Лики Богов - читать онлайн

Часть 1. Война за «младшего брата».

Закрой глаза, и ты почувствуешь, как широкие крылья рассекают воздух, как окидывает зоркий взор цветущие земли, данные Богами, как игривый ветерок разносит по округе пряный запах трав. Прекрасное творение Тары – нежный, хрупкий мир, который сотрясает тяжёлый топот чужих скакунов. Слышишь крик? Твой младший брат просит о помощи. Успеешь ли ты укрыть его своим крылом, закрыть широкой спиной, уберечь от расправы? Готов ли ты шагнуть в объятия Мары вместо него?

Лики Богов

Море жидким мрамором покачивалось у стен неприступной крепости, бросая пену на чешую покатого берега. Каменной вязью на лоскуте суши раскинулся город, чаруя великолепием, поражая величием. Мощёные улочки огибали увенчанные красными крышами дома, мраморные колонны тянулись ввысь, удерживая резные своды языческих храмов. Бронзовая Гера горделиво взирала на хлопочущий люд, навечно застыв немым величием прошлого. Теперь вера, которую венчала жена Громовержца, была лишь памятником древней истории, каменными эпизодами архитектурных шедевров. Больше не знали подношений святилища, не слышали молитв и песен, угасли, забытые ныне живущими. Иная вера воцарилась в головах, опустилась на трон, выстроила новую империю. В златоглавых храмах звенели колокола, восславляя Бога, дивное пение возносилось к расписному куполу, святые лики наблюдали за процессией, храня таинство священных обрядов.

За храмовыми стенами раскинулись парки и фонтаны, радуя взоры горожан. Напротив, через дорогу от святых обителей, овальным блюдом вытянулся ипподром, ожидая резвых коней, ловких всадников и ликующих зрителей. Цветущие сады шелестящей тесьмой обрамляли роскошный замок императора, развернувшийся между христианскими церквями и ипподромом. Отражением Небесного Иерусалима стал великий город, непобедимый, благословенный Константинополь.

Колоннады и галереи тянулись вдоль садов, тишина царила в императорском дворе, лишь звон колоколов отдалённым переливом венчал воцарившееся согласие. Ни единой души не было рядом, слуги и придворные не решались показаться здесь. Все знали о том, что в Константинополь прибыл очень важный гость. Гость явно ничего не опасался, ибо прибыл лишь с пятью воинами – самыми близкими к нему доверенными людьми. В лицах чужаков легко было узнать тархтар – славянских язычников, веками живущих независимыми общинами, объединяющимися лишь на время войны. Тархтары были частыми гостями в Византии, вели торговые дела, доставляя отменную пушнину, серебряные и золотые украшения, драгоценные камни, речной жемчуг, великолепное оружие. Не редко византийские императоры нанимали тархтарские дружины себе в помощь, когда ненавистные крестоносцы наносили удар на неокрепшую после арабских нашествий страну. Но при всём этом к тархтарам относились крайне настороженно, ведь отношения не всегда складывались мирно. Язычники не боялись добиваться торговых привилегий силой, когда переговоры терпели крах. Вот и теперь хмурые воины терпеливо ожидали князя, поблёскивая кольчугами, стояли в тени дворцовых стен. Свирепости их виду придавали длинные волосы и отросшие бороды, тяжеленные мечи в богато украшенных ножнах. Не до красот и манер было вымотанным двухлетней войной дружинникам, не до любования городским великолепием, не до флирта с местными красавицами. Воины ожидали князя, ведь от его слова зависел дальнейший путь.

Сам же князь, прибывая в обществе великого императора, прогуливался по цветущим садам, бросая взор на мраморное море, упирающееся в горизонт. Заремир – великий князь всех земель Тарха и Тары* – сохранял молчание, слушая красивые речи императора о мироустройстве. Сорокалетний воин, прошедший сотни сражений, не любил лишних рассуждений, отводящих от сути разговора, но при этом умел сохранять самообладание. Его глубоко посаженные карие глаза, равнодушно взирали на величие дворца, на смуглой коже выступал пот от невыносимой жары. Отбросив смоляные кудри за спину, Заремир посмотрел на императора. Он был немного старше, на пару-тройку лет, чуть ниже ростом и раздражительно красноречив. Но было одно очень важное обстоятельство, которое указывало на важность их встречи – император говорил на славянском языке.

– Не перестаю дивиться тому, аки ты, Василий, искусно изъясняешься на моей родной речи, – улыбнулся князь.

– Твои предки так часто воевали с моими, что речь ваша стала мне надобна, – засмеялся император. – Изучать её стал по мирным договорам нашим, дабы ваши писари туда не вписали чего ненароком.

– Мои пращуры воевали с вами, да никогда не обманывали, – нахмурился князь.

– Да-да, – поспешил оправдаться владыка, – посему отрадно мне от того, что теперича союзниками мы стали.

__________________________________________________________________

Великая Тархтария* – земля Тарха и Тары – огромная страна в Азии, охватывающая территории Западной и Восточной Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии, нынешних Монголии, Китая, большей части Индии и др. стран, части Северной Америки, современных Аляски и Калифорнии.

Заремир вновь уставился на море – император ходил вокруг да около, что начинало злить.

– К тому же, – продолжал Василий, – моя сестрица давеча вернулась ко мне. Помогает теперича в изучении речи славянской. Жаль сын её не возжелал под крылом моим устроиться.

Заремир изогнул бровь, вопросительно посмотрев на императора. Тот явно приближался к цели их встречи, что рождало любопытство в Великом князе.

– Я бы мог дать ему хорошее образование, научить политике… эмм, по-вашему – ведению дел государственных.

– Знаю что такое политика, – прошипел Заремир, предвкушая очередное отвлечение.

– Да не слышит меня дражайший племянник. Говорит, без надобности оно мужу тархтарскому, – нахмурился Василий. Замолчав, внимательно всмотрелся в лицо собеседника. Подумав о чём-то, вновь заговорил, вновь издалека: – Вера ваша славянская до сих пор в умах люда крепится. Не понять мне почто нужен этот варварский пережиток. Многобожье – следствие невежества людского, необразованности. Есть один Бог – единый творец всему.

– Творец правда един, – заговорил Заремир. – Род* создал мир, всё что зримо нам да незримо. Род воплотился в сути каждого явления, породив чад своих, кои есть он. С ранних лет учился зрить во всём, что меня окружает лики Богов. В ветра порыве дыхание Стрибога* чувствовать, в солнечном диске зрить Хорса*, а сестру его – в лунном. Тару* зрить в гуще лесной, лентах рек, скатертях полей; Тарха* – в призвании своём. Перун* мой дух укрепляет, отчего страшатся вороги меча мого. Мара* баюкает павших братьев, чьи жизни Макошь* серпом серебряным обрезала. А все вместе они – есть Род, аки я, аки ты.

__________________________________________________________________

Род* – творец Богов, миров и всего живого.

Стрибог* – Бог ветра, правитель воздушного пространства.

Хорс* – бог солнечного диска.

Тарх (Даждьбог)* – бог отражённого света, тепла, плодородия и податель блага людям. Прародитель славян. Тара* – сестра Тарха – богиня-покровительница живой природы.

Перун* – Бог грома и воинской доблести.

Мара* – богиня жатвы, плодородия и Смерти, покровительница колдовства и справедливости.

Макошь* – Богиня Пряха Судеб.

Снисходительно улыбнувшись, Василий коснулся плеча собеседника, заговорил ласково:

– Почто столько образов плодить да каждого почитать? Един Бог во всех явлениях, благодатью его жизнь наша пропитана. Ему одному души зримы наши, им одним души наши движимы. Ты познай, Заремир, веру христианскую, тронет она сердце твоё, к свету обратит. А со светом благодать Божью обретёшь.

– Не вижу в том надобности, – нахмурился князь, чувствуя, как разговор вновь отходит от сути. – По мне, все религии об одном да том же говорят, токмо называют по-разному. Иконы писать али чуры* возводить – всё едино. По всему миру с дружиной хаживал, видывал земли да страны иные. Многое об укладах иноплеменных знаю, многими наречиями владею. Не надо со мной, аки с чадом малым, Василий. Не для того я с аримийских* границ сорвался, дабы о Христе речи вести. Ты про веру неспроста заговорил. По мне, вера лишь для того надобна, дабы народы единить. Вот ты, думается, так же считаешь. Скажи теперича, прав ли я? Затем меня позвал?

Застыв в удивлении, Василий всмотрелся в гордый лик Заремира. Этот варвар мог сравниться с ним в красноречии и философских рассуждениях, в политических играх. Улыбка медленно исказила лицо владыки. Дотронувшись до блестящих пластин княжеского панциря, император построил разговор иначе.

– Аримия земли тархтарские веками отобрать пытается. Отец твой с Аримией бился, теперича ты. Не думал ли о том, что всему виной уклад ваш? Вера славянская не терпит власти над людом. А земли ваши обширные, богатые. Как управлять ими, коли нет главы единой? Князей сами выбираете из лучших мужей тархтарских, а опосле гоните их. Не будет лада в устройстве таком, да земли ваши государством назвать-то нельзя. Коли соберётся на вас сила великая, так не сможете удержать градов своих. Горестно мне оттого. Богатств у вас много, а ладу нет. Как быть, когда…

– Как быть, когда волости твои, свободы желая, на тебя же войной идут? – перебил Заремир, зло улыбаясь. – Да арабам край твой лаком. Тюрки Анатолию* рвут на части, бейлики* плодя да на земли твои покушаясь. Как быть, когда вера христианская, расколовшись на части, лбами империи сталкивает, войну разжигая? Как быть, когда соседям-варварам* златом платить приходится, помощи прося? А задумаешь язычников вокруг перста обвести, торговые пошлины подняв, так они разом войной идут. Как быть, когда Византия по швам трещит, шатается, вот-вот завалится? А договориться-то не с кем, ибо у язычников нет правителя единого. Договорился ты со Святозаром о мире, а он с себя княжью власть сложил. Как быть, ждать ли какого князя тархтарского с набегом дерзким? Вот хотелось было племянника свого вразумить, на трон тархтарский ткнув, да он упёрся, аки баран в веру свою славянскую. Как быть? Как власть удержать? Хотел бы опереться, да не на кого. Горестно мне станет, Василий, коли свергнут тебя да град твой великий по камням разберут.

