Лисица и виноград (сборник) - читать онлайн

Преосторожная, прехитрая Лисица,

Цыплят и кур ловить большая мастерица,

На старости своей так сделалась проста,

Что в западню попалась;

Вертелась всячески, туда-сюда металась

И вырвалась кой-как, но только без хвоста.

Как в лес бесхвостой показаться?

Плутовка вздумала на хитрости подняться.

Взяв важный и степенный вид,

Идет в пещеру, где сбиралися Лисицы,

«Подруги и сестрицы! –

Так говорит она. – Какой нам, право, стыд,

Что по сие мы время

Все носим гнусное и тягостное бремя –

Сей хвост, который по земли

За нами тащится в грязи или в пыли.

Какая польза в нем, скажите?

А вред весь от него я доказать могу.

Вы, верно, сами подтвердите,

Что без хвоста быть легче на бегу,

Что часто за хвосты собаки нас ловили;

Но если бы теперь хвосты мы обрубили…»

«Остановись, остановись!» –

Одна ей из сестер сказала.

«А что?» – «Пожалуйста, к нам задом обернись».

Кургузая тут замолчала,

Попятилась назад и тотчас убежала.

«Как страшно замуж выходить!» –

Невестам всем твердит увядшая девица.

Конечно, что ж ей говорить?

Такая ж и она бесхвостая Лисица!

В реке пил Волк; Ягненок пил,

Однако в низ реки гораздо отступил;

Так пил он ниже;

И следственно, что Волк к тому был месту ближе,

Отколе токи вод стремление влечет;

Известно, что вода всегда на низ течет.

Голодный Волк Ягненка озирает;

От ужаса Ягненок обмирает

И мнит: не буду я с ягнятками играть,

Не станет на руки меня пастушка брать,

Не буду голоса я слышати свирели,

И птички для меня впоследние пропели,

Не на зеленом я скончаюся лугу,

Умру на сем песчаном берегу.

Волк начал говорить: «Бездельник, как ты смеешь

Питье мое мутить,

И в воду чистую мне сору напустить?

Да ты ж такую мать имеешь,

Которая, ко мне учтивства не храня,

Вчера блеяла на меня».

Ягненок отвечает,

Что мать его дней с тридцать умерла,

Так Волка не она ко гневу привела;

А ток воды бежит на низ, он чает,

Так Волк его опивок не встречает.

Волк третьею виной Ягненка уличает:

«Не мни, что ты себя, бездельник, извинил.

Ошибся я; не мать, отец меня бранил».

Ягненок отвечал: «Тому уж две недели,

Что псы его заели».

«Так дядя твой иль брат,

Иль, может быть, и сват,

Бранил меня вчера, я это знаю точно,

И говорю тебе я это не нарочно».

Ягненков был ответ:

«Всея моей родни на свете больше нет;

Лелеет лишь меня прекрасная пастушка».

«А! а! вертушка,

Не отвертишься ты; вчера твоя пастушка

Блеяла на меня: комолые рога

И длинный хвост у этого врага,

Густая шерсть, копыта невелики;

Довольно ли тебе, плутишка, сей улики?

Пастушке я твоей покорнейший слуга

За то, что на меня блеять она дерзает,

А ты за то умри». Ягненка Волк терзает.

И птицы держатся людского ремесла.

Ворона сыру кус когда-то унесла

И на дуб села.

Села,

Да только лишь еще ни крошечки не ела.

Увидела Лиса во рту у ней кусок,

И думает она: «Я дам Вороне сок.

Хотя туда не вспряну,

Кусочек этот я достану,

Дуб сколько ни высок».

«Здорово, – говорит Лисица, –

Дружок Воронушка, названая сестрица!

Прекрасная ты птица;

Какие ноженьки, какой носок,

И можно то сказать тебе без лицемерья,

Что паче всех ты мер, мой светик, хороша;

И Попугай ничто перед тобой, душа;

Прекраснее сто крат твои павлиньих перья;

Нелестны похвалы приятно нам терпеть.

О, если бы еще умела ты и петь!

Так не было б тебе подобной птицы в мире».

Ворона горлышко разинула пошире,

Чтоб быти соловьем;

«А сыру, – думает, – и после я поем:

В сию минуту мне здесь дело не о пире».

