– Болван? – спросил молодой человек и улыбнулся.

– Конечно; ну а кто ещё? Какой рекламный агент, разносчик ваксы будет ломиться в господский вход? Только законченный болван, – она снова сделала глоток кофе и спросила: – Деньги приготовили?

Он тут же запустил пальцы в жилетный карман для часов и достал оттуда три серебряные монеты:

– Вот.

– Будьте понаглее.

– Понаглее?

– Да, – дева хотела развить свою мысль, но неожиданно поняла, что не знает, как по-немецки будет звучать прекрасное и ёмкое русское слово «холуй», поэтому заменила его на более нейтральное слово «лакей», – английские лакеи – существа очень высокомерные, они всех, кто не является их почитаемыми господами, держат за людей второго сорта. Так что не церемоньтесь с ними. Уважения англичане низших классов не понимают.

Генрих посмотрел на неё внимательно, так, словно хотел проникнуть взглядом под вуаль, а потом спросил:

– Откуда вы всё это знаете, фройляйн Гертруда? Вы же, кажется, не жили в Англии? И вообще, вы очень осведомлены обо всём таком, странном… О котором простые люди и понятия иметь не могут. А вам всё известно, хоть вы молодая девушка.

– Генрих, – она сделала паузу. И наконец откинула вуаль, чтобы он мог видеть её рассерженные глаза. – Вот именно сейчас вам нужно думать совсем не об этом!

Глава 10

Итак, он развернул электроэкипаж, позаимствованный в фирме отца, за три квартала от дворца Холодной ведьмы и высадил деву около дорогого ресторана, который ещё не работал. И несмотря на то, что Зою готовили, несколько лет учили выдержке и объясняли, как в любой ситуации сохранять хладнокровие, она всё-таки не сдержалась и перед тем, как выпорхнуть из коляски, откинула вуаль, быстро обвила руками его шею и поцеловала в губы. Коротко, но по-настоящему жарко.

– Это ещё один аванс? – улыбался Генрих с видом чуть ошарашенным, когда она выпустила его из объятий и снова опустила вуаль.

На это Зоя ничего не ответила. А просто необыкновенно легко, как птица, выпорхнула из экипажа. Отвечать на этот глупый вопрос она не сочла нужным, а говорить о деле больше не было смысла, они разговаривали о нём последние два дня без остановки. Всё, что можно было сказать молодому человеку, девушка, по существу, высказала ему уже несколько раз. А значит, говорить больше было не о чем. Она не спеша пошла по улице, раскрывая зонт от солнца.

– Фройляйн Гертруда, не волнуйтесь, я скоро вернусь, – весело пообещал он ей вслед, вылезая из экипажа за нею и вытаскивая с сиденья водителя большой лоток с разноцветными баночками.

Но девушка даже не обернулась. Теперь она была сосредоточена: пистолет заряжен, кинжальчик в рукаве платья, зонт с отравленным стилетом при ней. Девушка оглядывала людей, идущих ей навстречу, быстро, но верно оценивая их опасность. Посыльный из дорогостоящего отеля почти бежит по улице. Строгая дама с мальчиком выговаривает ему что-то по-французски – скорее всего, гувернантка. Возница привёз продукты в ресторан. Зоя остановилась и сделала вид, что рассматривает афишу модного варьете, сама же скосила глаза в сторону идущего за ней господина Ройке, который уже напялил красный картуз с буквами «Н» и «Г» на кокарде, обозначавшими «Ноенга и Гукка», и с лотком на плече скорым шагом шёл вслед за нею.

Он прошёл, а она так и осталась стоять около тумбы для объявлений. Даже не взглянула на него, когда он проходил мимо. Это была не блажь с её стороны, и присутствовала тут она вовсе не по просьбе Генриха, он-то как раз просил её не ехать с ним. Она поехала потому, что дословно помнила устав, а там было сказано, что агент не должен идти на опасную операцию в одиночку. Агенту всегда должен быть обеспечен отход в случае провала или каких-то неожиданностей. А уж какая операция могла быть опаснее, чем визит в логово главной британской ведьмы в Гамбурге? Посему Зоя и не смогла отпустить Генриха одного. Ну и ещё… Она, конечно же, волновалась за этого молодого человека. Может быть, даже волновалась чуть больше, чем положено по уставу.

Дева перешла улицу и пошла вдоль набережной, пошла не спеша, словно прогуливалась. А тем временем Генрих, ничуть не тушуясь, а может быть, даже и бравируя своей уверенностью, подошёл к дому и увидал, как двери парадного распахнулись и услужливый лакей, кланяясь, выпустил из дома даму средних лет в сдержанном голубом платье и большой шляпе; дама, придерживая на локте небольшой ридикюль, стала спускаться навстречу Генриху. И он, когда она приблизилась, с улыбкой учтивости приподнял свой картуз в знак приветствия. Дама же и не подумала ему отвечать, она просто взглянула на него пристальным, ледяным и в тоже время обжигающим взглядом: это ещё что здесь такое? И, видимо, не найдя в нём ничего интересного, прошла к коляске, дверцу которой ей уже услужливо отворил её водитель.

Но Генриха эта холодность и высокомерие ничуть не смутили, он был полон энергии и желания сделать то, за что прекрасная фройляйн Гертруда выразит ему признательность. Честно говоря, он только об этом и думал, и посему через ступеньку взлетел к парадной двери дворца и там, поправив слегка свой фирменный картуз, нажал кнопку звонка.

Ему пришлось подождать, прежде чем одна из двух тяжёлых створок красивых дверей медленно отворилась и на пороге возник лакей в белоснежных перчатках, рубахе и жилете из синего бархата. Это был высокий и сильный человек с тяжёлым подбородком и нехорошим взглядом.