Застыв, подобно бронзовой Гере, Василий слушал Заремира. Глаза округлялись, по спине бегал холодок. Страх перед князем вперемешку с гневом растекался по сердцу. Не ожидая ни такой дерзости, ни такой гибкости ума, император не знал с чего начать. Совладав с эмоциями, Василий вновь положил руку на плечо князя, добродушно улыбнулся.

– Многими князьями славится Тархтария, да не с каждым дела вести отрадно. Тагур Вольный – искусный воин, да токмо гнев его разум застилает. Владимир, хоть брат тебе по отцовской крови, да ещё молод, во всём слушает свояка* свого – Влуцека. Катайский* князь Истислав образован, мудр, отважен, почитаем войском своим. Всем хорош, токмо одержим верой славянской так, что не можно говорить с ним о связях государственных. Ты же, Заремир Святозарович, воистину прозорлив. Равного в тебе я зрю. Думается, подошёл уж разговор наш к причине прибытия твого. Знаю, что сорвал тебя с границ, знаю, что тюркские бейлики край твой осаждают. Совестно оттого мне.

– Истислав с Тагуром да Владимиром надёжно границы хранят, укрепляют остроги, крепости. Лучших воинов собрал я да к берегам моря Русского супротив тюрков направил. К тебе же прибыл с людьми верными. Коли помощи просить моей станешь, то тысячное войско к берегам Царьграда причалит. Покоен будь, император великий, сил тархтарских на все войны мира хватит.

Хитро улыбнувшись, Василий сжал локоть гостя, пригласительным жестом указал на замок.

__________________________________________________________________

Чуры* – идолы, деревянные изваяния богов.

Аримия* – Китай

Анатолия* – полуостров на западе Азии.

Бейлик* – княжество.

Варвары* – люди, которые для древних греков, а затем и для римлян были чужеземцами, говорили на непонятном им языке и были чужды их культуре.

Свояки* – мужья родных сестер

Катайский край* – земли Великой Тархтарии (западная Сибирь, восточная Сибирь, Дальний Восток).

– Пройдём в покои мои, потолкуем обо всём. Большую радость нахожу в общении нашем.

Согласно кивнув, Заремир направился к замку. Что предложит ему император Византии? Сможет ли он найти то, отчего великий князь Тархтарии не сможет отказаться?

Ледяное дыхание Мары

Золотые лучи уходящего светила на прощание скользнули по глянцевой груди моря. Моряна*, сверкая бриллиантовыми каплями на стройном теле, опустила лазурные очи, явив всю чернь своей грусти на поверхность водной толщи. Высокие скалы скрыли светлый лик Хорса. Небо, укрывшись лиловыми облаками, зашлось стыдливым румянцем, ощутив жаркое дыхание солёных волн. Опускалась ночь. Затихли птицы. Даже море еле слышно шептало крошечным звёздочкам предостережения. Затмив призрачными крыльями ясноокую Дивию*, чёрный лебедь – вестник Мары – закружил над засыпающим лесом. Слепые ветры вырвались из-под его оперения, защекотали тонкие листья деревьев, качнули дрожащие в паутинах капли дождя, прижали пряные травы, разбились об острые линии горных пород.

Цокот копыт разрушил воцарившуюся тишь. Всадники мчались по окаменелым тропам во весь опор, словно сама Смерть дышала им в спины. Кони, время от времени, вставали на дыбы, пытаясь сбросить седоков; пронзительно ржали, чувствуя присутствие потусторонней силы. Да и сами наездники отчётливо слышали женский утробный смех. То была славянская Богиня, о которой османы* много слышали. Говорили, что лик её прекрасен, а синева глаз окутывает душу теплотой и радостью, но стоит ступить в её объятия, как утащит в мир теней и оставит там навечно. Захватчики этих земель были точно уверены, что ненавистные тархтары вызвали свою ледяную Богиню и наслали на их войско.

Со скал сорвались мелкие камушки, покатились к ногам скакунов. В мгновение они вспыхнули, и оглушительные взрывы последовали один за другим. В панике кони ринулись кто куда, разделив отряд надвое. Одна часть спустилась к морю, понеслась вдоль каменистого берега. В суматохе, ничего не разбирая, озираясь по сторонам в поисках незримого противника, всадники устремились к своему лагерю.

__________________________________________________________________

Моряна* – морская принцесса, дочь морского царя.

Дивия*– сестра Хорса – богиня Луны.

Османы (османцы)* – жители одного из тюркских княжеств, зарождающегося османского бейлика.

Чёрная стрела впилась в шею предводителя, повергая на земную твердь. Четверо соратников, спешившись, поспешили на помощь, но тщетно. Вторая стрела вонзилась в висок османца, оборвав его жизнь. Трое оставшихся обнажили мечи и ждали… Кони, ещё минуту назад метавшиеся по берегу, успокоились, замерли, словно каменные статуи. Один из скакунов медленно направился к хозяину. Не сразу в ночной мгле воин смог разглядеть чёрную тень на спине жеребца. Длинная серебристая лента, пропев в воздухе, облизала шею. Чувствуя, как жидкое тепло пропитывает кафтан на груди, несчастный опустился на колени, впиваясь взглядом в покрывающиеся рубиновым кружевом камни. Второй, не успев осознать происходящее, получил удар чем-то тяжёлым в висок – мир покачнулся, руки упёрлись в острые, ещё не отточенные морем булыжники.

Клинки скрестились, металлический звон пронзил влажный воздух. Османец смотрел на противника и не мог понять, чьё лицо скрывает блестящий шлем. Соперник отвёл атаку, провернул в руке саблю и в прыжке опустил её на тюрка. Тот увернулся, размахнулся мечом, но изогнутый клинок остановил его, увел в сторону. Тархтарин молниеносно выхватил вторую саблю, резко провёл острым лезвием по шее неприятеля. Карие глаза укутала пелена, хриплый стон с кровью стёк с губ.

Тархтарин отвернулся от бьющегося в агонии соперника; золочёная голова сокола сдвинула шлем с лица. Заскользив по волосам, шлем сорвался, глухо звякнул о камни, отразил последний взгляд павшего воина. Единственный выживший, оглушённый ударом османец, подполз к морю. Водная гладь отразила его измученный взгляд и девичий лик за спиной. Воин непонимающе всмотрелся в холодные голубые глаза, что-то длинное преломило лунный свет, белая пена скрыла красивое лицо девушки, и ледяное дыхание Мары прекратило земной путь несчастного.

Сабля пропела, провернувшись в узкой ладони; скользнула по рукаву, оставив на красной ткани тёмное пятно вражеской крови, и нырнула в ножны. Вторая изогнутая дива последовала примеру близняшки, покорно укрыв лик в деревянном коробе. Пальцы заправили за ушко волнистые прядки; омуженка* неспешно подошла к серому коню, что в ночи казался пепельным, провела рукой по его широкому лбу, похлопала по мокрой шее:

– Ну пошли, дружок, теперича я о тебе заботиться страну. Будешь у меня Пеплом величаться.

Девушка запрыгнула на спину жеребца и помчалась прочь, оставив после себя лишь смерть на берегу Русского* моря.

__________________________________________________________________

Омуженка* – женщина-воин. Русское* море – название в X-XIV веках Чёрного моря.

***

Кони неслись, обгоняя ветер, всеми силами пытаясь спастись от ночной нечисти. Ворвавшись в лес, не разбирая тропы, перепрыгивали поваленные деревья, каменные глыбы. Огромная тень отделилась от мрака, широченная рука ударила замешкавшегося жеребца в голову. Издав жалобное ржание, скакун повалился на сырую траву вместе с наездником. Приподнявшись на локтях, османец увидел, как злобный дух леса отшвыривает его коня в сторону, словно собачонку; как в широких лапищах со свистом вращаются клинки. Несчастный закричал, с ужасом глядя в безмятежные серые глаза гиганта. Тяжёлый меч оборвал надрывный голос вместе с жизнью.

Подоспевшие соратники, спешившись, ринулись на нечисть, закованную в стальные кольца кольчуги. Прямой блестящий клинок блокировал османский меч, увёл в сторону. Широкий металлический лоб ударил османца в нос; второй меч, резко опустившись на плечо очередного противника, разрубил тело до бедра. Стальные зеркала вновь завращались, рисуя размытые круги. Османец, растирая кровь по лицу, кинулся на лесного духа. Витязь провернулся, отбил клинок одним мечом и во вращении снёс голову вторым. Последний соперник с криком атаковал нечисть, но тот припал к земле, выставил над собой клинок, остановив меч противника, и вторым рассёк живот. Османец выронил оружие; согнувшись, обхватил себя руками. Мелодично пропев, тяжёлая сталь оборвала его страдания.

Услышав знакомые шаги за спиной, мечник улыбнулся. Тонкие руки легли на его плечи, согревая металлическое кружево.

– У тебя всё? – шепнула девушка.

– Угу, – кивнул воин, убирая мечи в ножны. – Я так понял, у тебя тоже.

– Да, – улыбнулась златовласая, – я тебе скакуна раздобыла.

– Умница ты моя, – одобрил витязь, прижимая к себе омуженку, – поспешим тогда к нашим.

