Лики Богов - читать онлайн

– Мне сердце сестринское подсказало.

– Думаешь, не откажет мне? Мы без малого две недели, аки знакомы, – спросил Волот.

– Не узнаешь, коли не спросишь, – подмигнула Умила. – Да чего ей отказываться? Ты у меня красивый, умный, добрый. Какая девка тебе «нет» скажет?

– Ладно, солнце моё, возвращаемся к нашим, – сказал брат, поцеловав девушку в лоб.

Умила запрыгнула на серого коня, спокойно щиплющего молодую траву и, по-женски, аккуратно заправила выбившиеся из косы пряди. Волот подошёл к фырчащему жеребцу, бьющему копытом по пропитанной кровью земле. Витязь сжал поводья, погладил широкую шею, успокаивая его. Конь покосился на лежащего рядом хозяина, жалобно заржав, попятился назад. Умила посмотрела на упрямящуюся животину, вытянула в его сторону руку. Тепло пробежало по венам, запульсировало на кончиках пальцев, незримым облаком отделилось от ладони. Фырчащий жеребец застыл, посмотрел на девушку и медленно пошёл за ней. Волот потрепал густую гриву, запрыгнул в седло и погнал коня вслед за сестрой.

Каменистая тропка вывела наездников к широкому полю. Густой лес дугой очерчивал его, упираясь в горизонт. Поодаль, у подножья горы виднелись острые крыши домов. Поднявшись в стремени, Волот внимательно всмотрелся – ни дыма, ни бегущих в панике мирян. Может, всё обошлось? Может, беда обошла деревушку стороной? Умила окликнула его, указывая куда-то, ударила коня по крупу. Взглянув поверх сестринской руки, Волот увидал дружину, и не только свою. Улыбнувшись, пустил жеребца во весь ход.

Батый вёл отряд к лагерю, рядом вышагивал усатый витязь, чуть старше его. Дружинники поддерживали раненых соратников, несли на руках тех, кто не в силах был идти сам. Умила, соскочив с коня, бросилась к отцу.

– Ты как, тятька? – встревожено спросила она, проведя по окровавленному лицу воеводы.

– Живой, – улыбнулся Демир. – Слава Богам, братьев удалось нам отбить.

– Рад видеть тебя, Велибор Касимович, – улыбнулся Волот, пожимая руку воеводе тангутской* дружины.

– А я-то как рад, – ухмыльнулся Велибор, расцеловывая щёки Умилы. – Мы выбили осман из Алустона*. Погнали дальше, да оказалось у подножья Биюк Кастеля* их други засели, крепость осадой взять пытались. Вот они-то нам хвосты накрутили.

– А мы к Кырыму идём, – сказал Демир. – Заремир велел Уласу подсобить, уж очень османы настырны стали. Видно Макошь скрестила пути наши.

– Слава Великой Матери! Посекли бы нас тюрки проклятущие, – сказал Велибор, и почесав бороду, спросил: – А чего Заремир всем войском не пошёл? Тысячами-то вмиг немчуру поганую стёрли бы. Пол моей дружины за два лета в Аримии полегло, сюда с сотней всего прибыл.

Демир нахмурился, плюнув, махнул рукой.

– В Византии Заремир. По слухам, помогает мятеж подавить, всё малотархтарской войско туды стянул. Видать посему меня сюда направил, понимал, что твоей сотней тысячу османскую не осилить…

– Недурно, – округлив глаза, выдал Велибор. – Стало быть, мало Тархтарии двухлетней войны с Аримией, мало мужиков полегло? Да ещё византийскую землицу надобно кровушкой славянской напоить?

__________________________________________________________________

Тангут* – город Катайского края Великой Тархтарии.

Алустон* – небольшое сторожевое укрепление.

Биюк Кастель* – гора у побережья Русского моря, на которой располагалась древняя крепость.

– Ну, то уж не нашего ума дело, – помолчав, улыбнулся Демир. – Мир с Аримией подписан. Стало быть, Заремир теперича не великий, а малотархтарский князь, пущай с него вече вопрошает. А мы Уласу подсобим да домой воротимся.

– Теперича к Кырыму вместе пойдём, – широко улыбнулся Велибор, похлопав друга по плечу. – Посчитаемся, сколько нас вместе теперича, сотни три наберётся-то?

– Наберётся. Токмо раненых в деревню доставить надобно, – сказал Демир, – там знахарка сильная есть, поможет вам.

– Казимир, поспешайте в деревню, – велел воевода Тангута.

– Я провожу, – вызвался Волот, стремясь не только помочь братьям, но и убедиться в том, что с Любавой всё в порядке.

– Ступайте, мы вас нагоним, – кивнул отец и, посмотрев на друга, сказал: – К Кырыму нельзя в лоб идти, надобно хитростью взять.

– Ну а что? Продумаем всё да в две дружины выступим, – согласился Велибор.

– Тять, вы ступайте, – пролепетала Умила, вклиниваясь в разговор воевод, – а я к Баровиту, посмотрю всё ли у них ладно.

– Ступай, – хитро ухмыльнулся Демир, заприметив вспыхнувший на щеках дочери румянец. – Сегодня ночью вы в дозоре, к вам Волот ещё подойдёт.

– Да Злат с Казимиром, – добавил воевода Тангута.

***

Тонкое тёмно-синее кружево стянуло небо. Холодный лик Дивии одарил серебристым сиянием затихающий мир. Маленькие светлячки-звёздочки расселись на её длинных локонах, готовясь вспыхнуть во всю силу. Птицы кружили над лесом в поисках гнёзд, сверчки заливали стрекотом поляну, держась подальше от рукотворного светила, возле которого расположились воины. Дрова тихо потрескивали, яркое пламя плясало на обугленной коре, выплёвывая во тьму крохотные золотые искорки. Дружинники обсуждали дела насущные, посмеивались над потешными историями и попросту радовались возможности перевести дух.

Вдруг раскидистые ветви заскрипели, листья кустов зашуршали, послышались встревоженные крики ночных птах. Из мрака лесной чащи вырвались две тени. Одна оттолкнулась от плеча, мирно сидящего у костра,

Баровита, вторая пролетела рядом. Дивные творения мрака ринулись к стоящему напротив Волоту. Отстранившись от сапога лучницы, витязь схватил её, зажал под мышкой. Вторая хищница резко прогнулась, и его широкая ладонь пронеслась над остреньким носиком. Девушка припала на бедро, проехалась по траве и, перевернувшись, встала на одно колено, хитро улыбаясь.

– Не поймал.

– Одну-то поймал, – ухмыльнулся брат, уперев вторую руку в бок.

Радмила мгновенно обхватила ногами его свободную руку, свои вытянула вперёд и выскользнула из железной хватки. Уперевшись ладонями в землю, перевернулась, очутившись рядом с подругой.

– Уверен в том, могучий Бер? – выпрямившись, спросила она.

– Рыбы кто-то наловить обещал, – нахмурился Волот.

– Вон, Баровит чистит уже, – торжествующе заявила Умила, ткнув в сторону старшего дружинника пальцем.

Злат, не отводя от лучницы взор, поднялся, пригласительным жестом указал на свою подстилку.

– Радмила Игоревна, приляг, отдохни, умаялась, поди.

– Благодарствую, Злат, – равнодушно бросила она, устраиваясь поудобнее на тёплом покрытии и поправляя шнуровку своей рубахи.

– А отчего Баровит стряпает, – спросил Казимир, – коли среди нас девки есть?

– Может, тебе ещё рукава постирать? – прошипела Умила, сворачиваясь клубком рядом с братом.

– Не совестно тебе, Казимир? – вступился Злат. – Эти дивницы нам жизни спасли, рыбы наловили, ещё варганить должны?

Воин смутился, затих. Танцующее на поленьях пламя нетерпеливо тянуло языки к широким рыбьим бокам, желая коснуться очищенной от чешуи серебристой кожи. Баровит ловко потрошил добычу, нанизывал на оголённые прутья.

– Так я не понял, Зорька, ты с Истиславом в лоб ариманов бил? – продолжил прерванный разговор Злат, устраиваясь на поваленном бревне.

– Нет, я владыку края Катайского даже в очи ни разу не видел, – ответил Баровит. – Я со своим отрядом с тыла зашёл, покамест вы с Велибором ариман отвлекали. То Волот с батыем в Истиславову дружину созваны были.

– Умила, а ты? – не унимался зеленоглазый.

– Я в отряде нашего старшего дружинника – Баровита Азаровича – состояла с Радмилой, Жданом да остальными, – ухмыльнулась девушка. – Под его командованием на утренней зорьке в спину императорскую била.

– Бер, ну, а коли ты в Истиславовой дружине службу нёс, значит, князя Катайского знаешь? – прищурился Злат.

– Ясное дело, – ответил Волот.

– Правда, что он Богами отмечен? – не унимался воин.

– Я его не рассматривал, – нахмурился витязь. – Тебе-то что?

– Слыхал волхв один, что Макоши служит, предсказал, будто Тархтарию к миру приведёт Великий князь, коему Боги печать леса оставили. Вот разбери – Великим князем выбрали Заремира, а Аримию победил Истислав, – рассуждал дружинник.

– Главу себе не забивай, Злат, – отмахнулся Волот, укрыв ладонью плечо сестры.

– Радмила, соль дай, – сказал Баровит, закончив с разделкой рыбы.

Лучница нехотя потянулась к сумке, вытащила из неё узелок и бросила другу.

– Ловко ты управился, Зорька, – заметил Злат, указывая на выпотрошенную форель.

– Баровит Азарович во всём ловок да умел, – зевнула Умила, положив голову на колено брата.

– Нас у матери пятеро сыновей, – улыбнувшись, сказал Баровит, – одна она с нами бы не управилась, потому каждый помогать был должен. Меня угораздило старшим родиться, посему я готовить, стирать да коров доить обучен, да с малышнёй нянчиться умею.

– Свезло тебе, друже, – ухмыльнулся Волот, поглаживая локоны сестры.

– Злато, а не мужик, – заметила Радмила, не открывая глаз.

– Баровит, а братья твои тоже витязи? – оживился Казимир.

– Нет, один я в семье витязь. Первый брат мой – гончар, второй – кузнец, а близнецы малы ещё, десятое лето едва кануло. Мне отрадно от того, ибо сердце спокойно за братьев, ведь мирной жизнью живут.

– М-да, я тоже хотел, дабы Умилка ремеслом каким занялась, али знахаркой бы стала, да Боги иначе рассудили, – вздохнул Волот.

– А чего ждать, коли отец воевода? – ухмыльнулась Радмила.

– Отца тоже то не обрадовало, – продолжил Бер, – да по ней с детства видно было, что воином станет.

– Ой, шило ещё то было, – рассмеялся Баровит, – везде залезет, мальчишек соседских передразнит, в драку ввяжется. У меня братья послушней были.

– А ты давно её знаешь? – любопытствовал Злат.

– Сколько Волота, – ответил Зорька. – Мне тогда пять было. Я мёртвых зрил, говорил с ними. Все меня шарахались, мать перепугалась жутко да повела к знахарке. Тётя Аделя посмотрела на меня, поговорила да успокоила её, мол, ладно всё.

– Ладно? – закашлялась Радмила. – Я до сих пор вздрагиваю, когда ты с пустотой говорить начинаешь.

– Так я познакомился с её чадами, сдружился с ними крепко. Волот мне ближе всех братьев стал. Тётя Аделя учила нас управляться с силами своими, – продолжал воин, а потом, грустно вздохнув, добавил: – Токмо недолго учение наше продлилось, через лето она за весь Камул душу Маре отдала.

– Это как? – робко спросил Казимир.

– Матушка наша была ведуньей, – сказала Умила, устремив взор в проглядывающее сквозь пепельные листья небо, – лечила людей, заговаривала скот, взывала к Богам. Как-то на Камул напал мор*, он не щадил ни старого, ни малого, многие жизни грозился забрать. Тогда матушка призвала могущественных духов Нави, дабы они забрали мор обратно в мир теней. Духи выполнили волю её, да Род так устроил, что миры должны находиться в равенстве – раз спасённые жизни остались в Яви*, то нужно было заменить их силу в Нави. Посему матушка обменяла свою душу на десятки душ камулчан, перейдя во власть Мары да навечно утратив право на перерождение.

__________________________________________________________________

мор* – повальная смерть, эпидемия. Явь* – мир, а котором живут люди, звери, птицы, духи, малые Боги (водяные, домовое, лешие) и природные Боги (земля, вода, ветер огонь).

Дружинники молчали, было слышно лишь тихое потрескивание костра и шипение рыбьего жира, капающего в пламя.

– Умила, а ты сильно Волота младше? – решил разрядить обстановку Злат.

– Ровно на два лета, – прикрыв глаза, ответила девушка, – в один день мы родились. Тятька говорит, что меня Волоту подарили.

– Лучший мой подарок, – улыбнулся брат, нежно проведя рукой по золотым волосам.

– Значит, тебе, Баровит, Умила аки сестра? – спросил Казимир.

– Никогда я Умилу сестрой не считал, – возразил витязь.

– Отчего?

