыв «Палле!» прозвучал и здесь. Жители Прато сумели расправиться с заговорщиками сами еще до того, как подоспела помощь из Флоренции. Подесту города Чезаре Петруччи и его помощников освободили, Нарди обезглавили, а четырнадцать его сообщников повесили. Потом расправились еще с одиннадцатью.

Когда первое возбуждение спало, жители Прато вспомнили, что надо бы спросить совет у Флоренции, вернее, у Медичи. Но отрубленную голову не вернешь на место, удавленных не оживишь, оставалось решить, что делать с несколькими десятками сидящих в тюрьме бунтовщиков.

Над этим и размышлял Лоренцо, когда к нему в кабинет зашла мать. Она единственная, кто мог входить без разрешения нового Хозяина.

– Жители Прато казнили основных заговорщиков, это их право, но что делать с остальными? Я не могу начинать правление с казней, даже справедливых.

– Но однажды сбежавший Нарди поднял новую бучу, что, если так же поступят и эти, будучи помилованы?

– Когда-то дед говорил, что лучше простить одного должника, чем, разорив его, нажить себе десяток врагов из его семьи.

– Это про деньги, Лоренцо, а на кону жизни людей.

– Вот именно. Сколько глупцов вроде моего дяди Пьерфранческо или того же Луки Питти участвовало в заговоре, доверившись словам о свободе. Уничтожать нужно только тех, кто призывал к бунту или убивал во время бунта, остальных надо прощать. Лучше простить одного такого глупца, чем нажить себе в качестве врагов всю его семью.

– Возможно, ты прав… Возможно…

Все ждали, что Лоренцо, и без того недовольный Прато, расправится с теми, кто поддержал его недавних врагов, но ошиблись.

В ответ на приказ подесте Прато уничтожить протоколы судебных заседаний и отпустить всех, кого не успели казнить, Чезаре Петруччи только развел руками:

– Великодушие Медичи не имеет границ…

Пройдет несколько лет, и Петруччи, будучи уже гонфолоньером Флоренции, получит от Лоренцо право без жалости расправиться со всеми участниками другого заговора.

Правление, которое могло начаться с рек крови пусть не во Флоренции, но в Прадо, началось с милости.

Сам Лоренцо начал последовательно проводить во Флоренции политические преобразования. Один за другим принимались законы, которые реформировали органы власти так, чтобы они состояли почти из одних сторонников Медичи. За пару лет Лоренцо удалось это сделать, Флоренция стала послушна ему не только на словах, но и на деле, хотя он продолжал завоевывать город, устраивая праздники, новые турниры, спектакли, просто раздачу средств бедным.

Клариче очень старалась стать хорошей женой, как понимала это она сама, вернее, как ей внушали с детства. Тихая, послушная, терпеливая, заботливая…

Лоренцо скрипел зубами и старался как можно чаще исчезать из дома, скоро появился повод не бывать в спальне жены – Клариче оказалась беременна.

Лукреция Донато действительно стала ее приятельницей, старалась почаще оказываться рядом в людных местах, выказывала знаки внимания. Конечно, Клариче проигрывала Донато, прекрасно понимала это, но робость не позволяла ей биться за мужа с соперницей. Да она и не считала красавицу соперницей, вернее, не считала себя ее соперницей. Стоя перед зеркалом, Клариче только вздыхала: куда уж против Донато…

Лукреция давала новой приятельнице советы, нередко дурные. Но еще хуже, она постоянно напоминала о Клариче ее мужу, подчеркивая в юной женщине как раз те качества, которые так не нравились Лоренцо:

– Великолепный, ты должен ценить в своей жене ее кротость. Не всем же быть такими, как твоя любимая сестрица Наннина. И будь с ней помягче, мне кажется, что Клариче просто боится тебя.

– Я не кусаюсь! И не грублю ей. С ней скучно, – вопреки своему решению никогда не жаловаться на жену, Лоренцо жаловался. – Вы с ней дружите, намекни, что я не люблю покорность.

– О…

Но Клариче на совет показать себя тигрицей только ужаснулась:

– Нет, это не для меня.

Еще хуже оказались у нее отношения с приятелями Лоренцо. Став главой не только семьи, но и Флоренции, Лоренцо стал куда меньше времени уделять друзьям, с которыми совсем недавно беспокоил округу. Они прекрасно понимали, что государственные дела теперь отнимают у Медичи львиную долю времени, но проще объяснить все наличием супруги.

Клариче казалась скучной всем – Пульчи, Ручеллаи, Мартелли, даже Полициано и Бекки. Ей было не смешно, когда Луиджи Пульчи, его приятели звали Джиджи, читал написанную по заказу донны Лукреции поэму «Морганте» – искрометную пародию на рыцарские эпопеи. Клариче лишь внимательно слушала, но не более. А вот донна Лукреция, по чьей просьбе Джиджи и писал свою пародию, смеялась, отмахиваясь от особенно острых шуточек Пульчи:

– Луиджи, тебя предадут анафеме!

Хохотала и Наннина, сестра Лоренцо, и жена одного из членов этой беспокойной компании Бернардо Ручеллаи тоже пыталась расшевелить невестку, но тоже тщетно.

– Клариче, послушай, разве не смешно?

Клариче слушала об очередной проделке Морганте и кисло улыбалась:

– Смешно.

Ей очень хотелось быть такой же живой и смешливой, как Наннина, остроумно шутить, легко смеяться, разговаривать, двигаться… Клариче понимала, что в доме Медичи только так и нужно, что рядом с Великолепным нельзя быть серой мышкой, но непривыкшая к свободе дома, она строго держалась и в семье мужа.

И все же желание стать как окружающие ее мужа брало верх.

Донна Лукреция прислушалась, откуда-то со стороны спальни невестки доносилась музыка. Мать Лоренцо подошла ближе. Так и есть, музыка и, несомненно, танцевальная. Самого Великолепного не было дома, Джулиано тоже, в палаццо стояла редкая для этого места тишина, только потому Лукреция и услышала.

А еще приятный тихий смех… женский смех…

Господи, да кто у нее там?! Какое материнское сердце не замрет, услышав подобное?

Донна Лукреция осторожно приоткрыла дверь и замерла. На лире играла одна из служанок, а Клариче танцевала. И вот этот танец – чувственный и воздушный одновременно – несказанно удивил Лукрецию. Она прижала палец к губам, приказывая молчать заметившей ее служанке, но Клариче уже поняла, обернулась и залилась краской смущения.

– Ты прекрасно танцуешь, покажи еще.

– Я?.. Нет, но я училась…

– Покажи, чему училась.

Она все же вынудила невестку исполнить пару танцев. Клариче раскраснелась, похорошела, словно ее разбудили ото сна. К сожалению, ненадолго.

Когда в тот же вечер во время ужина заиграла (по просьбе хозяйки дома) музыка и донна Лукреция попросила Клариче станцевать, супруга Лоренцо так смутилась, что вся грациозность, легкость движений куда-то пропали. Не выручила даже пришедшая ей на помощь Наннина. На фоне ловкой, свободной сестры Лоренцо его жена смотрелась еще более скованной и угловатой.

Ничего, – успокаивала себя Лукреция, – не все сразу получается. Главное – я знаю, что она может быть такой, как надо. Клариче себя еще покажет.

К сожалению, не показала. Сначала она родила дочь, названную в честь бабушки Лукрецией. Потом сына Пьеро. Потом еще дочь, сына, дочь… всего у Клариче и Лоренцо было семеро детей, они все пережили младенческий возраст, что было редкостью для тех лет.

Клариче вопреки надеждам донны Лукреции оказалась довольно слабой здоровьем, сказались частые беременности. Под предлогом заботы о ее здоровье и детях Лоренцо отселил жену в Кареджи и бывал там нечасто. Клариче воспитывала потомство и писала мужу слезные, но скучные письма, умоляя навестить.

А еще воевала с его друзьями и просила за своих родственников. И то и другое не добавляло ей приязни со стороны Великолепного. Лоренцо очень любил детей, но был всегда занят. Неудивительно, Флоренция – хозяйство беспокойное, а если вспомнить, что в Италии спокойствия не было вообще, то его редкие визиты в Кареджи даже оправданы.

Лоренцо писал искрометные и доверительные письма (в которых никогда не жаловался на жену) другим женщинам – своей сестре Наннине, Ипполите Марии Сфорца в Неаполь, Боне Савойской в Милан, д’Эсте в Феррару… и совсем скучные в несколько строк собственной супруге в Кареджи. Матери объяснил:

– Разве такой должна быть женщина? Ты тоже скромная, мама, но ты живая. А Клариче… лучше бы она мне скандал закатила, чем вот так уговаривать.

Донна Лукреция заглянула в письмо Клариче, которое сын бросил на стол, и вздохнула. Да уж, такими мольбами Великолепного не завоюешь. С другой стороны, будь у него женой та же Лукреция Донато, он только ею и занимался бы. Нет, что ни говори, а у скромной, робкой жены есть свои преимущества для мужа.

Услышав такую материнскую сентенцию, Лоренцо лишь вздохнул.

Для платонической любви у него была Лукреция Донато, для физической множество разбросанных по всей Тоскане красавиц в каждом поместье, а для рождения детей послушная Клариче. Да, во всем можно найти хорошие стороны, но как же Лоренцо не хватало общения с кем-то вроде Ипполиты Марии Сфорца, которая сумела даже в Неаполе рядом со своим жестоким и грубым мужем создать уголок уюта и изящества. У нее стал секретарем Джованни Понтано. Если уж такой ученый и писатель согласен быть секретарем, значит, хозяйка того стоит. Ипполита присылала приятелю свои стихи и заметки – остроумные, живые, пропитанные жаждой жизни. Он в ответ слал свои насмешливые поэмы. Разве Клариче поймет его стихи? Кажется, она ни разу и не читала.