Лакей сразу определил статус Генриха; уж в этом всяческая прислуга, особенно та, что служит самым высокородным господам, разбирается как никто другой. Одного взгляда было ему достаточно, чтобы понять, что перед ним не господин, и выбрать соответственный тон, с которым он обратился к пришедшему. Поэтому лакей был высокомерен и почти груб.

– Что тебе нужно? – спросил он на английском языке, надеясь, что после этого разговор с этим местным и закончится. – Тебе, что, не ясно, что для разносчиков и посыльных вход слева от парадного? Там у решётки кнопка. Звони.

Он уже хотел закрыть дверь, но с удивлением обнаружил, что молодой человек придержал её и сказал, хоть и с акцентом, но весьма бегло:

– Простите мою смелость, сэр, я представляю компанию «Ноенг и Гукк», лучшие в мире ваксы и гуталины. Не могли бы вы свести меня с тем, кто занимается господской обувью? У меня есть что ему предложить.

Лакей не стал бы слушать этого болтуна и захлопнул бы дверь, «Лучшая в мире вакса… Господская обувь…». Чушь, которая этого человека лично никак не касалась, не вытащи этот ловкий местный из кармана и не поднеси к его носу новенькую и такую соблазнительную серебряную монету.

– Сэр, у меня есть ещё две таких же; если вы поможете мне и сведёте с нужным человеком, они будут ваши, – радостно сообщил представитель компании «Ноенг и Гукк».

Такое развитие событий, конечно же, меняло дело.

– Слева отсюда в заборе – калитка, иди туда, я тебе открою, – произнёс лакей, забирая у горожанина монету.

И Генрих улыбнулся, когда перед ним затворилась красивая и тяжёлая дверь: всё пока шло по плану.

Через пару минут лакей уже впустил его в прихожую для «простых» и забрал у него причитавшие два шиллинга, а после сказал:

– Жди здесь; человек, который занимается обувью господ, придёт к тебе, но не думаю, что это произойдёт скоро.

Он ушёл, оставив Ройке с одним молодым лакеем, что приглядывал за дверью для простых. И молодой человек собрался терпеливо ждать. Признаться, подождать ему пришлось. Он даже стал немного волноваться, но волновался он не за себя, поводом для переживаний была для него мысль, что фройляйн Гертруда будет тревожиться из-за его долгого отсутствия. За себя Генрих был спокоен.

Старик, наверное, был занят, а может, лакей, взявший деньги, не поторопился ему сообщать о посетителе; в общем, господину Ройке пришлось прождать больше получаса, пока в прихожей для посетителей не появился высокий старик с седыми бакенбардами. Генрих сначала не понял, что это тот, кто ему был нужен, так как, в отличие от остальных слуг, этот человек был в дорогом фраке. К тому же он был очень важен. Даже более, чем остальные лакеи в этом доме. Но именно он подошёл к молодому человеку и спросил, глядя на него весьма холодно:

– Чем могу служить?

– Я представляю компанию «Ноенг и Гукк», мы торгуем ваксами и гуталинами, а также жирами для обуви и вазелинами, – начал Генрих. Он полагал, что это какой-то важный человек и решил пояснить ему: – Сэр… Я хотел бы поговорить с человеком, который занимается обувью господ.

– Я занимаюсь обувью господ, – с необыкновенным достоинством отвечал пожилой господин.

– О, прекрасно, – Генрих чуть растерявшись, тут же взял себя в руки. – Сэр, разрешите представить вам продукцию нашей компании, – при этом он достаточно ловко убрал крышку с лотка, на котором был выложен весь ассортимент гуталиновой кампании. – Наша продукция лучшая на континенте, – продолжал молодой человек, а сам косился на ещё одного человека в помещении, слугу, что был привратником. Он мог слышать их разговор краем уха. Генриху нужно было отвести старика куда-то… к окну, например, чтобы поговорить с ним без лишних «ушей». – Может быть, вы взглянете…, – он обернулся на окно. – Вот там нам будет удобно. Там достаточно света.

Но старик заупрямился:

– Я пользуюсь исключительно британскими средствами, так как не нашёл среди континентальных компаний надлежащего качества.

И тут Генриху пришлось включить всё своё умение просить, он почти жалобно произнёс:

– Сэр, я прошу вас только взглянуть.

Важный старик во фраке посмотрел на него чуть раздражённо: какого дьявола вы не угомонитесь? Но всё-таки сделал этому назойливому немцу одолжение, согласился и пошёл к окну.

И как только они оказались вдали от лишних ушей, молодой человек, подняв лоток повыше, негромко произнёс:

– Извините, сэр, вас, кажется, зовут Джеймс?

Важный старик даже не взглянул в его сторону, он разглядывал баночки с ваксами и так внимательно, словно был всерьёз заинтересован в покупке. Но при этом он всё-таки снизошёл до ответа:

– Да, это моё имя.

«Старик, занимается обувью, зовут Джеймс!». Всё сходилось, и господин Ройке решил начать:

– Сэр, одна юная леди просила меня выразить вам свою благодарность за её спасение.

И ничего не произошло после этих слов молодого человека. Джеймс даже не повернул к нему своего лица, он продолжал рассматривать ваксы, он даже взял одну баночку с бесцветным водоотталкивающим кремом и стал, щурясь и чуть отнеся её от глаз подальше, читать надписи. Генрих даже поначалу подумал, что этот человек его просто не услышал, и решил повторить сказанное:

– Одна юная леди благодарит вас за помощь, за спасение, и хочет выразить вам свою благодарность при встрече.