– Дураком быть надо, дабы красивую девку сестрой считать, коли она тебе по крови таковой не приходится, – пояснил Волот, укрывая омуженку покрывалом.

– Радмила, а тебя-то как в дружину занесло? – помявшись, спросил Казимир.

– Ну, во мне витязя Боги не признали, так что сил у меня никаких особых нету, – ухмыльнулась лучница. – Смутно помню что там духи говаривали, когда нарекали меня, да токмо уяснила, что лук – моё ремесло. А вот что с этим луком делать тогда непонятно было. Стрелять-то уж с малолетства умела, а вот как ремеслом то своим сделать, не знала. А отец мой – охотник умелый, пушниной торгует. Тут он рассудил, что моё ремесло то же, что его, охотничье, стало быть. Вот принялся меня ему обучать, да недолго. Вскоре кочевники повадились земли катайские разорять, посему от каждого двора* по мужику забирать начали на службу ратную. А нас трое девок в семье, брат мой тогда токмо на свет появился. Стало быть, на войну отец пойти должен был. А на кого вся семья останется? Тогда я вызвалась заместо него. Родители несогласны были, так я к Умилке кинулась да вместе с ней Демира Акимовича упрашивать стала. Вот он выставил меня супротив Волота с Баровитом да себя, мол, окажешься в стрельбе лучше нас, тогда возьму в ученики.

– Ну, что? Оказалась лучше? – спросил Казимир.

__________________________________________________________________

двор* – здесь Дом, т.е. семья.

– Ну раз здесь лежу, значит оказалась, – рассмеялась Радмила и, погрузившись в воспоминания, добавила: – Так я прошла учение, стала ратником. Опосле нам с Умилой княжеский воевода – Аким Абатурович – предложил в дружинники идти. Я сдуру согласилась, прошла все три круга*, еле жива осталась. Зато, когда нас на святилище Перуна в дружину принимали, мне отрадно было. Вот так почти пять лет по походам да осадам. Война жизнью моей стала, а все, кого ты здесь видишь – братьями.

– Давно ты этих богоизбранных знаешь? – ухмыльнулся Злат, кивнув в сторону витязей.

– Ой, давно! – потянулась Радмила. – Лет с восьми. На охоте познакомились. Три друга: старший – Ждан, средний – Баровит, младший – Волот, ну, а Умила за братом завсегда, аки хвостик. Так я к ним прибилась. Вместе росли мы, Волот нравился мне поначалу очень.

– А щас? – надулся Волот.

– Щас меньше, – улыбнулась лучница.

– Чего так? – вклинился Казимир.

– Когда Бер стал меня в два раза выше да в пять шире, то я побаиваться его стала, – засмеялась Радмила.

– Наговоришь сейчас, – отмахнулся Волот.

– Так появилась у нас ещё одна векша, – улыбнулся Баровит, – ловкая до жути, ни догнать, ни поймать. С тех пор вдвоём они приключений искать стали.

– Помню, как втихаря в конюшню пробралась, – не открывая глаз, сказала Умила. – Тятьки с братом дома не было. Я коня вывела, вобралась на него, поскакала по Камулу, а он вдруг взял да начал плясать подо мной. Страшно было, жуть. Слава Богам, Баровит повстречался, смог за уздцы его ухватить.

– Чего сама не успокоила? – спросила Радмила. – Ты же волей животины всякой владеть можешь.

– Мала я была, не умела того, – ответила подруга. – Мне лет семь было.

– Тогда я сильнее тебя перепугался, – улыбнулся Баровит, переворачивая рыбу. – Сдавать я её не стал, Волоту рассказал, конечно, а Демиру Акимовичу умолчал.

__________________________________________________________________

Три круга* – три этапа аттестации кандидата в дружину.

– Да, Волот меня полдня отчитывал, – ухмыльнулась златовласая.

– Ну, а тебя, Злат, как сюда занесло? – спросил Волот.

– Аки Радмилу, – ответил воин, – призвали. До того кузнецом был, мечи ковать учился. Видать, моё ремесло тоже неправильно растолковали… Опосле отбор в дружину, так же до полусмерти, да посвящение. Брат мой младший не прошёл второй круг*, остался в ратниках. Сёстры уж замуж повыходили, может, чад нарожали, не знаю пока, два лета дома не был.

– Аки все мы, – пробурчала Радмила.

– Кырым освободим да по домам разойдёмся, – заверил Баровит.

– Поди, по своим хоромам соскучился? – ухмыльнулась лучница. – Будешь ходить по ним, аукать?

– Я к родителям собирался, а не к себе, – пробурчал Зорька.

– Скажи-ка, Зорька, почто ты себе хоромы отстроил, коли там окроме помощницы твоей, Малуши, не живёт боле никто? – не унималась Радмила.

Витязь посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на Умилу и грустно вздохнул.

– Так почто? – улыбнулся Злат.

– Да! Какого Лешего мы с Умилкой три месяца* на охоту вдвоём ходили? – возмутилась Радмила. – Продолжал бы кочевать от родителей к воеводе да обратно.

– Это как? – удивился Казимир.

– Отец всех нас с раннего возраста делу ратному обучал, – пояснил Волот. – Ну, дабы малому через весь Камул не ходить, он у нас оставался, хоромы-то широкие. Так повелось, что Баровит с нами завсегда жил.

– Просто с нами ему веселей, – улыбнулась Умила.

– Да спокойней, – кивнул Зорька.

– А коли так, почто тебе был нужен свой дом? – не понимал Злат.

Волот широко улыбнулся, посмотрел на Баровита.

_____________________________________________________________________________

второй круг* – испытание стихиями (огонь, вода, земля).

месяц* – по славянскому календарю месяц включал в себя 40 или 41 день.

– Расскажи, друже, как мы с тобой да братьями дружинными три месяца брёвна таскали.

Зорька, поморщившись, нехотя заговорил:

– То было до войны с Аримией. Когда император Ши-цзун решился первый раз аримийско-тархтарские границы нарушить, его катайский воевода – Аким Абатурович, отец батыя нашего, – добрососедству учить отправился. А мы тогда в Византии были, арабов гнать помогали. Как управились, к аримийским границам направились, токмо посланник княжеский перехватить нас поспел да велел в Камул возвращаться. В пути мне двадцать стукнуло, а посему как токмо порог родительский переступил, отец разговоры завёл, мол, вымахали вы…

– Ага, особенно ты, – перебил Волот.

– Дескать, тесно, – улыбнулся друг, – места мало, давайте свои дома рубите. Тебе уж жениться вскоре*, а за тобой Вако с Грозданом. Куда жён приведёте?

– Меня так же из дома выгнали, – рассмеялся Казимир.

– Братья носами повели, дескать, им нескоро ещё, а я вот призадумался. Ну, стали мы с ними дом строить. Волот, конечно, помогать вызвался, аки все друзья наши дружинные. Я хотел избёнку малую, да тут батый вмешался, мол, видел сон он, как по моему терему двое его внуков бегают, да Волот тут: «Тятька никогда не ошибается, где двое, там четверо, давай сразу большой строить». Я им поверил… Потому Умила с Радмилой три месяца на охоту одни ходили… за зря.

– Отчего за зря? – возмутился Волот. – Отец не ошибался ещё ни разу, просто весной мы в Аримию ушли. Будут ещё по хоромам тем племянники мои бегать.

Зорька посмотрел на свернувшуюся возле брата Умилу и грустно вздохнул:

– Ну, не знаю, сестра твоя иначе думает.

– Ну, почему же? – промурчала омуженка. – Я в видениях тятькиных ничего несбыточного не вижу. Он всегда говорил, что ты ему, аки сын родной, стало быть, чад твоих внуками звать станет, а Волот – племянниками, раз ты ему, аки брат. Воротимся в Камул, да примешься хоромы свои заселять. Вон, Малуша, поди, укоренилась уж там за два лета. Чем тебе не жена?

____________________________________________________________________________

Тебе уж жениться вскоре* – по славянским законам мужчина мог вступить в брак лишь достигнув 21 года.

Болью отозвались слова Умилы, Баровит схватил шишку и бросил в бедро омуженки. Та ойкнула, под хохот Волота с Радмилой, устремила на него укоризненный взгляд.

– Всё, я на тебя обиду затаила, – пробурчала Умила. Отвернувшись от стрелка, укрылась покрывалом с головой.

– Ты? На меня? – опешил Баровит, и вторая шишка полетела в девушку.

Покрывало взмыло вверх, серым облаком рухнуло на хохочущую Радмилу. Жертва обстрела села рядом со смеющимся братом, прожгла Баровита взглядом.

– Хорош шишками кидаться! Чего я тебе сделала?

– Тебе по перстам перечесть? – нахмурился Зорька.

– А хватит щепти-то*? – держась за живот, выдавил хохочущий Волот.

Баровит посмотрел на друга, мысленно соглашаясь с ним, перевёл взгляд на хмурящуюся Умилу – забавная она была в таком настроении.

– Рыбу будешь? Готова уже, – вздохнув, выдал он.

– Буду, – ответила омуженка, скрестив на груди руки.

– Ладная пара, – заключила Радмила, вытирая с лица слёзы. – А рыбу потомить ещё надобно.

– Не надо, – хором осекли дружинники.

– Горячее, не сырое, – уверил Волот.

Воины ещё долго говорили, вспоминали о доме. В хорошей компании, да с вкусным ужином время летело незаметно, и первые лучи ясноокого Ярилы застали друзей врасплох. Впереди битва, к коей ещё нужно хорошо подготовиться. Что ждало их, можно было только гадать.

Треба

Солнечные плети бились в окна, пропадали в густых кронах яблонь, щекотали жёлтые головы одуванчиков. Подставляя огненные перья под тёплый взор Ярилы, важно прохаживались по дворам петухи. Покинувшие стойла лошади недовольно фырчали, предчувствуя скорую работу в поле. На лугу, поблёскивая каплями утренней росы, стелилась трава, кою с большим аппетитом щипали козы.

__________________________________________________________________

Щепти* – пальцы одной руки.

Над поселением поднимался хлопочущий глас, работа кипела и никого не обходила стороной.

На самой окраине деревни раскинулся добротный широкий дом. Сегодня он принимал особенно много гостей, как никогда. В просторной комнате, меж сдвинутых лавок сновали женщины, осматривая раненых. Жизням дружинников больше ничто не угрожало, но на восстановление требовалось немало времени. Синеглазая женщина с поддёрнутыми сединой кудрями, выбившимися из-под расшитого платка, раздавала указания своим помощницам. За её спиной стоял Волот, дожидаясь внимания знахарки. Валькирия протянула перевязанному воину кружку с отваром, тот сделал пару глотков и съёжился.

– Ты, видно, отравить меня хочешь, мать, – ухмыльнулся он.

– Нужно выпить всё, – покачала головой знахарка.

– Нету у меня сил таких, – заключил воин.

– А ну, быстро опрокинул залпом! – гаркнул Волот.

Дружинник повиновался и уже через несколько секунд, корчась и вздрагивая, протянул кружку обратно. Валькирия улыбнулась, приняв кружку, направилась к двери.

– Помог ты мне, Волот, – ухмыльнулась она, спрятав под платок непослушный локон, – страшатся они тебя.

– Правильно, я им не мамка, нянькаться не стану, – проворчал он и, помявшись, заговорил: – Валькирия Кузьминична, мы выступаем завтра…

– Уже? – перебила женщина, устремив на воина бездонные глаза. – Но вас мало… Как же?

– Не в числе сила, – улыбнулся Бер. – Я спросить хотел, вам нужно оставить кого для защиты?

– Умилу оставь, – ответила знахарка.

– Нет, сестра мне самому нужна, – помялся витязь. – У нас есть четверо ратников, их бы я мог оставить. Дружинники все в бой пойдут.

– Чего тогда спрашиваешь, коли решил уж всё? – ухмыльнулась Валькирия.

– Коли вам защита не нужна, то я ратников тоже уведу, – пояснил Бер.

Знахарка, помолчав, поставила кружку на стол. Печаль серой паутиной легла на лик знахарки, отозвавшись в сердце болью. Вздохнув, Валькирия посмотрела на витязя, подойдя ближе, прерывисто положила руку на его грудь:

– Было у меня два сына, Волот. Оба ушли на войну, оба на аримийской землице смерть сыскали. Ты напоминаешь мне о них. Очень хочу, чтобы ты невредимым воротился. Вас мало, забирай всех тех, кто меч держать способен, а о нас не беспокойся.

– Ладно, – кивнул воин и, широко улыбнувшись, добавил: – Давайте я вам хоть воды натаскаю.

– Натаскай, – улыбнулась знахарка, – у нас вода заканчивается быстро.

***

Родниковая прохлада стремительно наполняла все имеющиеся ёмкости, сильные руки переворачивали вёдра словно напёрстки. Работа близилась к концу. Накрыв бочки крышками, заперев сарай, Волот направился к калитке. Краем глаза заприметив знакомую фигурку, замер, ожидая выпорхнувшую из дома Любава. Чернявая наверняка выглядывала его в окошко, раз появилась так вовремя и приближалась столь стремительно. Улыбнувшись этой мысли, витязь заключил грациозное создание в объятия. Нежный взор дымчатых глаз заскользил по тонким чертам девичьего личика, зацепился за порозовевшие набухшие веки.