Порождения ночи, оседлав коней, ринулись к лагерю осман, на который должна была напасть их дружина.

***

Тяжёлый двуручный меч со свистом кромсал воздух, калеча тела противников; светло-карие медовые глаза подмечали каждую мелочь, что позволяло старшему дружиннику действовать на опережение. Он с размаха выбил вражеский меч, схватил османца за горло, лишая несчастного воздуха, и, ощутив за спиной движение, с разворота снёс голову нападавшему. Бой кипел раскалённой лавой, пронизывая ночь металлическим скрежетом и криками поверженных. Стрелы одна за другой бесшумно впивались в тела османцев. Как не силились захватчики, не могли рассмотреть этого лучника. Лишь тихо скрипнули могучие ветви, тонкая тень проскользнула в сплетённых кронах; густые ресницы, слегка прикрыв огненные глаза, вновь взмыли вверх… довольная улыбка скривила чётко очерченные губы – новая позиция, новая цель.

Кольчуги мелодично позвякивали, клинки певуче вторили им. Дружинники обращали османцев в бегство, вселяли в их сердца ужас. Ужас. Ненавистные тархтары, эти непобедимые русы или как их ещё называли – славяне, занимали огромную территорию, забрали себе все самые плодородные земли, побережья рек и морей. Никто не мог противостоять им, как бы не старались. Ещё лето назад тархтары помогли Византии оттеснить войско Османского бейлика*, ослабив его и сделав лёгкой добычей для персов*. Немалой силы стоило османам отбить натиск соседа и сохранить территориальную целостность. Теперь, затаившие зло тюрки*, прознав о затянувшейся войне славян с Аримией, выступили на Малую Тархтарию* в надежде взять под свой контроль богатую крепость Кырым*.

Совсем некстати император Аримии сдался и подписал мирный договор с Великим Князем всех земель Тарха и Тары – Заремиром Святозаровичем. Владыка разделил своё войско, оставив одних с князем Истиславом охранять аримийско-тархатрские границы и Катайский край, других выслал на подмогу в Кырым. Дружинники пробивались к братьям по крови славянской, освобождая окрестные деревни. Эта ночь была свидетельницей очередной вылазки умелых подопечных прозорливого воеводы Демира Акимовича, которого многие называли Вещим. Тархтары понимали друг друга с полувзгляда, изводили противника хитростью и ловкостью, душили небывалой силой.

Старший дружинник кулаком сбил противника с ног, описал мечом круг, отбив атаку неприятеля и, вернув клинок обратно, рассёк его тело от плеча до пояса.

– Не уж толь все? – раздался откуда-то сверху девичий голос.

__________________________________________________________________

Османский бейлик* – одно из княжеств Анатолии, добившееся политической независимости от Персии.

Персы* – жители Персии – древний народ, который населял территорию современного Ирана.

Тюрки* – прародители современных турков, узбеков, казахов и прочих азиатов.

Малая Тархтария* – автономный округ Великой Тархтарии на берегу реки Танаис (Дон).

Кырым* – город-крепость Малой Тархтарии.

– Все, слезай, – кивнул витязь.

Ветвь скрипнула, и изящная фигурка приземлилась на сизую траву. Тонкие пальцы, отбросив светло-русую косу за спину, отправили лук в налучье*. Равнодушный взор окинул поляну, усеянную трупами, остановился на старшем дружиннике. Спрятав меч в ножны, воин заозирался по сторонам:

– Волот с Умилой не вернулись ещё?

– Не видала их пока, – вздохнула лучница.

Цокот копыт пробежал по земле лёгкой дрожью, заставив дружинников обернуться. Прибывшие всадники спешились – громадный воин, под два метра ростом и без малого метр в плечах, направился к друзьям. За ним следовала стройная девушка, которая едва доходила ему до подбородка. Её грациозная походка приковывала к себе взгляды окружающих, голубые глаза блестели озорством.

– Сами управились, стало быть, – ухмыльнулся витязь.

– Сомневался? – фыркнул старший дружинник, изогнув бровь.

– Переживал, – поправила девушка и, внимательно посмотрев на собеседника, заботливо провела рукой по перепачканной кровью щеке. – Ранен ты, Зорька?

– Нет, Умилушка, то не моя кровь, – заверил Зорька, успев коснуться губами нежной кожи её запястья.

Умила смущённо одёрнула кисть, посмотрела на подругу.

– Настрелялась, Радмила?

– Вдоволь, – скривилась лучница, поправляя обрезанные пальцы перчатки.

– Стройся! – раздался властный голос.

Спешно выстроившись, воины обратили взоры на широкоплечего мужчину лет сорока семи. Его густые усы уходили в бороду, голубые глаза окидывали дружинников холодом, на шлеме танцевали серебряные отблески луны, крепкая ладонь сжимала резную рукоять меча, а русые волосы волнами ниспадали на могучую спину.

– Все целы? Никто не ранен? – спросил воевода.

– В порядке все, батый*, – ответил старший дружинник.

__________________________________________________________________

Налучье* – футляр для ношения и хранения лука.

Батый* – Батя, отец.

– Заночуем в той деревне, – чеканил он, – пошли.

Воины двинулись вперёд, омуженки, оседлав коней, поскакали к деревне, желая отыскать братьям по оружию ночлег. Навалившись на друга, Зорька ухмыльнулся:

– Ну что, могучий Бер*, напугал османцев?

– Ну, мы их с сестрицей сначала погоняли, – улыбнулся тот, сняв шлем с головы, – напугали шибко, разделили да перерезали… Аки всегда.

– М-да, любите вы то, – смеялся друг.

– Говорил с ней, Баровит? – шепнул Бер, глядя в след удаляющейся Умиле.

Баровит – старший дружинник, искусный воин, коего все кликали Красной Зорькой – заметно помрачнел, вздохнул и буркнул нехотя:

– Говорил. А толку?

– Сызнова отказала? – догадался друг.

– Скажи мне, Волот, чего твоей сестре надобно? – спросил Баровит. – Ведь просто разворачивает меня, дескать, не пойду за тебя, а отчего не говорит.

– Сам не понимаю, – пожал плечами Бер. – Я же вижу, как она рвётся к тебе, а почто замуж не хочет, не знаю. Ты не сдавайся, токмо.

– Ну-ну, – горько ухмыльнулся Зорька, – доконает она меня, видят Боги. Умила, аки пламя – красивая да завораживающая, а коснёшься, опалит да не заметит… Непокорна да строптива, тем хороша.

– Ой, ну куда она денется? Сдастся крепость твоя, терпения наберись токмо, – заверил Волот, похлопав Баровита по плечу.

Баровит улыбнулся, страстно желая верить словам друга. Деревенька была уже близко, слышались глухие стуки в двери и девичьи голоса, покой они сулили уставшим воинам. Ночлег, да кружка воды – всё чего им так сейчас хотелось.

Бурное море выбрасывало на берег хрустальные бусы, Дивия сыпала бисер звёзд над вязью полей. Синеглазая Мара ходила меж павших воинов, унося души по тропам птичьих стай, в край дремлющих ветров, погружая их в вечное забвение. Тишина, покой и небо, дожидающееся тонких игл инея рассвета.

__________________________________________________________________

Бер* – медведь.

Поцелуй Лады*

Стада белоснежных овечек-облаков паслись на лазурном безмятежном небе. Золотые струны Хорса пронизывали их густую шерсть, щекоча нежную кожу. Дивно пели птицы, где-то вдали бежала речушка, раскидывая кудрявые пряди по сухим кромкам берегов. Ударив в нос горьким соком, трава обняла могучую спину воина. Холодные озёра его глаз любовались красотой этого мира, а сердце бешено колотилось, предвкушая долгожданную встречу. Она никогда не испытывала терпение витязя, никогда не заставляла себя ждать. Вскоре в небе появилась белая лебедь. Рисуя круги на голубой толще, стала снижаться, и чем ниже опускалась дива, тем темнее становились её перья. Почерневшая лебедь, ударившись о землю, обратилась в высокую стройную женщину. Грациозная гостья направилась к мужчине, кутая томным взором серых глаз. Золотистые прямые волосы, подобно нежному щёлку, струились по спине, белые руки спешили заключить воина в объятия. Воевода с огромным желанием принял их, сжав хрупкое тело в широких ладонях.

– Скучал, свет очей моих? – улыбнулась дива, поцеловав его губы.

– Не успев прожить день, я уже спешу к тебе, душа моя, – шептал он, покрывая нежную шею поцелуями. – Такая мука жить без тебя, Аделюшка.

– Демир, – лепетала златовласая, – мой могучий воин, сила твого духа огромна, ты нужен нашим чадам… да не токмо им.

– Знаю, – кивнул воевода, проведя рукой по гладким волосам жены, – но с каждым летом я всё больше жду, когда же ты придёшь за мной.

– Я всегда рядом, – шепнула Аделя, целуя огрубевшие от меча ладони, – но никогда не смогу перейти в Славь*, мы не будем вместе, моё солнце.

– Я останусь с тобой в Нави*, – решительно заявил Демир, – откажусь от перерождения, Мара услышит меня. Буду служить ей вечно, лишь бы быть с тобой, неважно где.

– Я люблю тебя, – сказала супруга, припадая к губам.

Небо над головой покачнулось, птицы тучами поднялись ввысь, закричали, заметались. Демир чувствовал, как тело любимой превращается в облако, тает на его груди.

С криком воевода вырвался из сна, подпрыгнув на подстилке из сена.

__________________________________________________________________

Лада* – Богиня любви и красоты у славян.

Славь* –Мир Предков (Светлая Навь).

Навь* – мир усопших и духов Хаоса.

– Аделя, – шептал он… каждое утро… уже шестнадцать лет.