Разинула уста

И дождалась поста:

Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.

Хотела петь – не пела;

Хотела есть – не ела;

Причина та тому, что сыра больше нет:

Сыр выпал из рта Лисице на обед.

Не верь бесчестного ты миру никогда

И чти врагом себе злодея завсегда.

С волками много лет в побранке овцы жили,

С волками наконец

Установлен мир вечный у овец.

И овцы им собак закладом положили.

Одной овце волк брат, той дядя, той отец;

Владычествует век у них Астреи в поле,

И сторожи овцам не надобны уж боле.

Переменился нрав и волчье естество.

А волки, дав овцам отраду,

Текут ко стаду

На мирно торжество.

Не будет от волков овцам худых судьбинок.

Хотя собак у стада нет;

Однако римляне сабинок

Уносят на подклет.

Грабительски сердца наполнилися жолчью;

Овечье стадо все пошло в поварню волчью.

Себя увеселять,

Пошел гулять

Со глиняным Горшком Горшок железный.

Он был ему знаком, и друг ему любезный.

В бока друг друга – стук:

Лишь только слышен звук,

И искры от Горшка железного блистались.

А тот недолго мог идти,

И более его нельзя уже найти,

Лишь только на пути

Едины черепки остались.

Покорствуя своей судьбе,

Имей сообщество ты с равными себе.

Дуб с Тростию вступил однажды в разговоры.

«Жалею, – Дуб сказал, склоня к ней важны взоры, –

Жалею, Тросточка, об участи твоей!

Я чаю, для тебя тяжел и воробей;

Легчайший ветерок, едва струящий воду,

Ужасен для тебя, как буря в непогоду,

И гнет тебя к земли;

Тогда как я – высок, осанист и вдали

Не только Фебовы лучи пересекаю,

Но даже бурный вихрь и громы презираю;

Стою и слышу вкруг спокойно треск и стон;

Все для меня Зефир, тебе ж все Аквилон.

Блаженна б ты была, когда б росла со мною:

Под тению моей густою

Ты б не страшилась бурь; но рок тебе судил

Расти, наместо злачна дола,

На топких берегах владычества Эола,

По чести, и в меня твой жребий грусть вселил».

«Ты очень жалостлив, – Трость Дубу отвечала, –

Но, право, о себе еще я не вздыхала,

Да не о чем и воздыхать:

Мне ветры менее, чем для тебя, опасны:

Хотя порывы их ужасны

И не могли тебя досель поколебать,

Но подождем конца». С сим словом вдруг завыла

От севера гроза и небо помрачила;

Ударил грозный ветр – все рушит и валит,

Летит, кружится лист; Трость гнется – Дуб стоит.

Ветр, пуще воружась, из всей ударил мочи,

И тот, на коего с трудом взирали очи,

Кто ада и небес едва не досягал –

Упал!

Лисица взлезть

На виноград хотела,

Хотелось ягод ей поесть;

Полезла, попотела.

Хоть люб кусок,

Да виноград высок,

И не к ее на нем плоды созрели доле,

Пришло оставить ей закуски поневоле.

Как до́бычи Лисица не нашла,

Пошла,

Яряся злобно,

Что ягод было ей покушать неудобно.

«Какой, – ворчала, – то невкусный виноград,

До самых не созрел таких он поздних чисел;

Хорош на взгляд,

Да кисел».

Довольно таковых

Лисиц на свете,

И гордости у них

Такой в ответе.

Лягушкам стало не угодно

Правление народно,

И показалось им совсем не благородно

Без службы и на воле жить.

Чтоб горю пособить,

То стали у богов Царя они просить.

Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно,

На сей, однако ж, раз послушал их Зевес:

Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,

И плотно так он треснулся на царство,

Что ходенем пошло трясинно государство:

Со всех Лягушки ног

В испуге пометались,

Кто как успел, куда кто мог,

И шепотом Царю по кельям дивовались.

И подлинно, что Царь на диво был им дан!

Не суетлив, не вертопрашен,

Степенен, молчалив и важен;

Дородством, ростом великан,

Ну, посмотреть, так это чудо!

Одно в Царе лишь было худо:

Царь этот был осиновый чурбан.