– Что стряслось, Любавушка? – спросил он, проведя по пылающим щекам огрубевшими от меча пальцами.

– Ты уходишь, – прошептала она, – потому сердце моё неспокойно.

– То не стоит слёз твоих, – серьёзно сказал Бер.

Любава молчала, страх волнами бился в груди, выплёскивал солёные капли на пушистые ресницы и рвал сердце. Не сумев совладать с ним, девушка опустила взгляд, крепче сжала руку возлюбленного. Пытаясь подавить рыдания, тихо пролепетала:

– Слышала, как матушка говорила тебе о братьях моих… не вернулись… ни один…

– Любава, мы воины, каждая битва может стать последней – такова наша судьба. Да то не значит, что я к Маре в объятия спешу, – перебил Волот, гладя волнистую смоль её волос.

Покоя эта речь не принесла, и блестящие капельки продолжили срываться с длинных ресниц. Волот всмотрелся в слезинки, скользящие по нежной коже. Осознание того, что он дорог этой красавице неистовым пламенем вспыхнуло в душе, побуждая витязя сделать важный шаг.

– Идём, – сказал он и потащил горемыку за собой.

Каменная ладонь скалы впитывала горячее дыхание Ярилы. Шепча, море кутало её угловатое основание пеной. Снующие над безлюдным плато птицы окунались в листву деревьев, укрывающих бок скалы. Деловитый щебет доносился из зарослей, разрушая царящую тишь. Робкие бабочки, потревоженные приближающимися шагами, уцепившись за незримую бороду Стрибога, пёстрыми лоскутками устремились ввысь. Это тихое, скрытое от любопытных глаз местечко приняло двух беглецов. Волот, остановившись, взглянул на Любаву – её синие глаза были полны непонимания и удивления. Слова не находились, мысли жужжали неудержимым роем. Подавив волнение, витязь коснулся нежных рук. Казалось их тепло проникает в душу, дарит покой. Сжав сильнее тонкие кисти, Волот выпалил на одном дыхании:

– Хотел тебе о том опосле битвы сказать, да тогда у тебя не будет времени подумать.

Тонкие пальчики впились в его ладонь, на миг Волоту показалось, что девушка стала ещё бледнее и он поспешил закончить мысль:

– Любава, на той скале ты пленила моё сердце… душу. Я многое повидал за свою жизнь. Мне уж достаточно лет, дабы отличить настоящую любовь от её дымки. Выходи за меня.

Девушка округлила и без того большие глаза, слегка приоткрыла от удивления ротик, пытаясь вымолвить хоть слово.

– Я всё равно уйду, Любава, – сказал витязь, не дождавшись ответа, – не к Маре, так в Камул.

– Зовёшь с собой? – пролепетала чернявая.

– Токмо в Камул, – улыбнувшись, уточнил Волот.

– А мои родители?

– С нами, – не видел сложностей воин. – Понимаю, что тебе тяжело на то решиться, потому не отвечай пока. Подумай. Коли я вернусь, да сердце твоё дрогнет, то не откажешь мне, а коли места эти сильнее держат, то не буду тебе душу рвать.

Тонкие пальцы скользнули по небритым щекам. Любава заглянула в дымку серых глаз, встав на цыпочки, приблизилась к его губам.

– Спутал ты мои мысли, витязь, – шепнула она. Закрыв глаза, вложила все свои чувства в поцелуй.

Крепкие руки прижали хрупкий стан к каменной груди, сердца бешено колотились, а объятия не спешили разрываться.

– Я пойду за тобой, куда угодно, даже к Маре, – заявила Любава.

– Не нужно к Маре, – улыбнулся Волот, убрав чёрные кольца с фарфорового личика.

***

Лиловой вуалью укрылось оставляемое Хорсом небо, Дивия явила бледный лик, но власть у брата перенимать не спешила. Дети Рода наблюдали за тем, как воины тархтарских дружин складывали перед изваянием их отца высокий костёр. Люд взывал к Творцу*. Могучее пламя хищной птицей взмыло ввысь, сверкая жёлто-красными перьями, расправляя незримый шлейф жара. Поленья трещали, сотни золотых искр рассыпались по перекопанной плоти земли. Воины и миряне стояли вокруг костра, вслушиваясь в громовой голос Демира. Священный текст молитвы смешивался с глухими ударами бубна, погружая сознание Волота в тонкий мир. Витязь опустился на колени подле отца, всмотрелся в змеиное плетение огня.

Каждый удар бубна отзывался новым изгибом потрескивающих лент пламени; дрожа, они рисовали знаки и образы, влекли за собой. Красно-оранжевое полотно огня постепенно блекло, выпуская зелень трав, клыки гор, полупрозрачные косы чистейших рек, белые крепостные стены и пузатые башни. Волот, паря словно птица, любовался красотами родного Катайского края*, по коему столь сильно истосковалось сердце. Густые кроны зашуршали, заскрипели. Листва слилась, приобретая черты мужского лика, еловые лапы раскинулись густыми усами и бородой, можжевельник, поблёскивая сизым воском на чёрных плодах, выстелился длинными волосами. Великан выпрямился во весь рост, отчего сотни птиц взмыли в высь.

Перепуганные птахи, голося наперебой, потревожили покой величавого сородича. Белохвостый орлан, медленно убрав с головы крыло, отделился от серо-коричневой горной тверди, закружил над снежными шапками и камнем ударился о землю – статным витязем обратилась птица, бурые перья вытянулись седыми локонами, прядями рассыпались по плечам.

________________________________________________________________

Творец* – Бог-творец Род. Катайский край* – земли Великой Тархтарии (западная Сибирь, восточная Сибирь, Дальний Восток).

Проведя рукой по длинным усам, воин сжал тяжёлый меч, окидывая строгим взором великана. Лёгкое пёрышко слетело с его плеча, закружилось в порыве ветра, коснулось хрустальной глади реки. Река взвилась, забурлила, выбросила тысячи холодных нитей. Белая пена, вмиг потемнев, скрутилась в локоны, волны застыли изгибами женского стана – стройная воительница, вскинув лук, вышла на берег, улыбнулась парящему Волоту.

Витязь протянул руку родичам, пытаясь наконец достать ногами до опоры. Но великан, подмигнув ему, указал громадным пальцем в небо. Повернувшись в указанном направлении, Волот увидел, как чёрные крылья, рассекая кучерявые тела облаков, затмевают ясный лик Хорса – лебедь, вестник и слуга Мары, возник перед странствующим витязем. Вместе спустились они на усыпанную росой траву. Широкие крылья превратились в гибкие руки, русые волосы блестящим шёлком окутали плечи, ласковый взор заскользил по лицу сына. Аделя нежно коснулась его щеки, сжала огрубевшую от меча ладонь.

– Великая битва ждёт тебя, сынок.

– Многих сил она будет стоить, – шепнул Волот, не отводя глаз от материнского лика. – Многих братьев заберёт.

Великан нагнулся к внуку. Тряхнув длинной еловой бородой, подмигнул.

– Не думай о том. Пусть сердце тебя в бой ведёт, а за землю родную не жаль жизнь отдать.

Стройная воительница – Родослава, – откинув за спину журчащие локоны, приблизилась к племяннику, лукаво улыбнулась.

– Ворога много. Больше, чем всех вас. Так чего ж подмогу не позовёшь?

– Коли позову, придёте? – робко спросил Волот.

Женщина, звонко рассмеявшись, похлопала витязя по плечу.

– Слыхал, Абатур? Придёшь к правнуку?

Воин, что мгновение назад парил орланом в небесной выси, вонзил меч в землю.

– Позовёт – приду. Все придём.

Демир прошёл мимо сына, окинул взором подопечных и мирян, повернувшись к изваянию Рода, протянул к небу руки.

– Роде Могучий! Ты есть Творец Яви, Нави да Прави, Ты сотворил с Рожаницами Род Небесный да род Земной. Славу Тебе творим, аки дети Твои кровные. Славим Солнце-Тарха, коий всходит над Землей-Макошью каждое утро, лучом златым насыщает да согревает Землю Святую, да жизнь даёт роду земному – чадам Богов Славных*. Пусть слава стоголосая Тарху Пресветлому летит к Ирию* да полнится любовью чад земных. Пусть прорастёт зерно Твоё в душах человеческих силой Праведной, силой святой Сварожьей*, счастьем, здоровьем да летами долгими!

Умила приблизилась к отцу, вслушиваясь в размеренный бой бубна. Склонившись перед изваянием Рода, опустила требу – блюдо с крашеными яйцами и хлеб в расшитом полотенце. Протянув к небу руки, всмотрелась в безмятежную гладь.

– Великий, многоликий Род! Прими требу, подними в небо жар огня. То жар любви нашей, любви к тебе, Отче, ко всему творению твому. Услышь нас, Роде, дай силы всем восмотрящим в очи твои!

Ласковый ветер окутал взывающих, резким порывом поднял огненный столб ещё выше, унося серые клубы дыма. Звук бубна стих, руки Волота плетьми опустились на землю. Умила ощутила, как тепло разливается по телу, пульсирует в каждой клеточке.

– Слава, Отче! – крикнула она.

– Слава, Слава, Слава! – вторили собравшиеся.

Омуженка, проскользнув за спиной отца, подошла к брату, медленно опустилась рядом.

– Услышали тебя?

Волот, не открывая глаз, резко сжал её плечо. Колкий хлад растёкся по хрупкому телу, сдавил грудь, не дав сделать глубокий вдох. Умила закрыла глаза, повинуясь дыханию Нави, отправилась в межмирье за братом.

Прохладный ветер разбился о грудь, журчанье реки коснулось слуха, встревоженные крики птиц вторили знакомому гласу:

– Завсегда рядом мы, токмо сила рода спит, коли к ней живые не вопрошают.

– Дед Аким? – взвизгнула Умила, открыв глаза.

Великан посмотрел на неё, рассмеялся. Смех раскатился по лысым горам, прогремел в глубоких расщелинах, сотни камней с грохотом сорвались в пропасть.

– Здравствуй, внучка, – сказал он, протягивая омуженке шелестящую листвой руку.

_________________________________________________________________

Славие* – старая славянская вера – «славить мир предков и Богов».

Сварог* – единый бог вселенной, первое земное воплощение Рода, Бог огня Справедливости, Отец Небесный.

Ирий* – рай Богов.

Тонкие кисти сжали огромный палец, голубые глаза всмотрелись в позабытый лик пращура. Она хорошо помнила лишь его голос, что читал ей сказки, давным-давно.

– Посмотри, отец, какими чада Демировы стали – настоящие витязи.

Абатур, сжимая черен меча, улыбнулся, перевёл взгляд с правнуков на сестру Адели – Родославу, жестом подозвал к себе.

– Подь сюды. Все сюды подите.

Великан осторожно повёл рукой, увлекая Умилу. Ухмыльнувшись, подмигнул Волоту.

– Уродился больше отца, а руки мамкиной доселе не выпустил.

Раскатистый смех великана вновь разлился по горам, отозвавшись оползнем. Волот, не выпуская руки матери, улыбнулся, стараясь получше запомнить её лик.

Родослава величественно ступала по сизой траве. Капли, поблёскивая, срывались с волнистых волос, скользили по тетиве её лука. Остановившись перед Абатуром, воительница посмотрела на сестру.

– Аделя, накроешь наши пясти. Сила твоя ведовская нашу воинскую запечатает.

Тонкие пальцы Родославы скользнули по кисти Абатура, сжимающей черен, Волот и Умила последовали её примеру. Громадная ладонь Акима сжала клинок. Аделя, в последний раз посмотрев на детей, опустила руку поверх яблока* меча.

– Сила родов великих, пробудись! – загремел голос Акима.

– По крови разлейся, плоть* укрепи, дух заколи! – вторил Абатур.

– Через огонь нас зовите, – шепнула Родослава, – все до последнего встанем.

Яркий свет ударил в глаза, стерев лица родных и красоты Катайского края. Жар окутал тела до боли, грозясь испепелить. В один миг источник иссяк, прохладный ветерок робко коснулся кожи. Голос отца и потрескивание поленьев шёпотом Яви заставили брата с сестрой открыть глаза. Жадно глотая воздух, Демировичи переглянулись.

_____________________________________________________________________________

яблока* меча – эфес, навершие (головка рукояти).

плоть* – тело.

– Услышали, – улыбнулся Волот.

Умила обняла широкие плечи, коснулась губами щеки брата – родичи не оставят их, придадут сил, отведут беду… они всегда рядом, всегда.

Демир посмотрела на своих детей, перевёл взгляд на Баровита со Жданом. Знал мудрый воевода как расставить силы, знал удаль и слабость каждого дружинника, мог предугадать как поведёт себя противник. Замысел был уж давно продуман, осталось лишь рассказать о нём другу. Демир, задумчиво погладив бороду, жестом позвал к себе Велибора.

– Умила да Волот, пойдёте вдвоём, возьмёте на себя османцев, что в лесу попрятались, – велел воевода Камула. – Баровит…

– С первым всполохом утренней зари с отрядом с тыла зайду, – спокойно ответил витязь.

