Лионесс. Том 2. Зеленая жемчужина. Мэдук - читать онлайн

1

Висбьюме, ученик недавно почившего чародея Ипполито, надеялся исполнять прежние обязанности под руководством Тамурелло, но получил отказ. Тогда Висбьюме, присвоивший движимое имущество Ипполито, выставил на продажу ящик, содержавший часть этого наследства. Тамурелло бегло просмотрел содержимое ящика, заметил несколько интересовавших его вещей и уплатил столько, сколько запросил Висбьюме.

На дне ящика лежали обрывки древней рукописи. Когда слухи о покупке Тамурелло случайно достигли ушей ведьмы Десмёи, той пришло в голову, что эти фрагменты могли заполнить прорехи в манускрипте, текст которого она давно пыталась восстановить. Десмёи незамедлительно отправилась в усадьбу Фароли в Тантревальском лесу, где обосновался Тамурелло, и попросила разрешения просмотреть остатки рукописи.

Тамурелло великодушно разложил перед ней драгоценный хлам:

– Это недостающие куски?

Десмёи наклонилась к потемневшим обрывкам пергамента:

– Они самые!

– В таком случае они твои! – объявил Тамурелло. – Прими мои поздравления и возьми их с собой.

– Так и сделаю – с благодарностью! – отозвалась Десмёи. Складывая фрагменты в портфель, ведьма краем глаза изучала стоявшего рядом чародея.

– Странно, что мы никогда раньше не встречались, – заметила она.

Улыбнувшись, Тамурелло согласился:

– Мир велик и разнообразен – на каждом шагу нас подстерегают новые впечатления и знакомства, главным образом приятные. – Чародей галантно поклонился, не оставляя сомнений в том, что имеет в виду свою гостью.

– Хорошо сказано, Тамурелло! – отозвалась Десмёи. – Признáюсь, не ожидала от тебя такого великодушия и такой любезности.

– В свое время все находит полезное применение. Не желаешь ли немного выпить и закусить? Вот чудесное вино, его делают из сока, выжатого в Альхадре.

Поначалу они обсуждали интриговавшие их концепции и условия бытия. Десмёи, находившая, что исходящая от Тамурелло жизненная сила стимулирует ее способности, решила сделать чародея своим любовником.

Тамурелло, всегда готовый к чему-то новому, не возражал. Его энергия не уступала страстной увлеченности Десмёи, и на протяжении нескольких месяцев их отношения можно было назвать близкими и безоблачными. Тем не менее со временем Тамурелло все острее ощущал, что ведьме не хватало – причем возмутительно не хватало – беспечности и грации. Его привязанность стала все чаще сменяться холодностью, что вызывало у Десмёи мучительную тревогу. Поначалу она предпочитала истолковывать такие приступы безразличия как уловку пресыщенного любовными утехами баловня, призванную заново разжечь угасающее пламя страсти. Ведьма тоже принялась изобретать всевозможные хитрости, чтобы привлечь его внимание.

Но Тамурелло становился нечувствительным к ее докучливым ухаживаниям. Десмёи проводила в его обществе долгие часы, анализируя различные стадии их взаимоотношений, в то время как Тамурелло пил вино и угрюмо смотрел в окно, разглядывая кроны деревьев.

Десмёи поняла, что вздохи и сентиментальные рассуждения больше не действовали на чародея. Лесть равным образом оставляла его равнодушным, а упреки только наводили на него скуку. Раздраженная и уязвленная, Десмёи вскользь упомянула о бывшем любовнике, причинявшем ей неприятности, и намекнула на злоключения, с тех пор неизменно преследовавшие ее незадачливого кавалера. Наконец ей удалось снова привлечь внимание Тамурелло! Она тут же сменила тему разговора, вспомнив о вещах забавных и безобидных.

Тамурелло решил проявить предусмотрительность, и некоторое время ведьме не на что было пожаловаться.

Проведя утомительный месяц, Тамурелло понял, что больше не может изображать пылкость с остекленевшими от скуки глазами. Он снова стал избегать общества Десмёи, но теперь она лучше понимала, какими побуждениями он руководствуется, и быстро сломила сопротивление.

Отчаявшись, Тамурелло уединился в лаборатории и произнес малоизвестное заклинание, напустившее на Десмёи порчу опустошенности и томления, действовавшую подспудно и настолько ненавязчиво, что ведьма не заметила, когда и как начало изменяться ее мироощущение. Мало-помалу ведьма теряла интерес к жизни, к ее убогой суете, тщетным устремлениям и бессмысленным удовольствиям – причем была настолько убеждена в самопроизвольности и обоснованности ее отчуждения, что ей не приходила в голову даже возможность внешнего влияния. С точки зрения Тамурелло, его подход к решению проблемы увенчался успехом.

Некоторое время Десмёи бродила в мрачной задумчивости по просторным, наполненным морским ветром залам своего прибрежного дворца на окраине Исса и в конце концов решилась покинуть этот мир и тем самым прервать неизбывную тоску существования. Она приготовилась к смерти и вышла на террасу, чтобы в последний раз полюбоваться на закат.

В полночь полупрозрачная сфера, наполненная скорбным прощальным посланием, поднялась над ее дворцом, перелетела горы и опустилась в Фароли. Но рассвет не принес ответного сообщения.

Десмёи долго размышляла о возможных причинах молчания Тамурелло и наконец стала подозревать наличие связи между его отчуждением и ее безнадежным состоянием.

Да, она приняла безвозвратное решение покончить с собой. Но приближение конца обострило ее чувства, и Десмёи сумела разработать изумительную последовательность заклинаний и рецептур, доселе неслыханную среди чародеев.

Трудно сказать, какими именно побуждениями она руководствовалась в эти последние минуты жизни, так как мысли ее были поглощены расплывчатыми, сверхъестественными видениями. Несомненно, она стремилась отомстить погубившему ее предателю – но, судя по всему, помимо ненависти и озлобления ею двигали творческие прозрения. Так или иначе, ей удалось создать пару шедевров. Возможно, она надеялась, что ее порождения получат признание как отображения ее идеализированной внутренней сущности и что красота этих творений, а также их символическое значение окажут воздействие на Тамурелло.

С учетом дальнейших событий [1] приходится сделать вывод, что Десмёи добилась лишь сомнительного успеха в своем начинании и что в конечном счете восторжествовал – если в данном случае применимо такое выражение – не кто иной, как Тамурелло.

Стремясь к достижению своих целей, Десмёи пользовалась самыми различными материалами, в том числе морской солью, горстью земли с вершины горы Хамбасте в Эфиопии, различными выделениями и пастообразными смесями, а также элементами, составлявшими ее самоё. Так она породила двух чудесных существ, два образца телесной красоты и умственных способностей. Порождение женского пола звали Меланкте, мужского пола – Фод Карфилиот.

Но этим дело не кончилось. Пока два новоиспеченных существа стояли в лаборатории, обнаженные и еще почти лишенные сознания, осадок, остававшийся в магической колбе Десмёи, выпарился, выделив вонючий зеленый дым. Почувствовав отвратительный вкус во рту, Меланкте отшатнулась и выплюнула яд. Карфилиоту, однако, зеленый смрад доставил удовольствие, и он жадно вдохнул его.

Через несколько лет замок Тинцин-Фюраль пал, осажденный армиями Тройсинета. Карфилиота схватили и вздернули на особой высокой виселице, чтобы значение происшедшего не ускользнуло от внимания как Тамурелло в усадьбе Фароли на востоке, так и короля Казмира в Лионессе на западе.

В свое время тело Карфилиота спустили с виселицы и бросили на погребальный костер, где оно обугливалось под музыку волынок и флейт. Посреди торжества из пламени вырвался клуб зловонного зеленого дыма; ветер подхватил его и унес вниз по долине в морские просторы. Там он, однако, не рассеялся, а сгустился, извиваясь над барашками волн, впитывая соленые брызги и становясь все плотнее, пока не превратился в зеленую жемчужину. Жемчужина утонула и улеглась на морское дно, где через некоторое время ее нашел и проглотил большой палтус.

2

Южная Ульфляндия омывалась морем от Исса на юге до Суараха на севере – череда галечных пляжей и скалистых мысов тянулась под мрачноватыми и по большей части безлюдными холмами. Тремя лучшими гаванями здесь считались Исс, Суарах и находившийся примерно посередине между ними Оэльдес. Других мест, удобных для стоянки кораблей, на побережье было мало, если не считать небольших бухточек, защищенных крутыми, загнутыми наподобие крюков мысами.

В двадцати милях к югу от Оэльдеса в океан выступала скальная гряда, при содействии каменного волнолома создававшая убежище для нескольких дюжин рыбацких лодок. Вдоль берега небольшой гавани ютились строения деревни Минольт – россыпь узких каменных домов и пара таверн на рыночной площади.

В одном из таких жилищ прозябал рыбак Сарлес – черноволосый приземистый человек, широкий в бедрах, с выпуклым брюшком. Круглое лицо его, бледное и рассеянное, всегда озадаченно хмурилось, словно в его представлении обстоятельства жизни противоречили логике.

Цвет молодости Сарлеса давно увял, но годы более или менее прилежного труда не позволили ему добиться благополучия. Сарлес обвинял судьбу, считая, что ему вечно не везло – хотя, по мнению его супруги Либы, склонность Сарлеса к праздности играла не меньшую роль.

Сарлес выволакивал свою лодку «Преваль» на гальку перед самым входом в дом, что было удобно. Старое суденышко, унаследованное им от отца, порядком износилось, в нем каждый шов протекал и каждый стык ходил ходуном. Сарлес прекрасно понимал недостатки «Преваля» и выходил в море под парусом только в хорошую погоду.

Либа, подобно мужу, отличалась полнотой. Будучи старше Сарлеса, она проявляла, однако, гораздо больше энергии и нередко спрашивала его:

– Почему ты сегодня не рыбачишь, как все?

На что Сарлес отвечал что-нибудь в таком роде:

– Ближе к вечеру ветер покрепчает; юферсы вант на бакборте не выдержат.

– Так почему ж ты не обновишь юферсы? Делать-то тебе больше нечего!

– А, что ты понимаешь в оснастке! Все всегда рвется в самом слабом месте. Если я починю юферсы, расползутся ванты – налетит шквал и, глядишь, днище пробьет степсом.

– В таком случае замени ванты, а потом почини пояса обшивки.

– Легче сказать, чем сделать! Я только потеряю время и опять пущу деньги на ветер.

– В таверне ты тоже теряешь время – и деньги пускаешь на ветер пригоршнями!

– Хватит, помолчи! Где еще я могу отдохнуть?

– Отдыха ему не хватает, видите ли! Все вышли в море, а ты сидишь на солнышке, мух считаешь! Твой двоюродный брат Джунт отчалил перед рассветом – и вернется с сетями, полными макрели. Почему бы тебе не делать то же самое?

– У Джунта не болит спина, – ворчал Сарлес. – Кроме того, у него «Лирлу», добротная новая лодка.

– Рыбу ловит рыбак, а не лодка. У Джунта улов в шесть раз больше твоего.

– Только потому, что ему помогает сын Тамас.

– Значит, каждый из них ловит в три раза больше твоего.

– Либа, когда ты научишься держать язык за зубами? – восклицал разгневанный Сарлес. – Я бы сию минуту ушел в таверну, если б у меня осталась хоть одна монета!

– Денег у тебя нет, а времени по горло – иди, чини «Преваль»!

Воздев руки к небу, Сарлес спускался наконец на пляж и оценивал недостатки своего судна. Так как ему действительно было нечего делать, он вырезáл новый юферс для вант. Снасти были ему не по карману, в связи с чем он затягивал внахлест несколько узлов, уродливых на вид, но предохранявших ванты от разрыва.

Так продолжалось его существование. Сарлес кое-как поддерживал «Преваль» в состоянии, позволявшем не пойти ко дну, но отваживался выходить в море, маневрируя среди рифов и скал, только в оптимальных условиях, каковые возникали не часто.

Однажды даже Сарлес обеспокоился. Когда к берегу подул легкий бриз, он вышел из гавани на веслах, поднял шпринтовый парус, установил бакштаг, поправил шкотовые узлы и, бодро разрезая носом поперечные валы, направился к рифам, где всегда было больше всего рыбы…

«Странно! – подумал Сарлес. – Почему бакштаг провисает, если я его только что подтянул?» Изучив причину этого явления, он обнаружил обескураживающий факт: ахтерштевень, служивший опорой штагу, настолько прохудился под воздействием времени и древоточцев, что собирался вот-вот обломиться, не выдержав натяжения, – и тем самым причинить настоящую катастрофу.

Широко раскрыв глаза, Сарлес сжал зубы в бессильном раздражении. Теперь починку уже нельзя было откладывать – предстояли долгие часы утомительного труда, причем жена не позволила бы ему ни бездельничать, ни опрокинуть кружку-другую в таверне, пока ремонт не будет закончен. Для того чтобы заплатить за новые снасти, ему, может быть, пришлось бы даже выпросить место на борту «Лирлу» – что, опять же, было чрезвычайно утомительно, учитывая привычку Джунта вставать спозаранку.

Сарлесу не оставалось ничего лучшего, как переместить бакштаг к одной из кормовых крепительных планок – в такую спокойную погоду, как сегодня, этого должно было быть достаточно.

Сарлес рыбачил пару часов, но за все это время поймал только одного большого палтуса. Пока он чистил рыбу, ее желудок порвался, и на палубу выкатилась великолепная зеленая жемчужина – Сарлес никогда не видел ничего подобного! Поражаясь своей удаче, он снова закинул сети, но бриз становился свежее, и Сарлес, озабоченный состоянием импровизированного бакштага, намотал якорную цепь на кабестан, поднял парус и взял курс на гавань Минольта. Возвращаясь к берегу, он любовался прекрасной зеленой жемчужиной – одно прикосновение к ней вызывало приятную дрожь.

Лодка ткнулась носом в гальку; Сарлес вытащил ее на пляж и пошел домой, но тут же наткнулся на кузена Джунта.

– Надо же! – воскликнул Джунт. – Еще не полдень, а ты уже вернулся? Что ты поймал? Одну камбалу? Сарлес, если ты не возьмешь себя в руки, ты помрешь в нищете! «Преваль» давно нуждается в капитальном ремонте. Почини лодку и работай не покладая рук, чтобы скопить что-нибудь на старость.

Уязвленный критикой, Сарлес отозвался:

– А ты что тут делаешь? Почему твой хваленый «Лирлу» еще не в море? Испугался ветерка?

– Еще чего! Я бы уже давно рыбачил – только «Лирлу» надо бы подчеканить и просмолить заново.

Как правило, Сарлес не злобствовал, не бранился и не позволял себе возмутительные выходки – его худшими пороками были праздность и угрюмое упрямство перед лицом попреков супруги. Теперь, однако, возбужденный приступом злонамеренной изобретательности, он сказал:

– Что ж, если тебе так не терпится рыбачить, вот «Преваль» – поднимай парус, торопись к рифам и закидывай сети, сколько твоей душе угодно!

Джунт презрительно хмыкнул:

– Я привык плавать на добротной лодке, а это что? Развалюха! И все же поймаю-ка я тебя на слове. Такой уж я человек – не могу заснуть, пока не привезу хороший улов.

– Удачи! – сухо напутствовал его Сарлес и направился по пристани к рынку. Он не преминул заметить, что направление ветра изменилось – теперь он дул с севера.

На рынке Сарлес удачно продал большого палтуса, после чего задумался. Вынув жемчужину из кармана, он рассмотрел ее внимательнее: красивая штуковина, хотя ее необычный зеленый блеск вызывал – в этом невозможно было не признаться – какую-то тревогу и неприязнь.

Лицо Сарлеса покосилось странной, бессмысленной ухмылкой, и он спрятал жемчужину в карман. Широкими шагами он направился в таверну, где опрокинул в глотку добрых полпинты вина. За первой кружкой последовала вторая, и как только Сарлес к ней приложился, к нему прилип один из завсегдатаев, некий Джульям:

– Как дела? Сегодня не рыбачишь?

– Сегодня не получится – спина побаливает. Кроме того, Джунт хотел занять у меня «Преваль», так я ему и говорю: «Давай, закидывай сети всю ночь, если тебе так приспичило!» Он и отправился в море на старом добром «Превале».

– Щедро с твоей стороны!

– А почему не пособить? В конце концов, он мой двоюродный брат – нет ничего крепче кровных уз.

– И то правда.

Сарлес покончил с вином, вышел из таверны и прогулялся до конца волнолома. Вглядываясь в горизонт, он нигде не видел залатанный желтоватый парус «Преваля» – ни на севере, ни на западе, ни на юге.

Отвернувшись, он стал возвращаться. На галечном пляже другие рыбаки уже вытаскивали свои лодки. Сарлес спустился к ним и навел справки по поводу Джунта:

– Хотел ему помочь от всей души и позволил взять «Преваль», хотя предупредил, что ветер крепчает. Хорошо, если бы это был западный ветер, а то поддувает-то с севера!

– Час тому назад Джунт стоял на якоре у Срывного рифа, – отозвался старик, чинивший сеть. – Его хлебом не корми, дай порыбачить!

Сарлес озабоченно смотрел в море:

– Так-то оно так, но что-то я его не вижу. Ветер меняется; если он скоро не вернется, с ним может случиться беда.

– Не беспокойся! Джунт – старый морской волк. На таком крепком судне, как «Лирлу», ему сам черт не страшен, – заметил рыбак, тащивший лодку на берег.

Старик, чинивший сеть, громко хохотнул:

– А вот и нет! Джунт сегодня вышел на «Превале».

– А-а! Это совсем другое дело. Сарлес, тебе следовало бы заняться починкой.

– Да-да, – пробормотал Сарлес. – Всему свое время. Я не могу ходить по воде и одновременно доставать из носа золотые монеты.

С заходом солнца Джунт еще не вернулся в Минольт. В конце концов Сарлес сообщил о происходящем супруге:

– Сегодня у меня ломило в спине, я не мог рыбачить слишком долго. В приступе щедрости разрешил ему взять мою лодку. Он еще не вернулся. Боюсь, его отнесло на юг вдоль берега – того и гляди, разобьет он мой «Преваль» о скалы! Что ж, надо полагать, я заслужил урок своим мягкосердечием.

Либа изумленно уставилась на него:

– Ты о себе вздыхаешь? А о Джунте, о его семье ты не подумал?

– Его судьба меня беспокоит так же, как судьба моей лодки. Это само собой. Но я тебе еще не рассказал о нашей невероятной удаче.

– Неужели? У тебя прошла спина, и ты наконец сможешь работать? Или ты потерял вкус к выпивке?

– Либа, придержи язык – или получишь такую оплеуху, что звезды из глаз посыплются! Надоели твои глупые шутки.

– Так что же, какая такая удача тебе привалила?

Сарлес показал ей жемчужину:

– Что ты об этом думаешь?

Либа пригляделась к драгоценности:

– Гм. Любопытно. Никогда не слыхала о зеленых жемчужинах. Ты уверен, что она не поддельная?

– Почему бы она была поддельная? За кого ты меня принимаешь? Эта штуковина стóит кучу денег!

Либа отвернулась:

– У меня от нее мурашки по коже.

– Вот, так всегда. Никакого толку от тебя нет! Где мой ужин? Что? Опять каша? Почему ты не могла приготовить наваристый суп, как делают в приличных семьях?

– Я что, чудеса должна творить? В кладовке-то пусто! Если б ты ловил побольше рыбы и поменьше насасывался в трактире, у нас было бы что подать на стол.

– А! Ерунда. Теперь все будет по-другому.

Ночью Сарлеса тревожили странные, неприятные сны. Лица появлялись, словно выглядывая из тумана, и бросали на него оценивающие взгляды, после чего серьезно беседовали о чем-то в стороне. Сарлес мучительно пытался понять, о чем они говорят, но так ничего и не понял. Иные лица казались знакомыми, хотя Сарлес не мог припомнить, где он их видел и как их звали.

Наутро Джунт все еще не вернулся на «Превале». По непреложному закону рыбаков теперь хозяином лодки «Лирлу» до возвращения Джунта становился Сарлес. Он сразу воспользовался своей привилегией и приготовился выйти в море. Сын Джунта, Тамас, тоже хотел взойти на борт, но Сарлес прогнал его:

– Я предпочитаю рыбачить в одиночку.

Тамас горячо возразил:

– Это несправедливо! Я должен защищать интересы семьи!

Сарлес поднял указательный палец:

– Не спеши! Ты забываешь, что у меня тоже есть интересы. «Лирлу» – моя лодка, пока твой отец не вернет мне «Преваль» в целости и сохранности. Если хочешь рыбачить, обращайся к кому-нибудь другому.

Подняв паруса, Сарлес направил «Лирлу» к рыбным местам, радуясь надежности нового судна и легкости управления снастями. Сегодня ему повезло – рыба буквально просилась к нему в сети, корзины в трюме наполнились до краев, и Сарлес возвратился в Минольт, поздравляя себя с небывалым уловом: сегодня на ужин у него будет наваристый суп или даже жареная птица!

Прошло два месяца. Сарлес постоянно возвращался в гавань с трюмом, полным рыбы, тогда как Тамаса постигала одна неудача за другой. Однажды вечером Тамас пришел к Сарлесу, чтобы попробовать как-то поправить свое бедственное положение; никто в Минольте не считал возникшую ситуацию совершенно справедливой, хотя все соглашались с тем, что Сарлес действовал в строгом соответствии со своими правами.

Либа сидела одна у камина, с пряжей в руках. Тамас остановился посреди комнаты:

– А где Сарлес?

– В таверне, надо полагать, насасывается вином, – спокойным, резковато-холодным тоном ответила Либа. Взглянув на Тамаса через плечо, она отвернулась к прялке: – Если ты пришел о чем-нибудь просить, ты ничего не получишь. Сарлес надулся, как помещик, и смотрит на всех свысока.

– И все же нам нужно договориться! – заявил Тамас. – Он потерял трухлявый дуршлаг и приобрел «Лирлу» – за мой счет, за счет моей матери и моих сестер. Мы всё потеряли, ни в чем не провинившись. Мы просим только о том, чтобы Сарлес поступил по справедливости и поделился.

Либа неприязненно пожала плечами:

– Со мной говорить бесполезно. Я ничего с ним не могу поделать. С тех пор как он принес домой зеленую жемчужину, он стал другим человеком. – Она подняла глаза к каменной полке над камином, где на блюдечке лежала жемчужина.

Тамас подошел посмотреть на драгоценность. Он взял жемчужину, повертел ее в пальцах и присвистнул:

– Дорогая штуковина! Ее можно обменять на новую лодку! Я снова мог бы рыбачить и горя не знал бы!

Либа взглянула на него с удивлением. Тамаса все считали олицетворением порядочности – но теперь он не походил на себя. Возникало впечатление, что зеленая жемчужина портила каждого, кто к ней прикасался, внушая алчность и себялюбие. Либа вернулась к пряже:

– Ничего мне не говори – я не могу помешать тому, о чем ничего не знаю. Ненавижу эту зеленую гадость – она следит за мной, как дурной глаз!

Тамас хихикнул сумасшедшим голоском – настолько странным, что Либа невольно покосилась на него.

– Так тому и быть! – заявил Тамас. – Пора возместить нанесенный ущерб! Если Сарлес будет недоволен, пусть приходит ко мне. – Сжимая жемчужину в руке, он выбежал из дома. Либа вздохнула и продолжала прясть – у нее в груди зародился комок тяжелого предчувствия.

Целый час тишину в доме нарушали только вздохи ветра в дымовой трубе и потрескивание дров в камине. Наконец послышались неуверенные шаркающие звуки: шаги Сарлеса, возвращавшегося после попойки. Широко распахнув дверь, он остановился, пошатываясь, в проеме – лицо пьяного рыбака, круглое, как тарелка, белело под неряшливо подстриженными черными волосами. Глаза Сарлеса, бегавшие по сторонам, остановились на каминной полке; он подошел ближе и увидел, что блюдечко опустело. Из груди его вырвался мучительный возглас:

– Где жемчужина, моя блестящая зеленая жемчужина?

– К тебе приходил Тамас, – тихо и ровно сказала Либа. – Но тебя не было, и он взял жемчужину.

Сарлес взревел:

– Почему ты его не остановила?

– Это не мое дело. Разбирайся с Тамасом сам.

Сарлес застонал от ярости:

– Ты могла бы его не пустить! Ты отдала ему жемчужину! – Сжав кулаки, он бросился на жену; та вскочила и ткнула веретеном ему в левый глаз.

Сарлес прижал ладонь к кровоточащей глазнице. Либа отшатнулась, ужаснувшись тому, что сделала.

Глядя на нее правым глазом, Сарлес стал медленно приближаться. Либа ощупью нашла за спиной древко метлы из вязаной вицы и подняла ее на изготовку. Сарлес надвигался шаг за шагом. Не отрывая от Либы один глаз, он наклонился и подобрал топор с короткой рукоятью. Либа взвизгнула, бросила метлу Сарлесу в лицо и кинулась к двери. Сарлес схватил ее за волосы, оттащил назад и дал волю топору.

Вопли привлекли внимание соседей. Сарлеса схватили и отвели на площадь. Деревенских старейшин подняли с постелей; жмурясь и протирая глаза, они вышли вершить правосудие при свете масляных фонарей.

Преступление было налицо, убийца известен, задерживать разбирательство было незачем. Приговор вынесли, Сарлеса провели в конюшню и повесили на стреле для укладки сена. Односельчане с пристальным интересом наблюдали за тем, как их сосед дрыгает ногами, качаясь в желтом свете фонарей.

3

Оэльдес, в двадцати милях к северу от Минольта, издавна выбрали местом своего пребывания короли Южной Ульфляндии, хотя этому городу недоставало исторического значения и благополучного изящества Исса, а с такими столицами, как Аваллон и Лионесс, он не мог сравниться размерами и роскошью. Тамасу, однако, Оэльдес, с его большой рыночной площадью и хлопотливой гаванью, казался олицетворением городской жизни.

Он отвел лошадь в конюшню и позавтракал ухой в портовой таверне, непрерывно раздумывая о том, как можно было бы извлечь максимальную выгоду из продажи чудесной жем-чужины.

Тамас осторожно поинтересовался у трактирщика:

– Позвольте спросить – если бы кто-нибудь хотел продать ценную жемчужину, где он мог бы запросить за нее самую высокую цену?

– Жемчуг, а? В Оэльдесе жемчуг не пользуется особенным спросом. Мы тратим последние гроши на хлеб и треску. Большинство местных жителей жемчуг в глаза не видели и думают, что он похож на перловку в ухе. Все равно, покажи, что у тебя есть.

Тамас с опаской показал зеленую жемчужину на ладони и сразу сжал ее в кулаке.

– Чудеса, да и только! – заявил владелец таверны. – Или это побрякушка из зеленого стекла?

– Это жемчужина, – сухо ответил Тамас.

– Вероятно. Я видел розовый жемчуг из Хадрамаута и даже белый индийский жемчуг – им капитаны судов любят украшать мочки ушей. Дай-ка еще раз взглянуть на твою драгоценность… А! Как заразительно она сверкает! Смотри – там, за углом, лавка ювелира-сефарда. Может быть, он назовет тебе цену.

Явившись в лавку ювелира, Тамас положил жемчужину на прилавок:

– Сколько золота и серебра вы за нее заплатите?

Ювелир наклонился, едва не прикоснувшись к жемчужине длинным носом, и осторожно повернул ее бронзовой булавкой. Подняв глаза, он спросил:

– А сколько ты за нее хочешь?

Тамас, парень обычно покладистый, внезапно разозлился – ему не понравился вкрадчивый тон ювелира. Он грубо ответил:

– Хочу получить сполна и не позволю себя обжуливать!

Ювелир пожал узкими плечами:

– Вещь стóит столько, сколько за нее согласен платить покупатель. Среди моих покупателей нет коллекционеров редкостей. Могу предложить золотой, не больше.

Тамас схватил жемчужину с прилавка и раздраженно удалился. Та же сцена повторялась весь день. Тамас предлагал жемчужину каждому, кто, по его мнению, мог бы хорошо за нее заплатить, но безуспешно.

Ближе к вечеру, уставший, голодный и распираемый не находящим выхода гневом, Тамас вернулся в таверну гостиницы «Красный лангуст», съел кусок пирога со свининой и выпил кружку пива. За соседним столом четверо постояльцев играли в кости. Тамас подошел посмотреть. Когда один из игроков ушел, остальные пригласили Тамаса занять его место:

– Сразу видно, что ты из порядочной семьи – присаживайся, у тебя есть шанс разбогатеть за наш счет!

Тамас колебался, так как не разбирался ни в игре в кости, ни в азартных играх как таковых. Засунув руку в карман, он нащупал зеленую жемчужину, и его охватило внезапное ощущение безрассудной самонадеянности.

– Ладно! – воскликнул Тамас. – Почему нет? – Он занял пустовавшее место: – Объясните правила игры – у меня нет опыта в таких развлечениях.

Игроки весело рассмеялись.

– Тем лучше для тебя! – сказал один. – Новичкам везет!

Другой пояснил:

– Главное – не забывай забирать выигрыш, если у тебя выпадет больше, чем у других. А во-вторых, что еще важнее с нашей точки зрения, не забывай платить, если проиграешь. Все ясно?

– Яснее быть не может! – отозвался Тамас.

– А тогда – исключительно из вежливости, принятой в обществе порядочных людей, – покажи нам, какого цвета твое золото.

Тамас вынул из кармана зеленую жемчужину:

– Вот драгоценность стоимостью в двадцать золотых – она послужит достаточным обеспечением! Мелкой монеты у меня почти не осталось.

Игроки смотрели на жемчужину в замешательстве. Один заметил:

– Возможно, она стóит столько, сколько ты говоришь. Но как ты собираешься рассчитываться?

– Очень просто. Если выиграю, мне не придется платить. А если не повезет, буду проигрывать, пока мой долг не составит двадцать золотых, после чего отдам жемчужину и уйду отсюда нищим.

– Предположим, – покачал головой другой игрок. – И все же, двадцать золотых – немалые деньги. Допустим, я выиграю золотой и захочу выйти из игры. Что тогда?

– Разве не понятно? – Тамас снова начинал злиться. – Тогда вы отдадите мне девятнадцать золотых, возьмете жемчужину, и мы будем в расчете.

– Но у меня нет девятнадцати золотых!

Третий игрок громко вмешался:

– Пустяки, давайте играть! Как-нибудь рассчитаемся!

– Не спеши! – возразил осторожный игрок и повернулся к Тамасу: – В нашей игре жемчужина бесполезна. У тебя нет никаких денег?

К столу подошел рыжий бородатый субъект в блестящей лакированной шляпе и матросских штанах в полоску. Подобрав зеленую жемчужину, он внимательно ее рассмотрел:

– Редкая драгоценность, с поразительным блеском, небывалого оттенка! Где ты нашел такое чудо?

Тамас не собирался рассказывать все, что знал, каждому встречному и поперечному:

– Я рыбак из Минольта; на берегу попадаются самые удивительные вещи, особенно после шторма.

– Видимо, это действительно ценная штуковина, – согласился осторожный игрок. – Тем не менее в нашей игре рассчитываются только монетой.

– Хватит болтать! – двое других потеряли терпение. – Делайте ставки и бросайте кости!

Тамас неохотно выложил на стол десять медяков, сохраненных, чтобы заплатить за ужин и ночлег.

Игра началась, и Тамасу везло. Перед ним на столе росли столбики монет – сначала медных, потом серебряных. Он принялся делать все бóльшие ставки, уверенный, что зеленая жемчужина, лежавшая в куче выигранных денег, приносила удачу.

Один из игроков с отвращением встал:

– Никогда не видел, чтобы человек выигрывал столько раз подряд! Что я могу сделать с Тамасом, если ему покровительствует Фортуна?

Рыжебородый моряк по имени Флэйри решил попытать счастья:

– Скорее всего, я продуюсь в пух и прах. Но мне хотелось бы проверить, насколько упряма удача новичка-рыбачка из Минольта.

Игра продолжалась. Флэйри, опытный шулер, заменил пару костей своими, краплеными, и, дождавшись удобного момента, выложил десять золотых:

– А с такой ставкой ты справишься, рыбак?

– Жемчужина стóит больше! – азартно отозвался Тамас. – Давай, начинай!

Флэйри бросил крапленые кости, но – к полному своему замешательству – проиграл. Флэйри снова поставил; Тамас снова выиграл.

Растерянность моряка забавляла Тамаса:

– На сегодня с меня довольно. Я долго играл и много выиграл – теперь мне хватит на новую лодку. Благодарю всех присутствующих за столь прибыльное времяпровождение!

Дергая себя за рыжую бороду, Флэйри искоса наблюдал за тем, как Тамас подсчитывает деньги. Притворившись, что его озарила какая-то мысль, Флэйри внезапно нагнулся над столом и принялся изучать игральные кости:

– Я так и думал! Такого везения просто не бывает – это крапленые кости! Он нас надул, ограбил!

Наступила внезапная тишина. За ней последовал взрыв ярости. Тамаса схватили, вытащили на задний двор таверны и избили до полусмерти. Тем временем Флэйри заменил крапленые кости обычными и присвоил золотые монеты, а с ними в придачу и зеленую жемчужину.

Чрезвычайно довольный вечерним заработком, моряк покинул таверну и отправился по своим делам.

4

Скайр – глубокий залив, защищенный от морских ветров, – отделял Северную Ульфляндию от древнего герцогства Фер-Акила, а ныне Годелии, государства кельтов [2]. На западном и восточном берегах Скайра друг другу противостояли два несовместимых по характеру города – Ксунж на конце скалистого мыса и Дун-Кругр, главный порт Годелии.

В Ксунже, за неприступными оборонными укреплениями, старый король Северной Ульфляндии Гакс содержал какое-то подобие двора. Ска, фактически контролировавшие королевство Гакса, терпели его призрачные претензии только потому, что, с точки зрения ска, Ксунж не стоил того количества крови, какое им пришлось бы пролить, чтобы захватить его. Ска рассчитывали присвоить Ксунж после смерти старого Гакса, применяя самые целесообразные в практическом отношении средства, в том числе интриги и взятки.

С корабля, заплывшего в Скайр, Ксунж выглядел как сложный орнамент из серого камня и черных теней с прослойками плесневеющих бурых черепичных крыш. Представлявший ему полную противоположность Дун-Кругр поднимался в холмы от причалов беспорядочными скоплениями складов, конюшен, амбаров, плотницких мастерских, таверн и постоялых дворов, хижин с соломенными крышами, а кое-где и двухэтажных каменных усадеб. В самом центре Дун-Кругра находилась шумная, временами даже оглушительная площадь, где часто устраивали импровизированные лошадиные скачки. Кельты обожали всевозможные соревнования.

Дун-Кругр оживлялся беспрестанным причаливанием и отчаливанием судов, прибывавших из Ирландии и Британии. Христианский монастырь, Братство Святого Бака, мог похвалиться дюжиной знаменитых реликвий и привлекал сотни паломников. Корабли из дальних стран бросали якоря у пристани, и торговцы на набережной расхваливали импортные товары: шелка и хлопчатобумажные ткани из Персии, изделия из нефрита, киновари и малахита, привезенные невесть откуда, ароматный воск и пальмовое мыло из Египта, византийское стекло и фаянс из Римини. Все это меняли на кельтские золото, серебро и олово.

Качество постоялых дворов и гостиниц Дун-Кругра можно было назвать удовлетворительным, а в некоторых случаях даже превосходящим ожидания – это несколько неожиданное обстоятельство объяснялось наличием странствующих священников и монахов, отличавшихся требовательными вкусами и всегда готовых расплатиться звонкой монетой. Самой высокой репутацией в Дун-Кругре пользовалась гостиница «Голубой вол», предлагавшая богачам отдельные номера, а людям попроще – соломенные подстилки в мансарде. В таверне гостиницы почти круглосуточно жарили на шампурах птицу и пекли свежий хлеб. Многие путешественники заявляли, что жирная жареная курица, фаршированная луком и петрушкой, хлеб с маслом и пинта-другая эля «Голубой вол» позволяли здесь поужинать не хуже, чем в любом другом городе Старейших островов. В хорошую погоду блюда подавали на столы, расставленные перед входом, где постояльцы могли закусывать и выпивать, наблюдая за происходящим на площади – а в этом буйном городе почти всегда что-нибудь происходило.

За два часа до полудня, погожим утром, упитанный человек в бурой рясе присел за стол, выставленный перед гостиницей «Голубой вол». На лице его, самоуверенном и лукавом, с зоркими круглыми глазами и носом пуговкой, сохранялось выражение благодушного оптимизма. Пользуясь ловкими белыми пальцами и мелкими белыми зубами, безжалостно смыкавшимися наподобие капкана, он поглотил сначала целую жареную курицу, а затем дюжину медовых пряников, не забывая величественно запивать все это медовухой из оловянной кружки. Его ряса, судя по покрою и высокому качеству пряжи, свидетельствовала о принадлежности к разряду священнослужителей – хотя, когда этот господин откинул на спину капюшон, там, где некогда была начисто выбритая тонзура, виднелась поросль каштановых волос.

Из таверны вышел молодой человек аристократической внешности. Высокий и сильный, чисто выбритый и ясноглазый, он всем своим видом выражал спокойствие и удовлетворение. На нем была повседневная одежда – свободная рубаха из белого льняного полотна, бриджи из серой саржи и расшитый синий камзол. Посмотрев по сторонам, он подошел к столу господина в бурой рясе и спросил:

– Могу ли я к вам присоединиться, сударь? Другие столы заняты, а я хотел бы подышать свежим воздухом – сегодня выдалось прекрасное утро.

Господин в рясе сделал великодушный приглашающий жест:

– Садитесь на здоровье! Позвольте порекомендовать здешнюю медовуху – сегодня ее не разбавляли, она сладкая и крепкая. Кроме того, у них превосходные пряники! По сути дела, я собираюсь сейчас же снова заказать и то, и другое.

Новоприбывший устроился на стуле:

– Судя по всему, правила вашего ордена не отличаются особой строгостью.

– Ха-ха! Вы ошибаетесь! Нас подвергали аскетическим лишениям и суровым наказаниям. Мои прегрешения, однако, привели к тому, что из ордена меня исключили.

– Гм! Столь бесповоротная дисциплинарная мера представляется чрезмерной. Что плохого в том, чтобы пригубить пару глотков медовухи и попробовать пряник?

– Ничего плохого в этом нет! – с убеждением заявил монах-расстрига. – Должен признать, что в моем случае разногласия носили, пожалуй, несколько более фундаментальный характер. Возможно, мне придется основать новое братство, освобожденное от строгостей, так часто заставляющих скучать приверженцев истинной веры. Меня удерживает только нежелание прослыть еретиком. А вы сами – христианин?

Молодой человек отрицательно покачал головой:

– Концепции религии для меня непостижимы.

– Возможно, их непроницаемость не столь непреднамеренна, как может показаться, – размышлял вслух бывший монах. – Она обеспечивает постоянное трудоустройство предрасположенным к диалектике лицам, которые в иных обстоятельствах сели бы на шею государству или, что еще хуже, стали бы мошенниками и фокусниками. Могу ли я поинтересоваться, с кем имею удовольствие беседовать?

– Разумеется. Я – сэр Тристано из замка Митрих в Тройсинете. А вы не желаете представиться?

– Я тоже благородного происхождения – по меньшей мере мне так кажется. За неимением ничего лучшего пользуюсь тем именем, каким меня наградил отец: Орло, к вашим услугам.

Сэр Тристано подозвал служанку и заказал медовухи и пряников как для себя, так и для своего собеседника:

– Таким образом, можно допустить, что вы окончательно порвали с церковью?

– Бесповоротно. Пренеприятнейшая история, что поделаешь. Меня вызвали к аббату. Пришлось отвечать на обвинения в пьянстве, обжорстве и прелюбодеянии. Я излагал свои взгляды с красноречием, способным просветить и убедить любого здравомыслящего человека. Я заверил аббата в том, что всемилостивейший Господь Бог никогда бы не сотворил сочные пирожки и пахучий эль, не говоря уже о прелестях очаровательных и жизнерадостных девиц, если бы не желал, чтобы мы в полной мере пользовались этими преимуществами.

– Надо полагать, возражения аббата ограничивались догматическими формулировками?

– Именно так! С тем, чтобы оправдать свой взгляд на вещи, он цитировал один отрывок из Священного Писания за другим. Я предположил, что при переводе этих текстов могли быть допущены ошибки – а значит, пока не будет беспрекословно подтверждено, что голодовка и самоистязание посредством воздержания точно соответствуют волеизъявлению Всевышнего, мы могли бы позволить себе усомниться в необходимости такого истолкования. Аббат тем не менее приказал вытолкать меня в шею.

– Подозреваю, что он руководствовался при этом не только альтруистическими побуждениями! – заметил сэр Тристано. – Если бы каждый из нас поклонялся божеству тем способом, какой лучше всего согласуется с его наклонностями, ни аббат, ни даже римский папа не нашли бы никого, кто стал бы выслушивать их поучения.

В этот момент внимание сэра Тристано привлекли какие-то приготовления на площади:

– Что там происходит? Все бегут вприпрыжку и пританцовывают, словно спешат на карнавал.

– Это своего рода празднество, – подтвердил Орло. – Почти целый год кровавый пират Рыжий Флэйри наводил ужас на окрестные моря. Разве вы о нем не слышали?

– Слышал, конечно. Матери пугают им детей.

– Другого такого поискать надо! – кивнул Орло. – Он довел до виртуозного совершенства ремесло головореза и всегда украшал ухо зеленой жемчужиной, утверждая, что она приносит удачу. Однажды Флэйри забыл вставить жемчужину в мочку уха, перед тем как взять на абордаж тихоходное торговое судно – и попал в западню. Пятьдесят годелийских рубак заполонили пиратский корабль. Рыжего Флэйри схватили, и сегодня он расстанется с головой. Не желаете ли полюбоваться церемонией?

– Почему нет? Такие зрелища свидетельствуют о неизбежном торжестве справедливости и служат полезным уроком.

– Правильно! Если бы только все люди руководствовались столь разумными соображениями!

Лавируя в толпе, двум собеседникам удалось подойти ближе к эшафоту. Здесь Орло укоризненно обратился к щуплому субъекту с пепельно-серой физиономией, норовившему стащить его кошелек:

– Любезнейший, тебе явно не хватает предусмотрительности! Такое поведение приведет тебя туда же, где заканчивает карьеру Рыжий Флэйри. Теперь мне придется передать тебя на попечение стражи.

– Типун тебе на язык! – отозвался карманник, вырываясь из объятий Орло. – Свидетелей не было!

– Ошибаешься! – вмешался сэр Тристано. – Я все прекрасно видел и сам позову стражу.

Карманник громко выругался, выкрутился и мигом затерялся в толпе.

– Исключительно неприятный инцидент, – прокомментировал Орло. – Тем более неприятный в столь знаменательный день, когда все сердца должны преисполниться облегчением и радостью!

– Все сердца, кроме сердца Рыжего Флэйри, – позволил себе внести поправку сэр Тристано.

– Само собой.

В толпе послышались возбужденные возгласы – тюремщики в черных масках тащили Флэйри на эшафот. Вслед за ними с тяжеловесным достоинством поднимался широкоплечий палач, тоже в черной маске, с топором на плече. За спиной палача семенил священник, крутивший головой и нервно улыбавшийся.

Глашатай в зеленом камзоле, пестрящем красными ромбами, вскочил на возвышение. Отвесив поклон в сторону помоста с широкими скамьями, где в окружении родни и приятелей восседал граф Эмменс, наместник Дун-Кругра, глашатай обратился к толпе:

– Слушайте, благородные дамы и господа, горожане и приезжие всех сословий! Да будет известен всем и каждому справедливый приговор его сиятельства, лорда Эмменса, вынесенный гнусному морскому разбойнику Рыжему Флэйри! Многочисленные преступления Флэйри неоспоримы, но его сиятельство, руководствуясь свойственным ему милосердием, приговорил Флэйри к скорой и легкой смерти. Флэйри, тебе предоставляется возможность обратиться с последними словами к миру, отягощенному памятью о твоих злодеяниях!

– Очень сожалею, что попался, – сказал Флэйри. – Зеленая жемчужина предала меня – она губит каждого, кто к ней прикасается! Я знал, что когда-нибудь она приведет меня на эшафот. Так и получилось.

– Разве ты не раскаиваешься, оказавшись лицом к лицу со своей судьбой? – гневно спросил глашатай. – Разве для тебя не настало время отчитаться перед собой и перед миром?

На мгновение прикрыв глаза, Флэйри прикоснулся к зеленой жемчужине, все еще украшавшей его ухо. Слегка запинаясь, он произнес:

– На оба вопроса, особенно на последний, могу ответить только положительно. Мне давно пора хорошенько подумать о своем прошлом. При этом, однако, придется пересмотреть и оценить столько событий и обстоятельств, что я вынужден ходатайствовать об отсрочке казни.

Глашатай повернулся к графу Эмменсу:

– Ваше сиятельство, следует ли удовлетворить ходатайство осужденного?

– Ни в коем случае!

– Что ж, возможно, у меня было достаточно времени для размышлений, – пожал плечами Флэйри. – Жрец объяснил, что у меня есть выбор. Я могу раскаяться и получить отпущение грехов, в каковом случае меня ждет райское блаженство. Если же я не раскаюсь и не получу отпущение грехов, мне предстоит вечно гореть в адском пламени. – Флэйри помолчал, окинув взглядом толпу. – Лорд Эмменс, благородные господа и представители всех сословий! Знайте же, я сделал выбор! – Флэйри снова замолчал, драматическим жестом протянув обе руки к слушателям – зеваки напряженно подались вперед, чтобы узнать решение пирата.

– Я раскаиваюсь! – закричал Флэйри. – Горько сожалею о преступлениях, навлекших позор на мою голову! Пусть каждый, кто внемлет, независимо от пола и возраста, помнит до конца своих дней: не поступайтесь ни на йоту нравственными устоями! Повинуйтесь властям, почитайте родителей и молитесь Господу Богу, да простит он мои злодеяния! А теперь, жрец, отпусти мои грехи! Да отлетит душа моя, чистая и радостная, к небесам, чтобы занять место среди ангелов и приобщиться к вечному блаженству!

Священник выступил вперед. Рыжий Флэйри преклонил колени, и жрец произнес требуемое заклинание.

Как только священник спустился с эшафота, по бормочущей толпе пробежала волна возбуждения – многие вытягивали шеи и вставали на цыпочки.

Граф Эмменс приподнял и со стуком опустил свой жезл. Тюремщики подтащили пирата к плахе; палач высоко поднял топор и картинно задержал его в воздухе, после чего нанес удар. Голова Флэйри свалилась в корзину. При этом небольшой зеленый предмет выпал из уха отрубленной головы, подкатился к краю эшафота и упал почти к ногам сэра Тристано.

Тристано с отвращением отшатнулся:

– Смотрите, это жемчужина Флэйри, вся в крови! – Он наклонился и присмотрелся: – Она как живая! Кровь расползается по поверхности и словно вскипает!

– Осторожно! – воскликнул Орло. – Не прикасайтесь к ней! Помните предупреждение Флэйри?

Из-под эшафота протянулась длинная тощая рука; пальцы схватили жемчужину. Сэр Тристано резко опустил каблук сапога на костлявую кисть – из-под эшафота послышался приглушенный вопль боли и негодования.

Подошел стражник:

– Что происходит?

Сэр Тристано указал на руку, прижатую сапогом. Схватившись за эту руку, стражник вытащил из-под эшафота щуплого субъекта с длинным, чуть свернутым носом и пепельно-серым оттенком кожи:

– Это еще кто?

– Если я не ошибаюсь, вор-карманник, – ответил сэр Тристано. – Если порыться у него в поясной сумке, можно найти все, что он сегодня стащил на площади.

Карманника втащили на эшафот. Из его сумки, вывернутой наизнанку, на помост посыпались монеты, броши, золотые цепочки, застежки и пуговицы; их владельцы, стоявшие вокруг, стали проталкиваться к эшафоту, громко требуя возвращения своих ценностей.

Граф Эмменс поднялся на ноги:

– Что я вижу? Неслыханная дерзость! Пока мы избавляемся от одного грабителя, другой подкрадывается из-за спины, похищая наше имущество и украшения, подобающие торжественной церемонии. Палач, твои руки еще не устали, топор не затупился! Сегодня тебе полагается двойное вознаграждение. Плаха не ждет! Жрец, отпусти грехи этому мошеннику – его душе предстоит долгий и трудный путь.

Сэр Тристано обратился к дородному собеседнику:

– На сегодня с меня хватит отрубленных голов. Давайте вернемся к медовухе и пряникам… И все же – что делать с жемчужиной? Нельзя же оставить ее в пыли!

– Одну минуту! – Орло нашел какую-то веточку, расщепил ее ножом и ловко защемил жемчужину этим самодельным пинцетом. – В таких делах осторожность не помешает. Сегодня мы уже познакомились с судьбой двух человек, прикоснувшихся к жемчужине.

– Мне она не нужна, – заявил сэр Тристано. – Возьмите ее себе.

– Невозможно! Не забывайте, пожалуйста, что я дал обет нищеты и смирения. В любом случае меня вполне устраивает моя жизнь.

Сэр Тристано брезгливо взял расщепленную веточку с жемчужиной и вернулся в сопровождении Орло к таверне гостиницы «Голубой вол», где они снова уделили внимание закускам и медовухе.

– Еще только полдень, – заметил Тристано. – Сегодня я собирался выехать в Аваллон.

– Я еду в том же направлении, – отозвался Орло. – Вы не возражаете, если я составлю вам компанию?

– Буду очень рад. Но что делать с жемчужиной?

Орло почесал небритую щеку:

– По сути дела, ничего не может быть проще. Выйдем на мол, сбросим ее в воду – и дело с концом.

– Разумное предложение! Возьмите ее, и пойдем.

Взглянув на жемчужину, Орло опасливо прищурился:

– Так же как вас, меня воротит от ее мерзкого блеска. Тем не менее, раз уж мы вместе занялись этим делом, все должно быть по справедливости. – Монах-расстрига указал на муху, севшую на стол – Положите руку рядом с моей. Я подниму руку и положу ее рядом с вашей, но с другой стороны. Потом вы поднимите руку и сделаете то же самое – потихоньку или быстро, как вам будет угодно. Будем играть в эту чехарду, пока муха не испугается и не улетит. Тот, чье движение спугнет муху, возьмет жемчужину.

– Хорошо.

Положив правую руку на стол, каждый из них принялся поочередно приподнимать и опускать ладонь, стараясь угадывать побуждения мухи, то замиравшей, то озабоченно передвигавшейся на пару вершков. Наконец, встревоженная неожиданным движением руки сэра Тристано, муха улетела.

– Увы! – огорченно воскликнул Тристано. – Мне придется нести жемчужину.

– До набережной недалеко, вы скоро с ней расстанетесь.

Осторожно взявшись за самый конец расщепленного прутика, сэр Тристано пересек площадь, нашел пустовавший причал и вышел на него – отсюда открывался вид на спокойную гладь Скайра.

– Прощай, жемчужина! – торжественно произнес подвыпивший Орло. – Отныне ты возвращаешься в породившую тебя соленую зеленую стихию! Бросьте ее, сэр Тристано, и подальше!

Тристано выбросил веточку с жемчужиной в море. Убедившись в том, что сомнительная драгоценность скрылась под водой, Тристано и Орло вернулись к таверне и обнаружили жемчужину, как ни в чем не бывало блестевшую на столе там, где сидел сэр Тристано – у того волосы встали дыбом.

– Ага! – воскликнул Орло. – Штуковина не хочет, чтобы мы от нее избавились! Но пусть она не заблуждается! Мы не такие простаки, как может показаться! В любом случае, многоуважаемый рыцарь, время не ждет, и нам предстоит дальний путь. Может быть, по дороге нам встретится архиепископ, с благодарностью принимающий пожертвования богобоязненных прихожан.

Сэр Тристано с сомнением смотрел на жемчужину:

– Вы рекомендуете мне взять ее с собой?

Орло развел руками:

– Если мы оставим ее здесь, ее подберет какой-нибудь слуга или поваренок – за что ему такое наказание?

Сэр Тристано мрачно расщепил еще один прутик и зажал в нем жемчужину:

– Что ж, поехали!

Оба вывели лошадей из конюшни и покинули Дун-Кругр. Сначала дорога тянулась вдоль берега, мимо песчаных пляжей, орошаемых пеной прибоя; время от времени попадались рыбацкие хижины. По пути Орло и сэр Тристано обсуждали жемчужину.

– Размышляя о поведении этой явно заколдованной драгоценности, я подмечаю определенную закономерность, – сказал Орло. – Жемчужина упала на землю и в этот момент никому не принадлежала. Карманник схватил ее, и она стала его собственностью. Но вы наступили ему на руку и тем самым, по существу, отняли у него жемчужину; теперь она считает вас своим владельцем. Но вы к ней не прикоснулись, и ее колдовские чары на вас не действуют.

– Значит, вы считаете, что она не нанесет мне вред, если я к ней не прикоснусь?

– Таково мое предположение – по-видимому, прикосновение к жемчужине свидетельствует о намерении пользоваться ее влиянием.

– У меня нет ни малейшего намерения пользоваться ее влиянием – напротив, я во всеуслышание заявляю, что, если такое прикосновение будет иметь место, его следует считать исключительно случайным происшествием с точки зрения всех заинтересованных сторон! – Сэр Тристано взглянул на спутника: – Как вы думаете, это поможет?

Орло пожал плечами:

– Кто знает? Может быть, ваша декларация побудит жемчужину искать другого хозяина. А может быть, и нет.

Дорога повернула направо, удаляясь от берега, и через некоторое время сэр Тристано указал вперед:

– Смотрите, над деревьями колокольня! В этой деревне есть церковь.

– Несомненно. Кельты любят строить церкви – тем не менее в глубине души они все еще скорее язычники, нежели христиане. В каждом лесу притаилась священная роща друидов – когда восходит полная луна, они привязывают к голове оленьи рога и пляшут, перепрыгивая костры. А как обстоят дела в Тройсинете?

– У нас друидов хватает, – признался сэр Тристано. – Правда, они прячутся в лесах и редко показываются. Большинство, однако, продолжает почитать богиню Земли Гею, хотя ритуалы значительно упростились: нет ни кровавых жертвоприношений, ни костров, ни обязательного искупления вины. У нас только четыре всенародных торжества: праздник Жизни весной, праздник Солнца и Неба летом, осенью праздник Земли и Моря, а зимой – праздник Луны и Звезд. В день рождения тройс возлагает дары – хлеб и вино – на жертвенный камень в храме. Нет никаких жрецов и никакого символа веры, в связи с чем поклонение носит простой и добровольный характер, вполне отвечающий характеру населения… А вот и деревня с великолепной церковью, где, если меня не обманывает зрение, проходит какая-то важная церемония.

– Вы наблюдаете пышный ритуал христианского погребения, – пояснил Орло. Придержав лошадь под уздцы, он хлопнул себя по бедру: – Мне пришла в голову любопытная мысль. Давайте взглянем на похороны.

Спешившись, оба привязали лошадей к дереву и зашли в церковь. Три священника заунывно гнусавили над открытым гробом; мимо тянулась вереница знакомых и родственников, отдававших последнюю дань уважения покойному.

Сэр Тристано слегка встревожился:

– Что вы придумали?

– Надеюсь, что обряд христианского погребения усмирит зловредные чары жемчужины. Жрецы размахивают кадилами и распевают заклинания – здесь так разит христианской добродетелью, что хоть святых выноси! Колдовство должно отступить, испепеленное чистым пламенем истинной веры!

– Все может быть, – с сомнением сказал сэр Тристано. – Налицо, однако, практические трудности. Мы же не можем вмешиваться в погребальный обряд!

– В этом нет необходимости, – беспечно отозвался Орло. – Присоединимся к скорбящим. Я отвлеку жрецов, а вы уроните жемчужину в складки савана.

– Можно попробовать, – согласился Тристано. Так они и сделали.

Отойдя в сторону, два хитреца наблюдали за тем, как закрывали крышку гроба, содержавшего покойника и жемчужину. Гроб вынесли к глубокой могиле, вырытой на церковном дворе; четыре могильщика опустили гроб в могилу и стали забрасывать его землей под всхлипывания и причитания окружающих.

– Отменные похороны! – с удовлетворением заявил Орло. – Поблизости я заметил вывеску постоялого двора – возможно, вы предпочтете остановиться там на ночь.

– А вы предпочитаете спать под открытым небом? – удивился сэр Тристано.

– Ни в коем случае! К сожалению, однако, здесь наши пути расходятся. Завтра вы отправитесь дальше по дороге в Аваллон. А я сейчас же поверну налево – в часе езды отсюда находится усадьба некой вдовы; возможно, в моем обществе она утешится и даже несколько оживится. Поэтому, сэр Тристано, позвольте мне с вами попрощаться!

– Всего хорошего, Орло! Жаль расставаться с интересным собеседником. Не забывайте – я всегда буду рад приветствовать вас в замке Митрих!

– Не забуду! – Орло пришпорил лошадь. На перекрестке он задержался, обернулся, махнул рукой и скрылся за углом.

Несколько опечаленный, сэр Тристано направился к центральной площади. На постоялом дворе с вывеской, изображавшей четырех филинов, он осведомился о возможности ночлега, и его провели вверх по лестнице на мансарду под соломенной крышей. В предоставленном ему помещении находились койка с соломенным матрацем, стол, стул, старый комод и циновка из свежего тростника.

За ужином Тристано подкрепился вареной говядиной в бульоне с репой и петрушкой, закусывая хлебом с тертым хреном в сливках. Он выпил две большие кружки эля и, одолеваемый усталостью после перипетий долгого дня, поднялся пораньше к себе в комнату.

Сэр Тристано крепко заснул, но через несколько часов, уже ночью, его разбудил звук медленных шагов, приближавшихся по коридору. Скрипнув, дверь отворилась – тяжело ступая по тростниковой циновке, кто-то подошел к койке. Тристано оцепенел. Он почувствовал прикосновение холодных пальцев, опустивших нечто на плащ, прикрывавший его грудь.

Ночной посетитель так же медленно вышел и тихонько прикрыл за собой дверь. Его шаги удалились по коридору, и вскоре их уже не было слышно.

Сэр Тристано хрипло закричал, словно разбуженный кошмаром, и сорвал с себя плащ. Что-то блеснувшее зеленым отсветом упало на циновку.

Тристано снова заснул – тревожным, беспокойным сном. Холодные красноватые лучи рассвета, проникнув через окно, разбудили его. Тристано лежал, глядя на соломенную крышу. Приснилось ли ему то, что произошло ночью? Как было бы хорошо, если бы это был всего лишь дурной сон! Приподнявшись на локте, он внимательно посмотрел на тростниковую циновку, лежавшую на полу, и сразу заметил зеленую жемчужину.

Сэр Тристано встал с постели, сполоснул лицо, оделся и застегнул сапоги, не переставая искоса следить за жемчужиной.

В комоде он нашел рваный передник; сложив его пополам, Тристано осторожно поднял жемчужину, плотно завернул ее в передник и засунул в поясную сумку. Спустившись в таверну, он позавтракал кашей с жареной капустой, уплатил по счету, вывел лошадь из конюшни и вскочил в седло.

На перекрестке сэр Тристано повернул направо по дороге, ведущей в Даотское королевство – то есть в конечном счете в Аваллон.

По пути он размышлял. Христианское погребение не удовлетворило жемчужину; он продолжал быть ее владельцем, пока ее у него не отнимут – силой или обманом.

Вскоре после полудня он подъехал к деревне Тимбо. Навстречу с громким лаем выбежала стая бродячих собак, хватавших лошадь зубами за ноги и заставивших ее испуганно пятиться. Чтобы отогнать псов, сэру Тристано пришлось спешиться и кидаться в них камнями. В местной таверне он перекусил хлебом с сардельками; когда он допивал кружку эля, ему в голову пришла идея.

Соблюдая величайшую осторожность, Тристано вдавил жемчужину поглубже в одну из сарделек и взял эту сардельку с собой на улицу. Собаки были тут как тут – рыча и бросаясь к нему с оскаленными зубами, они твердо намеревались выгнать его из деревни. Сэр Тристано бросил сардельку на землю:

– Вот, смотрите! Вкусная сарделька, моя сарделька! Я за нее заплатил, она никому другому не принадлежит! Кажется, я ее уронил. Тот, кто возьмет сардельку и ее содержимое, похитит мое имущество!

