Король, когда вез меня ко двору, все поглядывал: потрясен ли горный дикарь, впервые в сознательном возрасте увидевший землю, носившую на языке айров название «страна городов». А как же! Чуть в обморок не падала от обилия уродливых человеческих лиц, толп нищих в лохмотьях, вони и грязи на улицах городов, выглядевших как сточные канавы.
Путь до столицы, города Найреос, был мучительным не столько из-за расстояния и походных неудобств, сколько из-за неприглядных картин слишком плотной и грязной человеческой жизни. Городов в Гардаунте действительно было много, еще больше – рыцарских замков, крепостей и лепившихся вокруг них деревушек. От стен одной крепости, возведенной, как правило, на возвышенности, легко просматривалась другая. Такое обилие господ народу сложно прокормить.
Я же привыкла к простору и одиночеству, к дивным ликам горцев – магов и духов, которые, как выяснилось, только и окружали меня в детстве. Даже грубые, богатырского сложения дальеги казались мне теперь эталонами красоты и чистоты по сравнению с людьми равнин.
Трудно было смотреть на этих селян и горожан, бросавших нам цветы, как на будущих подданных. Помнится, слушая чавканье конских копыт по грязи, которое не заглушали даже приветственные крики народа, я думала, что напрасно в этой стране объявили войну колдунам и ведьмам. Население было бы куда красивее.
Потом я узнала, что именно война королей рода Ориэдра против всяческих магов, начавшаяся полтора века назад, и привлекла многих простых людей в земли королевства из соседних стран, особенно западных и южных. Они готовы были тесниться, прозябать в нищете, работать из последних сил, лишь бы знать, что служат человеку. Они соглашались терпеть над собой жадную знать, уступать дорогу чванливым рыцарям, но лишь потому, что те тоже – люди. Хотя у меня впоследствии часто возникали сомнения, люди ли. Но это к слову.
Против какого-нибудь зарвавшегося барона можно взбунтоваться, рыцаря можно убить.
Против магов бунт бесполезен.
А король… Что король? Он ненавидит колдунов, значит, и он – с людьми. За людей.
Впрочем, я забегаю в своих записях далеко вперед. Тогда я об этом еще не думала, конечно.
Королевский дворец в Найреосе тоже не впечатлил: ни арок, ни башенок, ни иных изысков. Серая громоздкая цитадель, мрачная, как тюрьма. Внутри – промозглая сырость и та же вонь давно немытых придворных тел, конское дерьмо до самой парадной лестницы, крысиный помет по углам, клопы и блохи.
Комнаты, отведенные мне, мастер Рагар каким-то способом защищал не только от людей, но и от грызунов и насекомых. Сюда не допускался никто, кроме короля Роберт – слишком крупный кровопийца, так просто не изведешь.
Как-то перед сном я спросила наставника, как ему удается такая совершенная охрана.
– Нас же называют «снежными дьяволами», принц. Укройтесь одеялом, я покажу, – ответил он и, дождавшись, когда я укутаюсь одеялом до самого носа, вытянул руку. С ладони сорвался порыв ледяного ветра, мгновенно выстудивший комнату так, что зуб на зуб не попадал. Жуткий мороз так же быстро спал, но стало ясно, почему в спальне часто зажигали камин в мое отсутствие, хотя на дворе было лето.
– Здорово! – восхитилась я. – Я бы хотел обучиться такому умению.
– Вы же не вейриэн, ваше высочество, и никогда им не станете. И пока вы не маг. Даже если таковым станете, у вас будет другой путь.
Обидно слышать чистую правду, но я недолго дулась: Рагар действительно стал мне и наставником, и отцом, и матерью, и другом. Благодаря его охране и обучению, да еще матушкиному волшебству, меня не раскусили в первые же дни.
Рядом с покоями оборудовали комнату для мытья брезгливого наследника, не желавшего посещать королевскую купальню. Никаких пажей и служанок в свите, упаси Боже. Ну и что, что не по статусу. Принц же дикарь пещерный, в логове рос, привык к суровой жизни воина, угу. И в договоре сказано: мне служат только вейриэны. Извольте соблюдать.
Жизнь при дворе оказалась кошмаром. Особенно доставалось от сестер.
Когда принцессы выходили с папенькой к народу на огромный дворцовый балкон, чернь млела и рыдала от умиления, глядючи на розовощеких ангелиц с золотыми кудряшками и глазами всех оттенков синего. Куколки в бело-розовых платьицах, лентах и кружевах, рюшечках и цветочках. Пена и сопли. Три пары погодок: Адель и Агнесс, Берта и Беатрис, Виола и Виолетта.