– Как всегда, – ухмыльнулась Умила.

– Заря – не просто восхождение Хорса, – пояснил Баровит, – то багряный мост межмирья. Недолго он держится, рушится, лишь стоит златой колеснице показаться на горизонте. Есть от силы час, в коий могу слышать всех пращуров, своих да чужих. В коий могу овладеть их силой, дабы больше ворогов отправить к Маре.

Умила всмотрелась в цветочный мёд его глаз, тревога вновь заскребла сердце. Она будет далеко от него, слишком далеко, чтобы помочь в нужную минуту. Баровит, словно чувствуя её переживания, улыбнулся девушке, вызвав ответную улыбку.

– А вечерней зорькой? – неожиданно вклинился Злат. – Слышишь гласы пращуров, черпаешь их силы?

Зорька утвердительно кивнул в ответ.

– Так, может, вечером поздним на них нападём? – прищурился Злат.

– А биться в ночи станешь? – ухмыльнулся Волот. – Не заплутаешь?

– Так османы того не ждут, быстро управимся, – стоял на своём Злат.

– Они утром нас тоже ждать не должны, – осёк Демир. – Тихо, аки мыши подберёмся к ним.

– Согласен, – прохрипел Велибор. – Коли бой затянется, то в ночи кромешной друга от ворога не отличим, а коли отличим, то токмо у носа свого. Посему с утреца зайдём.

– Ладно, – вздохнул Демир, и переведя взор на своих детей, сказал: – Не дайте османам выйти к отрядам, осаждающим Кырым.

– Да понятно, – кивнул Волот.

– Я разобью осман, что у стен крепостных осели, да выйду к вам, – сказал Баровит. – Дождитесь меня да не полягте там.

Брат с сестрой закатили глаза, Умила, не сдержавшись, показала Зорьке язык.

– Ну, а мы с Велибором Касимовичем в одно время с разных сторон ударим, – ухмыльнулся батый.

– Понятно, – кивнули витязи.

– Постой, Вещий, – фыркнул Велибор, уставившись на друга, – я высоко ценю твоих чад, да вдвоём супротив тридцати осман, а то боле – это слишком уже. Пущай Ждан с ними идёт али Злат.

– Не впервой, – пробасил Демир.

– Так, Волот… – начал Велибор, но ни Волота, ни Умилы уже не было. – Где ж они?

– Указ выполняют, – ответил Демир. – Давай, друже, мы свои замыслы ещё раз обговорим.

Духи рода

Иссиня-чёрная бездна затягивала всё сущее, скрыв серебряное зеркало луны за пеленой слоистых облаков. Мир канул во мрак, вбирающий жизненные силы природы, поглощающий все её краски. Сгущающаяся тьма грозилась хлынуть бурей, затопить круглое блюдце поляны, если бы не высокие столбы пламени, рвущиеся в самое небо, трещащие настойчивым гласом, доносящимся до Богов. Тонкие языки, извиваясь и буйствуя, озаряли кромку спящего леса. Два чёрных силуэта – мужской и женский – стояли напротив дрожащего огня, взывая к Перуну, прося защиты у своего рода.

– Перун, землю сотрясающий, зорко смотрящий за помыслами нашими, дающий отвагу да силы защищать род свой. Слава Тебе! Приди да встань камнем на защиту мою. Тебе жизнь вверяю! – гремел бархатистый голос витязя.

Умила приблизилась к костру, развернув белое полотенце, достала посыпанные солью ломти хлеба и бросила их в огонь. Пламя жадно накинулось на подношение, уничтожая его первозданный вид. Открыв флягу, омуженка вылила на землю квас. Раскалённая огнём почва впитала напиток, наполнив воздух запахом пряностей и мёда. Умила, положив перед костром два ножа, отошла от пылающего столба.

Костлявые пальцы молний разодрали густой мрак, высвобождая светлый лик Дивии. Раскат грома пронёсся над пиками лесных великанов, распугав дремлющих птиц, возвестив витязей о том, что услышал их Громовержец. Улыбнувшись, Волот вытянул из ножен меч, Умила обнажила саблю. Брат с сестрой синхронно вонзили в землю оружие. Стальные зеркала отразили огненные знаки, преломляющиеся на рёбрах клинков. Неустанно меняясь, они воплощали собой строки древнего заклятья.

– К предкам взываем, услышьте нас, родичи! Придите к нам, заклинаем вас! – зазвучали голоса витязей.

Скользнув подушечками пальцев по лезвию сабли, Умила протянула руку к беснующемуся пламени. Капельки крови, срываясь с рассечённой кожи, застучали по охваченной жаром земле.

– Кровь к крови, – произнесла омуженка.

Широкая ладонь брата легла поверх тонкой кисти, его кровь побежала по её пальцам.

– Плоть к плоти, – продолжил Волот, – дух к духу.

– Един род великий, кровью связанный, Макошью вытканный, – всматриваясь в пламя, говорила Умила, – восстань! В сердцах наших возродись, силой плоть напитай! Услышьте нас!

Ветер стих, время застыло. Казалось, беснующееся пламя перестало греть руки. Колкий хлад обвил щиколотки, змеями пополз по спинам.

– Мы слышим вас, – зашептали голоса.

– Пора, – сказал Волот, взглянув на сестру.

Серые глаза одарили теплом, широкая кисть убрала с нежной щеки выбившуюся золотистую прядь. Волот выпустил ладонь сестры, отчего холод окутал кровоточащие пальцы. Всмотревшись в тонкий порез, витязь закрыл глаза, вслушался в стук своего сердца, пульс крови. Через несколько минут порезы перестали кровить, запечатавшись багряными тромбами. Открыв глаза, Волот вновь взглянул на сестру – она заговаривала кровь, запечатывая рассечённую кожу.

– На меня их выводи, Умила.

– Я разделю отряд, – заявила омуженка, – возьму на себя скольких смогу да к тебе ворочусь. Будь осторожен, родимый.

Волот поцеловал сестру в лоб, протянул шлем, но златовласая его отвергла.

– Неудобно в нём по деревьям прыгать, мешает.

Закатив глаза, Бер положил шлем перед костром. Умила вложила саблю в закреплённые на боку ножны, на втором боку закрепила тул со стрелами, через плечо перекинула налучье. Подняв щит, подала его брату. Волот, щелкнув ножнами, принял щит, одев его на спину.

– Ступай, Умилушка, токмо себя береги да не лезь на рожон, – сказал воин.

– Ты тоже, – омуженка ухмыльнулась, понимая, что брат её совету следовать не станет. Звякнув кольчугами, поцеловала его в щёку, напоследок взглянув в родные глаза.

Неслышной поступью Умила направилась к лесной чаще. Обернувшись, улыбнулась брату и канула в шелестящей бездне. Полупрозрачный женский силуэт возник за плечами Волота, тончайшие иголочки инея извилистым узором расползлись по траве. Невесомая рука легла на блестящие металлические кольца.

– Мы не сможем помочь обоим разом, коли разойдётесь, – сказала Родослава.

– Помогите сестре, – ответил Бер, надев шлем.

Стройный стан взвился белёсым дымом, сросся с клубящимся облаком душ рода, длинным шлейфом потянулся в след за Умилой, оставив витязя одного возле беснующегося пламени высоких костров. Волоту оставалось только ждать, а ждать он умел.

***

Небо медленно сбрасывало с покатых плеч плотную тёмно-синюю шаль, готовясь принять в распростёртые объятия светлоокого Бога. Спящий мир не спешил вырываться из убаюкивающих чар Дрёмы, наслаждаясь последними часами приятной неги. Вековые деревья сплетёнными ветвями удерживали ночной мрак во власти леса. По узким тропам степенно двигались воины, чинно восседая на грациозных скакунах. Всадники всматривались в призрачные тени, вслушивались в звенящую тишину древнего леса. Было слишком тихо. Всё живое кануло в бездонном чреве тьмы, не смея шелохнуться. Даже тонкие резные листья боялись покачнуться в лёгком дыхании ветра. Да и где этот ветер? Ничего не было, лишь густая тень и ночная мгла. Казалось, в лесу сновала нечисть. Вот она мелькнула за широким дубом или зацепилась за иголки сосны, а, может, притаилась за колким кружевом можжевельника?

Дымка стелилась по влажной земле, укрытой вязью корней и бархатом трав. Она сгущалась, поднималась выше. Холод становился всё свирепей, вонзая зубы в конские бока и ноги воинов. Утробный женский смех разрушил мёртвую тишину, рассыпался бесовскими нотами, эхом пронёсся во влажном воздухе. Кони, фырча, заплясали под седоками, предчувствуя недоброе. Страх, материализовавшись стрелой, вонзился в горло османца, вырвав сдавленный хрип. Воины стали всматриваться в густые кроны – ничего. Эхо подхватило взволнованное ржание жеребцов, смешав его с несущимися со всех сторон скрипами. Стрелы, вырываясь из мрака, настигали незащищённые участки тел. Османы замертво падали на причмокивающую землю, кони топтали поверженных, пытались свергнуть живых. Командир, гаркнув, велел подопечным перейти на галоп и помчался прочь по узкой едва различимой в темноте тропке. Прижавшись к спинам скакунов, всадники ринулись за предводителем. Один из освободившихся от ноши коней замер на месте, всматриваясь в царящий сумрак. Тень, соскользнув с ветви, опустилась на его спину, тонкие пальцы сжали поводья, нежный тихий голос приказал животному следовать за беглецами.

Топот копыт сотрясал землю, треск ломающихся под их тяжестью сухих веток заполнял спящую лесную обитель. Всадники мчались к пробивающемуся сквозь древесный заслон свету, не оглядываясь назад, не понимая что их преследует. Нежить, притаившись на конской спине, буравила беглецов взглядом. Лезвия сабель мелодично звякнули о ножны, золочёные соколы, провернувшись в белых ладонях, певуче рассекли влажный воздух. Умила, настигнув двух всадников, пронеслась мимо них, обдав шеи исполинским жаром загнутых клинков. Багряные ручьи хлынули из рассечённой плоти, тела несчастных глухо пали на землю. Кони вновь заржали, бросились прочь. Четыре всадника остановили своих скакунов и, обернувшись, увидели наездницу в матовом кружеве стальных звеньев. У ног её коня лежали их мёртвые соратники. Незнакомка окинула осман холодным взором, развернула жеребца и рванула вглубь леса. Тюрки ринулись в погоню, будучи уверенными в том, что справятся с одной хрупкой женщиной.

Мускулистое тело животного покрывала блестящая плёнка пота, широкие ноздри жадно втягивали пряный воздух и столь же стремительно его изгоняли. Стальные подковы вбивали нежные травинки в землю, вырывали тонкие корни из питательной плоти. Жеребец приближался к поросшей мхом горе. Наездница натянула поводья, приказывая ему замереть. Ловко соскочив с седла, Умила сжала лук, выхватила из тула стрелы. Металлические зубы один за другим поразили конские шеи, заставив всадников спешиться. Омуженка сменила оружие, призвав золочёных соколов. Османы, ухмыляясь, бросились в бой.

Умила провернулась, отразила саблей меч противника и, продолжая движение, увела клинок его соратника в сторону. Лезвия тонко лязгнули, славянка, ввернувшись в землю, словно волчок, поразила саблями ноги нападавших. Воины, кривясь от острой боли, сжали раны. Омуженка, не теряя времени, в прыжке опустила стальные крылья на их шеи. Третий противник атаковал омуженку, замахиваясь мечом. Умила, скрестив сабли, блокировала клинок; задрав его, оттолкнула османца ногой. Омуженка мгновенно сделала выпад, который, как она и предполагала, черноглазый отразил. Вторая сабля вынырнула откуда-то снизу, бросив скупой блеск, облизала живот раскрывшегося воина. Зажимая рану, османец попятился, давая соратнику возможность атаковать девушку.

Тюрок провернул в руках серпы, завращался, лязгая по изогнутым лезвиям. Сабли блокировали полумесяцы, развели руки османца в стороны. Подавшись к нему, омуженка ударила головой в нос. И без того тёмный мир утратил очертания, горячая кровь хлынула из сломанного носа. Умила, высвободив клинки, вонзила один из них между рёбер противника, пронзая сердце. Не слыша предсмертного хрипа, не смотря в замирающие глаза, она заметила, как раненый воин, стоя на одном колене, метится в неё из лука. Омуженка, не вынимая сабли из обмякающего тела, рванула поверженного на себя, закрываясь им словно щитом. Стрела вошла в мужскую спину, не достигнув воительницы. В ответ лучнику, блеснув в скупом свете крадущегося рассвета, пронеслась изогнутая сталь. Османец успел обнажить сакс и отбить саблю. Умила с утробным рычанием подлетела к нему, размахнулась, но сакс вновь блокировал клинок. Омуженка ударила ногой по рассечённой плоти, заставив врага онеметь от боли и, не мешкая, с большой амплитудой опустила саблю на его шею. Голова, глухо ударившись о землю, канула в густой поросли. Умила вытерла клинки об одежду убитого, запрыгнула в седло и ринулась на помощь брату.