Тощий рыжий пес подскочил поближе и мигом сожрал сардельку.

– Дело твое! – сказал собаке сэр Тристано. – Я не заставлял тебя ее есть. Ты сам ее взял.

Вернувшись в таверну, он заказал еще эля, продолжая размышлять о возможных последствиях своего поступка. Логика передачи права собственности казалась неопровержимой. Тем не менее… Чепуха! Собака добровольно проявила желание украсть сардельку. Теперь ответственность за решение всех проблем, связанных с обладанием заколдованной драгоценностью, ложилась на бродячего пса. И все же…

Чем дольше размышлял сэр Тристано, тем менее надежным представлялось ему логическое обоснование его действий. Собака могла рассматривать брошенную сардельку как подарок – убедительное возражение! В таком случае передача собственности не состоялась, а проделку сэра Тристано можно было истолковать как обман, не позволявший обвинить собаку в краже.

Вспоминая о предыдущих попытках избавиться от проклятой жемчужины, сэр Тристано все больше нервничал, воображая различные вероятные способы ее возвращения.

Его внимание привлек переполох на улице – отвратительный вой, переходящий из визга в низкое клокочущее рычание, леденящее кровь. С дороги послышались крики:

– Бешеная собака! Берегись!

Сэр Тристано поспешно бросил на стол несколько монет и выбежал из таверны, чтобы как можно скорее оказаться в седле и покинуть деревню Тимбо. Примерно в сотне ярдов он заметил рыжего пса – тот выделывал сумасшедшие прыжки из стороны в сторону, мотал головой, разбрызгивая слюну, и стонущим рычанием выражал свое отношение к предательской действительности. Пес набросился на подростка, сопровождавшего нагруженную сеном телегу; паренек проворно вскочил на сено, схватил вилы и метким ударом проткнул собаке шею. Пес упал на спину, вскочил, яростно встряхиваясь, словно его окатили водой, и побежал вдоль обочины, волоча за собой застрявшие в шее вилы.

Неподалеку пожилой крестьянин подравнивал край соломенной крыши; он забежал в хижину и вышел с длинным луком в руках. Прицелившись, старик натянул тетиву и отпустил ее; стрела пронзила собаке грудь так, что наконечник торчал с одной стороны, а оперение – с другой. Пес не обратил внимания, продолжая рыскать и обозревать окрестности.

Заметив у дороги сэра Тристано, собака явно вспомнила виновника своих злоключений. Сначала она приближалась с угрожающей медлительностью, опустив голову и аккуратно переставляя одну лапу за другой, потом остановилась, взвыла и бросилась в атаку.

Сэр Тристано вскочил на лошадь и пришпорил ее; рыжий пес пустился в погоню, заливаясь лаем, перемежавшимся низким хриплым рычанием. Вилы выпали у собаки из шеи – она догнала скачущую лошадь и стала бросаться на всадника, прыгая все выше и выше. Тристано выхватил меч, размахнулся и, пригнувшись ниже лошадиной гривы, разрубил собаке череп. Пес кувыркнулся в воздухе и свалился в канаву; там он лежал, дрожа всем телом и глядя на сэра Тристано стекленеющими желтыми глазами. Собака медленно поползла на брюхе и мало-помалу выбралась из канавы.

Сэр Тристано застыл в седле с мечом наготове и смотрел на пса как завороженный.

В десяти шагах от него собака стала биться в судорогах; ее вырвало на дорогу, она перевернулась на спину и затихла. В небольшой луже, извергнутой из желудка умирающего пса, блестела зеленая жемчужина.

Сэр Тристано с отвращением оценил ситуацию. В конце концов он спешился, оторвал прутик от ветки придорожного куста и расщепил его конец. Тем же способом, что и раньше, он защемил жемчужину и поднял ее.

Неподалеку однопролетный мост пересекал небольшую реку. Взяв лошадь под уздцы правой рукой и вытянув в сторону левую руку, державшую прутик, чтобы жемчужина случайно не прикоснулась ни к нему, ни к лошади, сэр Тристано прошествовал к мосту и привязал лошадь к корню куста. Спустившись по крутому берегу к воде, он тщательно вымыл жемчужину, после чего сполоснул меч и протер его насухо, пользуясь кочкой, поросшей жесткой осокой.

Какой-то звук привлек его внимание. Взглянув наверх, сэр Тристано обнаружил на мосту высокого тощего субъекта с продолговатым лицом, выдающейся костлявой нижней челюстью и длинным острым подбородком. На нем была цилиндрическая шляпа, украшенная спиралью из красных и белых лент, – такие шляпы носили профессиональные брадобреи и кровопускатели.

Игнорируя пристальное внимание вышестоящего субъекта, Тристано завернул жемчужину в тряпку и засунул ее в поясную сумку, после чего выбрался на дорогу. Брадобрей, теперь стоявший у своей тележки, приподнял шляпу и поклонился с преувеличенной подобострастностью:

– Сударь, позвольте представиться: Долговязый Лиэм. Продаю эликсиры, помогающие от недугов; кроме того, стригу волосы и брею, обрезаю самые твердые и кривые ногти на пальцах ног, протыкаю чирьи, чищу уши и пускаю кровь. Мои расценки не чрезмерны, хотя их нельзя назвать пустячными – в любом случае вы убедитесь в том, что ваши деньги потрачены не зря.

Сэр Тристано сел на лошадь:

– Мне не требуются ваши товары и услуги. Будьте здоровы!

– Одну минуту, сударь! Могу ли я поинтересоваться, куда вы направляетесь?

– В Даот – в Аваллон.

– Долгий путь. В деревне Тумиш есть постоялый двор, но советую там не останавливаться, а доехать до Файдига, где гостиница «Корона и единорог» заслуженно славится пирогами с бараниной.

– Спасибо. Я учту вашу рекомендацию.

В трех милях дальше по дороге находилось селение Тумиш; предупреждение Долговязого Лиэма оказалось справедливым – на местном постоялом дворе не предлагались достаточные удобства. Несмотря на то что уже приближался вечер, сэр Тристано продолжил путь к Файдигу.

Солнце скрылось за тучами; через некоторое время дорога повернула к лесу. Сэр Тристано нахмурился, оглянулся, снова посмотрел вперед. Одно из двух – он мог вернуться на негостеприимный постоялый двор в Тумише или ехать по зловещему темному лесу.

Тристано принял решение. Чуть пришпорив лошадь, он углубился в чащу. Примерно через полмили лошадь недоуменно остановилась – дорогу перегородили два длинных, установленных крест-накрест бревна.

Сзади послышался голос:

– Руки вверх – если не хочешь получить стрелу в спину!

Сэр Тристано послушно поднял руки вверх.

– Не оглядывайся, не смотри по сторонам, не шевелись! – продолжал тот же голос. – Ты у меня на прицеле. К тебе подойдет мой помощник. Падрайг, за работу! Пусть он только шелохнется – разрежь ему глотку бритвой… то есть ножом.

Послышался шорох осторожных шагов – чьи-то руки стали расстегивать ремни поясной сумки Тристано.

– Остерегитесь! – предупредил Тристано. – Вы похищаете знаменитую зеленую жемчужину!

– Само собой! – произнес голос, теперь уже за самой спиной сэра Тристано. – В этом и заключается цель грабежа – в приобретении ценностей ограбленного.

– Я лишился моих ценностей – могу я наконец ехать дальше?

– Ни в коем случае! Слезай с лошади – она мне пригодится, и седельные сумки тоже.

Убедившись на слух в том, что его задерживает единственный разбойник, сэр Тристано внезапно пригнулся к гриве, пришпорил коня и объехал баррикаду, продравшись через кусты. Оглянувшись, он увидел очень высокого человека, закутанного в черный плащ; капюшон полностью скрывал его лицо. На плече верзилы висел лук – он схватил его и пустил стрелу вдогонку. Но уже смеркалось, цель двигалась и была далеко – стрела с пением промчалась мимо и пропала в листве.

Сэр Тристано скакал галопом, пока не выехал из леса; погони не было. Придержав коня, он поехал шагом – на сердце у него было легко. В поясной сумке, помимо жемчужины, грабитель мог найти только пару серебряных монет и полдюжины медных грошей. Будучи человеком предусмотрительным, Тристано прятал золото в широком ремне с прорезями на тыльной стороне.

Когда сэр Тристано подъезжал к Файдигу, сумерки уже сгустились лиловато-серой мглой. Он остановился в гостинице «Корона и единорог», где ему предоставили чистую комнату со всеми необходимыми удобствами.

Долговязый брадобрей Лиэм снова оказался прав – в таверне гостиницы подавали превосходный пирог с бараниной, и Тристано отлично поужинал. Перед тем как отправиться спать, он поинтересовался у хозяина:

– В ваших краях много разбойников? Путников часто грабят?

Опасливо озираясь, трактирщик ответил:

– Говорят, в окрестностях промышляет некий Верзила Тоби – в последнее время он околачивается в лесу, по дороге в Тумиш.

– Мне пришло в голову одно наблюдение, наводящее на размышления, – сказал сэр Тристано. – Вы знакомы с долговязым брадобреем по имени Лиэм?

– Разумеется! Он часто предлагает услуги моим постояльцам. Тоже верзила, каких мало.

– Мне больше нечего добавить, – улыбнулся сэр Тристано. – Но имейте в виду, что сходство может не ограничиваться ростом и что королевская стража может заинтересоваться этим обстоятельством.

5

Странствуя по проселочным дорогам и задворкам, Долговязый Лиэм направлялся на юг, в Даот, где его услуги могли пользоваться спросом на празднествах, устроенных в конце лета по случаю сбора урожая. В местечке Кислоягодное его дела шли очень неплохо; однажды вечером его вызвали в Фот-Сашан, загородную усадьбу лорда Имбольда. Лакей провел его в просторную гостиную, где Лиэм узнал, что в связи с болезнью штатного цирюльника ему предстояло побрить лорда Имбольда и подровнять ему усы.

Брадобрей выполнил свою задачу удовлетворительно и даже заслужил похвалу лорда, выразившего также восхищение зеленой жемчужиной, украшавшей кольцо Долговязого Лиэма. Более того, лорд Имбольд находил эту драгоценность настолько поразительной и достопримечательной, что спросил брадобрея, сколько он хотел бы получить за свое кольцо.

Долговязый Лиэм поспешил воспользоваться многообещающей ситуацией и заломил ошеломительную цену:

– Ваше сиятельство, эту безделушку я унаследовал от покойного деда, а он получил ее от египетского султана. Не могу расстаться с ней меньше чем за пятьдесят золотых крон.

Лорд Имбольд вознегодовал:

– Ты меня за дурака принимаешь? – Отвернувшись, он подозвал лакея: – Тауб! Уплати этому субъекту и выпроводи его.

Брадобрею пришлось ждать в приемной, пока Тауб ходил за деньгами. Изучая обстановку, Долговязый Лиэм открыл стенной шкаф и обнаружил в нем пару золотых подсвечников, возбудивших в нем такую алчность, что он засунул их в котомку и закрыл дверцы шкафа.

Тем временем вернувшийся Тауб успел заметить подозрительное поведение брадобрея, схватил его за руку и стал настаивать на том, чтобы тот продемонстрировал содержимое котомки. Поддавшись панике, Долговязый Лиэм вынул из кармана бритву другой рукой и широким взмахом рассек шею Тауба так глубоко, что у того голова откинулась за плечи.

Лиэм выбежал из усадьбы, но его поймали, осудили и отвели на виселицу.

Инвалид Мантинг, ветеран многих битв, уже десять лет работал окружным палачом. Он эффективно выполнял свои функции – Долговязый Лиэм расстался с жизнью скоротечно и безвозвратно – хотя Мантингу не хватало дополнительного нюанса театральной неожиданности и пикантности, отличающего палача-виртуоза от более посредственных коллег.

К числу должностных привилегий Мантинга относилось присвоение одежды и украшений казненных, в связи с чем он стал владельцем ценного кольца с зеленой жемчужиной, каковое не преминул носить на пальце.

Впоследствии каждый, кто наблюдал за Мантингом, не мог не заметить, что палач стал отличаться настолько изящным стилем и таким вниманием к деталям, что порой Мантинг и осужденный казались участниками трагического представления, заставлявшего сжиматься сердца зрителей в конце спектакля, когда проваливался люк под виселицей, опускался топор или голову преступника крушила булава, мало у кого из зевак не катились по щекам слезы внутреннего очищения.

В круг обязанностей Мантинга иногда входила пытка заключенных – опять же, в этом отношении он показал себя не только знатоком классических методов, но и прозорливым изобретателем-первопроходцем.

Тем не менее, стремясь к достижению той или иной артистической цели, Мантинг проявлял тенденцию к преувеличению. Как-то раз повестка его рабочего дня включала расправу с молодой ведьмой по имени Зейнис, обвиненной в наведении порчи на вымя соседской коровы. Так как в процессе рассмотрения этого дела присутствовал элемент неопределенности, было решено приговорить Зейнис к удушению гарротой, а не к сожжению на костре. Мантинг, однако, воспользовался удобным случаем с тем, чтобы проверить на практике новый и, пожалуй, чрезмерно хитроумный убийственный механизм, чем вызвал ярость колдуна Квальмеса, любовника Зейнис.

Квальмес пригласил Мантинга прогуляться с ним по малоизвестной Тропе Ганьона, ведущей в Тантревальский лес. Когда они вышли на небольшую поляну, окруженную лесной чащей, колдун попросил палача отойти на несколько шагов и спросил:

– Мантинг, как тебе здесь нравится?

Мантинг, все еще недоумевавший по поводу назначения предпринятой прогулки, посмотрел вокруг:

– Здесь свежий воздух. Зелень радует глаз, особенно после того, как проведешь целый день в подземелье. Россыпь цветов неподалеку придает пейзажу пасторальный шарм.

– Рад, что у тебя не вызывает возражений эта опушка, – сказал Квальмес. – Потому что ты ее никогда не покинешь.

Мантинг с улыбкой покачал головой:

– Это невозможно. Сегодня у меня выходной, и я не прочь размять ноги, но завтра придется работать не покладая рук – два повешения и пытка на дыбе, не считая порки.

– Ты освобожден от всех обязанностей отныне и навсегда. Муки молодой Зейнис пробудили во мне глубокое сострадание, и ты дорого заплатишь за жестокость. Найди на поляне место, где тебе будет удобно прилечь, так как я собираюсь произнести заклинание присного стаза, и ты уже никогда не сможешь пошевелиться.

Мантинг горячо протестовал. Квальмес, печально улыбаясь, выслушивал его несколько минут, после чего спросил:

– Скажи мне, Мантинг, разве твои жертвы не обращались к тебе с такими же мольбами?

– Не могу отрицать, обращались.

– И как ты им отвечал?

– Я говорил им, что судьба сделала меня инструментом не милосердия, а погибели, и что такова природа вещей. В данном случае, однако, имеет место иная ситуация. Ты взял на себя функции судьи и палача одновременно, в связи с чем ты способен и уполномочен рассмотреть мое ходатайство о снисхождении или даже о помиловании.

– В удовлетворении ходатайства отказано. Будь добр, ложись! Я не могу препираться с тобой целый день.

В конце концов Мантингу пришлось лечь на траву, после чего Квальмес произнес заклинание, вызывающее вечный паралич, и удалился восвояси.

Беспомощный Мантинг лежал днем и ночью, неделю за неделей, месяц за месяцем – хорьки и крысы глодали его руки и ноги, осы устраивали гнезда у него во плоти – до тех пор, пока от него не осталось ничего, кроме костей и блестящей зеленой жемчужины. Но и те постепенно скрылись под лесной подстилкой.

1

Восемь королей правили государствами Старейших островов. Наименее влиятельным был Гакс, номинальный правитель Северной Ульфляндии – его указы выполнялись лишь в пределах городских стен Ксунжа. Напротив, король Лионесса Казмир и даотский король Одри правили обширными территориями и командовали многочисленными армиями. Король Эйлас, чьи владения включали три острова: Тройсинет, Дассинет и Сколу, а также Южную Ульфляндию, обеспечивал безопасность своих морских путей несокрушимым флотом.

Правители четырех других королевств также во многом отличались друг от друга. Трон сумасшедшего короля Помпероля, Дьюэля, унаследовал его в высшей степени вменяемый сын Кестрель. Древнее королевство Кадуз было поглощено Лионессом, но Блалок, государство хмельного короля Милона, сохраняло независимость. Милон изобрел чудесную дипломатическую уловку, никогда его не подводившую. Когда в Блалок прибывали послы из Лионесса или Даота, стремившиеся заручиться поддержкой Милона, их усаживали за стол, музыканты начинали играть жизнерадостные танцевальные мелодии, гостям подавали кубки, полные вина, и вскоре послы напрочь забывали, зачем приехали, предаваясь безудержному пьяному веселью в компании его величества.

Годелия и ее буйное население в какой-то степени контролировались королем Дартвегом. Ска избирали «Первого среди первых» каждые десять лет; в настоящее время «Первым» был способный и решительный предводитель по имени Сарквин.

Восемь королей отличались почти во всех отношениях. Помперольский король Кестрель и тройский король Эйлас, серьезные и храбрые молодые люди, умели держать свое слово, но не сходились характерами – молчаливый и замкнутый Кестрель был начисто лишен чувства юмора, тогда как склонность Эйласа руководствоваться интуицией и богатым воображением вызывала тревогу у людей более уравновешенных.

Порядки, принятые при дворе восьми королей, в неменьшей степени свидетельствовали о разнообразии их привычек. Король Одри утопал в роскоши и тратил безумные деньги на развлечения – сообщения о происходящем в его дворце Фалу-Файль напоминали восточные легенды. Король Эйлас расходовал государственные средства на постройку новых военных кораблей, а в бюджете короля Казмира видное место занимало финансирование шпионажа и разнообразных интриг. Разведка Казмира протягивала щупальца повсюду, уделяя особое внимание Даоту – Одри достаточно было чихнуть, чтобы Казмиру тут же сообщили о возможной простуде даотского короля.

Опыт Казмира показывал, что получать информацию из Тройсинета было значительно труднее. Ему удалось подкупить нескольких должностных лиц, занимавших высокое положение, – они передавали доносы с помощью почтовых голубей. Но больше всего Казмир полагался в этом отношении на руководителя своей разведки в Тройсинете, человека по кличке Вальдес, каким-то образом ухитрявшегося своевременно предоставлять самые точные данные.

Вальдес отчитывался перед Казмиром каждые шесть недель. Завернувшись в грязновато-серый плащ с капюшоном, Казмир посещал инкогнито склад столичного виноторговца, пользуясь входом с заднего двора. Там с ним встречался Вальдес, внешностью вполне напоминавший виноторговца – коренастый человек без особых примет, чисто выбритый, немногословный, с холодными серыми глазами.

От Вальдеса Казмир узнал, что в тройской верфи в двух милях к северу от Домрейса, в устье Бешеной реки, готовились спустить на воду четыре новых военных корабля. Невзирая на строжайшую охрану верфи, Вальдесу удалось выяснить, что это были легкие быстроходные фелуки с катапультами, способными метать на сотню ярдов чугунные дроты, пробивавшие корпус любого обычного судна. Новые корабли были предназначены топить баркасы ска и тем самым обеспечивать возможность морского сообщения между Тройсинетом и Южной Ульфляндией[3].

Перед тем как удалиться, Вальдес заметил, что недавно ему удалось завербовать нескольких высокопоставленных лиц, способных предоставлять ценные сведения.

– Превосходно! – отозвался Казмир. – Именно такой эффективности мы ожидаем от разведки.

Повернувшись, чтобы уйти, Вальдес задержался, словно хотел что-то сказать, но передумал и снова взялся за ручку двери.

Казмир не преминул заметить эту заминку:

– Постойте! Что вас беспокоит?

– Ничего особенного – возможны некоторые организационные трудности.

– Какого рода?

– Мне известно, что в Тройсинете у вас есть другие агенты; подозреваю, что по меньшей мере один из них занимает важный пост. Понятно, что вас такая ситуация вполне устраивает. Тем не менее, как я уже упомянул, мне удалось связаться с влиятельным человеком, склонным к сотрудничеству, хотя он пуглив, как полевая мышь. Было бы проще избегать недоразумений и экономно расходовать средства, если бы я точно знал, с кем имею дело – то есть если бы мне были известны имена других осведомителей.

– Разумеется, это упростило бы вашу задачу, – сказал Казмир. Помолчав, король усмехнулся, оскалив белоснежные зубы: – Вы были бы удивлены, если бы узнали, чьи разговоры мне удается подслушивать! Тем не менее думаю, что лучше пользоваться несколькими независимыми источниками, хотя бы исходя из чисто практических соображений. Если одного агента раскроют и станут допрашивать, другой может быть уверен в своей безопасности.

– С этим невозможно спорить. – Вальдес открыл дверь и вышел.

2

Уступив зеленую жемчужину грабителю, сэр Тристано провел несколько дней в седле среди радующих глаз даотских полей и пастбищ и наконец прибыл в Аваллон. Остановившись в подходящей гостинице, он оделся подобающим образом и направился в Фалу-Файль, резиденцию короля Одри.

У входа стоял лакей в синей бархатной ливрее. Едва приподнимая веки, он смерил сэра Тристано надменным взглядом. Пока Тристано представлялся, лакей смотрел в пространство с каменным лицом, после чего неохотно провел его в вестибюль, где сэру Тристано пришлось ждать целый час, любуясь фонтаном, радужно сверкавшим под куполом из хрустальных призм, преломлявших солнечный свет.

Наконец появился камергер. Выслушав сэра Тристано, просившего аудиенции у короля Одри, камергер с сомнением покачал головой:

– Его величество редко принимает кого-либо, если встреча не согласована заранее.

– Вы можете представить меня как посла короля Тройсинета Эйласа.

– Очень хорошо. Будьте добры, следуйте за мной. – Камергер провел сэра Тристано в небольшую гостиную, усадил на диван и оставил в одиночестве.

Тристано снова прождал целый час – и еще один час. Наконец Одри, которому было решительно нечего делать, соблаговолил его принять.

Камергер провел сэра Тристано по дворцовым галереям в обширный ухоженный парк. Одри сидел, развалившись, за мраморным столом в компании трех приближенных и наблюдал за стайкой девушек, игравших в шары.

Король был занят азартным обсуждением ставок с приятелями и не мог сразу обратить внимание на сэра Тристано, ненавязчиво стоявшего в стороне и внимательно изучавшего внешность и повадки повелителя Даота. Перед ним был высокий, достаточно хорошо сложенный человек с некрасивым лицом; рот Одри был постоянно полуоткрыт, круглые глаза влажно блестели, отяжелевшие ягодицы свидетельствовали о неумеренности в еде. Черные кудри прикрывали его виски и щеки, черные брови почти срослись над длинным носом. Выразительная физиономия короля казалась доброжелательной – скорее капризной, нежели злонамеренной.

Наконец, приподняв брови, Одри обернулся к камергеру, представившему сэра Тристано:

– Ваше величество, перед вами посланник из Тройсинета – сэр Тристано из замка Митрих, двоюродный брат короля Эйласа.

Сэр Тристано отвесил традиционный поклон:

– Ваше величество, для меня большая честь передать вам приветствия короля Эйласа, выражающего искреннее уважение и наилучшие пожелания.

Полуприкрыв глаза, Одри откинулся на спинку кресла и смерил сэра Тристано оценивающим взглядом:

– Должен признаться, сударь, что, учитывая важность порученной вам миссии, я ожидал увидеть человека, умудренного жизнью и накопившего немалый дипломатический опыт.

Сэр Тристано улыбнулся:

– Сир, не могу не признать, что я всего лишь на три года старше короля Эйласа – возможно, по этой причине он считает, что я достаточно умудрен жизнью. Тем не менее, если вас не удовлетворяет мое присутствие, я немедленно вернусь в Тройсинет и разъясню вашу точку зрения королю Эйласу. Уверен, что он сможет выбрать более квалифицированного посла: пожилого, видавшего виды человека вашего поколения. Могу ли я понимать ваши слова как разрешение удалиться?

Одри раздраженно хмыкнул и выпрямился в кресле:

– Тройсы на удивление заносчивы, когда речь заходит об их достоинстве! Перед тем как выбежать из дворца, хлопнув дверью, может быть, вы объясните мне по меньшей мере, чем объясняется достойная сожаления вылазка тройсов в Южную Ульфляндию?

– С удовольствием, ваше величество. – Сэр Тристано взглянул на трех придворных, слушавших с откровенным интересом: – Мы могли бы отложить обсуждение этого вопроса, несомненно вызывающего любопытство наших общих врагов, до тех пор, пока не останемся одни.

Одри нетерпеливо взмахнул рукой:

– Тайны, нашептывания, интриги! Как я все это презираю! Сэр Тристано, вы, очевидно, незнакомы с моими принципами – у меня нет секретов. Тем не менее… – Король жестом приказал приятелям удалиться. Те повиновались, всем видом показывая, что их глубоко оскорбили.

– Присаживайтесь. – Одри указал на кресло. – О чем же мы… Ах да! Меня продолжает удивлять сумасбродное тройское вторжение.

Тристано снова улыбнулся:

– Меня удивляет ваше удивление, сир! Мы высадились в Южной Ульфляндии по двум очевидным и веским причинам. Первая, казалось бы, даже не нуждается в разъяснениях: Эйлас предъявил свое право на корону как законный наследник престола и сделал все необходимое, чтобы обеспечить соблюдение закона. Когда он прибыл с этой целью, Южная Ульфляндия находилась в состоянии разрухи и междоусобицы – королю пришлось заняться восстановлением порядка.

Вторая причина так же очевидна и проста. Если бы Эйлас не воспользовался возможностью захватить Кауль-Боках и Тинцин-Фюраль – крепости, контролирующие обе дороги из Лионесса в Южную Ульфляндию, – сегодня Южной Ульфляндией правил бы король Казмир. Ничто не помешало бы ему вторгнуться в ваши Западные топи и в то же время напасть на вас с юга. После этого, захватив Аваллон и бросив вас в темницу, Казмир мог бы не спеша заняться уничтожением Тройсинета. Таковы соображения, которыми мы руководствовались.

Король Одри цинично хрюкнул:

– Вы руководствовались также тройскими амбициями, расширив свои владения. И тем самым усложнили и так уже запутанную ситуацию! Мне причиняют достаточно неприятностей Годелия и Визрод, не говоря уже о ска, захвативших мою лучшую крепость, Поэлитетц… А, замечательно! Меткий бросок, Артвен! А теперь – в атаку, Мниона! Пусть дрожат изящные коленки твоих противниц!

Девичья игра в шары, по-видимому, интересовала короля больше, чем разговор с послом. Он поднес к губам кубок и прихлебнул из него, после чего налил вина и сэру Тристано:

– У нас все по-домашнему, не церемоньтесь. И все же я предпочел бы, чтобы Эйлас прислал официальную делегацию, наделенную неограниченными полномочиями, или даже приехал собственной персоной.

Сэр Тристано пожал плечами:

– Могу только повторить то, что уже сказал. Король Эйлас разъяснил мне свои планы во всех подробностях. Мои слова в точности выражают его волю и его намерения.

– В таком случае не будем мудрствовать лукаво: Казмир – наш общий враг! – заявил Одри. – Я всегда готов объединить наши силы и покончить, раз и навсегда, с исходящей от него опасностью.

– Ваше величество, эта идея, разумеется, неоднократно приходила в голову королю Эйласу – и Казмир, естественно, тоже предвидит возможность такого развития событий. Эйлас занимает следующую позицию по этому вопросу: в настоящее время Тройсинет находится в состоянии перемирия с Лионессом; сколько будет продолжаться это перемирие, никто не может сказать с уверенностью. Мы стараемся выгодно использовать эту передышку – объединяем силы в Южной Ульфляндии, пополняем флот. Если перемирие продлится еще сто лет, тем лучше для нас.

Тем временем ска создают для нас проблемы, нуждающиеся в безотлагательном решении. Если мы присоединимся к вам, чтобы сокрушить Лионесс, ска не отступят и не исчезнут, а нам придется иметь дело с новым противником – с агрессивным Даотом, не сдерживаемым уравновешивающей противостояние сил угрозой со стороны Лионесса. Мы не можем допустить, чтобы какое-либо из государств решительно преобладало над другими – нам приходится всегда выступать на стороне слабейшего из противников. В ближайшем будущем, по всей видимости, таким слабейшим противником являетесь вы.

Одри нахмурился:

– Ваше заявление почти оскорбительно прямолинейно.

Сэр Тристано не позволял себя запугивать:

– Ваше величество, я здесь не для того, чтобы доставлять вам удовольствие, а для того, чтобы изложить факты и выслушать ваши замечания.

– Гм-м. Вы утверждаете, что Эйлас выразился именно таким образом?

– Буквально таким образом.

– Насколько я понимаю, вы не слишком высокого мнения о возможностях моих армий.

– Заинтересует ли вас отчет, полученный нами по этому поводу в Домрейсе?

– Да-да, говорите.

– В таком случае я процитирую это сообщение почти дословно: «Прежде всего от рыцарей Даота требуется, чтобы они являлись на парад в начищенных до блеска латах и чтобы их кони были украшены геральдическими попонами – в самом деле, их колонна представляет собой великолепное зрелище. В бою, однако, они не столь великолепны, так как изнежились в роскоши; суровые походные условия их удручают. Будучи вынуждены встретиться с врагом, они, конечно же, умеют красиво гарцевать на лошадях и дразнить противника жестами, выражающими полное безразличие, – но только на безопасном расстоянии.

Даотские лучники и копейщики маршируют точно в ногу – координации их движений могли бы позавидовать профессиональные танцовщики или акробаты. Похвалы, расточаемые зрителями, вводят в заблуждение тщеславного короля Одри – он считает, что его полки непобедимы. Опять же, эти лучники отлично ведут себя на парадном плаце, но практически не имеют представления о том, каким концом стрела вставляется в лук и что следует натягивать – тетиву или древко. Все они страдают ожирением и не расположены рисковать своей головой в бою».

– Это непристойная клевета! – возмутился Одри. – Вы что, пришли сюда, чтобы надо мной издеваться?

– Ни в коем случае. Я пришел, чтобы передать сообщение, часть которого вы только что выслушали. Вторая часть такова: король Казмир прекрасно понимает недостатки вашей армии. Теперь он не может с легкостью напасть на вас с тыла через Южную Ульфляндию, и ему приходится замышлять нападение в лоб. Король Эйлас призывает вас выгнать в шею фаворитов, лично возглавить даотскую армию и поручить ее реорганизацию опытному ветерану. Он рекомендует забыть о парадах и заменить их полевыми учениями, безжалостно воспроизводящими условия военной кампании, и принимать участие в этих учениях собственной персоной.

Одри надменно выпрямился:

– Ваши рекомендации граничат с непростительной дерзостью!

– Наше намерение в том, чтобы предупредить об опасностях, возможно, ускользнувших от вашего внимания, – даже если мы это делаем, исходя из собственных интересов.

Одри постучал пальцами по столу:

– Я не знаком с королем Эйласом. Расскажите что-нибудь о его характере. Какой он человек – осторожный или смелый?

Сэр Тристано задумался:

– По правде говоря, его трудно описать. Как ответить на такой вопрос? Если можно так выразиться, он «осторожно смел». Он ведет себя достаточно дружелюбно, но не отступает перед неприятными обязанностями. Подозреваю, что ему нередко приходится преодолевать себя, потому что по натуре он мягок – больше философ, нежели солдат. Он не любит воевать, но понимает, что в этом мире можно добиться своего только силой и принуждением; поэтому он изучает тактику военных кампаний, и мало кто может сравниться с ним в фехтовании. Эйлас ненавидит пытки – темницы под Миральдрой пустуют. Тем не менее убийцы и разбойники в Тройсинете почти вывелись; как только их ловят, король приказывает их вздернуть. Короче, Эйлас справляется с властью – но, если я правильно его понимаю, он с легким сердцем отошел бы от дел, будь у него на примете человек, которому можно было бы доверить королевство.

– Отказаться от короны легко! Многие с радостью заняли бы его место.

– Но именно таким людям он не может доверить власть!

Одри пожал плечами и пригубил вина:

– Я родился королем не по своему выбору. Если уж на то пошло, я вообще родился не по своей воле. Тем не менее я – король и намерен пользоваться этим преимуществом в полной мере. Возникает впечатление, что Эйласа, в отличие от меня, гложет чувство вины.

– Вряд ли.

Одри снова наполнил кубки – свой и сэра Тристано:

– Я хотел бы ответить на послание короля Эйласа.

– Слушаю, ваше величество, с пристальным вниманием.

Одри наклонился к послу и назидательно произнес:

– Эйласу давно пора жениться! И кто мог бы составить ему лучшую пару, чем моя старшая дочь Тобина? Что может быть лучше, чем объединить наши династии узами брака? Смотрите, вот она стоит, смотрит на игру!

Сэр Тристано взглянул туда, куда указывал Одри:

– Хорошенькая девушка в белом рядом с низкорослой дурнушкой, явно беременной? Да, она несомненно привлекательна!

– Девушка в белом – подруга Тобины, Нетта! – с достоинством возразил Одри. – Тобина стоит рядом.

– Понятно… Что ж, сомневаюсь в том, что Эйлас намерен жениться так рано. Он может очень удивиться, если я предложу ему руку принцессы Тобины.

– В таком случае…

– Перед тем как я вас покину – еще один вопрос. Могу ли я выражаться со всей откровенностью?

– Вы только этим и занимаетесь! – проворчал Одри. – Говорите.

– Должен предупредить, что предатели сообщают Казмиру о каждом вашем шаге. Вы окружены шпионами – к их числу могут относиться даже те придворные, с которыми вы привыкли проводить время.

Одри ошеломленно уставился на сэра Тристано, после чего расхохотался, откинув голову. Он повернулся и подозвал приятелей:

– Сэр Гюнемер! Сэр Рудо! Сэр Суониш! Будьте любезны, идите сюда!

Несколько озадаченные придворные вернулись к столу, неприязненно поглядывая на тройского посла.

Продолжая давиться от смеха, король Одри сообщил им:

– Сэр Тристано утверждает, что Фалу-Файль кишит шпионами. В частности, он подозревает, что кто-то из вас работает на Казмира!

Придворные, только присевшие, тут же вскочили с яростными возгласами:

– Это оскорбление! Позвольте вызвать его на дуэль – холодный клинок научит этикету неотесанного мужлана! Смехотворная клевета! Старушечьи сплетни и кудахтанье!

Сэр Тристано с улыбкой откинулся на спинку кресла:

– Судя по всему, я наступил на больную мозоль! Мне больше нечего сказать.

– Глупости! – заявил король Одри. – Все это чепуха! Какие такие секреты могли бы разузнать у меня шпионы? У меня нет секретов! Все, что обо мне можно узнать, даже самое худшее, – давным-давно известно всем и каждому!

Сэр Тристано поднялся на ноги:

– Ваше величество, я передал вам все, что мне поручили передать. Пожалуйста, разрешите мне удалиться.

Одри махнул рукой:

– Можете идти.

Тристано поклонился, повернулся и покинул Фалу-Файль.

3

Вернувшись в Домрейс, сэр Тристано сразу направился в Миральдру – угрюмый древний замок с четырнадцатью башнями, бросавшими тень на ближайшие причалы гавани. Эйлас тепло приветствовал двоюродного брата. Когда они стояли рядом, невозможно было не заметить сходство. Тристано, более или менее атлетического сложения, был чуть выше сухопарого и жилистого короля. У обоих были золотистые, светло-коричневые волосы, подстриженные под горшок на уровне ушей; черты лица Тристано были несколько крупнее, а лицо короля Эйласа отличалось жестким, мрачновато-задумчивым выражением. Теперь, однако, они оба улыбались, радуясь встрече, и походили на веселящихся подростков.

Эйлас предложил кузену сесть и сказал:

– Прежде всего – я собираюсь навестить Родниковую Сень. Ты не прочь со мной проехаться?

– С удовольствием.

– Тогда мы отправимся через пару часов. Ты завтракал?

– Ничего не ел со вчерашнего дня, кроме куска хлеба с творогом.

– Это поправимо! – Эйлас подозвал слугу, и вскоре им подали большую сковороду с шипящим жареным хеком, ломти свежеиспеченного хлеба с маслом, вишневый компот и горьковатый темный эль. Тем временем Эйлас спросил: – Что ты можешь рассказать о своей экспедиции?

– Мне привелось повидать много любопытных вещей, – ответил Тристано. – Я сошел с корабля в Дун-Кругре и поехал в Клуггах, где король Дартвег сразу согласился меня принять. Дартвег, несомненно, кельт. Не все кельты – краснорожие болваны, от которых разит сыром, пивом и чесноком. В частности, от Дартвега разит медовухой и салом. Я не узнал от него ничего полезного: кельты думают только о том, как бы угнать чей-нибудь скот, а потом напиться до бесчувствия. На этом основывается их экономика. Я убежден в том, что кельту буренка с большим выменем дороже полногрудой красавицы. Тем не менее короля Дартвега нельзя упрекнуть в отсутствии гостеприимства – по сути дела, кельта можно оскорбить, только обозвав его скрягой. Кельты слишком вспыльчивы, чтобы хорошо воевать, упрямы, как ослы, и капризны, как девственницы. На окраине Клуггаха есть выгон, где проводят общинные собрания. Когда я проезжал мимо, там столпились человек пятьдесят; все они кричали и ругались, то и дело хватаясь за мечи. Сначала я думал, что их волнует какой-то важный вопрос – по меньшей мере объявление войны или перемирия; мало-помалу я выяснил, что спор разгорелся по поводу того, кто поймал самого большого лосося три года тому назад, причем Дартвег ввязался в эту перепалку и орал громче всех. Потом появился друид в бурой рясе с веткой омелы на капюшоне. Он сказал одно слово – все замолчали и потихоньку разошлись кто куда.

Впоследствии, беседуя с Дартвегом, я упомянул об этой ссоре и положительно отозвался о способности друидов восстанавливать мир и согласие. Дартвег сказал, что друидам плевать на мир и согласие – друид вмешался только потому, что крики спорщиков распугивали ворон в священной роще неподалеку. Несмотря на множество христианских церквей, растущих повсюду, как грибы, друидов все слушаются беспрекословно.

– Что ж, теперь я достаточно хорошо представляю себе происходящее в Годелии! – заключил Эйлас. – Для того чтобы пользоваться влиянием в стране кельтов, мне придется либо спуститься с неба на белом быке с сияющим диском Луга между рогами, либо поймать лосося неслыханных размеров. Что дальше?

– Я переплыл Скайр на пароме и прибыл в Ксунж. Другого способа туда попасть нет – ска делают невозможным передвижение по суше. Гакс живет в Джехонделе – чудовищном каменном дворце; в нем настолько высокие своды, что их просто не видно. Залы похожи на огромные пещеры, там почти негде присесть – ни гостям, ни придворным, ни даже самому Гаксу.

– Но тебе удалось встретиться с Гаксом?

– С большим трудом. Гакс болеет и почти не передвигается, а его племянник, некий сэр Крейм, по-видимому, старается не допускать к Гаксу посетителей, заявляя, что состояние здоровья не позволяет королю волноваться. Я уплатил золотую крону, чтобы Гаксу тайком сообщили о моем приезде, и тот принял меня, невзирая на сопротивление сэра Крейма.

В расцвете лет Гакс, наверное, производил большое впечатление. Даже теперь, скрюченный подагрой, он на пару дюймов выше меня. Худой и жилистый, он говорит голосом, гулким, как северный ветер. Все его сыновья и дочери умерли; он не знает точно, сколько ему лет, но считает, что никак не меньше семидесяти. Никто не сообщает ему никаких новостей – он думал, что Орианте все еще правит в Южной Ульфляндии. Я заверил его, что Эйлас, нынешний король Южной Ульфляндии, поклялся отомстить ска, потопил множество их кораблей и преградил им дорогу в свою страну.

Услышав об этом, король Гакс захлопал в ладоши от радости. Сэр Крейм, стоявший рядом, заявил, что правление Эйласа скоротечно. Почему? Потому что, по словам Крейма, общеизвестные сексуальные извращения Эйласа подорвали его здоровье, и он потерял волю к жизни. Гакс с отвращением плюнул на пол. Я обвинил сэра Крейма в распространении заведомой клеветы. Я назвал людей, сообщивших сэру Крейму подобные сведения, подлыми и низкими лжецами, и посоветовал ему больше никогда не повторять подобные измышления, если он не хочет, чтобы его обвинили наравне с клеветниками.

Я указал на еще одну ошибку сэра Крейма, сообщив, что король Эйлас энергично усмиряет горных баронов Южной Ульфляндии и скоро вытеснит ска из Хайбраса.

Эйлас печально усмехнулся:

– Почему ты не пообещал им также, что я поверну реки вспять и заставлю солнце всходить на западе?

Сэр Тристано пожал плечами:

– Ты не упомянул об этих планах, когда отправлял меня в путь.

– Всему свое время, – отозвался Эйлас. – Прежде всего мне нужно поймать блох в своем собственном хвосте. Но расскажи подробнее о короле Гаксе и его вредоносном племяннике.

– Сэр Крейм несколько старше меня; у него лиловый рот и черная борода. Мрачный, подозрительный тип, почти наверняка на содержании у ска.

Я упомянул о других событиях прошедшего года – оказалось, что Гакс не имел о них никакого представления. Судя по всему, старый хрыч прекрасно понимает, чем занимается его племянник, – слушая меня, он то и дело злорадно поворачивался к сэру Крейму и спрашивал: «Как же так, Крейм? Получается, ты мне наврал?» Потом Гакс пригрозил ему пальцем: «Крейм, если ты не хочешь, чтобы мы все попали в рабство к ска, прислушайся к тому, что говорит этот человек. Тройсы – наша последняя надежда. Если бы я был лет на сорок моложе, я делал бы то, что сейчас делает король Эйлас!»

В конце концов Гакс воспользовался каким-то предлогом и заставил племянника удалиться. Сэр Крейм никак не хотел уходить – все время задерживался и оглядывался. Когда мы остались одни, король Гакс сказал, понизив голос: «В своей жизни я часто ошибался. Но одну, последнюю ошибку я хочу предотвратить».

«Какую именно?» – спросил я.

Теперь Гакс погрозил пальцем мне: «Ты только прикидываешься простаком, юноша. Разве ты не догадываешься?»

«Будь я на вашем месте, я мог бы допустить дюжину ошибок. Вы надеетесь не умереть преждевременно – но времени у вас почти не осталось».

«Тоже верно. Я умираю – так, как умирает любой человек в моем возрасте. Ска терпеливы, они ждут. Но мне приходится соблюдать осторожность: боюсь, что меня отравят или что мне всадят нож в спину из-за угла. У меня нет сына, который отомстил бы моим убийцам. Я одинок в Джехонделе – мне предстоит печальная, холодная смерть».

«Позвольте спросить, исключительно из любопытства: каким образом в Северной Ульфляндии наследуется престол?»

«Как обычно, старшим ближайшим родственником мужского пола. То есть если я умру – когда я умру, – королем станет Крейм. Но послушай! У нас есть особый обычай. Видишь золотой обруч у меня на башке? Если бы ты был настолько глуп, что согласился бы взять его у меня из рук и надеть на свою башку, в тот же момент ты стал бы королем Северной Ульфляндии – марионеткой в руках ска, вечно боящейся, что каждый следующий глоток вина станет последним».

Я заверил Гакса в том, что у меня нет столь далеко идущих планов и что ему не следует скоропалительно передавать мне королевскую власть.

В этот момент вернулся сэр Крейм, и я попрощался с королем Гаксом.

Эйлас подошел к окну, глядя на гавань, где под порывами ветра пенились барашки волн:

– Как по-твоему, Гакс еще долго протянет?

– Для семидесятилетнего старца он выглядит неплохо, хотя зрение у него с годами испортилось. Он быстро соображает и связно говорит.

– Что случилось после того, как ты покинул Ксунж?

– Мне пришлось пережить невероятное приключение, связанное с заколдованной зеленой жемчужиной, каковую я с радостью уступил разбойнику с большой дороги, после чего я проехал по Даоту в Аваллон.

Король Одри принял меня у себя во дворце. Одри – напыщенный, тщеславный болван, хотя у него есть какое-то тяжеловесное чувство юмора.

Я предупредил его о том, что он окружен шпионами – Одри рассмеялся мне в лицо. Так как у него нет никаких секретов, Казмир зря тратит деньги, что устраивает Одри как нельзя лучше. Больше мне почти нечего сказать – кроме того, что Одри хочет женить тебя на своей беременной дочери Тобине.

– К этому я не готов.

Подошел слуга, что-то прошептавший Эйласу на ухо.

Эйлас скорчил гримасу и повернулся к Тристано:

– Подожди меня во дворе – этим делом мне придется заняться в одиночку.

Тристано удалился. В тот же момент беззвучно появился Ейн, словно возникший из воздуха в нескольких шагах от Эйласа.

Эйлас вскочил на ноги:

– Ты вернулся – я снова могу спать спокойно!

– Ты преувеличиваешь опасность, – отозвался Ейн.

– Если бы тебя вывели на чистую воду, ты запел бы другую песню.

– Несомненно. Я стал бы разливаться соловьем, надеясь усладить слух Казмира прежде, чем с меня начнут сдирать кожу. На свете не так много людей, которых я боюсь. Один из них – король Казмир.

Эйлас снова взглянул в окно:

– Кроме тебя, у него есть другие агенты.

– Конечно есть. В частности, кто-то из твоих ближайших советников. Казмир почти назвал его, но передумал. Этот осведомитель занимает высокое положение – больше я ничего о нем не знаю.

Эйлас задумался:

– Насколько высокое?

– Очень высокое. Он обсуждает государственные дела непосредственно с тобой.

Эйлас медленно покачал головой:

– В это трудно поверить.

– Как часто ты совещаешься с министрами?

– Еженедельно, иногда чаще.

– Как их зовут?

– У меня шесть министров, все они владеют обширными поместьями и не нуждаются в средствах – Малуф, Пирменс, Фойри, Сион-Танзифер, Лангларк и Уитервуд. Никому из них не выгодна победа Казмира.

– У кого из них может быть повод тебя ненавидеть?

Эйлас пожал плечами:

– Возможно, кто-то из них считает меня слишком неопытным, безрассудным или упрямым. Вторжение в Южную Ульфляндию не пользовалось всеобщей поддержкой.

– Кто из шести министров проявляет наибольшее усердие?

– Пожалуй, Малуф – канцлер казначейства. Но все министры – способные, усердные люди. Лангларк время от времени пренебрегает обязанностями, но как раз его можно исключить из числа подозреваемых.

– Почему?

– Я старался забыть об этой истории – чего, по-видимому, делать не следовало. Как тебе известно, на верфях в Блалоке строят рыбацкие лодки и каботажные торговые суда. Не так давно некий герцог Герониус Армориканский заплатил за строительство четырех крупных трехмачтовых галер – явно военных кораблей, способных причинять нам большие неприятности в спокойную погоду. Я навел справки. Оказалось, что герцога Герониуса не существует. Казмир пытался меня надуть и построить флот чужими руками. Как только эти корабли спустят на воду и Казмир уплатит за них полновесным золотом, я заблокирую блалокские верфи и спалю корабли Казмира до ватерлинии. Стены Хайдиона задрожат от скрежета зубовного!

– Что же ты старался забыть?

– На совещании с четырьмя министрами я упомянул, что, если верить слухам, в Порт-Поседеле, в Блалоке, строятся военные корабли. Я упомянул также, что просил местного торговца стеклом узнать что-нибудь по этому поводу, когда он будет в Порт-Поседеле.

Этот купец не вернулся из плавания. Я отправил людей на стекловаренный завод; там они узнали, что бывшего владельца убили в Блалоке.

Ейн медленно кивнул:

– Кто из министров присутствовал на совещании?

– Малуф, Сион-Танзифер, Пирменс и Фойри. Лангларка и Уитервуда не было.

– Убийство вряд ли было случайным.

– Почти наверняка не случайным. Но на сегодня хватит! Я еду в Родниковую Сень с Тристано и Шимродом – ты не поверишь, но там тоже придется решать сложнейшую задачу. Надеюсь, что с помощью Шимрода это удастся сделать достаточно быстро и мы сможем провести несколько дней в мире и покое. Ты не хочешь составить нам компанию?

Ейн попросил на него не рассчитывать:

– Мне нужно вернуться к себе в Скейв и убедиться в том, что мы заготовили достаточно бочек – в этом году ожидается хороший урожай винограда. Кто мог взволновать спокойные воды Джанглина?

– Друиды. Они обосновались на островке Айнисфад и напугали бедную Глинет до полусмерти. Мне придется поставить их на место.

– Пусть Шимрод напустит на них неизбывную тоску – или, что еще лучше, превратит их в речных раков.

Эйлас оглянулся, словно хотел убедиться в том, что Шимрод его не слышит:

– Шимрод еще не знает, зачем я его вызвал. Когда имеешь дело с друидами, полезно заручиться помощью волшебника. Пусть Глинет сама расскажет ему, что произошло. Ради нее Шимрод готов в огонь и в воду – впрочем, ее чары распространяются на всех существ мужского пола.

– Не исключая некоего Эйласа, надо полагать.

– М-да. Ни в коем случае не исключая некоего Эйласа!

1

Родниковая Сень строилась в те незапамятные смутные времена, когда требовалось охранять дорогу к пруду Джанглин, отпугивая рыцарей, разбойничавших на равнине Сеальда. Укрепления не пригодились – никто никогда не осаждал Родниковую Сень.

Замок, планировкой напоминавший верх бочки, возвышался на самом берегу пруда – основания его передних башен утопали в воде. Пологие конические крыши увенчивали крепость и соединенные с ней четыре приземистые башни. Высокие старые деревья бросали тень на все сооружение, смягчая очертания замка, а причудливые кровли казались издали забавными шляпами, легкомысленно нахлобученными на хмурые тяжеловесные лбы.

Отец Эйласа, принц Осперо, построил террасу, выступавшую из основания крепости там, где она была обращена к озеру. Летними вечерами, когда заходило солнце и сгущались сумерки, Осперо и Эйлас, нередко в компании гостей, ужинали на террасе и, если завязывался интересный разговор, долго не уходили с нее – им подавали орехи и вино, а в небе загорались звезды.

На берегу росли несколько больших смоковниц – в жаркие летние дни от них исходил всепроникающий сладковатый аромат, привлекавший бесчисленных насекомых, жужжавших и гудевших в листве; в детстве Эйласа, забиравшегося по серым ветвям, чтобы сорвать инжир, нередко жалили пчелы.

В центре замка находился огромный круглый зал с С-образным столом тридцать локтей в диаметре; за ним можно было свободно рассадить пятьдесят человек – или даже шестьдесят, если расставить стулья потеснее. Второй этаж над этим залом занимали библиотека Осперо, галерея, несколько гостиных и прочие помещения, где можно было отдохнуть и побеседовать. В башнях размещались просторные спальни владельца замка и его семьи, а также спальни и удобные приемные для гостей.

Когда принц Осперо стал королем и переехал в Домрейс, ров запустили, и он быстро превратился в трясину, густо поросшую ряской, тростником, ежевикой и кустарниковой ивой. Непролазная болотистая впадина распространяла запахи гнили и плесени; Эйлас распорядился, чтобы ров прочистили. Бригады наемных рабочих трудились три месяца, после чего шлюзы наконец открыли и ров снова наполнился чистой, свежей водой – хотя теперь он выполнял функцию дополнительной пристани, а не оборонительного сооружения. Когда поднимался сильный ветер, лодки отвязывали от наружного причала и перемещали под прикрытие насыпного вала. В прибрежных тростниках плавали утки и гуси, а в спокойных глубинах озера водились карпы, угри и щуки.

Для Эйласа Родниковая Сень была местом, полным приятных воспоминаний, и он не хотел существенно менять распорядок жизни в замке. Вейра и Флору теперь величали «сенешалем» и «кастеляншей». Керн, когда-то чистивший конюшню и участвовавший в играх и проказах малолетнего принца, ныне превратился в «заместителя управляющего королевскими конюшнями». Ветеран Тоунси состарился и больше не мог выполнять обязанности бейлифа; ему поручили руководство королевской винодельней.

После длительной задержки – и только потому, что на этом настаивал Вейр, – Эйлас согласился переселиться в апартаменты покойного отца, а Друн занял комнаты, раньше принадлежавшие Эйласу.

– Ничего не поделаешь, таков порядок вещей, – наставлял Эйласа сенешаль. – Осенью листья опадают, а весной распускается свежая зелень. Мы с Флорой неоднократно подмечали в вас склонность к излишней сентиментальности. В юности это простительно. Но теперь все по-другому! Как вы сможете управлять государством, если боитесь высунуть нос из детской комнаты?

– Дорогой мой Вейр, ты затрагиваешь наболевший вопрос! По правде говоря, меня вовсе не привлекает перспектива управлять государством – а тем более тремя государствами. Когда я возвращаюсь в Родниковую Сень, все это кажется нелепой шуткой!

– Тем не менее вы – король. Кроме того, вы напрасно скромничаете – все мы слышали о ваших походах и приключениях. Отныне вам подобает занимать апартаменты принца.

Эйлас поморщился:

– Ты прав, конечно; придется последовать твоему совету. Но я всюду чувствую присутствие отца! Ты не поверишь – временами мне кажется, что я вижу его призрак: он стоит на балконе, а иногда сидит у камина и смотрит на догорающие угли.

Вейр презрительно хмыкнул:

– Подумаешь! Я часто вижу доброго принца Осперо. Лунными ночами, когда я захожу в библиотеку, он сидит в любимом кресле и оборачивается ко мне – у него спокойное, невозмутимое лицо. Подозреваю, что он так любил Родниковую Сень, что даже после смерти не может с ней расстаться.

– Ладно, – вздохнул Эйлас. – Надеюсь, принц простит мне вторжение в его комнаты. Я не хочу ничего менять в обстановке.

И снова Вейр счел необходимым возразить:

– Как же так? Нет уж, это никуда не годится! Принц Осперо не одобрил бы такое решение, вас он любил не меньше, чем старый замок. Теперь это ваши апартаменты, и вам следует устроить их по своему вкусу, а не так, как это нравилось покойному.

– Хорошо, хорошо! Что ты предлагаешь?

– Прежде всего все полы и деревянные панели нужно хорошенько промыть, надраить и заново навощить. Побелку придется полностью обновить. Я заметил, что зеленая краска выцвела и потемнела. Почему бы не заменить ее бледно-голубой, с золотистыми лепными украшениями?

– Прекрасно! Именно то, что нужно! Вейр, у тебя редкий талант, никто лучше тебя с этим не справится!

– Кроме того, раз уж речь зашла об интерьерах, пожалуй, следовало бы обновить и комнаты леди Глинет. Конечно, я с ней посоветуюсь, но каменные стены не помешало бы оштукатурить и выкрасить в розовые тона с белыми и медовыми узорами, чтобы обстановка радовала взор с раннего утра.

– Разумеется! Займись этим, Вейр, будь так добр!

Эйлас наделил Глинет небольшим приятным поместьем в долине неподалеку от Домрейса, но она не слишком интересовалась новоприобретенным имуществом и явно предпочитала Родниковую Сень. Ей уже исполнилось пятнадцать лет. Глинет наполняла грацией и очарованием не только собственную жизнь, но и жизнь всех своих друзей, сочетая непосредственность и солнечный оптимизм с насмешливо-радостным отношением к несуразностям этого мира. За прошедший год Глинет выросла на дюйм, и хотя она предпочитала носить мальчишеские бриджи и блузу, только слепой мог бы принять ее за юношу.

Леди Флора тем не менее считала не только ее манеру одеваться, но и поведение выходящими за рамки общепринятых обычаев:

– Дорогая моя, что подумают люди? Принцессе не подобает плавать в одиночку на парусной шлюпке. Хорошо, что на озере почти не бывает волны! Какая принцесса позволяет себе сидеть на ветке у всех на виду и крутить головой вместе с совами? Или бегать в темный лес за грибами без сопровождения?

– Я не прочь познакомиться с такой принцессой, – отвечала Глинет. – Она составила бы мне компанию, и мы прекрасно понимали бы друг друга без слов!

– Второй такой нет! – уверенно заявляла Флора. – А этой принцессе пора бы уже научиться себя вести, чтобы не позориться при дворе.

– Сжальтесь, леди Флора! Вы меня выгоните, чтобы я мокла под дождем и мерзла в сугробах – только потому, что я не умею ровно прострочить шов?

– Никто тебя никуда не выгонит! Но ты должна учиться у других и практиковаться в соблюдении этикета. Ты выросла, и с твоей фигурой носить бриджи совершенно неприлично. Придется подобрать тебе несколько изящных платьев.

– Но это ужасно неудобно! Разве можно перепрыгнуть через ограду в изящном платье? Подумайте сами!

– Нет никакой необходимости прыгать через ограды! Я не прыгаю через ограды. Леди Водрис из Хенч-Холла не прыгает через ограды. В Родниковую Сень скоро начнут толпами собираться вельможные просители твоей руки. Они захотят тебе представиться и будут спрашивать, куда ты пропала. А мне придется разводить руками: «Наверное, она где-нибудь поблизости, кто ее знает?» Они пойдут тебя искать, и что они увидят? Принцессу, висящую на дереве или скачущую с лягушками во рву?

– Вот и хорошо! Они не захотят на мне жениться, и это меня вполне устраивает!

Услышав эти слова, леди Флора попыталась шлепнуть воспитанницу, но та ловко увернулась:

– Видите, как полезно прыгать через ограды!

– Маленькая бесстыдница, ты плохо кончишь! – без особого убеждения пригрозила леди Флора, посмеиваясь про себя. Уже через минуту она принесла Глинет блюдечко с нарочно припасенным для нее лимонным печеньем.

Глинет распускала золотистые волнистые волосы или перевязывала их черной лентой. Притворяясь бесхитростным созданием, она иногда слегка флиртовала и кокетничала, превращая в игру повиновение инстинктам – как котенок, воображающий, что он тигр, подкрадывающийся к добыче. Нередко жертвой ее экспериментов становился Эйлас – сжимая зубы и поднимая глаза к небу, молодой король вовремя заставлял себя отказываться от участия в таких забавах, опасаясь необратимого изменения сложившихся отношений.

Иногда, лежа в постели ночью, Эйлас пытался представить себе, что происходит в голове у Глинет и насколько серьезны ее заигрывания. Но каждый раз перед внутренним взором являлись другие образы, настойчиво требовавшие внимания.

Его больше не тревожили мрачные воспоминания о тайном убежище в саду за стеной Хайдиона. Сульдрун давно превратилась в туманную тень, затерявшуюся в бездне времени. Другая, более животрепещущая фигура проходила перед закрытыми глазами Эйласа. Ее звали Татцель, она была дочерью предводителя ска и жила в замке Санк в Северной Ульфляндии. Неподражаемая Татцель! Тонкая и гибкая, как ивовый побег, с темными волосами, подстриженными чуть ниже ушей, и бледно-оливковым, как у всех ска, оттенком кожи – в глазах ее светился ум! Как правило, Эйлас встречал ее, когда она шла по длинной галерее замка, глядя прямо перед собой. Она не замечала Эйласа – скалинга, раба, менее существенного, нежели предмет мебели.

Эйлас никак не мог определить чувства, заставлявшие его так часто вспоминать Татцель. Конечно, она уязвляла его самолюбие, бросала вызов, подливала масла в огонь негодования – но совсем иные, самопроизвольные и непонятные влечения сжимали ему сердце, когда Татцель проходила рядом, словно мимо пустого места. Он хотел преградить ей путь, чтобы она не могла его не замечать, взглянула ему в глаза и осознала, что перед ней гордый, свободный человек! Эйлас не осмеливался к ней прикоснуться: тут же позвали бы стражу и его, позорно беспомощного, утащили бы прочь – возможно, даже на стол для холощения рабов. О последствиях лучше было не думать – его мужское достоинство и всякая надежда заслужить благорасположение Татцель были бы потеряны навсегда.

Когда Эйласу удалось наконец бежать из замка Санк в компании Каргуса и Ейна, в какой-то момент он задержался, обернулся, глядя на замок, и пробормотал:

– Помяни мое слово, Татцель! В один прекрасный день мы снова встретимся – и тогда посмотрим, как ты будешь задирать нос! – Таков был призрак, навязчиво посещавший Эйласа в полусне.