Жизнь Лоренцо словно поделилась на несколько сфер. В одной он политик и правитель (пусть неофициальный) Флоренции, которому ежеминутно нужно помнить о неверных союзниках и недремлющих врагах. В другой веселый, почти беспутный приятель, все еще способный провести неделю в поместье на соколиной охоте или объезжать нового жеребца, а вечером, сидя у огня, читать свои поэмы, слушать чужие, пить вино, хохотать, чтобы закончить день в объятиях очередной умелой в искусстве любви красотки. В третьей вести серьезные философские диспуты с Фичино и его академиками, читать и переводить книги, размышлять над произведениями Платона, осмысливать Цицерона и думать, думать… Еще в одной он блестящий правитель, пусть и считающийся просто первым гражданином Флоренции, первым среди равных, об этом ни на миг нельзя забывать. Но от этого «равного» все ждут праздников, помощи, защиты. И он должен думать уже не о происках врагов и завистников Флоренции, а о справедливости в самом городе, о горожанах, крестить детей, благословлять новобрачных, отдавать дань умершим старикам, даже позировать для Боттичелли и других живописцев, потому что каждый состоятельный флорентиец считает подарком право иметь у себя картину или фреску с изображением Великолепного.

И только одна небольшая часть отводилась Клариче и детям, вернее, детям и жене. Клариче оставалось чуть, а она, вместо того чтобы бороться за свое место, робко просила предоставить местечко. В глубине души Лоренцо сознавал, что не прав в своем отношении к жене, что она просто воспитана в скромности, строгости, она робкая по натуре. Давал себе слово помочь Клариче стать живее, но видел покорную, тихую супругу и все желание помогать почему-то пропадало. Наверное, люби Лоренцо по-настоящему, он нашел бы, чем восхищаться в жене, но не было любви, потому не было и желания помогать.

Со временем попытки оживить невестку бросила и донна Лукреция. Клариче не переделаешь, пусть все остается как есть.

Клариче при любой возможности норовила уехать в Рим к родителям, якобы навещая их, возвращалась во Флоренцию, рожала очередного ребенка, снова беременела, снова уезжала… Семеро детей за девять лет, какая уж тут живость.

К тому же выдавались очень неспокойные годы, когда казалось, что сама жизнь Великолепного может оборваться.

Первой родилась дочь, которую назвали в честь бабушки Лукрецией. К сожалению, внешне девочка на бабушку и была похожа – смышленая, но некрасивая. Лукреция стала любимицей отца, Лоренцо говорил, что, будь она сыном, других не надо.

Но это позже, а тогда страстно желал наследника.

Когда ровно через год после рождения дочери Клариче почувствовала, что внутри нее зашевелился новый плод, она даже не рискнула сразу об этом сообщить. Заметила внимательная Наннина, Клариче невольно приложила руки к животу, словно поддерживая будущее дитя.

– Клариче, у тебя ребенок шевелится?

– Да, – смутилась та. – Только никому не говори.

– Почему? Это ребенок Лоренцо? – изумилась Наннина.

– Конечно! Просто я боюсь, что снова родится девочка.

– И что? Ты думаешь, что Лоренцо откажется от второй дочери?

– Нет, но…

Она не стала рассказывать, как каждую ночь подолгу стоит на коленях, моля Пресвятую Деву, чтобы даровала сына.

Вымолила, в середине февраля 1472 года родился мальчик, которого назвали в честь деда – Пьеро. Позже потомки дали этому Медичи весьма нелестное прозвище – Глупый или Невезучий. Было за что, сын сдал все завоевания отца, не смог удержать ни Медичи во Флоренции, ни даже саму семью. Вернуть власть во Флоренции удалось только его внучатому племяннику (внуку Лукреции).

Но пока и над Флоренцией, и над семьей Медичи светило солнце, Флоренция купалась в его лучах – и в настоящих солнечных, и в лучах Великолепного. Это прозвище, данное Лоренцо приятелями, уже прочно закрепилось за ним в городе.

Турнир в честь двадцатилетия Джулиано Медичи, как и обещал Лоренцо, получался еще более роскошным, чем его собственный.

Клариче на трибуне сидела рядом с Лукрецией Донато, но царицей праздника была другая – Симонетта Веспуччи.

Лукреция чуть ревниво поинтересовалась у Клариче:

– Как часто бывает эта красавица в вашем доме?

– Она бывает у донны Лукреции. По-моему, в Симонетту влюблен Джулиано, потому донна Лукреция ее и приглашает.

Донато покосилась на жену Лоренцо, неужели та не замечает, что влюбленными глазами на Симонетту смотрит не только младший брат? Да, такую жену не грех и обмануть, слишком доверчива.

– Джулиано не собирается жениться?

– Я не знаю. Я все время в Кареджи, а они здесь.

Донато пыталась заметить признаки влюбленности у Лоренцо, но старший брат так умело отступил в тень, отдавая пальму первенства младшему, что ничего заметить не удалось. К счастью Симонетты, ее ревнивого мужа Марко во Флоренции не было, не то не миновать скандала. Марко не Ардингелли, чтобы радоваться восхищению других своей женой, он способен устроить скандал.

– Как хорош Джулиано, правда?

Лукреция Донато ожидала хоть какого-то смущения Клариче, но та лишь улыбнулась:

– Да, сегодня он особенно хорош.

Наблюдая, как победитель турнира Джулиано Медичи получает приз из рук своей Дамы сердца Симонетты Веспуччи, Лукреция словно невзначай поинтересовалась у Клариче:

– Как ты думаешь, они спят вместе?

– Нет, наверное, нет. Хотя Джулиано влюблен.

– А с Лоренцо спят?

Клариче замерла, пытаясь осознать вопрос, а Лукреция, поняв, что зря задала, вскочила, аплодируя:

– Джулиано, ты молодец!

Ей очень хотелось бросить в лицо супруге Лоренцо:

– Очнись, курица!

Лоренцо ту ночь провел где-то вне дома, потом оказалось, что вместе с Джулиано и другими у Фичино с академиками, но Клариче проплакала до утра, представляя мужа в объятиях прекрасной Симонетты Веспуччи. На следующий день она уехала в Кареджи – скоро рожать третьего ребенка, да и маленький Пьеро требовал внимания матери. Нет, турниры и развлечения не для нее, как и философия или насмешливые поэмы Лоренцо, которые казались Клариче грубоватыми. И как это донна Лукреция, сама пишущая столь правильные религиозные стихи, позволяет сыну писать нечто иное, вроде его Ненчи?

В июле у нее родилась дочь, названная Маддаленой, Клариче долго болела, и ей было все равно, спит ли муж с Симонеттой Веспуччи.

Лоренцо читал сообщение своего посла в Милане и изумлялся. В том, что двадцатилетний «племянник» папы Сикста Пьеро Риарио настоящий самовлюбленный павлин, не сомневался никто, но как с ним мог связаться Галеаццо Сфорца?!

У Франческо делла Ровере, ставшего папой Сикстом пару лет назад при помощи подкупа коллегии кардиналов, оказалось так много родственников, что доходных мест на всех в курии едва хватило. Но особенно папа Сикст привечал четверых своих «племянников», о двух из которых – Пьеро и Джироламо Риарио – открыто говорили как о сыновьях понтифика. Два других – Джулиано и Джованни делла Ровере – действительно были сыновьями его брата Рафаэлло делла Ровере.

Самым большим глупцом оказался Пьеро. Обласканный донельзя своим дядей-отцом, став кардиналом с годовым доходом в шестьдесят тысяч золотых флоринов, он окружил себя безумной даже для Рима роскошью и еще большим развратом. Похоже, юнцу даже перспектива стать следующим папой после Сикста показалась недостаточной, во всяком случае, слишком отдаленной. Захотелось всего и сразу.

И он не придумал ничего лучше, как организовать союз с Венецией и Миланом против… собственного отца! Неизвестно, что ответили венецианцы, а миланский герцог тайно согласился на создание Ломбардского герцогства с тем, чтобы потом предоставить Пьеро Риарио войско для захвата престола Святого Петра.

Лоренцо пытался понять, не было ли это соглашение тайной игрой Сфорца? Отказать в договоре взбалмошному кардиналу опасно, мало ли чего наговорит, вернувшись к отцу в Рим? Может, Галеаццо задумал выдать Пьеро папе?

Это мало касалось бы Флоренции, не возникни вопрос: что значит Ломбардское герцогство? Какие земли в него войдут? Флоренция как раз между Миланом и Папской областью, не попытаются ли эти двое просто поделить Тоскану?

Оставалось ждать письмо от Галеаццо, чтобы понять, что же тот задумал.

Но ни послания, ни посланника из Милана не последовало. Не желал делиться планами с молодым Лоренцо Медичи? Значило ли это, что планы Галеаццо Сфорца навредят Флоренции?

Лоренцо вспомнил наставления деда: дружбу в политике нужно подтверждать ежедневно, если этого не делать, завтра твой друг может стать другом твоего врага.

– Господи! Неужели я должен на сон грядущий думать об этом и просыпаться с той же мыслью?

Медичи еще не привык четко разделять друзей из своего окружения и людей вне его, не хотелось верить, что за дружескими улыбками миланца, за его восхищением Флоренцией стоит совсем иное. А как же Бона Савойская? И неужели теперь со всеми только деловые отношения, которые могут прерваться в любую минуту, если «другу» станет невыгодно?

Никакого сообщения от миланского герцога Лоренцо не дождался, тот не стал ни ставить в известность о тайном сговоре с папским сыном, ни советоваться. Медичи для него никто.

Что ж…

В Венецию отправился человек Медичи. Сообщение было коротким и малопонятным непосвященным: Пьеро не делает секрета из своей договоренности.

Лоренцо так и не понял, была ли у Пьеро договоренность и с Венецией тоже, но в самом начале года молодой кардинал после очередного роскошного пира вдруг умер от… «злоупотребления излишествами». Торнабуони написал Лоренцо, что по Риму ходят слухи, мол, Пьеро Риарио отравили венецианцы.

Удивительно, но папа Сикст слухам не поверил, против Венеции не было сказано ни слова. Или венецианцы просто рассказали Сиксту о тайных сговорах его сына, и папа сам принял меры?