***

Всадники гнали коней по мрачному лесу, перепрыгивая через поваленные деревья, вырывая земляные комья, распугивая сонных птиц. Тёмная шуршащая бездна медленно разжимала объятия, сквозь ряды стройных стволов проступал яркий свет. Конники вышли на широкую поляну, освещённую тремя высокими кострами. Струящиеся золотисто-красные ленты извивались в безумном танце, то сливаясь во едино, то бросаясь прочь друг от друга. Из-за столба яркого пламени один за другим вылетели «камни», с диким грохотом выбросили под копыта коней сотни жалящих искр. Жеребцы заржали, сбрасывая седоков, ринулись обратно в прохладный сырой лес. Османы, хрипя и нашёптывая проклятия, выстроились полукругом напротив костров, всматриваясь в завораживающий хаос огненных колонн.

Из-за столба слепящего света вышел могучий воин, его кольчуга переливалась золотом, отражая языки пламени. В руках провернулись мечи, давая понять непрошеным гостям, что пропускать их к крепости он не намерен. Командир отряда обнажил саблю, знаком приказал подчинённым окружить витязя. Османы, словно стая волков медленно приближались к тархтарину, заключая его в кольцо. Воин оставался неподвижен, его дымчатые глаза совершенно спокойно следили за мимикой предводителя. Тот бросил беглый взгляд на соратника, стоящего за спиной витязя. Волот едва уловимо ухмыльнулся, поняв намерения тюрков.

Командир сделал выпад, для отражения которого дружинник должен был отойти назад, но Бер в последний миг подался в сторону, блокировал саблю мечом и резко выбросил второй клинок в заступающего со спины османа. Острое лезвие рассекло шею соперника, обрывая земной путь. Витязь, ногой оттолкнув главу отряда, опустил на него меч, но тот ловко уклонился и отскочил назад.

Двое воинов с криками кинулись на Волота, мечи остановили османские клинки, пронзив воздух металлическим звоном. Почувствовав движение за спиной, Волот оттолкнул рычащих соперников, пригнулся, пропустив над собой певучее лезвие, и молниеносно во вращении распорол живот атакующего. Османец выронил меч, обняв себя, повалился на землю.

Тюрки вновь ринулись на Волота, срывая с поясов цепи. Тяжёлые грузы понеслись к цели, увлекая за собой позвякивающих змей. Широкий клинок встретил одну из них, вторая пролетела мимо отстранившегося витязя. Бер резко рванул на себя обмотанный цепью меч, второй – выбросил в тело потерявшего равновесие соперника. Остриё с хрустом прошло между рёбер, достав до сердца, и вернулось обратно. Стальные звенья соскользнули с блестящего клинка, кольцами свернулись у бездыханного тела. Страх вспыхнул в глазах захватчиков, но отступать они не собирались. Один из них, взяв над собой верх, бросился в бой. Волот увёл вражеский клинок в сторону, вторым атаковал противника снизу-вверх. Тюрок согнулся, отскочил, уйдя от вражеского меча, но тяжёлая сталь второго клинка с дикой силой ударила по его сабле, выбивая из рук. Тархтарский меч, отразив красные всполохи пламени, мгновенно настиг отступающего противника, обдав холодом шею.

Османцы медленно расходились, окружая славянина. Один за другим ринулись на соперника, рассчитывая на то, что он не успеет отразить их атаки. Стальные жала, бесшумно поднявшись в воздух, поочерёдно вонзились в мечников. Командир видел, как двое, хватаясь за стрелы, впившиеся в шеи, хрипя, бились в агонии, третий – лежал неподвижно, сражённый в глаз, мгновенно отдавший душу. Тюрок до боли сжал рукоять меча, злость захлестнула его, налитые кровью глаза пристально следили за вышедшим из леса жеребцом, на спине которого грациозно восседала златовласая лучница.

Командир поднял с земли окровавленный меч товарища и, провернув клинки в руках, с криком бросился на Волота, желая отправить ненавистного тархтарина в след за павшими османами. Бер отвёл первый клинок, резко повернулся ко второму спиной. Лезвие тут же вонзилось в щит, из-за кромки которого вынырнуло остриё меча, впиваясь в бок атакующего. Скривившись, командир попятился, но тут же, невзирая на жгучую боль, ринулся в бой. Тархтарин казался ему вихрем, свист клинков бил в уши, рваные ленты влажного воздуха касались лица. Звон стали – последнее что слышал тюрок; он даже не почувствовал, как острое лезвие рассекло его шею, лишь тепло собственной крови и ледяное дыхание Смерти.

Размеренный цокот заставил Бера обернуться. Посмотрев на нежный лик сестры, улыбнулся, ликуя в душе от того, что она была жива и невредима. Умила мысленно восславила Перуна, как вдруг чья-то незримая холодная рука легла на плечо, предупреждая об опасности. Переведя взор от брата к рваной кромке леса, омуженка оторопела – два десятка пеших османских воинов выходили из-за стройных рядов деревьев, лучники уже вынимали из тулов стрелы, некоторые ратники садились на коней павших соратников и ждали команды.

– Запрыгивай, – пролепетала Умила, – бежим.

– Мы не должны их к Кырыму подпустить, – возмутился Волот.

– Запрыгивай, сказала, – прошипела сестра, вынимая стрелу и приподнимаясь на стремени. – Поводья держи, на ходу придумаем как быть.

Бер не стал спорить, спрятал мечи в ножны, одним прыжком взлетел на спину скакуна и, схватив поводья, погнал его прочь. Умила, опираясь на плечо брата, стреляла в лучников, увеличивая шансы на спасение.

***

Робкой лучиной вспыхнула утренняя зорька, бросив скудный свет на чёрные головы деревьев, скользнув золотисто-красной дымкой по холодной коже скал, защекотав тонкими пальчиками морскую пучину. Не было слышно щебета пташек и жужжания шмелей, природа ещё дремала, лениво потягиваясь под тёплым взором восходящего Ярилы. На небольшой поляне, вблизи густого леса расположился лагерь осман. Они ждали подкрепления в составе двух отрядов – пехоты и конницы – чтобы, поднявшись по горному склону, присоединиться к основным силам, осаждающим крепость. Серые шатры грязными шапками лежали на покрытой травяным бархатом земле, давно остывший котелок нависал над прогоревшими углями.

Плотная ткань, заслонявшая вход в шатёр, повинуясь прерывистому движению, отлетела в сторону, явив смоляную голову. Воин, зевнув, провёл рукой по лицу, отгоняя сон. Гонимый нуждой, пошатываясь, он побрёл в сторону леса, отдаляясь от лагеря. Решив не уходить далеко, османец остановился, развязал пояс, спустил штаны. Расслабившись, посмотрел на сизые кроны деревьев. Игривые лучи солнца, соскользнув с острых пиков сосен на купала дубов, разбились об укрытую тенью почву. От этой тьмы отделились силуэты – наверное, утреннее наваждение, шутка не до конца пробудившегося разума. Но силуэты проступали всё отчётливей, тёплые искры небесного светила, отразившись от стальных шлемов, рассыпались мелким бисером по кольцам кольчуг.

Воин, набрав воздуха, закричал соратникам, что надвигается беда и кинулся к шатрам, попутно завязывая штаны. С тихим свистом стрела вонзилась в его шею, заставив голос навсегда остаться глубоко в груди. Османы, выскакивая из шатров, обнажали оружие, всматривались в приближающийся к лагерю отряд тархтар. Леденящий страх навис над поляной, ярость безумием ударила в виски; тюрки, сорвавшись с мест, приближались к недругам, чувствуя, как Смерть раскрывает свои объятия. Её чёрные локоны воплощались стрелами, что летели отовсюду, вонзаясь в тела и забирая жизни, её смех вибрировал звоном мечей, заглушая стоны раненых, её слёзы щедро поили землю густым багрянцем пролитой крови.

Османская сталь глухо ударилась о щит, Баровит, провернув в руке меч, опустил его на соперника. Черноглазый, выставив саблю перед собой, остановил вражеский клинок. Баровит ногой поразил его живот, атаковал вновь. Противник увернулся, захрипел и бросился на Зорьку. Оттолкнув его щитом, провернув меч, витязь выбил саблю из рук османца. Соперник, рухнув на землю, выхватил из-за голенища нож, но тяжёлый клинок с хрустом вошёл в его плоть.

Османский воин, видя смерть соратника, с криком понёсся на Баровита, размахивая цепью. Груз ударился о вовремя выставленный щит, отозвавшись в плотном барьере мелкой дрожью. Зорька припал к земле, выставив щит над головой, и во вращении рассёк тело противника. Дрожащие пальцы судорожно ловили горячую кровь, угасающий взгляд впивался в глаза витязя. Зорька, не пожелав созерцать поцелуй Мары, последовал дальше.

Радмила мелькала за широкими спинами дружинников, укрывавших её от османских стрельцов щитами. Тонкие пальцы скользили по оперению, сильные руки натягивали тугую тетиву, и свирепая Смерть жадно впивалась в цель. Пятеро осман с криками бросились на дружинников, заставив расступиться и позволить подойти к их «ястребу» ближе. Тюрок хищно оскалился, окинув взглядом Радмилу. Оценив её вооружение в виде одного только лука, он провернул в руке меч, и, предвкушая лёгкую победу, ринулся на девушку. Радмила, ловко уклонившись от атаки, с размаха выбила противнику концом плеча лука челюсть. Выхватив из тула стрелу, выпустила её в очередного соперника. Хрипящий османец, сжимая рукой челюсть, вновь выбросил в лучницу клинок, но девушка припала к земле, ощутив дыхание стали над головой, и вонзила сжатую в ладони стрелу в ногу мечника. Воин закричал, машинально хватаясь за рану. Радмила вскочила, накинула на его шею лук, натянула тетиву и отпустила её. Прочная струна впилась в мягкие ткани человеческой плоти, рассекая их, высвобождая поток алой крови. Девушка отправила лук в налучье, выхватила из ножен сакс и ринулась в кипящий бой.

Тархтары калечили тела захватчиков, разоряя их лагерь. Эхо разносило звон стали и стоны раненых по всей округе. Османы с надеждой всматривались в лесную толщу, ожидая подкрепление, но его не было. Славяне не знали пощады, быстрота и ловкость их атак не оставляли чужакам шансов. Чёрные птицы парили над полем битвы, венчая царящий ужас незримым нимбом. Запах крови заставлял их опускаться всё ниже, суля скорую трапезу.

Баровит вытер меч о траву, окинул взором соратников, перевёл взгляд на густую чащу. Он должен продвигаться к Демиру, но сердце было неспокойно и тянуло в шуршащую лесную бездну. На мгновение ему померещилось, что крона раскидистого дуба приобрела черты человеческого лика. Закрыв глаза, Зорька вслушался в шёпот окружающего мира. Бесплотный хлад опустился на плечо витязя, сковывая пульсирующую плоть, высоченный воин, сверкая бронёй*, возник в сознании. Аким, поглаживая длинную бороду, пристально смотрел на Баровита.

«Ты нужен им», – пронеслось в голове Зорьки.

– Все быстро в лес, к Демировичам, – скомандовал старший дружинник, стремительно направляясь к чаще.

– Мы должны к батыю пробиваться, – возмутился Бус.

– У батыя да Велибора дружина немалая, а Умила с Волотом вдвоём против отряда, – отрезал витязь.

– Шибче топай, – прошипела Радмила, прищурив огненные глаза, и кинулась вслед за Баровитом.

***

Узкой летной тянулась из леса к городу вытоптанная тропка, по которой грибники частенько бродили в поисках даров Тары. Птицы несмело запевали песни, радуясь тёплым прикосновениям Ярилы, шёпоту листвы. Глухой стук копыт и тяжёлое дыхание коня разрушили воцарившуюся безмятежность. Могучий всадник погонял скакуна, выжимая из жилистого тела все силы. Его спутница, стоя в стремени, отстреливалась от преследователей.

– Давай в окружную вернёмся на поляну, – предложил Волот.

– Вернёмся туда, откуда бежали? – ухмыльнулась Умила. – Вдвоём на отряд?

– Вряд ли они сидят там да нас поджидают, – рассуждал брат, – небось уж к Кырыму пошли. К тому же, часть за нами ушла.

– Ага, – кивнула омуженка, выпуская очередную стрелу, – токмо убила я лишь троих, ещё двое за нами скачут. Зажмёмся между молотом да наковальней.

–Так ты старайся, стреляй лучше, чтоб не зажали нас, – фыркнул витязь, уводя коня с тропы.

__________________________________________________________________

броня* – доспехи воина, состоящие из кольчуги, панциря (ламеллярный доспех) и шлема.

Умила лишь закатила глаза в ответ, упёрлась бедром в плечо брата и выпустила стрелу в шею настигающего их скакуна. Конь, пронзительно заржав, повалился на бок, ломая седоку кости. Оставался лишь один преследователь. Он мчался беглецам наперерез, прижимаясь к лошадиной спине и закрываясь щитом от стрел тархтарки. Обнажив саблю, османец стремительно приближался к ним. Умила вложила стрелу в лук и ждала. Кони мчались навстречу друг другу, крепкая рука занесла клинок – взору омуженки предстала открывшаяся подмышка и часть груди. Длинные пальцы разжали хватку, и Смерть молнией вонзилась в незащищённый участок тела. Теперь Демировичам оставалось догнать остальных.