Сначала, чтя его особу превысоку,

Не смеет подступить из подданных никто:

Со страхом на него глядят они, и то

Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;

Но так как в свете чуда нет,

К которому б не пригляделся свет,

То и они сперва от страху отдохнули,

Потом к Царю подползть с преда́нностью дерзнули:

Сперва перед Царем ничком;

А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком;

Дай попытаться сесть с ним рядом;

А там, которые еще поудалей,

К царю садятся уж и задом.

Царь терпит все по милости своей.

Немного погодя, посмотришь, кто захочет,

Тот на него и вскочит.

В три дня наскучило с таким Царем житье.

Лягушки новое челобитье,

Чтоб им Юпитер в их болотную державу

Дал подлинно Царя на славу!

Молитвам теплым их внемля,

Послал Юпитер к ним на царство Журавля.

Царь этот не чурбан, совсем иного нраву:

Не любит баловать народа своего;

Он виноватых ест! а на суде его

Нет правых никого;

Зато уж у него,

Что́ завтрак, что́ обед, что́ ужин, то расправа.

На жителей болот

Приходит черный год.

В Лягушках каждый день великий недочет.

С утра до вечера их Царь по царству ходит

И всякого, кого ни встретит он,

Тотчас засудит и – проглотит.

Вот пуще прежнего и кваканье и стон,

Чтоб им Юпитер снова

Пожаловал Царя иного;

Что нынешний их Царь глотает их, как мух;

Что даже им нельзя (как это ни ужасно!)

Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно;

Что, наконец, их Царь тошнее им засух.

«Почто́ ж вы прежде жить счастливо не умели?

Не мне ль, безумные, – вещал им с неба глас, –

Покоя не было от вас?

Не вы ли о Царе мне уши прошумели?

Вам дан был Царь? – так тот был слишком тих:

Вы взбунтовались в вашей луже,

Другой вам дан – так этот очень лих;

Живите ж с ним, чтоб не было вам хуже!»

Какой-то молодец,

В наследство получа богатое именье,

Пустился в мотовство и при большом раденьи

Спустил все чисто; наконец

С одною шубой он остался,

И то лишь для того, что было то зимой –

Так он морозов побоялся.

Но, Ласточку увидя, малый мой

И шубу промотал. Ведь это все, чай, знают,

Что ласточки к нам прилетают

Перед весной,

Так в шубе, думал он, нет нужды никакой:

К чему в ней кутаться, когда во всей природе

К весенней клонится приятной все погоде

И в северную глушь морозы загнаны!

Догадки малого умны;

Да только он забыл пословицу в народе:

Что ласточка одна не делает весны.

И подлинно: опять отколь взялись морозы,

По снегу хрупкому скрыпят обозы,

Из труб столбами дым, в оконницах стекло

Узорами заволокло.

От стужи малого прошибли слезы,

И Ласточку свою, предтечу теплых дней,

Он видит на снегу замерзшую. Тут к ней,

Дрожа, насилу мог он вымолвить сквозь зубы:

«Проклятая! сгубила ты себя;

А понадеясь на тебя,

И я теперь не вовремя без шубы!»

У Пастуха была плохая собачонка,

А стадо надобно уметь оберегать;

Другого сторожа Пастух придумал взять!

Поймал в лесу Волчонка,

Воспитывать при стаде стал;

Лелеял да ласкал,

Почти из рук не выпускал.

Волчонок подобрел. Пастух с ним забавлялся,

И, глядя на него, не раз он улыбался

И приговаривал: «Расти, Волчок, крепись.

Защитника себе ягнятки дождались!

Не даст он никому моей овечки скушать».

Как видно, наш Пастух

К пословицам был глух;

А надо бы ему прислушать:

Кормленый волк не то, что пес;

Корми, а он глядит всё в лес.

Волчонок к осени порядочным стал волком;

Отцовский промысел в уме своем держал

Да случай выбирал.

Надеясь на него, Пастух позадремал;

А сторож задушил овечек тихомолком

Да был таков.

Опасно – выбирать в Собаки из Волков!