Галеаццо Сфорца испугался всерьез, излишества излишествами, но слишком спокойно отнесся к слухам об отравлении любимого сына Сикст. И миланский герцог поспешил заверить его в своей полной лояльности папскому престолу, вернее, его семье. У Сикста ведь не один дурак Пьеро не женат, а у Галеаццо есть внебрачная дочь Катарина, которую признали с согласия Боны законной.

Услышав о свадьбе другого «племянника» – Джироламо Риарио – и Катарины Сфорца, Лоренцо даже расхохотался:

– Галеаццо выкрутился! Посмотрим, поможет ли ему это.

Джироламо хитер, этот никогда бы не пошел на такую авантюру, а если и пошел, то так, чтобы никто о ней не знал. Или знал, но сказать не мог.

Лоренцо не подозревал, что смертельно опасное столкновение с Джироламо Риарио у него еще впереди.

Лоренцо прислушался: Джулиано о чем-то спорил с Сандро Боттичелли. Ну, конечно… о чем же могут спорить эти двое? Только о женской красоте!

Джулиано без смущения считал себя не только знатоком таковой, но и первым искусителем во Флоренции. Старший брат вздохнул: пожалуй, так и есть. Если Джулиано женится, то будут разбиты многие девичьи сердца. Впрочем, они разбиты и сейчас – из-за влюбленности младшего Медичи в Симонетту Веспуччи. Как девушки в Джулиано, так мужчины поголовно влюблены в Симонетту.

Сандро Боттичелли тоже влюблен, он даже уговорил Симонетту позировать для своих картин. Лоренцо подозревал, что та согласилась из-за возможности видеться в мастерской художника с Джулиано. С недавних пор Боттичелли имел свою мастерскую неподалеку от церкви Всех Святых.

Симонетта приходила туда со старой родственницей, строго следившей, чтобы не нарушались приличия. «Интересно, им с Джулиано удается заниматься любовью?» – подумал Лоренцо, прислушиваясь к спору.

Боттичелли немало времени проводил у них на виа Ларга, будучи завсегдатаем и приятелем обоих братьев. Медичи не делали большого различия между своими состоятельными друзьями и теми, кто сам зарабатывал на хлеб. Иногда им даже в голову не приходило, что приятелям нужна денежная помощь. Они давали кров и пищу любому, того заслуживающему, в большом доме столы ежедневно накрывались для десятков человек, даже когда Хозяина не было во Флоренции. Но были те, кого примечали особенно.

Сандро Боттичелли из таких. Он старше Лоренцо, хорош собой, безумно талантлив и столь же непредсказуем. Острый язык, насмешливость, знание жизни и одновременно какая-то незащищенность создавали привлекательную для Медичи смесь. Когда Боттичелли начал писать Симонетту, Джулиано ему страшно мешал своими критическими замечаниями и советами. Однажды дошло до ссоры. Симонетта объявила, что приходить больше не будет, если это вызывает раздор, друзьям пришлось быстро помириться.

Вот и сейчас Джулиано доказывал, что писать Симонетту в профиль – значит умалять ее красоту:

– Не видно ни глаз, ни губ, ничего!

Сам Лоренцо считал так же, они уже не раз обсуждали вопрос о том, что художникам пора уходить от привычки изображать людей только в профиль, даже если рисовать в три четверти труднее.

– И еще перестань ее мучить. Симонетте тяжело находиться неподвижно, ты же видишь.

И это правда, молодая женщина словно слабеет с каждым днем. Больна?

Кто-то жестокий сказал, что флорентийкам, чтобы оставаться красивыми, нужно умирать молодыми. Это жестоко, но справедливо. Увядающая красота редко бывает привлекательной, женщины не зря боятся старости. Изборожденное морщинами лицо, обвисшие веки и щеки, тусклые редкие волосы, потухший взгляд… Неужели это ждет и Симонетту Веспуччи? Лоренцо даже плечами передернул от такой мысли. Лукреция Донато, например, очень боится увядания, а потому стремится взять все от жизни, пока молода и хороша. Лоренцо не стал ее расстраивать, заметив морщинку у глаз, пусть верит, что это невозможно.

От Лукреции мысли снова вернулись к Симонетте и Джулиано. Брату двадцать один, пора бы и о женитьбе подумать. Самого Лоренцо женили в девятнадцать, но с братом он об этом даже боялся заводить разговор. Джулиано не сможет жить, как живет он сам, – будучи поделенным и в этом на несколько частей.

Да, у Лоренцо была красавица для поклонения – Лукреция Донато, умницы для переписки – Ипполита Сфорца или Бона Савойская, красотки для любовных утех, мать для советов и жена для рождения детей. И он никогда не смешивал одних с другими. Да, была еще Симонетта просто для восхищения. Но Лоренцо прекрасно понимал, что Солнышко при всем ее очаровании не выдержит конкуренции с той же Ипполитой, прелесть женского обаяния у которой счастливо сочеталась с умом и вкусом.

Что ж, каждой свое место, и в его жизни тоже.

А Джулиано пусть пока поживет вольной жизнью. Мужчина не девушка, ему долго можно не жениться.

Иногда Великолепный даже завидовал брату, которому простительна беспечность и у которого еще есть время пожить свободно.

Вскоре от мыслей о женитьбе брата Лоренцо отвлекли весьма важные и даже трагические события. Ему надолго стало не до матримониальных планов, а потом те оказались просто не нужны.

Гонец из Рима очень спешил, это означало, что новости серьезные, управляющий римским отделением банка Медичи Джованни Торнабуони зря волновать племянника не стал бы. Дело не в родстве, просто дела шли все хуже, на Медичи в Риме наседали их земляки Пацци. Любая оплошность могла дорого стоить, конкуренты не спят, а уж эти тем более.

Неужели опять они? Пацци не простили лишения одного из своих братьев наследства его жены.

Лоренцо приказал управляющему домом, чтобы гонца накормили и дали вымыться, и поспешил к себе в кабинет. В огромном доме на виа Ларга, построенном еще его дедом Козимо Медичи, всегда полно народа – родственники, друзья хозяина и родных, посетители, просители, просто любопытные. Единственное место, куда нет доступа никому, – кабинет самого Лоренцо. Эту комнату нынешний глава семьи тоже получил от деда в наследство, совершенно больному отцу не пришлось тут работать.

Торнабуони и впрямь сообщил не слишком обрадовавшую Лоренцо новость, хотя она была не о Пацци: племянник папы Джироламо Риарио, недавно женившийся на внебрачной дочери миланского герцога Галеаццо Катарине Сфорца и получивший в качестве свадебного подарка от понтифика крепость Форли, пожелал расширить владения и прикупить у своего тестя город Имолу. На покупку нужны деньги, значит, кредит. У кого же брать кредит племяннику папы, как не у его банкиров Медичи? За этими сорока тысячами флоринов Риарио и обратился в римское отделение банка.

Папский племянник чувствовал себя уверенно, потому это была даже не просьба, а почти приказ: выдать нужную сумму. В случае, если таковой нет в наличии, самим взять в долг у других.

С такими ситуациями банкиры сталкивались часто. Иногда давать подобные кредиты не стоило, но и не давать опасно, клиент мог уйти к конкурентам, например, к тем же Пацци. Об этом предупреждал Торнабуони, но между строк читалось еще кое-что.

Не угроза потерять не слишком надежного клиента, и даже не гнев папы из-за отказа беспокоил и Торнабуони и Лоренцо, а цель кредита. Медичи вообще не нравилось это внезапное родство Джироламо Риарио и Галеаццо Сфорца, тем более герцог даже не сообщил об этом своему приятелю и союзнику Лоренцо Медичи. И об Имоле тоже не написал.

В кабинет вошел Джулиано Медичи. Только младший брат мог позволить себе нарушить покой Лоренцо, но если бы старший всего лишь недовольно покосился, то Джулиано немедленно ретировался. Не покосился, Лоренцо надо было выговориться, он с досадой отбросил письмо из Рима:

– Риарио хочет купить у Галеаццо Имолу.

Джулиано несколько мгновений соображал, делая пассы руками, словно раскладывая услышанное по местам:

– Риарио… Галеаццо… Имола… И что? Ему нужен кредит, а ты боишься дать? Папа Сикст вернет за племянничка. Или не вернет, но не давать главе христианского мира все равно нельзя.

– Имола нужна мне самому. Галеаццо даже обещал продать.

Джулиано пристроился на краешке стола – поза, которую терпеть не мог Козимо Медичи, и Лоренцо тоже, но сейчас не обратил внимания. Участливо заглянул в лицо старшего брата:

– Зачем тебе Имола?

Вообще-то, Джулиано зашел поинтересоваться предстоящим праздником, его мало интересовали дела, а уж какая-то Имола особенно.

Лоренцо внимательно посмотрел на брата, пытаясь для себя решить, хотел бы жить вот так беззаботно? Это лукавство, его собственное желание или нежелание заниматься делами давно не играло роли. Он глава семьи Медичи, а потому должен думать обо всех.

А еще должен наставлять младшего брата, не всегда же Джулиано будет лишь очаровывать женскую половину Флоренции, пора и за ум браться. Брат вовсе не глуп и прекрасно образован, но в мыслях одни любовные победы.

Спокойно объяснил, словно взрослый всем известную истину ребенку:

– Имола на полпути между Форли и Болоньей.

– Может запереть дорогу на Венецию?

– Соображаешь, это хорошо. А посередине между Имолой и Форли Фаэнца…

– Ты хочешь и Фаэнцу тоже?

– И Форли хочу, папе в долг давал, надеясь, что он этой крепостью расплатится, но…

Джулиано стал серьезен, даже со стола слез, пересел в кресло, покусал губу.

– И что теперь?

Не сказал привычное «что будешь делать?», словно отстраняясь от ситуации и оставляя старшего брата самого разбираться. Лоренцо заметил и оценил. Помощи от Джулиано мало, но пусть хоть интересуется делами.