Взмыленный скакун влетел на широкую поляну с догорающими кострами. Мускулистое тело зашлось мелкой дрожью, ноги подкосились, жалобное ржание молило о пощаде. Всадники спешились и, озираясь по сторонам, направились вглубь леса в направлении крепости. Османы не успели далеко уйти. Увидев разбитую всего двумя воинами конницу, командир долго сомневался, стоит ли пробираться к лагерю, и решил отправить к Кырыму разведчиков. Отряд в ожидании возвращения лазутчиков расположился под тенью деревьев, наблюдая за тем, как солнечные лучи робко пробираются сквозь ажурную вязь ветвей. Утренние пташки закатились пением, принялись сновать от дерева к дереву, ветер лёгким дыханием заставил шёлковые листья аплодировать столь дивной трели. Незримый вестник принёс с собой не только шёпот листвы, но и двух стражей этих земель. Тюрки, вскочив, выхватили оружие, ожидая атак тархтарских дружинников. Брат с сестрой, крепче сжав рукояти клинков, стали медленно отдаляться друг от друга, примечая себе противников. Их оказалось очень много для двоих, но выбора у витязей не было.

Два черноглазых воина бросились на Волота, он отбил атаку первого и, отведя клинок второго, ударил его локтем в нос. Первый вновь ринулся на витязя, тяжёлый меч заскрежетал по османской стали, выворачивая её из рук. Холодное лезвие лизнуло раскрывшегося тюрка и оставило его корчиться от боли. Бер, с размаха опустив клинок на османца, растирающего по лицу кровь, оборвал его жизнь. Ещё один воин с криком кинулся на славянина, желая отомстить за соратников. Волот, скрестив мечи, блокировал вражескую саблю и, задрав клинки вверх, оттолкнул его от себя ногой. Тюрок сделал выпад, но гравированная сталь остановила его. Тогда он выхвалил сакс и атаковал грудь соперника. Бер вторым мечом увёл нож вправо, опустил удерживаемую османскую саблю вниз, и, молниеносно обойдя противника сбоку, резко провёл лезвием по его шее. Ещё двое осман, размахивая топорами, надвигались на витязя.

Умила крутилась, словно вихрь, отбивая вражеские атаки. Елмань разрубила древко молота, остриё второй сабли, не упуская момента, вонзилось в тело противника. Резко развернувшись, омуженка выбила из рук османца серп. Вытащив из тела убитого свой клинок, выбросила его в соперника, но тот согнулся и отскочил, уйдя от атаки. Османец, подняв с земли меч павшего соратника, бросился на омуженку. Златовласая отвела клинок, ударила воина рукоятью в висок; почувствовав движение за спиной, оттолкнулась ногой от бедра противника и, сделав сальто назад, перелетела через нападавшего. Тот, рыкнув, во вращении выбил из-под неё землю. Девушка, рухнув на спину, едва успела блокировать его меч. Черноглазый выкрутил саблю из её рук. Умила ударила соперника ногой по коленному сгибу, заставив опуститься и, не мешкая, провела лезвием второй сабли по шее воина.

Притянув к себе колени и резко разогнув ноги, омуженка вспорхнула с земли. Тяжёлый меч пронёсся около её плеча и, чиркнув по земле, заставил подлететь сотни травинок. Клинок вновь атаковал омуженку, но та, пригнулась, пропуская его над собой, схватила османца за запястье и ударила по локтевому сгибу рукоятью сабли, заставив противника выронить меч. Размахнувшись, златовласая рассекла елманью горло обезоруженного врага. Перепрыгнув через бездыханное тело, Умила подлетела к своей сабле, лежащей в густой траве, не спуская глаз с соперников, поддела её ногой. Золочёный сокол, будто сам лёг в ладонь, завращался в ней, заставляя клинок петь. Голубые глаза окинули холодом приближающихся осман, омуженка отступала, приближаясь к брату. Командир отряда смерил девушку оценивающим взглядом, ухмыльнулся, думая о том, что такого раба он сможет дорого продать.

– Эй! Это не ваше, случаем? – раздался насмешливый мужской голос.

Тюрки, обернувшись, увидели кареглазого витязя, бросающего на землю тела их разведчиков. Из-за его спины показалась лучница и одну за другой выпустила стрелы, поразив точным попаданием двоих воинов. Густые заросли кустарника, треща, извергли из своего чрева четверых дружинников. Умила с Волотом, переглянувшись, ринулись на неприятеля. Тонкий звон стали острыми иглами вонзился в массивные тела деревьев, ветер подхватил голос боя, вознёс его к вершинам гор, мягкая земля впитала пролитую кровь, погребая рубиновые слёзы. Никому из осман не суждено было спастись, ни одному из двух отрядов не суждено было ступить на подножье величавой горы, с коей горделиво взирал Кырым. Но крепость всё ещё находилась под осадой, а дружинам Велибора и Демира всё ещё была нужна помощь. Баровит прекрасно понимал это и не желал терять времени даром.

Сбросив с меча обмякшее тело, старший дружинник подошёл к омуженке, убирающей сабли в ножны.

– Ты вовремя, Зорька, – улыбнулась она.

– Едва поспел, – прошептал он, аккуратно заправив за девичье ушко непослушную золотистую прядь.

– А как ты нас нашёл? – спросил Волот.

– Ваш дед меня привёл, – ответил друг.

– На опосле разговоры да вздохи томные оставьте, – вклинилась Радмила. – Ты лучше командуй нам, старший дружинник, к батыю поспешать, а то, глядишь, второй раз не посеем.

– Поспеем. За мной, – велел Баровит.

Отряд ринулся к крепости, оставив после себя смерть в заточении древесных колонн, птичьих трелей и шёпота ветра.

Крепость

Расправив в нежно-голубой бездне широкие крылья, летела чайка. Тёплые лучи ясноокого Ярилы скользили по белым перьям птахи, бисером рассыпались по глянцевой коже шепчущего моря. Ласковый ветер поддерживал крикливую птицу, щекотя хрупкое тельце. Взору чайки предстала крепость, высокая и неприступная, что развернулась на склоне могучей горы. Белые стены тянулись ввысь, повторяя природные изгибы каменной тверди. Круглые входы хозяйственных помещений, вырубленных в пещерах, своим множеством напоминали громадный муравейник. Чуть выше, на широком плато красовались домики, кузницы и храмы. Южный край плато был значительно ниже северного, отчего между ними пролегла каменистая жила, разделив крепость Кырым на две неравные части. На этой жиле возвышалась стена, укрывая за зубчатой кромкой бойниц белый замок. Замок ещё не был достроен, ему не хватало башен и арок, просторных конюшен и расписных палат*. Но он уже мог вместить напуганных мирян, что надеялись переждать беду в его прохладном чреве. Крепость не раз подвергалась нападениям, но ещё никто не смог прорвать оборону. Это массивное, надёжное укрепление, в кое можно было попасть лишь с южного склона горы, считалось неприступным. Но османское войско стремилось развенчать этот миф.

__________________________________________________________________

Палата* – широкая комната Палат (дворца).

Укрывшись в густой поросли, отряды разошлись вдоль подножья, не давая тархтарским дружинам прорваться к заточённым горожанам.

Чайка спустилась ниже, кружа над величавой горой – на каменистых проплешинах и малочисленных полянах лежали тела захватчиков, солнечные лучи плясали на окровавленных клинках. Чайка, оттолкнувшись от воздушных волн, полетела прочь, не желая смотреть на ужасы войны.

Поблёскивая кольчугами, скользя меж покосившихся шатров, продвигались дружинники. До слуха доносился звон стали, топот копыт и чеканящие голоса воевод. Стук тарана прервался и громогласные кличи осман возвестили об удавшемся штурме. Тархтары пытались оттеснить осман, давая возможность казакам вновь запечатать вход. Тюрки, остервенев, пытались взять тархтар в кольцо, но противник был силён и щедро поил землю вражеской кровью. Захватчикам приходилось менять позиции, оставляя осадные лагеря с парой-тройкой стрельцов в дозоре.

Широкая тень отделилась от поросшего кустарником валуна, пристальный взгляд заскользил по открывшейся местности – внизу, у подножья горы, располагался лагерь с малочисленным отрядом. Он был единственной преградой на пути к дружине Демира и казался лёгкой добычей. Баровит сделал шаг в сторону раскидистых елей, но тяжёлая ладонь легла на плечо, заставив остановиться.

– Смотри, друже, – шепнул Волот, указав на крепостную башню, – пятеро лазутчиков по стене взбираются.

– Отчего стрельцы крепостные их обратно не спустят? – нахмурился старший дружинник.

– Давай я их спущу, – вызвалась Радмила, выглядывая из-за спины Волота.

– Спускай, – кивнул Баровит.

– Нам бы с тобой самим на ту стену взобраться, братик, – сказала Умила, навалившись на плечо Волота.

– Да, понять бы чьи кони там землю топчут, – кивнул Бер. – Улас то прорвался али к османцам подмога подоспела.

– Со мной пойдёте, – осёк Зорька. – Радмила, спускай лазутчиков.

Волот выставил щит, закрывая подругу от вражеских стрел, и, обернувшись, улыбнулся сестре. Баровит такие взгляды и улыбки Демировичей очень хорошо знал, всегда они сулили ему лишь переживания.

Огненные глаза лучницы хищно блеснули, тонкие пальцы, поддев древко в пучке стрел, зажатых в ладони, вложили остриё в лук. Тугая тетива натянулась до предела, пальцы разжались и Смерть помчалась к цели. Острая стальная капля вонзилась в тело османца, выбив хриплый крик. Лазутчики не успели даже проводить взглядом своего соратника, как один за другим, ощутив выжигающую боль, сорвались со стены. Кривая ухмылка исказила красивое лицо Радмилы. Опустившись на землю, она ждала новых указаний.

Умила, подмигнув брату, приблизилась к Баровиту, заскользила пальчиками по стальным звеньям его кольчуги. Золотистые локоны защекотали щёку витязя, дыхание обогрело не только шею, но и душу.

– Скажи мне, Зорька, – шепнул нежный голос, – с каких пор ты мне да Беру приказы раздаёшь? А, старший дружинник?

– Сама на свой вопрос ответила, – нахмурился воин. – Я – старший дружинник.

– Токмо, мы с братом тебе не подчиняемся, – улыбнулась Умила, – напрямую от воеводы указания берём.

– Так, лихие витязи, – зарычал кареглазый, – хорош вдвоём на толпы осман кидаться, давеча, еда уцелели.

–Так где ж ты толпу увидал, друже? – широко улыбнулся Волот. – Нет никого. Мы токмо с сестрой на стеночку взберёмся да на град с башни глянем. Коли осман внутри нет, так мы Уласу Кырымскому подсобим, ну а коли прорвалась немчура эта, то к батьке воротимся. Не боись, на рожон не полезем.

Баровит впился взглядом в серый дым хитрых глаз, крепко сжал плечо друга и, не надеясь на то, что они обещание выполнят, прочеканил:

– По стене крепостной пройдёте к главным воротам да к нам спуститесь, коли к тому времени мы уже осман оттесним.

Улыбнувшись ещё шире, Бер утвердительно кивнул. Умила, не убирая руки с плеча старшего дружинника, снова шепнула:

–Так чего ты раскомандовался, Зорюшка?

Баровит резко обхватил её талию, притянул к себе и строго произнёс:

– Обещай, что осторожной будешь.

– А то что? Накажешь? Плетьми бить станешь? – улыбнулась девушка.

Баровит, вздохнув, закатил глаза.

– В Камул воротимся, я тебя в доме под замок посажу да стражу приставлю, чтобы дурь из главы твоей вышла.

Умила, подавшись ближе, едва слышно шепнула на ухо:

– Не боишься, что меня брат с отцом хватятся? Али ты меня выкрасть собрался? Что ещё ты супротив воли моей сделать можешь?

– Извела ты меня уже, – также тихо ответил он, отведя взгляд и разжав объятия.

– Обещаю тебе, что осторожной буду, – улыбнулась омуженка, поцеловав щёку уставшего от её выходок воздыхателя.

Брат с сестрой осторожно двинулись к стене, скользя от валуна к валуну; Баровит же спустился с отрядом к лагерю. Из-за покосившихся шатров на дружинников обрушились стрелы, застучали по широким щитам. Зорька кивнул Радмиле, закрывая её и себя щитом. Лучница выхватила из тула пучок стрел, зажав их в ладони. Резко выпрямившись, выпустила одну в османского стрельца и столь же стремительно опустилась на землю. Ответные стрелы застучали по щитам с другого бока, значит тот лучник убит. Радмила, закрыв глаза, вслушалась в глухие удары стальных капель, намечая направление, из которого эти стрелы могли быть выпущены. Кивнув старшему дружиннику, она приготовилась к атаке. Щиты над её головой разошлись, лучница вновь вскочила и отправила три стрелы одну за другой. Вернувшись в укрытие, вслушалась – ничего.