Каким-то случаем сошлись – Медведь с Китом,

И так сдружились крепко оба,

Что, заключив союз до гроба,

Друг другу поклялися в том,

Что каждый помогать другому будет в горе,

Ну, скажем там, болезнь случится иль война…

Вот, как на грех, пришлося вскоре

Нарваться Мише на Слона.

Увидевши, что близко море,

Стал Миша друга звать скорей:

«Кит-братец, помоги осилить эту тушу!»

Кит в берег тычется, – увы, царю морей

Не выбраться на сушу!

Медведь Кита корит:

«Изменник! Продал душу!»

«Кому? – ответил Кит. – И в чем моя вина?

Вини мою природу!

Я помогу тебе, как только ты Слона

Швырнуть сумеешь в воду!»

«Дурак! – взревел Медведь. –

Не знал бы я беды,

Когда б я мог Слона швырнуть и от воды!»

В телеге колесо прежалобно скрипело.

«Друг, – выбившись из сил,

Конь с удивлением спросил, –

В чем дело?

Что значит жалоба твоя?

Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!»

Иной с устало-скорбным ликом,

Злым честолюбьем одержим,

Скрипит о подвиге великом,

Хвалясь усердием… чужим.

У Волка Лев отбил овцу.

«Грабеж! Разбой! –

Волк поднял вой. –

Так вот какой ты есть защитник угнетенных!

Так вот изнанка какова

Твоих желаний затаенных!

Вот как ты свято стал чужие чтить права!

Пусть льстит тебе низкопоклонник,

А я… Когда при мне нарушил царь закон,

Я, не боясь, скажу, что он

Из беззаконников – первейший беззаконник!

Но, царь, есть божий суд! Есть

справедливый гнев!..»

«Брось! – усмехнулся Лев. –

Все это без тебя мне хорошо известно,

Как не в секрет и волчий нрав.

В своих упреках ты, конечно, был бы прав,

Когда бы сам овцу добыл ты честно!»

«Друзей мы ценим не числом,

А качеством», – читал я где-то,

Ан вот подите же: Лев дружбу свел с Ослом.

Ну, что вы скажете на это?

Лев! С кем? С Ослом? Да почему?

А потому!

Мне ж все подробно знать откуда?

Должно быть, царская причуда!

Льву… Все дозволено ему!

Ослов ли брать к себе на службу

Иль заводить с ослами дружбу.

Хоть, впрочем, нет большой диковинки и в том,

Что просто Лев с тоски, чтоб отогнать зевоту,

Решил обзавестись не другом, а шутом.

Так это аль не так, мы выясним потом.

Однажды взяв Осла с собою на охоту,

Лев дал ему работу:

Зайдя вперед, пугать зверей, чтоб, ошалев,

Они неслись туда, где притаился Лев.

Осел в усердии великом

Всех всполошил ослиным криком.

Добычи вдосталь было Льву.

В час отдыха, со Львом разлегшись важно рядом,

«Что, друг, – спросил Осел, – а страшно я реву?»

Окинув «друга» хитрым взглядом,

Лев отвечал:

«Беда как страшно! Я – оглох!

Не только ты переполох

На всех зверей навел немалый,

Но в страхе жители бегут из ближних сел;

Да сам я струсил бы, пожалуй,

Когда б не знал, что ты – осел!»

Расхвастался Медведь перед Лисой:

«Ты, кумушка, не думай,

Что я всегда такой угрюмый:

Злость на меня находит полосой.

А вообще, сказать не лицемеря,

Добрей меня не сыщешь зверя.

Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?»

«Ах, кум, – Лиса в ответ, –

Что мертвые?! Я думаю другое:

Слух добрый о себе ты всюду б утвердил,

Когда бы мертвецов ты менее щадил,

Но… оставлял живых в покое!»

Смысл этой басенки не нов

Для лицемеров и лгунов:

Прочтут, поймут… и не покажут вида,

Что их касается обида!

Тигр с Барсом встретился однажды у ручья.

Была ль вина – и чья,

Старинная ли тут сказалась злоба,

Не знаю, – только оба

Вступили сразу меж собой

В жестокий бой.

К концу уставши так, что лапою не двинуть,

Остановились – дух немного перевесть,

Ан, смотрят: воронья кругом не то – не счесть,

А глазом не окинуть!

Горланит черный стан, кружит над головой,

Заране радуясь добыче даровой.