2

Проведя ночь в Ведьминой гавани, к полудню Эйлас и Тристано поднялись на перевал Лешего и уже ближе к вечеру проехали, гремя копытами, по подъемному мосту к конюшням Родниковой Сени. Друн и Глинет выбежали им навстречу, за ними вышли Вейр, Флора и прочие домочадцы, а Шимрод [4] ждал в тени сводчатого прохода, ведущего на террасу.

Прибывшие поднялись в свои комнаты, чтобы освежиться, после чего вышли на террасу, где Вейр подал им лучший ужин, какой могли обеспечить кладовые замка, и компания еще долго сидела за столом после того, как померкли последние отсветы заката и наступила ночь.

Тристано поведал присутствующим о зеленой жемчужине и ее зловредном влиянии:

– До сих пор не понимаю, чем объясняются чары этой штуковины! На вид она отличается от обычной крупной жемчужины только оттенком блеска, зеленым, как морская вода. Шимрод, тебе что-нибудь известно по этому поводу?

– Вынужден признаться, что в обширной сфере волшебства остается гораздо больше необъяснимого, чем хотелось бы. Для меня зеленая жемчужина – полная загадка.

– Наверное, это мозговая опухоль демона, – размышляла Глинет. – Или, может быть, яйцо гоблина.

– Глаз василиска! – предположил Друн.

– Из всей этой истории можно извлечь урок, исключительно полезный подрастающим молодым людям, таким как Друн, – задумчиво произнесла Глинет. – Никогда не воруй и не отнимай у других ценности, особенно если они зеленого цвета!

– Превосходная рекомендация! – поддержал Тристано. – В таких случаях честность – лучшая стратегия.

– Я полон стыда и раскаяния, – опустил голову Друн. – Обещаю немедленно покончить с воровством и грабежами.

– Ну разве что тебе представится возможность украсть какую-нибудь красивую безделушку для меня, – снизошла Глинет. Сегодня – возможно, уступив настояниям леди Флоры, – она надела белое платье, а волосы украсила серебряным венком с белыми эмалевыми ромашками; все это вместе производило неотразимый эффект, явно не прошедший мимо внимания Тристано.

– В любом случае мое поведение можно назвать только образцовым, – скромно заметил Тристано. – Я позаимствовал жемчужину исключительно в интересах окружающих, дабы оградить их от ее разрушительного воздействия, и добровольно уступил ее неимущему, лишенному преимуществ благородного происхождения.

– Насколько я понимаю, ты имеешь в виду пса, – отозвался Друн, – так как происхождение разбойника-брадобрея нам неизвестно.

– Ты обошелся с собакой поистине бессердечно! – сурово сказала Глинет. – Нужно было привезти жемчужину сюда и предложить ее Шимроду.

– Тем же способом? – возмутился Шимрод. – Я предпочитаю сардельки без жемчуга.

– Только представьте себе! – воскликнул Эйлас. – Бедняга Шимрод умчался бы галопом на четвереньках, с пеной у рта, кусая за задницу каждого встречного!

– Шимрод мог бы надлежащим образом распорядиться магической драгоценностью, каков бы ни был характер ее влияния, – с достоинством возразила Глинет. – Несчастная собака не понимала, что с ней сделали.

– Теперь я осознаю свою ошибку, – горестно признал Тристано. – Когда рыжий пес с рычанием и лаем хватал зубами за ноги мою лошадь, должен признаться, я не испытывал к нему никакого сочувствия. Поэтому, выйдя из таверны, я руководствовался сиюминутными побуждениями, хотя почти сразу же проникся сожалением по поводу своего поступка, а впоследствии, когда наблюдал за кончиной несчастного животного, даже проникся испугом, близким к отчаянию.

– Как это понимать? – недоуменно взглянула на него Глинет. – Ты раскаялся в своей жестокости?

– Не совсем так. Не следует забывать, что я частично возместил собаке риск, накормив ее сарделькой.

– А тогда чем объяснялся твой испуг?

Тристано поморщился и брезгливо поиграл пальцами в воздухе:

– Раз уж ты настаиваешь, я объясню – в настолько деликатных выражениях, насколько это возможно. Все это происходило после того, как посреди ночи жемчужина была мне возвращена сверхъестественным образом – по сути дела, покойником, завалившимся ко мне в спальню. Глядя на мертвого пса, сначала я хотел уехать оттуда побыстрее и оставить жемчужину на дороге. Но такое решение проблемы казалось мне все более сомнительным по мере того, как я представлял себе, что могло произойти следующей ночью, после того как я засну. Дохлый пес, проткнутый стрелой, с рассеченным черепом, подобравший жемчужину из лужи…

Глинет зажала уши руками:

– Хватит, хватит! Не хочу больше ничего слышать!

– Действительно, в более подробных разъяснениях, пожалуй, нет необходимости, – заметил Эйлас.

– Верно, – кивнул Тристано. – Я руководствовался исключительно желанием возбудить в Глинет сострадание к чрезвычайно неудобному положению, в котором я оказался.

– Тебе это удалось, – призналась Глинет.

Наступило молчание. Глинет взглянула на сидевшего напротив Эйласа:

– Сегодня ты неразговорчив. Что тебя беспокоит? Какие-нибудь государственные дела?

Эйлас смотрел на темную озерную гладь:

– Здесь кажется, что Миральдра на другом конце света. Хотел бы я никогда туда не возвращаться!

– Возможно, ты берешь на себя слишком много обязанностей.

– Мои советники и министры значительно старше меня и следят за каждым моим шагом. Они только и ждут, чтобы я сделал какую-нибудь глупость. Мне приходится постоянно соблюдать осторожность. В Южной Ульфляндии все еще царит хаос – мне предстоит наводить там порядок; кроме того, возможно, придется приструнить ска, если они не откажутся от своих планов. И все это время, пока мы здесь сидим, Казмир плетет новые интриги.

– Тогда почему бы не отвечать Казмиру тем же, пока он не устанет играть в эти игры?

– Легко сказать! Хитроумные заговоры, предательство и саботаж – родная стихия Казмира, в этом отношении мне с ним не совладать. Его шпионы за каждым углом, он узнаёт о моих планах прежде, чем они приходят мне в голову!

Друн с негодованием сжал кулак:

– Разве нельзя переловить всех этих шпионов и утопить их в Лире?

– Все не так просто. Конечно, мне удается выявить многих агентов Казмира, но я предпочитаю удовлетворять их любопытство, скармливая им ложные сведения. Если бы я их утопил, Казмир просто-напросто нанял бы новых шпионов. Так что я играю с Казмиром в поддавки и стараюсь не спугнуть его свору ищеек.

– Скармливание ложных сведений шпионам – тоже своего рода хитроумный план, – заметила Глинет. – Дает ли он желаемые результаты?

– Об этом можно будет судить после того, как мы выясним, кто из моих ближайших советников работает на Казмира.

– Но у нас тоже есть шпионы, следящие за Казмиром?

– Их не так много, и у них меньше возможностей. Тем не менее наша разведка достаточно эффективна.

– В жизни шпиона, наверное, много опасностей и приключений, – оживилась Глинет. – Интересно, из меня получился бы хороший шпион?

– Несомненно! – подтвердил Эйлас. – Из красивых девушек получаются отличные шпионы. Тем не менее им приходится полностью посвящать себя достижению поставленных целей. Да, их жизнь полна опасностей и приключений, но им приходится, так сказать, совмещать приятное с полезным, потому что самые ценные сведения, как правило, добываются в постели.

Глинет презрительно хмыкнула:

– Так вот каким шпионам ты скармливаешь ложные сведения по ночам, стараясь ни в коем случае их не спугнуть, вместо того чтобы вздернуть на ближайшей виселице!

– Ха! Если бы! Увы, Казмир не оказывает мне такую любезность. Он предпочитает подкупать стариков, страдающих подагрой. Кстати, никто не должен знать, что я подозреваю кого-то из ближайших советников – зарубите это на носу!

– Наверное, странно смотреть на человека, разговаривать с ним и спрашивать себя – доносит ли он на меня смертельному врагу? – задумчиво сказал Друн.

– Очень странно.

– Кого ты подозреваешь? – спросил Тристано.

– У меня шесть августейших и безупречных министров – Малуф, Лангларк, Сион-Танзифер, Пирменс, Фойри и Уитервуд. У каждого огромные поместья, каждый – наследник древнего рода! Казалось бы, интересы каждого из них должны совпадать с интересами тройского государства. Тем не менее один из них – предатель. Непостижимо! Мне неприятно об этом говорить, потому что, выбирая министров, я допустил какой-то непростительный промах.

– И как ты узнаешь, кто из них – предатель?

– Здесь-то и зарыта собака. Пока что у меня нет ни одной улики.

Некоторое время, пока звезды всходили на безоблачном небе, присутствующие обсуждали различные способы выявления тайного агента Казмира. В конце концов, когда свечи уже догорали, они поднялись из-за стола и, позевывая, разошлись по спальням.

3

Король и его кузен готовились к отъезду в Домрейс. Наблюдая за их приготовлениями, Глинет и Друн все больше нервничали – без Эйласа и Тристано их существование в Родниковой Сени снова обещало стать скучноватым и одиноким. Кроме того, их заинтриговали поиски высокопоставленного тайного агента. В последнюю минуту они решили присоединиться к возвращавшимся в столицу и тоже стали спешно готовиться к отъезду.

Отряд, ехавший по равнине Сеальда, теперь состоял из пяти человек. Поднявшись на перевал Лешего, они, как всегда, остановились и обернулись, чтобы бросить последний взгляд на далекую крепость у пруда Джанглин, после чего спустились по долине Каскадной реки в Ведьмину гавань и переночевали в гостинице «Коралловый букет». Проснувшись до рассвета, они выехали по дороге, ведущей к Туманному мысу, позвякивая упряжью в холодной утренней тишине – первые красноватые лучи солнца озаряли им спины. Вскоре после полудня они прибыли наконец в Домрейс.

Эйлас нисколько не заблуждался по поводу намерений Друна и Глинет. Он отвел их в сторону и предупредил о необходимости соблюдать строжайшую тайну:

– Здесь мы не играем в игры и не соревнуемся в острословии и сообразительности. Здесь мы рискуем жизнью – помните, что для Казмира человеческая жизнь не стоит ломаного гроша!

– Почему он так жесток? – спросил Друн.

– Не знаю. Но он умен и жесток, причем один из его агентов следит за всем происходящим в Миральдре, чувствуя себя в полной безопасности, словно наблюдает за цыплятами, снующими по птичьему двору.

Глинет недоумевала:

– Понятно, что он – предатель, но что заставляет его быть предателем? Что он получает взамен?

Эйлас пожал плечами:

– Возможно, он шпионит просто из прихоти, потому что ему доставляет удовольствие рисковать – или потому, что он хочет доказать себе, что он умнее всех. Так или иначе, он постоянно настороже, подозревает всех и каждого, оценивает каждый взгляд, прислушивается к каждому шороху – ведите себя чрезвычайно предусмотрительно!

– Ты можешь нам доверять, – обиделся Друн. – Мы не идиоты и не собираемся многозначительно поглядывать на подозрительных субъектов, пихая друг друга локтями и перешептываясь.

– Я прекрасно это понимаю! – заверил его Эйлас. – Более того, рассчитываю на то, что ваши наблюдения окажутся полезными.

Про себя Эйлас подумал: «Кто знает? Дети иногда подмечают фальшь и несоответствия, ускользающие от внимания людей гораздо более опытных».

Учитывая эти соображения, Эйлас устроил званый обед, пригласив министров и нескольких придворных. В назначенный день погода оставляла желать лучшего: несмотря на безоблачное небо, море расшумелось и холодный ветер налетал частыми настойчивыми порывами. Придерживая готовые сорваться на ветру шляпы и плащи, вельможи один за другим заезжали по эстакаде на внутренний двор Миральдры. Там их встречал стареющий сенешаль, сэр Эсте, провожавший каждого по отдельности в небольшой трапезный зал. Здесь их ожидал Эйлас в компании Друна и Глинет.

Так как это не был официальный прием, министры выбирали свободные места по желанию. Три министра сели с одной стороны стола, три других – с другой. Присутствовали также сэр Тристано и два знатных иностранных гостя. Один из последних, высокий и худощавый, с насмешливой продолговатой физиономией, представился как сэр Катрауль из Каталонии. На нем был роскошный костюм невиданного в Тройсинете покроя; он пудрил лицо, как это было принято при аквитанском дворе. Друн и Глинет с трудом сдерживались от смеха – в расфуфыренном иностранце они сразу узнали Шимрода.

Напротив Шимрода сидел Ейн, также изменивший внешность – никто не узнал бы виноторговца Вальдеса в темнокожем седобородом восточном купце с чалмой на голове. Он представился как синдик Хассифа из Тингитаны и почти ничего не говорил.

Когда все приглашенные сели, Эйлас поднялся на ноги:

– Сегодня я приветствую моего кузена, двух вельможных гостей из дальних стран и шестерых моих советников и помощников – друзей и наставников, кому я доверяю важнейшие государственные дела. Хотел бы представить их своему сыну, принцу Друну, и моей подопечной, принцессе Глинет. Прежде всего – Малуф, лорд Мауль, из Дассинета!

Малуф, невысокий человек крепкого телосложения, с коротко подстриженными черными кудрями, окладистой бородой и круглым бледным лицом, поднялся на ноги, галантно поклонился Глинет и снова уселся.

– Лорд Пирменс из замка Лютесс! – провозгласил Эйлас.

Пирменс встал и отвесил поклон: он был несколько старше Малуфа, но отличался стройностью выправки и приятной внешностью; его безукоризненно причесанная серебристая шевелюра, вздернутые надменными дугами брови, серебристая бородка и слегка брезгливые манеры свидетельствовали об утонченной разборчивости.

– Лорд Сион-Танзифер из усадьбы Фейминг в Портовой бухте!

Сион-Танзифер, старейший из министров – и, пожалуй, самый прямолинейный и откровенный из них, – уже стоял по стойке смирно, когда король начал произносить его имя. Специалист в области военной стратегии, он руководствовался самыми консервативными и ортодоксальными принципами; Эйлас часто находил его выводы скорее любопытными, нежели полезными. Сион-Танзифер, однако, был исключительно полезен в другом отношении: выражая свои мнения, обычно в виде догматически сформулированных азбучных истин, старый вояка раздражал и даже выводил из себя других министров, тем самым отвлекая их внимание от критического обсуждения решений Эйласа. Как человек, преданный рыцарским идеалам, Сион-Танзифер сперва поклонился принцессе Глинет, а затем принцу Друну – старшинство ранга уступало соображениям галантности.

– Лорд Уитервуд из поместья Уитервуд!

Бледный и тощий субъект среднего возраста со впалыми щеками и горящими черными глазами, лорд Уитервуд плотно поджимал губы, словно сдерживая готовую вырваться внутреннюю энергию. Он страстно защищал свои убеждения и терпеть не мог слепое подражание традициям, чем заслужил неприязнь Сион-Танзифера и Малуфа. Старого стратега Уитервуд считал узколобым солдафоном, а министра-казначея – мелочным крохобором, поднимавшим переполох по каждому пустячному поводу. Лорд Уитервуд приподнялся, ответил двумя рассеянными кивками и снова опустился на стул.

– Лорд Лангларк из Чернохребетного замка!

Словно желая упрекнуть Уитервуда за бесцеремонное поведение, Лангларк величественно выпрямился во весь рост и несколько раз глубоко поклонился направо и налево. Дородный человек непримечательной внешности, Лангларк тем не менее вносил чувство юмора, умеренность и практический здравый смысл в обсуждения на совещаниях совета министров. Эйлас находил, что именно на Лангларка он мог полагаться в первую очередь, когда ему нужна была поддержка в решении нетривиальных вопросов.

– Лорд Фойри из Суанетты!

Фойри отвесил пару достаточно вежливых, но не слишком почтительных поклонов. Несколько тщедушный, узкоплечий и чуть сгорбленный, Фойри уже почти полностью облысел, хотя был на несколько лет моложе Малуфа. Быстрые движения головы, пристальный взгляд карих глаз, тонкий нос с горбинкой и цинично кривящийся рот делали его похожим на бдительную хищную птицу. В зависимости от настроения, Фойри часто менял точку зрения, предпочитая рассматривать вопрос со всех сторон, и любил выдвигать возражения только для того, чтобы проверить обоснованность предлагаемых концепций.

– Все вы, разумеется, знакомы с сэром Тристано, – продолжал Эйлас. – Рядом с ним сидят наши гости – сэр Катрауль из Каталонии и синдик Хассифа из Тингитаны.

Стали подавать первые блюда; поначалу беседа носила сдержанный и осторожный характер. Сион-Танзифер хранил гробовое молчание. Лорд Пирменс пытался завязать разговор сначала с сэром Катраулем, а затем с синдиком Хассифой, но те лишь недоуменно пожимали плечами и разводили руками – иностранцы явно не понимали, о чем он говорит.

Тем временем Глинет и Друн внимательно подмечали подробности поведения шести министров. Они знали, что каждый из них был в какой-то степени специалистом в той или иной области. Малуф заведовал казначейством и предоставлял рекомендации, относившиеся к налогам, пошлинам, сборам и прочим государственным доходам. Уитервуд занимался кодификацией судебных систем и согласованием их региональных различий с тем, чтобы каждый подданный королевства, высокого или низкого происхождения, мог ожидать последовательного применения законов. Сион-Танзифер, занимавший министерский пост еще при старом короле Гранисе, предлагал королю организационные и стратегические планы военных кампаний. Фойри превосходно разбирался в конструкции кораблей и координации морского флота. Пирменс, много путешествовавший в молодости – он успел побывать и в Ирландии, и в Византии, – по сути дела выполнял функции министра иностранных дел, тогда как Лангларку король Эйлас поручил основать в Домрейсе университет, где преподавали бы грамматику, математику, географию и несколько других дисциплин.

Эйлас, также наблюдавший за министрами, ощущал странное холодное возбуждение с примесью ужаса – будучи заинтересован в раскрытии тайны, он в то же время боялся узнать правду. Один из шести человек, спокойно беседовавших у него за столом, угощавшихся его блюдами и пробовавших его вино, был предателем, стремившимся уничтожить самого короля и все его королевство.

Кто из шести?

И зачем ему это было нужно?

Эйлас покосился на Друна и почувствовал прилив гордости – у него был умный и красивый сын. Глинет тоже вызывала сильные положительные эмоции, но совсем иного рода. Девушка заметила внимание короля, встретилась с ним глазами и улыбнулась, чуть покачав головой – она была в замешательстве, разгадка тайны от нее ускользала.

Обед продолжался. За первым блюдом – запеканкой из оливок, креветок и лука в устричных раковинах, приправленной сыром и петрушкой, последовала уха из тунца, морских моллюсков и береговых улиток, обжаренных в белом вине с зеленым луком и укропом. Затем, в надлежащем порядке, подали жаренных на открытом огне перепелов, фаршированных сморчками, на ломтях свежего белого хлеба, с гарниром из заморского зеленого горошка, артишоки, отваренные в вине со сливочным маслом, в сопровождении салата из свежей зелени, жареную требуху и колбаски с квашеной капустой, печеную выдержанную оленину под вишневым соусом с перловкой, сначала тушенной в бульоне на медленном огне, а затем поджаренной с чесноком и шалфеем, и, наконец, медовые коврижки, орехи и апельсины. При этом кубки гостей постоянно наполняли благородным красным волюспийским и золотистым вином «Сан-Сью» из Родниковой Сени, а также душистым зеленым мускатным вином из Дассинета.

Несмотря на длительное знакомство и сотрудничество, министры не вели себя непринужденно; по мере того как продолжалось пиршество и увеличивалось количество выпитого вина, каждый из них выражал свои взгляды с возраставшей горячностью, постепенно превращаясь в карикатуру на себя, и разногласия принимали все более личный характер.

Самым резким и непримиримым из шести был Сион-Танзифер, ветеран дюжины славных походов; его седые волосы казались растрепанными – они закрывали проплешины там, где на черепе зарубцевались раны. Сион-Танзифер делал краткие жесткие заявления, словно зачитывая их из справочника, содержавшего неоспоримые истины; на возражения он отвечал лишь презрительными взглядами.

Излагая свою точку зрения, сидевший напротив Малуф стремился учитывать все возможные оговорки, в связи с чем, по сравнению с военным стратегом, казался человеком нерешительным, выражавшимся пространно и расплывчато.

Лорд Пирменс разительно отличался от них обоих – обходительный и статный дипломат, непоколебимо уверенный в своем интеллектуальном превосходстве, он предпочитал обтекаемые формулировки, но умел вовремя вставить острое словцо. Пирменс говорил на нескольких языках и познакомился с обычаями многих стран; ходили слухи, что в замке Лютесс хранилась коллекция произведений искусства и редкостей, недоступных ни за какие деньги.

Лангларк, легко краснеющий от вина непритязательный толстяк, применял на удивление успешную тактику сокрушенного замешательства и напускного самоуничижения, благодаря которой аргументы других министров казались глупыми, смешными и преувеличенными. Он нередко указывал на простые противоречия или закономерности, упущенные собеседниками, и Пирменс прилагал всевозможные усилия с тем, чтобы не попасть в очередную ловушку Лангларка – пожалуй, единственного министра, превосходившего его наблюдательностью и находчивостью.

Лаконичный и щепетильный Уитервуд с беспощадной яростью атаковал нелогичные, с его точки зрения, взгляды, несмотря на личности – даже короля Эйласа нередко уязвляли замечания Уитервуда, а Малуф терпеть его не мог. Фойри говорил мало и выслушивал других с едва заметной язвительной усмешкой – но если его удавалось раззадорить, он набрасывался на противников с резкостью, не уступавшей нетерпимости Уитервуда.

Когда подали оленину, разговор зашел о вторжении в Южную Ульфляндию [5], не вызывавшем оптимизм у большинства министров.

Малуф говорил размеренно и бесстрастно:

– Неприглядная страна, состоящая из скал и вересковых пустошей, усеянных развалинами хижин и перемежающихся болотами. Местные жители как-то умудряются добывать скудное пропитание – но только если вспахивают землю с тем же усердием, с каким убивают друг друга. Ульфы – варварский народ!

– Постойте, постойте! – возмутилась Глинет. – Я родилась в Трокшо, в Северной Ульфляндии, и мои родители вовсе не были варварами. Они были добрые, хорошие, храбрые люди, и ска их убили!

Малуф смущенно зажмурился:

– Прошу прощения! Я, конечно, преувеличиваю! Мне следовало бы сказать, что бароны Южной Ульфляндии чрезмерно воинственны и что благополучие в их стране возможно только после прекращения междоусобицы и набегов.

Сион-Танзифер пренебрежительно прокашлялся:

– Это произойдет не раньше, чем с неба станут падать золотые монеты. Ульфы не могут жить без вендетты, как собака без блох.

– Десять лет тому назад мне представилась возможность побывать в Иссе, – заметил Пирменс. – Оттуда я ехал сухопутным путем в Оэльдес. Местные жители встречались редко – главным образом пастухи, мелкие фермеры и рыбаки. Открытое побережье пустынно и продувается ветрами. По меньшей мере такое запустение – своего рода преимущество. Король Эйлас мог бы наделить ульфскими землями всех наших младших сыновей.

– Безлюдность их побережья легко объясняется, – вмешался Фойри. – Если бы горные бароны освободили всех, кого они бросили в темницы или растянули на дыбе, мы обсуждали бы сейчас проблему перенаселения Южной Ульфляндии.

Воспринимавший все буквально Малуф с негодованием поднял брови:

– Зачем нам понадобилась эта несчастная страна? Вторжение стоит большого труда, крови и золота! А ульфы ничего не могут дать взамен.

– Я их король, – мягко и рассудительно сказал Эйлас. – Они – мои подданные. Я обязан обеспечивать их безопасность и охранять правопорядок.

– Ничего подобного! – отрезал Уитервуд. – Ваш аргумент несостоятелен. Представьте себе, что вас вдруг, ни с того ни с сего, признали бы королем Китая. Что же, нам пришлось бы отправлять флотилию за тридевять земель и высаживать там тройские армии только для того, чтобы обеспечивать безопасность китайцев и наводить порядок в Поднебесной Империи?

Эйлас рассмеялся:

– Китай далеко. Южная Ульфляндия рядом.

– Тем не менее, – упрямо настаивал Малуф, – я считаю, что наши доходы должны находить полезное применение на нашей земле!

Сион-Танзифер угрюмо заявил:

– Должен признаться, меня эта экспедиция не радует. Бароны-бандиты стерегут свои труднодоступные долины, как волки и стервятники – недоеденную тушу оленя! Даже если мы всех их перебьем, на том же месте, как грибы, повылезают сотни других, и все останется как раньше.

Нахмурившись, Лангларк созерцал середину стола с обычным для него выражением замешательства:

– Вы предлагаете бросить на произвол судьбы обширную страну? В чем преимущество такого отступления? Пирменс явно преувеличивает бесплодие Южной Ульфляндии – там достаточно плодородных земель и полезных ископаемых, когда-то она считалась богатым королевством. В горах – оловянные, медные, золотые и серебряные рудники, а в торфяных болотах много месторождений железной руды. В старые добрые времена на горных лугах паслись и рогатый скот, и овцы, а в полях высевали овес, пшеницу и ячмень.

Сион-Танзифер желчно усмехнулся:

– Пусть ульфы наслаждаются несметными богатствами своей обширной страны, сколько им влезет, – я бы только их поздравил и был бы им премного благодарен, если бы они проливали свою собственную кровь, защищаясь от ска. Но почему им дозволяется загребать жар нашими руками? Каким образом это выгодно для нас? Они-то привыкли бегать без штанов по своим болотам, а мы в них завязнем, помяните мое слово!

– Ха, гм! – Пирменс аккуратно приложил салфетку к серебристой бородке и опустил ее. – Сплошной сарказм и пессимизм! – Он повернулся к Эйласу: – Что может ответить его величество этим проповедникам упадочнических настроений?

Эйлас откинулся на спинку кресла:

– Мы уже неоднократно обсуждали эту тему – хотя создается впечатление, что все присутствующие предпочитают об этом не помнить. Повторяю: мы захватили Южную Ульфляндию не в поисках славы или плодородных земель, а только потому, что это необходимо для нашего выживания.

Сион-Танзифер продолжал скептически покачивать головой:

– Либо я глуп как пробка, либо в вашей концепции чего-то недостает.

– В таком случае его величеству остается только сделать выбор, – деликатно заметил Пирменс.

Эйлас рассмеялся:

– Эти возможности не обязательно исключают одна другую! – Он обвел глазами всех сидящих за столом: – Кто еще считает, что нам следует убраться из Южной Ульфляндии? Малуф?

– Это предприятие наносит существенный ущерб фондам казначейства. Другие соображения не входят в мою компетенцию.

– Пирменс?

Лорд Пирменс задумчиво поджал губы:

– Мы уже захватили Южную Ульфляндию. Теперь трудно – может быть, даже невозможно – отступить, не потеряв лицо.

– Лангларк?

– Ваши аргументы убедительны.

– Уитервуд?

– Мы начали игру, исход которой предсказать еще невозможно. Надеюсь, нам будет сопутствовать удача.

– Фойри?

– Море принадлежит нам. Пока в этом отношении у нас нет соперников, Тройсинету нечего бояться.

– Сэр Тристано, а ты как думаешь?

Тристано ответил не сразу:

– Позвольте мне спросить: каковы были бы последствия, если бы мы действительно отказались от Тинцин-Фюраля и Кауль-Бокаха и вывели войска из Южной Ульфляндии?

– Как только Южная Ульфляндия станет беззащитной, – сказал Эйлас, – король Казмир ущипнет себя, чтобы проверить, не приснилась ли ему такая удача, радостно станцует вальс и прикажет своим отрядам спешить на север, не останавливаясь ни днем ни ночью. Затем, когда его армии займут удобные позиции, не встречая никакого сопротивления, он нападет на Даот с двух сторон, и через месяц королю Одри придется бежать в Аквитанию или умереть. После этого Казмир перевезет Круглый стол Карбра-ан-Медан и священный трон Эвандиг в Хайдион и объявит себя королем Старейших островов. В устье Мурмейля он может построить – и построит – флотилию, достаточную для высадки десанта в Дассинете, и мы проиграем войну. Захватив Южную Ульфляндию, мы сорвали планы Казмира и заставили его измышлять что-нибудь посложнее.

– Вы меня убедили, – кивнул сэр Тристано. – Лорд Сион-Танзифер, разве все это не так?

– При всем моем уважении к его величеству, он упускает из виду важное обстоятельство. Казмир может сегодня же пройти со своими армиями на север по Тромпаде, не пересекая границу Южной Ульфляндии.

– Нет, не может! – возразил Эйлас. – В таком случае мы сразу напали бы на него с гор, и ему было бы чрезвычайно трудно защищаться в теснине, ограничивающей свободу маневров. Пока мы контролируем Южную Ульфляндию, а следовательно, и Тих-так-Тих, Казмир не посмеет карабкаться в Даот по Тромпаде. Мы способны преградить ему путь даже силами местного ульфского ополчения.

Малуф почти не скрывал раздражение:

– Почему мы постоянно говорим об одних угрозах и битвах? Разве мы не заключили мирный договор с Лионессом? Зачем обязательно допускать наихудшее возможное развитие событий? Если мы докажем Казмиру, что действительно хотим мира, он ответит тем же, и больше не нужно будет пугать друг друга громкими словами, бить мечами в щиты и упражняться в дорогостоящем тщеславии – от этого только проигрывают все заинтересованные стороны.

– Вспомните, что происходило несколько лет назад, – терпеливо возразил Эйлас. – Гранис был королем Тройсинета. Айвар Эксцельсус, тогда еще правивший Дассинетом, решил нас проучить и позвал на помощь Казмира. Казмир был готов воспользоваться любым предлогом, чтобы переправить свои войска через Лир. Если бы корабли Граниса не потопили его армаду, никто из нас не обедал бы сегодня в Миральдре. С какой стати я поверю, что Казмир с тех пор стал смирным, как ягненок?

Малуф не сдавался:

– Тем не менее Южная Ульфляндия не Дассинет.

– Значит, вы считаете, что, если мы будем вежливы с Казмиром, он не будет причинять нам никакого беспокойства? – сухо осведомился Уитервуд.

– Нам нечего терять, – с достоинством отозвался Малуф. – Любой мир выгоднее войны.

– Неужели? На любых условиях? – встрепенулся Лангларк.

– Никто из нас не хочет войны, – сказал Эйлас. – Даже Казмир – он предпочел бы восторжествовать без потерь, пользуясь нашей слабостью и нашими ошибками. Но, пока я сижу на троне, этому не бывать. Между тем я делаю все возможное, чтобы сохранить мир. Возможно, вас заинтересует тот факт, что я пригласил короля Казмира и королеву Соллас нанести августейший визит в Домрейс.

– Это замечательная новость! – воскликнул Малуф. – Когда они приедут?

– Примерно через месяц.

Фойри язвительно рассмеялся:

– Дипломатия! Лицемерный спектакль!

Эйлас улыбнулся:

– Король обязан подавать пример радушия – даже если его воротит при виде гостя… Так или иначе, я уже сказал больше, чем хотел.

Обед закончился. Эйлас и Ейн, в сопровождении Друна и Глинет, прошли в одну из небольших гостиных и сели у камина.

– Так что же? – спросил у Ейна Эйлас. – Какой вывод ты можешь сделать?

Ейн долго молчал, глядя в огонь:

– Трудно сказать. Лангларк и Уитервуд вряд ли работают на Казмира – хотя бы потому, что не знали о поездке торговца стеклом. Сион-Танзифер, несомненно, храбрый и откровенный человек – даром что упрямый и односторонний. Назвать его предателем язык не поворачивается. Малуф? Фойри? Пирменс? Интуиция подсказывает мне, что шпион – Малуф. Он готов на любые уступки ради мира. История знает множество таких примеров – возможно, Малуф даже считает себя гением тайной дипломатии, умиротворяющим Казмира и тем самым приближающим торжество какого-то недостижимого идеала, противоречащего человеческой природе.

Из числа подозреваемых не следует исключать Пирменса. Он изворотлив и податлив – золото или просто желание развлечься за чужой счет могли побудить его к двурушничеству. Его внешность обманчива, он опасен. Утонченные натуры вроде Пирменса нередко готовы прощать, во имя терпимости, самые странные извращения – в том числе самим себе.

Фойри? Тройский флот – его любимое детище. Если он – предатель, я не могу представить себе его мотивы.

4

На следующий день лорд Малуф явился к королю Эйласу, чтобы представить отчет о состоянии казначейства. Малуф был невесел – он принес плохие вести:

– Вторжение в Южную Ульфляндию и строительство новых кораблей в устье Бешеной реки истощили финансовые резервы; не хватает денег на повседневные расходы.

– Гм-м! – отозвался Эйлас. – Неужели мы уже все потратили?

– Я давно предупреждал о такой возможности, – с мрачным удовлетворением сказал Малуф. – Цыплят по осени считают.

– Возможно, возможно… А дассинетские налоги? Мы их еще не получили?

– Еще нет, ваше величество – и Скола тоже еще не заплатила. Эти сборы ожидаются только через неделю.

– Что ж, на неделю придется затянуть пояса. Рано или поздно, надеюсь, и Южная Ульфляндия начнет окупаться. Я послал туда горных инженеров обследовать рудники. Говорят, там еще много ценных залежей; рудники опустели не потому, что истощились – их забросили из-за бесконечных разбойничьих набегов. Кроме того, в реках могут быть отложения россыпного золота. Их никогда не разрабатывали, и в конечном счете они могут приносить неплохой доход – достаточный для покрытия наших затрат. Что вы на это скажете?

– Пока что это чисто гипотетические доходы, ваше величество, и даже для того, чтобы доказать существование таких залежей, потребуются существенные капиталовложения.

Эйлас усмехнулся:

– Малуф, ваш здравый смысл отрезвляет, как ушат холодной воды! Если ничего другого не останется, мы прибегнем к общеизвестному средству, никогда не подводившему расточительные правительства, – а именно повысим налоги. Выжмем из них все до последней капли! Только короли могут швыряться деньгами! Зачем простолюдину деньги?

– Ваше величество изволит шутить, – печально произнес Малуф.

– Шутки шутками, но я намерен обложить Исс портовыми сборами – до сих пор синдики уклонялись от каких бы то ни было налогов. Кроме того, мы начнем взимать пошлины, которые население долины Эвандера раньше платило Карфилиоту. Как видите, есть дополнительные источники дохода! Рано или поздно мы сможем вытрясти из горных баронов какую-то часть золота, награбленного за долгие годы разбоя и междоусобиц.

Малуф нахмурился, собираясь выдвинуть серьезные возражения против такой программы, но по размышлении решил, что король снова руководствуется в основном чувством юмора:

– Мягко говоря, смелое решение вопроса!

Эйлас рассмеялся:

– Но очень простое в практическом отношении. Бароны неизбежно станут нарушать мои законы, а за такие нарушения они должны будут платить крупные штрафы – в противном случае я конфискую их зáмки и выгоню их на вересковые луга в чем мать родила. Хотел бы я, чтобы то же самое можно было сделать с мерзавцем Казмиром, опять строящим военный корабль вопреки нашему договору! Боюсь, однако, что он не заплатит штраф.

Малуф удивленно поднял брови:

– Вы не вправе облагать штрафами короля Казмира!

– К величайшему сожалению. Поэтому придется принять более решительные меры.

И снова Малуф недоуменно нахмурился:

– Какие именно?

– Ровно через две недели вооруженный отряд высадится у верфи в Сардилье и сожжет дотла новый корабль Казмира. Пора дать ему понять, что договорные обязательства – не пустая болтовня.

– Рискованное дело! – покачал головой Малуф.

– Позволить Казмиру строить военный флот гораздо рискованнее.

Малуф не нашел, что на это ответить, и попросил разрешения удалиться. В тот же день, несколько позже, Эйлас говорил с лордом Пирменсом и сообщил ему те же сведения.

Вечером того же дня Эйлас намекнул о предстоящей операции лорду Уитервуду и лорду Сион-Танзиферу, вместе присутствовавшим на совещании, но на этот раз сказал, что вылазка состоится черед десять дней.

Тем временем сэр Тристано заверил Фойри и Лангларка – несмотря на то что эти двое не были в числе основных подозреваемых – в том, что ночной поджог состоится через двадцать дней.

Рано утром следующего дня сэр Тристано взошел на борт судна, со всей возможной скоростью направившегося в Кадуз, чтобы узнать в Сардилье, какое из трех сообщений заставит Казмира принять контрмеры.

В свое время Тристано вернулся, пошатываясь от усталости: ему пришлось скакать всю ночь, а затем переплыть Лир на рыбацкой лодке в штормовую погоду. Эйлас и Ейн с интересом выслушали его отчет. На десятую ночь после утечки информации никакие необычные меры предосторожности не принимались. По прошествии двух недель сотня тяжело вооруженных бойцов устроила на берегу засаду; всю ночь они ожидали нападения, каковое не состоялось.

Для того чтобы не оставалось никаких сомнений, Тристано подождал, пока не наступила двадцатая ночь; в эту ночь ничего не произошло, и он вернулся в Домрейс.

– Стали очевидными три факта, – заключил Эйлас. – Во-первых, корабль действительно строится по заказу Казмира. Во-вторых, предатель – один из моих министров. В-третьих, это либо Малуф, либо Пирменс.

– Оба – подходящие кандидаты, – сказал Ейн. – Что дальше?

– В ближайшее время следует вести себя исключительно осторожно. Если мы спугнем шпиона, его будет гораздо труднее вывести на чистую воду.

5

Эйласу сообщили, что в Южной Ульфляндии, недалеко от Оэльдеса, обнаружили богатые залежи болотного железняка, и он поручил Малуфу оценить затраты, необходимые для строительства плавильни.

Цифры, представленные Малуфом на рассмотрение короля, казались явно завышенными. Некоторое время Эйлас просматривал отчет, не высказывая никаких замечаний, затем отложил пергамент в сторону:

– Ясно, что потребуется дальнейшее изучение этого проекта. В данный момент меня занимают другие мысли – в последнее время сны не дают мне покоя.

Физиономия Малуфа изобразила почтительное беспокойство:

– Хорошо вас понимаю, государь! Сны предрекают будущее. Предчувствиями, посещающими нас во снах, нельзя пренебрегать!

– Прошлой ночью я видел на удивление яркий сон, – продолжал Эйлас. – По-видимому, он связан с предстоящим визитом короля Казмира. Мне снилось, что его корабль заходит в гавань – Казмир стоял на палубе с непокрытой головой. Я видел его так же ясно, как вижу вас. Он отвернулся, но в моих ушах прозвучал его голос:

– Смотри внимательно! Если на мне будет шляпа с двумя перьями, синим и зеленым, – значит, я твой друг и верный союзник. Если на моей шляпе будет одно желтое перо, значит, я – подлый враг, и меня необходимо уничтожить любой ценой! – Три раза его голос повторил эти слова! Казмир собрался надеть шляпу, но во сне меня кто-то позвал – я отвернулся и не заметил перья на шляпе.

– Достопримечательный сон! – заметил Малуф.

Позже Эйлас поведал о своем удивительном сне лорду Пирменсу, но в несколько иных выражениях:

– Голос говорил со мной – таинственный и гулкий, как голос оракула: «Внимательно следи за шляпой, когда Казмир ее наденет! Если на ней будет серебряная кокарда в форме птицы, он твой друг и союзник! Если на ней будет золотая эмблема, изображающая льва, значит, он замышляет измену!» Так говорил оракул, и теперь я не знаю, что делать. Не могу же я принимать государственные решения, руководствуясь сновидениями! И все же невозможно игнорировать знамения, предвещающие опасность. Что вы думаете по этому поводу?

Пирменс пригладил серебристую бородку:

– Здравый смысл подсказывает, что следует учитывать любую ценную информацию, независимо от ее источника. Вы не помните, какую именно шляпу держал в руке король Казмир?

– Что-то вроде высокого берета из черного мятого бархата, без полей и без тульи.

– Позвольте порекомендовать следующее: если головной убор, в котором приедет Казмир, будет точно соответствовать вашему сну, примите во внимание форму и материал эмблемы.

6

С террасы северной башни Миральдры Эйлас, окруженный несколькими придворными, наблюдал за приближением лионесского галеона «Королевская звезда» – тяжелого судна с тупым закругленным носом и высокой ютовой надстройкой; белоснежные паруса, фок и грот красиво надувались ветром, на концах мачт развевались на ветру красные и желтые вымпелы.

Галеон зашел в гавань, и команда проворно взяла паруса на гитовы. Портовые шлюпки подвезли причальные тросы, и «Королевская звезда» пришвартовалась к пристани рядом с Миральдрой.

Теперь король Эйлас ожидал гостей на молу в сопровождении двадцати знатнейших вельмож с супругами. Трап подняли на палубу галеона, где можно было заметить перемещение фигур в роскошных нарядах. Команда лакеев в ярких ливреях развернула розовую плюшевую ковровую дорожку, спускавшуюся с трапа на пристань и ведущую к трем установленным на платформе креслам с высокими спинками. В креслах разместились король Эйлас, принц Друн по правую руку и принцесса Глинет слева [6].

На палубе «Королевской звезды» появилась величавая фигура – король Казмир. Перед тем как вступить на трап, он задержался, и к нему присоединилась дама благородных пропорций с уложенными кольцами светло-русыми косами под сеткой из белых жемчужин – королева Соллас. Глядя прямо перед собой, августейшая пара спустилась по трапу на пристань.

Эйлас поднялся и шагнул им навстречу. Взгляд его остановился на головном уборе Казмира – высоком черном берете без полей и без тульи. Спереди на берете была закреплена серебряная кокарда в форме птицы; сбоку берет украшали два пера, зеленое и синее.

За королевой Соллас следовали принц Кассандр и принцесса Мэдук. Кассандр, крепко сложенный юнец лет пятнадцати, украсил блестящие кудри соломенного оттенка зеленой шапочкой, лихо сдвинутой набекрень. Невозможно было сомневаться в том, что он – сын своего отца; в его походке и движениях уже чувствовалась непреклонная царственность, свойственная Казмиру. Кассандр обозревал окружающих слегка угрожающим взглядом круглых голубых глаз, словно предупреждая малейшие проявления неуважения.

В отличие от брата, рыжая и кудрявая принцесса Мэдук, напоминавшая длинноногого сорванца, явно плевать хотела на уважение к своему достоинству и на одобрение свиты. Бросив быстрый взгляд на церемониальные приготовления, она сбежала по трапу вприпрыжку, как игривый котенок. На ней было длинное платье из темно-оранжевого бархата с широким черным поясом; цвет платья мало отличался от цвета ее слегка растрепанных кудрявых локонов. Ум принцессы явно не уступал подвижностью ее ногам – на курносом маленьком лице безошибочно отражались быстрые перемены настроения. Эйласу было хорошо известно происхождение Мэдук, и он наблюдал за ней с насмешливым любопытством. По-видимому, дипломаты, распространявшие слухи о преждевременном развитии и бьющей через край своенравности принцессы, не преувеличивали.

Король Казмир, предложивший королеве Соллас руку у основания трапа, бросил на Мэдук холодный предостерегающий взгляд, после чего повернулся, чтобы приветствовать короля Эйласа.

Полдюжины лионесских вельмож сошли по трапу с супругами в порядке, строго соответствовавшем их знатности и старшинству; прибытие каждого гостя громко провозглашал старший герольд Миральдры.

Последними с корабля спустились пара фрейлин королевы и, наконец, христианский жрец, отец Умфред – дородный субъект в рясе пурпурного оттенка.

Короли обменялись традиционными приветствиями, после чего Казмира и Соллас проводили в их апартаменты, чтобы они могли отдохнуть и освежиться после тягот многочасового плавания.

Вечером того же дня Эйлас принимал гостей за неофициальным ужином – парадный многолюдный банкет был назначен на следующий день. И Эйлас, и Казмир мало ели и еще меньше выпили; оба встали из-за стола трезвые и сосредоточенные. Они удалились в частную гостиную, присели в кресла у камина и, пробуя густое золотистое вино из Олоросы, обсуждали интересовавшие их проблемы. При этом, однако, ни тот, ни другой не упомянул о корабле, который строили по заказу Казмира в Кадузе.

Когда Казмир завел разговор об укреплениях Кауль-Бокаха, перекрывавших проход по ущелью между Лионессом и Южной Ульфляндией, голос его звучал слегка насмешливо:

– Даже без укреплений двадцать решительно настроенных человек могут защищать этот проход от целой армии. Но теперь мне сообщают, что в Кауль-Бокахе одна стена возвышается над другой, что каждый подход к крепости прегражден капканами, заграждениями и подъемными мостами с навесными башнями – неприступная твердыня стала в десять раз неприступнее. То же самое происходит в Тинцин-Фюрале: вершину Так-Тора увенчала вторая крепость, не менее труднодоступная. Не совсем понимаю, чем вызваны такие лихорадочные приготовления – ведь мы подписали договоры, делающие все эти усилия излишними.

– Полученные вами сведения соответствуют действительности, – ответил Эйлас. – Строятся новые укрепления, и, несомненно, они предохраняют нас от вторжения из Лионесса. На мой взгляд, однако, причины таких предосторожностей очевидны. Вы не бессмертны; представьте себе, что Лионессом будет править жестокий и воинственный монарх, склонный рассматривать договоры только как предлог к их нарушению! Предположим также, что этот монарх, по неизвестным причинам, решит вторгнуться в Ульфляндию – что тогда? Мы будем к этому готовы – и, если он разумный человек, ему придется отказаться от подобных планов.

На губах Казмира появилась ледяная улыбка:

– Могу согласиться с теоретической допустимостью ваших рассуждений, но не кажется ли вам, что с практической точки зрения они необоснованны?

– Надеюсь, что это так, – кивнул Эйлас. – Могу ли я предложить вам еще немного вина? Его делают в моем собственном поместье.

– Благодарю вас – это на самом деле превосходное вино. Пожалуй, в Хайдионе следует пополнить запас тройских вин.

– Такой недосмотр легко устранить – я об этом позабочусь.

Казмир задумчиво приподнял бокал, заставил вино кружиться и стал любоваться золотистой рябью на его поверхности:

– Я уже начинаю забывать суровые времена, когда наши народы разделяла кровная вражда.

– В этом мире все меняется, – отозвался Эйлас.

– Именно так! Наш договор, подписанный в пылу разгоревшихся страстей, запрещает Лионессу строить военные корабли – на основе устаревших допущений. Теперь, когда между нами установились добрососедские отношения…

– Вы совершенно правы! – прервал собеседника Эйлас. – Наступившее равновесие сил выгодно нам обоим! И не только нам – оно способствует поддержанию мира на всех Старейших островах. Это равновесие, этот мир имеют для нас жизненно важное значение и составляют основу нашей внешней политики.

– Даже так? – Казмир нахмурился. – И каким же образом вы намерены осуществлять политику, основанную на таком расплывчатом принципе?

– Принцип достаточно прост. Мы не можем позволить Даоту взять верх над Лионессом, а Лионессу – преобладать над Даотом, так как в противном случае наша безопасность окажется под угрозой. Если, например, король Одри нападет на Лионесс и каким-то чудом добьется преимущества, мы будем вынуждены выступить на стороне Лионесса и восстановить равновесие.

Казмир заставил себя непринужденно рассмеяться – осушив бокал, он со стуком поставил его на стол:

– Хотел бы я, чтобы мои цели можно было так просто сформулировать! Увы! Их достижение зависит от таких не поддающихся точному выражению понятий, как справедливость, возмещение ущерба, нанесенного в прошлом, и общее направление развития истории.

Эйлас снова наполнил бокал Казмира:

– Я вам не завидую – вы оказались в лабиринте неопределенностей. Тем не менее в отношении Тройсинета у вас не должно быть никаких сомнений. Если Лионесс или Даот усилятся настолько, что создадут угрозу другой стороне, мы будем обязаны оказать всю возможную поддержку слабейшему из противников. По существу, вас защищает мощный военный флот – и вам не приходится нести никаких расходов на его содержание.

Король Казмир поднялся на ноги и с некоторой сухостью произнес:

– Я устал после плавания по проливу. Позвольте пожелать вам спокойной ночи.

– Надеюсь, у нас вы сможете хорошо отдохнуть, – Эйлас тоже встал.

Два короля вышли в более просторную приемную, где королева Соллас сидела в окружении лионесских и тройских придворных дам. Казмир остановился у входа и ограничился небрежным поклоном, обращенным ко всем присутствующим. Соллас поднялась с дивана, пожелала собеседницам спокойной ночи, и слуга, несущий два ярко пылающих факела, проводил августейшую пару в отведенные им апартаменты.

Эйлас возвращался по длинной сводчатой галерее к себе в кабинет, когда из теней ему навстречу выступила дородная фигура в пурпурной рясе:

– Король Эйлас! Не могли бы вы уделить мне минуту внимания?

Эйлас остановился, глядя на румяную физиономию брата Умфреда – или отца Умфреда, как он теперь себя называл. Эйлас не стал изображать вежливость:

– Что тебе нужно?

Умфред усмехнулся:

– Прежде всего я хотел бы возобновить наше старое знакомство.

Охваченный отвращением, Эйлас невольно отступил на шаг. Нисколько не смущаясь, Умфред продолжал:

– Насколько я понимаю, вам известно, что я принес Благую Весть в город Лионесс. Король Казмир почти наверняка согласится финансировать строительство величественного собора, чтобы Имя Господне славилось благодарными жителями его столицы. Если это произойдет, скорее всего, мне будет пожалована епископская митра.

– Какое мне дело? – спросил Эйлас. – Поразительно, что ты смеешь показываться в моем присутствии!

Расплывшись в ласковой улыбке, отец Умфред отважным жестом руки отмел любые остатки неприязни, когда-либо существовавшей между ним и молодым королем:

– Я несу в Тройсинет радостную весть Евангелия! Языческие обряды все еще преобладают в Тройсинете, Дассинете и Южной Ульфляндии. Еженощно я молюсь о том, чтобы король Эйлас и его подданные вступили на славную стезю истинной веры!

– У меня нет ни времени, ни намерения обсуждать этот вопрос, – сказал Эйлас. – Мои подданные могут верить во все, что им заблагорассудится. Так оно было – так оно и будет. – Он повернулся, чтобы уйти, но отец Умфред положил ему на плечо мягкую белую руку:

– Подождите!

– Что еще? – резко повернулся к нему Эйлас.

Отец Умфред улыбнулся еще шире и нежнее:

– Молю Господа о вашем спасении и о том, чтобы вы, так же как король Казмир, способствовали строительству собора в своей столице – и тем самым распространению Слова Божьего! Если же собор в Домрейсе превзойдет великолепием собор в Лионессе – а это зависит только от вас, – я смогу надеяться на архиепископский сан!

– Я не намерен платить за строительство христианской церкви ни в Домрейсе, ни где-либо в другом месте.

Умфред задумчиво поджал губы:

– Таковы ваши взгляды в данный момент; возможно, однако, что некоторые соображения заставят вас изменить свое мнение.

– Вряд ли.

Снова Эйлас повернулся, чтобы уйти – и снова отец Умфред задержал его:

– Очень рад увидеть вас снова, хотя – увы! – память невольно возвращает мои помыслы к достойным сожаления событиям, сопровождавшим нашу первую встречу. До сих пор король Казмир не знает, кто вы такой! И я уверен, что вы не спешите рассказать ему об этом. Значит, вы не хотите, чтобы он об этом знал. Не так ли? – Отступив на шаг, отец Умфред смотрел на Эйласа с благосклонным любопытством.

Поразмышляв несколько секунд, Эйлас сказал ровным, невыразительным тоном:

– Следуй за мной.

В нескольких шагах, у стены галереи, стоял навытяжку старый слуга в ливрее.

Эйлас остановился и сказал ему:

– Попросите Мавра – синдика Хассифу – присоединиться ко мне в малой гостиной. – Эйлас поманил Умфреда: – Пошли!

Чуть опустив уголки губ, но продолжая улыбаться, отец Умфред засеменил за королем. Эйлас провел его в малую гостиную, закрыл дверь, подошел к камину и стал молча смотреть в огонь.

Отец Умфред пытался завязать приятный разговор:

– Нет слов! Нынче вас окружают условия, несравнимые с прежними. Бедная маленькая Сульдрун! Как плохо она кончила! Поистине, сей мир – юдоль скорби, и мы посланы в него, чтобы подвергнуться испытаниям и очистить душу в преддверии вечного блаженства!

Эйлас не отвечал. Истолковывая молчание короля как признак замешательства, приободренный жрец продолжал:

– Моя лучшая надежда – в том, чтобы привести короля Тройсинета и его доблестный народ к спасительному свету истины. Ангелы Господни воспоют ему хвалу, когда в Домрейсе возвысится величественный собор! При этом, естественно, раз такова ваша воля, фактические обстоятельства вашего прошлого останутся в тайне, как если бы вы поведали их мне на исповеди.

Эйлас бросил на жреца быстрый взгляд и вернулся к созерцанию пламени в камине.

Дверь открылась. В гостиную тихо вошел Ейн в чалме и с седой бородой, все еще загримированный под мавра. Встрепенувшись, Эйлас повернулся к нему:

– А, синдик Хассифа! Вы, случайно, не христианин?

– Ни в коем случае.

– Хорошо, это упрощает дело. Перед вами субъект в рясе – что вы можете о нем сказать?

– Это жрец – жирный, белый, скользкий, как бобер, с елейно подобострастной рожей. Я его уже сегодня видел – он приехал из Лионесса.

– Именно так. Я хотел бы, чтобы вы внимательно его рассмотрели и хорошенько запомнили, чтобы никогда ни с кем не спутать, ни в каких обстоятельствах.

– Ваше величество, он может натянуть на лицо капюшон, назваться Вельзевулом и спрятаться в самых глубоких катакомбах под Ватиканом – все равно я его узнáю.

– Вы не поверите, но он утверждает, что давно со мной знаком.

Синдик Хассифа с удивлением повернулся к Умфреду:

– Чем он при этом руководствуется?

– Он желает, чтобы я построил для него в Домрейсе богатую церковь. Он угрожает рассказать королю Казмиру, кто я такой, если я откажусь выполнить его требование.

Мавр продолжал разглядывать жреца – его удивление возросло вдвойне:

– Он свихнулся? Король Казмир прекрасно знает, кто вы такой – вы король Тройсинета, Эйлас.

Умфреду начинал не нравиться тон разговора. Облизнув губы, он сказал:

– Да-да, конечно. Я всего лишь позволил себе комплимент, вполне естественный при обсуждении давно минувших дней старыми друзьями.

Повернувшись к мавру, Эйлас развел руками:

– Вот видите! Он продолжает упорствовать! Меня это начинает раздражать. Если бы он не был моим гостем, я приказал бы бросить его в темницу. Скорее всего, я так и сделаю – Казмир только рад будет от него избавиться.

– Не компрометируйте свое гостеприимство из-за этого ничтожества, – посоветовал синдик Хассифа. – Пусть он сначала вернется в Лионесс. Мне стоит только слово сказать – и там ему разрежут глотку: днем или ночью, острым ножом или тупым, как прикажете.

– Лучше всего, наверное, было бы притащить его сейчас же к Казмиру и послушать, что они друг другу скажут, – размышлял вслух Эйлас. – Если жрец начнет выдумывать подлые сплетни…

– Подождите! – в отчаянии воскликнул Умфред. – Я осознал свою ошибку! Я допустил невероятную оплошность! Я вас никогда раньше не видел, никогда в жизни!

– Боюсь, что, несмотря на заверения, он способен изобрести какую-нибудь грязную брехню, подрывающую вашу репутацию и унизительную для вашего достоинства. – Мавр вытащил блестящий кинжал. – Позвольте мне вырезать ему язык. Рану можно прижечь раскаленной кочергой.

– Нет, нет! – закричал вспотевший Умфред. – Я ничего никому не скажу! Мой рот на замке! Мне известны тысячи тайн – но я нем, как могила!

– Так как он сопровождает моих гостей, – сказал Ейну Эйлас, – здесь, под кровом дворца моих предков, я не хотел бы его наказывать. Но если до меня дойдут хоть какие-нибудь слухи о его болтовне…

– В угрозах нет необходимости! – заявил Умфред. – Я допустил непростительный промах, он никогда не повторится!

– Рад слышать, что ты не спешишь расстаться с жизнью, – сухо сказал Эйлас. – Не забывай, однако, что у того, за кого ты меня принял, есть веские причины с тобой расправиться – и жестоко расправиться!

– Кто прошлое помянет, тому глаз вон! – с готовностью ответил Умфред. – А теперь прошу меня извинить – я устал, а мне еще предстоит прочесть вечерние молитвы.

– Убирайся!

7

Сводчатый проход позволял пройти из главной галереи Миральдры в большой зал. По сторонам прохода стояли две мраморные статуи героев, привезенные с берегов Средиземноморья пять столетий тому назад. Статуи изображали обнаженных гоплитов древней Эллады – в шлемах, с короткими мечами и круглыми щитами, готовых броситься в атаку.

Позавтракав в своих апартаментах, король Казмир и королева Соллас прогуливались по галерее, время от времени задерживаясь и рассматривая изделия давно забытых мастеров и боевые трофеи, накопленные поколениями королей Тройсинета.

Около одной из мраморных статуй стоял лакей в ливрее Миральдры, с церемониальной алебардой в руке. Казмир и его супруга проходили мимо, рассеянно поглядывая на фигуры античных героев; лакей сделал малозаметный знак рукой, немедленно привлекший внимание короля Казмира. Обернувшись, Казмир узнал в лакее человека, известного ему под именем Вальдес.

Посмотрев по сторонам, Казмир убедился в том, что галерея пуста, отвел в сторону королеву Соллас и вполголоса что-то ей сказал, после чего вернулся к лакею и пробормотал:

– Вот каким образом вы узнаете новости! Я часто пытался представить себе, как это вам удается.

– Вам не удалось бы меня увидеть, если бы я не захотел с вами встретиться. Я больше не могу приезжать в Лионесс; мои частые передвижения привлекли внимание рыбаков, а среди них многие работают на тройскую разведку.

– Даже так? – Казмир не выказывал ни удивления, ни раздражения. – И что вы теперь будете делать?

– Удалюсь на покой в деревню.

Притворяясь, что его заинтересовала статуя, король Казмир сказал:

– Вам следует приехать в Лионесс еще раз – последний раз, – чтобы я надлежащим образом вознаградил вас за службу. Может быть, нам удастся изобрести новую систему, позволяющую вам выгодно заниматься своим ремеслом, не слишком рискуя.

– Не думаю, что это возможно, – сухо обронил Вальдес. – Тем не менее, если кто-нибудь произнесет мое имя в Хайдионе, прислушайтесь к этому человеку – он сообщит вам последние известия… Кто-то идет.

Казмир отвернулся и продолжил прогулку по галерее в сопровождении королевы Соллас.

Через минуту Соллас спросила:

– Почему ты помрачнел?

Казмир отозвался сдавленным смешком:

– Представь себе – у меня вызывают зависть прекрасные статуи короля Эйласа! Нам следует завести что-нибудь подобное в Хайдионе.

– Я предпочла бы завести подлинные реликвии в моей церкви, – задумчиво произнесла Соллас.

Погруженный в размышления, Казмир рассеянно ответил:

– Да-да, дорогая. Как тебе угодно.

Возникшая ситуация никак не удовлетворяла лионесского короля. Когда шпионы переставали на него работать, Казмир разрывал с ними отношения самым бесповоротным образом, чтобы те никогда не могли предложить услуги кому-нибудь другому и тем самым, возможно, использовать полученные ими сведения в ущерб бывшему работодателю… Соллас продолжала говорить, и ее слова стали постепенно доходить до сознания Казмира:

– Отец Умфред уверяет, что закупать их следует заблаговременно – прежде, чем на них возрастет спрос. Ему известны три подлинных щепки от Святого Креста; их мы могли бы приобрести сегодня же по сто крон за штуку. Говорят, что чаша Грааля – ни больше ни меньше! – находится где-то на Старейших островах, и у отца Умфреда есть возможность купить карты, позволяющие точно определить местонахождение…

– О чем ты говоришь? – потребовал разъяснений Казмир.

– О реликвиях для собора, конечно!