– Все вроде, – шепнула она.

– Али затаился кто-то, – ответил Баровит и скомандовал: – Двое укрывают Радмилу, остальные со мной.

Обнажив мечи, дружинники бросились на османских мечников, скрывающихся за шатрами. Радмила, выглядывая из-за плеч соратников, выпускала стрелы, снова скрывалась за широкими спинами и щитами. Воины надёжно хранили свою соколицу, что несла смерть недругам, что не раз спасала жизнь братьям по службе ратной.

Умила с Волотом, перепрыгивая через тела лазутчиков, подбежали к крепостной стене. Ухватившись за заброшенные османцами верёвки, поднялись на башню. Тихо перемахнув через бойницу, осторожно сняли крюки с бортов, осмотрелись. В башне, возле смотровых оконцев лежали два мёртвых кырымских стрелка, Умила осторожно закрыла им веки и ринулась за братом. Внутри крепости кипел бой – тюрки, ворвавшиеся при штурме в крепость, бились со зрячими конниками*.

________________________________________________________________

Зрячий конник* – казак.

Улас с небольшим отрядом казаков вышел за крепостные ворота навстречу Демиру и Велибору, но сразу же был зажат в кольцо. Звон металла резал уши, стоны раненых кололи сердце. Братья по вере славянской стояли у крепостных врат живым щитом, не пропуская большие силы врага внутрь. Волот всматривался в клубы дыма, венчающие телеги с сеном, брошенные торговые лавки и крыши домов. Там, за северной стеной, в замке укрывались миряне и, кроме стрельцов, защитить их было некому. Витязь провёл рукой по векам, не зная кому его помощь нужнее.

– Братик, смотри, там османы уж на замковую стену взобрались, – шепнула Умила.

– Вижу, – вздохнул Бер. – Да Уласу надобно помочь из кольца вырваться.

Цокот копыт привлёк к себе внимание витязя – стройный юноша гнал коня к замку. Лезвие его сабли снесло голову с плеч османца; всадник на ходу поднялся в седле, встал на спину скакуна, оттолкнувшись, перепрыгнул на перевёрнутую повозку, раскрутил крюк и забросил на стену. Ловко забравшись по каменной тверди, казак предстал перед османами, вырезающими стрельцов.

– Помоги ему, – велел Волот. – Я к Уласу пойду.

– Я с тобой, – возразила сестра, хватая его за руку.

– Он один совсем, – воин указал на казака, лихо орудующего саблей.

– Ты тоже, – прошипела омуженка.

– Смотри, какой он тщедушный, долго не протянет, – улыбнулся брат. – А у ворот осман мало, я их, аки щенят раскидаю… Ты слушать должна меня, я старше… Не переживай за меня, Умилушка.

– Ладно, старший, – грустно улыбнулась девушка, – как говоришь сделаю.

Волот, укрываясь за бойницами, ринулся к главным воротам. Умила выхватила из налучья лук, прицелилась и одного за другим убила двоих осман, прислонявших лестницу к замковой стене. Стрел больше не было. Омуженка, прошипев проклятья, убрала лук, отстегнула от пояса пустой тул и налучье. Осторожно пристроив драгоценное оружие в углу башни, бросилась в её чрево, спустилась по покатым каменным ступеням. Умила пробежала меж перевёрнутых торговых лавок, свернула за объятый пламенем дом.

Жалобное ржание донеслось до слуха. Омуженка бросилась к утопающей в дыму оружейной – гнедой жеребец бил копытом по брусчатке, тщетно пытаясь освободиться. Умила вытянула руку, силой духа заставляя коня успокоиться. Приблизившись к фырчащему животному, отвязала поводья от столба, запрыгнув в седло, направилась к замковой стене. Конь вмиг домчал её до внутренней крепости; соскочив с широкой спины, омуженка запрыгнула на повозку, ухватилась за верёвку казака и поднялась на стену.

Лезвие сабли пело траурную песнь, выбивая искры из мечей и кровь из тел. Гибкие руки ловко перехватывали рукоять, голубые глаза следили за каждым движением противника. Осман было много… слишком, нужно отступать. Обернувшись, казак увидел открытую дверь башни, винтовая лестница внутри неё вела в город, во внешнюю крепость. Воин ринулся к двери, но из тени коридора показались два османца, преграждая путь. За спиной казака было ещё четверо, из соседней башни доносилась чужая речь, значит к ним шло подкрепление.

«Это конец» – пронеслось в голове воина.

Османцы ринулись на казака, лезвие сабли блокировало мечи, задирая их вверх. Воин коленом поразил солнечное сплетение одного из соперников, заставив его согнуться и на время отступить. Второй османец атаковал ноги, но казак подпрыгнул, пропустив клинок под собой, и с силой выбросил саблю в противника. Чернявый прогнулся, увидев лишь блеск острия. Вывернувшись, он отбил очередную атаку казака, отведя изогнутую сталь мечом, выхватил сакс и резко направил его в голову соперника. Казак пригнулся, и клинок лишь сбил с него шапку, из-под которой длинной чёрной змеёй показалась коса. Тюрок знал о женщинах-воинах в этих землях, поэтому не был удивлён и снова занёс меч над девушкой. Она отскочила в сторону, перевернулась, кинув взгляд на четверых «зрителей», ждущих чем же всё закончится, и корчащегося юношу, который всё никак не мог прийти в себя от её удара. Воительница, отпружинив от каменного пола, ринулась на соперника; сабля, свирепо просвистев, выбила меч из рук воина, из широкого рукава тёмно-синего кафтана вылетел нож и, соскользнув с девичьих пальчиков, вонзился в горло османца. Услышав приближающиеся шаги, казачка обернулась – рычащий тюрок, всё-таки оклемавшийся от её удара, атаковал со спины, но в последний миг, остановившись, упал на серые плиты. Тонкие алые ленты расползлись по его шее, выступая из-за лезвия ножа, красовавшегося в затылке. Девушка, не понимая происходящее, смотрела на самоцветы, украшающее рукоять ножа, что бросали скупые отблески на смоляные кудри поверженного.

Из ступора казачку вывел металлический звон и яростные выкрики –четверо осман атаковали златовласую воительницу. Незнакомка, вращая сабли, извивалась, подобно языку пламени. Казачка, смахнув с ресниц минутное замешательство, бросилась на помощь. Подлетев к османцу, скрестившему с омуженкой клинки, она с размаха снесла ему голову, затем, прокрутившись, выбила из рук следующего соперника топор, лизнула елманью его шею. Умила остановила меч одного, отвела серп другого и ударила тюрка ногой в голову. Противник пошатнулся, отступил на пару шагов, вторая сабля мгновенно полетела в голову его соратника. Пригнувшись, османец отскочил назад. Умила молниеносно настигла его, снова блокировала меч, вторым клинком снизу-вверх пронзила его подреберье. Почувствовав приближение, омуженка резко выставила за спину саблю, серп тут же с силой ударился о елмань. Вырвав из безжизненного тела «близняшку», Умила с полуоборота выбросила её назад. За спиной послышался сдавленный крик, девушка вызволила клинок, и противник рухнул на каменный пол. Из башни вырвались трое осман, уставились на трупы соратников.

– Сюда, быстро, – крикнула казачка, указав саблей на противоположную башню.

Тархтарки бросились к открытой двери, но не пробежав и половины пути, увидели воинов, неспешно выходящих из узкой обители. Переглянувшись, османы насмешливо заговорили на своём, указывая в сторону девушек остриями мечей. Один из них, ухмыльнувшись, закрыл дверь, задвинул засов.

– Тебя как звать? – спросила чернявая, посмотрев со стены вниз, прикинув расстояние до земли – прыжок равносилен самоубийству.

– Умила, – ответила омуженка. – А тебя?

– Маруся, – улыбнулась казачка. – Благодарю, что помогла. Видать, мы тут поляжем с тобой.

– Да ладно, – нервно ухмыльнулась омуженка, – всего-то, порубаем их вдвоём… аки пить дать.

Маруся лишь горько улыбнулась, провернув в руках саблю. Умила солнцами закрутила клинки, не подпуская к себе осман, закрывающих путь отступления. Казачка приняла на себя двоих воинов, свирепо лязгая саблей по мечам. Лезвия резали воздух, впивались в тела соперников, но ранения не были смертельными и лишь пробуждали в тюрках злость. Славянки приближались друг к другу всё ближе и ближе, прожигая голубыми глазами захватчиков. Мощный удар заставил дверь отдалённой башни содрогнуться и жалобно заскрипеть, второй удар вызвал град мелких камушков осыпающихся стен. Умила, воспользовавшись замешательством одного из осман, резко провела лезвием сабли по его шее; блокировав вторым клинком меч очередного противника, крикнула Марусе:

– Из какой башни в град спуститься можно?

– Из той, что позади меня, – ответила казачка, отбивая вражеские выпады.

– Беги к ней! Глядишь, свезёт да открытой окажется. Я осман подержу пока.

Маруся увела топор соперника в сторону, ударила его ногой по голове и, выхватив из-за пояса бебут*, вонзила его в бок пошатнувшегося воина. Запрыгнув на бойницу, с размаха снесла голову второму противнику. Спрыгнув, бросила взгляд на рычащую Умилу и, поколебавшись, поспешила к противоположной башне.

Дверь вновь содрогнулась, отчего османы, охранявшие вход, отскочили подальше. Ступор охватил воинов, смотрящих на то, как массивная дверь, вырывая из стены засов, срывается с петель и с оглушительным грохотом падает на каменный пол. Из мрака узкого коридора вышел широкоплечий витязь, грозно взирая на ошарашенных противников. Один из осман, выйдя из оцепенения, бросился на чужака, размахнувшись секирой*. Его соратники, сомкнув раскрытые рты, ринулись следом. Прищурившись, витязь разрубил древко секиры, провернув в руке черен, выбил клинок у второго соперника. Османцы попятились, выхватывая ножи.

– Баровит, – шепнула Умила, всматриваясь в спины осман, бросающихся на витязя словно собаки.

– Умила! Давай сюда! – крикнула Маруся, хватаясь за засов.

Омуженка подалась было к казачке, но вновь замерла.

– Помоги дверь отворить, – прошипела Маруся, упираясь ногой в стену, изо всех сил впиваясь в ручку засова. – Заела железяка проклятущая.

Умила не слышала казачку, она смотрела на Баровита, отбивающего выпады осман. Видела, как его меч разрубил одного противника, как ещё трое вновь кидаются на витязя.

__________________________________________________________________

Бебут* – казачий кинжал с изогнутым клинком.

Секира* – рубящее холодное оружие, одна из разновидностей боевого топора с длинным лезвием.

Ноги сами понесли её к Зорьке, но вдруг из темноты башенного коридора вырвалась тонкая тень, оттолкнувшись ногой от бойницы, выпустила стрелу в одного из мечников. Приземлившись, лучница выглянула из-за плеча Баровита и выстрелила во второго.

– Радмила? – пролепетала омуженка.

Османы пятились, пытаясь найти пути отступления, но старший дружинник не собирался их отпускать. Выбив меч из рук соперника, Баровит схватил его за горло и сбросил с замковой стены.

Маруся, рыкнув, в который раз рванула засов – со скрипом тот поддался. Крошечные камушки застучали по сапогам, знаменуя маленькую победу. Вытерев рукавом пот со лба, чернявая улыбнулась, подошла к застывшей Умиле.

– Хорош таращиться, опосле мужика поделите. Там нашим помощь надобна, – шепнула она на ухо омуженке.

– Что? – возмутилась златовласая. – Да с чего ты взяла?

Маруся лишь ухмыльнулась, кивнув своим спасителям.

– О, ещё одна вояка? – улыбнулся старший дружинник, подойдя к девушкам. – Там Волот от крепостных стен осман оттеснил, нас к тебе направил. Я к нему ворочусь, а вы оставшихся перебейте.

– Я с тобой, – вызвалась Умила.

– Перебей всех осман, что в крепость пролезли, – спокойно повторил витязь и канул во мраке башни.

Мелкая дрожь пробежала по рукам омуженки, сердце рвалось за крепостные стены. Она вслушивалась в шаги Баровита, но и их вскоре поглотила тишь. Умила почувствовала, как запястья коснулись огрубевшие пальцы лучницы. Вздохнув, омуженка посмотрела в огненные глаза подруги, лукавые, с искоркой озорства – в них читалось то же опасение, то же желание быть рядом с теми, кто дорог.

Маруся уже шагала к северной башне, изредка оглядываясь на соратниц. Её маленькие стопы заскользили по винту лестницы, хрупкая фигурка слилась с тенью каменной обители; дружинницы шли следом. Зрелище хаоса предстало перед ними – горели крыши домов, искалеченные тела казаков и осман лежали в лужах крови, раненые молили о помощи. Умила видела, как Баровит, перемахнув через крепостную бойницу, спускался по верёвке вниз, где-то там был и её брат, её отец.

– Радмила, ты зря спустилась, воротайся в башню да осман высматривай, Марусю прикрывай, – сказала омуженка и сделала шаг к крепостной стене.

– Баровит велел тебе с нами быть, – возразила подруга.