Но Джеймс и в этот раз ничего не сказал ему в ответ, он лишь положил на место осмотренный им крем и взял с лотка ещё один.

То был коричневый с воском.

Конечно, такое поведение не удовлетворило молодого человека, но сдаваться он не собирался:

– Та юная леди, что прислала меня прийти сюда, хотела передать вам, что желает с вами встретиться, и, если вы сочтёте это возможным, о своём согласии вы сможете сообщить на телеграф номер сто, сообщением на имя Смита.

Но и на этот раз старик ничего ему по сути не сказал, а лишь произнёс, задумчиво глядя на баночку с ваксой:

– Пожалуй, я попробую вот эту. Кажется, она подойдёт по тону новым штиблетам господина.

При этом Джеймс достал из жилета одну монету и протянул её Генриху; тот, даже не взглянул на деньги, убрал их в карман и повторил:

– Она будет ждать от вас телеграммы на сотом телеграфе, на имя Смита.

И опять старик ему ничего не ответил; он лишь взглянул в сторону привратника, сидевшего у входной двери, и крикнул:

– Уолли! Проводи этого джентльмена.

– Да, сэр! – сразу вскочил тот.

– И больше не пускай его сюда, – закончил Джеймс и всё с тем же важным видом пошёл из прихожей.

– Мистер, – не очень-то вежливо позвал Генриха молодой привратник, – давайте-ка на выход.

Генрих только поднял свой фирменный картуз в знак признательности, хотя Джеймс, естественно, этого видеть и не мог, а потом, увлекаемый привратником, пошёл к выходу. Шёл и думал:

«Вот и как всё это прикажете понимать? Понял ли старик, о ком я ему толковал, запомнил ли сказанное?». Нет, ничего молодому человеку ясно не было. И уж точно он не знал, что по поводу этой встречи рассказать фройляйн Гертруде.

Он вышел из дома, и Уолли проводил его до самой калитки в красивой кованой ограде дворца.

Оказавшись на улице, Генрих снял картуз и быстро пошёл к своему экипажу, держа под мышкой лоток с образцами.

«Вот и что я скажу Гертруде? – думал он. – То, что он купил у меня один образец?».

Больше ему говорить было особо нечего. А ещё он всё время искал её глазами, но не находил. Так он добрался до экипажа, и когда уже закинул образцы и картуз на сиденье водителя, увидал её. Она словно из-под земли появилась.

– Фройляйн! – удивился Генрих. – Но как вы тут оказались?

Он машинально открыл ей дверцу экипажа и протянул руку, чтобы помочь сесть. И она, садясь в экипаж, не ответила ему на вопрос, а задала свой:

– Кажется, у двери дворца вы встретилась с какой-то дамой; она ничего вам не сказала?

– С дамой? – молодой человек не сразу вспомнил ту встречу. Он захлопнул за девушкой дверцу и произнёс: – А, с той неприятной женщиной… Нет, она мне ничего не сказала. Я с нею поздоровался, но она лишь зло взглянула на меня. И пошла дальше.

– Ясно, – ответила Зоя.

– Но я не могу понять, получилось ли у меня выполнить вашу просьбу. Этот Джеймс, он так мне ничего толком и не ответил. Я не уверен, что он вообще понял меня, – сразу признался Ройке. – Так что…, – он вздохнул, садясь на водительское сидение. – Я не поручусь, что дело вышло успешным.

– Генрих, то, что вы вышли оттуда и за вами следом не вышел «хвост», – это уже можно считать большим вашим успехом, – отвечала ему девушка.

– Хвост? – усмехнулся молодой человек, включая питание своего электрического экипажа. – А «хвостом» вы называете наблюдателя, который должен следить?

– Генрих, прошу вас… Поехали отсюда уже, – ответила ему Зоя, явно желая убраться с набережной побыстрее. Она, сидя в экипаже, продолжала оглядываться по сторонам, внимательно вглядываясь из-под своей вуали в каждого прохожего; было видно, что дева всё ещё настороже. – Я потом вам всё объясню.

Глава 11

Дева чуть успокоилась, она по-настоящему была рада, что всё так закончилось, что Генрих сидит теперь перед нею на водительском диване, а не в клетке, в страшном, грязном зале, заваленном полуживыми, растерзанными телами. Он вертит головой и беспечно болтает. Беспечно… Это потому, что молодой человек так и не понял, где он побывал и что ему угрожало. Ну и хорошо, так даже и лучше. А Ройке, довольный собой, оборачивался к ней при всяком удобном случае, а потом сообщил:

– Сегодня же схожу на сотый телеграф.

«Сегодня же? Куда он так спешит? Что ему неймётся?».

– Думаю, это слишком рано, – отвечала Зоя почти холодно. И причина этой холодности была очевидна. Во-первых, и вправду было рано ожидать каких-то результатов, вряд ли Джеймс кинется прямо сегодня слать сообщения некоему Смиту, а во-вторых… Этот радостный вид Генриха немного её раздражал.

А он снова обернулся и сказал с улыбочкой:

– Но мне же не сложно, могу к вечеру съездить туда; если сообщение от старика будет, я дам вам телеграмму.

Но вместо того, чтобы согласиться или запретить ему это, она вдруг спросила:

– А почему вы так улыбаетесь?

– Как так? – удивился он, снова оборачиваясь к девушке.

– Как-то…, – она не нашла в немецком значения, которое могло ёмко воспроизвести русское слово «ехидно», и поэтому произнесла: – Злорадно.

– Злорадно? – опять удивлялся Ройке. Он снова обернулся к ней. И эти его обороты стали уже опасны.