– Как ты можешь говорить о реликвиях для собора, если собор как таковой – не более чем галлюцинация?

Королева Соллас обиделась:

– Отец Умфред заверяет меня, что со временем Господь, несомненно, приведет тебя на путь истинный.

– Ха! Если Господу так приспичило построить собор, пусть сам за него платит!

– Мне остается молиться о чуде!

Через полчаса Казмир и Соллас снова проходили мимо мраморных статуй, но Вальдеса поблизости уже не было.

1

«Королевская звезда» отчалила от пристани и, постепенно набирая ход крутым левым галсом, покинула гавань Миральдры. Король Казмир взобрался на палубу ютовой надстройки и встал у поручня. Он поднял руку, прощаясь с вельможами, собравшимися на молу, – его поза, спокойная и благожелательная, выражала лишь удовлетворение успешным визитом.

В открытом море началась бортовая качка, вызванная длинными валами, набегавшими с запада. Казмир спустился по соединяющей палубы лестнице и уединился в королевском салоне. Опустившись в большое кресло и неподвижно глядя в сдвоенное кормовое окно, король размышлял о событиях прошедших нескольких дней.

Внешне – с точки зрения посторонних – поездка прошла так, как того требовали правила придворного этикета. Тем не менее, несмотря на публичный обмен любезностями, двух королей разделял темный и тяжелый занавес взаимной неприязни.

Степень этой неприязни вызывала у Казмира недоумение: она не могла объясняться исключительно историей стычек между двумя государствами, она носила гораздо более личный характер. Казмир никогда не забывал лица – несомненно, он когда-то встречался с королем Эйласом в менее дружелюбной обстановке. Много лет тому назад король Гранис, правивший тогда Тройсинетом, посетил Хайдион в столице Лионесса. Его сопровождала свита, в том числе принц Эйлас – тогда еще малоизвестный малолетний племянник короля, и никто не рассматривал этого подростка как возможного наследника престола. Казмир едва его заметил. Мог ли подросток произвести столь яркое впечатление, полное какой-то скрытой угрозы? Разумеется нет. Казмир мыслил прагматически и не позволял себе волноваться по пустякам.

Тайна тяготила Казмира – он чувствовал, что от его внимания ускользает какое-то важное, знаменательное обстоятельство. Лицо Эйласа то и дело представало перед внутренним взором Казмира – неизменно искаженное выражением холодной ненависти. Лицо это возникало на неясном, расплывчатом фоне. Что это? Сновидение? Колдовские чары? Или все-таки просто взаимная неприязнь правителей двух соперничающих государств?

Проблема действовала Казмиру на нервы. В конце концов он решил о ней не думать. Но беспокойство не проходило. Всюду, со всех сторон вырастали преграды, мешавшие достижению его целей… Так или иначе, говорил себе Казмир, все преграды должны разлететься вдребезги под натиском его непреодолимой воли – тем временем, однако, они испытывали его терпение и нарушали размеренный порядок существования.

Король Казмир сидел, постукивая пальцами по ручкам кресла и размышляя об обстоятельствах своей жизни. Он вспомнил о затруднении, возникшем пять лет тому назад. Затруднение было вызвано прорицанием, произнесенным Персиллианом – Волшебным Зерцалом – по собственной инициативе, без вопроса, что само по себе было событием из ряда вон выходящим. Персиллиан внезапно принялся хрипло распевать на мотив какой-то скабрезной частушки. Вокальное словоизвержение зеркала застигло Казмира врасплох и быстро закончилось – но король успел его запомнить:

– Значит ли это, что я успею сесть на Эвандиг до него? – с мучительной тревогой тут же спросил Казмир.

Персиллиан промолчал. Задрожав, словно в приступе раздражения, зеркало отразило искаженное нетерпением лицо Казмира.

Казмир давно и долго пытался разгадать смысл этого предсказания, особенно с тех пор, как Сульдрун умерла, оставив после себя не сына, а дочь – непредсказуемую и непослушную принцессу Мэдук.

«Королевская звезда» прибыла в столицу Лионесса. Сойдя с корабля, Казмир и вся королевская семья сели в белый, подпружиненный двойной подвеской экипаж, запряженный четырьмя единорогами с позолоченными рогами. Отец Умфред собрался было проворно забраться в тот же экипаж, но отказался от этой затеи, остановленный безмолвным взором короля Казмира. Вкрадчиво улыбнувшись, жрец соскочил на землю.

Экипаж покатился вверх по Сфер-Аркту к въездным воротам Хайдиона, где дворцовая челядь уже ждала прибытия короля, выстроившись в иерархическом порядке. Казмир рассеянно кивнул нескольким придворным, зашел во дворец, поднялся в свои апартаменты и немедленно занялся государственными делами.

Через два дня к Казмиру подошел старший сокольничий Дутейн:

– Сир, в западную голубятню вернулась птица с посланием.

Казмир, немедленно оживившийся, сказал:

– Хорошенько накорми голубя пшеничным зерном и просом!

– Уже сделано, ваше величество! Птица чувствует себя прекрасно.

– Хорошо, Дутейн, ты свободен, – пробормотал король; все его внимание уже сосредоточилось на сообщении. Казмир развернул тончайший листок бумаги и прочел:

«Ваше величество!

К сожалению, меня назначили на должность в Южной Ульфляндии, где мне придется выполнять пренеприятнейшие и утомительные обязанности. Больше не могу поддерживать с вами связь, по меньшей мере в ближайшем будущем».

Послание было подписано тайным знаком.

– Гм! – произнес Казмир и бросил листок бумаги в огонь.

В тот же день, через пару часов, Дутейн снова появился перед королем:

– В восточную голубятню вернулась еще одна птица, государь.

– Спасибо, Дутейн, можешь идти.

Второе послание, подписанное другим знаком, гласило:

«Ваше величество!

По причинам, не поддающимся пониманию, меня откомандировали в Южную Ульфляндию, поручив мне обязанности, явно не соответствующие ни моим способностям, ни моим наклонностям. Таким образом, пока что это мое последнее сообщение».

– А! – с отвращением воскликнул король и швырнул листок в камин. Бросившись в кресло, Казмир стал нервно подергивать свою аккуратную бороду. Два сообщения: совпадение? Возможно, но маловероятно. Неужели Вальдес провалил двух его лучших агентов? Но Вальдес не знал, как их звали!

Тем не менее тот факт, что Вальдес решил отойти от дел непосредственно перед этим провалом, говорил сам за себя. Если бы можно было каким-то образом завлечь Вальдеса в Лионесс, истину можно было бы установить самым непреложным образом.

Казмир хмыкнул. Хитрая лиса Вальдес вряд ли рискнет приехать – хотя, с другой стороны, если приедет, тем самым он засвидетельствует свою добросовестность.

2

Королева Соллас давно уже обратилась в христианство, и отец Умфред заботился о том, чтобы ее религиозный пыл не ослабевал. В последнее время мысли королевы были заняты перспективой святости; по двадцать раз на дню она бормотала себе под нос: «Святая Соллас Лионесская! Как это хорошо звучит! Собор блаженной Соллас!»

Отец Умфред, постоянно стремившийся заслужить епископскую митру – а он не отказался бы и от сана архиепископа всего Лионесса, если бы представилась такая возможность, – разогревал в Соллас надежды на причисление к лику святых:

– Уважаемая королева! Из семи актов подвижничества наибольшее торжество на небесах вызывает воздвижение благочинного молитвенного дома там, где царила мерзость языческого запустения – и в своей радости Господь вознаграждает угодников! Неужели вы не видите, как радужно играют лучи восходящей славы? Неужели вы не слышите ангельский хор, воспевающий зодчую дома Господня – красы и гордости Лионесса?

– Я посвящу строительству собора каждую минуту существования! – решительно заявила Соллас. – Нарекут ли его в мою честь?

– Такое решение подлежит утверждению высшей инстанцией, но у меня есть влиятельные связи. Когда над Лионессом разнесется колокольный звон, когда каждый горожанин будет смиренно возносить молитву Господню и сам король Казмир преклонит колено перед алтарем – кто откажется прибавить к вашему имени титул «святейшая»?

– Святейшая Соллас! Да! Превосходно! Сегодня же снова привлеку внимание короля к нашему почину.

– Какую победу мы одержим, когда Казмир провозгласит Благую Весть и припадет к ногам Иисуса! Все королевство должно будет последовать его примеру.

Соллас поджала губы:

– Посмотрим, посмотрим. Не все сразу – сначала нужно одержать одну победу, а потом уже думать о другой. Если меня действительно причислят к лику святых, весь мир возрадуется, услышав эту весть, и это произведет надлежащее впечатление на его величество.

– Бесспорно! Шаг за шагом – только так мы вступим на праведную стезю!

Вечером королева явилась в кабинет Казмира. Король стоял у камина, заложив руки за спину. Отец Умфред семенил за спиной королевы, но скромно отступил в сторону и остался в тени.

Воодушевленная надеждой, королева Соллас прошествовала к супругу и, обменявшись с ним несколькими любезностями, приступила к описанию проекта величественного собора с высокими башнями, разносящими перезвоном колоколов спасительную весть по всем окрестностям столицы. В пылу религиозного рвения она не заметила, как прищурились круглые голубые глаза Казмира, как поджались его губы. Соллас расписывала строительство в масштабах, способных поразить воображение всего христианского мира – сооружение настолько грандиозное и роскошное, что столица Лионесса, несомненно, должна была стать центром паломничества.

Король Казмир некоторое время терпел, но не услышал ничего, что вызвало бы у него малейшую симпатию. В конце концов он сказал:

– Ты окончательно спятила? Жирный жрец опять забивает тебе голову своим несносным бредом? Каждый раз после того, как он к тебе пристает, твое лицо начинает напоминать его слащавую рожу – глаза закатываются, как у овцы с перерезанной глоткой!

Соллас возмущенно воскликнула:

– Ваше величество! Выражение лица, упомянутое вами в столь непривлекательных выражениях, свидетельствует о восторге предвкушения райского блаженства!

– Как бы то ни было! Жрец одурманивает мозги, ловко потворствуя слабостям, – это все, что он умеет. Куда ни посмотришь, везде околачивается этот бездельник. Давно пора выгнать его в шею!

– Сир, что вы говорите? Одумайтесь! Церковь назовут в мою честь – собор Святейшей Соллас!

– Это ты не понимаешь, о чем говоришь! Это тебе следовало бы одуматься! Ты представляешь себе, сколько будет стоить такое сооружение? Ты хочешь разорить королевство только для того, чтобы подлый монах ухмылялся, потирая руки и радуясь тому, как он обвел вокруг пальца простака Казмира?

– Вы к нему несправедливы, государь! Отца Умфреда знают и уважают даже в Риме. Он печется исключительно о торжестве христианства среди язычников!

Казмир отвернулся и раздраженно ткнул кочергой в угли – взметнулись языки пламени:

– Слышал я об этих соборах. Сокровищницы жрецов, набитые золотом и драгоценностями – глупцы, обманутые обещаниями вечной жизни, отдают им последние гроши, а потом у них нет денег, чтобы заплатить налоги королю.

– Наша страна богата! – взмолилась королева. – Мы можем себе позволить прекрасный собор – не хуже, чем в Аваллоне.

Казмир усмехнулся:

– Скажи жрецу, чтобы привез золото из Рима – тогда, может быть, я потрачу какую-то часть этих денег на строительство церкви.

– Спокойной ночи, государь! – обиженно сказала Соллас. – Я позволю себе удалиться.

Казмир слегка поклонился и снова повернулся к камину, не заметив, как отец Умфред выскользнул из кабинета.

3

Первоочередной задачей король Казмир считал восстановление своей разведывательной сети, потерпевшей существенный урон. Однажды вечером он прошел в старое крыло Хайдиона и поднялся по винтовой лестнице Башни Филинов в помещение над Арсеналом. Каменные стены этой почти пустой комнаты слышали много суровых приговоров и видели много скорых расправ.

Усевшись за простой дощатый стол, Казмир налил себе вина из светлой буковой фляги в светлую буковую кружку и приготовился ждать в полной тишине.

Прошло несколько минут; Казмир не проявлял никаких признаков нетерпения.

В коридоре послышались шорох шагов, бормочущие голоса. В приоткрывшуюся дверь заглянул Ольдебор, служащий без определенного звания [8]:

– Ваше величество, привести заключенного?

– Пусть войдет.

Ольдебор зашел в комнату, обернулся и поманил головой. Два тюремщика в черных кожаных передниках и конических кожаных колпаках дернули цепь и затащили внутрь спотыкающегося арестанта – высокого жилистого человека, еще не пожилого, в грязной рубахе и оборванных штанах. Несмотря на растрепанный внешний вид, заключенный держался молодцом: по сути дела, в сложившихся обстоятельствах его поза выглядела неуместно беззаботной, даже презрительной. У человека этого, широкого в плечах и узкого в бедрах, были аристократические, длинные и сильные ноги и руки. Густые черные волосы свалялись и стали матовыми от пыли; из-под низкого лба смотрели ясные карие глаза. Широкие скулы сходились к узкой нижней челюсти, горбатый крючковатый нос нависал над костлявым подбородком. Сквозь его темноватую землисто-оливковую кожу просвечивал необычный, еще более темный красновато-фиолетовый фон, словно насыщенный густой венозной кровью.

Один из тюремщиков, раздраженный самообладанием узника, снова дернул за цепь:

– Проявляй должное уважение! Ты стоишь в присутствии короля!

Арестант кивнул Казмиру:

– Добрый день, сударь.

– Добрый день, Торкваль, – спокойно ответил Казмир. – Как тебя устраивают условия заключения?

– Они терпимы, хотя человек очень чистоплотный мог бы придерживаться другого мнения.

В помещение почти беззвучно зашел еще один субъект – уже немолодой и коренастый, но проворный, как мышь, с правильными чертами лица, аккуратно причесанной каштановой шевелюрой и проницательными темно-карими глазами. Он поклонился:

– Добрый день, государь.

– Добрый день, Шаллес. Ты знаком с Торквалем?

Шаллес внимательно посмотрел на узника:

– До сих пор я не встречался с этим господином.

– Это только поможет делу, – заметил король Казмир. – Значит, у тебя не будет по отношению к нему никаких предубеждений. Надзиратели, снимите цепи, чтобы Торквалю было удобнее сидеть, и подождите в коридоре. Ольдебор, ты тоже можешь выйти.

Ольдебор возразил:

– Ваше величество, это отчаянный человек! У него нет ни надежд, ни сожалений.

На лице Казмира появилась едва заметная ледяная усмешка:

– Поэтому я его и вызвал. Выйди в коридор – в присутствии Шаллеса мне нечего бояться.

Шаллес с подозрением покосился на заключенного; тем временем тюремщики сняли цепи и вместе с Ольдебором вышли из комнаты.

Казмир указал на скамьи:

– Садитесь, господа. Не откажетесь выпить вина?

И Торкваль, и Шаллес взяли по кружке и уселись.

Некоторое время Казмир переводил взгляд с одного лица на другое, после чего сказал:

– Вы очень разные люди, это очевидно. Шаллес – четвертый сын достопочтенного рыцаря, сэра Пеллента-Лугового, владельца трех ферм общей площадью шестьдесят три акра. Шаллеса учили правилам этикета, принятым среди людей благородного сословия, ему привили вкус к изысканной кухне и хорошему вину – но до сих пор у него не было средств, достаточных для удовлетворения таких наклонностей. О Торквале я знаю мало и хотел бы узнать больше. Может быть, он сам расскажет о себе?

– С удовольствием! – отозвался Торкваль. – Прежде всего меня невозможно отнести к какому-либо сословию – других таких нет. Мой отец – герцог на Скагане, то есть мой род древнее истории Старейших островов. Так же, как у сэра Шаллеса, у меня изысканные вкусы – я предпочитаю лучшее из всего, что может предложить этот мир. Несмотря на то что я – ска, я плевать хотел на таинственный ореол превосходства, окружающий ска в их собственном представлении [9]. Я открыто и часто сожительствовал с женщинами низших рас и породил дюжину полукровок, в связи с чем ска считают меня предателем и отщепенцем.

Называя меня предателем, они ошибаются – я не заслужил этот оскорбительный эпитет. Как я мог изменить делу, которому никогда не присягал? Я беззаветно предан только одному делу, а именно обеспечению собственного благополучия. И горжусь непоколебимой верностью этому идеалу!

Я покинул Скаган в ранней молодости, располагая несколькими преимуществами: несокрушимым здоровьем и сообразительностью, свойственными от рождения большинству ска, а также превосходным умением обращаться с оружием – в этом отношении я могу быть благодарен только самому себе. Я еще не встречал противника, способного мне противостоять, особенно в фехтовании.

Стремясь поддерживать образ жизни, подобающий благородному человеку, и не испытывая ни малейшего желания заниматься всю жизнь продвижением по иерархической лестнице ска, я стал бандитом. Я грабил и убивал не хуже любого другого. Тем не менее в Ульфляндии редко можно чем-нибудь поживиться, в связи с чем я стал промышлять в Лионессе.

Мои намерения были просты и наивны. Награбив полный фургон золота и серебра, я собирался стать бароном-разбойником Тих-так-Тиха и прожить остаток своих дней в относительном уединении.

Мне не повезло, однако и я попал в засаду, устроенную королевской стражей. Теперь меня должны четвертовать – но я буду рад рассмотреть любую другую программу, если его величество соизволит ее предложить.

– Гм! – произнес король Казмир. – Твоя казнь назначена на завтра?

– Насколько мне известно.

Казмир кивнул и повернулся к Шаллесу:

– Как тебе нравится этот субъект?

Шаллес покосился на Торкваля:

– Очевидно, что он – отъявленный мерзавец; по сравнению с ним акула кажется олицетворением гуманности. В данный момент ему нечего терять, в связи с чем он дает волю безразличной наглости.

– Насколько можно доверять его слову?

Шаллес с сомнением склонил голову набок:

– Это зависит от того, взаимосвязано ли его самолюбие с выполнением обещаний. Несомненно, он придает слову «честь» значение, несовместимое с его пониманием среди честных людей. Скорее всего, ему можно больше доверять, посулив вознаграждение за выполнение того или иного поручения. Вполне может быть, что он станет верно служить исключительно по прихоти. Он явно умен, энергичен, не затрудняется обманывать себя и – несмотря на то что его поймали – способен изобретательно находить выход из трудной ситуации.

Казмир повернулся к Торквалю:

– Ты выслушал мнение Шаллеса. У тебя есть какие-нибудь замечания?

– Он разбирается в людях. Мне нечего добавить.

Король кивнул и подлил вина в три кружки:

– Обстоятельства таковы. Король Тройсинета Эйлас захватил Южную Ульфляндию и тем самым препятствует осуществлению моих планов. Необходимо, чтобы Южная Ульфляндия, с точки зрения тройсов, стала страной неуправляемой. Я хотел бы, чтобы вы содействовали достижению этой цели – по отдельности или, если потребуется, сотрудничая. Что вы на это скажете?

Поразмыслив, Шаллес спросил:

– Могу ли я говорить откровенно, ваше величество?

– Разумеется.

– Это опасное поручение. Я не прочь заняться его выполнением – по меньшей мере в течение определенного ограниченного срока, – если вознаграждение соизмеримо со степенью риска.

– Какого рода вознаграждение ты имеешь в виду?

– Возведение в рыцарское достоинство, не уступающее званию первородного наследника, и пожалование плодородных земель площадью не менее двухсот акров.

Казмир крякнул:

– Ты высоко ценишь свои услуги!

– Государь, мне дорога моя жизнь, какой бы низменной и непривлекательной она вам ни казалась – другой жизни у меня нет и не будет.

– Хорошо, договорились! Торкваль, каковы твои условия?

Торкваль рассмеялся:

– Я принимаю предложение – независимо от степени риска, от того, доверяете вы мне или нет, от характера поручения и от размера вознаграждения!

Казмир продолжал сухо и деловито:

– По существу, я хотел бы, чтобы ты обосновался в предгорьях Южной Ульфляндии и учинял там, по мере возможности, грабежи, убийства, беспорядки и разрушения, но только в отношении тех, кто сотрудничает с тройсами. Тебе поручается установить связи с другими горными баронами и всячески рекомендовать им неповиновение и мятежи, а также разбой, подобный твоему. Мои потребности достаточно ясны?

– Предельно ясны! С радостью возьмусь за выполнение такой задачи.

– Я так и думал. Шаллес, ты будешь, подобно Торквалю, посещать баронов, проявляющих признаки недовольства, предоставляя им полезные сведения и координируя их действия. Если потребуется, можешь предлагать взятки, но к этому средству следует прибегать лишь в последнюю очередь. Кроме того, ты будешь тесно сотрудничать с Торквалем, причем через регулярные промежутки времени вы будете передо мной отчитываться согласованными заранее способами.

– Государь, сделаю все возможное – на протяжении срока, каковой мне хотелось бы определить заблаговременно, чтобы достигнуть полного взаимопонимания.

Казмир быстро пробежался пальцами по дощатому столу; когда он снова заговорил, однако в его голосе не было никаких признаков раздражения:

– Многое зависит от развития событий.

– Совершенно верно, государь – в частности, именно поэтому я хотел бы установить максимальный срок своей службы. Вы хотите, чтобы я играл в опасную игру. Другими словами, я не желаю бегать по вересковым лугам наперегонки с тройской стражей, пока меня не прикончат.

– Гм. Как долго ты намерен мне служить?

– С учетом угрожающей опасности, год представляется достаточно длительным сроком.

Казмир хмыкнул:

– За год ты едва начнешь разбираться в ситуации.

– Государь, я могу сделать не больше того, на что способен любой другой. Кроме того, пожалуйста, учитывайте, что у короля Эйласа тоже есть свои люди среди горных баронов. После того как мои намерения станут известны и понятны, эффективность саботажа значительно уменьшится.

– Гм. Я еще подумаю. Приходи завтра после полудня.

Шаллес поднялся на ноги, откланялся и удалился. Казмир повернулся к Торквалю:

– Шаллес, возможно, слишком щепетилен, чтобы справиться с таким поручением без посторонней помощи. Тем не менее он жаден, а это само по себе неплохо. В твоем отношении у меня нет иллюзий. Ты – безжалостный хищник, пронырливый убийца и подлец, каких мало.

Торкваль ухмыльнулся:

– Кроме того, я обожаю женщин. Когда я от них ухожу, они плачут и тянут ко мне руки.

Король Казмир, предпочитавший не обсуждать неприличные, по его мнению, темы, ответил холодным непонимающим взглядом:

– Я предоставлю тебе оружие и, допуская, что ты не предпочитаешь действовать в одиночку, небольшой отряд головорезов. Если ты добьешься успеха и, подобно Шаллесу, пожелаешь вести жизнь сельского лорда, я подыщу тебе подходящее поместье. Надеюсь, этого достаточно, чтобы ты меня не предал. Теперь у тебя есть повод служить мне, а не кому-нибудь другому.

Торкваль улыбнулся:

– Почему нет? Один подлец служит другому – два сапога пара.

С точки зрения короля Казмира, последнее замечание граничило с недопустимой дерзостью, и он снова смерил разбойника-ска ледяным взглядом:

– Мы еще поговорим через пару дней. А пока что я продолжу оказывать тебе гостеприимство.

– Я предпочел бы Хайдион Пеньядору.

– Не сомневаюсь. Ольдебор!

Ольдебор тут же вошел:

– Ваше величество?

– Отведи Торкваля обратно в Пеньядор. Пусть он хорошенько вымоется. Выдай ему приличную одежду, помести в чистую камеру и корми тем, что ему нравится, – в разумных пределах, естественно.

Два тюремщика ввалились вслед за начальником.

– Мы так и не увидим, какого цвета у него кишки? – возмутился один. – Свет не видывал более наглого подонка!

– Он ко всему еще и ска! – пожаловался другой. – Я так надеялся вырвать ему печень!

– Всему свое время, – сказал король. – Торквалю поручена опасная работа, теперь он на государственной службе.

– Как вам будет угодно, ваше величество! Давай, шевелись, сукин сын!

Быстро повернувшись к тюремщику, Торкваль посмотрел ему прямо в глаза:

– Остерегись, холоп! Через пару дней меня освободят, я буду на королевской службе. Мне стоит только захотеть – и ты будешь любоваться своими собственными кишками!

Король Казмир нетерпеливо поднял руку:

– Довольно! – Обратившись к притихшим, беспокойно переглянувшимся тюремщикам, он прибавил: – Вы слышали, что сказал Торкваль. На вашем месте я стал бы обращаться с ним повежливее.

– Как вам будет угодно, государь. Торкваль, пойдемте – мы просто пошутили. Сегодня вам подадут вино и жареную птицу.

Казмир мрачно усмехнулся:

– Ольдебор, проследи за тем, чтобы через два дня Торкваль явился сюда в готовом к отъезду виде.

1

Через три дня после отплытия Казмира и его свиты на борту галеона «Королевская звезда» Эйлас сам отправился в Южную Ульфляндию во главе флотилии из семнадцати кораблей.

В поездке его сопровождали кипящие от негодования лорд Малуф и лорд Пирменс. Друн и Глинет остались в Домрейсе, чтобы получить образование, приличествующее их положению. Обоих должны были учить латыни и греческому, географии и естественно-научным дисциплинам, каллиграфии, математике Пифагора, Эвклида и Аристарха, а также новым методам исчисления, применяемым маврами. Предполагалось, что, читая Геродота, Тацита, Ксенофонта, Клаветца Аваллонского, Диоскура Александрийского, «Хроники Исса» и «Войну гóтов и гуннов» Керсома, они получат представление об истории. После того как принца и принцессу научат распознавать звезды, планеты и созвездия, астрологам было поручено предложить на их рассмотрение несколько соперничающих космологических теорий. Друну предстояло посещать военную академию, где он мог развивать навыки владения оружием и анализировать стратегические методы ведения военных кампаний. Как Глинет, так и Друн вынуждены были также посещать занятия, посвященные изящным искусствам и придворному этикету, в том числе танцам, декламации, музыке и правилам хорошего поведения.

Если бы это было возможно, и Глинет, и Друн предпочли бы поехать вместе с Эйласом в Южную Ульфляндию. Лорд Малуф и лорд Пирменс, напротив, выдвигали всевозможные аргументы, убеждая короля не отрывать их от привычных обязанностей столь скоропалительно и бесцеремонно.

На протесты Малуфа Эйлас ответил так:

– Я понимаю ваше беспокойство по поводу работы, остающейся без вашего присмотра в казначействе, но ваши способности найдут лучшее применение в Южной Ульфляндии, где они срочно необходимы. Таким образом, вы лучше всего послужите на благо короля и государства.

– Мой опыт позволяет решать сложные проблемы! – ворчал Малуф. – Любой конторский служащий умеет взвешивать кормовые бобы и пересчитывать луковицы.

– Вы все еще не понимаете масштабы нашего проекта! Я хочу произвести инвентаризацию каждого поместья и каждого месторождения, чтобы мы знали, какие ресурсы находятся в нашем распоряжении. Кроме того – что не менее важно, – необходимо определить границы и площадь незанятых, невостребованных, диких и спорных территорий. Под вашим руководством будет работать многочисленный персонал: землемеры, картографы и счетоводы, проверяющие все существующие записи.

Лорд Малуф опустил голову:

– Это неподъемная задача!

– Разумеется, ее невозможно выполнить за один день – но это только начало. Я ожидаю также, что вы сформируете казначейство Южной Ульфляндии и будете им руководить. В-третьих…

– В-третьих?! – простонал Малуф. – Вы уже взвалили на меня столько работы, что на ее выполнение не хватит человеческой жизни! Мне льстит ваше доверие к моим способностям, но действительность накладывает свои ограничения – я могу работать только днем и ночью, остановить течение времени еще никому не удавалось. Между тем все, что я сумел сделать в Домрейсе за годы кропотливого труда, будет безнадежно испорчено и перепутано халтурщиками и головотяпами!

– Насколько я понимаю, вы имеете в виду вашу деятельность в казначействе?

Покраснев, лорд Малуф вопросительно взглянул на короля:

– Разумеется, в казначействе!

– Я навел справки; меня заверили в том, что ваша работа – и я опять же ссылаюсь исключительно на ваши обязанности в казначействе – будет поручена способным и добросовестным специалистам. Наступила пора перемен! Чтобы такой изобретательный и проницательный человек, как вы, мог полностью показать себя, ему необходимо время от времени преодолевать новые трудности. Кроме того, это поможет вам не отвлекаться и не бедокурить. Южная Ульфляндия, ее неукротимые бароны и угрожающие ей ска создадут сотни плодотворных трудностей, бодрящих дух и сосредоточивающих внимание!

– Но я ничего не знаю – и не хочу знать – о бедствиях, конфликтах и войнах! Я мирный человек!

– Я тоже мирный человек! Но даже самым мирным людям приходится защищаться, когда угрожает опасность. Этот мир нередко жесток – в нем не каждый разделяет ваши идеалы. А поэтому вы должны быть готовы драться, чтобы спасти себя самого и своих близких, – или смириться с рабством.

– Я предпочитаю влиять на оппонентов убеждением и логикой, предлагая полезные рекомендации, предупреждая о последствиях ошибок и указывая на возможность компромисса.

– В качестве предварительных мер, в отсутствие доказательств злонамеренных действий противника, такая стратегия может оказаться приемлемой, – согласился Эйлас. – Пока мы ведем себя разумно, наша совесть чиста. Тем не менее, если чистосердечие и добросовестность не помогают, а тираны по-прежнему стремятся заковать нас в цепи и отнять у нас все, ради чего мы живем, разумный человек обязан столь же чистосердечно и добросовестно рубить тиранам головы без малейшего сожаления!

– Рубить головы я не умею, – упавшим голосом сказал Малуф.

– Ну что вы, Малуф! Зачем себя недооценивать! Вы крепко сложенный, проворный человек – хотя, конечно, вам не помешало бы похудеть. Достаточно нескольких марш-бросков по каменистым предгорьям Тих-так-Тиха – и вы будете скакать сломя голову, размахивая боевым топором, не хуже закаленного вояки!

– Ну вот еще! – развел руками Малуф. – Вы хотите сделать кровожадного головореза из человека, никогда не державшего в руках ничего опаснее гусиного пера? В пустынных просторах Южной Ульфляндии я бесполезен, там моя жизнь пройдет даром, я сломаю шею в первой пропасти!

– Ничего подобного! Ваша жизнь пригодится именно в Южной Ульфляндии, и мы найдем надлежащее применение всем вашим способностям. Например, в дополнение к разведке месторождений вы могли бы заняться контрразведкой. Вы не поверите, на каком высоком уровне мне удалось обнаружить предательство! Впрочем, может быть, как раз вы мне поверите.

На мгновение зажмурившись, Малуф тихо сказал:

– Постараюсь выполнить волю вашего величества.

Когда наступила его очередь, лорд Пирменс применил другую тактику:

– Ваше величество, я считаю подобное назначение лучшей возможной похвалой! Горжусь этим свидетельством признания моих достижений! Но, будучи человеком скромным, вынужден решительно отказаться от такой чести. Нет, государь! Не настаивайте на том, чтобы я принял эту награду! Мое решение окончательно и бесповоротно! В моей жизни было достаточно почестей – пусть тем, кто моложе меня, тем, кому не терпится себя показать, тоже будет предоставлена возможность послужить на благо отечества! – Пирменс вежливо поклонился, считая разговор законченным, но Эйлас не дал ему уйти.

– Лорд Пирменс, ваше самоотречение делает вам честь. Тем не менее позвольте заверить вас, что на вересковых лугах Южной Ульфляндии нас ожидают подвиги, сулящие каждому из нас неувядающую славу!

– Рад слышать! – заявил лорд Пирменс. – Но увы! Вы забываете о том, что я старею! Да, у меня есть враги, но мои враги уже не рыцари-разбойники, не огры, не готы и не мавры. Мои враги – колики и боли, плохое зрение, одышка, выпадение зубов и атрофия мышц. Я близко познакомился с лихорадочным ознобом, подагрой, ревматизмом и дрожанием конечностей. По правде говоря, я почти готов уползти со стонами обратно в замок Лютесс, завернуться в пуховые одеяла и успокаивать бурчание в животе диетой из свежего творога и жидкой горячей кашки.

– Лорд Пирменс, меня чрезвычайно огорчает неожиданное известие о ваших старческих недомоганиях, – серьезно сказал Эйлас.

– Увы! Таков печальный конец, ожидающий каждого из нас!

– Все имеющиеся свидетельства указывают на то, что это именно так. Кстати, известно ли вам, что некий персонаж, удивительно вас напоминающий, частенько посещает не самые пристойные кварталы Домрейса? Нет? Это поразительное сходство может нежелательным образом отразиться на вашей репутации. Недавно, почти в полночь, я случайно заглянул в таверну «Зеленая звезда». Представьте себе, ваш двойник сидел и распевал во все горло неприличные куплеты, вытянув одну ногу на скамье, а другую закинув на стол, размахивая огромной кружкой эля и обхватив железной хваткой местную потаскуху. У него были точно такие же усы, как у вас, но он был полон бьющей через край энергии и не демонстрировал никаких признаков какого-либо недомогания.

– Завидная участь! – пробормотал лорд Пирменс. – Хотел бы я узнать секрет этого здоровяка!

– Возможно, вы его узнаете в Южной Ульфляндии. Я считаю ваше присутствие в этой стране незаменимым. В конце концов, когда мы охотимся на опасную дичь, полезно спустить с цепи старого опытного пса, не так ли? Уверен, что вам удастся навести порядок среди горных баронов.

Лорд Пирменс деликатно прокашлялся:

– Как только я проведу холодный ветреный день на вересковых пустошах, наутро вы найдете мой окоченевший труп.

– Наоборот! Свежий воздух только укрепит ваше здоровье! Вы же знаете, что говорят о себе ульфы: «Ульф не помрет, пока его не проткнут мечом, пока он не подавится куском мяса или пока он не увязнет спьяну в соседнем болоте». В горах вы живо поправитесь!

– Поверьте, вам нужен другой человек! – покачал головой Пирменс. – Мне не хватит такта, я не умею вести себя вежливо с неотесанными горцами и пастухами, провонявшими овечьим дерьмом. Даже если я буду руководствоваться лучшими намерениями, моя дипломатия обречет ваши планы на провал.

– Странно! – задумчиво произнес Эйлас. – Совсем недавно мне сообщали, что вы добились заметных успехов в области тайной дипломатии.

Лорд Пирменс поджал губы, дернул себя за ус и поднял глаза к потолку:

– Гм, ха! Не совсем так! Тем не менее, если к этому призывает долг перед отечеством, придется забыть обо всем остальном и грудью встать на защиту тройских интересов!

– Ничего другого я от вас не ожидал, – заключил Эйлас.

За час до отплытия флотилии Эйлас спустился к причалу и заметил Шимрода – тот стоял, прислонившись спиной к груде тюков. Эйлас удивленно остановился:

– Что ты тут делаешь?

– Жду. Рано или поздно ты должен был появиться.

– Так почему же ты не зашел в Миральдру? С отливом я отправляюсь в Южную Ульфляндию.

– Поэтому я и решил здесь подождать. Я хотел бы отправиться с тобой – если это возможно.

– На корабле? В Исс?

– Именно так.

– Разумеется, почему нет? – Эйлас пригляделся к лицу чародея. – Здесь что-то не так. Почему тебя вдруг одолела охота к дальним странствиям?

– Плавание в Исс трудно назвать дальним странствием.

– Понятно. Ты не хочешь ничего рассказывать.

– По сути дела, мне нечего рассказывать. В окрестностях Исса у меня осталось несколько незаконченных дел. Кроме того, мне будет приятно проехаться в твоей компании.

– В таком случае добро пожаловать на борт! Вполне возможно, однако, что тебе придется ночевать в матросском гамаке.

– Я человек непритязательный, меня устроит даже капитанская каюта.

– Рад слышать, что ты готов приспособиться к тяготам флотской жизни! Ладно, мы что-нибудь придумаем.

2

Подгоняемые попутным ветром, тройские корабли спешили по синему морю под безоблачным небом – Лир остался позади, и на следующий день они обогнули Прощальный мыс. Здесь, однако, их задержало на три дня почти полное безветрие; корабли едва двигались мимо темневших на востоке высоких Кеганских утесов, окаймленных белой бородой прибоя.

Миля за милей флотилия постепенно плыла на север, и наконец на горизонте появился характерный силуэт мыса Келлас. Вскоре тройский флот уже миновал храм Атланты, повернул в широкое устье Эвандера и бросил якоря у причалов Исса.

По мере того как корабли швартовались, с каждого высаживались вооруженные отряды, быстро разгружавшие трюмы; на борт всходили бойцы, возвращавшиеся домой, команды пополняли запас питьевой воды, и корабли снова выходили в море.

Встретившись со своими командирами, Эйлас услышал как хорошие, так и плохие новости. Его указы, запрещавшие набеги, разбой и междоусобные стычки, по большей части выполнялись. Некоторые бароны всерьез занялись поддержанием порядка; другие, по-видимому, выжидали, опасаясь навлечь на себя недовольство оккупационных властей, – никто не хотел первым проверить на себе способность нового короля сдержать свое слово и не оставить камня на камне от крепости непокорного вассала. Неустойчивый мир мог быть нарушен каждую минуту, но он был достигнут, а в Ульфляндии это уже само по себе было важной новостью.

Выполнялись, однако, не все указы Эйласа. Почти никто из баронов не распустил дружины вооруженных наемников, способных найти себе более полезное применение в полях, рудниках и лесах, тем самым как-то способствуя процветанию страны.

Эйлас немедленно разослал посыльных во все замки, крепости и горные убежища, требуя, чтобы бароны, рыцари и графы – как бы они себя ни называли – встретились с ним в Стронсоне, в замке сэра Хельвига, посреди бескрайних вересковых пустошей.

Эйлас ехал на эту встречу в сопровождении сэра Тристано, лорда Малуфа, продолжавшего угрюмо молчать, и лорда Пирменса, с беззаботной рассеянностью глядевшего по сторонам, а также тридцати рыцарей и сотни оруженосцев. В день совещания установилась редкая солнечная погода; горные луга дышали ароматами вереска, утесника и папоротника, хотя из низин, как всегда, пованивало влажным торфом.

На дружины, собравшиеся на лугу под стенами замка Стронсон, приятно было посмотреть – металл блестел, цвета горели в солнечных лучах. Бароны по большей части надели кольчуги без рукавов и полусферические стальные шлемы; помимо килтов и плащей из дорогих разноцветных тканей, многие красовались в накидках из цельного куска материи с прорезью для головы, расшитых личными или родовыми эмблемами. Кроме того, почти все они приехали в сопровождении герольдов, державших высокие копья с вымпелами, расшитыми гербами.

На конклав явились тридцать шесть из сорока пяти баронов, получивших королевский приказ. Сэр Хельвиг провозгласил начало совещания, и присутствующие рыцари сели за большой полукруглый стол; за спиной каждого стоял герольд с вымпелом. Неподалеку спокойно расположился отряд, сопровождавший Эйласа. Совсем по-другому вели себя наемники и горцы, прибывшие в Стронсон вместе с феодалами – они стояли плотными отдельными группами, и представители враждующих кланов бросали друг на друга пылающие ненавистью взгляды.

Несколько минут Эйлас рассматривал тридцать шесть более или менее внимательных лиц. В глубине души он считал результаты созыва совещания достаточно успешными, но игнорировать девять случаев неподчинения означало бы немедленно сделать королевскую власть мишенью насмешек. По сути дела, наступил момент важнейшего испытания, и бароны с любопытством наблюдали за тем, как Эйлас, стоявший в стороне с сэром Тристано и герольдом сэра Хельвига, внимательно просматривал список отсутствующих.

Эйлас подошел к столу. Чисто выбритый, аккуратный и подтянутый, по сравнению с седыми свирепыми горцами, не боявшимися ни бога, ни черта, молодой тройский король выглядел смехотворно неискушенным; кое-кто из рыцарей даже не пытался скрывать свое мнение по этому поводу.

Скорее забавляясь происходящим, нежели раздражаясь, Эйлас обратился к собравшимся с вежливым приветствием и выразил удовлетворение прекрасной погодой, благоприятствовавшей их встрече. Развернув пергаментный список, он громко вызвал по имени каждого из отсутствующих девяти баронов. Естественно, ему ответило гробовое молчание. Повернувшись к сэру Тристано, Эйлас сказал:

– Отправьте рыцаря с пятью солдатами к месту проживания каждого из вассалов, находящихся в самовольной отлучке. Пусть эти рыцари выразят мое недовольство. Так как вассалы не прибыли в Стронсон и не прислали гонцов с посланиями, объясняющими их отсутствие основательными причинами, да будет известно, что им приказано явиться в мой лагерь под Иссом. Пусть ни у кого не останется сомнений в том, что, если они не выполнят этот приказ на протяжении следующей недели, все их земли и все их имущество будут немедленно конфискованы в пользу королевской казны, а они сами и все их близкие будут исключены из благородного сословия. Кроме того, строптивым вассалам надлежит разъяснить, что в случае повторного неповиновения я буду рассматривать их наказание как первоочередную задачу и снесу, одно за другим, все их укрепления. Мое сообщение надлежит передать сегодня же.

Эйлас снова обратился к присутствующим баронам, теперь хранившим угрюмое молчание:

– Господа, как вы знаете, в королевстве Южной Ульфляндии больше нет места беззаконию. Мои сегодняшние замечания будут краткими, но имеют большое значение. Прежде всего: я приказываю каждому из вас распустить дружину, чтобы эти люди, освобожденные от воинской повинности, могли посвятить себя обработке земель или поступить на службу в королевскую армию. Вы можете содержать прислугу, садовников и конюших, но вам больше не понадобятся гарнизоны и вооруженная охрана.

Это позволит вам сократить затраты, а обработка пахотных земель приведет к увеличению ваших доходов, и в конечном счете вы станете богаче даже после того, как уплатите в казначейство налоги, размеры которых определит лорд Малуф. Полученные казной деньги не будут расходоваться на тщеславные парады или роскошные увеселения – эти средства пойдут на пользу местному населению. Я намерен снова открыть старые рудники, выплавлять железо и, в свое время, строить корабли. Вся Южная Ульфляндия усеяна развалинами заброшенных селений – печальное зрелище! Каждая такая деревня будет отстроена заново, чтобы население могло равномерно расселиться и приумножаться. И вы, несомненно, обязаны внести вклад в восстановление страны.

Для того чтобы Ульфляндию могла защищать ульфская армия и чтобы окружающие вас тройские солдаты могли вернуться домой, отныне лорд Пирменс займется набором здоровых, умеющих обращаться с оружием рекрутов в новую армию. В этой армии ваши младшие сыновья и безземельные братья смогут продвигаться по службе, рассчитывая на вознаграждение в зависимости от заслуг, а не в зависимости от древности рода или старшинства. Освобожденные вами от службы оруженосцы тоже смогут делать карьеру в ульфской армии.

Сначала будет сформировано войско из тысячи бойцов. Их будут муштровать, пока они не смогут противостоять – и победно противостоять! – любому другому войску, в том числе ска. Им выдадут надлежащие мундиры, их будут хорошо кормить, они будут получать ту же плату, что и солдаты тройской армии. Отслужив положенный срок, каждый солдат будет наделен участком пахотной земли.

Первая тысяча бойцов станет элитным ядром новой армии; они помогут обучению дальнейших рекрутов. В ульфской армии будет поддерживаться строгая дисциплина; ульфы научатся отражать набеги ска, до сих пор беспрепятственно и безнаказанно грабивших страну и уводивших в рабство каждого, кто не успел убежать и спрятаться. Разбою ска будет положен конец – раз и навсегда.

Вот и все, что я хотел сказать. Выполняйте новые законы – или вы понесете наказание, предусмотренное этими законами. Если вы желаете выступить с вопросами или высказать существенные замечания, я вас выслушаю и буду рад ответить в меру своего разумения. Вижу, что уже раскупорили бочку эля – желающие промочить горло могут этим воспользоваться.

Бароны стали не слишком уверенно подниматься на ноги и озираться по сторонам. Вскоре они разделились на небольшие группы. Один, высокий широкоплечий человек среднего возраста, с мохнатой черной бородой, подошел к Эйласу и пристально взглянул ему в лицо:

– Король! Ты знаешь, кто я?

К счастью, Эйлас слышал, как кто-то упомянул имя бородача:

– Знаю. Вы – сэр Хьюн из Трех Сосен.

Сэр Хьюн кивнул:

– Ты мне в сыновья годишься. Гляжу я на тебя и диву даюсь!

– Почему же?

– Посмотри на меня! Я – соль этой земли, я врос корнями в вересковые болота! Моя рука толще твоего бедра! Видишь эту бочку? Я выпью в четыре раза больше твоего и только развеселюсь, но никто не застанет меня врасплох – а ты будешь храпеть, уткнувшись носом в стол! Я могу пробить копьем дубовую доску, могу убить быка одним ударом. В наших холмах я знаю каждую тропу, каждый камень, каждый родник. Знаю, где гнездятся тетерева и в какой запруде прячется форель. А ты приехал из Тройсинета, помахал у нас перед носом куском пергамента и объявил себя королем. Ладно, все это прекрасно и замечательно, так эти вещи и делаются – но что ты знаешь о жизни на горных лугах? Что ты знаешь о холодных дождливых днях и морозных ночах? Ты когда-нибудь резал глотку врагу, бесшумно подкравшись к нему сзади, только потому, что он сделал бы то же самое с тобой? И все равно мы должны выполнять твои приказы? Разве тебе не кажется, что в этом есть какая-то нелепость? Причем я спрашиваю со всем должным почтением.

– Сэр Хьюн, я хорошо вас понимаю, вы вправе задать такой вопрос. Не сомневаюсь, что вы доблестный рыцарь, и не стал бы с вами бороться – вы тяжелее меня раза в три. Давайте лучше устроим бег наперегонки – причем проигравший должен отнести победителя обратно на плечах?

Сэр Хьюн расхохотался и шлепнул ладонью по столу:

– Мне тебя не обогнать, это уж точно! Значит, у вас в Тройсинете солдат учат убегать как можно быстрее?

– Бегать они умеют, но не с поля битвы. А по поводу жизни на горных лугах могу только заметить, что знаю о ней больше, чем может показаться с первого взгляда. Когда-нибудь, если вы будете расположены меня выслушать, я расскажу вам об этом целую историю.

Сэр Хьюн указал большим пальцем на разрозненные группы тихо спорящих баронов:

– Помяни мое слово! Если ты надеешься усмирить раздоры, ничего у тебя не получится! Как ты заставишь их не драться, не устраивать засады и ночные набеги, не рисковать ради быстрой наживы? – Повернувшись, он широким жестом представил королю толпящиеся на лугу дружины:

– Разве ты не видишь? Каждый клан держится обособленно. Каждый даже спиной умеет показать, как ненавидит всех, кто убивал и грабил его предков на протяжении веков! Да, мы любим охотиться на врагов, мы любим бешеную погоню, любим грабить и насиловать! Что может быть лучше, чем зарезать супостата? И скажи мне, сынок, зачем еще нам жить? Такими мы уродились, такими нас сделали горы – у нас нет других развлечений.

Эйлас откинулся на спинку походного трона:

– Так живут звери. Разве у вас нет сыновей, дочерей?

– У меня было четыре сына и четыре дочери. Два сына уже на том свете, а их убийца тут как тут – вон он стоит! Ничего, скоро я прибью его длинными гвоздями к своим воротам и буду пировать, пока он дохнет!

Эйлас поднялся на ноги:

– Сэр Хьюн, вы мне нравитесь; если вы осуществите свою угрозу, я повешу вас с огромным сожалением. Было бы гораздо лучше, если бы вы и ваши сыновья обороняли свою страну с тем же усердием, с каким вы преследуете соседей.

– Ты меня повесишь? А как насчет Достоя, чьи черные стрелы пронзили сердца моих сыновей?

– Когда это случилось?

– Прошлым летом, перед началом окота.

– Значит, до того, как я издал первые указы. Герольд, соберите баронов снова!

Эйлас опять обратился к феодалам – на этот раз он стоял, опираясь на рукоять меча:

– Я беседовал с сэром Хьюном, и он подал жалобу на сэра Достоя.

Многие бароны расхохотались; послышались возгласы:

– Как этот подлый разбойник смеет на что-нибудь жаловаться? У него руки по плечи в крови невинных жертв!

– В какой-то момент убийства должны прекратиться, – сказал Эйлас. – Я уже определил этот момент раньше. Теперь я сделаю это снова, выражаясь понятно и недвусмысленно. Каждый, кто убьет другого человека, будет повешен. Исключение составляют только случаи самозащиты. В Южной Ульфляндии будут соблюдаться законы! И чем скорее вы поймете, что это не пустые слова, тем лучше будет для всех. Моей армии нужны умелые бойцы – я не хочу, чтобы они убивали друг друга, и не хочу тратить время на осады и повешения. Тем не менее, если придется это делать, я этим займусь! Возвращайтесь по домам и хорошенько подумайте о том, что я сказал.

3

Вернувшись в Исс, Эйлас пытался найти в своем лагере Шимрода, но безуспешно. Он поручил помощнику обойти портовые таверны, но Шимрода нигде не было, что начинало раздражать короля – ему не давали покоя несколько навязчивых идей. Во-первых, Эйлас подбадривал себя надеждой, что Шимрод мог бы применить магические чары и укротить таких непримиримых вассалов, как сэр Хьюн, – в этом отношении полезным оказалось бы, например, заклинание, вызывающее временный приступ смирения и раскаяния, или сглаз, заставляющий мечи баронов гнуться, словно они сделаны из бумаги, а их стрелы – старательно уклоняться от цели. Эйлас уверял себя, что такое содействие не противоречило бы эдикту Мургена [10], так как его можно было обосновать общими принципами человеколюбия.

Кроме того, Эйлас надеялся, что одним своим присутствием Шимрод окажет полезное влияние на синдиков Исса, когда такое влияние потребуется. Но Шимрод исчез, занимаясь своими делами, и Эйласу оставалось только положиться на себя и вести переговоры с таинственными олигархами без посторонней помощи.

Прежде всего необходимо было выяснить, в чьих руках была на самом деле сосредоточена власть – и Эйлас знал, что это непростая задача. Поразмышляв, Эйлас решил, что опыт лорда Пирменса как нельзя лучше позволял справиться с этой головоломкой, и поручил ему организовать совещание с городскими старейшинами.

Поздно вечером Пирменс явился к Эйласу с отчетом.

– Необычная ситуация, выходящая за рамки повседневных представлений! – заявил Пирменс, когда Эйлас поинтересовался достигнутыми за день успехами. – Народ изворотливый, как морские угри! Можно поверить, что они действительно происходят от минойских критян!

– Откуда такие выводы?

– Однозначных свидетельств нет, – признал Пирменс. – Но такой ответ подсказывает интуиция. Слова и поступки горожан Исса отличаются противоречивым сочетанием откровенности и скрытности, характерным для минойского склада ума. Сегодня мне казалось, что надо мной просто издеваются – меня чуть удар не хватил! Я наводил справки по всему городу, пытаясь узнать, кого здесь считают магнатами, старейшинами или просто влиятельной кликой – но местные жители только улыбались, пожимали плечами и разводили руками. Если я настаивал, они хмурились, задумывались, с сомнением качали головами, озирались по сторонам и в конце концов отрицали существование каких-либо властей. Подозреваю, что после этого они смеялись у меня за спиной, но мне никак не удавалось уличить их в дерзости – обернувшись, я обнаруживал, что они ушли по своим делам. И в этом заключается наибольшая дерзость: расспросы такого рода им настолько наскучили, что они даже не смеются!

Наконец я присел на скамью рядом со стариком, гревшимся на солнышке. Когда я пожаловался ему на то, что в Иссе никто не желает отвечать на простейшие вопросы, он соблаговолил по меньшей мере разъяснить мне положение вещей.

Оказывается, управление Иссом осуществляется по негласному уговору. Законы заменяются обычаями и общепринятыми условностями; концепция принуждения со стороны централизованной власти в Иссе считается отталкивающей и в какой-то мере смехотворной. Я спросил старика:

– Кто же в таком случае уполномочен представлять интересы города, решая важные проблемы на совещании с королем Эйласом? – Как все местные жители, он пожал плечами и сказал: «Мне неизвестны такие важные проблемы, и я не вижу необходимости в таком совещании».

В этот момент к нам подошла добросердечная женщина. Она помогла дряхлому горожанину подняться на ноги, и они удалились. Наблюдая за тем, как она обращалась с подопечным, я заключил, что старик страдает какой-то формой слабоумия, в связи с чем его точку зрения вряд ли можно считать заслуживающей доверия.

Пирменс усмехнулся и погладил свою аккуратную бородку. Эйлас подумал, что правильно сделал, не повесив Пирменса сразу – его изворотливый ум мог еще пригодиться:

– И что же дальше?

Пирменс продолжил:

– Я отказался признать поражение, несмотря на отговорки, расплывчатые намеки на отсутствие властей и рассуждения полоумного старца – хотя последний показался мне разумнее остальных. Я сказал себе, что законы природы в Иссе так же непреложны, как в любом другом месте, и что, следовательно, наиболее влиятельных людей следовало искать в самых древних и роскошных дворцах. Я посетил несколько таких дворцов и сообщил их владельцам о том, что, поскольку горожане Исса отрицают существование руководящего совета, я вынужден взять на себя формирование этого органа, и что синдики, которым я нанес визит, отныне считаются полномочными и ответственными членами городского управления. Кроме того, я уведомил их о том, что они обязаны явиться к вам завтра утром за два часа до полудня и что от неукоснительного выполнения этого требования зависит их дальнейшее благополучие.

– Изобретательный ход! Прекрасная идея, Пирменс! Разве не забавно, учитывая все обстоятельства, что вы можете стать моим незаменимым помощником?

Пирменс безрадостно покачал головой:

– Я превзошел тот уровень интеллектуального развития, на котором причуды судьбы кажутся забавными. Действительность существует независимо от нашего восприятия – следовательно, она трагична, так как все живущее умирает. Только фантазии, химеры и небылицы могут заставить меня рассмеяться.

– А, Пирменс! Мне непонятна ваша философия.

– Так же, как мне непонятна ваша, – вежливо поклонившись, ответил Пирменс.

На следующий день, за два часа до полудня, шесть синдиков спустились с террас, окружавших город, и прошли в павильон из голубого шелка, где король Эйлас ожидал их в компании лорда Малуфа и лорда Пирменса. Синдики походили друг на друга – бледнокожие люди хрупкого телосложения, с тонкими чертами лиц, темными глазами и коротко подстриженными черными волосами, украшенными сзади небольшими золотыми гребнями. Они одевались скромно – на них были только туники из белого полотна и сандалии; никто из синдиков не был вооружен.

Эйлас поднялся им навстречу:

– Господа, рад приветствовать вас! Садитесь. Позвольте представить моих советников, лорда Малуфа и лорда Пирменса, опытных специалистов, полностью посвятивших себя достижению наших общих целей. Не желаете ли освежиться? – Не ожидая ответа, Эйлас подал знак стюардам, и те стали разносить бокалы с вином; синдики игнорировали бокалы.

– Сегодня мы обсудим существенные вопросы, – продолжал Эйлас. – Надеюсь, их удастся решить достаточно быстро и определенно.

Вкратце предпосылки таковы: в связи с бесхребетностью бывших правителей, набегами ска и общим упадком духа вся Южная Ульфляндия, за исключением долины Эвандера, по сути дела превратилась в дикую местность. Я намерен ввести законность и порядок, отразить ска и в конечном счете восстановить былое благополучие страны. Стремясь к достижению этих целей, я не могу бесконечно подвергать риску жизнь тройских солдат и тратить тройское золото – и армия, и деньги должны поступать из местных источников.

Формирование армии, способной обеспечивать соблюдение законов и отражать нападения ска, – первоочередная задача. Никто не должен уклоняться от государственной службы. Такова, по существу, ситуация, которую я хотел с вами обсудить.

Синдики поднялись на ноги, поклонились и собрались уходить.

– Постойте! – удивился Эйлас. – Куда вы направились?

– Разве вы не закончили? – спросил один из синдиков. – Кажется, вы сказали, что ваше выступление будет кратким.

– Не настолько кратким! Кроме того, я сказал, что мы должны принять решения. Кто из вас будет представлять интересы всех синдиков? Или каждый предпочитает самостоятельно выражать свое мнение, когда это потребуется? – Эйлас переводил взгляд с одного лица на другое, но встречал лишь невозмутимые непонимающие взгляды.

– Я не привык к подобной скромности, – сказал Эйлас. – Вот вы, например, – как вас зовут?

– Меня именуют Хайделосом.

– Отныне, достопочтенный Хайделос, я назначаю вас председателем городского совета. Все вы, разумеется, входите в состав этого совета. А вас, сударь, – как вас зовут?

– Меня тоже именуют Хайделосом.

– Неужели? Как же вас отличают от другого Хайделоса?

– По личному имени.

– Прекрасно! Из практических соображений будем пользоваться личными именами. Ваше личное имя?

– Олав.

– Олав, вы несете ответственность за организацию набора рекрутов в армию. Два господина, сидящих рядом с вами, назначаются вашими помощниками. Набор в ульфскую армию надлежит производить по всей долине Эвандера. Малуф, запишите их имена, личные или какие угодно. А вы, сударь, как вы себя называете?

– Эвканор.

– Эвканор, отныне вы – главный сборщик налогов в долине Эвандера. Господин, сидящий слева от вас, будет оказывать вам помощь. Малуф, запишите их имена. Хайделос, надеюсь, что быстрота решения вопросов, поставленных на обсуждение, вас устраивает? Вы будете нести общую ответственность за руководство деятельностью ваших коллег, а также представлять их и ежедневно – повторяю, ежедневно! – отчитываться за них на совещаниях со мной или с моим представителем.

Хайделос тихо сказал:

– Государь, ваши требования невыполнимы.

Эйлас рассмеялся:

– Хайделос, призываю вас смотреть фактам в лицо, какими бы нелицеприятными они ни были. Вам придется изменить образ жизни – по меньшей мере до тех пор, пока не будут восстановлены целостность и благополучие Южной Ульфляндии. У вас нет выбора, и никакие возражения не принимаются во внимание. Если вы шестеро не будете со мной сотрудничать, я подвергну вас изгнанию на остров Тернс и назначу шестерых других граждан Исса. Этот процесс будет продолжаться, пока я не найду людей, готовых сотрудничать, или до тех пор, пока все население Исса не будет переселено на голые скалы затерянного в океане островка.

С учетом сложившихся обстоятельств, мои требования не чрезмерны, их легко выполнить. Я ваш король – повинуйтесь.

Хайделос ответил, старательно скрывая раздражение:

– Долгие годы мы жили без короля, без армии, без налогов. Ска никогда нам не угрожали; горные бароны не представляют для нас никакой опасности. Почему вдруг, с сегодняшнего дня, мы должны поспешно выполнять приказы тройского захватчика?

– Вы терпели Фода Карфилиота в Тинцин-Фюрале. Вы игнорировали набеги ска, уводивших в рабство тысячи людей. Вы покупали мир и благополучие страшной ценой, которую платили другие! Беззаботному существованию Исса пришел конец. Отныне – если вы хотите, чтобы с вами обращались справедливо, – вы должны платить за справедливость так, как это делают все остальные. Господа, прения закончены. Выбирайте: да или нет?

– Выбора у нас нет, – тихо ответил Хайделос. – Ваши доводы убедительны.

– Очень хорошо. Малуф предоставит вам более подробные инструкции. – Эйлас поднялся на ноги, слегка поклонился безутешным синдикам и повернулся, чтобы уйти – но резко остановился, заметив у входа в павильон высокую фигуру. Как только совещание закончилось и все вопросы были решены, Шимрод наконец соблаговолил явиться в лагерь.

1

Через некоторое время, после того как Шимрод поселился в Трильде, в Тантревальском лесу, его начали тревожить странные сны. Сны повторялись каждую ночь с настойчивостью, завладевшей вниманием Шимрода и приводившей его в состояние, близкое к одержимости – несмотря на кошмарный характер завершения сновидений, предвещавших какие-то судьбоносные или даже трагические последствия.

Сны эти были необычайны по нескольким причинам. Место действия, белый песчаный пляж между океаном и беломраморным дворцом, никогда не менялось. В происходивших на этом пляже событиях не было ничего нелогичного или причудливого – по сути дела, их самым поразительным свойством было отсутствие каких-либо персонажей, кроме самого Шимрода и красавицы, вызывавшей непреодолимое, болезненное влечение.