Ярило* слепил глаза, огненные петухи кричали во всё горло, возвещая о наступлении утра. Демир поднялся, пригладил усы и нехотя пошёл будить подопечных. Его строгий нрав знали все, поэтому дружинники уже топили бани и варганили завтрак из того что наловили сами или чем угостили их гостеприимные селяне. Батый придирчиво осматривал двор, подмечая кто чем занят и оказывают ли дружинники помощь по хозяйству радушным старикам, приютившим отряд. Не найдя огрехов, Демир направился к Радмиле, внимательно перебирающей стрелы. Её янтарные глаза в свете яркого солнца казались огненными, грозились опалить густые ресницы. Откинув за спину широкую косу и обтерев взмокшие ладони об штанины, девушка вновь принялась за работу. Те стрелы, что не вызвали у лучницы нареканий, отправились в тул*, другие же – остались лежать на расстеленном полотне, ожидая девичьих прикосновений. Тонкие пальчики пробежали по налучью, выхватив из кармашка ножницы и камешек для заточки. Красное оперение обжёг придирчивый взгляд. Радмила аккуратно подрезала края, всмотрелась в перо, провела пальцем, подняла стрелу выше. Подставив под яркий лик Ярилы, вновь всмотрелась, медленно прокрутив древко*. Ножницы опустились на ткань, девушка сжала камушек и бережно провела по наконечнику. Дунув на стальной зуб, лучница коснулась его подушечкой пальца. Вновь камушек заскользил по наконечнику, вновь девичье дыхание унесло стальную пыль, вновь остриё кольнуло палец. Улыбнувшись, Радмила отправила стрелу в тул.

– Утро доброе, дочка, – пробасил воевода.

– Доброе, Демир Акимович, – просияла она.

– А где Волот с Умилой? – нахмурился Демир, не найдя взглядом детей.

– Осмотреться ушли, небось, – ответила девушка, пожав плечами.

– А Баровит? – ещё сильнее сдвинул брови воевода.

– Он раньше петухов поднялся, аки всегда, – ухмыльнулась Радмила, – на разведку ушёл… небось.

– А меня спросить не надобно?! – вспылил батый.

__________________________________________________________________

Ярило*– Бог весеннего Солнца, почитаемый как Бог Плодородия и страсти, умелый воин и первый земледелец.

Тул* – колчан – сумка-чехол, в которой носились стрелы.

Древко* – тело стрелы.

– Нет, ну завсегда так, – взорвалась лучница, бросив стрелу на землю и засучив рукава рубахи, – они куда-то уходят, а попадает мне! Я здесь сижу, указа жду. А то твои чада, батый, твой ученик, с них спрашивай. Я – простой дружинник, в божественных дарованиях ваших ничего не смыслю… Одного на заре утренней мёртвые ведут куда-то, второго – духи зовут, а у третьей шило в заднице свербит, покоя не даёт. Вот ответы на все вопросы!

– Ладно, остынь, Радмила, – отступился Демир, – понял я всё.

– Надеюсь, – проворчала девушка, принимаясь за следующую стрелу.

Воевода решил построить имеющихся дружинников и дождаться отсутствующих. Может, и наказание им какое придумать? А если с пользой вернутся? Ведь к Баровиту мёртвые просто так не являются, да и к Волоту духи за зря не взывают, а Умила уходит, лишь беду почувствовав чью-то. Неспокойно стало на сердце отцовском, видать буря грядёт, готовым к ней быть нужно.

***

Тонкие пальцы обхватывали гибкие ветви молодых деревьев, голубые глаза внимательно всматривались вдаль, стопы неслышно касались влажной травы. Колючие кустарники тщетно пытались ухватиться за ножны сабель, вырывая лишь тихий стук золочёных рукоятей. Остановившись, омуженка шепнула через плечо:

– Что именно тебе духи сказали?

– Встань на кончик медвежьего хвоста, – отозвался мужской голос за спиной.

Златовласая вздохнула, окинула взором гору, которую местные, за сходство со свирепым хищником, склонившимся к морю, звали Медвежьей. Подниматься придётся долго.

– Ну что делать? Пойдём.

– Сама-то, что чуешь? – спросил брат.

– Наверх тянет, – отозвалась Умила, поднимаясь по наклонной поверхности.

– В будущий раз молока духам налью перед сном, – бубнил Волот, хватаясь за стволы деревьев, – дабы понятней говорили. Толи дело мать наша. Батя сказывал, она с духами говорила, аки мы меж собой. Всё понятно – иди в тот-то лес, при такой-то луне, по той-то тропке, до такого-то дерева, опосле из кустов высунись, всё увидишь… а тут «кончик медвежьего хвоста», пади разбери что это.

Сестра хихикнула причитаниям витязя, продолжая подниматься вверх по каменистым выступам, поросшим мхом и тонкой сетью корней.

– Так может, ты забыть чего успел? – рассуждала омуженка, цепляясь за ветви. – Надо было сразу меня будить, а ты всё волосы мне гладил, щёку целовал.

Округлив глаза, Волот замер.

– Я? Ты чего, Умила, когда ж я тебя так будил?

Девушка остановилась и, обернувшись, задумчиво уставилась на него.

– Ну да. Ты-то завсегда за плечо трясёшь да в ухо «Умила» орёшь, – согласилась она.

– Не кричал на тебя ни разу, – возразил брат.

– Ну не могло же мне то присниться, – сомневалась она.

– Тебе не приснилось. Есть один молодец, что заботой тебя окружает, а ты, коза горная, дважды его уже развернула, – хитро прищурился воин. – А когда мы уходили, его уже в сарае не было.

– Как не было? – напряглась голубоглазая.

– Так. Ушёл куда-то, – пожал плечами Волот.

– Куда? – спросила омуженка, прожигая брата взглядом.

– Откуда мне знать? – насупился он.

– Он – твой друг, – не унималась Умила.

– Он – твой жених, – заметил Волот. – Не волнуйся ты так, сам ушёл, сам воротится… К обеду точно… коли Радмилка лапши наварит. Она, в отличие от тебя, знает, чем Баровита порадовать.

Златовласая шлёпнула брата ладонью по лбу.

– Да ну тебя. Сбил меня, след потеряла.

Заметив вспыхнувший румянец, Волот тихо посмеивался над сестрой. Опершись спиной о шершавый ствол, скрестив на груди руки, ждал пока она вновь найдёт незримый след. Умила закрыла глаза, вытянула в стороны руки, прислушалась к ощущениям – правую ладонь обдало жаром.

– Выше, – констатировала она.

– Веди меня, – широко улыбнулся брат.

Ряды клонящихся к подножью горы деревьев становились всё реже. Девичьи пальцы цеплялись за холодные камни, колени, даже через плотную кожу высоких сапог, чувствовали каждую грань острых пород. Наконец-то путники вышли на плато, теперь можно было выпрямиться во весь рост и осмотреться. Широкая ладонь брата легла на плечо омуженки.

– Вон он – медвежий хвост.

Девушка посмотрелась на возвышение вдали, где пучками торчал кустарник, лоскутами зеленела трава. Нужно было пройти плато вдоль, подняться ещё выше, но Умила оставалась неподвижной, прислушиваясь к внутреннему голосу.

– Не знаю, родимый, меня вниз тянет, – сказала она, пересекая каменную площадку.

Опершись о валун, подалась вперёд. Едва взглянув на склон горы, Умила резко пригнулась, спряталась за камень. Волот прошмыгнул к ней, посмотрел вниз – семеро османцев выволакивали из стоящего на отшибе деревни дома молодую девушку. Вслед за ними бежали с криками её родители.

– Спускаемся, – скомандовал Волот.

Осторожно, но, не мешкая понапрасну, витязи заскользили от камня к камню, наблюдая за тем, как два османца обнажили мечи, приставили их к шеям несчастных родителей; остальные – потащили девушку к морю.

– Ты стариков освободи, – шепнул брат, – а я младе подсоблю.

– Любопытно отчего? – хитро прищурилась Умила.

– Оттого, что со стариками двое остались, а девку пятеро тащат. О тебе забочусь, – заверил Волот.

– Ну-ну, али просто девка глянулась, – улыбнулась сестра.

– Не без того, – кивнул витязь, пробираясь вдоль камней.

Синеглазая женщина, лет пятидесяти пяти, нервно хватаясь за кудрявые смоляные волосы, подёрнутые сединой, кричала изо всех сил, не зная как помочь дочери.

– Что ж вы делаете? Отпустите её!

Худощавый мужичок попытался вырваться из крепкой хватки османца, кинуться вслед за дочерью, но холодный металл коснулся шеи, отчего маленькая капелька крови побежала по его груди. Тёмные глаза прищурились, оскалившееся лицо приблизилось к плачущей женщине.

– Будешь лечить наших воинов, – медленно сказал османец, коверкая славянскую речь, – подумай, что мы с дочерью твоей сотворим, коли ты противиться станешь.

Глаза матери наполнились ужасом, ответ уж готов был сорваться с дрожащих губ, как слепящая лента, с хрустом вонзилась в висок османца. Отскочив в сторону, женщина зажала ладонью рот, всматриваясь в лежащее у ног тело, расползающееся под ним блестящее алое пятно. Второй османец обернулся, выпустив из рук старика – стройная девушка стояла перед ним, сжимая окровавленную саблю. Узкие штанины прятались в высоких сапогах, белую рубаху перетягивал на талии широкий кожаный пояс; её волосы в лучах солнца казались золотыми, а бездонные озёра глаз окидывали захватчика холодом.