Я портила богоугодную картину угрюмой бледной рожей, злыми зелеными глазами и прямыми черными волосами. Уродина, что и говорить. «Прелестный ребенок» – это не ко мне. К шести старшим сестрам. Вот они, о да, были прелестны. «Гаденыш» – это ко мне. Любимое прозвище. «Дикарь», «урод» – это тоже ко мне. Сестрички в моем восхитительном детстве меня иначе и не называли, когда папенька не слышит.
Ненавидели они меня люто. Впрочем, при дворе никто меня не любил. Да и с чего бы вдруг? Придворные подобострастно кланялись, а за спиной шептались про «ублюдка».
Ко мне тысячекратно вернулись пакости и насмешки, куда худшие, чем я позволила с Диго. Теперь на собственной шкуре узнала, каково это. Как и он, я молча сносила словесные шпильки, научилась у Рагара делать бесстрастную ледяную физиономию и повторяла в уме спряжения глаголов сложного языка северян и древние тексты айров.
Разбилась ваза, порвалось кружево, запачкалось платье – принц виноват, хотя меня и рядом не стояло. Я вытряхивала камни из сапог, колючки от роз или что похуже из карманов, расплетала завязанную узлом сбрую моей лошади – фантазия шести ангелочков была неистощима.
От этих покушений Рагар меня принципиально не защищал: разбирайся сама. Главное, чтобы колючки были без яда, за этим он следил, но из карманов не убирал, гад.
Старшие сестры А., особенно лютовали. Можно понять: брат лишил их матери, а одну из них – завидного северного жениха. Адель и Агнесс никак не могли решить, которую из двух. Обе мечтали о короне императрицы Севера.
Разве что младшие близнецы В. отличались тихим нравом и кротостью, но они боялись старших и ни в чем им не перечили.
Своих фрейлин принцессы тоже изводили.
Однажды, гуляя в парке, я наткнулась на рыдавшую в кустах девочку лет тринадцати из свиты сестер.
– Твари! Все в мать! Такие же ведьмы! – шептала она между всхлипами, думая, что ее никто не слышит – я научилась у Рагара ходить бесшумно.
– Неправда, не в мать, а в отца. Королева никогда никого не унижала, – сказала я. – И ее дочери не ведьмы, нет у них такого дара. Обычные стервы.
Как она перепугалась, та девочка!
– Не бойтесь, я никому не скажу, – я протянула ей платок. Она взяла, рукава соскользнули, обнажив запястья, испещренные синяками от щипков и даже следами зубов. А на ее шее и в порванном вороте платья виднелись продолговатые багровые пятна.
– Кто? – спрашиваю, коснувшись ее запястья. – Адель и Агнесс?
Она кивнула, всхлипнув. И вдруг ее глаза расширились от ужаса, а за спиной раздался визг:
– Что вы сделали с Лилианой, братец? А-а-а! Папа! Смотрите, что он с ней сделал!
Нас окружили принцессы с фрейлинами, выволокли полуобморочную Лилиану из кустов. Ко мне прикоснуться никто не посмел, я сама вышла на дорожку. Где-то позади маячил мастер Рагар, как обычно, не вмешиваясь в «дела лордов», а к нам уже приближался король со свитой подхалимов.
Роберт долгим взглядом прошелся по моему окаменевшему лицу, раскрасневшимся личикам принцесс, особенно старших, осмотрел пятна на шее Лилианы и, взяв ее руку, вынул из кулачка мокрый платок, глянул на мои вензеля и сунул за пояс.
– Объяснись, принц Лэйрин! – скучающим тоном приказал он.
Я сверкнула глазами, процедив:
– Щипаться – не мой боевой стиль. И я с девчонками не дерусь.
Какой-то оруженосец в его свите сдавленно хихикнул, а король, протянув ладонь, ожег мою щеку осторожным прикосновением пальцев. Я вытерпела, сцепив зубы.
– Чистый горный лед, – криво улыбнулся монарх. – Запомни, принц, женщины могут быть куда более опасными врагами. Гадюк надо давить.
– Если у гадюки вырвать зубы, она станет неопасна.
– Иные гадюки – сплошной зуб, – с этими словами король резко дернул рукав платья девочки, оборвав его, бедняжка вскрикнула, и все увидели ее руку, расцвеченную синяками от фиолетово-черного к желтому. – Напомни свое имя, фрейлина.