– Смотрите, пожалуйста, на дорогу! – всё с той же строгостью произнесла дева. – Вы чуть не сбили газетчика.

– Я и не собирался злорадствовать! – уже не оборачиваясь к ней, почти прокричал Генрих. – Просто я рад, что смог добраться до старика, – он немного помолчал и добавил: – Я думал, что и вы будете этому рады.

– Я рада, – сухо произнесла Зоя. Она сама не могла понять, отчего злится на него. И, уже смягчив тон, добавила: – Но на телеграф сегодня не ходите. Это опасно. Завтра сходим вместе.

– Хорошо, фройляйн, – согласился молодой человек. И, кажется, девушке в этом его ответе послышалось некоторое разочарование. Ей стало его немного жалко, и поэтому на ближайшем повороте, прежде чем выпорхнуть из экипажа, она подняла вуаль и наградила его коротким, потому что вокруг были люди, но жарким поцелуем.

***

– Какого чёрта!? – произнёс брат Вадим с досадой. – Они все в партикулярном платье! Англичане, что, мундиры теперь совсем не надевают?

Вооружившись отличным биноклем, он сидел у окна, заклеенного пожелтевшей газетой, и через дырки в листах смотрел на улицу. Разглядывал всяких выходящих из проходной верфей людей, сразу отделяя рабочих и матросов от господ.

– Это недавно они переоделись. Раньше ходили в мундирах и фуражках. Все были при кортиках, – заметил ему брат Аполлинарий. Он находился у соседнего окна, тоже заклеенного газетой, и что-то делал с фотокамерой на ножках, кажется, отлаживал длинный и сложный бронзовый объектив. – Видно, новое распоряжение в целях безопасности.

– Скорее всего, ведьмы приказали, – предположил Варганов.

– Ну а кто же ещё? – соглашался с ним инженер. – Сами моряки до такого не додумались бы. Они тут пьют, по притонам таскаются, с дисциплиной на берегу у них было… не очень…

– И как теперь отличать их от местных инженеров? Наверное, придётся фотографировать всех, кто не похож на рабочего или матроса.

– Ну, значит, будем фотографировать всех, – резюмировал Квашнин, взглянув на высокую стопку новых фотографических пластин, сложенных у стены вдали от излишнего света.

– О, – продолжал Варганов, глядя в бинокль, – у них, кажется, разные перчатки.

– Что? – не понял инженер.

– Бриташки… У них мания к белым перчаткам, все английские офицеры носят белые перчатки, даже унтеры – и те рядятся в белое; а как я понял, – брат Вадим сделал паузу, – точно… немецкие инженеры носят перчатки какие-то… цвета… кофе с молоком.

– Да, – Квашнин поднял глаза от камеры и потянулся, разминая спину. – Французы называют этот цвет «беж». Здесь, в Гамбурге, перчатки этого цвета сейчас самые модные.

– Беж. Конечно же, беж, – задумчиво продолжал Варганов, не отрывая бинокля от глаз. И спросил: – Ну что, камера готова?

– Да, можно пробовать. – ответил ему инженер. – Всё готово.

– Брат Аполлинарий, ты научи меня работать с этим объективом, – Варганов отложил бинокль. – С камерой я в принципе знаком. Как вставлять пластины и выдерживать, всё знаю.

– Ну, тогда и проблем не будет, иди сюда, брат.

Брат Вадим подошёл и наклонился к видоискателю – и тут же восхитился:

– Ишь, ты! Вот это оптика.

– Да уж, Цейс в этом деле силён, – согласился брат Аполлинарий.

– Всё как на ладони. Все усы видно вон у того господина.

Он говорил о важном господине, который вышел из ворот проходной и к которому тут же подкатил конный экипаж.

– Ну что? Попробуем? – спросил Квашнин, беря в руки первую фотопластину и снимая с неё обёртку.

– Давай, брат, начнём, – согласился с ним Варганов, не отрывая глаза от видоискателя камеры.

Инженер вставил пластину в камеру и, оставив её на попечение товарища, сам проследовал к первому окну и взял бинокль. Посмотрел, как важный господин с усами и в бежевых перчатках, усевшись поудобнее в коляске, что-то говорит другому человеку.

– Снимай, брат, этого в экипаже, – произнёс Квашнин, глядя через бинокль на происходящее.

– Так это сто процентов немец, на кой он нам сдался? – сомневался брат Вадим. – Только потратим фотопластину.

– На пробу, на пробу сделаем один снимок. Попробуем… Поглядим, какое при этом свете получится фото, да ещё и с этим новым объективом, – отвечал ему брат Аполлинарий.

Честно говоря, инженер, как и положено всякому человеку, знакомому с техникой, ко всем остальным людям относился насторожённо и даже со скепсисом. И поэтому, говоря товарищу про свет и про объектив, он, скорее всего, хотел проверить, как брат Вадим сделает снимок. А тот не стал пререкаться и запустил процесс.

***

Доктор Мюррей просил принять его, и герцогиня, понимая, что он пришёл по делу, не стала заставлять его ждать, а попросила у Камелии Анны Уилсен Фоули и Дженнет Рэндольф Черчилль, с которыми она пила кофе в гостиной, извинения и прошла в соседнюю от столовой залу, где и ждали её Мюррей, его мерзкий Сунак и ещё один из безымянных, но не менее мерзких прислужников доктора.

– Если вы позволите, герцогиня, я могу сделать вам несколько инъекций, всё уже готово, – он указал на целый поднос шприцев, заполненных какими-то жидкостями, что лежали на передвижном столике из блестящей стали.