– Что с того? – прошипела Умила. – Может, сама за ним идти хочешь? Не отлипаешь от него, аки лист банный.

Огненные глаза округлились в недоумении, тонкие губы едва уловимо дрогнули, пальцы нервно проехались по плечу таящегося в налучье лука. Удивление сменилось обидой, отчего глаза недобро блеснули.

– Благодарю за помощь, подруженька дорогая! Кабы не ты, порубали бы нас с чернявой османцы проклятые, – скривилась лучница и поклонилась в пол. – Не к чему мне было спешить к тебе? Сама бы управилась? В следующий раз покойней буду.

– Эй! – крикнула казачка. – Сказала же, опосле мужика поделите!

Но девушки её не слышали. Резко развернувшись, Радмила направилась к башне, шипя бранные слова. Опомнившись, Умила бросилась за подругой, схватив за руку, развернула к себе.

– Прости меня, – пролепетала она.

– То знаешь у тебя всё от чего? – кипела лучница. – От недо… от бездетности! Всем плешь проела!.. Ступай с чернявой, я вас сверху прикрывать стану.

Радмила, вывернув руку из захвата, побежала по винтовой лестнице, продолжая шептать себе под нос всевозможные ругательства в адрес подруги. Свистнув, Маруся улыбнулась, вслушиваясь в топот копыт. Вороной жеребец выскочил из-за покосившихся торговых лавок, приблизившись к хозяйке, остановился, склоняясь в пригласительном жесте.

– Запрыгивай ко мне, – сказала казачка.

Но Умила не спешила, закрыв глаза, вытянула в сторону руку. В памяти вспыхнула тёмно-коричневая грива и медные бока скакуна, девушка мысленно позвала его. Тёплый ветерок заиграл золотистыми локонами омуженки, словно шепча что-то на ухо. Со следующим порывом ветра из-за замковых стен вылетел гнедой конь, встал за спиной омуженки как вкопанный, уткнувшись носом в девичью ладонь.

– Как ты это сделала? – поразилась Маруся.

– Тайна, – ухмыльнулась златовласая, запрыгивая на спину скакуна.

Топот копыт вновь разлился по земле, жеребцы врывались в клубы дыма, перепрыгивали брошенные корзины, разбитые горшки и тела убитых. Всадницы заглядывали в каждый покосившийся дом, в каждый полуразрушенный сарай, высматривая чужаков, ища выживших.

***

У подножья каменной стены бурлила серебряная река, воя сотней голосов, рассыпаясь металлическим звоном. Надрывное лошадиное ржание разносилось по всей округе, билось о стройные тела деревьев. Ярость, перемешиваясь с отчаянием, повисала в воздухе густым маревом, затмевая человеческий разум. Османы не желали оставлять лакомую крепость, не желали ни с чем возвращаться домой. Кырым был сердцем полуострова, самым мощным военным укреплением во всей округе. Здесь был и источник пресной воды, и провизия, и золото в храмах. Османы желали этой победы всей душой; восстановив в крепости силы, они могли легко взять соседнюю крепость Биюк Кастель и маленький острог Алустон. Тогда к их княжеству присоединились бы порт, плодородные земли, торговые пути. Тогда бы у них появился ресурс и надёжные оборонительные позиции, тогда бы противостоять Персии стало бы легче. Османам, во чтобы то ни стало, необходимо было сохранить целостность своего истерзанного войной с Персией княжества. Если Персия поглотит их вновь, то о независимости можно будет забыть. Поэтому османы дрались на смерть, свирепея от натиска дружинников. Противник был силён, хоть и уступал в числе. Это пугало ещё сильнее, османы бросались на дружинников гурьбой, но каждый убитый воин уносил с собой десяток тюрков. Особый страх вселяли витязи, они казались неуязвимыми и щедро поили землю вражеской кровью. В бой с витязями вступали лишь самые смелые воины османского княжества, стараясь отвести их как можно дальше друг от друга. Сейчас целью тюрков был темноволосый витязь, пытающийся пробиться к крепостным воротам.

Провернув меч, Ждан отвёл атаку османца, тот мгновенно выхватил из-за пояса нож и метнул в соперника. Витязь резко ушёл в сторону, припав на одно колено; острое лезвие пронеслось возле лица, срезав локон тёмно-русых волос. Перехватив меч рукоятью вперёд, Ждан с разворота рассёк живот противника, вскочив, блокировал клинок очередного соперника, выхватил сакс и вонзил его в шею османца.

Пытаясь отдышаться, витязь скользнул взглядом по клокочущему хаосу. Голубые глаза всматривались в пёстрый поток спин, ловили отблески мечей, искали воеводу… и нашли его. Демир яростно рубил захватчиков, пропуская Велибора со Златом к Волоту. Но османцы сжимали кольцо, всё больше отделяя отца от сына. Бросившись к другу на подмогу, Ждан метнул сакс, и блестящая сталь вонзилась в висок неприятеля. Османец вмиг обмяк, выпуская из рук занесённый над Бером меч. Волот, не обращая внимания на рухнувшее за спиной тело, опустил клинок на шею противника, развернувшись, вонзил второе лезвие в тело очередного врага. Ждан встал рядом с другом, готовый принять на себя гнев неприятеля.

– Благодарю, друже, – тяжело дыша, сказал Волот.

Ждан лишь улыбнулся в ответ.

– Главное, их в крепость не пустить, – сказал Бэр, закрывая собой подход к крепостным воротам.

– Легко сказать, – ухмыльнулся выбившийся из сил друг, оценивая количество осман.

Неожиданно, откуда-то сверху спустилась широкая тень, выбив из высохшей земли клубы пыли, встала за спинами витязей.

– Чего приуныли? Али заскучали без меня, – раздался родной голос.

– Ну, теперича втроём-то мы их точно перебьём, – улыбнулся Баровиту Волот.

Ввернувшись в землю, Ждан выставил над головой меч, блокировав саблю соперника, выхватил из-за сапога нож и резко выбросил его в бок османца. Волот скрестил мечи, зажав топорище, оттолкнул противника ногой и, размахнувшись, опустил клинок на его шею, оборвав жизнь несчастного. Отразив удар следующего противника, поразил рукоятью меча его висок. Отвернувшись от рухнувшего замертво османца, Волот бросил беглый взгляд на Баровита – витязь, выбив мечом саблю из рук тюрка, обрушил на его плечо всю тяжесть своей стали, разрубив туловище соперника до бедра.

Стерев со лба пот, Волот осмотрелся – бой ревел свистом стрел, слепил блеском стальных клинков, захлёбывался людской кровью. Протяжное лошадиное ржание пронизывало воздух, топот копыт сотрясал землю. Силы оставляли дружинников, а османы, перепрыгивая тела павших соратников, рвались в бой, предпочитая бегству славную смерть. Топот копыт становился всё отчетливей, улюлюканье наездников и свист лезвий, коснулись слуха друзей. Конники Уласа, прорвав «кольцо», рубили осман, не зная пощады. Грациозная всадница отделилась от строя, вращая саблю, ринулась к витязям. Нежно-голубые глаза девушки были наполнены ненавистью, клинок калечил тела захватчиков, красные губы искривлял хищный оскал, утробное рычание вырывалось из-за стиснутых зубов, гнев вёл её… до конца.

За спинами дружинников с противным скрипом распахнулись крепостные ворота. Стрелы, вырвавшись из-за массивных створок, одна за другой впились в захватчиков. Две всадницы, обнажив сабли, бросились в поток осман, теснящих тангутскую дружину. Баровит и Ждан поспешили наездницам на подмогу, снося тюркам головы и конечности. Волот, сделав шаг к сестре, ощутил холодное прикосновение незримых рук. Тонкие пальцы впились в плечи, разворачивая витязя.

– Не сестре ты сейчас нужен, – шепнула Родослава, скользнув по щеке племянника мокрыми локонами.

Обернувшись, Бер встретился взглядом с казачкой. Незнакомка, выгнувшись в седле, с неистовой силой рассекла тело тюрка. Османы пятились, прожигая всадницу яростными взорами. Волот, в два шага приблизившись к её противникам, принял их на себя. За спиной, через звон стали раздался сдавленный девичий крик. Разрубив противника, Волот обернулся – казачка судорожно сжимала тонкие пальцы на древке стрелы, впившейся в грудь. Хрупкое тело обмякало, заваливалось на бок; Волот поймал девушку, прижал к себе, всматриваясь в спины воинов. Взгляд выхватил из толпы османского стрельца, заносящего руку над тулом. Мгновение, и стрелец, содрогаясь, осел на землю, извиваясь в агонии, хватаясь за пронзившее шею древко Радмилы.

Волот сжал в руках немеющее девичье тело. Казачка смотрела на него, но в тоже время, словно сквозь; красная пена выступала на губах, тёмные пряди прилипли к мокрому лбу.

– Потерпи немного, милая, – шепнул витязь, ища кого-то взглядом, – моя сестра тебе поможет. Умила! Умила!

– Не надо, – прошептала всадница и, улыбнувшись, выдохнула: – Боймир.

Бер видел, как потухают голубые глаза, как смерть сжимает костлявую ладонь на синеющих губах, как бледнеет тонкая кожа. Скорбь наполнила сердце витязя, тяжёлым камнем потянула вниз. Подушечки пальцев аккуратно легли на застывшие веки, опустили их.

– Мара, дочь небесного Сварога, хозяйка Нави, повелительница зимы, забери душу воина доблестного, что до последнего вздоха защищал землю Тарха да Тары. Очисть дух нерушимый от скверны огнём святым да проводи в Славь, дабы воссоединить с предками его, – шептал Волот.

Вокруг османской кровью захлёбывался бой, тлел, подобно догорающим углям. Видя изувеченные тела соратников, тархтары приходили в ярость, искореняя из сердец жалость. Каждый ступивший на кырымскую землю захватчик обретал сметь у подножья могучей крепости. Когда сердце последнего османца перестало биться, бой угас, оставив скверну смерти на белёсых клыках гор. Наступало иное время, время поисков раненых братьев, время мольбы, время плача по усопшим.

Торопливые шаги приблизились к Беру, сестринская кольчуга жалобно звякнула о его броню. Голос отца донёсся до витязя, но смысл сказанного не желал восприниматься. Чьи-то руки дотронулись до рукавов павшей воительницы, тихое всхлипывание ударилось о синюю ткань кафтана. Волот поднял взгляд – перед ним сидела ещё одна казачка, за ней, склонив головы, стояли отец, Велибор и высокий жилистый воин с глубоко посаженными серо-голубыми глазами. То был Улас – атаман зрячих конников, защищающий эту часть Малой Тархтарии.

– Такая младая, – выдавил витязь, глядя на атамана. – Как звали её?

– Дана, – пролепетала плачущая Маруся.

Улас, опустившись на колени, провёл рукой по замершему лицу казачки, вздохнул.

– Я знал, что случится так. Вот уж три месяца, как она смерти искала.

– Отчего? – пробасил Велибор.

– Муж у неё умер в бою, – ответил атаман, – месяца не прошло опосле свадьбы. Пожить толком не успели. Поняв, что не понесла от него, взяла саблю в руки да в наши ряды заместо мужа встала… Пойдём, друже, родителям отнесём её.

Тонкие пальцы Умилы соскользнули с металлических колец, выпуская плечо брата. Провожая его взглядом, омуженка думала о словах Уласа, что-то колкое неустанно крутилось в груди, воскрешая тревоги и сомнения. Боль усилилась, когда перед задумчивым взором предстал Баровит, обрывок фразы «…пожить толком не успели» калёной иглой впился в девичье сердце. Что-то оборвалось в ней, ком, сжав горло, не дал сделать и вдоха. Витязь опустился перед омуженкой, провёл рукой по нежной щеке.

– Не ранена ты, Умилушка?

Слова упрямо не желали слетать с губ, единым порывом девушка обхватила широкий торс, уткнулась лбом в грудь. Искренне удивлённый Баровит сжал стройный стан в объятиях, поцеловал шёлковые локоны, переливающиеся золотом в ласковых лучах Ярилы.

Каган

Вечер ступал по рябой груди моря, бархату трав, главам холмов. Белёсая дымка, соскальзывая с его плеч, стелилась по земле, цеплялась за острые пики башен, бойницы высоких стен. Могучая крепость, покоилась на берегу Русского моря, храня в своём чреве богатый город Тмутаракань. В тихой гавани покачивались торговые суда, отдалённо звучал церковный колокол. Каких только войн не знал град, каких только правителей не видел, каких только религий не вмещал. Словно ладья, гонимая ветром, переходил он от одной империи к другой. Жили в Тмутаракани греки и аланы, армяне и хазары, изредка сюда являлся малотархтарский князь. Славяне, не считая караульного войска с семьями, прибывали сюда лишь по торговым или военным делам, останавливались, но подолгу не жили. Имея обыкновение сохранять культуру завоёванных народов, ничего не меняли в облике града. Переполненный людьми, ладьями и товарами, в нём можно было найти что угодно. Здесь настаивались вина, чеканилась монета, тысячью благих вместилищ виделся град тархтарским купцам. Мирно текла жизнь… до сегодняшнего вечера.