Девочка оказалась дочерью барона фьерр Холь, круглой сиротой.
– Мне не хотелось отправлять тебя в монастырь до замужества, – поморщился король, – но, вижу, даже там тебе будет лучше, чем здесь.
В глазах несчастной появилась такая обреченность, что я не выдержала:
– Ваше величество, могу ли я просить вас о милости?
Роберт удивленно воззрился на меня: впервые за месяц этой адской жизни при дворе я о чем-то его просила.
– Слушаю, Лэйрин.
– Прошу вас назначить Лилиану фьерр Холь фрейлиной ее величества, если, конечно, она сама не против, – метнула я на нее взгляд. Мало ли, ведьмы испугается. – Королева Хелина больна, меня рядом нет, а в предгорье, где вы позволили ей поселиться, у нее совсем малочисленная свита, недостаточная для ее положения.
Король гневно раздул ноздри.
– А я соглашусь принять вашего оруженосца, хотя он мне совсем ни к чему, – деловито предложила я сделку, поняв, что откажет. Пажа мне король упорно подсовывал с первого дня, но до сих пор я отбивалась.
– Какие жертвы! – оценил он. – Хорошо, пусть будет так, если Лилиана согласна служить горной ведьме.
– Согласна, ваше величество, – прошептала девочка.
Умненькая – поняла, что лучше одна ведьма, чем шесть.
Присланный королем паж продержался до вечера. На прогулке его конь отчего-то вдруг понес, и мальчик сломал ногу, бедолага. Я потом его навещала, и мы почти подружились, по крайней мере, мне тогда казалось, что зла он не держал и был даже рад, что божьим промыслом избавлен от услужения «повелителю снежных дьяволов». Слышал бы Рагар о таком потрясающем титуле, каким меня наградили слуги.
В тот же день я написала матушке письмо, и наставник отослал его вместе со своим ежедневным отчетом, а Лилиану решили отправить, не дожидаясь окончания срока моего заточения во дворце. Я видела, какими глазами смотрели на уезжавшую фрейлину младшие сестры В. – они ей завидовали.
Бог с ними, с этими глупыми принцессами. Это вполне сносные неприятности. Нестерпимым было другое – сам благородный наш король.
Взять хотя бы одну из его любимых издевок.
Наставник поднимал меня рано, едва всходило солнце, и гнал на разминку. Во дворце еще все отсыпались после еженощного королевского разгула, но Роберт, если никуда не уезжал, всегда приходил понаблюдать и испортить нам с утра настроение, во сколько бы ни закончились его ночные похождения.
Как мастер Рагар ни скрипел зубами, выгнать государя не мог, и я вынуждена была приветствовать короля по заведенному ритуалу: опускаться перед ним на одно колено и прикладываться к руке.
– Да здравствует ваше величество.
Я касалась губами перстня на его пальце, но ни разу не успевала вовремя отдернуться – ладонь Роберта стремительно разворачивалась, и он, ухватив меня за подбородок, проводил большим пальцем по моим губам. Словно раскаленный прут прикладывал. Хотелось сплюнуть, но во рту все пересыхало от жара, гадливости и злости.
– Доброе утро, ваше высочество, – довольно скалился король. Его забавляла и моя ярость, и еле сдерживаемый гнев мастера Рагара, на миг терявшего лицо.
Надо ли говорить, что после этого я свирепела как берсерк, рубилась с утроенной силой тренировочным мечом и метала дротики в мишень с повышенной точностью, представляя, что убиваю – вот так тебе, так, и еще раз сдохни! – рыжую сволочь, навязанную мне в отцы?
Государь развлекался так лишь вне чужих глаз, назло не столько мне, сколько Рагару, которого терпеть не мог – мол, и что ты сделаешь со мной, вейриэн? – но я уже знала, кого король одаривал таким жестом. Только своих фаворитов.
Он не любил женщин. Вот почему Роберт Сильный так упорно не хотел думать о разводе и новой женитьбе ради наследника. Его вполне устраивала даже ведьма в супругах, но только в изгнании, подальше от супружеских обязанностей.
Поначалу король отдалил фаворитов, чтобы не сразу меня пугать – боялся, наверное, что сбегу по дороге. Но во дворце снова их приблизил, и за ужином, переходившим к ночи в непотребный разгул, всегда сажал кого-нибудь из юношей у своих ног. Детей Роберт удалял из зала не сразу, и я перестала есть и пить за общим столом. Сидела, не поднимая глаз, крутила в руках, чтобы чем-то их занять, нож или двузубую вилку, но ни крошки не поднесла ко рту.