– У меня гости, – отвечала леди Кавендиш с некоторым сомнением. Она, конечно, с нетерпением ждала операции, но оставить малознакомых дам наедине на целых полчаса было невежливо. А времени на инъекции ушло бы никак не меньше, так как ей пришлось бы здесь раздеваться для этой долгой процедуры. – Может, попозже?

– Миледи, если я сделаю инъекции сегодня, сейчас, завтра утром я уже смогу снять с вас мерки, а значит, приступить к подготовке донорского материала. Мне, признаться, надоел вой этой кобылы. К тому же она ничего не ест и время от времени начинает биться в клетке, ей приходится вводить успокоительное, я всё время боюсь, что она испортит материал. Мне бы хотелось снять с неё кожу побыстрее.

– Ну хорошо, – согласилась герцогиня, – будьте тут, через полчаса я освобожусь и приду.

Доктор молча кивнул: как прикажете.

А леди Джорджиана, вернувшись к своим подчинённым в гостиную, по их лицам поняла, что ничего особо страшного в её отсутствие не произошло, дамы весьма мирно беседовали; как оказалось, они соседки, у них у обеих имеются поместья возле Брайтона. Но это миролюбие оказалось недолгим; едва хозяйка дома появилась в салоне, леди Анна, чей предок был одним из тех, кто заставил Иоанна Безземельного в тысяча двести пятнадцатом году подписать великую хартию вольностей, сделавшую английскую знать неподсудной ни при каких обстоятельствах, задала леди Рэндольф очень нехороший вопрос, который был к тому же бестактен, если не груб, как, например, вопрос про бородавку на лице какой-то дамы, с которой вы не очень близки:

– Дженнет, дорогая, я слышала, что вы из Америки?

– Да, родом я из Америки, – отвечала та, насторожившись. Она сразу поставила чашку на стол. Кофе ей больше не хотелось. От расслабленного состояния у неё и следа не осталось. Этот, казалось бы, невинный вопрос как бы намекал ей: и что же вы здесь с нами за одним столом делаете, дорогуша? При этом леди Анна ещё и улыбалась со всей обворожительностью настоящей красавицы. Леди Рэндольф была немного ошеломлена: вот только что они обсуждали свои поместья на берегу канала – и вдруг такой вопрос. Леди Дженнет поджала губы, и это выражение лица женщины ещё больше подчеркнули тяжёлый подбородок, который был присущ всем членам её семейства.

А на скрытый, не прозвучавший вслух вопрос леди Анны решилась ответить начальница дам:

– Да, леди Дженнет из Америки, но мы рады видеть её среди нас, нам нужны дамы с талантами её уровня, откуда бы родом они ни были. Вы согласны со мной, леди Фоули?

– О да, конечно. Конечно, – теперь Камелия Анна Уилсен Фоули улыбалась самой герцогине. Улыбалась обезоруживающе. Но… древность рода Уилсен Фоули могла потягаться в древности с именем герцогини, урождённой Спенсер, и, наверное, поэтому Камелия Анна Уилсен Фоули продолжила задавать вопросы, которые в данной ситуации становились всё более и более бестактными. – А родители ваши кто?

– Мой батюшка – сэр Джером. Он финансист.

– О! Сэр Джером? – уточнила леди Анна, делая ударение именно на слове «сэр».

– Да, сэр Джером, – твёрдо произнесла американка.

Герцогиня решила прервать их эту беседу, но не успела, леди Фоули смогла опередить её, задав следующий вопрос:

– Говорят, Америка очень красивая страна. Я там, к сожалению, никогда не бывала.

– О да…, – сразу ответила ей леди Рэндольф. – Но в США, помимо прекрасной природы, проживают ещё и очень хорошие люди. Очень храбрые и необыкновенно свободолюбивые.

«Храбрые и свободолюбивые». Да, это был тонкий намёк американки двум англичанкам, что сидели перед нею. И те сразу поняли, что эта американская выскочка намекаем им на знаменитый чайный инцидент, произошедший в Бостоне почти сто лет назад. Теперь леди Рэндольф тоже улыбалась, хоть и не так лучезарно, как её собеседница. Улыбалась и продолжала: – Уверена, мисс Фоули, американцы вам понравятся.

Улыбка леди Анны чуть поблекла, англичанка уже собиралась что-то сказать американке, но герцогиня встала, чтобы не дать этой тлеющей неприязни возгореться, и произнесла:

– Дамы, прошу извинить меня, но, к сожалению, у меня появились неотложные дела.

Леди Дженнет и леди Анна сразу поднялись со своих мест, почти синхронно сделали перед начальницей книксен и засобирались. А герцогиня произнесла:

– Леди Фоули.

– Да, герцогиня, – красавица остановилась.

– Прошу вас, задержитесь на секунду.

– Конечно, герцогиня.

Они обе весьма вежливо и добродушно попрощались с леди Рэндольф, и когда та покинута салон, леди Кавендиш произнесла, не скрывая раздражения:

– Дорогая моя, какая муха вас укусила? Я же просила вас быть более доброжелательной с нею.

– А мне кажется, я с нею была мила, – с фальшивым удивлением отвечала ей молодая подчинённая. – Впрочем, американка эта дурно воспитана.

Леди Кавендиш несколько секунд смотрела на неё пристально и разглядела в ауре леди Анны некий намёк на обиду – и вдруг всё поняла:

– Ах, ну конечно же… Её поместье под Брайтоном больше вашего, или слуг у неё там больше! Или ещё что-то подобное.

Леди Анна лишь вскинула подбородок в ответ. И герцогиня махнула на неё рукой: идите уже.

