Анатолий Николаевич Василевский (так, по крайней мере, указано в его паспорте, который он предъявил) вышел из отделения полиции ближе к вечеру, солнце уже закатилось. Он то и дело задумывался и вляпывался в подмерзшую бурую грязь, та звонко чавкала под его подошвами.
«Анатолий Николаевич, – обратился к нему молодой взъерошенный лейтенант. – Идите домой, мы приняли дело и будем искать. Если до завтра не объявится, с вами свяжется следователь, он вам позвонит».
Звучало это одновременно насмешливо и сочувственно, лейтенант, который годился ему в сыновья или в лучшем случае – в младшие братья, долго сидел молча и просто наблюдал, пока старший по званию принимал у Анатолия бумагу – не с первого раза, между прочим.
Сначала ему трижды пришлось пересказывать обстоятельства того дня, когда в последний раз видел жену, потом долго не мог подцепить пальцем из-под обложки паспорта ее потрепанное фото – не очень-то свежее, положил туда по молодости еще, а когда паспорт недавно менял на «крайний», как ему сообщили в МФЦ, оставил старую обложку вместе со всеми скопившимися там потерявшими цвет чеками и поблекшими мятыми фотографиями.
Мент, который принял заявление (для Анатолия все они были «менты», он не разбирался в званиях и звездочках, а лейтенант единственный из всех представился по форме), оплывший, усталый и какой-то карикатурный даже, дыхнул на Анатолия уксусно и, мусоля в толстых пальцах мелкую карточку Анны, ухмыльнулся: «Ничего так».
Анатолия от этого немного перекосило, ему не понравился тон, вид и процесс, однако он быстро взял себя в руки: «ничего» его жена или «чего», уже принципиального значения не имело – нужно было просто ее найти.
– Сбежала, поди, от тебя? – снова криво усмехнулся мент, но Анатолий помотал головой:
– Она бы не стала.
– Все так говорят, – философски ответил тот. – А потом выясняется. Может, ты бил ее?
Анатолий удивился, как быстро все эти люди берут над ним власть и не соблюдают даже простые правила вежливости, но снова помотал головой:
– Не бил.
Дома он сразу же сунул голову под холодную воду, ибо душная жара – батареи на максимум – сразу сбила его с ног, голова закружилась. Погода скакала от минус восемнадцати до плюс четырех, третий день не могла определиться.
Третий день Анатолий не мог найти Анну.
Дома за столом перед остывшей яичницей сидел его сын – Наум Анатольевич, то же самое, Василевский, который все три дня прогуливал школу и повторял:
– Это я в-виноват. Это из-за меня.
Анатолий махнул рукой, подвинул к себе тарелку и молча доел яичницу.
– Как в ментовке п-п-прошло? – спросил сын.
– Нормально.
Но сам Анатолий не знал, нормально прошло или нет и будут ли они искать, потому что в первый день сказали «ждите три дня, может, вернется», а сегодня, так и быть, согласились «ну хорошо, примем заявление», но будут ли искать? Между бумажкой и действием разница огромная. Еще он подумал, что правильнее было бы показать ментам фото из телефона, уж точно более актуальное, чем то, из паспорта, но даже ведь не спросили, а он растерялся.
Писать заявление его отправили в коридор, где ручки привязаны к стульям веревочками. Бумагу выдали, он долго пристраивал ее на коленях, а потом сел на корточки перед стулом и начал писать – практически школьное сочинение: «Я, Василевский Анатолий Николаевич, 1979 года рождения, хочу заявить о пропаже моей жены, Василевской Анны Сергеевны, 1981 года рождения…»
Ушла из дома и не вернулась. А из дома ли она ушла?
Анатолий плохо помнил те сутки.
Сначала он ехал за сыном, летел самолетом. Анна просто позвонила ему и сказала: «Съезди». И он поехал.
– У вашей жены есть особенности?
Моя жена – особенная? Я никогда не думал о ней так. Давайте я расскажу о том, что помню. Я влюбился в нее, потому что она смеялась над моими шутками. Звучит странно, но это правда. Никогда не думал до встречи с ней, что так приятно, когда кто-то смеется над твоими шутками. В детстве мне говорили, что я зануда. Конечно, она была красивой. Все эти ее длинные волосы и ресницы. Они так смешно подрагивают, когда она спит. Впрочем, я давно не замечал этого. В смысле не смотрел на нее по утрам. Ну, годы идут. Годы проходят – и вы уже многого не замечаете. У вас есть жена? Как давно? А-а. Поймете позже. Сначала вы радуетесь каждому дню, все в этом человеке кажется вам идеальным, даже его недостатки, а потом меняется все – то, что она говорит и, главное, как говорит, и даже запах, вы перестаете замечать все то, что вас так восхищало, и вы такой: ну да, это моя жена, ничего особенного. Принимаете как данность. А потом и вовсе перестаете ее узнавать…
– Все это не пригодится. Назовите какие-то особенности, по которым ее легко… опознать. То есть узнать.
Ну… У нее длинные темные волосы. Кстати, и правда странно, что она не седая, да? Когда вообще женщины начинают седеть? У меня вот уже все белое, даже борода. Может, она красилась? Я не спрашивал. Какой именно цвет? Ну, коричневый или черный, видимо, я в этом не силен, но не совсем черный все-таки, не как у азиатов. Глаза темные. То есть карие. Как это правильно называется. Скорее худая. Хотя, возможно… Она что-то говорила, что не ест после шести. Вроде бы это значит, что худела? Я не специалист. Как по мне, она была нормальная, понимаете? Когда не кожа да кости, есть за что подержаться, но ничего лишнего. Теперь еще… Родинка или как это назвать – бородавка? Короче, что-то такое на подбородке. Но не очень заметная. В чем она была одета. Видите ли, я не очень разбираюсь в женской одежде. Она работает в школе, у нее поэтому одежда как правило… Ну, юбка, рубашка… Смогу ли я увидеть, чего не хватает в шкафу? Нет, я правда не уверен… К тому же она была дома, в домашнем… Это что – футболка, джинсы. Да, почему джинсы? Может быть, просто штаны такие, как спортивные. Серые или? Я правда не помню, простите. Нет, кольцо она не носила. Интересный, кстати, момент. Когда она сняла кольцо? Где-то полгода назад. Точно. Я еще спросил, где кольцо, я такие вещи обычно не замечаю, но тут заметил. А она сказала: пальцы отекают. Я не спрашивал, почему. Нет, она не болела. Я сам кольцо давно не ношу. Причины нет особенной, просто мне неудобно, так и не привык. А она носила. Для нее это было важно. Поэтому я удивился. О разводе мы не говорили. Почему у вас такие негативные сценарии в голове? Разве я мог ее убить за то, например, что она сняла кольцо? Бред какой-то. Да ни за что я не мог ее убить. Я не злой. Разные бывали чувства, конечно… Обида, ярость. Как у всех. Но никогда не было безразличия. Вот что мне кажется важным. Любые чувства – это терпимо, а вот безразличие – это фатально. Фаталити, как говорила ее подружка, змея подколодная. Я не люблю ее подружек, никогда не любил. А ее любил в целом. Говорю как есть. Как было.