Провернув саблю, Умила в один шаг настигла османца, лезвия клинков пронзительно звякнули. Отбросив славянку, воин сделал выпад. Девушка отвела меч, вцепившись в смоляные волосы, опустила его голову на своё колено. Воин попятился, растирая по лицу кровь. Провернувшись, Умила атаковала вновь. Османец едва успел блокировать её саблю, замахнулся кулаком. Златовласая прогнулась, видя, как широкий кулак пролетает над её лицом; отскочив в сторону, снова ринулась на противника. Клинки скрестились, тюрок оскалился, предчувствуя скорую победу, но девушка резко отвела его меч и ударила ногой в голову. Османец покачнулся, на мгновение утратив зрение. Не теряя времени, провернув саблю, Умила рассекла шею противника. Оставив заливающегося кровью врага, подошла к опешившим людям.

– Живы все? – спросила она.

– Они дочку нашу забрали, – залепетала женщина, цепляясь за рубаху воительницы. – Они хотели, дабы я их раненых лечила, а я отказалась, теперича они дочь забрали.

– Успокойся, мать, – сказала златовласая, сжав плечо женщины, – брат мой на подмогу ей бросился. Нет у осман сил против него.

– Я тоже пойду, – заявил мужчина и ринулся к тропе.

– Стой, – осекла Умила, хватая его за рукав, – видно ж по тебе, что не воин, токмо испортишь всё. Бери жену да в деревню бегите, прячьтесь, а мы дочь вашу воротим.

– Как же? Мы с тобой, – влезла знахарка.

Женщина говорила что-то ещё, но Умила уже не слушала. Заметив вдали клубы пыли, всмотрелась получше – всадники приближались к ним.

– Бегите живо! – зарычала она. – Прячьтесь да носа не высовывайте! Скоро здесь конники будут. Со всех ног бегите!

Мужик схватил жену за руку и бросился к деревеньке. Обернувшись, знахарка увидела, как тонкая девичья фигурка скрылась за острыми валунами. Что-то заставляло верить этой незнакомке.

***

Османы спускались с горы, волоча за собой чернявую девушку. Тонкие пальцы напрасно пытались разжать крепкую хватку, ноги упирались в валуны, но тщетно. Кареглазый воин хохотал, говорил ей что-то на своём. Четверо осман шли впереди, что-то бурно обсуждая. Взгляд девушки метался между пленителями, липкий страх всё сильней сжимал виски. Что же с ней станет? Неожиданно в поле бокового зрения возник длинный серебристый отблеск, мощный удар чем-то тяжёлым поразил затылок её мучителя. Девушка отчётливо слышала хруст черепной кости, видела, как поток крови вырывается изо рта османца. Ноги пленницы подкосились, ком подступил к горлу. Над кудрявой головой просвистело лезвие, в тот же миг за спиной что-то рухнуло, какой-то круглый предмет покатился вниз. Снова этот свист. Синеглазая, переборов страх, подняла взор – высоченный воин калечил тела её обидчиков, два меча вращались в его руках, сливаясь в сверкающие солнца.

Тяжёлый клинок отвёл османскую сталь, второй – отрубил сопернику руку. Несчастный закричал, сжимая кровоточащую конечность, резкий взмах меча оборвал его голос, повергнув на землю. Третий воин кинулся на витязя, кромсая воздух саблями; Волот блокировал клинки, развёл их в стороны и ударил османца с головы в нос. Мир угас в глазах захватчика, острая боль в груди пришла из ниоткуда. Последний выживший бросился прочь. Перехватив меч, Волот метнул оружие в беглеца. Одиннадцатикилограммовая сталь, впившись в спину османца, заставила его остаться на этой горе.

Витязь подошёл к перепуганной красавице, убирая меч в ножны. Ей было не больше семнадцати; синие, словно лепестки василька, глаза пристально смотрели на него, бархатные длинные ресницы боялись сомкнуться, чёрные брови изогнулись в удивлении. Ветер играл с растрепавшимися локонами, что на фоне белоснежной кожи казались смоляными. Витязь улыбнулся, протянул руку.

– Испугалась?

– Да, – не стала лукавить девушка, вложив кисть в широкую ладонь.

– Не бойся, не обидят тебя боле, – заверил витязь, помогая подняться.

Девушка невольно пробежалась взглядом по изувеченным телам, горько ухмыльнулась:

– Да уж.

– Меня Волотом звать, – представился дружинник, не выпуская нежной кисти.

– Любава, – пролепетала чернявая, даже не пытаясь вызволить руку из крепкой, но при этом нежной хватки.

Его серые глаза в свете солнышка казались расплавленным серебром, тонкие дуги ресниц, словно нарисованные углём, очерчивали их контур. Высокие мужественные скулы, прямые русые волосы, собранные в хвост, – необычная внешность для этих мест. Могучий воин с добрым и нежным взглядом. Понимала Любава, что негоже так заглядываться, но оторваться не могла.

– Имя какое красивое, – вырвал девушку из раздумий бархатистый голос, – ласковое.

Щёки вспыхнули румянцем, пушистые ресницы смущённо прикрыли глаза.

– Что я вижу? – неожиданно раздался женский голос. – Сейчас расплачусь!

Любава оглянулась – высокая златовласая девушка в мужской одежде, уперев руки в бока, придирчиво рассматривала её. На бедре незнакомки, прячась в ножнах, закреплённых на широком ремне, висели две сабли, на сапогах, закрывающих колени, красовались рукояти ножей. Волот явно знал её, потому как широко улыбнулся воительнице, но и руки Любавиной не выпустил. Пальцы омуженки легли на изрезанный рунами черен*, высвободили меч из обмякшего тела.

– Управилась, Умилушка? – спросил Волот.

– Никак сомневался? – фыркнула голубоглазая, вытирая клинок об одежду трупа.

_________________________________________________________________

Черен* – прямой участок рукояти меча для ручного хвата.

– Переживал, – поправил Бер. – Как миряне?

– Ты спасла моих родителей? – оживилась Любава.

– Да, – кивнула омуженка, – в деревню их отправила. Думала, вы тоже туда спуститесь, да, смотрю, расцепиться не смогли.

– Так мы сейчас спустимся, – не видел сложностей Волот.

– Не спустимся, – возразила Умила, протягивая ему меч, – конники сюда скачут.

– Много? – нахмурился витязь, убирая клинок в ножны. – Вдвоём не раскидаем?

– Вдвоём раскидаем, – ухмыльнулась Умила, – а вот с ней – нет. Куда ты её здесь денешь, одни камни вокруг?

– Тебе отдам, бегите, я их задержу, – предложил Волот.

– Вместе побежим, – осекла омуженка и стремительно направилась в сторону обрыва, – морем уйдём.

Витязь кивнул, крепче сжав руку мирянки, поспешил за сестрой. Ошеломлённая Любава следовала за ним, бежала что есть мочи, слыша за спиной топот копыт. Понимание происходящего понемногу приходило к ней.

– Как морем? – взвизгнула она.

– Ну, коли об скалы не разобьёмся, то уйдём, – бросила через плечо златовласая. – Плавать-то ты, надеюсь, умеешь?

– Умею, – кивнула чернявая. – А коли разобьёмся?

– Ты не думай о том, – улыбнулся Волот, продолжая бежать по каменной спине «пьющего медведя», – от края посильнее оттолкнись токмо.

Беглецы стремительно приближались к склону, поросшему травой и кустарником. Согнув колени, боком, стараясь не покатиться кубарем, спустились к каменистому выступу, нависающему над шепчущим морем. Умила прыгнула первой, Волот улыбнулся Любаве, сжав тонкую девичью кисть. Красавица кивнула в ответ и, невзирая на сковывающий ледяной страх, оттолкнулась от края скалы. Преследователи остановились у склона, копыта выбили сотни мелких камушков. Османы загалдели, вскинули руки, развернули скакунов и погнали их к спуску, надеясь перехватить тархтар на берегу.

Прохладная стихия приняла беглецов, слегка оглушив своей толщей. Друг за другом показавшись из голубой бездны, они стали жадно глотать воздух. Златовласая закрутилась, цепляясь взглядом за берег.

– Вон там, Волот, видишь? У леса наши лагерь разбили, – затараторила она.

– Ага, вижу, – отозвался брат, – да османцы спускаются. Морем придётся до своих добираться. Надеюсь, стрельцов средь осман нет.

– Кажись нет, – согласилась Умила, разгребая перед собой воду.

– Да ведь далеко очень, – сказала Любава, оценив расстояние до кромки леса.

– Али выбор есть? – прошипела омуженка. – Плыви, давай молча.

Плыли молча, чернявая понемногу отставала. Османы в море лезть не стали, но и с берега уходить не торопились, хоть и заметили лагерь тархтар. Волот обернулся.

– Устала, Любавушка?

– Сарафан плыть мешает, – пояснила девушка.

– Так сними его, – прошипела Умила.

– Как я тебе на плаву разденусь?! – вспылила чернявая.

– Влезай мне на спину, – предложил Волот, подумав, что в море только бабьей драки ему не хватало.

Любава охотно согласилась, вцепившись в широкие плечи воина. Умила одарила её укоризненным взглядом, что сильно смутило мирянку.

– Невеста твоя? – шёпотом спросила она.

– Сестра, – пояснил Волот. – Али не похожи?

– Похожи, – широко улыбнулась Любава, – чем-то.

Ответ витязя почему-то очень порадовал девушку. Было в этом воине что-то родное, не потому как спас её, а просто сердце ёкнуло и отпускать не хотело, несмотря на то, что не знала ничего о нём, кроме имени.

– Тебе не тяжело плыть с двумя мечами на поясе да мной на спине? – любопытствовала Любава.

– Посильно, – ответил Волот, косясь на осман. – Умила, дай мне нож.

– Думаешь, они к нам полезут? – нахмурилась омуженка.

– Кто их знает? – сказал брат.