Роберт бесился страшно, отлично поняв мое презрение, но сделать ничего не мог, равно как и я ничего не могла тогда, и мы молча посылали друг друга к демонам. Я голодала, глотая слюни, он сцеживал яд и развлекался.
Королевские любимчики быстро поняли, что мои ужасные «дьяволы», от которых все шарахались, защищают только мое тело, но не душу. Держались они нагло и развязно, заставляя трепетать всех, кроме короля, и ненавидели меня не меньше, чем принцессы. А ведь я тогда еще ничем не могла им помешать: ни их разбоям в королевстве, ни воровству в казне, ни жадности к королевским подачкам в виде золота, поместий и титулов. Даже на дуэль не могла вызвать за оскорбления.
Впрочем, когда один из фаворитов зашел слишком далеко, король поставил на место всех остальных.
Случилось это через месяц после моего приезда в Найреос, на пиру после очередной охоты – их, как и турниры, Роберт обожал. В тот вечер за столом у ног короля сидел его тогдашний любимец, которого он выделял из всех – такой же рыжеволосый, но зеленоглазый, разряженный в шелка, с золотыми кольцами и браслетами на руках, тяжелой цепью на груди, какую не каждый герцог мог себе позволить. Прозвище у него было Рыжик. Силой и буйством он мало уступал покровителю. Видела я, как он с мечом управляется на поединках – подраться фаворит любил и задирал всех.
В одной руке король держал кубок, второй ерошил шевелюру фаворита и, отпив из кубка, запрокидывал его голову и целовал в губы.
– За наследника! – провозглашен был очередной тост.
– За наследников! – гаркнул Рыжик, двумя пальцами поднимая свой кубок. – Ты ведь всех, кто ни попросится, берешь в сыновья, мой король, даже приблуд. Усынови и меня, я тоже хочу поносить после тебя корону.
Вот тут я не выдержала. В тот же миг кубок вылетел из его руки и покатился по каменному полу, вино выплеснулось. У меня осталась только двузубая вилка, и я, как ни в чем не бывало, бороздила ею соус в тарелке. Скорость, ловкость и меткость, угу. А на таком расстоянии промахнуться грешно.
Рыжик поднял с пола серебряный нож, выбивший сосуд с вином, оторопело покрутил в руках и вытаращился на меня. Ну да, трудно не узнать малую корону кронпринца, выгравированную на черенке.
Пирующие замолкли разом. Государь и не взглянул в мою сторону, поставил свой кубок на стол, не пригубив, ласково улыбнулся, погладил Рыжика по щеке.
– Усыновить? Почему бы и нет? С радостью, драгоценный мой друг, с радостью.
Запустив пальцы в его волосы, Роберт запрокинул ему лицо, глядя с нежностью в лукавые глаза любимца, а правой рукой выхватил короткий меч и рубанул по открытой шее. Удар был почти без замаха, но нечеловечески мощный. Тело упало, а голову король продолжал держать в руке, и нежное выражение его серых глаз не изменилось.
– Но только посмертно, – с печалью сказал он. Бросив меч на стол, взял кубок, выпил и поцеловал отрубленную голову в губы, перепачкавшись еще стекавшей кровью. Обвел зал похолодевшим взглядом. – Кого еще усыновить?
Присутствующие затаили дыхание и потупились в полном безмолвии. Уронив мертвую голову, глухо стукнувшую о пол, король устремил взор на полуобморочных принцесс.
– Запомните: все блудливые языки, оскорбляющие короля, кронпринца и корону, буду вырывать вместе с головой.
Тогда я не оценила его жертвы. Тогда я еще ничего не знала о любви и не видела, как плакал Роберт, когда хоронил своего любимца.
Король после того пира видеть меня не мог, так и сказал. Но, когда я с радостью предложила отправить меня к матушке, скрипнул зубами и сам отправился куда-то с отрядом стражи, никого не взяв с собой из обычной своры.
Тогда и случилось первое покушение на меня.
Произошло оно в День благодарственных молитв, случавшийся раз в седьмицу. Такое уж чувство юмора у заговорщиков.
Официальная религия Гардарунта, пришедшая в эти земли с запада, была чужда мне и непонятна, хотя я выучила основные догматы веры в Безымянного бога, отразившегося однажды в мировых водах и наказавшего древних айров за неверие. Он, как утверждали верующие, убил и развеял айров, чтобы освободить землю для нового посева и создать существующий мир. Вот за это деяние его и благодарили люди в тот особый день.