В первом сне Шимрод стоял под балюстрадой у основания лестницы, ведущей во дворец. Солнечные лучи грели его, тихий шум спокойного прибоя повторялся с ленивой монотонностью. Шимрод чего-то ждал. Вскоре он заметил на берегу приближающуюся фигуру темноволосой женщины среднего роста – стройной, почти хрупкой. Она шла по песку босиком; на ней было белое платье до колен, без рукавов. Она не спеша прошла мимо, искоса бросив взгляд на Шимрода, продолжавшего удивленно смотреть ей вслед, – сердце его сжималось страстным, тоскливым томлением.

Сновидение поблекло и пропало в той недостижимой бездне, где исчезают все сновидения, когда кончается их срок. Шимрод проснулся и открыл глаза, глядя в темноту.

На следующую ночь сон повторился; повторился он и на третью, и на четвертую ночь. Каждый раз женщина оказывала Шимроду чуть больше внимания; наконец она остановилась, чтобы выслушать его. Шимрод хотел узнать, кто она такая, где они находятся и почему она проходит мимо. В конце концов незнакомка согласилась назначить ему свидание за пределами сна. Возбужденный и торжествующий, Шимрод понимал, однако, что его, скорее всего, околдовали, намереваясь причинить ему крупные неприятности. Поэтому он решил посоветоваться с Мургеном в замке Свер-Смод, на склоне могучего хребта Тих-так-Тих.

Мурген раскрыл заговор. Женщину звали Меланкте, она выполняла поручение чародея Тамурелло. Их намерения были очевидны. Тамурелло хотел подорвать репутацию Мургена и продемонстрировать уязвимость чародея, уничтожив его отпрыска Шимрода.

Оставался открытым один вопрос – мучительный вопрос, с которым влюбленные, потрясая кулаками, испокон веков обращаются к небу:

– Как может такая красота уживаться с такой низостью?

По этому поводу Мурген не мог предложить никаких разъяснений.

Шимрод явился на свидание, но планы заговорщиков удалось сорвать, и Шимрод не расстался с жизнью. Позже, когда Шимрод впервые посетил Исс, он обнаружил пляж, где Меланкте ходила в его снах: в полумиле к северу от города, на берегу моря, находился беломраморный дворец с широкими ступенями лестницы, ведущей на террасу, окаймленную балюстрадой, – именно здесь Шимрод ожидал во сне появления обворожившей его незнакомки.

Теперь Шимрод мог вспоминать об этом эпизоде бесстрастно и даже с примесью холодного любопытства. Его интересовало также невыполненное обязательство красавицы. Именно желание узнать, как себя поведет Меланкте, когда ей придется либо сдержать слово, либо признать себя обманщицей, заставило Шимрода потихоньку выйти за окраину Исса и направиться по пляжу к знакомому дворцу.

Шимрод остановился у основания лестницы под балюстрадой – его охватило сильнейшее ощущение воспоминания о том, чего никогда не было. На берегу – точно так же, как во сне, – он заметил приближающуюся фигуру Меланкте.

Так же, как во сне, она ступала по песку босиком, и на ней было белое платье до колен. Даже если она не ожидала увидеть Шимрода, она ничем не выдала удивление – даже шаги ее не ускорились и не замедлились.

Меланкте подошла к лестнице. Бросив один быстрый взгляд в сторону Шимрода, она никак не отреагировала на его присутствие, поднялась по ступеням на террасу и исчезла в тенях за колоннадой.

Шимрод последовал за ней и вошел во дворец, где он еще никогда не был.

Меланкте пересекла просторный вестибюль и прошла в помещение с аркадой высоких окон, выходивших на океан. Опустившись на софу у низкого столика и откинувшись на спинку, она стала неподвижно смотреть на горизонт.

Шимрод взял стул, тихо поставил его с другой стороны столика и сел прямо напротив Меланкте – чтобы она не могла притворяться, что его не видит, а он мог наблюдать за ней, не поворачивая голову.

Вошла служанка с высоким серебряным кувшином; она налила в бокал винный пунш, дышавший ароматами свежевыжатого апельсина и лимона. Не обращая внимания на Шимрода, Меланкте подняла бокал к губам, пригубила пунш и стала снова смотреть в море.

Шимрод следил за ней, вопросительно наклонив голову. Он хотел было взять кувшин обеими руками и выпить пунш прямо из сосуда, но решил, что такой жест, отдававший вульгарностью, мог нарушить установившееся между ним и хозяйкой дворца безмолвное согласие – если молчание Меланкте можно было истолковать, как согласие терпеть его присутствие. Вместо этого Шимрод начертил в воздухе знак мановением правой руки – в гостиную залетела маленькая синяя птичка с красной грудкой. Покружившись вокруг головы Меланкте, птичка села на край ее бокала, чирикнула пару раз, испражнилась в бокал и упорхнула.

Меланкте медленно и осторожно наклонилась вперед и поставила бокал на столик.

Шимрод снова сделал сложное движение рукой. В дверном проеме появился чернокожий мальчик-мавр в огромном голубом тюрбане, халате в красную и синюю полоску и блестящих голубых шароварах. Мальчик держал поднос с парой небольших серебряных кубков. Приблизившись к Меланкте, он предложил ей поднос и застыл в ожидающей позе.

С каменным лицом Меланкте взяла один из кубков и поставила его на столик. Мальчик в тюрбане подошел к Шимроду. Тот с благодарным кивком взял второй кубок и, удовлетворенно вздохнув, выпил его содержимое. Мальчик с подносом удалился.

Слегка выпятив губы и опустив их уголки, Меланкте продолжала изучать морской простор.

«Как она оценивает, взвешивает, сравнивает! – думал Шимрод. – В ее голове возникает один план за другим, но от каждого она отказывается – они неэффективны, недостаточно изящны или унизительны. Она не хочет ничего говорить, потому что любые слова сделают ее мишенью для моих упреков или притязаний. Пока она молчит, она ничем себя не обязывает и думает, что может таким образом от меня избавиться! Но в ней растет напряжение – в какой-то момент ей придется взять инициативу на себя».

Шимрод заметил, как подернулись уголки губ Меланкте.

«Она что-то решила, – сказал он себе. – Наиболее эффективный, но наименее изящный выход из положения, с ее точки зрения, заключается в том, чтобы просто встать и выйти – не могу же я последовать за ней в туалет и при этом сохранить какую-то видимость галантности! Что ж, посмотрим! По ее поведению можно будет судить о ее настроении».

Меланкте откинула голову назад, прикрыв глаза, – казалось, она спала. Шимрод встал и прошелся по гостиной. Здесь было немного предметов мебели; странным образом отсутствовали какие-либо личные вещи или сувениры – никаких искусных изделий или редкостей, никаких пергаментных свитков, книг, либрамов или папок с рисунками. На столе у стены в зеленой фаянсовой вазе красовалась дюжина апельсинов; рядом были небрежно разбросаны разноцветные окатыши, найденные в полосе прибоя, – по-видимому, они доставляли Меланкте удовольствие. На полу лежали три мавританских ковра с кричащими синими, черными и красными орнаментами на бледно-бежевом фоне. С потолка свисала тяжелая чугунная люстра. В бронзовой вазе на столике у ног Меланкте торчал букет оранжевых ноготков – скорее всего, замена увядших цветов свежими входила в ежедневные обязанности служанки. По сути дела, заключил Шимрод, помещение казалось необжитым и не позволяло ничего сказать о характере хозяйки.

Меланкте наконец нарушила молчание:

– Как долго ты намерен здесь оставаться?

Шимрод вернулся к столику и сел на стул:

– Сколько угодно – мне положительно нечего делать, и не только днем, но и ночью, если уж на то пошло.

– Время для тебя ничего не значит?

– Ничего не значит? Напротив, время меня чрезвычайно интересует. Если верить галисийским эскам, время подобно пирамиде с тринадцатью гранями. Они верят, что мы стоим на вершине пирамиды и наблюдаем за движением дней, месяцев и лет во всех направлениях. Такова исходная предпосылка тудической пердурики, провозглашенная Тудом, галисийским богом времени с окольцевавшими голову тринадцатью глазами, смотрящими одновременно во все стороны. Зрительное представление об этом божестве, разумеется, имеет чисто символический характер.

– Имеет ли эта доктрина какое-нибудь практическое применение?

– Думаю, что да. Необычные идеи развивают умственные способности и оживляют разговор. Например, раз уж мы обсуждаем тудические предпосылки, тебя может заинтересовать тот факт, что чародеи эсков ежегодно видоизменяют сотню зародышей во чреве матерей, надеясь, что когда-нибудь наконец родится младенец с тринадцатью глазами, окружающими голову через равномерные промежутки на уровне лба, – и по этому признаку они определят, что мир посетило воплощение Туда! До сих пор им не удавалось произвести на свет младенца с более чем девятью глазами; но и такие, еще не совершенные создания становятся жрецами тудического культа.

– Я мало занимаюсь такими вещами, и этот разговор в целом меня тоже не интересует, – сказала Меланкте. – Ты можешь удалиться, как только этого потребует твое представление о вежливости.

– Как только оно этого потребует, я не премину это сделать, – заверил ее Шимрод. – А пока что, если ты не возражаешь, я позову твою служанку, чтобы она принесла нам еще вина и, пожалуй, приготовила горшок тушеных мидий с оливковым маслом и чесноком. Любой разумный человек, не снедаемый угрызениями совести, не отказался бы от такого блюда, особенно в сопровождении свежеиспеченного хлеба.

Меланкте отвернулась:

– Я не голодна.

– Может быть, ты устала? – заботливо спросил Шимрод. – Пойдем, приляжем в твоей спальне.

Меланкте искоса бросила на него взгляд, сверкнувший золотом. Помолчав, она ответила:

– Что бы я ни делала, я предпочитаю это делать одна.

– Неужели? Насколько я помню, это не всегда было так. Ты даже навязывала мне свое общество.

– С тех пор я полностью изменилась. Во мне не осталось ничего прежнего.

– И чем вызвано такое перевоплощение?

Меланкте поднялась на ноги:

– Я надеялась, что безмятежное одинокое существование позволит мне избежать вторжений в личную жизнь. В какой-то степени мои надежды оправдались.

– И теперь у тебя не осталось друзей?

Меланкте пожала плечами, повернулась к Шимроду спиной и подошла к окну. Шимрод встал рядом с ней; ноздри его уловили аромат фиалок:

– Ты не ответила на мой вопрос.

– У меня нет друзей.

– А Тамурелло?

– Он мне не друг.

– Надеюсь, он не твой любовник?

– Такие отношения меня не интересуют.

– Какие отношения тебя интересуют?

Обернувшись, Меланкте нашла, что Шимрод находится слишком близко, и сделала небольшой шаг в сторону:

– Я еще об этом не думала.

– Ты хочешь научиться волшебству?

– Я не хочу быть ведьмой.

Шимрод вернулся к столику у софы и сел на стул:

– Ты загадочное существо. – Он хлопнул в ладоши, появилась служанка. – Меланкте, будь добра, попроси прислугу принести нам вина.

Меланкте вздохнула и подала знак служанке, после чего снова присела на софу с выражением раздраженной покорности судьбе. Служанка вернулась с кувшином вина и двумя бокалами.

Когда бокалы были наполнены, Шимрод сказал:

– Когда-то я думал, что ты – ребенок в теле женщины.

Меланкте холодно улыбнулась:

– А теперь?

– Ребенок, по-видимому, где-то заблудился и потерялся.

Улыбка Меланкте стала чуть более тоскливой.

– Женщина прекрасна, как рассвет, – размышлял вслух Шимрод. – Понимает ли она, какое впечатление производит? Судя по всему, она достаточно часто моется и явно ухаживает за волосами. Она ведет себя так, словно вполне сознает свою привлекательность.

– Как все это скучно! – обронила Меланкте.

Шимрод пропустил ее слова мимо ушей:

– По-видимому, тебя вполне удовлетворяет такая жизнь, ты довольна собой. И тем не менее, когда я пытаюсь разобраться в твоих мыслях, у меня такое чувство, словно я заблудился в темном лесу.

– У тебя такое чувство, потому что я не вполне человеческое существо, – ровно и бесстрастно отозвалась Меланкте.

– Кто тебе это сказал? Тамурелло?

Меланкте безразлично кивнула:

– Тягостный, бесцельный разговор. Когда ты уйдешь?

– Скоро. Но объясни мне – зачем Тамурелло попытался внушить тебе такую чудовищную глупость?

– Он ничего мне не внушал. Я ничего не знаю. Мой ум пуст, как черные пространства между звездами.

– По-твоему, я – человеческое существо? – спросил Шимрод.

– Насколько мне известно, да.

– Я – порождение Мургена!

– Не понимаю. Что ты называешь порождением?

– Когда-то, давным-давно, Мурген являлся в моем обличье, чтобы свободно действовать и наблюдать, – люди боятся легендарного Мургена, это ему мешает. Я ничего не помню о тех временах – мои поступки были поступками Мургена, и воспоминания о них принадлежат Мургену. Но мало-помалу, по мере такого использования Шимрод стал существом из плоти и крови, приобрел собственное сознание и способность действовать независимо.

Теперь я – Шимрод. Почему бы мне не считать себя человеческим существом? Я выгляжу как человек. Я испытываю голод и жажду; я ем и пью, после чего мне приходится испражняться. Твоя красота вызывает во мне тоскливое влечение, одновременно сладостное и болезненное. Короче говоря, ничто человеческое мне не чуждо, и если я в чем-то не человек, то мне неизвестно, в чем именно.

Меланкте повернулась к морю:

– У меня человеческое тело; так же, как твое, оно выполняет свои функции: я вижу, слышу, ощущаю вкус. Но я пуста. У меня нет чувств. Я ничего не делаю – только брожу по пляжу.

Шимрод пересел на софу и обнял ее плечи:

– Позволь мне заполнить эту пустоту.

Меланкте язвительно покосилась на него:

– Я не нуждаюсь в помощи.

– Но тебе будет лучше, когда ты изменишься, гораздо лучше!

Меланкте отстранилась, встала и отошла к окну.

Шимроду больше нечего было сказать – в этот момент он решил удалиться и ушел, не попрощавшись.

На следующий день Шимрод вернулся к беломраморному дворцу, нарочно в то же время. Если Меланкте ежедневно придерживалась одного и того же расписания, сегодня он мог бы узнать, удалось ли ему повлиять на ее настроение. Он прождал под террасой целый час, но Меланкте не появилась. В конце концов Шимрод задумчиво побрел обратно в Исс.

К вечеру погода стала портиться, с запада подул свежий бриз – рябь перистых облаков быстро затянула небо, и солнце опустилось в багрово-лиловую гряду далеких туч.

С утра яркие сполохи света боролись с пасмурным сумраком. Снопы солнечных лучей пробивались через разрывы в облаках, но разрывы стягивались и лучи гасли. После полудня сумрак победил и с моря нахлынула темно-серая стена дождя.

Ближе к вечеру Шимрод, подчинившись внезапному порыву, накинул на плечи плащ, сделал покупку на рынке и прошел по пляжу к белому дворцу. Взойдя по ступеням, он пересек террасу и постучал в резную деревянную дверь.

Никто не ответил – он постучал снова. Наконец дверь приоткрылась; выглянула служанка:

– Леди Меланкте не принимает.

Шимрод распахнул дверь и зашел внутрь:

– Превосходно! Значит, нам никто не помешает. Я останусь на ужин – вот свежие отбивные. Поджарьте их как следует, приправьте травами и подайте с добрым красным вином. Где Меланкте?

– В гостиной, у камина.

– Я знаю, куда идти.

Служанка с сомнением понесла отбивные на кухню. Заглядывая из комнаты в комнату, Шимрод в конце концов нашел гостиную, упомянутую служанкой, – помещение с белеными стенами и дубовыми потолочными балками. Меланкте стояла и грелась у огня. Когда Шимрод зашел, она взглянула на него через плечо, раздраженно отвернулась и продолжала смотреть на языки пламени.

Шимрод приблизился. Не глядя на него, Меланкте сказала:

– Я знала, что ты сегодня придешь.

Шимрод обнял ее за талию, притянул к себе и поцеловал. Она не ответила – с таким же успехом он мог бы поцеловать тыльную сторону своей руки.

– Так что же – ты не рада меня видеть?

– Нет.

– Но в то же время тебя не трясет от злости?

– Нет.

– Я когда-то уже целовал тебя – помнишь?

Меланкте повернулась к нему. Шимрод понял, что она собирается сказать нечто, приготовленное заранее:

– Я почти не помню ничего, что тогда происходило. Тамурелло дал мне точные указания. Я должна была обещать тебе все, что угодно, и, если потребуется, уступить любому твоему требованию. Оказалось, что в этом не было необходимости.

– А обещания? Их не нужно выполнять?

– Я произносила слова, но это не были мои обещания; это были слова Тамурелло. У него и требуй выполнения обещаний. – И Меланкте улыбнулась огню, горевшему в камине.

Шимрод, все еще обнимавший ее за талию, прижал ее ближе и погрузил лицо в ее волосы, но она отстранилась и села на диван.

Шимрод сел рядом:

– Я не большой мудрец, как тебе известно. И все же, я мог бы многому тебя научить.

– Ты гоняешься за иллюзиями, – почти презрительно обронила Меланкте.

– Почему ты так думаешь?

– Тебя привлекает мое тело. Если бы ты взглянул на меня и увидел пожелтевшую морщинистую кожу и горбатый нос с бородавками, сегодня вечером тебя бы тут не было – даже если бы ты пришел, ты не стал бы меня целовать.

– С этим невозможно спорить, – сказал Шимрод. – Тем не менее в этом отношении я вряд ли отличаюсь от любого другого. Ты предпочла бы жить в дряхлом, уродливом теле?

– Я привыкла к тому телу, какое у меня есть. Я знаю, что оно привлекательно. Тем не менее то, что живет в этом теле, – то, что я на самом деле собой представляю, – судя по всему, вовсе не привлекательно.

В гостиную зашла служанка:

– Подать ужин здесь, у камина?

Меланкте с удивлением оглянулась:

– Я не просила подавать ужин.

– Этот господин принес отличные отбивные и приказал поджарить их как следует, что я и сделала, обжарила на виноградной лозе и приправила чесноком, лимонным соком и щепоткой тимьяна. Есть еще свежеиспеченный хлеб, горошек прямо с огорода и неплохое красное вино.

– Хорошо, подавай здесь.

За ужином Шимрод пытался создать теплую, непринужденную атмосферу, но в этом начинании Меланкте не оказывала ему почти никакой поддержки. Сразу после ужина она объявила, что устала и собирается идти спать.

– Сегодня дождливо, – заметил Шимрод, – я останусь на ночь.

– Дождя уже нет, – возразила Меланкте. – Уходи, Шимрод. В моей постели не будет никого, кроме меня.

Шимрод поднялся на ноги:

– Мне остается сделать то, что на моем месте сделал бы любой воспитанный мужчина. Спокойной ночи, Меланкте.

2

Непрерывные холодные дожди удерживали Шимрода от новых прогулок по пляжу. Кроме того, он не торопился из тактических соображений: чрезмерное усердие могло скорее помешать достижению его цели, нежели способствовать ему. На данный момент он уже сделал все возможное. Он привлек внимание Меланкте к неповторимому характеру своей персоны; он доказал ей, что умеет быть вежливым, но настойчивым, забавным, но заботливым; он продемонстрировал ей внушающую уверенность любой женщине страстность, свойственную всем ухажерам, – не в такой степени, какая могла бы показаться непристойной, но и достаточно пылкую для того, чтобы она свидетельствовала о непреодолимых чарах Меланкте и заставила ее задумываться о себе и о нем.

Шимрод сидел в часто посещаемой им портовой таверне «На якоре», пил пиво, смотрел на дождь за окном и размышлял о Меланкте.

Несомненно, она была обворожительна. Ее красота поражала, как несметное сокровище, ее тело казалось слишком хрупким для того, чтобы вмещать такую притягательную силу. Шимрод спрашивал себя: объясняется ли эта притягательность исключительно красотой? Было ли в ее чарах что-то еще?

Глядя на море, бурлящее под струями ливня, Шимрод перебирал в уме всевозможные милые особенности, свойственные достойным любви и любимым женщинам. В Меланкте эти манеры и признаки полностью отсутствовали; отсутствовала в ней и таинственная, не поддающаяся определению сущность женственности как таковой.

Меланкте утверждала, что ум ее подобен пустоте; Шимроду оставалось только ей верить. Она удивительным образом не умела проявлять любопытство, чувство юмора, теплоту или симпатию. Она выражалась с абсолютной откровенностью, свидетельствовавшей не столько о честности, сколько о безразличии к чувствам и побуждениям собеседника. Шимрод не помнил, чтобы она выражала какие-нибудь эмоции, кроме скуки и апатичного отвращения к его присутствию.

Мрачно проглотив полкружки пива, Шимрод присмотрелся к пологой дуге северного пляжа, но беломраморный дворец скрылся за стеной дождя… Он медленно кивнул своим мыслям, пораженный глубиной новой концепции. Меланкте стала выражением последней воли ведьмы Десмёи, ее окончательной местью погубившему ее мужчине – и всем мужчинам в принципе. В ее нынешнем состоянии Меланкте была чем-то вроде пустого магического экрана, отображавшего в глазах каждого мужчины его идеал совершенной красоты. Но когда он пытался привлечь к себе эту красоту и обладать ею, он заключал в объятия пустоту, и чем сильнее была его страсть, тем больше он страдал – в отместку за страдания Десмёи!

Если эти допущения правильны, как отреагирует Меланкте, если Шимрод расскажет ей о предназначении ее красоты? Если она поймет, чем объясняется ее состояние, захочет ли она измениться? Сможет ли она измениться, даже если захочет?

В таверну вошел Эйлас. Он подошел к камину, чтобы согреться и обсушиться, после чего устроился ужинать с Шимродом в алькове, отгороженном от общего зала. Шимрод поинтересовался тем, как продвигается набор новой ульфской армии; Эйлас заявил, что у него достаточно оснований для оптимизма.

– В самом деле, учитывая все препятствия, трудно было бы ожидать более успешного развития событий. Каждый день прибывают новые рекруты, армия растет. Сегодня мы завербовали пятьдесят пять человек – сильных, здоровых парней с вересковых лугов и горных пастбищ. Храбрецы! Каждый из них готов учить меня военному делу. По их представлению, все очень просто. Война заключается в следующем: герои прячутся в болоте за пучками утесника, пока мимо не проедет достаточно немногочисленный отряд противника, после чего храбрецы выскакивают из укрытия, режут глотки и смываются со всех ног, прихватив вражеские кошельки.

– А как ведут себя девять непокорных баронов?

– Рад сообщить, что все они явились до истечения назначенного срока. Нельзя сказать, что они покорились, но мне удалось настоять на своем; нам все еще не приходилось осаждать какую-нибудь башню на неприступной скале – это долгое и неприятное занятие, особенно в такую погоду.

– Они затаятся и будут выжидать, пока не появится возможность как-нибудь тебе досадить.

– Конечно. Рано или поздно придется повесить нескольких ульфов, не поверивших мне на слово, – хотя я предпочел бы, чтобы они погибли, сражаясь со ска. Даже самые безрассудные головорезы-горцы понижают голос, когда речь заходит о ска.

– Это должно было бы побудить их к дисциплине, превосходящей безжалостную методичность ска.

– К сожалению, они смирились с тем, что ска съедят их заживо – битва проиграна еще до того, как ска появились на горизонте. Придется постепенно убедить их в возможности победы, полагаясь на тройские войска и доказывая на примере нескольких боев, что ска не восстают из мертвых и не продолжают драться без головы. Когда под вопросом окажутся их гордость и мужское достоинство, они постараются превзойти пришлых забияк.

– Допуская, конечно, что тройской армии удастся нанести поражение ска.

– По этому поводу у меня нет особых опасений. Да, ска накопили большой опыт ведения военных кампаний, но их сравнительно мало и каждый вынужден драться за пятерых. Поэтому потеря каждого ска равна потере пятерых тройсов. Я намерен постепенно их обескровить.

– Похоже на то, что ты считаешь войну со ска неизбежной.

– Как ее можно избежать? Южная Ульфляндия, несомненно, занимает первое место в списке завоеваний ска, необходимых для обеспечения их мирового господства. Как только они почувствуют себя достаточно сильными, они пойдут в наступление – надеюсь, это произойдет не раньше, чем я успею подготовиться.

– И когда начнутся военные действия?

– Я не могу напасть на них первым, это исключено. Если бы я пользовался безусловной поддержкой баронов – тогда другое дело. – Эйлас пригубил вина: – Сегодня я получил странное сообщение от сэра Кира, младшего сына сэра Кэйвена из Орлиного Гнезда. Три дня тому назад некий рыцарь, предположительно прибывший из Западных топей Даота, нанес визит владетелю Орлиного Гнезда. Он представился как сэр Шаллес и со всей серьезностью заявил, что король Казмир скоро развяжет войну и захватит Тройсинет, после чего всех союзников короля Эйласа изгонят из крепостей. По мнению сэра Шаллеса, настала пора организовать тайное сопротивление тройсам, чтобы предотвратить полное уничтожение ульфского благородного сословия.

Шимрод усмехнулся:

– Надо полагать, ты уже организовал поиски сэра Шаллеса.

– Самые тщательные. Сэр Кир собственной персоной мчится во весь опор по вересковым лугам, чтобы выследить Шаллеса, схватить его и привезти в Исс.

3

Дожди кончились; наступил ясный и тихий рассвет. На рыночной площади Шимрод заметил служанку Меланкте, куда-то торопившуюся с корзиной. Шимрод догнал ее:

– Доброе утро! Вы меня помните? Меня зовут Шимрод.

– Я вас хорошо помню. Вы умеете выбирать отличные отбивные.

– А вы прекрасно умеете их жарить!

– Готовить я умею – что правда, то правда. Свинина отлично жарится на открытом огне, а вместо дров или углей лучше подкладывать виноградную лозу.

– Полностью с вами согласен. Хозяйка хвалит вашу кухню?

– А! Она какая-то странная – по-моему, она иногда даже не знает, что она ест, ей все равно. Но я заметила, что она обглодала косточки отбивных – сегодня я куплю еще, если найду, и, пожалуй, пару курочек пожирнее. Курицу я нарезаю на кусочки поменьше и обжариваю в оливковом масле, добавляя много чеснока, а потом подаю, вместе с маслом и чесноком, на ломте хлеба.

– У вас душа поэта! Может быть, мне…

Служанка прервала его:

– К сожалению, мне запретили вас пускать во дворец. А зря! Хозяйке нужен кто-нибудь, кто развлек бы ее и похвалил! Она все время в печали. Я начинаю думать, нет ли тут какого-нибудь сглаза или порчи?

– Все возможно! Тамурелло ее навещает?

– По правде говоря, ее вообще никто не навещает, кроме вас. Ну еще вчера приходили какие-то синдики из города, чтобы занести ее в свои списки.

– Какая жалость! Какая одинокая жизнь!

Поколебавшись, служанка выпалила:

– Может быть, мне не следует об этом говорить, но сегодня последняя четверть луны – значит, если погода не испортится, леди Меланкте выйдет из дому за час до полуночи и вернется позже, когда луна уже зайдет. Опасная это привычка – у нас на берегу кто только не бродит!

– Хорошо, что вы меня предупредили, – сказал Шимрод, всучив служанке золотую крону. – Вот, это вам поможет выйти замуж.

– Очень даже поможет, большое спасибо! Пожалуйста, только не обижайтесь на то, что вас больше не будут пускать во дворец.

– Хотел бы я знать, чем вызван этот запрет.

– Такой уж у нее характер – она не желает с вами развлекаться, вот и все.

– В высшей степени странно! – огорченно сказал Шимрод. – Я добивался успеха и у крестьянок, и у благородных дам. Даже фея однажды согласилась стать моей любовницей. Герцогиня Лидия Лоэрмельская удостоила меня существенным вниманием! А теперь, на этом пустынном, почти забытом берегу прекрасная дева, одиноко прозябающая во дворце, запрещает мне ее видеть! Разве это не смешно?

– Действительно странно, сударь! – кокетливо просияла служанка. – Если бы вы постучались в мою дверь, я бы вас не выгнала.

– Ага! Такую возможность не следует упускать! – Шимрод схватил служанку за плечи и чмокнул ее сначала в одну щеку, потом в другую. Смеясь, служанка убежала на рынок.

4

Шимрод тщательно готовился к ночной вылазке. Он надел черный плащ с капюшоном, полностью закрывавшим его светло-каштановые волосы и затенявшим лицо. В последний момент, вспомнив о чем-то, он натер подошвы сандалий волшебным водоотражателем – составом, позволявшим ходить по воде. Шимрод сомневался в том, что сегодня такая способность ему пригодится, но в прошлом эта магическая формула неоднократно оказывалась полезной – за исключением тех случаев, когда сильный прибой вызывал досадные помехи.

Последние проблески заката уступили место темной ночи, и по небосклону стала спускаться бледная половина ноздреватого лунного диска. Наконец Шимрод направился по берегу к дворцу Меланкте. Не доходя до террасы, он сел на береговую дюну и приготовился ждать.

Высокие арочные окна дворца мерцали тусклым желтым светом масляных ламп. Один за другим светильники погасли, и все сооружение погрузилось во тьму.

Шимрод ждал – луна подползала к горизонту. Из дворца выскользнула фигура: не более чем тень, скользящая по песку. Размеры тени и ритм ее движений выдавали Меланкте. Шимрод последовал за ней, держась на достаточном расстоянии, – еще одна черная, бесшумная тень.

Меланкте шла целенаправленно, не спеша – до сих пор, насколько мог судить Шимрод, она не беспокоилась о том, что за ней кто-нибудь мог следить.

Пройдя примерно полмили по влажному песку вдоль поблескивающей пены тихого прибоя, Меланкте приблизилась к пологому обнажению темного камня, выступавшему в море подобно неровному языку длиной в сотню шагов. В шторм океанские валы разбивались об этот уступ и перекатывались через него; теперь, однако, ленивые волны, едва отражавшие дорожку слабеющего лунного света, лишь заполняли впадины по краям маленького мыса, отступая с чмокающими и булькающими вздохами.

Остановившись у основания мыса, Меланкте оглянулась – Шимрод тут же пригнулся и закрыл лицо черным капюшоном.

Меланкте его не заметила. Она взобралась на уступ и, огибая трещины и провалы, прошла к самой оконечности мыса – туда, где отполированное волнами каменное плечо обрывалось над морем примерно на высоте человеческого роста. Там она села, обняв колени, и стала смотреть в темное море.

Продолжая пригибаться, Шимрод проворно прокрался к мысу, как огромная черная крыса, и вскарабкался на уступ. Чрезвычайно осторожно, проверяя надежность каждого шага, он продвигался все ближе к Меланкте… За спиной послышались медленные, влажно шлепающие шаги.

Шимрод бросился в сторону и притаился, присев на корточки, в черной тени скального выступа.

Шаги шлепали мимо – выглянув из-под капюшона, Шимрод увидел бледно озаренное лунным светом существо с коротким широким торсом, массивными ногами и погруженной в плечи головой, напоминавшей голову огромной ящерицы, с небольшим гребешком от низкого лба до затылка. Существо прошло настолько близко, что до Шимрода долетел слабый порыв воздуха, вызванный движением грузного тела, – порыв этот принес с собой такую вонь, что Шимроду пришлось зажать нос рукой, задержать дыхание и медленно выдохнуть.

Существо прошлепало к оконечности мыса. Шимрод услышал невнятные обрывки приглушенного разговора, после чего наступило молчание. Чуть приподнявшись, Шимрод стал бесшумно продвигаться вперед, почти на четвереньках. Силуэт Меланкте заслонял звезды на западном небосклоне. Справа, сгорбившись, сидело существо, составившее ей компанию. Оба молча смотрели в темное море.

Прошло несколько минут. Что-то большое и черное с тихим шипением появилось над волнами и пару раз фыркнуло, будто прокашливаясь. Эта темная масса подплыла к оконечности мыса, тяжело взобралась на нее и опустилась на камень слева от Меланкте. Снова послышался приглушенный разговор – Шимрод не смог разобрать ни слова, – и опять наступило молчание. Три силуэта, обращенных к морю, чернели на фоне звезд.

Половинный диск луны уже почти прикоснулся к горизонту, перечеркнутый длинной тонкой прядью облака. Три тени на конце мыса придвинулись ближе одна к другой. Морское существо издало протяжный звук тихим вибрирующим контральто. Голос Меланкте взял ноту повыше. Существо, пришлепавшее с берега, отозвалось звучным басом. Аккорд – если это сочетание звуков можно было так назвать – длился примерно десять секунд, после чего певцы взяли другие ноты; аккорд изменился, постепенно замирая, и растворился в тишине.

По коже Шимрода побежали мурашки. Он никогда не слышал ничего подобного – странное пение вызывало ощущение безутешного, беспросветного одиночества.

Три тени на конце мыса молчали, словно исполненная музыка погрузила их в уныние пуще прежнего. Затем береговое существо издало низкий пульсирующий звук. Меланкте пропела «а-а-а-а-а – о-о-о-о-о», начиная с высокой ноты и постепенно соскальзывая вниз примерно на октаву. Контральто морского существа присоединилось к ним подобно колоколу, звенящему из-под воды. Высота и тембр звуков менялись; наконец аккорд снова замер. Не распрямляясь и пробираясь в тенях, Шимрод вернулся на пляж – он подозревал, что ночной концерт мог оказывать магическое влияние, и надеялся, что с расстоянием такое воздействие ослабеет.

Прошло минут пятнадцать. Половина луны налилась желтовато-зеленой мглой и утонула в океане. Три тени, сидевшие на краю уступа, стали почти невидимыми… И снова они принялись распевать аккорды, и снова Шимрод подивился завораживающей печали и невыразимому одиночеству, звучавшим в этих голосах.

Опять наступило молчание. Прошло еще десять минут. Береговое существо прошлепало по скальному обнажению на пляж, поднялось по склону и исчезло в какой-то расщелине. Шимрод ждал. Меланкте прошла по уступу к берегу, спрыгнула на песок и направилась по пляжу домой. Проходя мимо того места, где сидел Шимрод, она остановилась, вглядываясь в темноту.

Шимрод поднялся на ноги – Меланкте отвернулась и продолжала путь. Шимрод догнал ее и пошел рядом. Она ничего не сказала.

Наконец Шимрод спросил:

– Для кого вы пели?

– Ни для кого.

– Почему ты сюда ходишь?

– Потому что мне так нравится.

– Кто эти существа?

– Изгои – такие же, как я.

– Вы обсуждаете что-нибудь? Вы только поете или делаете что-нибудь еще?

Меланкте рассмеялась – странным низким смехом:

– Шимрод, в тебе любопытство преобладает над инстинктами. Ты безобиден и доверчив, как теленок.

Шимрод решил с достоинством промолчать, вместо того, чтобы горячо возражать против подобных утверждений. Так они вернулись к белому дворцу.

Ничего не говоря и не оборачиваясь, Меланкте взошла по ступеням, пересекла террасу и исчезла во дворце.

Шимрод вернулся в Исс, разочарованный и убежденный в том, что он каким-то образом повел себя неправильно, но в чем именно состояла его ошибка, он не мог сказать. Кроме того, какую пользу принесло бы в данном случае соблюдение правил вежливости? Может быть, ему предложили бы место в хоре?

Меланкте – неотвязно, необъяснимо прекрасная!

Меланкте – поющая над морем в бледных лучах заходящей луны!

Может быть, следовало схватить ее в порыве страсти, пока они шли по берегу, и подчинить ее силой. По меньшей мере в таком случае она не стала бы критиковать его интеллектуальные наклонности!

Но даже этот план, при всей его поверхностной привлекательности, отличался некоторыми изъянами. Хотя Шимрод ни за что не согласился бы с обвинениями в чрезмерной интеллектуальности, он тем не менее руководствовался представлениями о галантности, несовместимыми с насилием. Он решил больше не думать о Меланкте: «Она не для меня».

Утром солнце снова взошло на безоблачном небе. Печально задумавшись, Шимрод сидел за столом перед входом в таверну «На якоре». С неба стрелой опустился сокол, уронивший перед ним на стол веточку ивы и тут же скрывшийся вдали.

Взглянув на веточку, Шимрод поморщился. Но делать было нечего. Поднявшись на ноги, он нашел Эйласа:

– Меня вызывает Мурген. Придется подчиниться.

Эйласа это известие не обрадовало:

– Куда ты отправишься и зачем? Когда вернешься?

– Не могу ответить на эти вопросы. Мурген зовет – я должен спешить.

– Что ж, счастливого пути!

Шимрод наскоро сложил в котомку свои пожитки, расплющил конец веточки пальцами и произнес:

– Ива, ива! Судьба прихотлива – неси меня прямо, неси меня криво!

Шимрода подхватил порыв ветра – земля закружилась у него под ногами. На мгновение он заметил длинную вереницу вершин Тих-так-Тиха, тянувшуюся с юга на север в темном кудрявом окаймлении горных лесов. Но в следующий момент он уже соскользнул по пологому воздушному желобу и встал на площадке перед Свер-Смодом, каменной усадьбой Мургена.

Ему преграждала дорогу черная чугунная дверь высотой в два человеческих роста. На центральной панели выделялось рельефное изображение Древа Жизни. Железные ящерицы, прижавшиеся к стволу, шипели, быстро высовывая и пряча железные язычки, торопливо перемещались и замирали в новом положении; железные птицы перепрыгивали с ветки на ветку, поглядывая сверху на Шимрода, время от времени позвякивая, как глуховатые колокольчики, и алчно рассматривая, но не решаясь клюнуть чугунные фрукты.

Дабы умилостивить инкуба, охранявшего дверь, Шимрод произнес нараспев:

– Дверь, отворись! Дай мне пройти невредимым! – Скороговоркой он прибавил: – Причем выполняй только мои однозначно выраженные пожелания, не обращая внимания на темные капризы подсознания.

– Проходи, Шимрод! – прошептала дверь. – В подробных оговорках и примечаниях нет необходимости.

Шимрод не стал спорить и шагнул к двери – та сдвинулась в сторону, открывая проход в вестибюль, освещенный стеклянным куполом из зеленых, золотисто-желтых и карминово-красных панелей.

Повернув в один из коридоров, расходившихся из вестибюля в разные стороны, Шимрод быстро вошел в кабинет Мургена.

За тяжелым столом, протянув ноги к камину, сидел Мурген. Сегодня он явился в облике, некогда послужившем моделью Шимроду: высокий худощавый человек с продолговатым костлявым лицом, светло-коричневыми, словно пыльными волосами, язвительно кривящимся ртом и характерными жестами Шимрода.

Шимрод резко остановился:

– Зачем встречать меня в виде двойника? Это не поможет мне внимательно выслушивать инструкции – или, что еще хуже, упреки.

– Рассматривай это как оплошность с моей стороны, – ответил Мурген. – Как правило, я не стал бы заниматься глупыми шутками, но в нынешних обстоятельствах возможность услышать что-то новое от себя самого в конечном счете может оказаться полезной.

– При всем моем уважении я считаю, что это рассуждение притянуто за уши. – Шимрод сделал пару шагов вперед. – Как хочешь. Если ты не желаешь сменить облик, я буду сидеть отвернувшись.

Мурген сделал безразличный приглашающий жест рукой:

– Какая разница? Пора подкрепиться, ты не находишь? – Он щелкнул пальцами, и на столе появились фляги с медовухой и пивом, а также блюдо с нарезанным хлебом и мясными закусками.

Шимрод удовольствовался пивом, тогда как Мурген предпочел пить медовуху из высокой оловянной кружки. Мурген спросил:

– Жрецы оказали тебе должное внимание?

– Ты имеешь в виду жрецов храма Атланты? Я и не подумал их навестить, и они тоже ко мне не обращались. По-твоему, мне следовало с ними познакомиться?

– Эти блюстители древних традиций охотно рассказывают легенды. Широкие ступени, ведущие из храма в море, достойны внимания. В спокойную погоду, когда солнце уже высоко, зоркий человек может сосчитать под водой тридцать четыре ступени – остальные неразличимы в глубине. Жрецы утверждают, что число ступеней, находящихся над водой, уменьшается. По их мнению, либо суша опускается в океан, либо уровень океана поднимается.

Шимрод задумался:

– И то, и другое маловероятно. Подозреваю, что в первый раз они подсчитывали ступени во время отлива, а в следующий раз – когда уже начался прилив, что и ввело их в заблуждение.

– Вполне возможно, – признал Мурген. – Никогда нельзя пренебрегать простейшими объяснениями. – Он бросил быстрый взгляд на Шимрода: – Ты почти не пьешь. Пиво слабовато?

– Нет, все в порядке. Просто я предпочитаю сохранять ясность мышления. Было бы ни к чему, если бы мы оба напились до бесчувствия, а потом, очнувшись, не могли разобраться, кто из нас кто.

Мурген поднес ко рту оловянную кружку:

– Маловероятно.

– Верно. Тем не менее будет лучше, если я узнáю на трезвую голову, зачем ты меня вызвал в Свер-Смод.

– То есть как зачем? Мне нужна твоя помощь.

– Не могу отказать тебе в помощи – и не отказал бы, даже если бы мог.

– Прекрасно сказано! Тогда перейдем к делу. По существу, меня раздражает Тамурелло. Он неспособен к повиновению и вмешивается в мои дела. В конечном счете, разумеется, он надеется меня уничтожить. В настоящий момент его каверзы носят, казалось бы, тривиальный или даже шаловливый характер, но, если он не встретит сопротивления, его поползновения могут стать опасными. По аналогии, укус одной осы неприятен, но не опасен; нападение тысячи ос смертельно. Я не могу уделять достаточно внимания провокациям Тамурелло; это отвлекло бы меня от решения гораздо более важных задач. Поэтому я поручаю его твоему вниманию. По меньшей мере слежка с твоей стороны будет отвлекать его не меньше, чем он надеется отвлечь меня.

Шимрод хмурился, наблюдая за языками пламени в камине:

– Если он опасен, почему бы не покончить с ним раз и навсегда?

– Это легче сказать, чем сделать. Расправившись с Тамурелло, я выглядел бы тираном в глазах других чародеев; они могли бы составить заговор из соображений самозащиты – с непредсказуемыми последствиями.

– Как в таком случае я должен за ним следить? – спросил Шимрод. – И какие его действия следует прежде всего подмечать или пресекать?

– Не спеши, все по порядку. Сначала расскажи мне, как идут дела в Южной Ульфляндии.

– Рассказывать, в сущности, не о чем. Эйлас обучает армию недотеп и балбесов, в каковом предприятии он добился определенных успехов: теперь, когда он кричит «Пра-во!», большинство рекрутов поворачиваются направо. Я попытался завязать знакомство с Меланкте, но тщетно. Она считает, что я слишком умничаю. Надо полагать, я заслужил бы ее одобрение, если бы исполнял четвертый голос, участвуя в полночных репетициях ее вокального трио.

– Любопытно! Значит, Меланкте интересуется музыкой?

Шимрод рассказал о событиях предыдущей ночи.

– Меланкте никак не может разобраться в том, что она собой представляет, – заметил Мурген. – Десмёи нарочно сотворила соблазнительную пустышку, чтобы отомстить мужскому полу и посмеяться над нами.

Шимрод смотрел исподлобья в огонь:

– Я больше не хочу о ней думать – пусть делает что хочет.

– Разумное решение. А теперь займемся проказником Тамурелло…

Мурген подробно изложил свои планы, после чего Шимрод, кувыркаясь, снова совершил стремительный дугообразный полет – на этот раз на юго-восток, к Трильде, своей усадьбе на краю Тантревальского леса.

5

Древняя Старая дорога пересекала весь Лионесс от Прощального мыса на западе до Балмер-Скима на востоке. Примерно на полпути, на окраине селения Тон-Твиллет, от нее на север ответвлялась другая дорога – не более чем проселочная колея. Поднимаясь на холмы и спускаясь в долины, колея эта тянулась вдоль живых изгородей боярышника и старых каменных оград, мимо сонных ферм и, по низкому каменному мосту, через реку Сипп. Углубившись в Тантревальский лес, колея петляла еще примерно милю по солнечным полянам и тенистым рощам, после чего становилась прямой на обширном лугу Лальи, неподалеку от Трильды, усадьбы Шимрода, и кончалась у пристани на берегу пруда Лальи, где дровосеки изредка перегружали дрова с лодок на телеги.

Трильду, двухэтажный бревенчатый дом на каменном основании, с большим цветником перед входом, украшали шесть мансардных окон под крышей с высокими коньками, по два окна на каждую спальню верхнего этажа. На первом этаже размещались вестибюль, две гостиные, обеденный салон, еще четыре небольшие спальни, библиотека и кабинет-лаборатория, а также кухня с кладовой и погребом, не считая нескольких подсобных помещений. Застекленные ромбами окна четырех выступов-фонарей выходили на цветник перед усадьбой; заколдованные оконные стекла Трильды всегда оставались блестящими и прозрачными, без малейших следов грязи, пыли, паутины или мушиных точек.

Трильду проектировал Хиларио – малоизвестный чародей с причудливыми представлениями и вкусами. Усадьбу построила за одну ночь бригада гоблинов, требовавших оплаты сырами. В свое время Трильда перешла в собственность Мургена, а тот уступил ее Шимроду. Теперь в отсутствие Шимрода за цветниками и садом, а также за помещениями в усадьбе присматривала пожилая крестьянская пара; в лабораторию, однако, они не заходили и боялись даже приоткрыть ее дверь, считая, что за ней притаились демоны. Шимрод всячески культивировал в них это убеждение. На самом деле за дверью, оскалив клыки и угрожающе воздев черные лапы, стояли всего лишь безвредные фантомы.

Вернувшись в Трильду, Шимрод не нашел к чему придраться. Прислуга наводила такую чистоту, что невозможно было обнаружить даже дохлую муху на подоконнике. Навощенная, тщательно протертая мебель блестела; в комодах и стенных шкафах лежали аккуратно сложенные, накрахмаленные чистые простыни, наволочки, пижамы и халаты, слегка надушенные лавандой.

Шимрод мог пожаловаться только на чрезмерную аккуратность. Он распахнул двери и створки окон, чтобы свежий луговой воздух изгнал затхлость, неизбежную в пустовавших днем и ночью помещениях, а затем прошелся по комнатам, передвигая мебель и перекладывая предметы, тем самым нарушая безукоризненный порядок.

В кухне Шимрод разжег печку и заварил чай из придающей крепость шандры, душистой болотной мяты и острой лимонной вербены, после чего вышел с кружкой чая в дневную гостиную.

В усадьбе царило безмолвие. С луга доносился переливчатый щебет жаворонка. Когда песня жаворонка кончалась, тишина становилась еще глубже.

Шимрод прихлебывал чай. Когда-то, вспоминал он, одиночество было своего рода приключением, вызывавшим приятные ощущения. С тех пор события изменили его; он обнаружил в себе способность к любви, а в последнее время привык к веселой компании Друна и Глинет – и даже к обществу молодого короля Эйласа.

Меланкте? Шимрод неопределенно хмыкнул. В применении к Меланкте слово «любовь» звучало в высшей степени сомнительно. Красота вызывает восхищение и эротическое влечение; таковы ее естественные функции. Но сама по себе красота не порождает любовь – уверял себя Шимрод. Меланкте – лишь оболочка, пустая внутри. Меланкте – теплый, дышащий символ огромной власти, не более того. Она считает его образ мыслей чрезмерно интеллектуальным? Шимрод презрительно крякнул. По ее мнению, он не должен думать?

Шимрод продолжал пить чай. Настала пора порвать с этой одержимостью и вплотную заняться выполнением программы Мургена. Предстоявшая работа могла оказаться сложной и опасной – возможно, он еще будет с сожалением вспоминать о безмятежной, праздной тишине.

Мурген предупреждал: «Тамурелло не преминет заметить вмешательство! Ты бесцеремонно нарушишь его планы и навлечешь на себя его гнев! Не заблуждайся на этот счет – с его точки зрения, это непростительно. Он найдет способы возмездия, явные или тайные: готовься к самым неприятным неожиданностям!»

Шимрод поставил кружку и отодвинул ее – чай больше не успокаивал его. Он открыл дверь в кабинет, растворил в воздухе стражей-фантомов и зашел внутрь. Все в лаборатории взывало к вниманию, к продолжению прерванных занятий. На большом столе посреди помещения громоздилось разнообразное имущество, конфискованное в Тинцин-Фюрале: тавматургическое оборудование, магические материалы и принадлежности, книги. Все это предстояло просмотреть и классифицировать – кое-что сохранить, остальное выбросить.

Первоочередной и важнейшей задачей была подготовка предписанных Мургеном средств, позволявших вести постоянное наблюдение за Тамурелло. Эти устройства, чье воздействие Тамурелло не мог не заметить рано или поздно, должны были удерживать чародея от дерзких и вредоносных выходок. Так рассуждал Мурген; Шимрод не мог найти в его логике никаких изъянов, хотя по сути дела Мурген заставлял Шимрода играть роль блеющей овцы, привязанной в джунглях к дереву, чтобы приманить тигра.

Мурген отмахнулся от опасений Шимрода:

– Тамурелло давно пора приструнить; выполнение нашего плана произведет желаемый эффект.

Шимрод выдвинул еще одно возражение:

– Когда Тамурелло почувствует ворошту[11], он просто-напросто начнет применять другую тактику или придумает какой-нибудь изощренный способ уйти от слежки.

– Тем не менее он откажется от грандиозных предприятий – а он их замышляет, и эти замыслы создают угрозу, масштабы которой не понимает сам Тамурелло.

– Тем временем он будет развлекаться, причиняя нам как можно больше неприятностей, но так, чтобы его нельзя было поймать с поличным.

– Мы взвесим тяжесть его преступлений и подвергнем его соответствующему наказанию – после чего Тамурелло станет самым смирным из безобиднейших любителей поколдовать на досуге, вот увидишь!

– Ты сам сказал, что Тамурелло неспособен к повиновению, – ворчал Шимрод. – В отместку он поручит инкубу [12] пробраться в Трильду и напустить мне в кровать полчище жуков-оленей!

– Все возможно, – согласился Мурген. – На твоем месте я боялся бы собственной тени. Опасность, которую можно предвидеть, можно предотвратить!

Учитывая наставления Мургена, Шимрод окружил Трильду сетью чувствительных волокон, создававших какое-то подобие системы предупреждающей сигнализации. После этого, вернувшись в лабораторию, он убрал с одного из столов груду книг и магических редкостей и развернул на нем полученный от Мургена свиток пожелтевшего пергамента.

Пергамент тут же слился с поверхностью дубового стола и превратился в большую карту Старейших островов; каждое государство обозначалось тем или иным оттенком. Там, где находилась Фароли – усадьба Тамурелло, – зажегся голубой огонек, знаменовавший присутствие чародея. Куда бы ни направился Тамурелло, голубой огонек должен был прослеживать его перемещение. Шимрод убеждал Мургена в том, что полезно было бы наблюдать за передвижением нескольких других персонажей, но Мурген и слышать об этом не хотел:

– Тебе следует сосредоточить внимание на Тамурелло и забыть обо всем остальном.

Шимрод не соглашался:

– Почему не использовать все возможности инструмента? Допустим, красный огонек обозначал бы твое местопребывание. Допустим, одна из твоих любовниц заманит тебя в подземелье и ты не сможешь оттуда выйти. Карта помогла бы сразу тебя найти и освободить из темницы. Просто, легко и удобно!

– Такое развитие событий маловероятно.

Таким образом, карта позволяла определять только местонахождение Тамурелло и, судя по показаниям голубого огонька, Тамурелло продолжал оставаться в Фароли.

Проходили дни. Шимрод совершенствовал методы слежки, применяя самые ненавязчивые средства, – Тамурелло, если бы он того пожелал, мог игнорировать их, не поступаясь своим достоинством.

Тамурелло, однако, отказывался смириться с вмешательством в свои дела и попытался устроить Шимроду несколько искусных пакостей, каковые успешно предотвратила окружавшая Трильду система охраны и сигнализации. Тем временем Тамурелло делал все возможное, чтобы ослепить оптические усики Шимрода и разрушить сосредоточенными шумовыми волнами его подслушивающие раковины.

Увлеченный своей задачей, Шимрод применил новый комплект чувствительных устройств, постоянно причинявших Тамурелло неожиданные неудобства. Судя по всему, стратегия Мургена – сосредоточить энергию Тамурелло на борьбе с мелкими неприятностями – в целом оказалась успешной.

Прошел почти месяц, и в вечернем небе снова всходила тусклая половина луны – мысли Шимрода все чаще возвращались к белому дворцу на берегу моря. Он представил себе возможность повторного полночного посещения скалистого уступа, выдающегося в океан, но тут же отказался от этой мысли; тем не менее непрошеные образы и навязчивый аромат фиалок продолжали преследовать его.

Шимрод хотел изгнать свои видения:

– Прочь! Уходите! Оставьте меня! Растворитесь в пространстве, мучительные сны наяву, и никогда не возвращайтесь! Если бы я не знал, что это абсурдно, можно было бы подумать, что Тамурелло снова принялся за свое и делает со мной то, что я пытаюсь делать с ним!

Наступила ночь. Шимрод не находил покоя. Он вышел наружу – подышать свежим ветром, посмотреть на луну. Тишину темного луга нарушали только сверчки и далекое сонное кваканье лягушек. Когда Шимрод дошел до старой пристани на берегу пруда, луна уже спускалась по небосклону. Он бросил камешек в неподвижную черную воду – расходящиеся круги отливали серебром… Сигнальный усик, колебавшийся у него на шляпе, внезапно предупредил: кто-то стоит рядом. Возникла и сразу исчезла вспышка магической энергии.

Шимрод оглянулся и почти без удивления обнаружил на берегу изящную фигуру в белом платье и черном плаще: Меланкте. Она стояла, глядя на луну, и словно не замечала его.

Шимрод отвернулся и тоже игнорировал ее.

Меланкте взошла на пристань, остановилась рядом:

– Ты ожидал меня?

– Интересно, каким образом Тамурелло заставил тебя появиться?

– Это не составило труда. Я согласилась добровольно.

– Странно! В такую ночь тебе следовало бы выть с друзьями на скале.

– Я решила больше туда не ходить.

– Почему?

– Очень просто. Быть или не быть? Рано или поздно приходится отвечать на этот вопрос. Я решила быть, но в результате снова пришлось выбирать: бродить, как тень, по дворцу, а по ночам петь с отверженными на скале – или подражать человеческому поведению? Я решила измениться.

– Ты не считаешь себя человеческим существом?

– Тамурелло говорит, что я – бесстрастный апатичный мозг, вживленный в женское тело, – тихо ответила Меланкте. Она посмотрела Шимроду в глаза: – А ты как думаешь?

– Думаю, что Тамурелло нас слушает и посмеивается. – Шимрод прикоснулся к усику на шляпе: – Будь настороже, ищи повсюду – далеко и близко, высоко и низко! Кто нас подслушивает, кто за нами следит?

– Никто.

Шимрод с сомнением хмыкнул:

– Какие инструкции ты получила от Тамурелло?

– Он сказал, что люди, как правило, тупые, пошлые и развязные хамы, и что общение с тобой позволит мне в этом убедиться.

– Как-нибудь в другой раз. А теперь, Меланкте, позволь пожелать тебе спокойной ночи.

– Подожди, Шимрод! Ты уверял меня, что я красива, и даже целовал меня однажды. А сегодня, когда я сама к тебе пришла, ты не хочешь меня видеть. Любопытная непоследовательность!

– Здесь нет никакого противоречия. Я остерегаюсь подвоха. Побуждения Тамурелло очевидны; твои побуждения по меньшей мере сомнительны. У тебя сложилось преувеличенное представление о моей глупости и вульгарности. А теперь, Меланкте, с твоего позволения…

– Куда ты идешь?

– Домой, в Трильду – куда еще?

– И оставишь меня одну, в темноте?

– Тебе не привыкать к одиночеству и темноте.

– Я пойду с тобой – мне больше некуда идти. Кроме того, как я уже упомянула, я навестила тебя по собственной воле.

– В тебе не заметно признаков дружелюбия. Ты ведешь себя скорее так, словно с трудом преодолеваешь отвращение.

– Я не привыкла к общению.

Шимрод едва сдерживал раздражение:

– Я был бы скорее расположен пригласить тебя к себе домой, если бы ты не приказала служанке захлопнуть дверь у меня перед носом. Уже один этот факт заставляет меня глубоко сомневаться в твоих намерениях.

– Возможно, я дала служанке такие указания; возможно также, что ты делаешь на этом основании неправильные выводы. Учитывай, что ты вторгся в мою жизнь без приглашения и потревожил мой ум своими любезностями. Я долго думала и в конце концов склонилась к тому, чтобы признать твою правоту – и вот я здесь. Разве это не то, чего ты хотел?

– Ты здесь по приказу Тамурелло.

Меланкте улыбнулась:

– Я – это я, а ты – это ты. Какое нам дело до Тамурелло, зачем беспокоиться?

– Не притворяйся. Ты прекрасно знаешь, что у меня есть основания для беспокойства.

Меланкте смотрела на черную поверхность пруда:

– Никаких приказов Тамурелло не отдавал. Он сказал, что ты в Трильде и что ты ему осточертел. Он сказал, что, если бы не Мурген, он давно посадил бы тебя с размаху на самый острый пик с обратной стороны Луны. Сказал, что был бы рад, если бы я кружила и морочила тебе голову, пока твои глаза не выпучатся, как вареные яйца, а потом довела бы тебя до такого изнеможения, чтобы за завтраком ты храпел, уткнувшись лицом в миску с кашей. Он сказал, что у тебя низкопробный ум, что ты не способен помнить о двух вещах одновременно, что, пока я останусь в Трильде, ты перестанешь совать свой длинный сопливый нос в его дела и что такое положение вещей его более чем устраивает. Вот и все.

– Неужели? – нахмурившись, Шимрод тоже разглядывал черную гладь ночного пруда. – Интересно, какие мерзости мне пришлось бы услышать, если бы ты продолжала говорить еще пять минут.

Меланкте отступила на шаг:

– Так или иначе, я здесь. Что теперь? Если хочешь, я могу уйти. Проконсультируйся с многочисленными извилинами своего высокоразвитого мозга – может быть, они смогут о чем-нибудь договориться.

– Так и быть, – сказал Шимрод. – Ты останешься в Трильде. – Помолчав, он с мрачной убежденностью прибавил – Еще посмотрим, кто кому заморочит голову – каждое утро Тамурелло будет вскакивать с постели с ругательствами, получая от меня очередное приветствие… Луна заходит, пора возвращаться.

Не говоря больше ни слова, они направились к усадьбе. По дороге Шимроду пришла в голову новая тревожная мысль: что, если рядом под личиной Меланкте идет существо совсем иного рода, готовое разоблачить себя в самый деликатный момент – и тем самым наказать Шимрода за нахальную слежку?

В принципе, от Тамурелло вполне можно было ожидать чего-нибудь в таком роде. К счастью, у Шимрода были средства, позволявшие быстро проверить справедливость его гипотезы.

В гостиной усадьбы Шимрод снял с Меланкте плащ и наполнил два бокала гранатовым вином:

– Ароматом оно напоминает тебя – одновременно сладостное и терпкое, навязчиво непроницаемое, но при этом ни в коем случае не очевидное… Пойдем! Я покажу тебе Трильду.

Сначала Шимрод провел ее в обеденный салон («Дубовые панели вырезаны из дерева, которое росло здесь, на этом месте»), оттуда в парадную приемную («Обрати внимание на ковры между лепными орнаментами – их когда-то привезли в Рим из древней Парфии»), а затем в лабораторию. Здесь Шимрод сразу взглянул на волшебную карту. Голубой огонек продолжал мерцать в Фароли, в лесу на северной окраине Даота. Таким образом, по меньшей мере одно из подозрений не оправдалось: стоявшая перед ним женщина не могла быть воплощением чародея.

Меланкте озиралась без особого интереса. Шимрод продемонстрировал пару магических диковин, после чего подвел ее к высокому зеркалу – вся фигура Меланкте отразилась в зеркале без искажений, что избавило Шимрода от еще одного повода для беспокойства. Если бы она была на самом деле суккубом или гарпией, зеркало отразило бы ее истинное обличье.