Любава видела, как вода скрыла золотые волосы, ощутила, как тонкие пальцы коснулись её ноги. Вскоре Умила вынырнула, протянула брату нож. Зажав его зубами, Волот поплыл дальше. Умила вновь изогнулась, вытащила из синей толщи нож поменьше и тоже сомкнула на клинке зубы. Демировичи плыли то и дело, поглядывая на всадников – османы спешились, но входить в воду не стали. В лагере тоже заметили беглецов. От Любавиных глаз не смогло укрыться то, как плечистый воин, растолкав суетящихся дружинников, вошёл в море почти по грудь, встречая их. Девушка была точно уверена, что Умила при его виде поплыла быстрее, словно он был единственной надеждой. Видела, как пальцы омуженки вцепились в протянутые руки витязя, как нетерпеливо обвила его шею, как он прижал златовласую к себе, забрав у неё нож. Волот тоже был рад видеть этого дружинника. Нащупав ногами дно, выпрямился, спрятал клинок в ножны. Любава поспешила соскользнуть с широкой спины, но тут же бегущая волна скрыла её с головой. Крепкие руки обхватили точёную талию, приподняв, прижали к мускулистому торсу.

– Рано ты соскочила, – улыбнулся Волот, убирая с её лица мокрые пряди.

Незнакомец протянул им руку, которую уставший витязь охотно принял, наваливаясь на его плечо.

– Ого, а эту диву вы в морской пене отыскали? – ухмыльнулся он.

– Любава, знакомься – Баровит – друг мой лучший, – сказал Волот.

– Рада знакомству, Баровит, – улыбнулась девушка.

– Я тоже, – кивнул воин. Переведя взгляд на Умилу, шепнул нежно: – Притомилась?

– Немного, – кивнула Умила, не отрывая головы от его каменной груди. – Сам-то давно воротился? Был где? Предупредил бы хоть.

– Воротился недавно, с вестями, всё тебе расскажу. А предупредить мог, да ты так сладко спала, не хотелось тревожить, – ответил Баровит. Хитро прищурившись, шепнул ещё тише: – Не уж толь волновалась за меня, Умила?

– Ну тебя, – фыркнула омуженка, устало ударив ладонью по его груди, вызвав тем самым лишь улыбку.

На берегу беглецов встречали дружинники во главе с сердитым усатым дядькой. Он явно был чем-то недоволен. Поёжившись от его тяжёлого взора, Любава спряталась за спину Волота.

– У вас троих языков нет что ли? – пробасил он. – Сказать трудно было куды вас черти понесли?

– Не серчай, тять, – тяжело дыша, сказала Умила, – мы с братом мирян выручали.

– Благодарю вас, – пролепетала Любава, цепляясь за рубаху Волота.

– А ты, Баровит, тоже спасал кого? – нахмурился воевода.

– Я по горе Медвежьей прошёлся, – ответил старший дружинник, не выпуская из объятий Умилу. – Видел войско османское на подступе к подножью горы Кырым. Покамест мы тут малые отрядцы ловим, они крепость в осаду возьмут.

– Что ты делать будешь? – фыркнул Демир. – Ладно. Умила, переодень девку… да сама тоже. Волот, отведёшь её в деревню к родителям. Собираемся!

– Стой, батый, – встрял Баровит. – Чего собираться-то, коли не знаем о вороге ничего?

– Да, нам бы понять, сколько их да где, – подхватила Умила.

– Да как в крепость незаметно пробраться, – добавил Волот, – дабы жителей из осады вывести.

– Умные все такие, – всплеснул руками воевода. – Мы тут звездой яркой османам светим, беду на деревню кликаем. В лес поглубжее уйти надобно, прежде чем репу чесать.

– А-а-а, – протянула троица.

Махнул на них рукой Демир и пошёл к дружинникам. От толпы отделилась светловолосая девушка, ухмыляясь, направилась к друзьям.

– Отхватили? – злорадствовала она. – То-то. Опять мне за вас влетело.

– Чего ты ему сказала? – закатила глаза Умила.

– Правду, – заявила подруга. – Ладно, пошли переодеваться, хватит мужиков мокрыми рубахами сманивать.

Любава прикрылась руками и, заливаясь краской, поспешила за незнакомкой. Умила, окатив присутствующих холодным взором, буркнула:

– Пущай смотрят, мне не жалко.

Баровит за её спиной показал соратникам кулак, все всё поняли и принялись собирать вещи. Пустые котелки зачёрпывали морскую воду, опрокидывали её на костёр, отчего пламя шипело и плевалось дымом, перед тем, как угаснуть. Омуженки, отвязав от сёдел сумки, направились в лес, беглянка не отставала. Мокрая одежда, причмокивая, падала на траву, сухая, соскользнув с веток, пыталась налезть на влажную кожу. Девушка с огненными глазами рассказывала Умиле последние новости, свесив ноги с поваленного дерева.

– Ты чего так подозрительно на порты смотришь, чернявая? – неожиданно спросила она.

– Меня Любава зовут, – представилась гостья. – То мужские порты ведь.

– А меня Радмила, – улыбнулась девушка. – Ты нос-то не вороти, одевай чего дают.

– Никакие они не мужские, – фыркнула Умила, затягивая ремни на сапогах, – то мои порты.

Расправив рубаху, взглянув на обнявшие ноги штанины, Любава недовольно сжала губы.

– Непривычно мне в том – ноги открыты, рубаха коротка, – пробубнила она.

– Правильно, в длинной рубахе драться неудобно, – закатила глаза Умила, закрепив на талии ремень с ножнами.

– Ладно всё, тут никого таким видом не удивишь, – успокаивала Радмила. – Дружинники к нам уже привыкли, ты им в сарафане боле глянулась.

– А как я в деревне появлюсь? Там девки так не ходят, – упёрлась Любава.

– Волотову рубаху сейчас принесу, – вздохнула Умила, – она тебе как раз по колено придётся.

– Ага, а ворот до пупка, – хохотала Радмила подруге вслед.

Синие глаза уставились на лучницу, та улыбнулась.

– Не боись, мы тебе шнурок потуже затянем.

Умила вернулась быстро, ступая неслышно, словно ночной хищник. Возникнув за спиной Любавы, перекинула через её плечо красную рубаху. От неожиданности чернявая взвизгнула, вцепившись в льняную ткань. Под хихиканье Радмилы, девушка одела рубаху, что и впрямь больше походила на платье. Вот только ворот обнажал ключицы, но предчувствуя гнев златовласой, беглянка не проронила ни звука.

– Поясом затени, так совсем ладно станет, – предложила Радмила.

– На такую что не одень, всё сядет ладно, – подтвердила Умила, завязывая на Любаве пояс. – Перси* пышные, чресла* круглые, не то, что мы с тобой – кожа с костьми.

– Да, – вздохнула Радмила, – мы завсегда носимся, аки сайгаки*, по ветвям векшами* прыгаем, да в сёдлах скачем. Как тут чему нарасти? Кабы ещё поесть можно было вдоволь, а то, что успел из котелка вытащить, то твоё.

– Ладно, девки, – смутилась Любава, – вам бы жаловаться, одна другой краше.

– Твоя правда, чернявая, – улыбнулась Радмила, спрыгивая с дерева, – перечить не стану. Идём, девки, заждались нас уже. Как пить дать, ворчать мужики станут.

Девичьи голоса послышались из-за густой поросли кустарника, лес выпустил преобразившихся красавиц. Дружинники, уж рассевшись по коням, томились в ожидании. Волот пригласительным жестом указал Любаве на скакуна. Усадив её в седло, повёл коня под уздцы. Синеглазая видела, как воины тронулись к лесу, позвякивая мечами и котелками, как грациозно сидят верхом омуженки, как Умила махнула ей на прощанье. Всё-таки добрая она, хоть и ворчит неустанно. Волот улыбнулся Любаве, вызвав в душе тёплый всплеск.

– Скажи, чего от тебя османы хотели? – спросил он, немного помолчав.

– Моя мать знахарка, людей лечит. Османы хотели, дабы она за их раненых взялась. Мать отказалась, посему они меня выволокли из дому, хотели напугать её.

__________________________________________________________________

Перси* – грудь.

Чресла* – бёдра.

Сайгак* – копытное животное, является представителем подсемейства антилоп.

Векша* – белка.

– Ясно, – сказал витязь и грустно добавил: – Моя мать ведуньей была. Людей лечила, с Богами да духами говорить могла. Я уж лик её светлый позабыл совсем.

– Давно её не стало? – робко спросила девушка.

– Мне пять лет было, Умилке – три, остались мы с отцом. Он хороший, лаской никогда не оделял, но матери не хватало… особенно Умиле.

– Жаль мне вас, – сказала Любава, положив руку на его плечо.

Деревня была уж совсем близко. Остановив коня, Волот посмотрел на девушку. Чернявая улыбнулась ему и хотела слезть, решив, что дальше он её не повезёт. Соскользнув с седла, девушка оказалась между скакуном и витязем, в смятении подалась в сторону, потеряв равновесие. Сильные руки сжали талию, не дав упасть.

– Скажи, Любавушка, – спросил Бер, утопая в синих глазах, – коли я решу наведаться к тебе, будешь ли ты мне рада?

– Буду, – улыбнулась она и, поднявшись на носочки, поцеловала его щёку. – Как не радоваться тому, кто тебе жизнь спас?

– Ну, а коли забыть про то, – замялся витязь. – Кабы я пахарем был, стала бы ты ждать меня?

– Забавен ты, Волот, – засмеялась Любава, – знакомы мы часа два от силы, а чувство такое, словно всю жизнь… Так скажу, коли не придёшь ко мне боле, то обижусь на тебя. А теперича пусти, меня родители ждут.

– Я тебя до дома провожу, а то мало ли, – улыбнулся довольный ответом дружинник.

Они продолжили путь, разговаривая обо всём, что приходило в голову. Гнедой жеребец спокойно следовал за хозяином, время от времени фырча на пробегающих мимо забияк. Люди выходили со дворов, перешёптываясь, рассматривали витязя. Но молодые ничего не замечали, пытаясь удержать каждый миг, проведённый вместе.