Поклоняться богу-убийце казалось мне странным. Но, как кронпринц, обязана была. Да и мне ли привыкать к лицемерию, если каждый день моей жизни обречен был на сплошное притворство? Следом за королем я посещала молельни, благочестиво осеняла перед трапезой лоб священной водой, а в дворцовом парке под бдительными взглядами придворных делала вид, что читаю жития чудотворцев, в которых сразу заподозрила магов, притворявшихся людьми, как моя матушка. В нашем-то мире гордиться чудесами… Если таков критерий, то и Хелина – не ведьма, а святая.
Помню, когда я первый раз вместе с вейриэнами заявилась в главный храм Безымянного бога, скандал получился изрядный. Все прихожане повалили вон, не дожидаясь окончания службы, а пузатого кардинала чуть удар не хватил. А как же, ни молитва, ни кропление святой водой не подействовали на наглых «дьяволов». Авторитет церкви пострадал, догматы пошатнулись и все такое.
С тех пор мне позволено было совершать молебен отдельно, в крохотной часовне посреди заброшенной рощи, чтобы никто не видел, как туда входит «нечисть».
Эта часовенка и без того не пользовалась доброй славой: поставлена она была в память о жертвах давнего страшного пожара, на пустыре вогкуг нее никто не селился, и он буйно зарос молодыми вязами и ракитой с чертополохом. После того, как мы с белыми вейриэнами облюбовали эту часовню, она прослыла в народе как Черная. Неисповедимы пути человеческих ассоциаций.
Напали на нас при выходе, человек двадцать. Богобоязненные это были люди, право же: дали нам очиститься от грехов перед смертью. Даже не профессиональные наемники – сущий разбойный сброд. Оружие плохонькое, рожи пропитые, рваные кольчуги и кожаные куртки вместо лат.
Через несколько минут от них остались кровавые ошметки и перстень на память, снятый кем-то из вейриэнов с пальца главаря.
Знакомое колечко, на одном из фаворитов раньше красовалось – лучшем, кроме самого короля, друге Рыжика. Беленький такой был красавчик по прозвищу Светлячок, цвет рыцарства папенькиного королевства. Барон Анир фьерр Гирт, холеностью, надменностью и белокуростью напоминавший мне лорда Наэриля, но, в отличие от горца, не слишком умен, хотя тоже отменный боец.
О бойне у часовни Роберту донесли сразу, как он вернулся, или даже гонца послали, потому что заявился он во дворец в тот же вечер.
Солнце уже зашло, мы с Рагаром сидели при свечах в моих покоях, играли в новую игру, купленную наставником у заморского купца: доска в клеточку и фигуры, вырезанные из кости. Куда лучше деревянных солдатиков. На том же столике валялся трофейный перстень.
Король ворвался к нам, не скинув дорожный пыльный плащ и не сменив сапог в ошметках грязи. Хорошо, не на коне въехал, а мог бы. Его огненные волосы слиплись от пота и потемнели, лицо в красных пятнах, искажено гневом, глаза багровые. Остановился в дверях – большой, страшный. И пьяный вдребезги, судя по густому винному запаху – видно, Рыжика поминал.
– Ты цел, Лэйрин? – прохрипел. – Не ранен?
– Цел, ваше величество, – мы встали при его появлении, поклонились.
– Кто напал? – косой взгляд на Рагара.
– Наемники, как обычно в таких случаях, – ответил вейриэн.
– Кто нанял, выяснил?
– Не имею таких полномочий, сир.
– Отныне они у тебя есть. Ты отвечаешь за безопасность кронпринца не только перед горной ведьмой, но и передо мной. Допрашивай всех, кого понадобится, невзирая на титулы. Нужно золото – дам, нужен палач – будет. Я должен знать, кто их нанял. И кто еще может нанять.
Рагар вместо ответа подвинул ногтем перстень на столике.
Король сразу узнал украшение, и глаза полыхнули такой яростью, что я попятилась. Это уже не походило на отблеск от свечей. Совсем не походило. Это напоминало раскаленный, пышущий жаром металл, налитый в глазницы.
Роберт прошел, пошатываясь, оставляя грязные пятна на полу, забрал трофей, сжал в кулаке. Ноздри раздуты, чуть дым не идет.