Заметив, что Меланкте изучает свое отражение с пристальным интересом, Шимрод сказал:

– Это волшебное зеркало. Оно отражает человека таким, каким он себя представляет. Кроме того, ты можешь приказать зеркалу показать тебя такой, какой ты выглядишь в моих глазах – или в глазах Тамурелло, – и сравнить эти версии своей внешности.

Меланкте отошла в сторону, не прислушиваясь к предложениям Шимрода. Следуя за ней, Шимрод обернулся к зеркалу: «Я мог бы приказать зеркалу показать меня таким, каким я выгляжу в глазах Меланкте! Но, по правде говоря, побаиваюсь того, что могу увидеть».

– Уйдем отсюда, – предложила Меланкте. – Здесь нечем дышать от заумных рассуждений.

Они вернулись в малую гостиную. Шимрод развел огонь в камине и повернулся к Меланкте, задумчиво разглядывая ее.

Меланкте тихо спросила:

– О чем ты думаешь?

Опираясь локтем на каминную полку, Шимрод опустил голову и смотрел на языки пламени:

– Я в затруднительном положении. Желаешь меня выслушать?

– Почему нет? Говори что хочешь.

– В Иссе, всего лишь несколько недель тому назад, Шимрод нанес визит Меланкте, чтобы возобновить их знакомство, в надежде найти какое-то совпадение интересов, способное украсить их существование. В результате Меланкте презрительно захлопнула перед ним дверь.

Сегодня вечером Шимрод пошел прогуляться и любовался заходом луны на берегу тихого пруда Лальи. Появилась Меланкте – и теперь не Шимрод волочится за Меланкте, а Меланкте не отстает от Шимрода, пытаясь обворожить и одурачить его у него дома, в Трильде, чтобы он перестал надоедать ее приятелю Тамурелло.

С откровенностью, вызывающей подозрения в коварстве, она передает Шимроду не слишком лестные замечания, высказанные о нем чародеем Тамурелло, и теперь, если Шимрод подчинится инстинктам и поддастся очарованию прелестей Меланкте, он тем самым выбросит на ветер всякое уважение к себе. Если же он проявит твердость и выгонит Меланкте из усадьбы, сопровождая свои действия вполне заслуженными упреками, впоследствии он будет выглядеть в своих глазах как чопорный глупец, неспособный проявить уступчивость.

Таким образом, вопрос заключается не в том, следует ли сохранять гордость, достоинство и самоуважение, и не в том, каким образом их можно было бы сохранить, а в том, куда дует ветер, на который я их выброшу?

– Сколько еще ты собираешься думать? – спросила Меланкте. – У меня нет никакого самоуважения, что позволяет мне мгновенно принимать решения, повинуясь любым прихотям.

– В конечном счете, возможно, это самый правильный подход, – согласился Шимрод. – У меня исключительно сильный характер и железная воля; тем не менее не вижу причины демонстрировать эти преимущества без необходимости.

– Камин пышет жаром, в комнате тепло, – отозвалась Меланкте. – Шимрод, помоги мне снять плащ.

Шимрод подошел ближе и расстегнул пряжку у нее на плече; каким-то образом ее длинное платье упало на пол вместе с плащом – озаренная трепещущим огнем, перед ним стояла обнаженная Меланкте. Шимрод подумал, что никогда не видел ничего прекраснее. Он обнял ее; сперва ее тело напряглось, потом стало податливым.

Пламя догорало в камине. Меланкте сказала низким, хрипловатым голосом:

– Шимрод, я боюсь.

– Почему?

– Когда я смотрела в зеркало, в нем не было никакого отражения.

6

Время текло легко и тихо, день за днем, без неприятных неожиданностей. Иногда Шимроду казалось, что Меланкте старается дразнить и провоцировать его, но он сохранял невозмутимое спокойствие, и в целом между ними не возникало столкновений. Как обычно, Меланкте не хватало живости, но, судя по всему, положение вещей ее вполне удовлетворяло, и она отвечала доступностью – или даже взаимностью – на любые эротические поползновения Шимрода. События прошлого теперь вызывали у Шимрода мрачную усмешку: какой отстраненной она была, когда проходила мимо в его снах, как откровенно выражала скуку, когда он навещал ее в прибрежном дворце, как бессердечно приказала служанке больше не впускать его – и что же? Его самые смелые любовные фантазии стали действительностью!

Почему? Этот вопрос постоянно беспокоил его. Где-то скрывалась тайна. Шимрод не понимал, каким образом Тамурелло мог извлекать выгоду из создавшейся ситуации; если голубому огоньку можно было доверять, чародей не покидал Фароли.

Меланкте не проявляла желания делиться информацией, а Шимрод был слишком горд, чтобы сбросить маску вежливого самообладания и задавать неудобные вопросы.

Изредка, во время очередной беседы, Шимрод, словно невзначай, вставлял замечания, призванные выудить дополнительные сведения, но Меланкте отвечала на них непонимающим взглядом – а если он настаивал, уклонялась или даже снова обвиняла его в чрезмерной интеллектуальности:

– Когда мне нужно что-нибудь сделать, я это делаю. Если у меня чешется нос, я не занимаюсь мучительным анализом возникшей проблемы, вместо того чтобы почесать нос!

– Чеши нос столько, сколько тебе заблагорассудится, – сурово-снисходительным тоном откликнулся Шимрод.

Мало-помалу присутствие Меланкте теряло обаяние новизны, тогда как ее любвеобильность, напротив, проявлялась все настойчивее, словно она не могла представить себе иных развлечений – и в конце концов стала настолько превосходить возможности Шимрода, что тот не находил себе места от стыда и смущения. Конечно, если бы он захотел, он мог бы воспользоваться вспомогательными средствами – например, эликсиром под наименованием «Урсус», шутливо намекавшим на способность созвездия Большой Медведицы круглосуточно оставаться в возвышенном положении на небосклоне. Шимроду известно было также популярное среди колдунов заклинание «Феникс», позволявшее достигать того же результата.

Шимрод отказывался от применения снадобий и заговоров – по нескольким причинам. Прежде всего Меланкте и так уже отнимала у него больше времени, чем он рассчитывал ей уделять, и при этом поглощала значительную долю его энергии, нередко погружая его в состояние утомленной апатии, несовместимой с необходимостью непрерывного бдительного наблюдения за Тамурелло. Во-вторых – что оказалось для Шимрода полной неожиданностью, – пресные совокупления, не прикрашенные ни юмором, ни взаимной симпатией, ни изяществом скромности, довольно скоро потеряли первоначальную привлекательность. Наконец, в голову Шимрода все чаще закрадывались подозрения – он не был уверен в том, что удовлетворяет Меланкте как в количественном, так и в качественном отношении. Самолюбие не позволяло Шимроду согласиться с этой мыслью: заслужив похвалы нескольких других любовниц, неужели он не мог утолить зуд одной ненасытной красавицы?

Прошел месяц, за ним другой. Каждое утро, покончив с одним или двумя эротическими эпизодами, Шимрод и Меланкте лениво завтракали овсяной кашей со сливками и свежей красной смородиной или, в зависимости от настроения, блинами со сливочным маслом и вишневым вареньем или медом, за которыми следовали вареные всмятку яйца с ветчиной и кресс-салатом и, как правило, полдюжины жареных на шампуре перепелок, пара запеченных в духовке, только что выловленных форелей или лосось под шубой с укропом – конечно же, со свежеиспеченным хлебом, парным молоком и лесными ягодами. Два бледных сильвана [13] готовили и подавали блюда, вовремя убирая использованные тарелки, чашки и деревянные подносы.

После завтрака Шимрод иногда направлялся в лабораторию, но чаще всего дремал часок-другой на диване, пока Меланкте бродила по лугу. Порой она сидела в саду, перебирая струны лютни и производя тихие отрывистые звуки – Шимрод не улавливал в этих наигрышах никакой закономерности, но они, судя по всему, доставляли Меланкте удовольствие.

Проведя два месяца под одной крышей со своей любовницей, Шимрод находил ее настроения столь же загадочными, как и в день ее прибытия. У него выработалась привычка искоса наблюдать за ней – с любопытством и недоверием. Эта слежка явно ее раздражала. Однажды утром она скорчила гримасу и капризно спросила:

– Ты не отрываешь от меня глаз, как птица, собравшаяся клюнуть насекомое. Зачем ты это делаешь?

Шимрод не сразу нашелся что ответить:

– Я на тебя смотрю главным образом потому, что мне нравится на тебя смотреть. Прекраснее тебя нет никого на свете!

– Никого или ничего? – пробормотала Меланкте, скорее размышляя вслух, нежели к сведению Шимрода. – Я не уверена в своей одушевленности. Не уверена даже, что я вообще существую.

Шимрод отреагировал шутливым разглагольствованием, также раздражавшим Меланкте, хотя и не настолько, насколько ее возмущали претенциозные логические умозаключения:

– Ты живешь – в противном случае ты была бы мертва, а я оказался бы некрофилом. Это не так – следовательно, с грамматической точки зрения ты представляешь собой одушевленный объект. А если бы ты не существовала, твоей одежде – этой свободной крестьянской блузе и бежевым бриджам – было бы не на чем держаться, и она валялась бы на полу. Я выражаюсь достаточно убедительно?

– Тогда почему я не отражаюсь в зеркале?

– А ты смотрела в него в последнее время?

– Нет – боюсь, что увижу что-нибудь ужасное. Или опять ничего не увижу.

– Зеркало отражает твое представление о себе. Ты не видишь свое отражение, потому что Тамурелло лишил тебя собственной воли, чтобы полностью тебя контролировать. Таково по меньшей мере мое предположение. Но ты отказываешься в этом признаться, и я не могу тебе помочь.

– Совет мужчины мне только повредит, – отвернувшись, Меланкте смотрела куда-то вдаль, поверх цветника и зеленого луга; не подумав, она, возможно, сказала больше, чем хотела сказать.

Шимрод нахмурился:

– Почему же?

– Потому что так устроен мир.

Шимрод промолчал; через некоторое время Меланкте воскликнула:

– И все равно ты за мной следишь!

– Да, слежу – с изумлением. Теперь, по крайней мере, я начинаю догадываться о том, чего ты не рассказываешь. Интересно, что еще я о тебе не знаю? Думаю, рано или поздно я разгадаю эту головоломку.

– Ты только и делаешь, что ломаешь голову! Будто весь мир помещается у тебя в голове – извращенная, мертворожденная иллюзия, созданная по образу и подобию Шимрода! Что ты на самом деле понимаешь?

– Проще всего было бы ограничиться рассмотрением вопроса о твоем присутствии в Трильде. Тамурелло прислал тебя сюда, чтобы ты меня отвлекала. Это очевидно, ты этого не отрицаешь. Не так ли?

– Ты ничему другому не поверишь, что бы я тебе ни говорила.

– Лукавый ответ! Конечно, я ошибаюсь. Ты уклоняешься, чтобы снова меня одурачить. Чему здесь удивляться? Ты уже дурачила меня раньше – теперь я хорошо тебя знаю.

– Ничего ты не знаешь, ничего даже не подозреваешь! У тебя нет ни малейшего представления о том, что на самом деле происходит. Ты умеешь только рассуждать. Даже когда мы лежим, обнявшись, я слышу, как у тебя в голове вертятся и складываются пустопорожние рассуждения!

Пораженный этим взрывом ярости, Шимрод только развел руками:

– Тем не менее я наконец тебя понял.

– Поздравляю! Неподражаемый гений! Неистощимый источник чистого разума!

– Твои представления не соответствуют действительности! Тебе пора осознать свою ошибку. С моей стороны было бы бессердечно объяснять тебе все в подробностях – особенно сейчас, когда ты сердишься. Ты победила на эротическом фронте – воплощение женственности повергло в прах ненавистное мужское господство! И с чем ты осталась после этой победы? С пустыми руками. О чем тут еще говорить?

– Нет уж, ты зашел слишком далеко! – ударила кулаком по столу Меланкте. – Объяснись начистоту!

Шимрод пожал плечами:

– Ты решила больше не петь по ночам с исчадиями ада; ты решила вернуться в общество людей – но как только ты имеешь дело с людьми, тебе приходится волей-неволей выполнять функцию, которую в тебя заложила Десмёи. Я заявился к тебе во дворец, что пробудило к жизни встроенный в тебя механизм мести. Подозреваю, что по отношению ко мне ты ощущала странные, противоречивые чувства, смесь влечения с отвращением. Так или иначе, я стал первым олицетворением твоего врага, твоей первой жертвой. Удалось ли тебе меня уничтожить? Суди сама. К этому могу прибавить только одно: ты способна терпеть Тамурелло только потому, что на самом деле он не мужчина – а следовательно, согласно твоей врожденной функции, не может быть настоящим врагом. – Шимрод поднялся на ноги: – А теперь прошу меня извинить – в последнее время я слишком часто пренебрегал своими обязанностями и у меня накопилось много дел.

Шимрод удалился в лабораторию. Он уже прибрал магический хлам, валявшийся на столах, – теперь в его кабинете снова было приятно работать, хотя на протяжении последних двух месяцев Шимрод не уделял работе почти никакого внимания.

Шимрод открыл шкаф, вынул из него ящик и достал из ящика маску, изображавшую чародея Байбалидеса. После этого он отодвинул от стены череп на высокой подставке и надел маску на череп. Маска тут же ожила: глаза моргнули, рот приоткрылся, кончик языка увлажнил высохшие губы.

– Байбалидес! – громко сказал Шимрод. – Ты меня слышишь? Тебя вызывает Шимрод.

Рот маски ответил голосом Байбалидеса:

– Я тебя слышу, Шимрод. Что заставило тебя со мной связаться?

– В моем распоряжении оказался некий предмет, ранее хранившийся в Тинцин-Фюрале. Это нечто вроде трубчатого футляра из слоновой кости – с одной стороны он покрыт резными рунами, не поддающимися прочтению; с другой на нем вырезаны знакомые мне символы, из которых складывается твое имя – «Байбалидес». Я хотел бы знать, в чем предназначение этого футляра и следует ли рассматривать его как твою собственность, похищенную Фодом Карфилиотом, или как твой подарок Карфилиоту или Тамурелло.

– Мне хорошо знаком этот прибор, – отозвался Байбалидес. – Это так называемый Тысячелетний монокль Гантвина, позволяющий наблюдать за событиями, происходившими в поле зрения на протяжении последних десяти веков. Я проиграл его, когда побился об заклад с Тамурелло, а он, надо полагать, подарил его Карфилиоту. Если монокль тебе не нужен, я с удовольствием его заберу. Он чрезвычайно полезен, если требуется найти закопанный клад или узнать, чем на самом деле занимались герои прошлого; кроме того, в практическом отношении, он позволяет однозначно устанавливать отцовство. Насколько я помню, он приводится в действие троекратным резонансом с трелью.

– Можешь считать, что монокль снова твой! – заверил чародея Шимрод. – Надеюсь, ты позволишь мне им воспользоваться, если он мне когда-нибудь понадобится?

– Разумеется! – великодушно пообещал Байбалидес. – Возможность снова держать в руках монокль Гантвина доставит мне большое удовольствие – особенно в связи с тем, что, насколько я понимаю, Тамурелло меня надул и выиграл пари самым недостойным образом.

– Охотно верю, – согласился Шимрод. – Представления Тамурелло о добропорядочности, мягко говоря, своеобразны. Возникает впечатление, что он предпочитает зло добру только для того, чтобы не казаться банальным пошляком. Когда-нибудь Мурген потеряет терпение.

– Я тоже так считаю! На прошлой неделе я участвовал в конклаве на горе Хамбасте, в Эфиопии. Тамурелло прибыл раньше меня. В ходе важных переговоров он умудрился оскорбить черкесскую ведьму; та напустила на него голубую порчу, и Тамурелло пришлось пойти на уступки, хотя на прощание он так-таки отомстил ей проклятием гигантских когтей, и теперь ведьме придется вечно носить специальные башмаки.

Шимрод насторожился:

– На прошлой неделе? И куда, интересно, отправился Тамурелло, когда закончилось совещание?

– Вернулся в Фароли, наверное – откуда мне знать?

– Не важно. Я прослежу за тем, чтобы ты получил монокль в целости и сохранности.

– Шимрод, я твой должник!

Маска снова одеревенела. Шимрод поставил ящик с маской в шкаф и отодвинул в угол подставку с черепом. Подойдя к карте на столе, он внимательно рассмотрел голубой огонек, неизменно подтверждавший безвыездное пребывание Тамурелло в его усадьбе, Фароли, на протяжении последних двух месяцев.

Приглядевшись, Шимрод обнаружил причину заблуждения. На карту был наклеен небольшой кусочек прозрачной пленки, удерживавший голубой индикатор на месте.

Медленно отвернувшись от карты, Шимрод изучил, один за другим, другие приборы, которые, как он считал, должны были вести круглосуточное наблюдение за деятельностью Тамурелло. Каждый из датчиков был нейтрализован тем или иным образом – но так, чтобы с первого взгляда ничего нельзя было заметить.

Шимрод обратился к Фэкку – замаскированному под резную горгулью над камином инкубу, обязанному охранять лабораторию от непрошеных посетителей:

– Фэкк, ты спишь?

– Конечно нет.

– Почему ты не следил за происходящим?

– К твоему сведению, я не могу надлежащим образом отвечать на вопросы, сформулированные отрицательно. Существует бесчисленное множество не совершенных мною действий – мы могли бы беседовать бесконечно, обсуждая в подробностях все, чего я не делал.

Шимрод терпеливо переспросил:

– Хорошо, следил ли ты бдительно за происходящим в лаборатории?

– Да, разумеется.

– Почему ты не предупредил меня о саботаже?

Фэкк снова капризно возразил:

– А почему нужно опять и опять задавать вопросы, основанные на допущении несуществующих фактов?

– Замечал ли ты какие-нибудь неразрешенные действия? Может быть, лучше даже спросить таким образом: кто заходил в лабораторию на протяжении последних двух месяцев?

– Ты, Мурген и женщина, которую сюда прислали тебя развлекать и дурачить.

– Приходила ли сюда эта женщина одна, когда меня здесь не было?

– Несколько раз.

– Изменяла ли она каким-нибудь образом карту и датчики сигнализации?

– Она закрепила световой индикатор на карте клейкой пленкой и портила другие приборы.

– Чем еще она тут занималась в одиночестве?

– Она сделала несколько пометок самопишущим пером в твоей «Книге логотипов».

Шимрод не удержался от раздраженного восклицания:

– Неудивительно, что мои чары в последнее время почти не действуют! Что еще ты можешь мне поведать?

– Ничего особенного.

Шимрод удалил пленку, крепившую световой индикатор; голубой огонек, словно резвясь и радуясь освобождению от тяжкого бремени, тут же принялся метаться по карте во все стороны – то ближе, то дальше, то еще дальше, но в конце концов снова успокоился там, где находилась вилла Фароли.

Шимрод занялся другими приборами. С некоторым трудом и через некоторое время ему удалось восстановить их функционирование, после чего он снова обратился к инкубу:

– Проснись!

– Я никогда не сплю.

– Использовал ли Тамурелло – или кто-нибудь другой – здесь, в Трильде, какие-либо средства наблюдения или приборы, выполняющие иные функции?

– Использовал. Упомянутую женщину можно отнести к категории таких средств. Кроме того, Тамурелло поручил мне вести наблюдение за твоими действиями и сообщать о них. Ввиду отсутствия соответствующего запрещения с твоей стороны мне пришлось подчиниться. В-третьих, Тамурелло пытался использовать прудовых мух-однодневок в качестве дистанционно управляемых датчиков, но этот эксперимент не увенчался успехом.

– Фэкк, отныне я запрещаю тебе, однозначно и безоговорочно, предоставлять кому-либо, кроме меня и Мургена, какую-либо информацию. В частности, приказываю тебе ничего не сообщать Тамурелло как непосредственно, так и при посредстве каких-либо его агентов или инструментов. Я запрещаю тебе даже разглашать какие-либо сведения самовольно, не обращаясь ни к кому конкретно, – на тот случай, если Тамурелло предусмотрел какие-нибудь неизвестные мне способы прослушивания.

– Рад, что ты наконец внес достаточную ясность в этот вопрос, – отозвался инкуб. – Короче говоря, Тамурелло не должен получать никаких сведений.

– Именно так, и к числу таких сведений относятся как положительно, так и отрицательно сформулированные утверждения, кодированное использование каких-либо сигналов или пауз, применение какого-либо устройства или способа передачи информации или даже музыкальные последовательности звуков, на основе которых Тамурелло мог бы сделать какие-либо выводы. Ты обязан не связываться с ним по своей инициативе и не отвечать на его вызовы каким бы то ни было образом, учитывая все виды связи, корреспонденции и взаимодействия, не упомянутые мною отдельно, а также любые их сочетания.

– Наконец мне понятны твои требования! – заявил Фэкк. – Теперь все будет в порядке.

– Не совсем, – нахмурился Шимрод. – Мне еще предстоит решить, что делать с Меланкте.

– На этот счет я не стал бы беспокоиться, – заметил инкуб. – Ты только потеряешь время.

– Почему же?

– Упомянутая женщина покинула твою усадьбу.

Шимрод поспешно вышел из лаборатории и обыскал все помещения. Меланкте нигде не было. Угрюмый и молчаливый, Шимрод вернулся в рабочий кабинет.

7

Тамурелло редко появлялся в естественном виде, предпочитая экзотическую внешность – по различным причинам, в том числе просто потому, что такова была его прихоть.

Сегодня он вышел на балкон над восьмиугольным внутренним садом виллы Фароли в облике болезненно бледного, как известь, аскетически худощавого юноши с дымчатым ореолом ярко-рыжих волос, настолько тонких и прозрачных, что отдельные пряди нельзя было различить. Тонкий нос, тонкие губы и горящие голубые глаза должны были свидетельствовать, согласно намерению Тамурелло, о склонности к духовной экзальтации.

Тамурелло медленно спустился по ступеням черного стекла, выступавшим ломаной дугой из стен, окружавших двор. У основания лестницы он остановился, медленно сделал несколько шагов вперед и только после этого, повернув голову, соблаговолил заметить присутствие Меланкте, стоявшей в стороне, в тени цветущей мимозы.

Юноша-аскет приблизился к Меланкте – она выглядела более приземленной и чувственной, чем аватар чародея. Лицо наблюдавшей за волшебником гостьи оставалось неподвижным: почти бесплотная, но бесспорная мужественность Тамурелло не могла вызывать в ней никакой симпатии.

Снова остановившись, Тамурелло смерил ее взглядом с головы до ног, лениво приподнял палец и поманил ее:

– Пойдем.

Меланкте последовала за ним в гостиную и чопорно уселась на стоявшей посреди помещения софе. С ее точки зрения, изменчивые обличья Тамурелло были не более чем выражениями непостоянства. Хрупкий бледный юнец с оранжевыми волосами скорее озадачивал, нежели раздражал Меланкте. Как правило, ее мало беспокоило то, как предпочитал маскироваться чародей, и на сей раз она решила не занимать свои мысли странной внешностью Тамурелло и разгадкой ее возможного значения. У нее были дела поважнее.

Тамурелло снова смерил ее глазами с головы до ног:

– Ты не выглядишь слишком потасканной.

– Твои поручения выполнены.

– Даже перевыполнены! Что ж, замечательно! Похоже на то, что настала моя очередь обратить внимание на твои заботы. Насколько я помню, тебя беспокоило неумение свыкнуться с тем, как люди себя ведут и что они делают. Вполне обоснованный источник неудовлетворенности. Поэтому ты хочешь, чтобы я изменил человечество – или, если это мне не под силу, изменил тебя. – Тонкие губы юноши-аскета искривились в усмешке, и Меланкте подумала, что никогда еще не видела Тамурелло в столь язвительном обличье.

Меланкте ответила просто:

– Ты сказал, что мой способ мыслить не гармонирует с мышлением людей.

– Именно так! В частности, с мышлением особей мужского пола. Таков результат попытки Десмёи отомстить всему миру – главным образом той его части, которая обременена наружными половыми органами. Забавно, не правда ли? Только такие недотепы, как бедняга Шимрод, вынуждены страдать от ярости ведьмы-человеконенавистницы.

– В таком случае сними это проклятие с моей души!

Тамурелло внимательно взглянул Меланкте в лицо, помолчал и в конце концов сказал:

– Боюсь, что ты жаждешь невозможного.

– Но ты уверял меня…

Аскет картинно воздел руку:

– Честно говоря, у меня нет достаточных возможностей – в этом случае даже Мурген оказался бы бессилен.

Уголки красивых губ Меланкте опустились:

– Неужели волшебство бесполезно?

Рыжий юноша оживился:

– От волшебства ожидают выполнения любых желаний, но в каждом конкретном случае работу вынужден брать на себя достаточно разумный и квалифицированный посредник. Однако ни человек, ни инкуб, ни фея, ни демон, ни какое-либо другое существо, проявляющее контролируемые магические способности, не способны разобраться во всех тонкостях такого процесса, как восстановление целостности души. Следовательно, ее невозможно восстановить в мгновение ока.

– И все же ты обязался мне помочь.

– Я обещал сделать все возможное и сделаю все возможное. Слушай внимательно: я займусь разъяснением твоих проблем. Они не так просты, как может показаться.

– Я слушаю.

– Каждый ум состоит из нескольких психических фаз, постепенно переходящих одна в другую. Первую называют «сознанием» или «самосознанием». Другие не столь очевидны и активны, обычно они работают подспудно, не привлекая внимания, и не прослеживаются памятью.

Каждая фаза ума пользуется собственными механизмами. Предполагается, что первой, «сознательной» фазой, применяются такие средства, как логика, любопытство и умение отличать целесообразность от нелепости, порождающие некоторые побочные эффекты – например, так называемое чувство юмора и своего рода экстраполяцию резонансного сопереживания, именуемую инстинктом справедливости.

Вторая, третья и другие психические фазы координируют эмоции, рефлексы и функции организма.

Судя по всему, твоя первая психическая фаза ущербна. Вторая фаза, ответственная за эмоциональную интерпретацию бытия, пытается восполнить этот ущерб, что приводит к существенным напряжениям и чрезвычайно неудобно. Такова, на мой взгляд, основная природа твоего нарушения функций. Исправить это положение вещей можно посредством укрепления и развития первой психической фазы, нуждающейся в постоянном упражнении и обучении.

Меланкте озадаченно нахмурилась:

– Каким образом я могла бы научиться?

– В данный момент мне приходят в голову только два способа. Я мог бы превратить тебя в ребенка и отдать тебя на воспитание в благородную семью, где тебя научили бы общечеловеческим привычкам и понятиям, применяя традиционные методы.

– И я сохранила бы память о прошлом?

– Это зависит от тебя – ты можешь сохранить память или лишиться ее, по желанию.

Меланкте поджала губы:

– Я не хочу быть ребенком!

– Тогда тебе придется учиться так, как это делают взрослые – читая книги, соблюдая режим, выполняя упражнения и решая задачи. Понемногу ты научишься мыслить логически, а не посредством сопоставления ощущений и настроений.

– Наверное, это невероятно скучно! – пробормотала Меланкте. – Ломать себе голову, корпеть над книгами, рассуждать – короче, приобретать смехотворные привычки Шимрода!

Юноша-аскет смотрел на нее без особого интереса:

– Выбирай!

– Если мне придется корпеть над книгами, я ничему не научусь и вдобавок сойду с ума. Разве ты не можешь собрать воедино достаточный объем житейской мудрости, опыта, чувства юмора и способности к сопереживанию – и сразу заполнить ими пустоту в моем мозгу?

– Нет! Выбирай! – неожиданно резко ответил Тамурелло. Его реакция вызвала у Меланкте подозрение: не скрывает ли что-то лукавый чародей?

– Я вернусь в Исс и подумаю.

Тамурелло словно ждал этой фразы – он тут же произнес немногословное заклинание. Вихрь подхватил Меланкте и взметнул ее выше облаков, в ослепительный солнечный свет. Она успела заметить блестящее зеркало океана и линию горизонта – и почувствовала под ногами песок знакомого пляжа.

Меланкте присела на теплый песок, обняв руками колени. Отряды короля Эйласа уже двинулись на юг – берег опустел до самого устья реки. Меланкте смотрела на игру волн, переливавшихся бликами под солнцем. Зеленый прибой вздымался, закручиваясь барашками, рассыпался по песку шипящей белой пеной и с печальным вздохом облегчения откатывался обратно в море.

Просидев на пляже не меньше часа, Меланкте встала на ноги, стряхнула с одежды песок и поднялась по ступеням в свой тихий тенистый дворец.

1

Король Эйлас переместил штаб-квартиру своей армии в Дун-Даррик – развалины селения на реке Мальо, всего лишь в трех милях к югу от замка Стронсон сэра Хельвига, в самом сердце Ульфляндии. Дун-Даррику выпало стать одним из первых ульфских поселков, разграбленных ска: лишь каменные основания под грудами обломков позволяли угадать, что здесь когда-то жили люди.

В качестве центра управления боевыми действиями Дун-Даррик отличался многими преимуществами. Здесь солдаты не могли напиваться до бесчувствия, как это нередко случалось в тавернах у причалов Исса; здесь местным жителям не грозили стычки с распоясавшимися вояками, ибо здесь не было местных жителей, а девушки Исса теперь снова могли ходить на рынок, не привлекая навязчивое внимание молодых любезников-головорезов. Еще важнее было то, что здесь армия находилась неподалеку от пограничных пустошей, и ее весомое присутствие ощущалось своевольными горцами.

Эйлас никогда не надеялся, что мир и спокойствие внезапно снизойдут на горы и луга Южной Ульфляндии подобно целительному благословению. Вендетта и клановая рознь были неискоренимы, каждый ульф впитывал их с молоком матери. Король мог издавать дюжины указов, но если он не принуждал феодалов обеспечивать соблюдение законов силой, подкупом и другими средствами, дикий разбой продолжал оставаться основным способом существования.

Бароны западных склонов и нижних лугов в большинстве своем поддерживали политику Эйласа – они уже не раз подвергались набегам ска. Их высокогорные соотечественники – во многих случаях не более чем предводители бандитов – не только ценили независимость превыше всего, но и самым зловредным образом отстаивали именно тот образ жизни, с которым поклялся покончить Эйлас. После прибытия армии в Дун-Даррик королевские угрозы, ранее остававшиеся пустым звуком, внезапно приобрели смысл.

Эйлас почти сразу решил устроить в Дун-Даррике постоянный лагерь. Со всех концов страны прибывали каменщики и плотники – им поручили возвести подходящие постройки. Тем временем началось восстановление старого Дун-Даррика: в первую очередь, конечно, работники соорудили временные жилища, а затем приступили к строительству в соответствии с планом сэра Тристано – тот набросал его как-то вечером за бутылкой вина, руководствуясь скорее желанием развлечься, нежели серьезными архитектурно-стратегическими соображениями. Тристано предусмотрел рыночную площадь с лавками вдоль берега и постоялыми дворами по периметру, широкие улицы со сточными канавами на тройский манер и добротные коттеджи, каждый с огородным участком. Просмотрев наброски Тристано, Эйлас не видел причин, препятствовавших осуществлению этих проектов, – тем более что застройка разрушенного поселка способствовала укреплению королевского престижа.

Эйласу не нравился Оэльдес – обветшалая и грязная столица бывших королей, а независимый Исс невозможно было вообразить в качестве центра управления Южной Ульфляндией. Поэтому Эйлас объявил столицей Дун-Даррик, а Тристано добавил в свои чертежи небольшую, но изящную королевскую усадьбу, с одной стороны выходившую окнами на реку Мальо, а с другой – на рыночную площадь. Теперь сэру Тристано пришлось подумать о дальнейшем развитии метрополии; он отвел обширный участок на противоположном берегу под строительство более притязательных жилищ для представителей высшего сословия – разбогатев, многие могли предпочесть обосноваться в новом городе. Весть о расширении проекта порадовала строителей: плотников, каменщиков, штукатуров, кровельщиков, стекольщиков, маляров и их поставщиков; в обозримом будущем их благополучие было обеспечено.

Земли, окружавшие Дун-Даррик, по большей части одичали. Эйлас выделил обширные угодья под участки, подлежавшие распределению, согласно договору, между ветеранами, закончившими службу в армии. Другие участки сэр Малуф продавал по низким ценам в рассрочку безземельным ульфам, желавшим заняться сельским хозяйством.

Подобные осязаемые свидетельства стабильности способствовали поддержке авторитета короля – его больше нельзя было назвать иностранным авантюристом, намеренным выжать из Южной Ульфляндии те последние крохи, какие в ней еще оставались. Каждый день в Дун-Даррик прибывали новые взводы добровольцев и рекрутов то с одной окраины королевства, то с другой, а иногда даже из Северной Ульфляндии – сильные и здоровые молодые люди, преисполненные отвагой, нередко благородного происхождения, видевшие в армии единственную надежду прославиться или занять видное положение. Храбрость и гордость новобранцев нередко сопровождались упрямством, дерзостью и вспыльчивостью. Они руководствовались двумя простыми правилами: во-первых, каждый должен был готов драться в любой момент; во-вторых, такое понятие, как «доблестное поражение в бою», не существовало – побежденный сдавался, бежал или умирал, причем любой из этих результатов считался постыдным.

Эйлас начинал разбираться в некоторых тонкостях и закономерностях клановой междоусобицы горцев. Многим новобранцам неизбежно предстояло сражаться плечом к плечу с застарелыми врагами, каковое обстоятельство, по-видимому, должно было приводить к кровопролитию. С другой стороны, однако, придавать слишком большое значение взаимной неприязни кланов и формировать подразделения только из представителей той или иной фракции было бы, с точки зрения Эйласа, наихудшим возможным решением проблемы, так как этот подход означал бы официальное признание легитимности вендетты. Поэтому он ограничился тем, что новобранцев извещали о недопустимости возобновления древней розни в королевской армии и приказывали забыть о ней, после чего этот вопрос больше не обсуждался, а солдат распределяли на постой без учета их прошлого и происхождения. Как правило, бывшие враги, отныне носившие одинаковые мундиры, поначалу скрипели зубами, играли желваками и бросали искоса злобные взгляды – в отсутствие практических альтернатив, однако им приходилось приспосабливаться.

В связи с врожденной самоуверенностью и неподатливостью ульфов, на первых порах их боевая подготовка продвигалась туго. Тройские офицеры относились к этой проблеме с философским терпением. Почти незаметно для них самих, мало-помалу заносчивые удальцы-горцы начинали понимать, что от них ожидалось, привыкать к дисциплине и, наконец, обучать новоприбывших рекрутов, с благожелательным презрением взирая на неотесанных соотечественников.

Тем временем на высокогорных лугах и в узких лесистых долинах Верхней Ульфляндии преобладало напряженное ожидание – не ленивое бездействие перемирия, а оцепенение, охватывающее людей, ожидающих внезапного ночного нападения: перешептываясь, они то и дело вглядываются в темноту, затаив дыхание. Казалось, эта неестественная напряженность влияла даже на местную природу, словно сами горы и утесы, заросли дрока и поросшие темными елями склоны с тревогой ждали первого нарушения королевских указов.

Эйлас снарядил достаточно многочисленный отряд под предводительством сэра Тристано, чтобы тот разведал, как обстояли дела в верховьях, а также узнал, чем и где занимался в последнее время самозваный даотский рыцарь, сэр Шаллес. Вернувшись, Тристано сообщил, что горцы оказали ему безукоризненное, хотя и не слишком радушное гостеприимство, что бароны распускали свои дружины с преднамеренной медлительностью и что в каждой крепости ему приходилось выслушивать бесконечные жалобы на проказы и преступления ненавистных соседей. В том, что касалось сэра Шаллеса, судя по всему, тот энергично занимался подрывной деятельностью, появляясь то в одной долине, то в другой и распространяя самые удивительные слухи. По словам людей, встречавшихся с ним лицом к лицу, сэр Шаллес, коренастый человек благородного происхождения, был умен и располагал к доверию, хотя некоторые его заявления были явно смехотворны и противоречивы – он предоставлял слушателям верить во все, во что они хотели верить. Сэр Шаллес утверждал, что Эйлас и ска вступили в тайный сговор и что в конечном счете ульфским баронам, подчинившимся королевским указам, придется сражаться под командованием ска. Он утверждал также, что Эйлас страдал припадками эпилепсии и что сексуальные извращения короля можно было назвать только сумасбродными и отвратительными. Кроме того, сэр Шаллес клялся и божился, что король Эйлас намеревался, после того как обезоружит баронов, обложить их непосильными налогами, а затем, когда они не смогут их платить, конфисковать их земли.

– Что-нибудь еще? – приподняв бровь, спросил Эйлас, когда Тристано сделал передышку.

– А как же! Общеизвестно, что ты набиваешь трюмы отплывающих в Тройс кораблей невинными дочерьми ульфов, чтобы они развлекали завсегдатаев приморских борделей.

Эйлас усмехнулся:

– Поговаривают также, что я поклоняюсь собакоголовому богу Хунчу. И, разумеется, не подлежит сомнению тот факт, что я отравил Орианте, чтобы захватить корону Южной Ульфляндии.

– Такого я еще не слышал.

– Необходимо воспрепятствовать проискам неуемного сэра Шаллеса. – Эйлас задумался на минуту. – Объяви во всеуслышание, что мне не терпится познакомиться с Шаллесом и что я заплачу ему в два раза больше того, что он получает из Хайдиона, если он возьмется распространять грязные слухи про Казмира, разъезжая по глухим провинциям Лионесса. Не занимайся этим сам – разошли гонцов.

– Превосходно! – заявил сэр Тристано. – Будет сделано. А теперь – еще одно затруднение. Тебе когда-нибудь приходилось слышать имя Торкваль?

Эйлас нахмурился:

– Кажется, нет. Кто он такой?

– Насколько мне известно, Торкваль – изгнанник-ска, бежавший в горы и занявшийся разбоем. В последнее время он промышлял в Лионессе, но теперь вернулся и прячется в тайном укрепленном убежище где-то на границе между Ульфляндиями. Он привел с собой банду озверевших подонков и успел прославиться грабежами и погромами с нашей стороны границы. Торкваль заявляет, что намерен устраивать набеги, засады и поджоги, уничтожая всех, кто подчиняется твоему правлению; поэтому бароны, живущие недалеко от границы с Северной Ульфляндией, не испытывают особого желания поднимать твой флаг. Как только ему угрожает опасность, Торкваль отступает за границу, где ты не можешь его преследовать, не рискуя навлечь на себя вторжение ска.

– Действительно, проблема, – пробормотал Эйлас. – Тебе приходит в голову какой-нибудь способ от него избавиться?

– Практически целесообразного способа нет. Ты не можешь строить укрепления вдоль всей границы. Ты не можешь оставить гарнизон в каждой горной цитадели. А вылазка в Северную Ульфляндию, пожалуй, только позабавит Торкваля.

– Я тоже так думаю. Тем не менее, если я не смогу защищать своих подданных, они никогда не признáют меня королем.

– Что ж, имеется неразрешимая проблема, – заметил сэр Тристано. – Бесполезный вывод.

– В конечном счете Торкваль умрет – все мы смертны. Остается надеяться только на это.

2

Напряжение среди горцев не ослабевало. Непреложность законов древней клановой междоусобицы не вызывала у баронов никаких сомнений – они не забывали и не прощали врагов. Да, они притворялись, что страсти улеглись; да, они откладывали возмездие на какое-то время. Все хотели знать, как молодой король отреагирует на первый вызов, но никто не хотел быть первым.

Напряжение разрядилось внезапно, с величественной неизбежностью судьбы.

Первым нарушителем стал не кто иной, как доблестный сэр Хьюн из Трех Сосен. Без лишних слов, полностью игнорируя королевские указы, сэр Хьюн устроил засаду барону Достою из цитадели Стойго, когда тот решился выехать на горные луга, чтобы с утра позабавиться соколиной охотой. В стычке погиб один из сыновей Достоя; другой его сын бежал, тяжело раненный. Самого сэра Достоя, связанного, перекинули через седло, как мешок муки. Похитители отвезли его вверх по склону горы Мольк к пролому Козьего Черепа, оттуда спустились по Почерневшей пустоши и через Кахский лес, а затем поднялись по Ламмонскому лугу к Трем Соснам. Там сэр Хьюн сдержал свое слово и пригвоздил барона Достоя к перекладине ворот сенного амбара, после чего приказал подать ужин и с аппетитом закусывал, пока его дружинники практиковались в стрельбе из дальнобойных луков, используя сэра Достоя в качестве мишени.

Эйлас узнал об этом преступлении, когда истекающий кровью сын Достоя, едва держась в седле, добрался до Дун-Даррика. Король был готов к такому развитию событий. Труп сэра Достоя еще не успел остыть, когда ударный отряд из четырехсот всадников – достаточно многочисленный, для того чтобы предотвратить вмешательство со стороны клановой родни сэра Хьюна, но в то же время достаточно подвижный – отправился к Трем Соснам вверх по долине Мальо; вслед за отрядом громыхал со всей возможной скоростью целый поезд повозок. Оставив на востоке скрывшуюся в тяжелых тучах гору Мольк, всадники свернули по старой дороге к оловянным копям, миновали Кахский лес и выехали на Ламмонский луг.

В полумиле к востоку, на возвышенном скальном обнажении, виднелись укрепления замка Три Сосны.

Сэр Хьюн уже узнал о приближении королевского отряда от гонца и был несколько ошарашен быстротой реакции. Обратившись к Трумбо, своему старшему лучнику, Хьюн воскликнул:

– Хо-хо! Король не теряет времени! Что ж, начнем переговоры. Я признáю ошибку и поклянусь исправиться. Потом мы поджарим бычка на вертеле, раскупорим бочку доброго вина – и все будет хорошо. А в Стойго пусть скулят от ярости – собаки лают, ветер носит.

Таков был первый план сэра Хьюна. Подумав, однако, он слегка встревожился, настрочил послание и разослал его в твердыни родни и союзников:

«Приходите с надежными людьми к Трем Соснам: покажем королю-иностранцу где раки зимуют! Спешите! Заклинаю вас кровными узами и обетами верности клану!»

Послание барона не вызвало особого воодушевления – на боевой клич отозвались лишь несколько десятков человек, да и тем явно не хватало смелости. Сэру Хьюну не раз рекомендовали вскочить в седло и бежать через горы в Даот, но к тому времени, когда он убедился в целесообразности этого совета, королевская армия уже окружила Три Сосны и преградила путь к отступлению.

Сэр Хьюн приказал поднять мост и мрачно ожидал вызова на переговоры. Ожидание оказалось тщетным. Тем временем тройсы со зловещей эффективностью занялись осадными приготовлениями. Они соорудили пару тяжелых баллист и тут же принялись метать огромные валуны, перелетавшие через крепостные стены и валившиеся на крыши внутренних сооружений замка.

Озадаченный сэр Хьюн бесился: где вызов на переговоры, которого он ждал с такой уверенностью? Еще меньше ему нравился силуэт столбов с перекладиной, установленных на помосте, сколоченном поодаль на лугу. Крепкая и высокая, с добротными укосинами и подпорками, виселица явно была предназначена для интенсивного использования.

Канонада продолжалась всю ночь. Как только первые красные лучи рассвета озарили туманную болотистую пустошь, тройсы подожгли плотные тюки соломы, пропитанные горячей смолой и рыбьим жиром, и забросили их в крепость, чтобы огонь поглотил разломанные деревянные постройки и хранившиеся в них запасы. Над обреченной возвышенностью Трех Сосен взметнулись оранжевые языки пламени, повалил черный дым.

Из крепости послышались возгласы ярости и ужаса – никто не ждал такого поворота событий! Тройсы хладнокровно уничтожали замок сэра Хьюна и всех его обитателей, пользуясь таким ничтожным поводом, как обычная и законная кровная месть!

Сэр Хьюн приготовился к неизбежному – к безнадежной, отчаянной попытке побега. Ворота замка поднялись, мост опустился – горцы выехали галопом, надеясь прорваться через ряды противника и скрыться в торфяных болотах. Их кони падали, сраженные стрелами. Иные вскакивали на ноги и продолжали пробиваться мечами, пока их тоже не приканчивали стрелы тройских лучников. Других, оглушенных стремительным падением на каменистую, поросшую редким орляком почву, хватали и вязали. В их числе оказался сэр Хьюн. Ему надели на шею веревочную петлю. Спотыкающегося, с руками, связанными за спиной, бородатого барона втащили на эшафот.

Эйлас стоял в двадцати ярдах. На мгновение король и сэр Хьюн встретились глазами, после чего барона вздернули.

Друзей и родственников сэра Хьюна, выживших в бою, привели на суд короля. Среди них были два феодала и шесть рыцарей. Этих объявили мятежниками, и они разделили судьбу сэра Хьюна на виселице.

Остальные пленники, примерно пятьдесят человек, изможденные и удрученные, ожидали той же участи. Эйлас встал перед ними, помолчал и сказал:

– По закону вы – так же как ваши предводители – мятежники. Вероятно, вы заслуживаете петли. Тем не менее у меня вызывает отвращение казнь сильных, здоровых людей – им подобает сражаться, обороняя свою страну, а не способствовать ее поражению. Поэтому я предлагаю вам выбор. Вас могут повесить – сейчас же, не сходя с места. Или вы можете вступить в армию короля и верно ему служить. Выбирайте! Желающие быть повешенными, добро пожаловать на эшафот!

Послышались угрюмое ворчание, шарканье ног; многие дико поглядывали на виселицу, но никто не решился на самоубийство.

– Как же так? Вам не нравится моя виселица? Тогда пусть желающие вступить в королевскую армию пройдут к повозкам и получат дальнейшие указания от сержанта.

Со стыдом опустив головы, бывшие бравые защитники Трех Сосен направились к армейским фургонам.

Женщины и дети – домочадцы барона – все еще стояли, всеми забытые, на стенах дымящегося замка. Эйлас подозвал сэра Пирменса:

– Утешьте этих женщин. Посоветуйте им найти убежище у родни; если потребуется, окажите им помощь. В данном случае ваш такт и ваше понимание щекотливости ситуации невозможно переоценить. Тристано, убедись в том, что в замке никого не осталось – там могут быть раненые или немощные. Кто знает? Может быть, в развалинах найдется кто-нибудь, с кем я не прочь познакомиться – например, сэр Шаллес. Малуф, где вы? Вот поручение, достойное ваших редких талантов: поговорите с домочадцами сэра Хьюна и узнайте, где находится его сокровищница; соберите все остальные драгоценные камни, монеты, изделия из золота и серебра. Составьте список найденного и конфискуйте это имущество в пользу королевской казны – хотя бы этому можно будет порадоваться в такой печальный день!

Сэр Малуф не нашел сокровищ: несколько серебряных подносов, кубков и блюд, сотня золотых монет и небольшая коллекция безделушек, украшенных гранатами, турмалинами и яшмой, составляли все богатство барона-разбойника. Сэр Пирменс добился бóльших успехов на ниве утешения вдов и сирот – они отправились искать приюта у родственников. Сэр Тристано вернулся с мрачной вестью:

– В развалинах никого не осталось в живых – ни калек, ни старцев. В подземелье, однако, еще сидят несколько человек – я насчитал восемь заключенных и трех палачей. В казематах так воняет, что я не мог там долго оставаться.

Эйлас ощутил ледяной укол в сердце:

– Палачи, говоришь? Что ж, этого следовало ожидать. Тристано, тебе придется еще потрудиться. Возьми с собой несколько человек, не слишком брезгливых, и спустись с ними в подземелье. Освободите узников, а тюремщиков закуйте в цепи. Потом воспользуйся услугами наших новобранцев. – Эйлас указал на бывших дружинников сэра Хьюна. – Прикажи им вынести под открытое небо все пыточные инструменты и приспособления. Мы позаботимся о том, чтобы они больше не находили применения.

Восьмерых заключенных вывели из подземелья; одни хромали или прыгали на одной ноге, опираясь друг другу на плечи, иные шли, будто ступая по осколкам стекла, отзываясь стонами и тихими проклятиями на каждый шаг – им пришлось близко познакомиться с дыбой. Двое вообще не могли ходить, их вынесли на деревянных носилках. На всех узников было страшно смотреть. Одежда их превратилась в лохмотья, покрытые коркой грязи и кала, спутавшиеся волосы тоже напоминали корку, прилипшую к черепу. Шестеро еще способных передвигаться сбились в кучку, исподлобья поглядывая по сторонам – скорее безразлично, нежели боязливо.

Три тюремщика стояли отдельно – угрюмые и встревоженные, они все еще презрительно делали вид, что не имеют отношения к происходящему. Один, тяжеловесный пузатый великан, отличался почти полным отсутствием подбородка и шеи. В отличие от него второй – старик с приподнятыми костлявыми плечами и высоким лбом – мог похвастаться выдающимся подбородком и длинной шеей. Третий, человек не старше Эйласа, бодрился, неубедительно изображая усмешку, и посматривал то на солдат, то на виселицу.

Эйлас тихо обратился к узникам:

– Не беспокойтесь, вы свободны. Теперь вас никто не тронет.

Один из заключенных ответил хриплым шепотом:

– Теперь? Что такое «теперь»? Время потеряло смысл. Я ничего не помню. Помню, что меня зовут Нольс – только потому, что нужно прятаться, когда зовут. Остальное – сон.

Другой узник, с детским удивлением смотревший на виселицу, указал на нее скрюченным пальцем:

– Гляди-ка! Это же сэр Хьюн – висит, качается, как мешок с дерьмом! Подумать только, дохлый барон! Ох, он меня умиляет, как лицо покойной матушки!

Нольс протянул дрожащую руку в направлении палачей:

– А вот наши друзья-товарищи – Гиссис, Нук и Лютон! Они опять будут нас сторожить и пытать?

– Ни в коем случае! – отозвался Эйлас. – Их повесят – что, пожалуй, для них слишком легкая участь. Сержант! Вздерни трех мерзавцев.

– Подождите! – внезапно покрывшись холодным пóтом, закричал молодой тюремщик по имени Лютон. – Мы только выполняли приказы! А если б мы этого не делали, десятки других поспешили бы занять наше место!

– И сегодня они болтались бы в петле вместо вас… Сержант, не мешкай!

– А-р-р-р! – зарычал Нольс, поддерживаемый хриплыми возгласами оживившихся узников. – А как насчет Черного Трумбо? Он-то почему на свободе? Да еще ухмыляется – прямо кроткий ангелочек!

– Черный Трумбо? Это еще кто?

– Вот он стоит, старший лучник сэра Хьюна. Ему больше всего нравится нагайка, она задорно свистит в воздухе. Эй, Трумбо, не прячься за спинами! Почему не подойдешь, не поздороваешься? Ты же, можно сказать, мой закадычный приятель, тебе известен каждый шрам на моем теле! А теперь ты делаешь вид, что со мной не знаком. Как тебе не стыдно?

Эйлас смотрел туда, куда показывал Нольс:

– Кто из них Трумбо?

– В кожаном шлеме, с лицом, круглым, как луна. Он-то и есть самый главный палач.

– Трумбо! – позвал Эйлас. – Приглашаю на эшафот. Мне не нужны в армии палачи.

Трумбо повернулся и отчаянно ринулся к ближайшему склону, надеясь взобраться по скалам – но, будучи человеком несколько корпулентным, быстро выдохся. Солдаты оттащили его, проклинающего сквозь слезы всех и вся, на виселицу. Уже через час Эйлас вернулся со своим отрядом в Дун-Даррик.

3

Баронов Южной Ульфляндии снова созвали на совет – на этот раз в Дун-Даррике. По такому случаю над кострами жарились нескольких быков, и король приказал выкатить бочку хорошего вина.

Сегодня прогульщиков не было – явились все феодалы. Они снова расселись за длинным столом, потихоньку переговариваясь, но теперь их настроение заметно изменилось. Мрачные и задумчивые, они выглядели скорее подавленными, нежели дерзкими.

Эйлас поспешил объявить цель собрания перед тем, как будет выпито слишком много вина. Однако вместо того чтобы выступать с речью, он молча сидел на троне. Протрубили фанфары, призвавшие к молчанию и вниманию. Герольд, взобравшись на скамью, развернул свиток:

– Да услышат все, у кого есть уши, слова, начертанные королем Эйласом! Так говорит король! «Позавчера сэр Хьюн из Трех Сосен нарушил мой строгий указ. Всем присутствующим известны последствия его проступка. У себя в подземелье он содержал узников – что также противоречит если не букве, то духу моих постановлений.

В ближайшие дни мною будет утвержден свод законов Южной Ульфляндии, согласованных с законами Тройсинета и Дассинета. В каждом округе страны будут назначены шерифы и судьи. Они будут отправлять правосудие, их власть распространится на все сословия, высшее, среднее и низшее. Собравшиеся сегодня лица освобождаются от этой явно обременительной обязанности.

Повторяю: судить могут только судьи, наказывать преступников – только шерифы. Всех заключенных в казематах крепостей феодалов, присутствующих на нашем совещании, надлежит передать на поруки моим уполномоченным. Эти представители сопроводят вас по возвращении домой. Отныне вы не имеете права держать в заключении, в кандалах или в колодках кого-либо из моих подданных; несоблюдение указа навлечет на вас королевский гнев – быстрый и бесповоротный, как почувствовал на своей шкуре сэр Хьюн.

Помимо всего прочего, я обнаружил, что сэр Хьюн развлекался пытками. Даже если пытке подвергается ваш враг, это отвратительное занятие, недостойное благородных людей – ему нет оправдания. Отныне я объявляю пытки любых разновидностей, уже известные и еще не изобретенные, тяжким преступлением, наказуемым смертной казнью и конфискацией имущества.

К сожалению, справедливость не позволяет мне наказывать преступления, совершенные до вступления в силу моих указов. Вы можете не опасаться возмездия за то, что осталось в прошлом. Сегодня каждого из вас, по очереди, допросят сэр Пирменс, сэр Малуф или сэр Тристано. Вы обязаны сообщить имена и состояние всех узников, находящихся у вас в заключении, а также имена всех работающих на вас палачей и тюремщиков. После этого вы немедленно отправитесь домой, а поименованные заключенные будут переданы под опеку моих уполномоченных. Палачи и тюремщики будут задержаны – таких людей опасно отпускать на все четыре стороны. Их привезут сюда, в Дун-Даррик; из них, по всей видимости, будет сформирован особый штрафной батальон. Те из вас, кто пользовался услугами палачей, разделяют их вину, но, как я уже заметил, я не могу наказывать за преступления, совершенные до того, как они были запрещены.

Теперь сэр Пирменс, сэр Малуф и сэр Тристано займутся вашим допросом. Настоятельно рекомендую сотрудничать с ними, говорить правду и ничего не утаивать – разумеется, ваши сведения будут проверены».

Таковы, господа, слова его королевского величества Эйласа!

4

Бароны разъехались – почти все они собирались по пути домой провести ночь у друзей или родственников. Каждый уехал в сопровождении тройского рыцаря и шести солдат, обязанных проследить за строгим соблюдением указов короля, каковое в большинстве случаев состояло в обмене пленниками-заключенными между враждующими крепостями.

Вечером Эйлас и Тристано долго обсуждали события прошедшего дня. Разговаривая с баронами, Тристано получил дополнительные известия о происках сэра Шаллеса. Его видели в далеком замке сэра Мульсанта, одного из самых непокорных феодалов.

– Точка зрения Мульсанта не лишена логики, – заметил Тристано. – Он живет под Заоблачными пиками, в районе, кишащем отъявленными бандитами. Мульсант утверждает, что, если он распустит дружину, его замок не продержится и неделю – и я склоняюсь к тому, чтобы ему поверить. А теперь, ко всему прочему, в тех же краях появился Торкваль. Пока мы не сумеем обуздать Торкваля, несправедливо было бы требовать, чтобы местные жители разоружались и в то же время становились на нашу сторону.

Эйлас угрюмо размышлял:

– Да, наши возможности оставляют желать лучшего. Если мы нанесем Торквалю удар в Северной Ульфляндии – даже если добьемся успеха, что маловероятно, – тем самым мы преждевременно бросим вызов ска. А теперь больше, чем когда-либо, нужно, чтобы ска нас не беспокоили.

– Не могу ничего возразить.

Эйлас глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла:

– Снова и снова мечты натыкаются, как слепые котята, на каменную стену действительности! Я должен смириться с непримиримыми фактами. Пока сэр Мульсант и ему подобные не причиняют нам особых неприятностей, придется предоставить им право самообороны и даже назначить их «хранителями пограничных пределов».

– Историки называют это «реальной политикой», – усмехнулся сэр Тристано. Король и его кузен перешли к обсуждению других дел.

1

Вернувшись в столицу Лионесса, Шаллес сразу направился в Хайдион; через некоторое время его провели в небольшую гостиную в Башне Филинов, где король Казмир изучал какие-то планы и карты. Шаллес надлежащим образом поклонился и ждал. Закончив свои занятия, Казмир захлопнул тяжеловесную кожаную папку с решительностью, не предвещавшей ничего хорошего любому, кто попытался бы что-нибудь от него скрывать.

Наконец Казмир повернулся на стуле и смерил сэра Шаллеса взглядом с головы до ног – так, словно впервые его увидел. Лаконичным жестом он пригласил агента сесть. Когда Шаллес уселся, Казмир произнес:

– Заметно, что вам пришлось много ездить, сэр Шаллес. Что вы можете рассказать?

Ободренный вежливым обращением, Шаллес, нервно присевший на краешек стула, слегка подвинулся назад. Он тщательно выбирал слова, так как от них теперь могло зависеть его благополучие – не заслужив одобрение Казмира, он рисковал остаться с пустыми руками:

– В целом, ваше величество, не могу сказать, что привез только хорошие новости. Король Эйлас проявляет твердость и добивается результатов. Ему удается упреждать заговоры противников и отказывать им в поводах для неподчинения. Он популярен среди низшего сословия, а также среди феодалов низин и побережья, придающих больше значения поддержанию правопорядка и процветанию, нежели неограниченной вольности, которой у них в любом случае никогда не было.

– Наблюдается ли какое-нибудь существенное сопротивление королю-оккупанту?

– Самым заметным примером может послужить некий сэр Хьюн из Трех Сосен. Он открыто нарушил новые законы, но не успел опомниться, как повис в петле у дымящихся развалин своего замка. Ульфы хорошо понимают такие намеки.

Казмир недовольно хмыкнул. Шаллес продолжал:

– В подземельях замка Трех Сосен Эйлас обнаружил узников. Он созвал баронов на совещание и запретил феодальное отправление правосудия, после чего выпустил на свободу всех заключенных в Южной Ульфляндии. В большинстве своем бароны не возражали против этого указа, потому что они ничего так не боятся, как провести остаток дней в казематах врагов, где им пришлось бы расплачиваться за преступления поколений их предков. Кроме того, Эйлас конфисковал все пыточные приспособления. Говорят, что он велел переплавить сорок дыб и семь тонн прочих тюремных инструментов и механизмов, а также задержал добрую сотню палачей. Из них сформировали штрафной батальон королевской армии. На их щеках черные татуировки, они носят черные мундиры с желтой оторочкой и шлемы с оскаленными собачьими головами на навершиях. Их считают неприкасаемыми, они живут отдельно от остальных солдат.

– Чистоплюй нашелся! – пробормотал Казмир. – Этот рохля-король щепетильнее напудренной фрейлины. Что еще?

– Теперь мне следует отчитаться о моих собственных предприятиях. Я прилежно выполнял ваши поручения, часто рискуя головой и ежеминутно подвергаясь всевозможным неудобствам, – не замечая в каменном взгляде Казмира никакого сочувствия, сэр Шаллес с напускным энтузиазмом приступил к описанию своих странствий и переговоров, не забывая упоминать о почти ежедневно угрожавших его жизни опасностях. – Когда объявили награду за мою голову, я решил наконец, что с меня хватит. Мои клеветнические сплетни всюду вызывали сочувственный интерес, но в отсутствие фактических подтверждений не оказывали долгосрочного влияния. Усердно распространяя слухи, я обнаружил следующее любопытное обстоятельство: трезвая, грубая, голая правда убедительнее самых увлекательных выдумок, даже если выдумкам порой придают больше значения. Тем не менее мои происки достаточно раздосадовали короля Эйласа, изобретательно прилагавшего усилия с тем, чтобы меня поймать, и в последнее время мне едва удавалось ускользать от его шерифов.