А леди Рэндольф уже покинула дворец и едва не бежала по ступеням к своему экипажу; она была в бешенстве, её лицо горело, словно её били по щекам. Она не могла понять, почему эта милая на первый взгляд англичанка стала так себя вести, как с цепи сорвалась. Ни с того ни с сего, а ведь так приятно общались, нашли прекрасные темы для светского разговора…

«Нет, с этими гадинами невозможно договориться. Они как змеи. Лежат, свернувшись в калачик, словно пригрелись на солнце, и вдруг без всякого предупреждения совершают бросок. И вот уже их яд отравляет тебя, растекаясь по венам. Эта родовитая сволочь не понимает языка миролюбия. Только бостонский способ общения с британской знатью может дать результаты. Или…, – леди Дженнет подумала, что лишь успех в деле поможет ей укорениться среди этих гарпий, которые до сих пор не принимали её просто органически. Успех и продвижение по службе. И поэтому американке был нужен удачный акт, который мог привести к благодарности руководства или даже к повышению по службе. – И уж тогда никакая мерзкая леди Фоули не осмелится спрашивать у меня про моих родителей».

Дама уселась на пассажирский диван и, прежде чем водитель закрыл за нею дверь, сказала ему:

– Мне нужно к Дойлу. Немедленно.

Глава 12

Пока не ушло солнце, Варганов и Квашнин делали фото выходивших из ворот проходной людей. Естественно, матросов и рабочих они игнорировали. Это была самая простая задача, а вот с господами офицерами и местными инженерами было всё сложнее, и вариант с перчатками не был верным на сто процентов. В общем, опричники полагались на своё чутьё и на знание англичан, ну и немецкие инженеры всё-таки отличались от английских офицеров визуально. Хотя бы своей дородностью и иными пристрастиями в одежде.

– Вышел… Вот этот с усами, видишь? – спрашивал брат Вадим, поднеся бинокль к дыркам в газете.

– Бежевые перчатки, – отвечал ему брат Аполлинарий, глядя на вышедшего господина через видоискатель камеры. – Да и не носят британцы усов. У них не модно.

– Пропускаем?

– Пропускаем.

Варганов продолжал глядеть в бинокль, а инженер садился на стул рядом с камерой – ждал. Через каждый час они менялись, инженер брал бинокль и шёл к первому окну, а брат Вадим садился к камере и доставал папироску, расслаблялся, так как всё время наблюдать, не теряя внимания, было сложно.

– Кажется, офицер! – сообщал инженер, глядя через газету.

Не выпуская папироски из зубов, Варганов вскакивал и занимал место у камеры.

– Вижу! А, точно, офицер.

– Худощав, выбрит, белые перчатки, неяркий галстук, – перечислял признаки британского морского офицера Квашнин.

– Понял, снимаю, – отвечал ему брат Вадим. И через несколько секунд, выбрав наиболее удачный свет и ракурс, делал снимок. – Готово.

– Ещё один! – тут же продолжал брат Аполлинарий.

– Не вижу, это какой? – быстро сменив пластину в фотокамере, Варганов снова прильнул к видоискателю.

– Ну вот, только что вышел из ворот. Вот, стоит прямо напротив нас, к нам лицом. Подзывает извозчика, – указывал инженер.

– Этот толстяк? – сомневался брат Вадим.

– Снимай-снимай! – настаивал инженер.

– В нём девять пудов веса, вряд ли он британец, – отвечал Варганов, тем не менее делая снимок. – И небрит он. Не похож на бриташку.

– Не похож… но… офицер, – заверил его Квашнин. И тут же ещё более уверенно продолжил. – Это офицер. У него штаны форменные, сюртук надел штатский, а штаны по форме, и башмаки тоже флотские.

– Всё понял, зафиксировал! – произнёс брат Вадим, вытаскивая фотопластину из камеры. – Шестнадцать.

Он уже пошёл к стене, чтобы взять из стопки следующую, новую пластину, но инженер сказал ему:

– Всё, сворачиваемся.

По его тону Варганов понял, что дело не в том, что солнце уходит за дом и дальнейшая съёмка не будет эффективной. Квашнин напрягся, и его брат-опричник сразу это почувствовал.

– Ведьма?

– Да, только что подкатила. Вылезла из коляски и стоит у проходной. Вынюхивает что-то.

– Знаешь её? – спросил брат Вадим, сам уже укладывая отснятые пластины в мешок, в котором свои вещи носят спортсмены.

– Нет, это не Холодная и не Американка, эта из новоприбывших. Её я не знаю, – отвечал ему брат Аполлинарий, не отрывая глаз от фигуры женщины.

– Дай-ка взгляну на неё, – Варганов быстро подошёл к окну и взял из рук инженера бинокль. Смотрел некоторое время на ведьму и потом сказал: – Нет, не видал такой.

– Надо уходить, – произнёс Квашнин.

– Уходим, – согласился с ним Варганов. Он сам взял мешок с отснятыми пластинами.

А инженер снял пиджак со спинки стула, чуть подумал и поставил свой любимый бинокль возле фотокамеры. Это оптическое приспособление могло броситься в глаза и запомниться кому-нибудь, кого они встретят по пути. После замечания великосхимного насчёт его трости Квашнин стал более острожен. Ведь дело было нешуточным. Англичане прислали новых ведьм, заставили команду линкора переодеться в штатское, они всерьёз занялись охраной корабля. Случай с похищенным подшипником их насторожил, и если ведьмы лично стали приезжать к проходным вынюхивать тут что-то, значит, дело было очень и очень серьёзным. Так что бинокль пусть тут полежит. И Квашнин поспешил за своим товарищем, который уже почти спустился по лестнице и готов был выйти на улицу.