И вот это чудовище обвиняло мою мать в колдовстве и угрожало костром? И у этого страшилища я должна взять какой-то дар? – запаниковала я. Какой? Чтобы потом стать вот таким же ужасом? Нет. Пусть поищут кого-нибудь другого, – сердце стучало где-то в пятках или уже выскочило. Стыдно вспомнить.
– Откуда здесь эта вещь? – прорычал он.
Наставник коротко объяснил. Король заметил, наконец, что я уже трясусь, резко отвернулся.
– Не бойся, Лэйрин, – сказал глухо. – Со мной такое бывает, когда теряю контроль. Сейчас пройдет… – и опять взревел: – Так вот почему его нигде не могут найти – сбежал! Колесую мерзавца! На кол посажу!
– Еще один труп и нечестивая смерть только обозлят ваших подданных, – лениво процедил наставник.
– Собаку, укусившую хозяина, убивают.
Рагар сложил руки на груди – признак крайнего недовольства вейриэна.
– Ваше великолепное величество, а не изволите ли вы немного подумать над тем, что перстень – слишком заметная улика, и расплачиваться с наемниками такой вещью загодя – это глупость, на которую даже Светлячок не способен. Уверен, блистательного барона кто-то подставил, рассчитывая на нашу быструю месть и вашу слепую, как это ни печально, ярость.
Убийственная ирония произвела такое же впечатление, как если бы наставник раскрыл ладонь и выпустил ледяной ветер: король остыл, мгновенно протрезвел, обзаведясь привычным стальным взором, и – о, диво! – попросил Рагара последовать за ним для поиска и допроса подозреваемого барона.
– Он уже найден, сир, – успокоил его вейриэн, – только допросить его пока не получится. Мы успели дать ему противоядие, но он еще не очнулся.
И наставник поведал ошеломленному королю, что вейриэны нашли Светлячка в бессознательном состоянии. Барон тоже друга поминал, и кто-то подлил ему яд в вино и снял перстень. Злоумышленник, подставивший Анира ферр Гирта, рассчитывал, видимо, на то, что все сочтут отравление за самоубийство из страха перед королевским гневом, но и подумать не мог, что молодой организм барона окажется так крепок, и отравленного успеют спасти.
– Что же ты сразу не сказал! – воскликнул король. – Где он, у себя?
– В более безопасном месте, сир, – ответил Рагар и с усмешкой глянул на покрасневшую меня. – Совсем неподалеку. Его высочество предложил спрятать барона в своей купальне.
– Что-о? – Роберт вихрем пронесся через спальню, распахнул дверь купальни и удостоверился: там пропажа, сложена на массажный топчан, и еще дышит под охраной двух вейриэнов. Вернулся король весьма озадаченным. – Но почему здесь?
– Понимаю, что это нарушение правил, – невозмутимо сказал Рагар, – но я вынужден был подчиниться приказу, хотя не одобряю его, как телохранитель, и буду рад, если вы объясните вашему сыну, сир, что посторонних в его личных покоях не должно быть ни в каком виде.
Нажаловался, ледяной гад, и счастлив.
Роберт решил поиграть в папочку:
– Лэйрин, ты снова удивил меня. Твой учитель прав, нельзя пренебрегать безопасностью. Но, черт меня раздери, я признателен вам обоим!
Я фыркнула. А не пошел бы он со своей признательностью. И он пошел – на попятную, оценив мою брезгливую гримасу:
– Впрочем, ты и есть первопричина всего случившегося, ведьмино отродье.
– Так отправьте меня поскорее к ней в логово, сир, – предложила я самый замечательный выход.
Государь тут же взъярился:
– Хватит держаться за бабью юбку, принц! Больше я этого не допущу. Ты даже этих девок, твоих вздорных сестер, не способен поставить на место, слюнтяй. Ты приказал вейриэну – наставнику! хватило же наглости! – притащить сюда твоего врага и защитить. Зачем?
– Я не мог приказать вашей страже, сир, – ответила я. – А вейриэны по договору обязаны днем и ночью находиться поблизости от меня, и поставить охрану в комнате барона было невозможно. Его добили бы.
– Это не помешало бы нам найти отравителя, – заметил наставник, явно довольный взбучкой, устроенной мне.