Полуприкрыв веки, король Казмир спросил мягчайшим тоном:

– И какова, по-вашему, была бы ваша судьба, если бы вас схватили?

Будучи человеком проницательным, Шаллес колебался лишь долю секунды:

– Трудно сказать. Мне дали знать, что Эйлас якобы предлагал платить мне в два раза больше, чем я получаю от вас, если я соглашусь заниматься в Лионессе тем же, чем занимался в Ульфляндии. Насколько я понимаю, он намеревался таким образом подорвать мою репутацию – и, надо сказать, преуспел в этом начинании.

Казмир задумчиво кивнул:

– Мне сообщали об этом из других источников. Как обстоят дела у Торкваля?

Шаллес помолчал, чтобы собраться с мыслями:

– Мы встречались несколько раз, хотя не так часто, как мне хотелось бы. Торкваль делает все по-своему, не прислушиваясь к советам, но, судя по всему, то, что он делает, вполне соответствует вашим интересам. Торкваль ненасытен – он требует все больше золота, чтобы приобрести все больше власти. Мы оба присутствовали при уничтожении замка Трех Сосен – переодевшись крестьянами, стояли поодаль на лугу. Торкваль сказал, что прежде всего он занялся изучением местности; к нему примкнули несколько сорвиголов, готовых при случае раздувать пламя мятежа. Он нашел какую-то нору в Северной Ульфляндии, откуда может делать набеги, переходя границу. Он предпочитает грабить и убивать тех, кто подчиняется королевским указам – благодаря чему ска игнорируют его эскапады. Торкваль намерен постепенно распространить свое влияние на все долины, болота и пустоши Верхней Ульфляндии. – Шаллес пожал плечами.

– У вас его планы вызывают сомнения? – спросил Казмир.

– В долгосрочной перспективе – да, вызывают. Торкваль умеет только разрушать, а разрушение не может быть основой устойчивого правления. Тем не менее я не берусь предсказывать будущее. В Ульфляндии все возможно.

– Так-то оно так, – пробормотал себе под нос Казмир. – Все возможно.

– Я хотел бы привезти более приятные новости, – с мрачным сожалением добавил Шаллес, – так как мое благополучие зависит от моей способности оправдывать ваши ожидания.

Король Казмир поднялся на ноги, подошел к камину и, заложив руки за спину, стал смотреть в огонь:

– Можете идти. Утром мы еще поговорим.

Шаллес откланялся и удалился в безрадостном настроении. Не услышав никакой похвалы от Казмира, он не смел поднимать вопрос о вознаграждении.

Наутро король снова совещался с Шаллесом, пытаясь выудить дополнительные сведения о Торквале, но Шаллес мог только повторить то, что сообщил накануне. В конце концов Казмир передал ему запечатанный пакет:

– В конюшне вам приготовили доброго скакуна. Мне придется поручить вам еще одно дело, не столь утомительное. Поезжайте на север, в Помпероль, по Икнильдскому пути. В поселке Онриот поверните налево – дорога приведет вас в Даот, а затем в Тантревальский лес. Явитесь в виллу Фароли и передайте это сообщение чародею Тамурелло. Насколько мне известно, он вручит вам ответ.

2

В свое время Шаллес вернулся в Хайдион. Его сразу провели к Казмиру, и он передал королю посылку, врученную чародеем.

Судя по всему, Казмир не торопился открывать посылку. Положив ее на стол, он повернулся к Шаллесу и почти дружелюбно спросил:

– Ваше путешествие обошлось без происшествий?

– Я не встретил никаких препятствий, ваше величество. Скакал всю дорогу со всей возможной поспешностью и быстро нашел виллу Фароли.

– Как вам понравилась вилла чародея?

– Это роскошная усадьба, построенная из серебра, цветного стекла и драгоценного черного дерева. Серебряные столбы поддерживают огромную многоугольную крышу, напоминающую шатер, но выложенную серебряной черепицей с зеленоватым отсветом. Вход сторожат два серебристо-серых льва, в два раза больше обычных, с блестящей, как шелк, шерстью. Поднявшись на задние лапы, они прокричали: «Стой, если тебе дорога жизнь!» Я назвался посланником короля Казмира – львы улеглись и пропустили меня.

– А сам Тамурелло? Говорят, он никогда не появляется в одном и том же обличье дважды.

– На этот счет ничего не могу сказать. Он выглядел как высокий, худощавый, бледный человек с высоким черным хохлом на бритой голове. Глаза его горели, как рубины, а его мантия была расшита серебряными магическими знаками. Я передал ему ваше сообщение, он тут же прочел его. После этого он сказал: «Подождите здесь. Не двигайтесь с места – иначе львы разорвут вас на куски!»

Я ждал, застыв, как статуя, а львы сидели и не спускали с меня глаз. Тамурелло скоро вернулся. Он вручил мне пакет, который я только что имел честь передать вашему величеству, и приказал львам лечь, чтобы я мог спокойно удалиться. Я поспешил в Хайдион – вот и все.

– Благодарю вас, Шаллес. – Казмир взглянул на посылку, словно собираясь открыть ее, но снова повернулся к гонцу: – Теперь, надо полагать, вы ожидаете вознаграждения за услуги?

– Если так будет угодно вашему величеству, – поклонился Шаллес.

– И на какое вознаграждение вы рассчитываете?

– Превыше всего, ваше величество, я хотел бы вступить во владение небольшим поместьем близ городка Пойнкстер, в округе Седое Нагорье. Там живет моя семья, там я родился.

Король Казмир поджал губы:

– Сельская жизнь способствует вялости, косности и лени, несовместимым с королевской службой. Мысли сельского помещика заняты пасеками, отелом коров и виноградниками, а не насущными задачами государственного значения.

– По правде говоря, ваше величество, я уже достиг того возраста, когда зловещие заговоры и полночные закоулки теряют былую привлекательность. Я тяжелею, мысли начинают путаться в голове; мне не терпится обосноваться в тихом месте, где не происходит ничего неожиданнее и огорчительнее проникновения лисы в курятник. Короче говоря, ваше величество, соблаговолите уволить меня от дальнейшей службы! Последние несколько месяцев мне то и дело приходилось прятаться, затаив дыхание в кромешном мраке, или спасаться сломя голову от бешеной погони: жизнь коротка, довольно приключений!

– Вы уже выбрали себе поместье?

– У меня еще не было времени этим заняться, ваше величество.

– И какого рода имение вы считаете достаточным возмещением усилий, затраченных на протяжении всего лишь нескольких месяцев?

– Если бы мне платили только за потраченное время, достаточно было бы трех золотых крон. Но свою жизнь я не продал бы за сотню сундуков, набитых изумрудами и золотом! Поэтому я считаю, что при определении размера моего вознаграждения следует хотя бы в какой-то степени учитывать риск, угрожавший моей драгоценной жизни, мое неподражаемое умение плести интриги и распространять клевету, а также холодные, ветреные ночи, проведенные на горных лугах в то время, как все добрые честные люди спокойно спали в теплых постелях. Ваше величество, у меня нет сомнений в вашей щедрости. Могу сказать, что меня порадовал бы помещичий дом над чистым ручьем, с десятью акрами леса и тремя или четырьмя фермами, отданными в аренду.

Казмир улыбнулся:

– Шаллес, ваше красноречие послужило моим интересам не меньше, чем вашим. Ваши запросы умеренны и справедливы, и у меня нет возражений. – Король набросал несколько строк на листе пергамента, витиевато подписался и передал документ Шаллесу: – Это королевский патент, позволяющий предъявителю вступить во владение непоименованным поместьем. Отправляйтесь в Пойнкстер, найдите имение, соответствующее вашему описанию, и вручите этот патент управляющему округом. Можете идти.

Шаллес поклонился и ушел.

Подойдя к камину, Казмир неподвижно стоял, глядя в огонь. Посылка Тамурелло все еще лежала на столе. Через некоторое время Казмир позвал своего помощника Ольдебора, на все руки мастера.

– Чем могу служить, ваше величество?

– Ты помнишь Шаллеса.

– Хорошо помню, ваше величество.

– Он вернулся из непродолжительной поездки в Южную Ульфляндию с чрезмерными ожиданиями. Кроме того, он, пожалуй, слишком много знает о моих делах. Надеюсь, опыт подсказывает тебе, каким образом можно было бы решить эту проблему?

– Несомненно, ваше величество.

– Так займись этим. Шаллес едет в Пойнкстер – это где-то в Седом Нагорье. Он везет с собой подписанный мною документ. Этот документ необходимо уничтожить прежде, чем он попадет в чужие руки. – Казмир снова повернулся к камину, и Ольдебор удалился.

Наконец Казмир открыл посылку и вынул из нее маленькое чучело черного дрозда на подставке. Между лапами птицы лежал сложенный вчетверо листок пергамента, содержавший следующую надпись:

Казмир повертел чучело в руках, с неодобрением отметив поникшие крылья, потускневшие взъерошенные перья и жалобно полуоткрытый клюв. Захудалый внешний вид птицы мог быть язвительным намеком – а мог и не быть. Так или иначе, достоинство не позволяло Казмиру принимать во внимание что-либо, кроме непосредственного назначения чучела, указанного в записке. Король покинул гостиную, спустился по каменным ступеням лестницы, изогнувшейся вдоль стены башни, и повернул из арочного прохода в Длинную галерею. Он шел размашистыми тяжелыми шагами, не глядя по сторонам, но стоявшие вдоль галереи стражники и лакеи спешили вытянуться по стойке смирно, прекрасно зная, что от якобы рассеянного взгляда круглых голубых глаз Казмира не ускользала ни одна деталь.

Казмир вступил в Зал почета – гигантское помещение с теряющимися в тенях сводами, где устраивали важнейшие государственные торжества. Сюда, в этот зал, Казмир поклялся вернуть древний трон Эвандиг и Круглый стол Карбра-ан-Медан. Ввиду их отсутствия, однако, в Зале почета находились церемониальный трон Казмира и длинный стол в центральном проходе, между рядами установленных вдоль стен пятидесяти четырех массивных кресел с гербами знатнейших семей Лионесса.

К раздражению короля, он обнаружил в Зале почета принцессу Мэдук, игравшую в одиночестве, – она перепрыгивала с одного кресла на другое и кувыркалась, повиснув на ручках и заглядывая под кресла.

Несколько секунд Казмир наблюдал за происходящим. «Странный ребенок, – думал он, – непостижимо капризный и своевольный!» Мэдук никогда не плакала, хотя в тех случаях, когда кто-нибудь смел ей перечить, изредка выражала досаду частыми тихими звуками, напоминавшими всхлипывания. Как она отличалась от своей матери, принцессы Сульдрун (у Казмира не было оснований сомневаться в происхождении Мэдук) – и все же, при всей своей мечтательной робости, Сульдрун проявляла в свое время не меньшее упрямство!

Король медленно приблизился на несколько шагов, не сводя холодный взгляд голубых глаз с дерзкой маленькой шалуньи, дабы внушить ей надлежащий благоговейный трепет. Мэдук, в свою очередь, заинтересовалась чучелом в руках Казмира. Она не хихикнула и даже не улыбнулась, но Казмир понял, что несоответствие его позы и дохлого дрозда ее позабавило.

Король и чучело скоро наскучили принцессе – она снова принялась прыгать с кресла на кресло. Время от времени девочка оглядывалась, чтобы проверить, чем занимается Казмир.

Король остановился у стола и спросил, не повышая голос:

– Принцесса, что ты здесь делаешь? – Отраженные стенами пустого зала, слова его прозвучали гулко и резко.

Мэдук предоставила Казмиру очевидно требуемую информацию:

– Играю с креслами.

– Они не для того, чтобы с ними играли. Иди играй где-нибудь в другом месте.

Девочка соскочила на пол и вприпрыжку побежала прочь. У выхода она задержалась, оглянулась – и скрылась.

Продолжая нести чучело дрозда, Казмир обогнул Великий трон Хайдиона, раздвинул бордовый занавес за троном и прошел в кладовую. Здесь он вставил стержень в пару отверстий на стене. Распахнулась потайная дверь, и Казмир зашел в помещение, где хранилась его коллекция магических артефактов и редкостей. Самое ценное из его приобретений, Волшебное зерцало по имени Персиллиан, исчезло пять лет тому назад – до сих пор Казмир не смог установить, кто и каким образом его украл. Насколько было известно королю, никто, кроме него, не знал о существовании тайника. Он был бы несказанно изумлен, если бы ему сказали правду: зеркало похитили принцесса Сульдрун и ее любовник Эйлас, тройский принц, причем по требованию самого Персиллиана!

Казмир с подозрением огляделся по сторонам – он желал убедиться в том, что никакие другие ценности не пропали. По-видимому, все было в порядке. Полутемное хранилище освещалось мерцающим шаром зеленого и лилового пламени. Бесенок в бутыли неотрывно провожал взглядом короля и постукивал ногтями по стеклу, надеясь привлечь внимание Казмира. На столе покоился объект астрономического значения, некогда полученный предками Казмира в дар от карфагенской царицы Дидоны. Как всегда, король наклонился, чтобы рассмотреть этот инструмент, отличавшийся невероятной сложностью конструкции. Основанием ему служила круглая пластина из черного дерева, размеченная по краю знаками зодиака. Золотой шар в центре, как объясняли Казмиру, символизировал Солнце. Девять серебряных шаров различных размеров медленно перемещались, постепенно обгоняя друг друга, по кольцевым канавкам вокруг центрального шара – но с какой целью? Значение этой головоломки было известно только мудрецам древности. Вокруг третьего шара, считая от центра, кружился еще один маленький серебряный шарик. Третий шар совершал полный оборот вокруг центра точно за один год, что вызывало у Казмира еще большее недоумение: если инструмент служил хронометром, отмерявшим годы, зачем нужны были другие шары, двигавшиеся почти незаметно для глаз? Казмир давно прекратил попытки разгадать смысл этого прибора и теперь разглядывал его скорее по привычке, нежели с определенной целью. Поставив чучело птицы на полку, король некоторое время задумчиво смотрел на дрозда. В конце концов он отвернулся. Перед тем как начинать переговоры с Тамурелло, следовало хорошенько подумать о том, что именно и как он собирался обсуждать.

Покинув тайное помещение, Казмир прошествовал по Залу почета и вышел в галерею. Здесь, как нарочно, ему встретились королева Соллас и неотвязно сопровождавший ее отец Умфред. Они только что вернулись в королевской карете из поездки, посвященной осмотру участков, подходящих для строительства собора.

– Мы выбрали самое видное место на мысу, с северной стороны гавани! – сообщила королева Казмиру. – Участок уже измерили, он вполне подойдет.

Умфред с энтузиазмом поддержал ее:

– Вашу замечательную супругу уже окружает блаженный ореол святости! Я хотел бы, чтобы перед величественным сводчатым входом установили два монумента из не поддающейся тлению бронзы: с одной стороны – статую благородного короля Казмира, а напротив – статую праведной королевы Соллас!

– Разве я не говорил вам, что проект практически неосуществим? – поднял брови Казмир. – Кто будет платить за всю эту дребедень?

Отец Умфред вздохнул и возвел очи к своду галереи:

– Господь благословит нас всем необходимым.

– Даже так? – усмехнулся король. – И каким образом он собирается это сделать?

– Велел Господь на горе Синай: «Чтобы не было у тебя других богов, кроме Меня»! Каждый новообращенный христианин может исправно искупить годы, проведенные в грехе, жертвуя свои сбережения и труд рук своих на строительство славного храма. Только так откроются ему райские врата!

Казмир пожал плечами:

– Если глупцы готовы выбрасывать деньги на ветер, почему бы я стал им мешать?

– Значит, вы разрешаете нам приступить к строительству? – радостно воскликнула Соллас.

– Только с тем условием, что каждое положение королевских законов будет неукоснительно соблюдаться.

– О, ваше величество, вы не представляете себе, как я рад это слышать! – всплеснул руками отец Умфред. – Тем не менее, какие именно положения законов распространяются на возведение собора? Насколько я понимаю, вы подразумеваете соблюдение повсеместных обычаев?

– Не знаю, что такое «повсеместные обычаи», – нахмурился Казмир. – Законы достаточно просты и понятны. Прежде всего ни под каким предлогом и ни в каких обстоятельствах никакие деньги или иные ценности не разрешается вывозить из Лионесса в Рим.

Умфред поморщился и несколько раз моргнул:

– Время от времени…

Король продолжал:

– Обо всех собранных денежных средствах надлежит отчитываться перед королевским казначеем, каковой обложит их подоходным налогом. Имейте в виду, что подоходный налог взимается до покрытия каких-либо иных расходов. Кроме того, казначей определит сумму ежегодной арендной платы за использование земли.

– А! – простонал отец Умфред. – Разочаровывающая перспектива! Так не может быть! Мирские власти не могут облагать налогами церковное имущество!

– В таком случае мое разрешение отменяется, и отменяется бесповоротно! В столице Лионесса не будет никакого собора – отныне и во веки веков!

Король Казмир повернулся и ушел. Королева Соллас и Умфред безутешно смотрели ему вслед.

– До чего он упрям! – пожаловалась королева. – Я молила Господа о том, чтобы благодать истинной веры смягчила его сердце, и сегодня мне показалось, что мои молитвы услышаны. Увы, теперь его не переубедишь: только чудо способно его изменить!

– Я не чудотворец, – задумчиво произнес отец Умфред, – но мне известны некоторые факты, способные весьма и весьма заинтересовать его величество.

Соллас недоуменно взглянула на монаха:

– Какие такие факты?

– Мне придется усердно молиться, дражайшая королева! Молиться о том, чтобы Небо осветило передо мной путь истинный!

Королева капризно потупила взор:

– Если бы ты от меня ничего не скрывал, я могла бы что-нибудь посоветовать.

– Дражайшая, благословенная королева! Все не так просто! Молиться, молиться и молиться!

3

Два дня спустя Казмир вернулся в тайное помещение за кладовой. Выдернув брюшное перышко чучела черного дрозда, он взял его с собой в частный кабинет, примыкавший к королевской спальне. Казмир зажег свечу лучиной из камина и поднес перышко к пламени – перо вспыхнуло и сгорело, испустив облачко едкого дыма.

Когда последние пряди дыма рассеялись в воздухе, Казмир позвал:

– Тамурелло? Ты слышишь? Это я, Казмир, король Лионесса!

Откуда-то из теней послышался голос:

– В чем дело? Что еще тебе понадобилось?

– Тамурелло? Это ты?

– Что тебе нужно?

– Я нуждаюсь в подтверждении того, что со мной говорит именно Тамурелло.

– Помнишь Шаллеса, лежащего в канаве с перерезанной глоткой и устремившего в небо невидящий взор?

– Я помню Шаллеса.

– Говорил он тебе, в каком обличье я ему явился?

– Говорил.

– Я встретил Шаллеса в облике звездочета Амахаак-Эйля из Кайрвиддвена, во всем великолепии черной дрейхвы [14].

Король утвердительно хмыкнул:

– Я обращаюсь к тебе не без причины. Мои предприятия не продвигаются. В связи с чем я ощущаю подавленность и гнев.

– А, Казмир! Как можешь ты не замечать благосклонность судьбы? Три Сестры, ткущие пряжу бытия, не обделили тебя. В Хайдионе ты греешься, не пошевелив пальцем, у дюжины пылающих каминов! Твой трапезный стол ломится от яств и редких вин! Ты спишь на шелковых простынях под пуховым одеялом, тебе шьют одежду из мягчайших тканей, ты украшаешь себя золотом и самоцветами! Лишь только кто-нибудь навлечет на себя твое недовольство, тебе стóит только обронить пару слов – и обидчика убивают, если ему посчастливится. А если не посчастливится, его ждут тягостные муки Пеньядора. В целом и в общем невозможно не сделать вывод, что тебе повезло в жизни.

Казмир игнорировал насмешки чародея, явно преувеличивавшего изнеженность его привычек.

– Да-да. Несомненно, ты прав. Тем не менее твои замечания применимы к тебе самому не в меньшей степени. Подозреваю, однако, что тебя нередко раздражают события, противоречащие твоим планам и намерениям.

Из теней послышался тихий смешок:

– Не следует упускать из виду одно немаловажное обстоятельство. Ты обращаешься ко мне, а не я к тебе.

Поджав губы, Казмир сдержанно ответил:

– Я не забываю об этом.

– И все же тебе удалось наступить на любимую мозоль. Мурген обнаружил пару моих проделок и теперь возмущается так, будто из-за меня наступит конец света. Когда-нибудь он наступит, в любом случае. Разве ты не слышал о последней причуде Мургена?

– Нет.

– В Трильде, неподалеку от деревни Твомбл, проживает волшебник по имени Шимрод.

– Мне знаком этот волшебник.

– Мурген поручил Шимроду следить за мной, чтобы я никоим образом не уклонялся от соблюдения его самодержавных эдиктов. Подумать только!

– Обоснованный повод для раздражения.

– Несущественно! Как бы ни изворачивался Шимрод, даже если он проглотит сам себя подобно легендарному змею, мне все равно. Его легко обвести вокруг пальца – как всегда, я буду делать все, что хочу, а недотепа Шимрод сгинет, кувыркаясь, в бездне неизвестности.

– Возможно, наши судьбы взаимосвязаны, – осторожно предположил Казмир. – Сотрудничество может быть выгодно нам обоим.

И снова из теней раздался тихий смех:

– Я могу превратить твоих врагов в квакающих жаб! Могу сделать так, чтобы каменные стены их крепостей растеклись, как кисель. Могу заворожить прибой – и морские богатыри с жемчужными очами взойдут на берег из пенистой волны в сверкающей кольчуге-чешуе! Но я никогда бы это не сделал – даже если бы окончательно спятил и решил, что такие превращения желательны.

– Я понимаю, что так оно и должно быть, – терпеливо отозвался Казмир. – Тем не менее…

– Тем не менее?

– Тем не менее… Персиллиан – Волшебное зерцало – однажды заговорил со мной, когда я ни о чем его не спрашивал. Его прорицание противоречило действительности и всякой логике; оно привело меня в полное недоумение.

– В чем состояло прорицание?

– Персиллиан изрек:

Персиллиан больше ничего не сказал. Когда у Сульдрун родилась дочь – Мэдук, – я решил допросить Персиллиана, но зеркало исчезло! Мне давно не дает покоя эта загадка. В словах Персиллиана скрывалась какая-то истина – но я никак не могу в ней разобраться.

Голос Тамурелло ответил не сразу:

– Меня мало беспокоят твои проекты и твоя судьба, и я не намерен выслушивать упреки, если тебя постигнет неудача. И все же мои собственные побуждения заставляют меня оказывать тебе содействие – до поры до времени. Каковы эти побуждения? Главным образом – отвращение и ненависть. Отвращение и ненависть к Мургену, к его порождению – Шимроду, а также к тройскому королю Эйласу, нанесшему мне огромный и непоправимый ущерб в Тинцин-Фюрале. Не рассматривай меня как союзника, но можешь считать меня врагом твоих врагов.

Король Казмир хмуро усмехнулся. В Тинцин-Фюрале Эйлас вздернул Фода Карфилиота на необычайно высокой виселице, напоминавшей ногу гигантского паука:

– Очень хорошо; ты выразился достаточно ясно.

– Не воображай, что ты меня понимаешь! – с неожиданной резкостью произнес чародей. – В том, что касается меня, любые предположения и допущения неизбежно ошибочны! В данный момент расчетливые оскорбления Мургена выводят меня из себя. Мурген пытается связать меня по рукам и ногам с помощью жалкого шарлатана Шимрода – натравил его на меня, как ищейку, чтобы тот вынюхивал все, чем я занимаюсь. Шимрод возомнил о себе невесть что: ожидает, что я буду ежедневно отчитываться перед ним о своих делах. Ха! Я ему покажу такой отчет, что он будет десять лет стонать, держась за задницу!

– Все это замечательно, – прервал излияния волшебника Казмир. – Но как понимать предсказание Персиллиана? Он упомянул о «наследном принце», в то время как у Сульдрун родилась только дочь. Следует ли считать, что предсказание не сбылось?

– Я не стал бы делать скоропалительные выводы! За кажущимися противоречиями нередко скрывается неожиданная и нелицеприятная правда!

– В таком случае, в чем может заключаться «неожиданная и нелицеприятная правда»?

– Подозреваю, что у Сульдрун был еще один ребенок.

Казмир моргнул:

– Не может быть.

– Почему же? Кто отец принцессы Мэдук?

– Безродный оборванец. Я разгневался и покончил с ним на месте.

– А жаль! Он мог бы многое рассказать. Кому еще хорошо известно происходившее?

– Младенца пыталась спрятать служанка – она отвезла новорожденную принцессу к своим родителям. – Казмир нахмурился, припоминая события уже смутного прошлого. – Упрямая корова! Даже если я ее найду, она ничего не скажет.

– Ее можно обмануть или подкупить. Ее родителям также могут быть известны факты, ускользнувшие от твоего внимания.

Казмир крякнул:

– Думаю, что этот источник сведений исчерпан. Родители служанки были дряхлыми стариками уже в те годы; скорее всего, они умерли.

– Возможно. Тем не менее я могу поручить поиски информации человеку, умеющему вынюхивать секреты многолетней давности.

– Такой человек оказался бы полезен.

– Должен заранее предупредить о его особенностях. Его зовут Висбьюме. Он учился, но недоучился у чародея Ипполито. У него странные привычки, объясняющиеся, по-видимому, налетом желтоватой плесени между извилинами мозга. Не следует обращать внимание на его причуды. Так как он временами уклончив и капризен, рекомендуется формулировать указания с предельной ясностью. У Висбьюме нет нравственных предрассудков: если его попросят задушить собственную бабушку, он добросовестно и прилежно выполнит поручение. Так же спокойно и добросовестно он всадит кинжал в спину короля Казмира – если ему пообещают за это деньги.

Казмир с сомнением хмыкнул:

– Проявляет ли он достаточное упорство в достижении цели?

– О да! Можно сказать, что Висбьюме одержим достижением цели, его ничто не останавливает – как если бы его подгонял непрестанный ритм, звучащий в голове. Его не отвлекают ни страх, ни голод, ни похоть; насколько я понимаю, интерес Висбьюме к особям противоположного пола носит скорее садистический, нежели эротический характер, хотя я никогда не интересовался и не собираюсь интересоваться его интимными пристрастиями.

Казмир снова хмыкнул:

– Мне тоже нет дела до интимных авантюр специалиста – постольку, поскольку он делает свое дело.

– Висбьюме – в высшей степени целеустремленный человек. Советую, однако, строго следить за его поведением; его чудачества порой граничат с помешательством.

4

Раз в неделю Казмир отправлял королевское правосудие в холодном сером помещении судебной палаты, примыкавшем к Большому залу. Кресло его стояло на небольшом возвышении у стены, противоположной входу, за широким тяжелым столом; по обеим сторонам короля застыли стражники в кирасах, с алебардами наготове.

По таким случаям Казмир всегда надевал черную бархатную шапочку, окаймленную легкой серебряной короной, а также свободную, развевающуюся при ходьбе накидку из черного шелка. Казмир считал, не без оснований, что такой наряд способствовал усугублению мрачно приглушенной атмосферы неумолимого торжества закона, наполнявшей помещение палаты.

Выслушивая показания, Казмир сидел неподвижно, устремив холодный взгляд голубых глаз прямо в лицо свидетеля. Приговоры Казмир зачитывал сухо и монотонно, причем решения он выносил без учета общественного положения, ранга или связей обвиняемого, по большей части справедливо, не применяя чрезмерных или жестоких наказаний, – король стремился укреплять свою репутацию мудрого и беспристрастного правителя.

По окончании назначенных на этот день разбирательств к столу подошел помощник камергера:

– Ваше величество, некий Висбьюме ожидает аудиенции; он утверждает, что явился по вашему велению.

– Приведите его. – Казмир распустил судейских чиновников и приказал стражникам занять посты за входной дверью.

Войдя в это угрюмое и торжественное помещение, Висбьюме оказался наедине с королем. Размашисто шагая длинными, чуть согнутыми в коленях ногами, ученик чародея приблизился и остановился у самого стола, с любопытством разглядывая короля Казмира подобно птице, интересующейся червяком, без малейших признаков почтительного трепета.

Под пристальным взглядом Висбьюме Казмир откинулся на спинку кресла, недовольный таким чрезмерно фамильярным, даже нахальным поведением. Но как только король нахмурился, лицо Висбьюме расплылось в подобострастной улыбке.

Казмир указал на стул:

– Садитесь.

Как предупреждал Тамурелло, с первого взгляда Висбьюме не располагал к себе. Высокий субъект с узкими плечами и впалой грудью, но широкий в бедрах, он постоянно чуть наклонялся вперед, как если бы выражая готовность немедленно выполнять еще не высказанные инструкции. Длинную узкую голову Висбьюме украшал длинный узкий нос, черные волосы казались нарисованными на черепе и резко контрастировали с влажной бледной кожей. Под глазами ученика чародея виднелись зеленоватые тени, чувственные губы выпячивались над острым подбородком.

Висбьюме уселся. Казмир спросил:

– Вас зовут Висбьюме, и вас прислал ко мне Тамурелло?

– Именно так, ваше величество.

Король скрестил руки на груди и смерил новоприбывшего самым ледяным взглядом:

– Расскажите о себе.

– Разумеется! У меня много талантов и способностей; некоторые из них можно назвать необычными или даже единственными в своем роде, хотя на первый взгляд я могу показаться ничем не выдающимся представителем образованного сословия. Внешность нередко обманчива и не позволяет судить о способностях человека. Я наблюдателен и проницателен; я изучаю магические дисциплины, у меня безошибочная память. Мне часто удается раскрывать тайны.

– Впечатляющий перечень характеристик! – заметил Казмир. – Вы – потомок знатного рода?

– Обстоятельства моего происхождения мне неизвестны, ваше величество, хотя некоторые свидетельства позволяют предположить, что мое появление на свет было вызвано амурными похождениями некоего герцога. Раннее детство я провел на ферме, на северной окраине Даота, неподалеку от Визродской трясины. В качестве безродного найденыша мне приходилось заниматься отупляющим ручным трудом. Через некоторое время я сбежал с фермы и стал сперва помощником, а затем учеником чародея Ипполито в Мауле. Мне стали известны аксиомы и принципы Тайного Мастерства, передо мной открывался путь к великим свершениям!

Увы, все меняется. Десять лет тому назад, в канун Гламуса, Ипполито вылетел из Мауля на заколдованной черепице и никогда не вернулся. Почтительно выждав некоторое время, я вступил во владение имуществом учителя. Возможно, я действовал слишком смело, но такова моя натура – я марширую под музыку, неуловимую для ушей простых смертных! Настойчивые призывы труб, звонкие удары…

Король прервал собеседника нетерпеливым жестом:

– Конкретное описание ваших способностей интересует меня больше, чем музыка, звучащая у вас в голове.

– Очень хорошо, ваше величество. Мои честолюбивые стремления вызвали злобное недоброжелательство со стороны неразборчивых в средствах интриганов, и мне пришлось снова бежать, чтобы спасти свою жизнь. Я запряг в телегу железноногую козу Ипполито и галопом умчался из Мауля. В свое время мне удалось познакомиться с Тамурелло, и мы обменялись профессиональным опытом.

В настоящее время у меня нет определенных занятий, и когда Тамурелло упомянул о ваших затруднениях и спросил, не соглашусь ли я освободить вас от этого бремени, я не возражал. Будьте добры, разъясните характер затруднений, чтобы я мог наилучшим образом их проанализировать.

– Все очень просто, – ответил король Казмир. – Пять лет тому назад покойная принцесса Сульдрун родила дочь – проживающую ныне в Хайдионе принцессу Мэдук. Некоторые обстоятельства рождения Мэдук сомнительны и наводят на размышления. Например: не могла ли Сульдрун родить двойню? К сожалению, к тому времени, когда я обратил внимание на этот вопрос, Сульдрун и отца ее ребенка уже не было в живых.

– И вам достался только один ребенок?

– Совершенно верно. Первоначально воспитанием ребенка занималась некая Эйирме, служанка-кормилица, передавшая принцессу под опеку своих родителей, у которых мы ее забрали. Я хотел бы точно установить все фактические обстоятельства, связанные с этими событиями, – то есть сделать наконец то, чем следовало заняться, когда след еще не простыл.

– Ага! Вы совершенно правы! Кто отец малолетней принцессы?

– Его личность не удалось установить. На мой взгляд, единственным возможным источником дополнительной информации в данном случае может быть старая кормилица, в то время проживавшая на небольшой ферме к югу от столицы, по дороге в Лирлонг. С тех пор прошло пять лет – и все же какие-то следы, возможно, еще не пропали.

– Уверен, что их можно разыскать! Вскоре вы узнаете всю правду, ваше величество.

5

Висбьюме снова явился в Хайдион с отчетом о результатах своих изысканий. В порыве жизнерадостного энтузиазма он подошел слишком близко к королю, слегка наклонившись и выставив голову вперед:

– Кормилица Эйирме, вместе со всей семьей, переехала в Тройсинет!

Почуяв не отличавшееся свежестью дыхание ученика чародея, король Казмир демонстративно отступил на шаг и указал рукой на стул:

– Присаживайтесь… В Тройсинет, говорите? Как вам удалось это узнать?

Отвесив несколько запоздалых церемонных поклонов, Висбьюме присел:

– Сестра Эйирме нынче живет в Логове Тука – ее муж там рыбачит. Кроме того… – Висбьюме лукаво наклонил голову набок: – Вы уже догадались?

– Нет. Продолжайте.

– Грайт и Уайна, родители Эйирме, тоже переехали со всеми пожитками в Тройсинет. Сестра кормилицы говорит, что все они живут в достатке, как благородные люди – хотя в данном случае слухи могут быть преувеличены, так как в голосе сестры явно звучала зависть.

– Так-так. – Казмир задумался. Неужели король Эйлас интересуется его семейными делами – и почему бы он ими интересовался? – С каких пор они живут в Тройсинете?

– Несколько лет. Сестра кормилицы туго соображает – боюсь, у нее нет четкого представления о времени.

– Что ж, не важно. Похоже на то, что вам придется переплыть Лир и навестить Тройсинет.

– А, опять опасности и злоключения! – жалобно воскликнул Висбьюме. – Нет-нет, я поеду – хотя вы представить себе не можете, как я ненавижу тошнотворную качку! Мне страшно смотреть в глубины моря, в темную толщу воды, чуждую природе человека.

– Как бы то ни было, Эйлас все еще грабит Южную Ульфляндию и препятствует моим планам. Отправляйтесь в Тройсинет: узнайте всю подноготную этого дела, так как от него может зависеть престолонаследие.

Висбьюме наклонился вперед, поеживаясь от любопытства:

– Каким образом? Ваш наследник – принц Кассандр!

– Несомненно, – спокойно отозвался Казмир. – На сегодняшний день вам следует интересоваться только теми вопросами, на которые я обратил ваше внимание. Каковы в точности обстоятельства рождения ребенка принцессы Сульдрун? Могла ли она родить близнецов? Если так, где находится другой ребенок? Все ясно?

– Разумеется, яснее быть не может! – заявил Висбьюме. – Тотчас же отправлюсь в Тройсинет – несмотря на то, что каждая волна безжалостного темного моря вызывает у меня дрожь первобытного ужаса! Но пусть они вздымаются, пусть они бушуют! Им не удастся меня остановить! Король Казмир, прощайте!

Ученик чародея повернулся и промаршировал прочь размашистыми шагами. Казмир раздраженно покачал головой и занялся другими делами.

Через час камергер объявил, что в столицу Лионесса прибыл гонец:

– Он утверждает, что привез срочное сообщение, но что оно предназначено только для ваших ушей.

– Кто он такой?

– Он заявляет, что его имя ничего не будет значить ни для вас, ни для меня.

– Приведите его.

В гостиную зашел тощий молодой человек с невероятно изуродованным шрамами лицом. Его износившаяся одежда запылилась в пути; судя по всему, он не мог похвастаться высоким происхождением – манера выражаться выдавала в нем крестьянского сына:

– Ваше величество! Меня прислал Торкваль – он утверждает, что вы его хорошо знаете.

– Верно. Продолжай.

– Чтобы выполнять ваши поручения, ему нужно золото. Торкваль уже передал это сообщение с Шаллесом и хотел бы знать, привезет ли Шаллес эти деньги.

Казмир провел пальцем по переносице:

– Я не передавал Шаллесу золото для Торкваля. И он не упоминал о таком запросе… Зачем Торквалю золото?

– Об этом он не распространялся.

– Вы служите у него в отряде?

– Да. Новый король запретил стычки и поединки; теперь невозможно даже отомстить кровному врагу! Он не знает, что со мной сделал сэр Эльфин из замка Флун! Ему все равно! А я тоже плевать хотел на Эйласа и его паршивые законы! Когда я разделаюсь с Эльфином из Флуна, король Эйлас может меня вздернуть, если ему так приспичило!

– Сколько золота просит Торкваль?

– Сто золотых крон.

– Даже так? Вы что там, лакомитесь заливным из соловьиных язычков и жасминовым медом? Я выдам сорок крон. Вам придется есть перловку и пить овечье молоко.

– Я возьму столько, сколько вы соблаговолите дать.

Поднявшись на ноги, Казмир подошел к двери и приоткрыл ее:

– Доминик!

Стоявший за дверью стражник повернулся кругóм и отдал честь:

– Ваше величество?

– У меня есть опасное поручение для надежного человека.

– Готов служить вашему величеству!

– Тогда собирайся. Тебе придется проделать далекий путь с мешком золота, а затем вернуться и отчитаться о его вручении. Вот этот молодой человек – не знаю, как его зовут, – покажет тебе дорогу.

– Будет сделано, государь.

1

Замок Кларри притаился в одном из самых удаленных и труднодоступных районов Южной Ульфляндии, в двадцати милях от северной границы, под сенью Заоблачных пиков Тих-так-Тиха.

Владетелем замка Кларри и окружающих земель был лорд Лофтус, один из баронов, оказывавших самое упорное сопротивление новому королю. Непокорность пограничного барона объяснялась относительно недавними событиями, а именно набегами ска, охотившихся за рабами. В последние годы эти вылазки совершались не столь часто; тем не менее банды ска, замышлявших то или иное разбойное предприятие, все еще проезжали по Верхней дороге, всего лишь в нескольких милях к востоку.

Кроме того, к числу соседей лорда Лофтуса относились не менее строптивые феодалы – такие как Мотт из цитадели Моттерби и сэр Эльфин из замка Флун, – принадлежавшие, однако, к враждебному Лофтусу клану.

На протяжении веков традиционными врагами замка Кларри была семья Госсов из Фиан-Госса, замка на горном лугу в двадцати милях к югу от Кларри. В отличие от лорда Лофтуса молодой лорд Бодви Госс решил поддерживать проекты короля Эйласа, надеясь на прекращение кровавой вендетты, преждевременно унесшей жизни его отца, братьев его отца, его деда и бесчисленных других родственников и предков.

На конклаве в Дун-Даррике сэр Бодви лично обратился к лорду Лофтусу из Кларри и выразил надежду на то, что между их домами могут установиться отношения взаимного доверия, обещая сделать все возможное для примирения и заявляя, что продолжение вражды не принесет ничего, кроме ущерба, ни одной из сторон.

Лорд Лофтус ответил неохотно и сухо – в том роде, что не намерен принимать какие-либо новые меры против клана Госсов.

Поэтому через месяц лорд Бодви с удивлением слушал рассказ своего пастуха Стурдеванта:

– На них были зеленые формы и эполеты клана Кларри; их было четверо, хотя я никого не узнал в лицо. Надо сказать, они обошлись с вашим призовым быком, Черным Бутцем, исключительно бесцеремонно и жестоко – потащили его на всем скаку по дороге в Кларри на цепи, продетой в кольцо в носу.

Лорд Бодви тут же отправился верхом в замок Кларри вместе с пастухом – туда, куда вот уже несколько столетий ни один представитель семьи Госсов не являлся с миром. Лорд Лофтус принял его, соблюдая правила вежливости; молодой лорд Бодви с любопытством озирался в просторном трапезном зале замка Кларри и выразил восхищение прекрасным гобеленом, висевшим на стене.

– Если бы единственной причиной моего визита было только желание полюбоваться шпалерами! – сказал Бодви. – На самом деле, однако, я хотел бы, чтобы мне вернули быка, Черного Бутца. Стурдевант, расскажи, как все это было.

Пастух помялся, переступая с ноги на ногу, и выпалил:

– Короче говоря, сэр Лофтус, вчера четыре человека в зеленых мундирах Кларри украли Черного Бутца с пастбища!

Лорд Лофтус немедленно проникся высокомерным негодованием:

– Как же так? Теперь, несмотря на все, вы обвиняете меня в угоне скота?

– Ни в коем случае! – решительно возразил лорд Бодви. – Мое уважение к вам не позволило бы мне выступить с таким обвинением. Но вы должны согласиться с тем, что обстоятельства вызывают обоснованное замешательство. Стурдевант своими глазами видел четырех человек в форме клана Кларри, хотя он не смог распознать их лица. Их следы ведут к вашим владениям, но обрываются на берегу Свирлинга, у самой воды.

– Можете обыскать мои земли вдоль и поперек, – самым ледяным тоном ответствовал лорд Лофтус. – Тем временем я немедленно допрошу своих пастухов.

– Сэр Лофтус, потеря Черного Бутца беспокоит меня гораздо меньше, чем побуждения мерзавцев, решившихся на такую провокацию.

Несмотря на множество достоинств, заслуживающих восхищения, лорд Лофтус не отличался способностью быстро воспринимать новые или не слишком очевидные идеи. Быка сэра Бодви украли – сэр Бодви немедленно явился к нему. Следовательно, по мнению не привыкшего мудрствовать лукаво патриарха клана Кларри, сэр Бодви, вопреки любым ханжеским заверениям в уважении, считал его угонщиком скота.

Еще большее недоумение вызвал у Лофтуса тот неоспоримый факт, что Черного Бутца обнаружили с перерезанной глоткой и подвешенного на крюке под навесом за его собственным амбаром.

Сэр Лофтус потерял дар речи. Когда наконец к нему вернулась способность говорить, он вызвал управляющего имением и приказал выплатить сэру Бодви пять серебряных флоринов – отказываясь тем не менее взять на себя какую-либо личную ответственность за преступление.

Бодви отказался от денег:

– Совершенно ясно, что вы не имеете никакого отношения к тому, что произошло. Поэтому я никак не могу принять от вас денежное возмещение. Вместо этого я пришлю телегу за тушей быка, и завтра мы с песнями поджарим его на вертеле. – В порыве щедрости он прибавил: – Может быть, вы вместе с родней и друзьями навестите нас в Фиан-Госсе и присоединитесь к пиршеству? Пусть последствия этой странной кражи будут противоположны целям провокаторов.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

– Вы помните, наверное, самозваного сэра Шаллеса из Даота, явно платного агента короля Казмира?

– Я помню Шаллеса. В том, что он работал на Лионесс, я не уверен.

– Конечно же, это всего лишь предположение. Подозреваю, что Шаллес – не единственный агент Казмира в наших краях.

Лорд Лофтус с сомнением покачал головой:

– Я осторожно наведу справки. Благодарю за приглашение, но в сложившихся обстоятельствах, пока на меня все еще падает тень подозрения, боюсь, я не могу его принять.

– Сэр Лофтус, бьюсь об заклад, вас невозможно обвинить в этой истории! Если это не так, я готов поступиться всем своим имуществом! Повторяю приглашение – пусть бедняга Черный Бутц, которого постигла столь незавидная участь, по меньшей мере сослужит полезную службу обоим нашим кланам.

Лорд Лофтус был известен непреклонностью – он взвешивал каждое слово, потому что, вымолвив слово, уже никогда от него не отказывался; таким образом, никто не мог обвинить его в непостоянстве:

– Глубочайше прошу извинить меня, сэр Бодви, но я буду чувствовать себя неудобно, пока не выясню до конца, кто подстроил эту кражу!

Лорд Бодви вернулся в Фиан-Госс. Прошло пять дней, после чего местный паренек, сын арендатора, прибежал к барону, запыхавшись, с тревожной вестью. Ночью кто-то угнал на юг четырнадцать лучших племенных быков сэра Лофтуса. По словам фермеров, воры не могли быть никем, кроме людей из Фиан-Госса – иначе почему бы они закрывали лица шейными платками? И кто еще решился бы на такую проделку?

Еще худшие вести не заставили себя ждать. Слеван Дикий, племянник сэра Лофтуса, проследил похитителей скота до владений клана Госсов. В месте под названием Железные Ворота три вооруженных всадника в мундирах клана Госсов выпустили три стрелы. Пронзенный сквозь сердце, в шею и в глаз, Слеван Дикий упал с коня замертво. Его спутники пустились в погоню за теми, кто устроил засаду, но нападавшие успели скрыться.

Узнав о засаде и рассмотрев стрелы, поразившие его племянника, лорд Лофтус, потрясая кулаками, разослал гонцов по горным лугам и долинам, чтобы те собрали бойцов клана Диких в замок Кларри. Невзирая на королевские законы, он поклялся отомстить за смерть Слевана и наказать тех, кто украл его скот.

С тяжелым сердцем лорд Бодви тоже срочно отправил гонцов – в Дун-Даррик, к королю Эйласу – и тут же занялся укреплением стен Фиан-Госса и прочими приготовлениями к осаде.

К полудню гонцы на загнанных лошадях прибыли в Дун-Даррик. Им посчастливилось – как раз в это время дивизион, состоявший из двухсот вооруженных всадников, готовился отправиться к северной границе, участвуя в маневрах, призванных сдерживать вылазки ска. Эйлас приказал им немедленно спешить в Фиан-Госс.

Выдался погожий день; с полудня до захода солнца отряд скакал без остановки. Передохнув примерно час, всадники снова пустились в путь при свете полной луны – вдоль Бруденской топи, вверх по долине Верлинга на вересковый Луг Мертвеца, а затем, преодолевая крутой подъем, на северо-восток. К полуночи налетел порывистый ветер, луна спряталась за тучами; дорога становилась опасной – того и гляди, кто-нибудь мог заехать с тропы в бездонную трясину или свалиться в ущелье. Отряд решил укрыться в зарослях лиственницы и провел ночь, греясь у дымных костров.

На рассвете всадники снова двинулись вперед, несмотря на ураганный встречный ветер, обрушивавший потоки холодного ливня. В развевающихся за спинами плащах они неустанно погоняли лошадей вверх по лощине Синюшного Мердока, после чего пустились галопом под тяжелыми серыми тучами по тропе, пролегавшей через вересковые заросли. В два часа пополудни они добрались до Фиан-Госса – всего лишь через час после того, как крепость окружила сотня людей лорда Лофтуса. За неимением других возможностей, бойцы клана Диких собрались там, где их не могли достать стрелы оборонявшихся, и занимались изготовлением лестниц – так как Фиан-Госс отличался относительно невысокими стенами, а его защитники уступали численностью нападающим, лестницы, приставленные к стенам со всех сторон, позволяли взять замок приступом. Лорд Лофтус не сомневался в том, что крепость противника падет после первой же атаки, каковую он намеревался начать при свете луны.

Появление королевских всадников, а затем и короля собственной персоной нарушило его планы – он сразу понял, что потерпел горькое поражение. Стоило только начаться кровопролитию – и самые тяжелые потери понесли бы, несомненно, бойцы клана Диких.

– Что теперь? – спрашивал себя лорд Лофтус. – Отступить? Драться? Предложить переговоры? – Он не видел никакого выхода, кроме унижения.

Лорд Лофтус встал лицом к королевскому отряду в угнетенной, но вызывающей позе – откинув забрало и опустив руки на рукоять меча, воткнутого в торф перед расставленными ногами.

Вперед выехал королевский герольд; ловко спрыгнув с коня, он сделал несколько шагов в направлении барона:

– Сэр, я говорю с вами от имени короля Эйласа. Он приказывает вам вложить меч в ножны, подойти к нему и объяснить причину вашего присутствия в Фиан-Госсе. Какой ответ передать его величеству?

Не говоря ни слова, лорд Лофтус яростно вложил меч в ножны и промаршировал по лугу к королю. Эйлас спешился и ждал его. Все глаза – бойцов из клана Диких, защитников Фиан-Госса и королевских всадников – неотрывно следили за каждым его шагом.

Со скрипом поднялась решетка ворот Фиан-Госса; на луг вышел, в сопровождении трех вассалов, лорд Бодви Госс и также направился к королю.

Барон Лофтус остановился шагах в десяти от Эйласа. Лорд Бодви молча подошел и встал рядом с ним.

Эйлас холодно произнес:

– Отдайте ваш меч сэру Глинну – вот он стоит, поодаль. Вы арестованы. Я обвиняю вас в сговоре с целью незаконного нападения и в намерении совершить насильственное кровопролитие.

Лофтус с каменным лицом отдал свой меч.

– Теперь я готов выслушать все, что вы можете сказать в свое оправдание, – сказал Эйлас.

Первым говорил лорд Лофтус, вслед за ним выступил лорд Бодви; Лофтус выдвинул возражения, Бодви предоставили возможность их опровергнуть; последним говорил, в качестве свидетеля, барон Гланнак. История конфликта прояснилась во всех подробностях.

Эйлас проговорил тоном скорее презрительным, нежели суровым:

– Лофтус, вы упрямый и самонадеянный человек, не умеющий приспосабливаться. Вас нельзя обвинить в жестокости или злонамеренности, но вспыльчивость заставляет вас делать глупости. Неужели вы не понимаете, как вам повезло? Я успел приехать, пока не пролилась кровь! Если бы в этой стычке погиб хотя бы один человек, мне пришлось бы осудить вас за убийство и немедленно повесить, а ваш замок снесли бы до основания.

– Кровь уже пролилась! Кого повесят за убийство моего племянника Слевана?

– Кто убийца?

– Один из Госсов!

– Неправда! – воскликнул Бодви. – Я не такой дурак!

– Вот именно, – кивнул Эйлас. – Только человек, бездумно поддающийся страстям – такой, как вы, лорд Лофтус, – неспособен понять, в чем суть этого преступления, рассчитанного возобновить междоусобицу и нанести ущерб мне. Теперь мне предстоит решить трудную задачу. Мне предстоит сделать осторожный выбор между пониманием человеческой природы и слепым правосудием. С моей стороны было бы глупо наказывать глупость как таковую. Кроме того, согласно отчету лорда Пирменса, вы не содержали в заточении и не пытали узников, что, несомненно, склоняет чашу весов в вашу пользу. Следовательно – можете ли вы гарантировать, что никогда снова не попытаетесь вершить правосудие самостоятельно и ограничите применение оружия исключительно самозащитой и королевской службой?

– А может ли Бодви гарантировать, что никогда больше не угонит мой скот? – выпалил Лофтус.

Бодви не мог удержаться от смеха:

– Разве вы украли моего быка, Черного Бутца?

– Нет, никогда я ничего не крал!

– И я точно так же никогда не покушался на ваше имущество.

Нахмурившись, Лофтус смотрел на дальнюю горную гряду:

– По-вашему, все это – чья-то злая шутка?

– Хуже, чем злая шутка! – возразил лорд Бодви. – Кто-то все это задумал, чтобы вы осадили и сожгли Фиан-Госс, а потом понесли королевское наказание – что нанесло бы непоправимый ущерб и мне, и вам, и королю Эйласу, и всей стране.

– Я понимаю, о чем вы говорите. Только в голове безумца мог сложиться столь невероятно подлый план!

– Не обязательно, – заметил Эйлас. – Если, конечно, Торкваль не спятил.

Лорд Лофтус поднял брови:

– Торкваль? Беглец, разбойник?

– Он работает на Казмира. Так что же, Лофтус? Можете ли вы обещать верность своему королю и соблюдение законов своей страны?

Барон Лофтус неловко опустился на колено и поклялся своей честью и честью своего клана верно служить королю.

– Этого достаточно, – заключил Эйлас. – А вы, сэр Бодви, что скажете?

– Не вижу повода предъявлять обвинения, если между Дикими и Госсами не будет взаимных подозрений.

– Хорошо, так тому и быть. Сэр Глинн, верните барону Лофтусу его меч.

Не находя слов, взволнованный барон принял меч – он уже не надеялся снова держать его в руках.

– Наш общий враг – Торкваль, – продолжал Эйлас. – Он прячется в Северной Ульфляндии и делает вылазки, устраивая провокации на нашей стороне. Почти не сомневаюсь, что сию минуту он наблюдает за нами с горного хребта или из лесу. Прошу вас обоих узнать о нем все, что возможно. Сегодня мы еще не можем наводить порядок на Севере – для этого придется объявить войну ска, а мы к ней не готовы. Рано или поздно, однако, ска поймут, что мы создаем серьезную угрозу, и вряд ли станут ждать, пока мы наберемся сил.

Тем временем прикажите пастухам и арендаторам бдительно следить за происходящим на лугах. Тот, кто поможет поймать Торкваля – будь то мужчина, женщина или ребенок, – будет обеспечен на всю оставшуюся жизнь. Если хотите, объявите об этом во всеуслышание. Кроме того, предупредите о проделках Торкваля всю свою родню и соседей.

Лорд Лофтус, я не могу оставить ваш проступок безнаказанным – мне следует заботиться о своей репутации. Прежде всего я назначаю вам испытательный срок – пять лет. Во-вторых, я накладываю на вас штраф – двадцать золотых крон; их надлежит передать в королевскую казну. В-третьих, вы обязаны устроить празднество с участием обоих кланов, строго запретив пирующим носить оружие и вступать в пререкания. Пусть играет музыка, пусть танцуют женщины и дети, пусть больше никто не жаждет крови соседа!

Лорд Бодви повернулся к Лофтусу и протянул ему руку.

Лофтус, все еще подавленный перенесенным унижением и слегка ошеломленный поворотом событий, вдруг почувствовал, как с его плеч словно свалилось чудовищное бремя прошлого. В приливе благожелательности, не менее искренней, чем дружелюбие Бодви, он схватил руку соседа и сжал ее:

– Вы не пожалеете, я сдержу свое слово! Надеюсь, отныне мы станем добрыми соседями.

2

Не успел Эйлас вернуться в Дун-Даррик, как оправдались его худшие опасения – все прежние затруднения теперь казались пустячными.

Эйлас давно ожидал проявлений враждебности со стороны ска – стычек, вылазок, провокаций, рассчитанных проверить его готовность дать отпор. Вместо этого ска нанесли безжалостный удар, бросив ему вызов, и ответить на него можно было только двумя способами. Король мог подчиниться, тем самым выставив себя на посмешище и потеряв лицо, или драться, что означало преждевременное, рискованное начало войны.

Поступок ска нельзя было назвать неожиданным. Эйлас хорошо их знал: ска считали, что находятся в состоянии войны со всем миром, и пользовались любым преимуществом, любой возможностью с тем, чтобы расширить сферу своего влияния. Так как под управлением короля Эйласа Южная Ульфляндия могла становиться только сильнее и сильнее, с точки зрения ска, с его властью следовало безотлагательно покончить. В качестве первого шага в этом направлении, позаботившись о том, чтобы их затраты и потери были минимальными, ска захватили поселок Суарах на южном берегу устья реки Верлинг, у самой границы между Южной и Северной Ульфляндией.

До сих пор ска не беспокоили Суарах – городок этот служил чем-то вроде нейтральной зоны, позволявшей ска торговать с внешним миром. Городские укрепления Суараха давно пришли в полную негодность, а у Эйласа еще не было ни денег, ни людей, для того чтобы сформировать там порядочный гарнизон. Поэтому король даже не пытался защищать Суарах, надеясь, что торговые интересы удержат ска от искушения.

Ска, однако, перешли в нападение внезапно, не оставив сомнений в своих намерениях относительно Южной Ульфляндии. В Суарах вошли четыре полка смешанного состава – кавалерия и пехота, и местное население не смогло оказать никакого сопротивления.

Ска тут же сформировали из жителей городка бригады «скалингов» и заставили их работать. Работы велись с яростной настойчивостью и сосредоточением, отличавшими все предприятия ска; они отремонтировали укрепления, и Суарах превратился в смертельное оскорбление для Эйласа, в постоянное унижение его королевского достоинства. Он не мог игнорировать происходящее, не поступаясь престижем.

Два дня Эйлас провел в своем штабе в Дун-Даррике, оценивая возможности. Немедленная контратака – попытка взять Суарах в лоб – представлялась наименее целесообразным вариантом. Ска могли с легкостью снабжать новый форт, а их бойцы существенно превосходили неопытных ульфских рекрутов практически во всем: уровнем подготовки, дисциплиной, качеством вооружения и, что важнее всего, почти фанатической верой в свою непобедимость. Насколько понимал Эйлас, тройские отряды почти не уступали ска – тем не менее в бою их еще нельзя было назвать равными противнику [15].

Сидя в одиночестве в коттедже, служившем ему временной штаб-квартирой в Дун-Даррике, Эйлас наблюдал за серыми хвостами дождя, соединявшими низкие тучи с горными лугами. Мрачноватый пейзаж, однако, выглядел гораздо менее безнадежным, чем тупик, в котором он оказался. Мобилизация в Тройсинете войск, кораблей, провизии и материалов в количествах, достаточных для преобладания над ска, могла не только вызвать возмущение населения, но и подвергнуть Тройсинет угрозе внезапной высадки армии Казмира из Лионесса (Казмир в любом случае только порадовался бы тому, что Эйлас ввязался в отчаянную схватку со ска).

Сегодня каждый барон, каждый рыцарь, каждый предводитель банды оборванцев в Южной Ульфляндии настороженно ждал следующего шага нового короля. Если он не нанесет ответный удар, его больше не будут принимать во внимание как правителя, способного контролировать ситуацию в стране, – он превратится во второго Орианте, бессильного, когда дело касалось военных предприятий ска.

Стоя у окна и глядя на рябые от дождя лужи, серебрившие луга, Эйлас наконец принял решение. Он определил скорее не план действий, а перечень искушений, которым не следовало поддаваться: нельзя было атаковать Суарах, нельзя было полагаться на подкрепления из Тройсинета – за исключением военных кораблей, способных нарушить морское сообщение между Скаганом и Ульфляндией; нельзя было также повернуться спиной к возникшей ситуации и делать вид, что ничего не происходит. Что оставалось? Только средства, к которым всегда прибегают слабые, когда имеют дело с сильными: изобретательность и коварство.

Как насчет Северной Ульфляндии? Ска делали там все, что хотели, используя страну, как населенную зверьем дикую территорию, ожидавшую окончательной колонизации. Они рубили лес и добывали руду руками рабов, отлавливая разбегающихся местных жителей и формируя из них бригады скалингов. По всей береговой полосе, издавна именуемой Прибрежьем, ульфов уже полностью изгнали. Вместо них прибывали ска, строившие свои необычные поселки с многочисленными острыми коньками соединенных крыш; ска возделывали не только плодородные земли, но и пустоши, служившие ульфам исключительно пастбищами. Выше, в горах, рассеянные группы земледельцев и скотоводов ютились в убогих селениях, прячась при малейших признаках приближения банд «вербовщиков» ска – несмотря на то что в Ксунже все еще номинально правил старый король Гакс.

Сумерки сгущались над промокшими лугами. Эйласу подали ужин – чечевичную похлебку с хлебом. Еще пару часов король сидел в одиночестве у очага, потом прилег на кушетку и в конце концов заснул под убаюкивающий шум дождя, шелестящего по соломенной крыше.

С утра яркое солнце взошло на пронзительно-синем небе, и горные луга, сверкающие росой, уже не казались такими неприветливыми.

Позавтракав, Эйлас отправил сообщение в Домрейс, приказывая шести военным кораблям немедленно поднять паруса и отправиться в Исс, а затем патрулировать Узкое море и топить суда, снабжающие ска.

Через некоторое время Эйлас провел совещание с командирами. Перечислив насущные проблемы, он объяснил, как он надеялся их решить.

Реакция военачальников удивила и порадовала его: по сути дела, идеи Эйласа во многом совпадали с их намерениями. Возражали только самые нетерпеливые, не желавшие уступать ни пяди земли:

– Мы и так уже слишком давно раболепствуем перед этими подлыми тварями! Наконец мы можем им показать, из чего сделаны ульфы – настоящие люди! Да, мы терпели от них поражения, это правда. Но почему? Потому что они хорошо обучены, в бою каждый ска стоил трех ульфов. А теперь мы тоже обучены! Я бы выступил сию минуту! Бросим все силы в Северную Ульфляндию, найдем их армии и уничтожим их! Мы больше не блеющие овцы, пусть ска почувствуют это на своей шкуре!