– Торнабуони напишу, чтобы денег пока не давал и тянул, сколько сможет. А Галеаццо отправлю гонца, словно не знаю о Риарио, напомню, что давно просил продать Имолу и готов найти деньги под залог своих имений. Или что уговорил Синьорию дать средства.

– Про Синьорию не надо, они могут выдать, – осторожно посоветовал младший брат. Думаешь, Риарио хочет свое герцогство?

– И наши земли тоже, – мрачно уточнил Лоренцо. – Его пусти, так завтра перед Дуомо свой дворец строить начнет. Правильно, ему надо все успеть, пока папа Сикст на престоле Святого Петра. Понтифики не вечны.

– Ладно, не буду мешать.

На сегодня для Джулиано достаточно интереса к делам, надо же что-то и на завтра оставить. О празднике не спросил, неловко как-то.

После ухода Джулиано Лоренцо действительно написал письма в Рим Торнабуони и в Милан герцогу Сфорца. И еще одно его супруге Боне Савойской. Боне посылал новую книгу – отпечатанную и с отменными миниатюрами. Это Козимо Медичи держал целый штат переписчиков, его внук по достоинству оценил книгопечатание. А еще приложил к письму герцогу и герцогине Милана два изящных перстня – мужской и женский. Чтобы остановить покупку Имолы племянником папы, Лоренцо был готов залезть в свою любимую коллекцию драгоценностей. Имола того стоила.

Управляющий римским отделением банка Медичи Джованни Торнабуони был предельно вежлив и даже мил, он не отказал новоиспеченному графу Форли в кредите, но Джироламо Риарио услышал лишь обещание постараться найти требуемые деньги. Тонабуони дядя Лоренцо и Джироламо, брат их матери Лукреции, он знал о приятельских отношениях между племянником и миланским герцогом, понимал, что тот договорился с Риарио за спиной у Медичи, и тянул время, чтобы Лоренцо смог исправить положение.

Сначала Риарио терпеливо ждал, потом напомнил о своей просьбе-приказе, потом просьба окончательно перестала быть просьбой, но герцог Милана молчал, его жена ответила всего лишь вежливой благодарностью за подарки от своего имени и от имени мужа и прислала в ответ ценную рукопись, Лоренцо лишь скрипел зубами, не в силах что-то изменить, и Торнабуони денег папскому племяннику не дал. Честно говоря, их просто не было, дела с каждым днем шли все хуже, и брать огромный долг у конкурентов себе в убыток, только чтобы помочь Риарио сесть на границе Тосканы, было глупо.

Не умней оказалось не брать.

Джироламо Риарио не мог поверить собственным ушам: Медичи не дают ему денег?! Несчастный Торнабуони в сотый раз сокрушенно разводил руками:

– Милорд, Лоренцо уже знает о проблеме и торопится договориться с герцогом Галеаццо, чтобы тот отсрочил платеж… покупку… До того времени, как деньги найдутся.

– Для чьей покупки – моей или его? Для кого договаривается ваш племянник?

Джироламо Риарио трусоват, но далеко не глуп, он и покупку Имолы затеял после того, как Галеаццо проговорился о желании Хозяина Флоренции купить город для себя. Это был изящный ход – деньгами Медичи расплатиться за то, с чего Риарио начнет против них же поход! Эмилия-Романия прекрасна, а города по старой Эмилиевой дороге – Имола, Фаэнца, Форли, Чезена… до самого Римини – не худшее место для основания собственного герцогства. На Болонью или Римини Риарио не замахивался, но лишь пока. Как и на Флоренцию…

От открывавшихся перспектив у Джироламо даже голова шла кругом, что ни говори, женитьба на Катарине Сфорца была очень удачным делом, жена принесла не только дикую страсть в постели и хорошее приданое, но и возможность влиять на ее отца герцога Милана. И на его жену Бону Савойскую. Пока это удавалось.

Покупка Имолы решала несколько вопросов – приносила Риарио важный город, сильно опустошала и без того тощавший кошелек Медичи и создавала трещину между Флоренцией и Миланом.

То, как чуть смутился Торнабуони, подсказало Джироламо Риарио, что вопрос попал в цель. А это означало, что с покупкой Имолы следует поторопиться, чтобы Медичи не опередил.

А тут Франческо Пацци – бочком, с предложением дать сорок тысяч, и проценты хорошие. Пацци тоже флорентийские банкиры и главные соперники Медичи, может, это выход?

«Occasio receptus difficiles habet (удачный случай может не вернуться)», – решил Риарио и взял кредит у Пацци.

Началось…

Еще в январе из-за крайней невоздержанности во всем от венерической болезни умер самый любимый племянник папы Сикста Пьетро Риарио. Но оставались два других – кардинал Джулиано делла Ровере (будущий заклятый враг Борджиа и будущий папа Юлий II), более воин, чем священник, и Джулиано Риарио, вовсе не помышлявший о кардинальской шапке.

У Риарио теперь были Форли и Имола, а делла Ровере решил взять себе Умбрию. Делла Ровере не его полоумный кузен Пьеро, он не дарил своим любовницам золотые ночные горшки и не выбрасывал в окна золотую и серебряную посуду после роскошных пиров. Делла Ровере воевал и тем был очень опасен.

Центр Умбрии Перуджа всегда была под Флоренцией, к тому же позволить папским племянникам, неважно, глупым или умным, окружить свои земли Лоренцо не мог. Он сделал решительный шаг, отбросив маску миротворца, нанятая Флоренцией шеститысячная армия выдвинулась в сторону Перуджи. Сражаться не пришлось, все закончилось почетным миром, но отношения с папой были испорчены окончательно.

Осенью Лоренцо спешно заключил союз с Миланом и Венецией, в ответ папа сделал своими банкирами Пацци и поставил архиепископом Пизы человека Пацци Франческо Сальвиати. Сальвиати давние недруги Медичи, они так и не простили своего изгнания по воле Козимо Медичи (после его собственного возвращения из ссылки). А Пиза и вовсе беспокойная вассальная соседка, всегда готовая переметнуться к противникам Флоренции. У Лоренцо в Пизе дворец, в окрестностях несколько поместий, там хорошие охотничьи угодья, и возможность видеть архиепископа Сальвиати на службе в соборе по праздникам его не радовала.

Но и это оказалось не все.

Беда не приходит одна, когда посол Флоренции в Милане передал Великолепному внутри своего послания письмо Боны Савойской супруги Галеаццо Сфорца, Лоренцо понял, что там неприятности. Что случилось в Милане, ведь Бона никогда не писала тайно, не было необходимости. Во Флоренцию доходили слухи, что герцог миланский проявляет жестокость, неужели это правда?

Лоренцо едва дождался возможности уединиться в кабинете и вскрыть письмо герцогини Миланской.

Герцогиня действительно сообщала неприятные новости.

В дверь постучала и осторожно приоткрыла ее донна Лукреция:

– Лоренцо, ты занят?

– Входи, мама.

Она вошла, плотно прикрыв дверь за собой, подошла к столу, осторожно поинтересовалась:

– Луиджи сказал, что Галеаццо Сфорца сходит с ума. Это правда?

Лоренцо нахмурился:

– Кому еще сказал Луиджи?

Плохо, если во Флоренции распространятся слухи о миланском герцоге, союз с которым заключен не так давно.

– Только мне. Он понимает, что это опасно. Так это правда?

Вместо ответа Лоренцо протянул матери письмо Боны Савойской. С каждым мгновением лицо матери становилось все более хмурым. У Флоренции ненадежные союзники – неверная Светлейшая республика Венеция, всегда готовая оказаться в стороне, и Милан, где правит полубезумный герцог… Но мать добавила еще:

– Италию охватывает безумие. На юге неаполитанский король Ферранте с его мумиями, на севере Галеаццо Сфорца, а в центре папа Сикст со своими племянниками.

– И не знаешь, кто хуже, – согласился Лоренцо.

Наблюдая, как искажает лицо сына гримаса боли при попытке подняться с кресла, донна Лукреция участливо поинтересовалась:

– Болят?

Тот кивнул. Только перед матерью Лоренцо не скрывал своих мучений, только она знала, каких усилий стоит улыбаться, пряча от всех сильную боль, как трудно дается каждое движение. И только Лукреция догадывалась, как боится ее Великолепный сын оказаться столь же беспомощным, каким был в конце жизни отец.

– Тебе стоит поехать на серные источники. Говорят, помогает.

Лоренцо грустно усмехнулся:

– Я буду пахнуть серой? Этот запах въедается в кожу и волосы навсегда.

– Ты все равно не чувствуешь запах, – неосторожно напомнила мать и поспешила исправить оплошность, – как и я. Потому я не знаю, как пахнет сера, дорогой.

– Говорят, дьявольски. Представляешь Великолепного, появившегося на празднике в облаке серной вони? Не боишься, что папа Сикст сочтет это поводом для отлучения, если не вообще сожжения?

– Перестань! – Лукреция даже перекрестилась. – Отправляйся на источники, пока еще хоть что-то может помочь.

И снова получилось неладно.

Лоренцо взял ее руки в свои, на мгновение замер, готовый просто уткнуться в ладони, прижаться, чтобы тонкие длинные пальцы нежно перебирали волосы, гладили по голове, успокаивая и всегдашнюю боль, и душу, как это могут только материнские руки, материнское сердце.

– Сколько мне осталось, мама? Не до смерти, а до той минуты, когда я не смогу двигаться?

Лукреция ответила честно:

– Не знаю. Тем более цени каждый день.

– Я ценю…

– И отправляйся к источникам в Морбе. Хочешь, я с тобой? Говорят, там и для меня водица найдется. Скажешь, что везешь меня…

Лоренцо рассмеялся такой немудреной хитрости. Чего уж, вся Флоренция знает, что Лоренцо Медичи унаследовал от деда и отца проклятую подагру, уродующую суставы, ограничивающую движение. Удивительно, но Джулиано, кажется, нет.