– Тем более, если он не обязательный свидетель, – король на миг забыл о своей неприязни к Рагару и одарил его благосклонным взглядом. – Да, я рад, что барон Анир фьерр Гирт выжил. Но вряд ли ты думал о моих чувствах, Лэйрин, когда укрыл моего друга, я на это даже не надеюсь. Так о чем ты думал? Неужели ты решил, что барон оценит твою заботу, когда очнется? Я знаю, как он оценит и что решит: что из-за тебя и он мог умереть, только из-за тебя. И он станет еще большим врагом тебе, потому что с твоим появлением не только лучшего друга потерял, но и пострадал безвинно. Ты поступил, как мягкотелый щенок, как сердобольная глупая баба, а не как будущий монарх, обязанный устрашать и устранять врагов, настоящих и будущих – жестко, а подчас и жестоко! Если хочешь стать королем после моей смерти и не лишиться короны на следующий же день, учись быть твердым, быть мужчиной!
Его громогласный голос и мертвого поднял бы. Что и случилось. Со стороны купальни донесся хрип.
Мы обернулись: в распахнутых настежь дверях еле стоял, поддерживаемый двумя вейриэнами, зелененький и измятый, как травка под коровьим копытом, Светлячок и силился что-то сказать. Роберт в два шага оказался рядом, и барон рухнул на колени, обняв его ноги, как простолюдин.
– Мой король… – прохрипел бедолага. – Прости…
– Обещаю тебе, драгоценный мой друг, я накажу тех, кто хотел отобрать твою жизнь, – государь погладил его по волосам, приподнял – как же я ненавижу этот жест! – голову и медленно провел большим пальцем по губам. И Анир поцеловал его перст, мерзость какая.
– Мой король, я слышал твои слова, – заметно окрепшим, но еще хриплым и прерывающимся голосом сказал барон. – Я не враг принцу и никогда не замыслю зла против него, клянусь жизнью и посмертием.
– Ты боишься, что теперь я сам убью тебя? – ласково спросил Роберт, и зеленоватая от яда кожа несчастного Светлячка заметно побледнела.
– Да, государь, – выдохнул он. – Но я не потому поклялся, не из страха… а потому, что он – твой сын, и ты его любишь.
– Так-то лучше, Анир. Значительно лучше, чем все, что я слышал от тебя и других до сих пор. Понял, наконец, что враг моего Лэйрина – мой враг.
Король вызвал стражу, приказал найти лекаря и доставить в его покои, а сам на руках унес юного барона, совсем лишившегося сил после недолгого всплеска.
На этом события того врезавшегося в память дня не закончились.
Поняв, что взбудораженную меня можно уложить спать, только если заморозить, как таракана, наставник согласился доиграть прерванную партию. И дела моей армии на клетчатой доске пошли из рук вон плохо. Рагар перестал поддаваться, в моем пехотном строе зияли значительные бреши, моя белая королева застряла в ловушке, а его черный офицер ускользнул от атаки, сожрал моего коня и всерьез угрожал короне. Только я применила рокировку и спрятала белого короля в крепость, как заявился рыжий, натуральных размеров.
На этот раз Роберт вошел тихо. Мы с наставником, разумеется, были предупреждены охраной о его приближении, но оба, не сговариваясь, сделали вид, что не заметили короля, и он с минуту наблюдал за нашими сосредоточенными лицами.
– Вейриэн Рагар, – сказал он, наконец, – ты либо плохо исполняешь свои обязанности, либо решил, что теперь тебе все позволено?
Наставник поднял голову.
– Ваше величество?
– Позволено не все, но можешь не вставать на этот раз. И не притворяйся, что не заметил меня, не поверю, – усмехнулся король, усаживаясь в кресло.
Он успел переодеться и смыть дорожную грязь – влажные волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб, лицо бледное, суровое, и, если уж честно, не лишенное благородства.
– Ты знаешь, что я давно хочу услышать от тебя, вейриэн, – молвил он, когда молчать надоело. – Пусть и Лэйрин услышит.
Наставник вопросительно поднял угольную бровь.
– Теряюсь в догадках, государь. Но, пожалуй, скажу об одном. Если бы вы не тянули с признанием наследника столько лет, никто бы не усомнился в его праве, и дело не дошло бы до жертв.
– Праве? – Роберт продемонстрировал знаменитый стальной прищур. – А есть ли оно, это право? Ты находился в свите королевы Хелины двенадцать лет назад, вейриэн Рагар, я не забыл. Может, ты – настоящий отец Лэйрина, а? – злым, свистящим голосом говорил он. – От меня в нем ничего нет, зато ваше сходство не заметит только слепец!
Хорошо, что я уже сидела. Вдруг навалилась такая страшная усталость, что захотелось лечь и умереть. Тоже мне, отца нашли. Рассказать, что ли, о вывихах и переломах, по замыслу этого бесчеловечного сугроба с углями учивших меня переносить боль? А ну их всех к дьяволу! Говорят оба так, словно меня здесь нет. Хоть бы ребенка постеснялись.