То видя, хоть у них давно прошла усталость,

Бойцы, и поостыв и образумясь малость,

Речь повели о мировой.

Лишившись дочери любимой, Антигоны,

Богач Филон, как должно богачу

(Не скареду, я то сказать хочу),

Устроил пышные на редкость похороны.

«О матушка, скажи, как это понимать? –

В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. –

Сестре покойнице ужели не сестра я,

И ты – не мать,

Что убиваться так по ней мы не умеем,

Как эти женщины, чужие нам обеим?

Их скорбь так велика

И горе – очевидно,

Что мне становится обидно:

Зачем они сюда пришли издалека

При нас оплакивать им чуждую утрату?»

«Никак, – вздохнула мать, – ты, дочь моя, слепа?

Ведь это – плакальщиц наемная толпа,

Чьи слезы куплены за дорогую плату!»

В годину тяжких бед умейте отличать

Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать,

От диких выкриков и воплей неуемных

Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!

Какой-то токарь, плут известный и повеса,

Состряпав наскоро из дерева Гермеса

И притащив его на рынок продавать,

Стал покупателей умильно зазывать:

«Для лиц всех возрастов и для любого пола

Гермес – за три обола!

За три обола!

Купив его, нужды не будешь знать ни в чем,

Весь век свой проживешь в довольстве и покое;

Кто беден – станет богачом,

А кто богат – разбогатеет вдвое!»

«Ба! – кто-то из толпы, задетый за живое,

Взял на смех продавца, – чудак же ты, видать,

Что сам сбываешь с рук такую благодать!»

«Эх, – продавец в ответ, – иди ты, братец, к шуту!

Ведь ты пойми: сказать Гермесу не в укор,

Он хоть отзывчив, да не скор,

А три обола мне нужны сию минуту!»

Осла настигнул Волк. Увидевши врага,

Осел давай вопить: «Нога моя, нога!»

«Что? – удивился Волк. – Нога?..

Не понимаю!»

«Понять не трудно: я хромаю.

Из-под копыта хлещет гной.

Когда б ты закусить теперь задумал мной,

Ты б лег, отравленный, с костьми моими рядом:

Я весь пропитан гнойным ядом…

Друг, сделай милость, помоги! –

Хитрец Осел молил сквозь слезы. –

Я умираю от занозы…

О, если б ты ее мне вынул из ноги!»

Нагнулся Волк: «Давай сюда копыто, что ли!..

Где ж рана?»

«Вот… Не там… Ой, пропаду от боли!

Ой!» – «Да постой!

Эк ты какой:

Копыто наперед очистим от навозу».

Покамест Волк искал занозу,

Осел примерился, да так его лягнул,

Что тот и ноги протянул!

Очнувшись через час, Волк взвыл от лютой злобы.

«Кем я обманут, а? Добро бы

Кем путным, – нет, себя я на смех дал Ослу!

Такая б дурь не грех в теленке годовалом,

А я ведь, старый черт, мясник по ремеслу,

С чего надумал я рядиться коновалом?»

Из басни можно бы извлечь любой урок.

Что хитрость, дескать, есть порок иль не порок, –

Но… остановка в малом:

Я в жизни часто сам, спасаясь от беды,

Хитрил на все лады,

Так мне ль сводить концы проблемы этой тонкой?

Пусть сводит кто другой, а я – пойду сторонкой.

Волк тяжко занемог:

Почти лишившись ног,

Лежал он, как колода,

Без ласки, без ухода.

В такой беде, увидевши Овцу,

Взмолился волк:

«Роднулечка Овечка,

Остановись на два словечка!

Ты видишь: жизнь моя приблизилась к концу.

Ах, знаю, я – злодей, и нет мне оправданья!

Но злость ко мне растет пусть в ком-нибудь другом,

А ты, ты сжалишься в порыве состраданья

Над умирающим врагом!

Предсмертной жаждою томимый нестерпимо,

Святая, кроткая, я об одном молю:

Помочь мне доползти к реке, текущей мимо,

Где я жестокие страданья утолю!»

«Ужель, – Овца в ответ, –

я сделаюсь виною

Того, чтоб ты остался жив,

Себя водою освежив

И закусивши после… мною?»