Лоренцо поднял левую руку, с трудом повернул, разглядывая кисть с длинными, как у матери и деда пальцами, которые болезнь уже начала выворачивать в суставах. Скоро все пальцы будут с шишками.

– Так ты поедешь?

– Моисей кормит меня разными снадобьями и велит носить на среднем пальце левой руки перстень с огромным сапфиром в золоте.

– Поэтому ты заказал такой?

– Да, но вышло неудачно. Оказывается, сапфир должен касаться кожи руки. От снадобий болит желудок, приходится пить другие для желудка, начинает болеть голова…

– Моисей умелый врач, его отцу посоветовал Фичино, – осторожно напомнила Лукреция.

– Да, я помню, что отец Марсилио привел к нам Моисея, но что они все смогли? Ничего. – С трудом устроившись на подушках в кресле, чтобы суставам было удобно, Лоренцо невесело рассмеялся: – Моисей советует мне не есть мяса, а есть побольше овощей, особенно весной. Говорит, что только тогда можно будет замедлить болезнь. Я же не лошадь, чтобы питаться сеном вместо свинины, я умру с голода. Мне двадцать пять лет, у меня маленькие дети, которых будет просто некому поручить. Не Джулиано же. Да, я поеду на серные источники, и пусть воняет!

Если раньше Лоренцо Медичи много времени проводил в разъездах по охотничьим угодьям вместе с такими же беспокойными друзьями, то с того дня он стал все чаще отлучаться на разные курорты, чтобы хоть немного облегчить страшную боль, уродующую суставы.

А его врач Моисей был прав, подагру действительно провоцирует большое потребление мяса. Подагра была столь же распространенной болезнью богачей, как и диарея. Пиршественные и повседневные столы состоятельных людей изобиловали мясными блюдами, овощи и темный хлеб с луком считались пищей бедняков.

К тому же Европе еще только через два десятилетия предстояло познакомиться с Новым Светом и еще позже попробовать картофель и помидоры, кукурузу и подсолнечник, кабачки и тыкву и многое другое.

Когда-то дед советовал ему, совсем еще мальчишке, не воевать, проливая чью-то кровь, а покупать.

– Сделай так, чтобы интересы врага совпали с твоими, и у тебя будет одним врагом меньше.

Юный Медичи пытался понять и не мог.

– А если эти интересы прямо противоположны?

– Тогда найди его друзей, интересы которых можно изменить в свою пользу.

Лоренцо погрустнел:

– Разве друзья продаются?

Козимо грустно улыбнулся:

– Ты прав, мой мальчик. Настоящие друзья не продаются. Я неудачно назвал тех, кто будет с тобой только потому, что это выгодно. Они просто сторонники, которые будут называть себя твоими друзьями. И научиться отличать одних от других трудно, но обязательно нужно.

– А если он тоже начнет покупать сторонников?

– Разори врага, лиши его возможности покупать других. Мой отец учил меня, что все в мире продается и покупается, и главное, не продать интересы семьи и не потерять себя самого, покупая кого-то.

Козимо Медичи просил внука просто запомнить, твердя, что поймет он позже. Теперь Лоренцо жалел, что не записывал советы деда, надеясь на свою цепкую память. Подвела, с годами многое внушаемое дедом забылось.

Лоренцо вздохнул: значит, придется додумывать самому, представляя, как поступил бы на его месте мудрый Отец Отечества.

Медичи взял лист бумаги, разделил пополам жирной чертой и написал с одной стороны «Медичи», с другой «Пацци».

Сколько Лоренцо себя помнил, Пацци соперничали с его семьей. Козимо попытался примирить семьи, выдав старшую сестру Лоренцо Бьянку, которой тогда не исполнилось и тринадцати, за одного из Пацци – Гильельмо. Донна Лукреция дала согласие, Гильельмо из беспокойных братьев Пацци самый мягкий и вменяемый. Куда хуже Франческо или тот же Джакомо. Даже покладистый Джованни менее симпатичен. А уж о дяде этих братьев Якопо Пацци и говорить нечего. Волчья стая вся под его властью.

У самого Якопо детей нет, вернее, есть незаконнорожденные дочери, потому этот старый лис покровительствует племянникам, особенно Франческо. Вот кто опасен…

Под словом «Пацци» появились имена Якопо и Франческо.

Франческо управляет римским филиалом банка Пацци, и Лоренцо не сомневался, что вся история с кредитом для Риарио вообще его задумка. Наверняка он подсказал Риарио мысль о покупке Имолы.

Лоренцо был не прав, Джироламо сообразил все сам, а Франческо Пацци лишь воспользовался удачным стечением обстоятельств. Обвинить Пацци не в чем, любой другой на их месте поступил бы так же. Но дело это не меняло. Лоренцо злился скорее оттого, что соперникам удалось обойти его, да еще и помочь другому сопернику – Риарио.

Под именем Франческо появились имена его братьев и кузенов, в том числе Гильельмо и Джованни.

– Ишь какие богатые, могут мгновенно ссудить Риарио сорок тысяч флоринов! – фыркнул Лоренцо и вдруг замер.

Обида – это реакция бессилия, если человек что-то может сделать в ответ или даже противопоставить, он действует, забыв об обиде.

Джованни Пацци не так давно женился на единственной дочери Борромео, флорентийского богача, хотя и не из банкиров. Беатриче принесла не просто большое приданое, она подарила мужу все состояние Борромео, поскольку ее отец вскоре умер. Ни у кого не вызвало возражений то, что Беатриче наследовала после отца, ну разве только его племянник Карло Борромео громогласно сокрушался об отсутствии у дяди завещания, по которому непременно получил бы часть средств.

Почему часть, а не все? Карло человек послушный Медичи, давно с ними в одной компании и в благодарность за малую толику станет рупором воли Великолепного. «Не перестарался бы, а то заставь дурака богу молиться…» – подумал Лоренцо.

Мысль отобрать у Беатриче Борромео, вернее, теперь у ее мужа Джованни Пацци, полученное наследство понравилась Лоренцо настолько, что он даже отодвинул первую – об обвинении Франческо в государственной измене. Это тоже надо провести в Синьории, но и с наследством поторопиться. Или все же сначала обвинение, чтобы убрать Франческо?

Тот не глуп и не станет приходить по вызову, как когда-то сделал дед Лоренцо Козимо Медичи, подвергнув свою жизнь опасности. Нет, Франческо обычно живет в Риме, там и останется, а папа Сикст ни за что не выдаст флорентийцам своего нового банкира, разве что… Озорная мысль о том, что как раз может выдать, чтобы избавиться от кредитора, вспыхнула и потухла. Нет, Риарио взял деньги у банка Пацци, а не у Франческо лично, а всю семью Пацци обвинить не в чем.

– Пока не в чем, – решил Лоренцо, не сомневаясь, что повод вскоре представится. А для начала нужно подкосить их финансовое положение. Да, лишение наследства Беатриче будет хорошим ударом. У Пацци так много денег, чтобы разбрасываться ими на нужды папских племянников в ущерб интересам Флоренции? Тогда пусть отдадут то, что им не принадлежит.

Вообще-то, закона о наследовании только по мужской линии в случае отсутствия завещания во Флоренции пока не было, его нужно срочно принять. Только сделать это так, чтобы Медичи не заподозрили в намеренном ущемлении прав соперников.

Что, если у Борромео было завещание? Узнать об этом можно только у нотариуса. Сер Пьеро да Винчи, конечно, свой человек, но лучше, чтобы ничего не знал и он…

У Медичи свои люди везде, даже в домах тех, кому он полностью доверяет. Скромный писарь-помощник нотариуса Пьеро да Винчи на вопрос ответил, не задумываясь:

– Нет, милорд, завещания не было.

– Ты уверен?

– Уверен, милорд. – И доверительно добавил: – Карло Борромео искал, милорд.

На стол перед разговорчивым писарем лег кошелек с монетами, но стоило ему протянуть руку, как рукав оказался пригвожденным к тому же столу коротким кинжалом.

– Это тебе за труды. И за молчание.

– Я… я понял, милорд. Спасибо, милорд…

Перепуганный писарь не сразу смог вытащить кинжал из дерева, ворча:

– Ну и силища у этого дьявола…

Дьяволом он назвал огромного, как гора, слугу Лоренцо Медичи по имени Марко. Слуга не отличался большим умом или проворством, но прекрасно выполнял не требующие особенной ловкости поручения. Нотариуса Пьеро да Винчи не было в городе, потому Лоренцо спокойно отправил Марко к писарю, а тот спокойно с гигантом разговаривал.

Однако они ошиблись, стоило бедолаге справиться с кинжалом, как совсем рядом раздался голос его хозяина:

– Чем интересовался Великолепный?

Писарь буквально подскочил на месте, в голове мелькнуло сожаление о монетах, которые придется отдать столь не вовремя вернувшемуся нотариусу.

– Завещанием Борромео, сер.

Писарь обреченно протянул кошель хозяину. Да Винчи словно не заметил, задумчиво покусывая губу:

– Борромео… Что ты ответил?

– Что завещания не было, сер. Это ведь так?

Нотариус ответом не удостоил. Глядя ему в спину, писарь поспешил спрятать кошель с монетами в карман.

– Ну вот… придется рукав зашивать… И чего это Великолепного завещание Борромео заинтересовало?

И тут же замолчал, закрыв рот обеими руками и в ужасе вытаращив глаза. Что он наделал?! Это огромное чудовище не будет слушать оправданий, что нотариус вернулся раньше времени и оказался свидетелем разговора…

Писарь метнулся вслед за хозяином:

– Сер, вы ведь не выдадите меня?

– Что? – изумился Пьеро да Винчи.

– Я не должен был говорить ни о чем…

– Так молчи, – посоветовал нотариус.

– Я буду нем как рыба, сер. Нем, как младенец, едва появившийся из чрева матери…

– Дурак! Младенец орет.

– А я буду молчать.

Господи, ну как еще убедить всех этих имеющих власть и деньги людей, что он никого никому не выдаст? Хоть ползай теперь перед каждым на коленях и умоляй.