– А, сэр Редьярд! – почти смеясь, воскликнул Эйлас. – Если бы только вся наша армия была настроена так же решительно! У нас не было бы никаких проблем! Но сегодня нам придется прислушиваться скорее к разуму, нежели к эмоциям. Главное слабое место ска – их немногочисленность. Они не могут позволить себе большие потери, независимо от потерь противника. Но я ценю каждого нашего бойца не меньше, чем ска ценят самих себя, и не желаю платить одной или двумя жизнями своих бойцов за жизнь каждого ска, даже если это принесет нам победу. Нам придется нападать неожиданно, подобно разбойникам, наносить урон и быстро отступать без потерь. Эту войну мы выиграем, но выиграем постепенно. Пытаясь сражаться со ска открыто, строем против строя, мы тем самым будем играть по их правилам, понесем огромный ущерб и, скорее всего, никогда не одержим окончательную победу.

– Вы выражаетесь слишком тактично, ваше величество, – заметил сэр Гахон. – В открытом бою ска разрубят нас в лапшу и скормят рыбам. Кроме того, так как добрая половина ваших солдат провела молодость в разбое и междоусобных стычках, в этом отношении им не потребуется существенная дополнительная подготовка.

– Подготовка! Мы вечно рассуждаем о муштре! – ворчал сэр Редьярд. – Когда мы начнем драться?

– Терпение! Драться придется очень скоро, уверяю вас.

Через неделю Эйласу привезли сообщение из замка Кларри:

«Вас могут заинтересовать следующие сведения. Один из моих пастухов обнаружил трех украденных коров высоко в горах, под самой вершиной Нока. Устроив засаду поблизости, нам удалось схватить одного из воров, раненного стрелой в бок. Перед смертью он кое-что рассказал о Торквале, командующем двумя дюжинами головорезов в Энге, неприступной крепости в ущелье Дьявольских Воплей. Торкваль покупает добротное оружие, провизию и вино – у него водится золото; оно поступает главным образом из Лионесса, от короля Казмира, с которым Торкваль поддерживает связь».

3

Тем временем король Казмир не был вполне удовлетворен успехами Торкваля. Торкваль снова прислал к нему гонца, требуя золота, и на этот раз Казмир потребовал, чтобы разбойник отчитался о потраченных средствах и достигнутых результатах.

– Не уверен, что мои деньги расходуются с пользой, – поучал гонца Казмир. – Если уж говорить начистоту, мне сообщают из надежных источников, что Торкваль роскошествует, что он и его головорезы пиршествуют и пьянствуют, закупая лучшую провизию, доступную в Ульфляндии. Так-то вы тратите мое золото – на цукаты и кексы с изюмом?

– А почему бы и нет? – вызывающе возразил разбойник-гонец. – Мы прячемся в Энге – а это, к вашему сведению, груда камней на вершине скалы, где только орел чувствует себя в своей тарелке, да и то после того, как совьет гнездо. Мы что, должны подыхать с голоду, выполняя ваши приказы? Когда холодный ливень хлещет в амбразуры, а очаг дымит и чихает, потому что у нас не осталось сухих дров, по меньшей мере Торкваль может предложить своим людям чарку доброго вина и закуски!

Казмир неохотно расстался еще с двадцатью кронами, но приказал Торквалю научиться самостоятельно добывать провиант:

– Пусть выращивает на пустующих землях овес и ячмень, пусть выпасает рогатый скот и овец, пусть заведет птичник – так же, как делают другие местные жители; безжалостному опустошению моей казны пора положить конец!

– Государь, при всем уважении к вашей мудрости, мы не можем выращивать овес или ячмень на отвесных утесах, да и рогатому скоту там нечем поживиться.

Не убежденный доводами разбойника, Казмир, однако, промолчал.

Прошло несколько месяцев – тем временем в Ульфляндиях происходили важные события. В поступавших из Дун-Даррика и других мест сообщениях тайных агентов тем не менее Торкваль не упоминался, и Казмиру приходилось только догадываться о его деятельности.

Наконец посланец Торкваля вернулся и снова потребовал золота – не меньше пятидесяти крон.

Казмир, повседневно носивший маску ледяного высокомерия, на этот раз не выдержал и вспылил:

– Я не ослышался? – угрожающе спросил изумленный король.

– Государь, если вам понятно выражение «пятьдесят крон», значит, вы не ослышались. В Энге базируется отряд из двадцати двух опытных бойцов – их нужно кормить и вооружать, им нужна одежда, защищающая от непогоды. Других источников дохода у нас почти не осталось; Торкваль ранен и постепенно выздоравливает. Он просил передать следующее: «Если вы хотите, чтобы я содержал отряд и выполнял ваши поручения, платите – мне нужно золото!»

Казмир вздохнул и покачал головой:

– Торкваль больше ничего от меня не получит – пока не представит доказательства того, что мои затраты окупаются. У тебя есть такие доказательства? Нет? Роско! Уведите этого субъекта.

К вечеру того же дня Роско, один из помощников камергера, гнусаво-презрительным тоном сообщил королю Казмиру о том, что некий Висбьюме просит личной аудиенции.

– Пусть войдет, – кивнул Казмир.

Висбьюме вошел, промчавшись мимо ошеломленного Роско танцующей походкой акробата, переполненного не находящей высвобождения энергией. Как всегда, на нем был черный плащ с рыжеватым отливом, но сегодня он напялил вдобавок черную охотничью кепку с козырьком, придававшую ему, в сочетании с бегающими желтыми глазами, длинным горбатым носом и общей манерой двигаться, чуть наклонившись вперед, карикатурную внешность паяца, изображающего хищное любопытство. Остановившись прямо напротив короля – ближе, чем тому хотелось бы, – Висбьюме сорвал с себя кепку, после чего, расплывшись в широкой фамильярной улыбке, отвесил несколько церемонных поклонов.

Казмир брезгливо указал на стул, стоявший в стороне, – дыхание Висбьюме портило воздух.

Висбьюме уселся с беззаботным видом человека, хорошо сделавшего свое дело. Король отпустил Роско взмахом руки и спросил новоприбывшего:

– Есть новости?

– Государь, мне удалось многое узнать!

– Говорите.

– Невзирая на ужас, внушаемый мне беспощадным морем, я отважно пересек Лир, как подобает частному агенту вашего величества!

Висбьюме не счел нужным упомянуть о том, что он провел бóльшую часть месяца, присматриваясь к судам, бороздившим пролив, в надежде определить, какое из них позволило бы переправиться в Тройсинет как можно быстрее, безопаснее и удобнее.

– Когда меня призывает долг службы, – продолжал ученик чародея, – я откликаюсь с автоматической неизбежностью восходящего солнца!

– Рад слышать, – обронил король.

– По прибытии в Домрейс я остановился в гостинице «Черный орел» – она показалась мне…

Казмир поднял руку:

– Не трудитесь описывать подробности путешествия. Изложите результаты ваших розысков.

– Как вам будет угодно. Затратив примерно месяц на осторожные расспросы, я узнал, где примерно проживает в настоящее время кормилица Эйирме. Направившись в эти места, я наводил справки еще несколько недель и наконец выяснил, где именно поселились Эйирме и ее родители.

К моему удивлению, оказалось, что сестра Эйирме не преувеличивала благополучие бывшей служанки. Этой деревенщине предоставили все удобства, подобающие благородному сословию; они живут в роскоши – слуги разводят им огонь в камине и начищают пороги! Кормилицу нынче величают леди Эйирме, а ее супруга – сквайр Диккен. Ее престарелые родители – достопочтенный Грайт и леди Уайна. У них в окнах – прозрачные чистые стекла, на крыше – четыре трубы, а в кухне не видно потолка за гирляндами колбас.

– Действительно, беспрецедентный случай! – пробормотал Казмир. – Продолжайте. Но, прошу вас, не останавливайтесь на каждой подробности, привлекавшей ваше внимание на протяжении нескольких недель или месяцев, – я не располагаю таким количеством времени.

– Ваше величество, буду краток, даже лаконичен! Расспросы местных жителей не позволили выявить никаких существенных фактов, в связи с чем я решил обратиться непосредственно к леди Эйирме. Беседовать с ней, однако, оказалось нелегко, так как она почти не может говорить.

– Я приказал раздвоить ей язык, – заметил Казмир.

– Ага! Всему в этом мире находится объяснение! Ее муж – нелюдимый тип, скупой на слова, как дохлая рыба. Поэтому я попытался разговорить стариков Грайта и Уайну – и опять столкнулся с оскорбительной скрытностью. Но на этот раз я подготовился; притворившись торговцем вином, я предложил им попробовать напиток, сделавший их исключительно покладистыми, и они разболтали все, что знали. – Откинув голову, Висбьюме широко улыбнулся, вспоминая свой успех.

Казмир ждал, не высказывая замечаний, пока Висбьюме наконец не перестал предаваться приятным воспоминаниям.

– А, какой триумф! – воскликнул ученик чародея. – Теперь слушайте! Невероятные новости! Младенец, которого первоначально принесли Грайту и Уайне, был мальчиком! Однажды, когда они взяли его с собой в корзине в лес, феи из Щекотной обители украли мальчика и подменили девочкой. Этот подкидыш фей – принцесса Мэдук!

Король Казмир зажмурил глаза и не открывал их секунд десять, но не проявил других признаков волнения – когда он снова заговорил, его голос был, как всегда, спокойным и ровным:

– И что случилось с мальчиком?

– Старики больше никогда его не видели.

– Персиллиан сказал правду! – тихо, будто разговаривая с собой, произнес Казмир. – Как я не догадался?

Висбьюме откинулся на спинку стула, придав физиономии выражение беспристрастной мудрости, приличествующее доверенному советнику короля. Казмир бросил на него долгий взгляд, после чего спросил нежнейшим тоном:

– Вы говорили об этом кому-нибудь? Тамурелло?

– Никому, кроме вас, что вы! Я прекрасно понимаю необходимость держать язык за зубами.

– Вы хорошо справились с поручением.

Ученик чародея вскочил на ноги:

– Благодарю вас, ваше величество! Каково будет мое вознаграждение? Я не отказался бы от доходного поместья.

– Всему свое время. Прежде всего необходимо выяснить все до конца.

– Вы имеете в виду судьбу вашего наследника? – упавшим голосом спросил Висбьюме.

– Разумеется. Теперь ему должно быть около пяти лет; возможно, он все еще находится в обители фей.

Висбьюме скорчил задумчивую гримасу:

– Маловероятно. Феи подвержены внезапным причудам и переменам настроения. Их воодушевление, их привязанности недолговечны. Скорее всего, мальчика давно выгнали в лес, и там его сожрали дикие звери.

– Сомневаюсь. Мальчика необходимо найти, опознать и привезти в Хайдион. Это неотложное дело чрезвычайной важности. Известно ли вам местонахождение Щекотной обители?

– Нет, государь, неизвестно.

Казмир мрачно усмехнулся:

– Надо полагать, она где-то неподалеку от бывшего места жительства родителей кормилицы – в районе деревни Глимвод, что на краю Тантревальского леса. Найдите обитель и расспросите фей. Если потребуется, дайте им попробовать ваш развязывающий языки напиток.

Висбьюме издал тихий стон разочарования и досады:

– Ваше величество, послушайте меня!

Казмир, уже словно забывший о присутствии шпиона, медленно повернулся к нему, устремив тому в лицо неподвижный взор холодных и голубых, как ледниковое озеро, выпуклых круглых глаз:

– У вас есть еще какие-нибудь известия?

– Нет, ваше величество. Придется крепко подумать над тем, как можно было бы выполнить ваше задание.

– Не теряйте времени. Этот вопрос имеет огромное значение… Чего вы ждете?

– Ваше величество, у меня есть потребности.

– Какие именно?

– Мне понадобятся оседланная лошадь, а также некоторая сумма денег – на ежедневные расходы.

– Обратитесь к Роско – он рассмотрит ваш запрос.

4

Сфер-Аркт – проезжий тракт, ведущий с севера в столицу Лионесса, – тянулся под стенами самого древнего крыла Хайдиона, после чего пересекал город и упирался в Шаль – широкую прогулочную набережную, окружавшую гавань. На перекрестке Сфер-Аркта и Шаля находилась гостиница «Четыре мальвы», где и остановился Висбьюме, явно пренебрегавший приказом Казмира не терять времени.

Ученик чародея поужинал сочным свежим омаром, обжаренным в сливочном соусе с вином и чесноком, запивая лучшим вином, какое мог предложить хозяин заведения. Несмотря на аппетитность блюда, он ел без особого удовольствия, явно одолеваемый недобрыми предчувствиями. Человек, пристающий к полулюдям с расспросами, рисковал подвергнуться разнообразным жестоким издевательствам, причем феи особенно любили мучить тех, в ком подмечали страх и отвращение – а именно этими эмоциями Висбьюме был наделен в избытке.

Покончив с ужином, Висбьюме присел на скамью перед площадью и, пока на город опускались сумерки, размышлял о предстоявшей ему нелегкой задаче. Если бы только он добился заметных успехов, пока учился у Ипполито! Он успел запомнить лишь простейшие приемы и заклятия, даже не пытаясь заниматься изучением сложных дисциплин, глубокое понимание которых требовалось для овладения Тайным Мастерством. Когда Висбьюме бежал из Мауля на телеге, запряженной козой, он захватил с собой некоторые предметы, принадлежавшие Ипполито: кое-какую магическую аппаратуру, книги, редкости, а также важнейшее и ценнейшее приобретение волшебника – «Альманах Твиттена». Большинство этих вещей он припрятал в тайнике в Даоте, но теперь он не мог ими воспользоваться, так как заклинания, позволявшие быстро перемещать предметы в пространстве, были ему неизвестны.

Висбьюме почесал длинный нос. Телепортация! Ему давно следовало выведать надлежащие заклинания у Тамурелло, когда обстоятельства этому благоприятствовали. До сих пор, однако, Тамурелло не раскрывал никаких тайн; по сути дела, знаменитый чародей вел себя странно и не слишком дружелюбно, а его насмешки глубоко уязвляли Висбьюме – и теперь Висбьюме очень не хотел обращаться к Тамурелло за помощью, опасаясь снова получить обидный отказ.

Тем не менее, к кому еще он мог обратиться? Эльфы и феи – невероятно капризные существа. Для того чтобы снискать их расположение или что-нибудь у них выведать, нужно было чем-то их развлечь, как-то доставить им удовольствие, возбудить в них алчность или хотя бы любопытство. Или чем-то их запугать.

Длительные размышления не позволили Висбьюме сделать какой-нибудь определенный вывод, и через некоторое время он отправился спать.

Наутро он снова подверг проблему яростному анализу.

– Я – Висбьюме! – заявил он самому себе. – Я хитер, наблюдателен, отважен! Я – славный чародей Висбьюме, встречающий песней рассвет и марширующий по жизни в венце переливающихся радуг под грохочущие, как прибой, звуки величественной музыки!

Но тут же другой, скептический внутренний голос сказал ему: «Все это хорошо и замечательно, но в данном случае каким именно образом ты собираешься применить свои способности и возможности?»

Ни один из голосов не мог дать вразумительный ответ на этот вопрос.

Часа через два, когда Висбьюме все еще сидел на скамье, к нему приблизился тучный чернобородый мавр в тюрбане и полосатом марокканском халате. Остановившись рядом, мавр смерил погруженного в раздумье шпиона вопросительно-насмешливым взглядом и спросил:

– Так что же, Висбьюме? Как идут дела?

Вздрогнув от неожиданности, Висбьюме поднял голову:

– Не могу припомнить, сударь… мы знакомы?

Мавр усмехнулся:

– Спроси себя, Висбьюме: кто знает о твоем присутствии в столице Лионесса?

– Три человека: король Казмир, его служитель Роско и еще одна персона, чье имя я не хотел бы называть без надобности.

– Тамурелло – тот человек, кого тебе не позволяет назвать достойная похвалы сдержанность, не так ли?

– Именно так. – Висбьюме внимательно рассмотрел чернобородую физиономию. – Ты выбрал необычное, незнакомое обличье.

Тамурелло кивнул:

– Между прочим, оно напоминает мою естественную внешность, что очень удобно. Похоже на то, что ты чем-то озадачен. В чем проблема?

Висбьюме чистосердечно разъяснил свои затруднения:

– Король Казмир приказал мне выведать необходимые сведения у фей – и вот теперь я сижу и строю десятки планов, но все они никуда не годятся. По правде говоря, я боюсь проделок эльфов. Того и гляди, превратят меня в цаплю – или вытянут нос так, что на нем можно будет простыни развешивать, – а не то подбросят выше облаков, и я полечу, кувыркаясь, вниз!

– Твои опасения не лишены оснований, – согласился Тамурелло. – Чтобы избежать таких злоключений, потребуется осторожное коварство любовника, уговаривающего жеманную красотку, – фей можно соблазнить, но это сложно, их соблазняют только вещи чудесные и редкие.

– Все это пустые рассуждения! – простонал Висбьюме. – Откуда я возьму чудесные редкие вещи?

Несколько секунд Тамурелло стоял и смотрел на паруса кораблей, стоявших на причале, после чего сказал:

– Сходи на рынок и купи восемь мотков красной пряжи и восемь мотков синей. Принеси их сюда, и мы посмотрим, что можно сделать.

Без лишних слов Висбьюме отправился выполнять указания чародея. Когда он вернулся, Тамурелло сидел, развалившись, на скамье. Висбьюме собирался было тоже присесть, но Тамурелло предупреждающе поднял палец:

– Здесь хватит места только для одного. Ты еще успеешь посидеть. Покажи-ка мне пряжу… Ага, это вполне подойдет. Сделай один большой моток из красной пряжи и другой, такой же, из синей. У меня есть катушка – на первый взгляд она вырезана из кленового капа; будь любезен, рассмотри ее хорошенько. – Тамурелло продемонстрировал предмет примерно двухдюймового диаметра: – Заметь, что в катушке проделано отверстие и что на самом деле она не из дерева.

– А что это такое?

– Хитроумная маленькая тварь, получившая мои инструкции. А теперь слушай внимательно! Выполняй указания неукоснительно: в противном случае тебе грозит большая беда и ты проведешь остаток жизни на Придурковатой поляне в виде цапли или даже вороны – эльфы отличаются саркастическим, порой мрачноватым чувством юмора.

– На этот счет не беспокойся! Все, что я слышу, я запоминаю дословно и навсегда – моя память незыблема, как эпитафия, вырубленная в камне!

– Полезное свойство. Отправляйся на Придурковатую поляну; покажись там примерно через два часа после восхода солнца. Посреди поляны ты заметишь пологий холм. На склоне холма растет искореженный старый дуб. Этот холм – Щекотная обитель.

Когда ты выйдешь на поляну, не обращай внимания ни на какие звуки, прикосновения, щипки и пинки; они не имеют значения. Эльфы и феи просто развлекаются и не причинят тебе вреда, если ты не предоставишь им для этого повод, размахивая руками, ругаясь и озираясь по сторонам. Передвигайся с достоинством, сохраняя приветливое, вежливое выражение лица – и феи, охваченные любопытством, больше не будут к тебе приставать.

Когда ты подойдешь к старому дубу, привяжи один конец красной пряжи к его ветви, после чего отойди назад, к паре молодых берез, протянув за собой красную нить через всю поляну.

Вернувшись к паре берез, брось оставшийся моток красной пряжи между их стволами. Не проходи сам между березами! После этого продень конец синей пряжи через отверстие в катушке и сделай на этом конце узел, чтобы нить не выпадала из катушки. Брось моток синей пряжи вслед за красным, произнося слова, которым я тебя научу. – Тамурелло строго обратился к катушке: – Не выполняй заклинание сейчас – я только процитирую его с целью обучения. Висбьюме: внимание! Когда наступит время, громко произнеси: «Катись, катушка, куда катишься!» Затем отвернись и отступи на несколько шагов. Не смотри туда, куда бросил катушку – между стволами берез. Все понятно?

– Безусловно. И что потóм?

– Не могу точно сказать. Если феи станут тебя расспрашивать, говори: «Кто меня зовет? Покажитесь! Кому может отвечать разумный человек, если вокруг никого нет?» После того как эльфы покажутся, утверждай, что не имел представления о существовании их обители – чтобы тебя не могли заподозрить в том, что ты умышленно выбрал именно эту поляну. Когда феи спросят, чем ты занимаешься, отвечай: «Я открыл портал в Хаи-Хао, но туда никто не может войти без моего разрешения!»

– И это действительно так? – спросил Висбьюме, зачарованный чудесной перспективой.

– Важно, чтобы феи тебе поверили! Остальное не имеет отношения к делу.

– Если я их обману и они это обнаружат, эльфы мне не простят; за мной вечно будут гоняться филины – вспомни, как они проучили дудочника с Кабаньего Пригорка!

– Не исключено! Портал, однако, настоящий – хотя его может сдуть первым порывом ветра.

Висбьюме намеревался задать множество вопросов, надеясь точнее определить возможные последствия своего предприятия, но Тамурелло уже соскучился и встал, чтобы удалиться.

– Подожди еще минутку! – взмолился Висбьюме. – Если феи мне ответят, может быть, они согласятся сделать для меня что-нибудь еще – например, подарят шлем мудрости, сапоги-скороходы или хотя бы неистощимый кошель, чтобы я больше ни в чем не нуждался?

– Спрашивай у них! – улыбнувшись, обернулся Тамурелло; улыбка его показалась Висбьюме несколько презрительной. – Предупреждаю, однако: алчность не вызывает у эльфов ни малейшего сочувствия. – С этими словами Тамурелло отошел от скамьи, пересек площадь и направился в город по Сфер-Аркту.

Висбьюме угрюмо смотрел ему вслед. Чародей, казалось бы, добровольно оказал ему помощь, но его поведение нельзя было назвать ни щедрым, ни даже благожелательным… Что ж, дареному коню в зубы не смотрят; в конце концов, Тамурелло, несомненно, полезный человек. А странности и мелкие недостатки полезных людей нужно терпеть и прощать – такова сущность плодотворного сотрудничества.

Еще не вечерело, и Висбьюме тоже направился вверх по Сфер-Аркту. В Хайдионе он потребовал, чтобы его провели к Роско, помощнику камергера:

– Я – Висбьюме, агент его величества! Его величество приказал выдать мне кошель золотых и серебряных монет, а также предоставить мне добротного коня с седлом, упряжью и прочими необходимыми в пути принадлежностями.

– Вам придется подождать, – ответил Роско. – Я обязан проверить обоснованность вашего запроса во всех подробностях.

– Это оскорбительно! – заявил Висбьюме. – Я пожалуюсь на вас королю!

– Жалуйтесь сколько влезет, – пожал плечами Роско и пошел давать указания конюху.

Через час Висбьюме выехал из Хайдиона на север, оседлав степенную белую кобылу с широким крупом и уныло повисшей головой. Голосом, звеневшим от ярости, Висбьюме требовал от конюха лихого скакуна:

– Почему я должен ехать по королевским делам как деревенский увалень, везущий на рынок мешок с репой? Разве в гордых конюшнях Хайдиона для благородного человека нельзя найти ничего лучше вихляющей задом клячи?

Конюх похлопал по своим ушам, показывая, что ничего не слышит. Висбьюме подозревал, что конюх притворяется, но ему пришлось удовольствоваться предложенной лошадью; кроме того, выданный ему кошель не отличался увесистостью, характерной для золота.

Повернув на Старую дорогу, ученик чародея ехал на восток, пока не начало темнеть, и остановился в поселке Пинкерсли, в гостинице «Лиса и виноград». На следующий день он прибыл в Малый Саффилд и на перекрестке свернул на север. Ночью он миновал Тон-Тимбл и наутро уже приближался к Глимводу. Во второй половине дня Висбьюме занимался разведкой окрестностей и, терпеливо расспрашивая местных жителей, выяснил местонахождение Придурковатой поляны – ему следовало углубиться в Тантревальский лес на милю по тропе дровосека. Вернувшись в Глимвод, Висбьюме переночевал на постоялом дворе трактира «Желтолицый пришелец».

Рано утром Висбьюме отправился верхом по тропе дровосека и вскоре подъехал к Придурковатой поляне. Спешившись, он привязал кобылу к дереву, после чего, держась в тени, осторожно рассмотрел поляну. Перед ним открылась мирная картина – тишину нарушало только жужжание насекомых. В траве веселящим глаз ковром пестрели лютики, ромашки, мальвы, васильки и десятки других цветов. В мягко-голубом небе парили редкие пушистые облачка. Посреди поляны возвышался пологий холм, а на нем рос корявый чахлый дуб. Вокруг нельзя было заметить никаких живых существ.

Висбьюме приготовил мотки пряжи, после чего выступил из лесной тени на залитую солнцем поляну. Ему показалось, что тишина стала еще глубже – даже насекомые смолкли.

Ученик чародея уверенными шагами прошествовал по поляне, не глядя по сторонам. У холмика он остановился; теперь кто-то дернул его за плащ. Висбьюме не обратил внимания. Вынув моток красной пряжи, он привязал конец нити к одной из нижних ветвей старого дуба.

Из-за холма послышались мяуканье и хихиканье, внезапно смолкнувшие. Висбьюме ухом не повел. Развернувшись на месте, он направился, разматывая за собой красную нить, к двум молодым березам на краю поляны. У него из-за спины доносились шорохи, шепот, приглушенные восклицания. Висбьюме, казалось, ничего не слышал. Снова кто-то дернул его за плащ, но ученик чародея продолжал как ни в чем не бывало шагать по поляне, разматывая красную нить. Остановившись перед парой березок, он бросил значительно уменьшившийся моток красной пряжи вперед – так, чтобы тот прокатился между стволами. Затем, выполняя указания Тамурелло, он продел конец синей пряжи через отверстие в катушке, закрепил его узлом, бросил моток синей пряжи вслед за красным, подкинул катушку в воздух и прокричал: «Катись, катушка, куда катишься!»

Не забывая о предупреждениях Тамурелло, Висбьюме отвернулся и отбежал от берез, пританцовывая на длинных ногах. Полузакрыв глаза и блаженно улыбаясь, ученик чародея безмятежно взирал на солнечную поляну; тем временем откуда-то со стороны донесся пронзительный звенящий звук – словно кто-то провел шилом по натянутой проволоке.

Узкие плечи Висбьюме подергивались и ежились от любопытства, но страх преобладал – он наклонил голову, как виноватая собака; если бы у него был хвост, он поджал бы его.

– Только последний дурак не прислушивается к предостережениям! – увещевал он сам себя. – А я, несмотря на все мои недостатки, не дурак!

Кто-то тихонько пнул его в тощую щиколотку. Висбьюме не отреагировал. Пара пальцев больно ущипнула его за ягодицу, что заставило Висбьюме инстинктивно подпрыгнуть и вскрикнуть; в воздухе всколыхнулась волна тихого смеха.

Негодующие слова готовы были сорваться с языка Висбьюме – эльфы слишком много себе позволяли… Ученик чародея отошел шагов на десять и, полуобернувшись, покосился на Придурковатую поляну. Чудо из чудес! Сквозь яркий туман, клубящийся вокруг холма посреди поляны, проглядывало изысканно-волшебное сооружение из ярко-черного и молочно-белого стекла. Стройные колонны поддерживали купола и высокие арки, над ними другие купола и арки, еще и еще, выше и выше, ярус за ярусом, перемежавшиеся террасами и балконами, а на самом верху теснилась группа остроконечных башен, увенчанных развевающимися вымпелами и гирляндами. В тенистых залах за арочными окнами мерцали громадные люстры из бриллиантов и лунных камней, отливавшие пронзительными красными, синими, зелеными и лиловыми отблесками… По меньшей мере Висбьюме казалось, что он все это видит – как только он пытался присмотреться и разглядеть что-нибудь получше, эта деталь скрывалась за медленно наплывающим вихрем тумана.

Другие формы то появлялись, то исчезали, становясь то почти различимыми, то размытыми. Нить красной пряжи, протянутая через поляну, теперь превратилась в нечто вроде феерической мостовой из полированного красного порфира, окаймленной парой роскошных балюстрад. Эльфы и феи бегали по этому проспекту туда-сюда, проверяя качество покрытия и указывая друг другу то на путь, проложенный катушкой, то на обитель. Иные бегали, прыгали, кувыркались и выкидывали сумасшедшие трюки на балюстрадах – судя по всему, обитатели Придурковатой поляны одобряли чудесное нововведение. Ближе к Висбьюме феи собирались небольшими группами и в торжественном молчании созерцали невидимый ученику чародея портал, явно оказывавший на них чарующее воздействие. Краем глаза, почти невольно, Висбьюме ощущал присутствие какого-то необыкновенного объекта, грозившего приковать все его внимание, – любопытство начинало преодолевать опасения.

Прозвучал тонкий ясный голосок:

– Смерд! Смертный нахал! Зачем ты делаешь то, что сделал?

Висбьюме посмотрел по сторонам, притворяясь ошеломленным, и произнес, словно декламируя поэму облакам:

– Как странно ветер шумит в листве! Мне показалось, что со мной кто-то говорит! О голос ветра, говори со мной, расскажи о своих неведомых блужданиях! Ответь мне, ветер!

– Дурак! Ветер не разговаривает с людьми!

– И снова я слышал голос! Кто говорил со мной? Явись, не бойся! Я не могу беседовать с пустотой.

– Смотри же, смертный! Пусть тайное станет явным.

Туманы развеялись над холмом, обнажив во всем великолепии замок эльфов. Висбьюме окружили толпы полулюдей – одни сидели, другие выглядывали из травы. Шагах в двадцати стояли король Тробиус и королева Боссума, при всех регалиях. Чело Тробиуса увенчивала корона из сцелеона – хрупкого металла, выкованного из отражений лунного света в озерных водах. Изящные навершия короны заканчивались бледно-голубыми сапфирами. Синяя бархатная мантия Тробиуса была расшита ивовыми сережками; шлейф мантии стелился за королем фей – в десяти шагах у него за спиной его поддерживали шесть круглолицых косоглазых чертенят, шмыгавших морщинистыми носами. Одни волочили ноги, другие тянули мантию на себя, чтобы подстегнуть лентяев; время от времени они начинали шалить, изображая нечто вроде перетягивания каната, не забывая поглядывать на Тробиуса – тот, очевидно, не одобрял подобные забавы.

Одежды королевы Боссумы были сотканы из шафрана глубокого светло-желтого оттенка, блеском напоминавшего свежее сливочное масло, а ее корона сверкала призмами топазов. Шлейф Боссумы несли бесенята женского пола, чопорно дисциплинированные и с высокомерным неодобрением косившиеся на проделки пажей Тробиуса.

Перед королевской четой стоял герольд, эльф Бреан; он снова произнес пронзительно-ясным голосом:

– Смертный, знаешь ли ты, что вступил без разрешения на Придурковатую поляну? Перед тобой их королевские величества Тробиус и Боссума! Изволь объяснить в их августейшем присутствии и к сведению их благородных приближенных цель своего вторжения в наши неприкосновенные владения!

Висбьюме отвесил во все стороны шесть церемонных поклонов:

– Да будет известно их королевским величествам: меня наполняет гордостью и радостью тот факт, что они соблаговолили обратить внимание на мое скромное сооружение, представляющее собой, по сути дела, портал, ведущий в Хаи-Хао.

Герольд передал сообщение царственным особам; король Тробиус ответил, и герольд снова повернулся к ученику чародея:

– Их августейшие величества желают знать, как тебя зовут и каково твое положение в мире, чтобы они могли справедливо оценить твое поведение и определить меру наказания, соответствующую тяжести твоего проступка, – если они заключат, что ты совершил проступок.

– О каком проступке может быть речь? Я ни в чем не виноват! – звучным контральто возразил Висбьюме. – Разве это не Крушевой [16] погост, где я надеялся испытать свой портал?

– Смертный глупец! Ты усугубил свое прегрешение! Так нельзя выражаться в присутствии нетленных! Ты забыл о приличиях или не имеешь о них никакого представления! Кроме того, это вовсе не погост, а благословенная Придурковатая поляна – взгляни, перед тобой возвышается Щекотная обитель!

– А! Надо полагать, я ошибся – приношу глубочайшие извинения. Я слышал о Щекотной обители и ее достопримечательном племени! Разве не вы одарили королевскую семью Лионесса принцессой Мэдук?

Герольд Бреан в некотором замешательстве взглянул на Тробиуса. Король фей подал знак:

– Подойди, смертный! Зачем ты устроил портал на нашей поляне?

– Государь, по-видимому, я заблудился; портал – невзирая на множество его волшебных преимуществ – не следовало устраивать на Придурковатой поляне. Но меня интересует судьба принца, которого вы предусмотрительно приютили пять лет тому назад – что с ним теперь, где он? Я хотел бы с ним поговорить.

– Какой еще принц? – поднял брови Тробиус. Боссума что-то прошептала ему на ухо, король кивнул: – А! Его с нами больше нет, он ушел в лес. Мы ничего о нем не знаем.

– Какая жалость! Я давно любопытствовал на этот счет.

Поодаль стоял эльф с телом мальчика и физиономией девочки; он все время чесался – то голову почешет, то живот, то ногу, то ягодицу, то нос, то локоть, то шею. Не переставая чесаться, эльф встрепенулся и воскликнул:

– Маленький фанфарон! У нас его звали Типпит. Но я проучил его как следует, мой сглаз [17] он запомнит до конца своих дней!

Король Тробиус обернулся:

– Где мой добрый длиннорукий Скип?

– Здесь, ваше величество!

– Нарежь розгу покрепче и выбей пыль из задницы Фалаэля! Три с половиной удара!

Фалаэль тут же взвыл:

– Где справедливость? Разве истина не должна торжествовать?

– Истину не следует провозглашать, руководствуясь злорадством и тщеславием! Твой сглаз заставил меня унизиться – меня! Научись вести себя как подобает.

– Но ваше величество! Я уже научился себя вести, во всем подражая вашей августейшей особе! Возможно, я даже научился слишком многому, в связи с чем мое нижайшее почтение к вашему величеству иногда может не проявляться должным образом под личиной показного хвастовства. Молю вас, отмените наказание! Скип, убери свои длинные руки!

По поляне пробежал задумчиво-одобрительный ропот – Тробиус не мог полностью игнорировать мнение большинства подданных:

– Ладно, красноречия тебе не занимать! Скип! Два с половиной удара!

– Премного благодарю, ваше величество! – воскликнул Фалаэль. – Лиха беда начало! Но конец, как известно, делу венец. Могу ли я продолжить?

– Я слышал достаточно.

– В таком случае, государь, я больше ничего не скажу – особенно в том случае, если у меня перестанет все чесаться.

– Невозможно! От чесотки ты не избавишься, потому что мы все устали от твоих злостных проделок.

– Ваше величество! – вмешался Висбьюме. – Позвольте мне побеседовать с Фалаэлем. Уверен, что мне удастся убедить его в необходимости раскаяния.

Король Тробиус пригладил красивую зеленую с золотым отливом бороду:

– Это было бы полезно и никому не повредит.

– Благодарю вас, ваше величество. – Висбьюме подал знак Фалаэлю: – Будь добр, подойди.

Яростно почесав левую подмышку, Фалаэль последовал за Висбьюме, отступившим на несколько шагов:

– Имей в виду, я не намерен выслушивать поучения, а если ты прикоснешься ко мне христианским крестом, я превращу твои зубы в усоногих раков!

Скип с надеждой повернулся к своему повелителю:

– Вот они стоят бок о бок, ваше величество! Можно я тихонько подкрадусь к ним сзади и хорошенько огрею одним ударом обоих?

По некотором размышлении король Тробиус отрицательно покачал головой:

– У тебя слишком короткая розга.

Висбьюме, слышавший этот разговор, старался стоять так, чтобы постоянно держать Скипа в поле зрения. Понизив голос, он обратился к Фалаэлю:

– Я попрошу его величество простить тебя, если ты удовлетворишь мое любопытство по поводу Типпита – хотя, конечно, не могу гарантировать, что король эльфов выполнит мою просьбу.

Фалаэль презрительно рассмеялся:

– Лучше проси, чтобы Тробиус простил тебя самого! Насколько я понимаю, он собирается превратить тебя в лягушку, непрерывно квакающую по ночам.

– Неправда! Уверен, что мне не грозит такая судьба. Расскажи мне о Типпите.

– А о чем тут рассказывать? Невыносимый тщеславный болван! Его выгнали в шею из обители главным образом благодаря мне.

– И куда он ушел?

– В лес, куда! Но этим дело не кончилось. Родион, повелитель всех фей и эльфов собственной персоной, допустил огромную несправедливость: снял с него мое заклятие и наделил девчонку Глинет способностью понимать язык зверей. А мне, за все хорошее, досталась чесотка!

– Глинет, значит… И что же потом?

– Откуда я знаю? Мне своих неприятностей хватает! Если тебе так не терпится, чтобы кто-нибудь про него рассказывал, найди девчонку Глинет и приставай к ней со своими расспросами!

– А кто был отец Типпита? Кто его мать?

– Дровосеки, крестьяне, быдло! Отстань, я больше ничего не знаю! – Фалаэль собрался было уйти, но его задержала необходимость почесаться в паху.

– Где он теперь? – возбужденно спрашивал Висбьюме. – Как его теперь зовут?

– Какое мне дело? Надеюсь, больше никогда его не увижу, потому что, если мы встретимся, я обязательно устрою ему такой подвох, что мне придумают еще какое-нибудь наказание. А теперь иди, вступись за меня, как обещал. Если у тебя ничего не получится, я на тебя порчу напущу, так и знай!

– Сделаю все, что могу. – Висбьюме вернулся к королю Тробиусу. – Ваше величество, эльф Фалаэль, по существу, безвредный шалун. Напустить сглаз, послуживший причиной его опалы, Фалаэля подговорили приятели. В качестве незаинтересованной стороны, прежде чем я удалю портал и проспект с балюстрадами из ваших владений, я хотел бы настоятельно просить ваше величество в данном случае смягчить справедливость милосердием.

– Ты слишком многого хочешь, – обронил Тробиус.

– Это правда, но в связи с тем, что Фалаэль чистосердечно раскаивается, дальнейшая демонстрация вашего царственного гнева бесполезна.

– Услуга за услугу! – заявил король эльфов. – Я прощу Фалаэля, а ты за это оставишь этот обворожительный портал на Придурковатой поляне.

Висбьюме низко поклонился:

– Воля короля – закон. У меня нет возражений.

Толпа фей и эльфов разразилась радостным щебетом – как легко проницательный король Тробиус одурачил простофилю-смертного! Эльфы вспархивали над травой, кувыркаясь и щелкая каблуками в воздухе, а феи кружились маленькими хороводами.

Висбьюме снова отвесил глубокий поклон:

– Ваше величество, хотя мне пришлось поступиться своим ценным порталом, это было сделано с благими намерениями – я ни о чем не сожалею и теперь прошу вашего разрешения удалиться.

– Всему свое время, – возразил король Тробиус. – Осталось обсудить еще один вопрос. Скип, всыпь-ка Фалаэлю по первое число, как приказано – три с половиной удара минус один!

– Ваше величество! – воскликнул потрясенный ученик чародея. – Вы только что согласились простить беднягу Фалаэля!

– Совершенно верно! Я согласился его простить – и прощаю, полностью и безоговорочно. А порку он заслужил за множество других проделок, ускользнувших от моего внимания. Будь уверен, Фалаэль заработал хорошую взбучку, так или иначе!

– Но разве ваше прощение не распространяется на любую его вину, остаточную или дополнительную?

– Может быть и так, но власть сопряжена с определенными неудобствами – мне приходится поддерживать репутацию. Я приказал всыпать два с половиной удара – значит, кто-то должен получить два с половиной удара! Если не Фалаэль, кто еще? Похоже на то, что, исходя из логики сложившейся ситуации, розгу придется проверить на твоей смертной шкуре. Данго, Пьюм, Твизер! Быстренько, спустите штаны с этого нахала, чтобы мы все полюбовались его задницей! Давай-ка, Скип, покажи, как ты управляешься с розгой!

– Ай-ай-ай! – закричал Висбьюме.

– Один!

– Ай-и-и-и-ха!

– Два!

– Ой-ох! Ох-ха-а! Заппир цуг муйг ленкха! Гроагха тека! [18] Полудара больнее двух полных!

– Да, такова иногда подспудная природа вещей, – согласился король Тробиус. – Не важно! Ты своего добился, и Фалаэль избежал порки, хотя я вовсе не уверен в его раскаянии. Смотри – вон он уселся на ветке и ухмыляется до ушей!

Натянув штаны, Висбьюме снова поклонился:

– Ваше величество, надеюсь, мой портал вас не разочарует.

– Можешь идти. Мне нужно познакомиться поближе с этим любопытнейшим сооружением…

Время от времени оглядываясь, Висбьюме стал отходить к лесу. Король Тробиус медленно приближался к порталу, встал прямо перед ним, сделал шаг вперед, второй… Висбьюме отвернулся и больше не смотрел назад, пока не оказался под прикрытием деревьев.

Придурковатая поляна выглядела так, какой она была сначала. На пологом холмике кривился чахлый дуб. Между березами висела спутанная сетка красных и синих нитей, дергавшаяся, прыгавшая, сплетавшаяся во что-то вроде плотного кокона… Дрожащими пальцами Висбьюме отвязал лошадь и поскорее уехал.

5

Вернувшись в Лионесс, Висбьюме тут же направился в Хайдион. На этот раз его встретил собственной персоной королевский сенешаль, сэр Мунго. Ученика чародея провели на террасу перед королевской спальней, где король Казмир колол и поедал грецкие орехи.

По знаку короля сэр Мунго надменно поставил стул, предназначенный для Висбьюме, а тот придвинул его ближе к столу. Положив очередной орех в пасть щелкунчика, Казмир обратил на Висбьюме мягкий голубой взор, выражавший любопытство с примесью отвращения:

– Вы только что прибыли?

– Едва успел соскочить с седла, ваше величество! Спешу доложить о моих успехах.

Король бросил через плечо стоявшему поодаль лакею:

– Принеси нам по кружке эля. От орехов мне хочется пить, а Висбьюме явно не прочь промочить горло после пыльной дороги. – Слуга удалился. – Сэр Мунго, я не нуждаюсь в ваших услугах… А теперь, Висбьюме, рассказывайте!

Висбьюме пододвинулся еще ближе:

– Благодаря исключительной сметливости мне удалось выудить сведения из существ, которым ничто не доставляет больше удовольствия, как возможность надуть смертного недоумка! Но я их одурачил, и они сообщили следующее: малолетнего принца – эльфы называли его Типпит – изгнали из обители уже довольно давно, после чего он стал компаньоном некой девчонки по имени Глинет. По существу, это все, что они знают.

Лакей принес две кружки, наполненные пенистым пивом, и блюдо с сухариками. Не дожидаясь приглашения короля, Висбьюме схватил одну из кружек и залпом наполовину опустошил ее.

– Очень любопытно! – заметил Казмир.

Наклонившись вперед, Висбьюме облокотился на стол:

– Кто же в таком случае Глинет? Может ли это быть тройская принцесса Глинет, занимающая двусмысленное положение при дворе в Миральдре? Не следует забывать, что Эйирме, Грайта и Уайну – а все они так или иначе связаны с мальчиком Типпитом – перевезли в Тройсинет, где они теперь благоденствуют. Все эти факты взаимосвязаны и подтверждают друг друга!

– Судя по всему, ваши выводы обоснованы. – Казмир отпил немного эля из кружки, после чего смахнул на пол скорлупки грецких орехов, чтобы освободить место для локтя. – Теперь принцу должно быть около пяти лет [19]. Надо полагать, он тоже в Тройсинете. Но где? Под опекой Эйирме?

– В доме Эйирме нет такого ребенка – за это я могу поручиться.

– Как насчет Грайта и Уайны?

– Я наблюдал за ними несколько дней. Они живут вдвоем.

Отчасти для того, чтобы избавиться от заговорщической близости шпиона, король Казмир поднялся на ноги и встал у балюстрады, откуда перед ним открывался широкий вид на крыши Лионесса, пестревшие землистыми оттенками, на гавань и на морской простор пролива Лир. Король обернулся к Висбьюме:

– Существует по меньшей мере одна возможность продолжения розысков.

Подойдя к балюстраде вслед за королем, ученик чародея с сомнением воззрился на волны пролива:

– Вы имеете в виду принцессу Глинет?

– Кого еще? Вам придется вернуться в Тройсинет и разузнать все, что ей известно. Глинет – привлекательная и воспитанная девушка, достаточно дружелюбная и, насколько мне известно, скрытностью не отличается.

– В этом отношении ни о чем не беспокойтесь! Она все расскажет, до малейших подробностей! А если попытается что-нибудь скрывать, тем лучше. Мне нравится уговаривать девушек и принуждать их к повиновению. Никогда не откажусь сочетать приятное с полезным!

Король неприязненно покосился на шпиона. Время от времени Казмир удовлетворял свои прихоти; по большей части, однако, он избегал необузданных излишеств, оживлявших придворную жизнь короля Одри в Аваллоне:

– Надеюсь, что пристрастие к подобным развлечениям не заставит вас забыть об основной цели предприятия.

– Ни в коем случае! Изобретательность Висбьюме преодолеет любые преграды! Где нынче находится принцесса Глинет?

– В Миральдре, надо полагать, или в родовом поместье короля, в Родниковой Сени.

6

Висбьюме снова остановился в «Четырех мальвах». Он поужинал поскорее, вышел на площадь и уселся на ту же скамью, что и раньше. Но этим вечером Тамурелло не пришел ни в виде тучного мавра, ни в каком-либо ином обличье.

Ученик чародея наблюдал за тем, как небо смеркалось над пустынным заливом. Вечерний бриз поднял частые крутые волны с белыми барашками – содрогнувшись, Висбьюме отвернулся. Если бы Тамурелло действительно хотел ему помочь, он предоставил бы Висбьюме какие-нибудь средства быстрого перемещения, позволявшие путешествовать, не страдая от бортовой и килевой качки, от тошнотворного ощущения скольжения в пропасть, от докучливых ускорений, тянущих то в одну, то в другую сторону… Равномерная поступь виляющей задом белой кобылы была немногим лучше.

Висбьюме вспомнил о тайнике в Даоте, где он спрятал магическую аппаратуру. Он понимал функционирование некоторых простейших артефактов. Другие – такие как «Альманах Твиттена» – могли оказаться полезными, если бы он изучил их подробнее. Многие, однако, оставались за пределами его возможностей. Хотя – кто знает? Может быть, среди этих устройств и редкостей было что-нибудь, что помогло бы легко и быстро перемещаться. Ученик чародея страстно не желал подвергаться опасностям и невзгодам.

Висбьюме принял решение. С утра, вместо того чтобы взойти на борт судна, отплывавшего в Тройсинет (что соответствовало бы пожеланиям короля Казмира), он поехал по Сфер-Аркту на север, повернул на Старую дорогу, а с нее – на Икнильдский путь. Продолжая продвигаться на север, он миновал Помпероль и углубился в Даот. В окрестностях села Серебристая Ива он выкопал из тайника большой сундук, окованный медью – в нем было имущество, вывезенное им из Мауля.

Заплатив вперед за три дня, Висбьюме снял частную квартиру на верхнем этаже трактира «Знак мандрагоры» и занялся сортировкой содержимого сундука. Когда он наконец вернулся по Икнильдскому пути, у него за пазухой была большая котомка из желтой кожи, куда он сложил предметы, которыми надеялся воспользоваться; кроме того, он захватил еще несколько многообещающих магических артефактов – в том числе «Альманах Твиттена». Ученик чародея не нашел никаких устройств или методов, позволявших быстро оказаться в Тройсинете или в каком-нибудь другом месте, в связи с чем ему пришлось снова довольствоваться мерной поступью белой кобылы. В Слют-Скиме он продал кобылу и с тяжелым сердцем взошел на борт неуклюжего грузового судна, следовавшего в Домрейс.

Еще три дня осторожных расспросов позволили ему установить, что в отсутствие принца Друна, совершавшего церемониальный визит в Дассинет, принцесса Глинет уединилась в Родниковой Сени.

Утром Висбьюме отправился в путь по прибрежной дороге. Ревущий ураганный ветер и безжалостный ливень, однако, заставили его искать убежища в Ведьминой гавани под Туманным мысом, где он и остановился на ночлег в первой попавшейся гостинице под наименованием «Три миноги». Вечером, чтобы не слишком скучать, он занялся чтением «Альманаха Твиттена» – и возможности, внезапно открывшиеся его воображению, настолько захватили его, что он провел в той же гостинице еще целый день, за ним второй, и третий, и четвертый, несмотря на то что уже давно установилась прекрасная погода.

Тем временем жизнь в «Трех миногах» оказалась удобной и приятной. Висбьюме хорошо кормили, он пил доброе вино и подолгу сидел, греясь на солнце и обдумывая замечательные расчеты Твиттена, а также не менее многообещающие способы преобразования теории в действительность. Приказав подать чернила, перо и пергамент, Висбьюме попытался самостоятельно делать сходные расчеты, тем самым вызывая пристальное любопытство других постояльцев; в конце концов окружающие решили, что перед ними астролог, вычисляющий взаимное расположение, влияние и обратные движения нескольких планет. Этот вывод льстил самомнению Висбьюме, и он не пытался разубедить обывателей.

Висбьюме развлекался и другими способами. Подремав на солнышке, он совершал не слишком продолжительные прогулки по морскому берегу, каждый раз пытаясь уговорить одну из девушек-служанок сопровождать его. Его особенно интересовала белобрысая молочница, чье тело, несмотря на юный возраст, уже начинало приобретать ряд привлекательных свойств.

Заинтересованность Висбьюме в этих свойствах была настолько неприкрытой, что хозяин гостиницы отважился сделать ему выговор:

– Сударь, я вынужден попросить вас следить за своим поведением! Девушки не знают, как избавиться от ваших приставаний. Я посоветовал им окатить вас ведром холодной воды, если вы снова распустите руки.

Висбьюме возмутился:

– Любезнейший! Вы забываетесь и слишком много себе позволяете!

– Вполне возможно. Так или иначе, я не хочу больше слышать о ваших скабрезных шуточках, пронырливых пальцах и предложениях уединиться на берегу.

– Неслыханно! – бушевал Висбьюме. – Предупреждаю вас – я готов переехать в другое заведение!

– Как вам угодно. В «Трех миногах» о вашем отсутствии сокрушаться не будут. Честно говоря, ваша привычка непрерывно постукивать пальцами по столу и каблуками по полу начинает тревожить регулярных постояльцев – они считают, что у вас не все дома, да и я склоняюсь к тому же мнению. Закон позволяет мне вас выгнать, если вы будете нарушать покой окружающих – а до этого уже недалеко! Намотайте себе на ус.

– Подумать только! – Воплощение оскорбленной невинности, ученик чародея воздел руки к небу. – Какой-то трактирщик читает мне нравоучения! Девушкам нравятся мои бесхитростные заигрывания; если бы это было не так, разве стали бы они строить глазки и сновать вокруг да около, покачивая бедрами?

– Неужели? Вот нальют вам ледяной водицы за шиворот – узнáете, как им все это нравится! А пока что попрошу вас расплатиться за постой, и немедленно. Того и гляди, ночью вам придет в голову смыться.

– Остерегитесь! Так не разговаривают с благородными людьми!

– Само собой. С благородными людьми я никогда так не разговариваю.

– Вы меня оскорбили! – отрезал Висбьюме. – Я заплачу по счету и немедленно покину ваше заведение. Можете не рассчитывать на чаевые.

Висбьюме переехал в гостиницу «Коралловый букет», по другую сторону гавани, где провел еще три дня, продолжая изучение «Альманаха». Наконец результаты вычислений побудили его сняться с места. Он приобрел двуколку, запряженную грациозным маленьким пони, бодро стучавшим по мостовой мелькающими, словно лакированными, копытцами. Висбьюме нарочно проехал мимо гостиницы «Три миноги», важно развалившись на сиденье двуколки, после чего повернул вверх по долине Каскадной реки. Речная дорога привела его к перевалу Лешего, откуда он спустился на равнину Сеальда.

7

В последнее время Глинет одолевало странное сладостно-мечтательное настроение. В компании друзей – даже в присутствии Друна – она чувствовала, что предпочла бы одиночество. Но когда ей удавалось наконец от всех ускользнуть и действительно остаться одной – как противоречива и капризна человеческая природа! – ее охватывало не поддающееся определению тягостное беспокойство, словно где-то происходили чудесные события, в которых она страстно желала участвовать, но ее, несчастную, всеми забытую, никто не пригласил, никто даже не замечал ее отсутствия!

Глинет тосковала, не находя себе места. Порой завораживающие образы искушали ее: намеки на озарения, мимолетные и бесплотные, как обрывки снов наяву, напоминания о вымыслах и фантазиях, о сумасбродных кутежах при лунном свете, о пышных празднествах в роскошных дворцах, где ею восхищались галантные незнакомцы, о бесшумном воспарении над лесами и морями на волшебном воздушном корабле – наедине с тем, кого она любила больше всех и кто любил ее не меньше.

Друн уехал из Домрейса; в их школьных занятиях наступил перерыв, и пару дней Глинет не знала, куда податься и что делать – но в отсутствие Друна и Эйласа Миральдра ничем ее не привлекала. Она отправилась в Родниковую Сень, где твердо решила перечитать все книги из библиотеки Осперо. Она храбро принялась за дело, покончив с «Хрониками Лагрониуса» и «Воспоминаниями Навзикаи»; ей удалось даже одолеть несколько страниц «Илиады», прежде чем приступы мечтательности, теперь случавшиеся все чаще, заставили ее отложить почтенные тома.

Когда ветер не тревожил озерную гладь и солнце безмятежно сияло в голубом небе, она любила выплывать на лодке, в полном одиночестве, на середину озера и, лежа на спине, смотреть в белоснежные кучевые облака. Что может быть лучше в этой жизни? Слиться воедино с блистающим миром, беззаветно и безраздельно, с бесценным даром, полученным безвозмездно на отмеренный скоротечный срок! Иногда чувства становились слишком сильными – Глинет быстро выпрямлялась и наклонялась вперед, обняв руками колени, не в силах сдержать слезы, катившиеся по щекам, слезы сожаления о потерянных мгновениях блаженства.

Предаваясь романтическим излишествам, Глинет временами сама им удивлялась и подумывала: не околдовал ли ее кто-нибудь? Леди Флора тоже начинала беспокоиться – шаловливая Глинет давно уже не забиралась на деревья и не прыгала через изгороди!

Проходили дни, и Глинет соскучилась. Чтобы развлечься, она ездила в соседнюю деревню навестить свою подругу, леди Алисию из усадьбы Тенистые Дубы, или уходила в лес собирать землянику.

Однажды Глинет не вернулась к полудню в Родниковую Сень; не вернулась она и к заходу солнца. Слуги занялись поисками, но принцесса как под землю провалилась.

На рассвете отправили гонца в Домрейс; по дороге он встретил Друна, и оба они помчались на всем скаку в Миральдру.

1

Для Эйласа захват Суараха силами ска представлял собой не только военное затруднение: эта расчетливая провокация, не встретившая никакого сопротивления, нанесла ему унизительное оскорбление, не оставшееся незамеченным среди его подданных. С точки зрения ульфов, на такой вызов необходимо было ответить, ибо человек, намеренно опозоренный врагом, продолжал нести бремя позора, пока не воздавал врагу по заслугам или не погибал в попытке это сделать. Следовательно, занимаясь повседневными делами, Эйлас постоянно чувствовал, что глаза окружающих сопровождают его, ожидая решительных действий.

По мере возможности Эйлас игнорировал это молчаливое внимание и еще прилежнее занимался подготовкой своих войск. В последнее время он стал замечать в бойцах-ульфах новые обнадеживающие признаки – они выполняли команды с точностью и готовностью, уже не напоминавшей прежнее притворно-ленивое упрямство диких горцев, не желавших понимать указания чужеземных офицеров. Эйлас все еще сомневался в том, что их выносливость и сплоченность позволят отражать неистовые, но тщательно запланированные нападения «черных рыцарей» ска, в прошлом разгромивших не только армии Северной Ульфляндии, но и значительно превосходившие их численностью силы Годелии и Даота.

Король не видел простого решения этой проблемы, отягощавшей каждую минуту его существования. Отважившись на открытое столкновение и потерпев поражение, он подорвал бы боевой дух армии и свою репутацию главнокомандующего. Захватив Суарах, ска явно надеялись, что он примет скоропалительное решение нанести ответный удар, ввязавшись в битву, позволяющую тяжеловооруженной кавалерии размозжить отряды ульфов подобно кувалде, сплющившей орех. Эйлас не хотел брать на себя такой риск – до поры до времени. Тем не менее слишком продолжительное бездействие могло привести к тому, что ульфы, по своему характеру предрасположенные быстро и яростно реагировать на любые провокации, прониклись бы циничным безразличием.

Сэр Пирменс, вернувшийся с высокогорных лугов в сопровождении отряда рекрутов, только подтвердил опасения короля:

– Никакая муштра не научит их драться лучше, чем сегодня. Им нужно проверить себя в бою и убедиться в том, что ваша чужеземная стратегия оправдывает себя на практике.

– Хорошо! – сказал Эйлас. – Мы их проверим. Но поле боя выбирать будем мы, а не ска.

Пирменс колебался, словно раздираемый внутренними противоречиями. Наконец он сделал отчаянный шаг вперед, как солдат, выступивший из строя, и заявил:

– В этом отношении может оказаться полезной следующая информация: замок Санк находится не слишком далеко от нашей северной границы.

– Мне довелось познакомиться с этой крепостью, – кивнул король.

– Владелец замка – герцог Лухалькс. В настоящее время он вместе с семьей и большинством домочадцев находится в Скагане, в связи с чем замок Санк почти не защищен.

– Любопытно! – погладил подбородок Эйлас. Через два часа он приказал шести ротам ульфской легкой кавалерии в сопровождении лучников, двум ротам тяжеловооруженных тройских всадников, двум ротам тройской пехоты и тридцати двум тройским рыцарям подготовиться к выступлению из Дун-Даррика на следующий день после захода солнца – с тем, чтобы не привлекать внимание лазутчиков ска.

Эйлас прекрасно понимал, что шпионы ска следили за каждым его движением. Чтобы в какой-то степени нейтрализовать их деятельность, он сформировал отдел контрразведки – нечто вроде тайной военной полиции. Еще перед тем как отдавать приказ о выступлении на север, Эйлас распределил группы офицеров-контрразведчиков по периметру военного лагеря, чтобы те могли перехватывать любых курьеров, спешащих с донесениями из Дун-Даррика.

Солнце скрывалось за западным хребтом, в военном городке сгущались сумерки. Эйлас сидел за рабочим столом, изучая карты. Снаружи послышались шаги, приглушенные голоса. Дверь приоткрылась – в коттедж короля заглянул адъютант, сэр Флевс:

– Государь, полиция поймала шпионов.

Испуганный и взволнованный тон адъютанта свидетельствовал о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Эйлас поднялся на ноги:

– Приведите их.

В коттедж зашли шестеро: руки двух человек были связаны за спиной. Первым пленником был стройный черноглазый молодой человек – стрижка и некоторые другие черты выдавали в нем потомка ска. Но Эйлас с изумлением смотрел на второго: на сэра Пирменса.

Капитан тайной полиции Хильгретц, младший брат сэра Гэнви из цитадели Колм, отчитался:

– Мы заняли посты, и сразу после наступления темноты я заметил в лагере подозрительно мигающий фонарь. Продвигаясь с большой осторожностью, нам удалось окружить и схватить этого ска на вершине холма, после чего мы проследили, откуда из лагеря поступали световые сигналы, – и застали за этим занятием сэра Пирменса.

– Печальный случай! – сказал Эйлас.

Сэр Пирменс выразил полное согласие:

– Безрадостная ситуация!

– Вы предали меня в Домрейсе, и я привез вас сюда, надеясь, что вы сможете искупить свою вину. Но вы меня снова предали!

Сэр Пирменс, седой и лукавый, как старая лиса, бросил на короля быстрый пытливый взгляд:

– Вы знали о моих донесениях из Домрейса? Как это может быть? Я принимал все меры предосторожности!

– Ейн, как правило, находит то, что ищет. Вы и Малуф – предатели. Вместо того чтобы вас казнить, однако я решил использовать ваши способности.