***

Золотые струны Ярилы пронизывали сплетённые кроны деревьев, освещая маленькую ладошку лесной полянки. Изумрудная трава жадно ловила солнечный свет, утопая в живительном тепле. Широкие копыта грубо вжали её в сырую землю, кони зафырчали, предчувствуя отдых и пир. Спешившись, всадники разбрелись по лесу, осматривая местность.

– Здесь останемся, – возвестил воевода.

Радмила деловито перекинула через плечо тул, поправила лук и, как всегда это было, пошла охотиться. Одни взялись за коней, освобождая от упряжи, другие расстелили подстилки и приняли сон. Умила заметила, как Баровит, растирая виски, ушёл в чащу. Знала она что его мучает, не могла оставить друга один на один с бедой, посему последовала за ним.

– Уйди же ты, – шептал воин, – не понимаю, чего ты хочешь.

Виски жгло огнём, в спину стучался колкий хлад, чужая речь лезла в голову, заглушая собственные мысли. Нежные ладони нежданно скользнули по его плечам, волнистые прядки защекотали щёку.

– Опять тот аримиец*?

– Да, – вздохнул витязь, – два месяца за мной ходит. Никак не могу от него отделаться.

– То он тебя сегодня увёл? – спросила Умила, усаживая Зорьку на землю.

– Нет, утром дед мой приходил, – покачал головой Баровит, прикрывая глаза при прикосновении её тонких пальчиков к горящим вискам. – Он меня на гору привёл, на крепость указал. А аримиец ходит за мной да молвит что-то. А что я не пойму, языка-то его не знаю.

– Ты на самый верх горы поднялся? – улыбнулась Умила, поглаживая виски витязя.

Баровит кивнул в ответ.

– А мы не дошли, на осман наткнулись.

– Я уж понял, – ухмыльнулся Зорька. – Смотрю, Волот себе подругу нашёл.

– У ворога отбил, – улыбаясь, поправила девушка. – Я смогу призвать мать да попросить её забрать аримийца.

– Сил у тебя на то уйдёт много, – возразил Баровит, – я сам.

– Ты два месяца назад мне то же самое сказал, – нахмурилась Умила, положив ладони на его небритые щёки. – В очи мне зри да думай о том воине.

– Чего о нём думать, он рядом стоит, – пробурчал витязь, погружаясь в холодные озёра её глаз.

__________________________________________________________________

Аримиец* – китаец.

Нежный голос взывал к Маре, получая отклик в каждой клеточке тела Баровита, уводя его в тонкий мир. Он чувствовал, как спину сковывает холод, но то был холод приятный, родной – значит, тётя Аделя пришла. Она учила его, ещё совсем мальчишку, общению с мёртвыми, но слишком рано ушла в Навь, так и не передав и крупицы своих знаний. Баровит пытался самостоятельно подчинить эту силу, но не всегда у него получалось.

– Устами красными Мары великой, заклинаю дух твой маетный, сгинь в царство тёмное, – шептала Умила. – Всем предкам взываю, силу свою на защиту витязя дайте. Укройте его пологом светлым, от духов навных оградите, живым потоком плоть напитайте. Матушка, помоги Баровиту, молю тебя.

Ветер смолк, перестали шелестеть листья, на низенькой травке выступил иней. Время словно остановилось. Умила смотрела на Зорьку, не убирая рук с его лица, – мил он сердцу девичьему, но, порой, боялась даже коснуться руки его, ведь понимала, что не сможет оторваться, что канет в этот омут с головой и сказать третье «нет» уже не получится… В прошлый-то раз сердцу больно от того было, всю ночь проплакала. Сейчас Баровит не слышал её, блуждая меж мирами. Сердце омуженки то бешено колотилось, то замирало, нежные чувства, кои прятала глубоко в душе, грозились вырваться неистовым потоком.

«Лишь один раз» – подумала Умила и, приблизившись, коснулась его губ.

Нежным и сладостным был поцелуй, больших сил стоило прервать его. Отстранившись, Умила позвала тихо:

– Баровит, вернись ко мне.

Зорька медленно открыл глаза, растёр озябшие пальцы, посмотрел на златовласую.

– Вроде ушёл. Благодарю тебя.

– Во благо, – улыбнулась красавица, поднимаясь с колен. – Тебе завсегда помочь я рада, знаешь о том. Не отворачивайся от меня впредь.

Повернувшись в сторону поляны, где расположились братья по службе воинской, омуженка сделала шаг, но крепкая рука стальной хваткой сжала кисть, не дав отдалиться. Лукаво прищурившись, Баровит всмотрелся в девичий лик.

– Умила, мне показалось али ты меня поцеловала?

– Ещё чего! – фыркнула она, вывернув руку из захвата. – Привиделось тебе… то мечты твои были. Мы меж собой всё уж выяснили, не нужно по новой начинать.

Умила стремительно зашагала к поляне, заливаясь стыдливым румянцем и нервно поправляя золотистые локоны. Шёлковые листья молодых деревцев скрыли стройный стан, скользнув по ножнам сабель.

– Ну да, рассказывай, – ухмыльнулся воин, проводив её взглядом.

Охота

Жаркий лучик прорвался сквозь пушистое облако, осыпав его розовой пудрой, зацепился за сизовато-зелёные хвоинки можжевельника и, не удержавшись, упал на стальное зеркало сабли. Золотой озорник заплясал на холодном глянце, расцеловал отразившийся в нём девичий лик, рассыпался сотней солнечных зайчиков по сочной траве. Тонкие пальцы под тихий скрежет прерывисто водили камнем по изогнутому лезвию. Цепкие ветви кустарника, покачнувшись от чьего-то прикосновения, зашелестели, привлекая внимание омуженки. Длинные ресницы взмыли вверх, голубые озёра выхватили из-за поросшего мхом валуна высокую широкоплечую фигуру. Сердце радостно забилось, губы слегка изогнулись в улыбке.

– Сызнова раньше петухов поднялся, Красная Зорька, – ухмыльнулась Умила.

Приблизившись, Баровит лёг на махровую траву, закрыл глаза, слушая, как внизу шумит речушка.

– Решил осмотреться.

– Ну как? – поинтересовалась омуженка, не отрываясь от заточки сабли.

– Тихо, – ответил витязь. – Не к добру то.

– Ясно, что не к добру, – ухмыльнулась Умила. – Тут уж нечистью не напугаешь, раз османцы дружину увидали. Мы затаились, да они тоже.

– Они скопищем сюда не сунутся, лазутчиков пошлют, – рассуждал Баровит, – изловить их надобно.

– Надобно, – девушка провела пальцем по золочёной рукояти сабли.

Изящное оружие нырнуло в ножны, щёлкнув напоследок. Златовласая посмотрела на витязя, аккуратно убрала с его закрытых глаз непослушную тёмно-русую прядь. – Придумаем что-нибудь… Идём с Волотом поговорим, он точно сообразит хитрость какую.

Баровит провёл тыльной стороной ладони по Умилиному рукаву, нахмурившись, открыл глаза, всмотрелся в нежные черты девичьего лика.

– Переставай без кольчуги ходить, родная.

– Кабы мы давеча в кольчугах ушли, то не выплыли бы, – возразила она.

– Тяжела тебе?

– Нет, Гроздан мне такую кольчужку сплёл, что не тяжелей рубахи, да плавать в ней трудно.

– Всё равно не забывай.

Наклонившись к нему, Умила лукаво улыбнулась.

– Ладно… раз так тебе спокойней станет.

Широкая ладонь скользнула по её плечу, шее, обхватив затылок, потянула вниз. Умила пыталась сопротивляться, уперевшись руками в землю, но тщетно. Сердце бешено стучало, охвативший трепет не давал сделать и вдоха. Омуженка зажмурилась, дабы не поддаться его чарам, не утонуть в медовом омуте глубоких глаз. Тёплое дыхание защекотало скулу, губы коснулись высокого лба. Сердце Умилы замерло, наслаждаясь кратким мигом нежности, призрачные мечты о семейном счастье шлейфом дурмана пронеслись в сознании. Баровит медленно разжал хватку. Едва почувствовав это, омуженка выпрямилась, семимильными шагами направилась к ажурной вязи можжевельника. Не смогли ускользнуть от цепкого взора витязя вспыхнувший на щеках румянец и застенчивая улыбка. Надежда на то, что чувства его взаимны, укоренилась в сердце, не позволяя сдаться. Поднявшись с зелёного ковра, Баровит кинулся вдогонку за грациозной дивницей*.

Дружинники, стуча кружками, разливали принесённое Волотом из деревни молоко. Радмила отломила кусок хлеба и передала буханку дальше. Аккуратно выловив ложкой из котелка яйцо, Волот протянул его подруге. Лучница, поставив кружку на землю, постучала вытянутым концом о бревно, на котором сидела, отчего по белой скорлупе поползла паутинка трещин. Из-за густой поросли вышла Умила, следом показался Баровит. Наградив брата лучезарной улыбкой, омуженка присела рядом с Радмилой.

– Нагулялся, родимый?

– Угу, – кивнул витязь, протягивая друзьям кружки с молоком, – вы, смотрю, тоже.

– Османцы, аки сквозь землю провалились, – сказал Баровит, сделав глоток.

– Давай выманим, – ухмыльнулся Волот.

– Как же? – почуяв неладное, прищурилась лучница.

__________________________________________________________________

Дивница* – одна из дочерей Тарха (Даждьбога), берегиня леса.

– Я бы пошукала их с Радмилкой незаметно, – предложила Умила.

Один из дружинников посмотрел на друзей, ухмыльнулся, погружаясь в свои мысли, а после, прищурив голубые глаза и откинув волнистые тёмно-русые волосы за спину, выдал:

– А я с Волотом согласен. Чего за ними бегать? Приманить их надобно.