***

На очень приятной набережной Армгартштрассе находился неплохой отель под символическим названием «Англетер». Не удивительно, что гости с туманного Альбиона, находясь в гостеприимном Гамбурге, выбирали именно эту гостиницу. Так как ею владел истинный брит, то и порядки здесь были почти английские. В этой гостинице останавливались разные люди, но, по сути, это был неофициальный филиал британского консульства в Гамбурге, этакий английский клуб на чужбине, где собирались англичане, чтобы побыть как у себя дома, в Лондоне. Прислуга, холл, мебель, посуда – всё здесь было таким же, как и на острове. Только вот кухню владелец предпочитал континентальную; уж не в обиду островной будет сказано, но всё-таки в деле еды англичанам, кроме пудинга и «фиш энд чипс», похвастать было нечем, а ведь как ни крути, но «фиш энд чипс» особым изыском назвать было сложно. Да и в деле производства сыров, вин, пива и выпечки они вряд ли могли соревноваться с континентальными мастерами. И посему всей кухней в этом английском доме заправлял месье Жерар. Легендарный человек, о котором в Гамбурге говорили лишь в восхищённых тонах. А иногда и с придыханием. Он был знаменит своим искусством, особенно в деле приготовления соусов, и обеды в «Англетере» были в моде.

Обед уже давно закончился, а до ужина ещё было далеко… Джентльмены выпивали в холле виски, дамы – чай, а в ресторане почти половина столов была свободна и сервировалась к ужину. И именно в это время в обеденной зале, украшенной зеркалами, росписью и изящными электрическими бра, появился яркий человек. Британцы неодобрительно глядели на него. Вид его резал многим островитянам глаз, его безусловно дорогой, если не сказать роскошный, костюм, был вычурен, но едва удерживался от того, чтобы не скатиться в богатый кич. Алый галстук с изумрудной булавкой, флакон духов на толстой золотой цепи, висевший на левом запястье, кружевные манжеты, лиловый цилиндр и прочий варварский изыск сразу выдавали в нём человека с востока. Но не с того востока, где гордые бриты были хозяева, а с другого с востока, востока непокорного, который доставлял островитянам столько неприятностей.

Когда этот яркий человек шествовал через холл, многие джентльмены провожали его взглядами, причём мужские глаза сверлили его холодной неприязнью: русский, нет никаких сомнений! А вот во многих женских взглядах проглядывал скрытый интерес: интересно, кто это?

Но князь Бельский не обращал внимания ни на мужчин, ни на женщин; он, разглядев указатели, проследовал в ресторан, а там на пороге остановился, чтобы выбрать себе свободный столик. К нему тут же подбежал расторопный метрдотель и, сразу поняв, с кем имеет дело, заговорил на французском:

– Месье! Мы рады вас приветствовать в нашем заведении.

После этого он ещё и поклонился.

– Мне сказали, что здесь хороший повар, – также на хорошем французском отвечал ему князь, продолжая оглядывать обеденную залу.

– Лучший, месье! Лучший в Гамбурге!

– Да, да, – чуть рассеянно отвечал ему посетитель. – Именно так мне и говорили.

– Какой столик предпочтёте? Может быть, тот, у окна?

– Нет, не у окна, нынче жаркое солнце, – покачал головой посетитель.

– Тогда вот этот! – указал метрдотель на следующий хороший стол.

– Нет, – капризничал князь, – терпеть не могу сидеть боком ко входу.

– Тогда что вы предпочтёте?

– Пожалуй, вот тот стол! – князь почему-то выбрал не очень хороший стол, он был почти на проходе. Как раз мимо него официанты бегали на кухню. Но пожелание клиента…

– Как прикажете, – метрдотель едва не бегом кинулся к указанному столу и услужливо отодвинул стул.

– Нет, я сяду на этот стул, – снова не согласился с его выбором посетитель.

– Разумеется, месье! – проворный человек тут же отодвинул для посетителя желаемый стул.

Тот уселся медленно, вытащил из красивого кольца белоснежную, твёрдую от крахмала салфетку.

– Вам тут удобно? – улыбался метрдотель.

– Да, пожалуй…, – князь всё ещё оглядывался. – Принесите мне уже меню, и винную карту не забудьте.

– Конечно, месье! – отвечал распорядитель зала и быстро ушёл к своей конторке.

А брат Ярослав огляделся. Он успел вовремя. Час назад, или чуть больше, брат Вадим, что вёл съемку у проходных верфей и как раз покинул свой пост вместе с братом Аполлинарием, заметил группу молодых людей, вышедших из ворот, шедших по улице и ловивших извозчика. И люди те не походили на персонал верфи. «Офицерики. Бриташки», – подметил брат Вадим и, отдав мешок с фотопластинами Квашнину, сам последовал за ними. Просто так, рутинная работа, сбор информации, которая скорее всего и не пригодится.

И когда группа из четырёх англичан, а это были именно они, так как разговаривали они меж собой на своём языке, наконец поймала экипаж, старший из них произнёс всего одно слово: «Англетер».

Брат Вадим, быстро добравшийся до гостиницы, в которой находился «князь», сообщил ему об этом. Сообщил просто так: мол, англичашки таскаются в эту гостиницу.

А тот вдруг стал чуть не бегом собираться.

– Моя нательная кираса где? А, вот она… Помоги застегнуть!

– Чего ты взгоношился-то? – удивился брат Вадим, видя, как великосхимный торопится. Он подошёл к своему начальнику и помог тому застегнуть удивительно лёгкую кирасу. – Мысли есть, что ли, какие по поводу линкора?