Нотариус только отмахнулся от излишне суетливого и разговорчивого помощника. Надо заменить его другим. Пьеро да Винчи куда больше занимал вопрос завещания. Чего хочет Великолепный – чтобы завещание было или чтобы его не было? Если нужно, то можно и написать, но навязываться Медичи самому не стоит. Оставалось придумать, как намекнуть на возможность услуги.

К Великолепному Пьеро да Винчи привязала не служба нотариуса, не ведение дел, а собственный беспутный, по мнению отца, сын Леонардо. Сколько раз Пьеро брало настоящее отчаяние, ведь Господь наградил его сына не просто талантом, а гениальностью, и нотариус не понимал: Божий дар это или проклятие. Чем старше Леонардо становился, тем больше Пьеро да Винчи склонялся к мысли, что второе.

Верроккьо, в мастерской которого Леонардо обучался, твердил, что с таким талантом незаконный сын нотариуса станет самым великим художником не только Флоренции, но и всего мира. Как же, станет… Чтобы вообще стать художником, нужно не просто помогать мастеру, рисуя детали картин, а создавать что-то самому. А покажите хоть одну законченную работу Леонардо? Нет таких! Начинает и бросает. И что толку, если этими незавершенными творениями восхищаются?!

Когда Верроккьо попросту выставил Леонардо из своей мастерской, заявив, что ему больше нечему учиться, тот прилип к Боттичелли. Сандро художник успешный, к тому же он сам у Медичи, словно мокрый дубовый лист у чьей-то задницы. Пьеро да Винчи не был против такой дружбы, которая вводила его сына в круг Великолепного. Но если уж по-дружился с Боттичелли и проник во дворец на виа Ларга на правах своего, так держись! Вцепись зубами, чтобы Медичи порекомендовал тебя своим друзьям, чтобы были заказы, средства на жизнь и краски.

Но Леонардо и тут умудрился показать себя. Пьеро да Винчи тоже был вхож во дворец на виа Ларга, а потому знал, что его сын умудряется спорить с Боттичелли, критиковать замечательные картины Сандро.

Нотариусу плевать на художественные воззрения сына, хотя он ворчал из-за несметного количества переведенной бумаги и угля для рисования. Это так, Леонардо рисовал все то время, когда не спал или не ел, кажется, даже справляя нужду, он умудрялся одной рукой заносить форму струи на лист бумаги. Изучал реальность, видите ли! И модели у него не красивые девушки, которых и рисовать приятно, и разглядывать потом на фресках и досках тоже. Нет, Леонардо и здесь не как все – он рисует птиц, лошадей, изуродованные временем старческие лица, разных страшил, в которых превращаются красивые люди с возрастом. Его больше интересуют ярость, гнев, безумство. Ну не дурак ли?

Но этот дурак был сыном, кровью от крови и плотью от плоти, а потому дорог, несмотря на разногласия. И сер Пьеро да Винчи очень хотел, чтобы его беспутный отпрыск попал под крыло Хозяина Флоренции. Медичи всегда содержали и защищали талантливых людей, почему бы не пригреть и Леонардо да Винчи?

Ради своего гениального бастарда нотариус был готов рискнуть репутацией и сделать то, что нужно Лоренцо Медичи – написать завещание от имени умершего Борромео в пользу кого угодно, хоть самого Великолепного.

И все же, поразмыслив, он решил пока выждать. Может подвернуться случай поговорить об этом с Лоренцо Медичи.

А увольнять болтливого писаря ему не пришлось, утром следующего дня того нашли на земле со свернутой шеей. Выглядело так, будто дурак зачем-то полез на крышу и упал. Конюх даже заявил, что слышал на крыше шум этой ночью, а потом вскрик, но выйти посмотреть, в чем дело, поленился. Кухарка не замедлила внести свою лепту:

– Как же, поленился! Тискал в углу свою Марию небось.

Теперь возмутилась Мария:

– Да нужен он мне! Это тебя он тискает, а не меня.

Пока женщины, уперев руки в бока, выясняли, кто кому он нужен и кого тискал ночью, слуга Джованни, разглядывая бедолагу-писаря, усомнился, что, упав с такой небольшой высоты, можно свернуть шею, но потом что-то заметил в руке погибшего и поторопился унести труп со двора с глаз долой.

Напившись в тот же вечер в компании своих друзей (и где только деньги взял угощать пятерых?), он хвастал, что и ему кое-что перепало, правда, не объяснял, от кого перепало и за что. И хвастал недолго – вышел из таверны отлить и обратно не вернулся, исчез, словно его никогда и не было. Чудные дела творились в этом мире…

– Щенок! – Удивительно, но в голосе Якопо Пацци, только что узнавшего о принятии нового закона о наследстве, слышалась не только ярость, в нем были нотки восхищения.

С чего бы, ведь новый закон оставлял почти без средств одного из его племянников – Джованни? Жена этого Пацци Беатриче Борромео, принесшая мужу огромное приданое, попадала под действие закона, а значит, Пацци вынуждены отдать это приданое ее кузену Карло Борромео.

– Но, дядя, закон принят только что, – попытался напомнить Джакомо, брат пострадавшего Джованни.

– Читай внимательней, там есть поправка относительно обратной силы. Он все продумал, этот Медичи.

Приданое Беатриче велико и хотя его возврат не разорит Пацци, но больно ударит по кошельку. А заодно и обогатит того, кто теперь будет Медичи обязан – Карло Борромео.

– Плюс один сторонник Медичи и десять врагов. Я давно твержу, что нечего с ними возиться, пора убирать, – поморщился старший из племянников Франческо, за свой маленький рост прозванный Франческетто – «малыш Франческо». Зваться малышом взрослому мужчине неприятно, но переломить ситуацию у Пацци не получалось. Флорентийцы они такие – стоит прилипнуть какому-то прозвищу, хорошему или дурному, и не отвяжешься всю жизнь.

Все из-за этого Великолепного, считал Франческо и ненавидел Медичи с каждым днем все сильней. Именно Лоренцо, отличавшийся ростом и статью (тогда еще не сказывалась болезнь, а многие часы верховой езды выработали осанку), посмеялся над Франческетто и его любовью к оружию, повторив слова, которые когда-то сказал своему зятю насмешник Цицерон:

– О боги! Кто посмел привязать вас к мечу?

Перепалки из области простых насмешек давно перешли в другие области, отношения накалялись, хотя внешне казались хорошими. Все во Флоренции знали, что достаточно одной искры, чтобы занялся костер настоящей войны между двумя семьями.

Пока Пацци сдерживал дядя Якопо, а Медичи, конечно, Лоренцо. Якопо вовсе не из любви к Медичи, а убеждая племянников, что нужно выждать момент.

– Месть – блюдо, подаваемое холодным.

– Мы до конца жизни будем его охлаждать, дядя? – возмущался Франческо.

Вот и теперь он был готов произнести очередную тираду о вреде Медичи для Флоренции, что означало: о личной ненависти к Великолепному и его красавцу-брату Джулиано Медичи.

Не успел, Якопо Пацци усмехнулся, подавая племяннику второй лист, присланный их человеком из Синьории. Не только у Медичи везде свои люди, у Пацци тоже, но у вторых куда меньше, потому они лишь сообщают нужные сведения, не имея возможности повлиять на принятие законов.

– А вот это касается тебя, племянник.

– Меня?

Все оказалось серьезней, чем минуту назад предполагал Франческетто, его обвиняли в содействии Риарио для покупки Имолы, что было вовсе не в интересах Флоренции.

– Государственная измена?! Он решился на такое? – ахнул Пацци. – Не докажет.

Якопо насмешливо смотрел на племянника:

– А Великолепного во Флоренции нет, он неделю назад уехал в Карсену на курорт и в принятии законов не участвовал.

– Все равно не докажут. Я мог не знать, на что Риарио потратит кредит! Что ж теперь и кредит папе Сиксту не выдавать?

– Ты можешь горячиться сколько угодно, но только в Риме.

Франческо не понял дядю:

– Мне возмущаться в Риме перед понтификом?

– Нет, глупец! Вернее, возмущайся, но спокойней. А пока поскорей уноси ноги, чтобы не попасть в «гостиничку». Сделаем вид, что ты уехал еще вчера.

«Гостиничкой» во Флоренции называли камеру смертников, находившуюся прямо под «Коровой» – большим колоколом колокольни. Оттуда редко кто выходил на волю, когда-то это удалось Козимо де Медичи, но испытывать судьбу и впрямь не стоило. Франческетто бежал в Рим.

Когда на следующий день в палаццо Пацци пришел гонец с требованием к Франческо Пацци явиться на заседание Синьории, чтобы оправдаться по предъявленному обвинению, старый Якопо развел руками:

– Полагаю, мой племянник уже подъезжает к Риму. Направьте свое послание туда. – И доверительно добавил: – Его вызвал сам папа Сикст, не мог же Франческо не подчиниться.

Синьория осталась ни с чем, но на явку Франческо Пацци Лоренцо Медичи и не рассчитывал, достаточно того, что Пацци вне закона, пока не явится с объяснениями.

Франческо Пацци уехал в Рим, но свою цель из головы не выбросил.

Не все же заниматься делами, Медичи старался находить время и для себя.

Лоренцо пришла в голову озорная идея описать всех своих знакомых любителей выпить. Таковых половина Флоренции, но спроси любого – скажут, что ничуть не пьяницы. А он покажет всех со стороны!

Великолепный описывал двух выпивох-толстяков, пожелавших заключить друг друга в объятия, когда, коротко постучав, в кабинет заглянул Сандро:

– Лоренцо…

При чужих Боттичелли звал его «милорд», а вот так наедине, когда другие не слышат, просто по имени.

Голос у Сандро встревоженный.

– Что случилось?

– Леонардо арестован.

Медичи нахмурился, бастарду нотариуса прощалось многое, все привыкли к его выходкам и старались не замечать нанесенной художником обиды, относя все на счет его таланта. Все художники странны, что с них возьмешь? Медичи терпят, значит, стоит потерпеть и остальным. Обычно стычки Леонардо заканчивались незначительными штрафами, чтобы арестовали, должно было случиться что-то серьезное.