– Не заметит слепец, а заметит только невежа, но разве вы к таковым относитесь, сир? – наставник не дрогнул ни единой черточкой. – Многие горцы похожи как братья. И вам уже известно, что Лэйрин – потомок королевы Лаэнриэль, убитой вашим дедом, и унаследовал ее черты. Вы не могли их не узнать, ваше величество. Ваша любимая семейная реликвия, как я помню – весьма натуралистичное изображение той трагедии.
Глянув на меня, занятую, кроме подслушивания их откровений, кражей офицера противника с шахматной доски, король усмехнулся:
– Узнал, когда увидел этого зеленоглазого дьяволенка год назад, трудно не узнать. И пожалел, что не разглядел раньше. Но это не может отменить моих сомнений, и ничьих не отменит. Ты-то знаешь, вейриэн, почему мои любимые вассалы так взъярились на малого ребенка.
– Ваше величество… – предостерегающе вскинулся Рагар.
Роберт поморщился.
– Ничего особо нового он не услышит. Они боятся за меня, считая, что их возлюбленный король околдован горной ведьмой и обезумел, если признал ее незаконнорожденного сына, как своего. Они вспомнили о проклятии королевы Лаэнриэль, обещавшей, что ее кровь отомстит за ее смерть. И ваше сходство, Лэйрин, – устремил он на меня странный, какой-то тоскливый взгляд, – им кажется зловещим, даже имена ваши созвучны. Идем, ты должен увидеть нашу семейную гордость, – последнее слово он как сплюнул, и с таким презрением оно прозвучало, что даже Рагара проняло, судя по удивленно приподнятой брови.
Но наставник неуловимым движением переместился, загородив меня:
– Рано еще ему смотреть на это, сир. Пощадите чувства ребенка, он ее правнук. Да и спать пора принцу.
– Высший мастер вейриэн в няньках… Кому скажешь – не поверят, – Роберт столь же неуловимо, как Рагар, что удивительно для такой крупной фигуры, обогнул наставника и оказался рядом со мной. – Тогда спокойной ночи, малыш.
Умел он доводить до бешенства одним жестом и словом, как только Диго еще мог.
Едва касаясь, он провел ладонью по моему отросшему густому ежику. Паленым волосом не запахло, но меня прошило от макушки до пяток волной непереносимого жара, а кости словно расплавились. Я отшатнулась, задыхаясь, сжав кулаки.
– Прошу вас, не трогайте меня! Никогда не трогайте, ваше величество! У вас есть, кого гладить, вот их и гладьте. А меня – не надо. Вы жжетесь, мне больно!
Думала – убьет, и все закончится.
Но вместо гнева на его ненавистной роже нарисовалось крайнее изумление. Роберт присел на корточки так порывисто, что подсохшие рыжие пряди взвились и упали на лоб, как языки пламени, сжал мои плечи, с какой-то хищной жадностью вглядываясь в глаза. Рагар напрягся, а в комнате возникли все пятеро вейриэнов.
– Я жгусь? – переспросил король. – Тебе больно, когда я прикасаюсь? Не может быть! Лэйрин, это правда? Почему ты раньше не сказал? Я же не знал!
– Отпустите меня! – заорала я, пытаясь вырваться. Наверное, так чувствуют себя ведьмы в костре. И кинжал далеко, под подушкой.
– Ваше величество! – с угрозой воскликнул Рагар.
Но Роберт уже убрал руки, выпрямился – могучий и спокойный, как железная скала.
– Вейриэн, ты мне надоел, – процедил. – На этот раз я сделаю вид, что не заметил твоей угрозы королю, но это последний раз. Тебе известно, что меня и сотня твоих воинов не удержит, если я чего-то захочу, а вас всего шестеро. Не дергайся так. Я не причиню вреда Лэйрину. Тебе не представить, насколько он мне стал дорог.
Он стремительно ушел, и мне не понравилась его задумчивость. Какую пакость замышляет?
Рагар стал не менее задумчив, снял с шахматной доски мою белую королеву, рассеянно покрутил в руках и убрал в карман. А когда я возмутилась, ледяным тоном заявил:
– Вы еще не умеете играть чужими фигурами, ученик. Ваш последний ход поставил королеву под удар, и сейчас она в плену. Но вы еще можете провести свою пешку до конца, в самый тыл противника, и вернуть королеву. Не сегодня, конечно.