– В том-то и дело, что никаких мыслей у меня нет. Вообще никаких, – князь быстро накинул шикарную рубаху и стал застегивать пуговицы. – Уже голову всю сломал себе. Не знаю, как к нему и подступиться.

– И что будем делать?

– Не знаю… Не знаю…, – надевая панталоны, отвечал ему брат Ярослав. – Посему буду пробовать. Пообщаюсь с офицеришками. Погляжу на них, послушаю, может хоть что-то наклюнется.

– Нам тебя прикрывать? – спросил вошедший в покои «князя» и сразу всё понявший брат Валерий.

– Да, и не стойте столбами, видите, тороплюсь! Брат Вадим, штиблеты подавай, а ты, брат Валерий, иди закажи экипаж, раз наш в ремонте ещё. И побыстрее.

Глава 13

– А к чему спешка такая? – удивлялся Варганов, подавая товарищу после штиблет его роскошный лиловый жилет. – И мыслей нет, и плана нет, а торопимся, как на пожар.

– Был бы хороший план, так я бы тут сидел, вино пил, – отвечал ему брат Ярослав, накидывая жилет. – В том-то и беда, что ничего придумать не могу. На меня люди брата Тимофея как на чудотворца смотрят, чуда ждут, дурни, а нет у меня для них чуда.

– А зачем же ты нас заставил офицеров с линкора фотографировать? Зря, что ли, работаем? – не отставал от начальника брат Вадим, на сей раз протягивая ему тяжёлую длинную цепь, на которой «князь» носил свой «о де Колонь».

– Что за дурь! – фыркнул «князь». – Если просто составите карту британских офицеров линкора с фотографиями, даже за это Святые отцы скажут нам спасибо. Линкор – флагман, краса и гордость британского флота, на нём случайных людей нет. Офицеры здесь отборные, цвет флота, да и матросики им подстать. Так что фотографируйте, фотографируйте, – он уже надел сюртук и подошёл к зеркалу. – Кстати, а скольких вы уже сфотографировали?

– Шестнадцать снимков сделали. Которые из этих шестнадцати офицеры, нужно будет ещё выяснить, – брат Вадим подал великосхимному цилиндр и трость.

– Там, на линкоре, их человек пятьдесят офицеров, – заметил брат Ярослав, натягивая перчатки и надевая цилиндр. – Так что работайте, братия, работайте.

Туалет был закончен. Великосхимный придирчиво разглядывал себя в зеркале и, кажется, был собой доволен, а стоящий рядом с ним и разглядывающий своего руководителя брат Вадим заметил почти с восхищением:

– Хорош! Опричник царский!

***

Теперь «князь» разглядывал винную карту – прямо напротив стола, за которым обедали четверо молодых англичан. Сидел он к ним так близко, что мог расслышать отдельные фразы, которыми те обменивались во время обеда.

А говорили они, как и положено всяким служивым людям, конечно, о службе. Ну а о чём же ещё? Кажется, обсуждали своего строгого командира, который, как понял Горский, иногда делал им выговоры без должной учтивости.

– Словно матроса какого отчитывал! – жаловался один из них. Это был небогатый офицер, так как в отличие от своих товарищей надел под партикулярное платье форменные башмаки, а не модные лакированные туфли, в которые были обуты трое остальных его товарищей. К тому же у него была на часах серебряная цепь, тогда как все остальные носили золотые.

– Это что! – отвечал ему рыжий и плечистый молодой человек, сидевший напротив него. Судя по всему, он не принадлежал к кровной британской аристократии; скорее всего, его предки, кельты, выбились из нищеты торговлей или разбоем и заняли какое-то не последнее место в британском обществе. Подробных людей истинные англосаксы допускали в свой круг, но адмиральские чины подобным выскочкам не полагались. Почти. – Он в прошлую вахту сделал мне замечание при матросах. Даже не удосужился отвести меня в сторону. И за что? Вы не поверите, джентльмены! За то, что на поручнях трапа была грязь, и он испачкал перчатки!

– Вам, Дженкинс, нужно чаще бывать в своей боевой части! – флегматично заметил ему один из офицеров; кажется, он был старший по званию среди них и поэтому говорил чуть назидательно. – Матросская сволочь, если за ней не приглядывать и не вразумлять время от времени, начинает ужасно лениться. Если вы будете полагаться только на унтеров, вы и представить себе не можете, как не только поручни быстро зарастут грязью, но и важнейшие механизмы престанут работать. И вы…

Дальше брат Ярослав не расслышал, так как к нему подошёл официант и с елейной улыбочкой поинтересовался:

– Прикажете принести что-то?

– Ты не видишь, болван, что я ещё смотрю вашу винную карту? – с заметным раздражением на своём прекрасном немецком отвечал ему «князь». – Когда выберу, я тебя позову.

Официант исчез, а брат Ярослав снова напряг слух, и хотя в большом не пустом зале расслышать их было непросто, он всё-таки слышал, о чём они говорят.

– Чернь понимает только приказы, единственное возможное взаимодействие с низшими слоями – это безоговорочное утверждение своей воли, и имейте в виду: приказ, не подтверждённый силой, чернь просто игнорирует! – продолжал вещать старший из офицеров, он наколол на вилку кусочек и не ел его, пока не закончил свою речь. – И никакой свободы воли, никаких гегелей, никаких шопенгауэров, никаких вольтеров и всей это франко-немецкой чуши про личность и свободу выбора; только суровая и непреклонная воля англосакса может держать чернь в повиновении, а мир в порядке.

Загрузка...