– Что он натворил? Подрался с гонфалоньером, кричал на площади, что бога нет? Изнасиловал осла в присутствии его хозяина?

– Его обвиняют в содомии…

– В чем? Если бы арестовывали всех, кто этим занимается, места в тюрьме не хватило бы даже для половины, а Синьория и монастыри просто опустели. Во Флоренции уже полвека никого не винят в использовании задниц не по прямому назначению.

– Но Леонардо обвиняют, – упрямо настаивал Боттичелли.

Лоренцо на мгновение задумался, не боится ли Сандро, что и его приплетут?

– Кто обвиняет?

– Анонимно. Жалобу в ящик опустили.

– С кем он спал?

– С Антонио, с моделью.

– Кто из художников не спит со своими моделями?

– Я, – усмехнулся Боттичелли. – У меня женщины. Леонардо надо спасать.

Лоренцо снова задумался, Сандро не торопил. Немного погодя Медичи кивнул:

– Разыщи мне двоих – сэра Пьеро да Винчи и этого Антонио, но так, чтобы об этом не узнал никто. Привези нотариуса во Фьезоле, это близко. А парня, пожалуй… давай, туда же. Только не сразу двоих, не то нотариус его прибьет.

– А Леонардо, он же в тюрьме?

– А Леонардо пусть посидит, ему полезно, – ехидно возразил Великолепный.

Боттичелли грустно, словно сам себе заметил:

– Наговорит лишнего, побьют.

– Тоже полезно! – фыркнул Лоренцо.

Первым удалось найти Антонио, тот был в мастерской Верроккьо, к счастью, один. Иначе не избежать бы ненужной болтовни.

– Поехали со мной, есть работа.

Антонио поморщился:

– Не сегодня.

Неожиданно для парня Сандро метнулся к нему и прижал к стене:

– Сейчас, я сказал!

– Эй, эй! Что такое? – появился из соседней комнаты недовольный Верроккьо. Он никогда не допускал стычек между учениками или моделями. Молодые люди горячие, мало ли что, отвечай потом. И вообще старый мастер не любил драк.

Сандро коротко бросил ему:

– Леонардо надо спасать.

Медичи приказал, чтобы никто не знал, но Верроккьо к этим «никто» явно не относился. Старый мастер для Леонардо словно второй отец, он может знать то, что знает Пьеро да Винчи и сам Великолепный.

Несколько мгновений Верроккьо молча смотрел на замерших Боттичелли и Антонио, потом коротко кивнул последнему в сторону двери:

– Иди!

Сандро дополнительно посоветовал:

– И не вздумай от меня сбежать. Найду – убью.

– Да что я такого сделал?!

– Хорошо, если ничего…

Пьеро да Винчи тоже не был в восторге от вызова в Фьезоле:

– У меня дела. Мессир Медичи не может подождать?

Сандро помотал головой:

– Милорд может, а вот ваш сын нет.

Теперь возопил нотариус:

– Что он еще натворил?!

– Его обвиняют в содомии. – Боттичелли на всякий случай отодвинулся от отца Леонардо подальше.

Предусмотрительность не помогла, да Винчи рывком оказался рядом и схватил художника за грудки:

– С тобой?!

Сандро спокойно отцепил пальцы возмущенного нотариуса от своей рубашки и так же спокойно объяснил:

– Я рисую женщин.

Да Винчи вернулся за свой стол, пробурчав:

– Кому это мешало? А с кем?

– Неважно, мессир Медичи хочет помочь. Нужно встретиться.

– Сейчас?

– Лучше сейчас.

Боттичелли не знал, о чем договорились Медичи и Антонио, но предотвратить встречу отца и модели не смог, нотариус все же увидел красавца. Не успев приветствовать Медичи, зло кивнул на Антонио:

– С этим?

– Нет, – спокойно ответил Лоренцо, – и он это завтра подтвердит.

Под буравящим взглядом да Винчи Антонио кивнул:

– Подтвержу, милорд.

И о чем договорились нотариус и Медичи, Сандро тоже не узнал, Лоренцо поручил ему доставить парня к Верроккьо и побыть с ним. Но прежде тихонько поинтересовался:

– Ты уверен, что они не спали?

– Спали, конечно, но кому это мешает?

– Следи, чтобы он не сбежал. И объясни, как себя вести и что говорить.

Напрасно нотариус, который сам взялся защищать сына, убеждал, что анонимный навет не доказательство, напрасно сам Антонио категорически отказывался от такого обвинения, хотя ему сулили за откровенность золотые горы, слишком многих задел Леонардо, слишком над многими посмеялся, чтобы теперь они не пожелали отплатить.

Дело принимало серьезный оборот, обвинение в содомии действительно давно никому не предъявляли, а ведь оно могло привести на виселицу. Те, кто организовал это обвинение, постарались на славу, несмотря на все усилия, Леонардо продержали в тюрьме еще неделю.

Сам Леонардо, как и его отец, почти пал духом.

Лоренцо старательно демонстрировал свою отстраненность от этой истории, приводя Боттичелли в отчаяние. Наконец наступил день, когда он в ответ на нытье художника коротко кивнул:

– Хорошо. Пора действовать.

Сандро не рискнул поинтересоваться, как именно. Да и о чем спрашивать, Медичи привычно пустит в ход деньги, купит судей и Леонардо освободят, погрозив пальцем.

Ошибся, Медичи далеко не всегда применял золото там, где можно победить хитростью.

Через пару дней в ящике для доносов появилось еще одно письмо, написанное точно таким же почерком, потом еще и еще… Какой-то аноним обвинял в содомии уже… самих членов Синьории!

Возмущению не было предела. Если верить злоумышленнику, почтенные мужи только и делали, что ставили раком юных красавцев.

– Возмутительно!

– Это ложь!

– Как можно верить таким наветам?!

Пьеро да Винчи молча наблюдал, как кипятятся те, кто только что верил навету на его сына.

Леонардо да Винчи, бастарда нотариуса Пьеро да Винчи, оправдали ввиду бездоказательности анонимного навета (не садиться же в тюрьму и самим, ведь признав одно письмо, пришлось бы признавать и остальные).

Уже после прочтения оправдательного приговора к одному из почтенных мужей подошел молодой слуга, тот шарахнулся, словно увидел у парня на груди саму горгону Медузу.

Когда Леонардо выпускали из тюрьмы, бедолагу приветствовала толпа на улице, насмешливого художника все же многие любили. Встретить оправданного пришли его отец Пьеро да Винчи и верный Сандро Боттичелли. Но «совершенно случайно» рядом оказался Лоренцо Медичи.

– Поздравляю, сер да Винчи с торжеством истины. – И кивнул Боттичелли: – Отведи Леонардо на виа Ларга, пусть поживет у нас.

Леонардо переводил хмурый взгляд с одного на другого. Отец такому предложению не удивился, значит, они в сговоре? Зато Сандро обрадовался:

– Пойдем, тебе пора вымыться и хорошенько поесть. От тебя несет хуже, чем от Арно под Старым мостом.

– Посидел бы на моем месте, не так вонял бы! – беззлобно огрызнулся Леонардо.

Они с Сандро не так что бы дружили, но приятельствовали. Леонардо уже знал, что Боттичелли приложил немало усилий для спасения своего коллеги. А Боттичелли – это Медичи. Если Великолепный здесь, значит, и он постарался, а если предложил пожить у себя (странно как-то предложил), значит, берет под крыло. Это хоть какая-то гарантия в беспокойное время.

– Ладно, пойдем, я действительно голоден, как флорентийский лев.

– Львов хорошо кормят, – возразил Сандро.

Словно откликаясь на его слова, один из львов издал мощный рык в своей клетке. Большинство слышавших вздрогнули, а Леонардо помахал рукой:

– И тебе привет!

Вокруг зашептались:

– Его лев приветствовал…

– Ага, даже львы довольны, что Леонардо выпустили.

– Ну, так не виноват же…

– А в чем обвиняли?

Леонардо с Сандро поспешили прочь. Обвинение, подобное тому, что было предъявлено Леонардо, могло быть адресовано доброй четверти мужского населения не только Флоренции, но и всей Европы. Закон, преследующий содомитов, явно устарел, но сохранялась возможность им воспользоваться при сведении счетов.

А переписчик самого Медичи в это время старательно ворошил угли, уничтожая черновики тех самых «писем позора» судей. Недаром его так ценил Лоренцо, Джованни Оливето мог подделать любой почерк. А тот, которым было написано порочащее Леонардо да Винчи письмо, вовсе прост. Письмо принес всего на одну ночь сам Медичи, пришлось покорпеть, чтобы очень похоже написать несколько пасквилей. Джованни хихикал: ну и придумал мессир Медичи!

Когда Леонардо перетаскивал свои вещи из дома Верроккьо во дворец на виа Ларга, его сопровождала настоящая толпа любопытных. Делал он это демонстративно, словно подчеркивая свою подневольность.

Для начала собрал кисти и краски, кучу бумаги, сложил в коробку уголь для рисования, добавил мел и всучил все это Боттичелли. Сандро возмутился:

– А ты что будешь нести?

Леонардо скрутил свой тюфяк и подхватил под мышку:

– Вот что.

– Зачем тебе постель? В доме Медичи прекрасные условия. Ты будешь жить в моей комнате, там хорошая кровать и новый тюфяк. Оставь этот в покое.

– С тобой в одной комнате?! Ни за что!

Боттичелли рассмеялся:

– Боишься, что снова в чем-то обвинят?

– Не боюсь, если ты обещаешь не писать на меня доносы. Но ты же храпишь!

– Что ты врешь?! Мы с тобой никогда не спали под одной крышей.

– Мне даже сюда слышно, как ты храпишь.

– Леонардо… – рассмеялся приятель. – Хорошо, ты будешь в той комнате совсем один, я уйду в другую.

– Тогда мне будет скучно! – неожиданно заявил да Винчи.

– Ты идешь или нет? – Боттичелли начал терять терпение, тем более любопытные уже сунули нос и в мастерскую Верроккьо, чего тот страшно не любил.

– Иду.

Леонардо вернул на место тюфяк, отобрал у Сандро коробку с кистями и красками, оставив только листы бумаги и уголь, и обреченно махнул рукой:

– Веди!

Боттичелли только покачал головой.

Сказать, что после этого он жил в палаццо Медичи на виа Ларга, можно с большой натяжкой, когда хотел – приходил, когда хотел – отсутствовал. Но все же у него была защита Великолепного и крыша над головой в случае необходимости.

Сандро тоже больше времени проводил в собственной мастерской, но всегда мог прийти в дом Медичи просто для души – в любую минуту.

С Леонардо они постоянно спорили.

– Что ты рисуешь?! У тебя талант, а ты изображаешь сплошную благость.

– А что я должен писать, уродов? – возмущался Боттичелли.

– Оглянись вокруг, уродов куда больше, чем красивых людей. К тому же в уродстве есть своя завораживающая красота.

– Красота в уродстве? Да ты рехнулся, братец!

Однажды такой спор услышал Лоренцо.

– Красота в уродстве? – чуть гнусавый голос хозяина дома раздался для спорщиков неожиданно, сродни грому небесному.

– Да!

Они стояли друг напротив друга – рослые, сильные физически, почти ровесники, всего три года разницы, хотя Лоренцо давным-давно глава Флоренции и отец большого семейства, а у Леонардо лишь любовницы. Но один хорош, как молодой бог, а второй уродлив, словно сатир. И оба Великолепные, каждый по-своему.

Медичи не просто некрасив, он действительно уродлив – приплюснутый нос, узкие губы с выступающей нижней челюстью, темный провал глаз, в которых из-за близорукости и испытываемой боли зрачки всегда расширены, как у кошки в темноте. Но никому во Флоренции не приходило в голову считать его некрасивым или говорить об уродстве, не о его личном – просто об уродстве в его присутствии.

«Ой-ой… – с тоской подумал Боттичелли. – Сейчас Леонардо будет вышвырнут не только из дома Великолепного, но и из Флоренции вообще». Сандро пытался придумать объяснение вольности своего друга, но, кажется, этого не требовалось.

Лоренцо Медичи был человеком непостижимым даже для своих гениальных приятелей, он спокойно попросил:

– Объясни.

Чем дольше говорил Леонардо, объясняя свой подход и к человеческой и природной красоте, и к рисованию, тем темнее и непонятней для Боттичелли становился взгляд Медичи. Между этими двумя установилась какая-то неуловимая для простого глаза связь, они говорили между собой не только словами и взглядами, но и соприкасаясь мятежными душами. Сандро вдруг почувствовал себя лишним, гадая, чем все кончится.

Договорить не дали, кто-то приехал, и хозяина дома уже звали. Он опустил голову, мгновение помолчал, а потом вдруг посетовал:

– Тебя сожгут на костре.

Глядя вслед, Леонардо в ярости скомкал лист, который держал в руке:

– Я знаю.

Еще год назад, когда Боттичелли по заказу Гаспаре ди Дзанобе дель Ламы написал свое «Поклонение волхвов», он застал Леонардо в своей мастерской перед сохнущей картиной.

– Нравится? – горделиво поинтересовался автор.

«Поклонение» нравилось всем, в том числе Лоренцо и Джулиано, которые тоже позировали и были изображены в первых рядах волхвов. Кого же рисовать, как не Медичи – организаторов «Общества волхвов»? Сандро не забыл и заказчика, и даже себя любимого – поместил собственную персону в правом переднем углу и не со спины или в профиль, а лицом к зрителю, словно вопрошая: каково, а?

Леонардо странно мотнул головой в ответ. Боттичелли, притворно сокрушаясь, развел руками:

– Извини, друг, тебя здесь нет. Заказчик тебя не жалует, нечего было вести умные разговоры с его ослом.

Это было напоминание об устроенной Леонардо сцены на Старом рынке. Да Винчи принялся вести философскую беседу с осликом Гаспаре, осел слушал внимательно и… даже отвечал громким «Иа!». Когда у Леонардо спросили, почему он это делает, тот насмешливо ответил:

– Я пробовал беседовать с хозяином, но тот и слова не понял. А вот осел понял, даже соглашается, он куда умней своего хозяина.

В общем-то, это было неправильно, дель Лама – член гильдии искусств и ремесел Флоренции – был завсегдатаем дома Медичи, а там глупцов не принимали. Но он просто попал под руку Леонардо, у того было хорошее настроение и желание порезвиться. Сандро тогда пытался вразумить приятеля:

– Ты наживаешь себе врагов даже среди тех, кто мог бы стать другом.

– Да не враг я ему.

– Попробуй теперь убедить.

Но не отсутствие собственной персоны на картине не нравилось Леонардо, он мрачно поинтересовался:

– Это Поклонение? – Палец ткнул в левый угол, где прекрасно выписанный Джулиано Медичи в горделивой позе стоял, заложив пальцы рук за пояс. А напротив его Великолепный брат, узнать которого можно с трудом, автор явно польстил Лоренцо. – Это Поклонение?!

– Почему нет?

Джулиано понравился его портрет, даже заказал отдельно такой же. Всем нравилось, кроме Леонардо. Но сейчас Сандро почувствовал, что приятель прав, по сути прав, а не по исполнению. Написано великолепно, но картина демонстрация самого заказчика и его дружбы с Медичи, а не поклонения волхвов божественному младенцу. Но признавать правоту да Винчи не хотелось, Боттичелли столько сил вложил в этот шедевр.

– А как надо?

– Не знаю… как-то не так…

На том разговор и закончился, Флоренция пришла от картины Боттичелли в восторг, Медичи тоже понравилось. И критика Леонардо забылась, тем более ее никто, кроме Боттичелли, не слышал. Все знали, что Леонардо критикует приятеля, недолюбливает его творчество, но он никогда не делал это открыто, только наедине, словно щадя чувства Сандро.

Но вопрос «как надо?» остался. Чтобы разрешить его, Леонардо поставил в уступленной ему комнате палаццо на виа Ларго большой картон и принялся делать наброски. Картон значительно меньше возможной картины, которую, впрочем, ему никто и не заказывал, и это лишь эскиз…

Он работал так увлеченно, что не услышал тихонько отворившуюся дверь. Когда повернул голову, Лоренцо Медичи уже стоял, разглядывая картон.

Некоторое время Великолепный смотрел молча, потом поинтересовался:

– Поклонение?

Леонардо кивнул, напряженно вглядываясь в его лицо.

– Кто-то заказал?

– Нет, для себя.

– Поклонение как потрясение, а не парадное шествие с дарами?

Лоренцо Великолепный настолько точно передал словами то, что пытался изобразить Леонардо, что художник не нашел что ответить, снова кивнув.

А длинные пальцы Великолепного уже перебирали листы с набросками. Лицо старика – потрясенное, недоверчивое, но не явлению он не верит, а собственному счастью. За что ж ему такое – увидеть Спасителя во младенчестве, приветствовать от лица истосковавшихся в ожидании людей. Должен прийти Спаситель, а явился Младенец. И радость и… опасение, ведь Спасителю предстоит человеческую жизнь прожить.

Сомневающийся… даже за подбородок рукой взялся, на лице читается: так-то оно так, да…

И поверивший и павший ниц перед Мессией… И даже поднятый вверх указательный палец одного из участников… Иоанна Крестителя? Так не могло быть его там. Но позже Леонардо много раз повторит этот жест именно у Иоанна Крестителя.

Лист за листом, набросок за наброском…

Леонардо почему-то подумал, что у Великолепного длинная кисть с широкой ладонью. Флорентийцы убеждены, что это признак обманщика, мошенника. Интересно, знает ли об этом сам Медичи?

А обладатель длинных пальцев при широкой ладони продолжал перебирать рисунки Леонардо. Птицы в полете… льющаяся вода… руки, ноги, глаза, лошадиные крупы, хвосты, снова и снова птицы, крылья и даже отдельные перья…

– А это что?

О, Великолепный добрался до его изобретений? Самое время предложить свои услуги.

– Это скорострельное орудие. А это…

Технических набросков тоже немало, кое-что лишь в схемах, догадках, что-то, особенно устройства, похожие на крылья птиц, проработаны хорошо. Какие-то механизмы, чертежи строений, оружие…

Лоренцо Великолепный отлично разбирался в литературе и философии, сам писал прекрасные сонеты и целые поэмы, которым подражали, хорошо разбирался в музыке и играл, хотя не пел, знал и ценил живопись… Похуже в банковском деле, хотя и был потомком банкиров. Но он ничегошеньки не понимал в инженерных чертежах, не интересовался механизмами, особенно теми, что служили для убийства людей.

Леонардо зря надеялся заинтересовать Великолепного механикой, длинные пальцы лишь перелистали всю стопку веером и отложили в сторону. Лоренцо вернулся к картону.

– Тебе нужна своя мастерская, здесь темно и неудобно.

Вот тут Леонардо не возражал, отведенная ему комната вовсе не предназначена для мастерской художника, света действительно мало.

На стол лег увесистый кошель с монетами.

– Найми себе. Только постарайся не давать никаких поводов, в следующий раз я могу не успеть…

Неизвестно, услышал ли «спасибо» от Леонардо стремительно удалившийся Медичи. Дед учил Лоренцо не ждать благодарности за любое благодеяние или помощь. Грош цена помощи, которую оказывают в расчете на спасибо.

У Леонардо появилась своя мастерская, куда, правда, не допускались любопытные, да и заказчики не приходили. На что он жил? Выполнял работы для Верроккьо, по заказу Медичи оформлял и организовывал праздники, которые так любили флорентийцы. Тут пригодилась техническая смекалка, оружейные задумки пошли в ход при устройстве масштабных фокусов.