– На что ты их приманивать собрался, Ждан? – насторожилась Умила.

– На мёд? – ухмыльнулся Баровит.

– Пчёл на мёд, а мужика на девку красную, – пояснил Ждан.

– Что тут баб мало? – фыркнула Умила. – Невидаль какая.

– Баб тут много, – задумчиво сказал Волот, – токмо, почти все они чернявые, что мне любо очень. А вот вы средь них звёздочками засветитесь, трудно будет османам мимо вас пройти.

Подруги переглянулись, скривив губы, напряжённо уставились на Бера.

– По-другому надобно, чай, не на рыбалке, – возразил Баровит. – Лучше кого-то из нас пахарями обрядить, да осман пошукать.

– А что? – оживился худощавый воин, дожёвывая краюшку хлеба. – Пущай девки осман на сеновал заманят, а мы там их порубаем.

– Может, ты их заманишь? – ухмыльнулась Умила. – Коли с тебя кольчугу да шлем снять, да в сарафан обрядить, то разом смазливая баба выйдет.

– Токмо, побрить его не забудь, – добавила Радмила.

– Заманишь осман на сеновал да перебьёшь по одному, – продолжала златовласая, – а не сдюжишь, мы подсобим.

Воин вскочил, выбив локтем кружку из руки сослуживца, в один прыжок оказался рядом с Умилой, сжав кулак, замахнулся на неё.

– Место знай своё, баба!

Золочёный сокол сам лёг в руку, ножны выпустили стальную змею и остриё*, тихо звякнув о кольчугу ратника, медленно поползло по груди к шее.

– Я-то место своё знаю, – холодно сказала девушка, не поднимаясь с земли и всё сильнее надавливая на рукоять сабли. – А ты, Бус, своё знаешь? Коли я тебе кровушки выпущу малость, ты шибче соображать станешь?

_________________________________________________________________

Остриё* – колющий конец клинка, точка соединения линий обуха и лезвия.

Рука Буса медленно легла на меч, отчего Баровит выпрямился во весь рост.

– Где ты бабу увидал? Витязь пред тобой, в ножки кланяйся ей, ратник, глядишь, простит.

Оскорблённый воин с опаской глянул на старшего дружинника, но продолжил вытягивать из ножен меч.

– Лучше сядь обратно, Бус, – спокойно сказал Волот. – Коли я встану, то мокрого места от тебя не останется.

Ратник неохотно отпустил черен, сделал шаг назад. Помедлив, вернулся на место, зло зыркнул на витязей. Лишь потом заметил, что за его спиной стоит воевода. Демир окинул подопечных строгим взором.

– Мало с вас войнушки? Хотите меж собой ещё погрызться? – прогремел он. – Каждый прав из вас, посему Умила, Радмила, Бус, Ивар да Баян пойдут в деревню. Мирянами притворитесь.

– Батый, меня с ними отправь, – попросился Баровит.

– Ты себя видел? – ухмыльнулся воевода. – Во всей деревне таких мужиков нет, за кого мы тебя, кабаняру, выдадим?

– Меня возьмите, я меньше, – вызвался Ждан.

– Меньше кого? – ухмыльнулась Радмила, смерив витязя взглядом.

– Ну, Волота меньше, – смутился Ждан.

– Все меньше Бера нашего, я тоже, – хмыкнул Баровит.

– Чего? – возмутился Волот. – Ты меня на полперста* ниже, да легче на полпуда* от силы.

– Да ведь ниже да легче, – широко улыбнулся Зорька.

Демир внимательно посмотрел на Ждана – он, конечно, меньше его сына, но всё равно больше любого из дружинников; слепым быть надо, чтобы такого не приметить, за пастуха уже не выдашь. С другой стороны, Ждан в бою десятерых стоит, языки иноплеменные знает да проворен, словно лис.

– Ладно, кузнецом тебя вырядим, – сдался батый. – Волот, попроси Любаву одежду им раздобыть, девкам нашим, стало быть, сарафаны.

_____________________________________________________________________________

Перст* – палец

Пуд* – единица массы, равная 16,38 кг.

– Сделаю, – оживился Волот, предчувствуя скорую встречу с Любавой. – Принарядим вас, Радмилка хоть душу отведёт.

– Да, хоть девкой себя почувствую, – улыбнулась лучница, – а то иной раз кажется, что борода расти начинает, одни мужики вокруг… уже два лета.

– Так чего плохого? – засмеялся Ждан. – Али мы вас вниманием оделили?

– Надоели вы мне все, – фыркнула Радмила, но, посмотрев на Баровита, добавила: – почти все.

Умила незаметно ущипнула подругу за ногу, отчего та, взвизгнув, непонимающе посмотрела на неё.

***

Когтистые лапы кустарника, хватаясь за полы сарафана, пытались удержать стройную красавицу. Широкая угольная коса хлестала девичью спину, белые пальчики сжимали ручки корзин, набитых одеждой. Любава спешила к другу, с которым за последние дни сильно сблизилась и искала встречи как можно чаще. Он же искал этих встреч с ещё большим рвением. Звон металла, пробивающийся сквозь плотную вязь ветвей, говорил о том, что Любавин путь верен. Раздвинув шелестящую поросль, она застыла в изумлении, наблюдая за необычной игрой «больших детей».

Два свистящих солнца разбросали по зелёным листьям стальные блики, острый взор следил за каждой мелочью – за взмахом пушистых ресниц, за блеском голубых глаз, за хитрой ухмылкой, за пульсацией вены на шее. Его противник лишь с виду казался слабым, но витязь знал, насколько коварен и быстр этот воин. Золочёные соколиные головы провернулись в девичьих ладонях, изогнутые лезвия мелодично рассекли воздух, устремились к противнику. Массивный клинок остановил саблю, второй вырвался вперёд, блокируя «близняшку». Умила закружилась под лязг металла, провернула в ладони рукоять и снова атаковала брата. Волот прогнулся, заметив, как лезвие елмани* срезало пару волос с его броды, и с размаха ударил мечом по сабле. Та, со свистом вонзившись в дерево, задрожала. Девушка пригнулась, пропустив над собой второй клинок, резко выпрямилась, блокировав саблей очередной выпад соперника, и с силой ударила коленом локоть брата. Рука на миг онемела, широкая ладонь разжалась, выпустив меч. Тяжёлый клинок глухо ударился о землю, отчего омуженка ухмыльнулась, утробно зарычала, словно лесная кошка. Брат завращал в руках меч, не подпуская к себе Умилу, улыбаясь, ждал.

__________________________________________________________________

Елмань* – расширение в нижней трети клинка, имеющее лезвие.

Лукавая искорка вспыхнула в голубых глазах, девушка, перехватив саблю, метнула её в Волота. Бер отбил изогнутую сталь; металлический блеск иссяк, явив тонкий девичий силуэт – Умила, в один шаг настигшая его, оттолкнулась стопой от бедра брата и коленом атаковала голову. Витязь едва успел пригнуться, получив лишь смазанный удар по затылку. Сестра проехалась по его спине, под жалобный скрежет кольчуг, соскочила на землю. Подлетев к дереву, вытащила из ствола саблю и вновь бросилась на соперника.

Баровит, скрестив руки на груди, наблюдал за боем Демировичей, в тысячный раз отметив грациозность возлюбленной, её ловкость, хитрость. Ну, а о друге старший дружинник всегда был очень высокого мнения и отлично понимал, что Волот не столько сражается с Умилой, сколько играет. Опершись спиной о дерево, Баровит улыбнулся очередной Умилиной хитрости, вдохнул свежий лесной воздух, пропитанный ароматом томящегося супа. Желудок жалобно заурчал, но витязь не переставал наблюдать за схваткой.

Золотистые жилки, пронизывающие чёрные тела тлеющих углей, пульсировали всё слабей и слабей. Аппетитный запах незримыми нитями вырывался из котелка, пробуждая в присутствующих голод. Ждан отвернулся от зрелищной схватки Демировичей и погружённого в неё Баровита, воровато взглянул на занятую луком Радмилу. Желудок вновь заурчал, толкая витязя на хулиганство. Крадясь к котелку, он не заметил, как девичьи пальцы натянули тетиву на конец лука*, как зоркие глаза заметили его тянущуюся к щам ложку, не получившую на то разрешения. Молниеносно вложив стрелу в лук, Радмила выпустила её в цель. Острый металл вонзился в деревянное изделие, расщепив его, приковал к земле.

– Рано ещё, – осекла она.

– Токмо на соль хотел проверить, – нахмурился Ждан. – Да сколько можно уже щи томить, Радмила Игоревна?

– Да нас тоже, – подхватил Баровит.

– Жён учите щи варить, – процедила лучница, а потом, переведя взгляд на Баровита, добавила, не удержавшись: – у кого она есть, конечно.

Зорька, пропустив колкость мимо ушей, спросил Ждана:

– Сколько твому чаду сейчас должно быть?

– Полтора лета, – мечтательно улыбнулся витязь.

_________________________________________________________________

Конец лука* – завершения плеч лука с вырезами для петель тетивы.

– Ты хоть знаешь, кто у тебя родился? – смягчилась Радмила.

– Сын, – ответил Ждан, – люба моя изловчилась весточку передать. Написала, что на меня похож сильно.

– Счастливый ты человек, Ждан, – сказал Баровит, прожигая взглядом Умилу, отбивающую атаки Волота.

Подойдя к Ждану, Радмила вынула из земли стрелу, аккуратно вложив в тул, направилась к коню. Остановившись на полпути, лучница ухмыльнулась – пристальный взор выхватил из шелестящей бездны неподвижную мирянку, изумлённо рассматривающую брата с сестрой. Продолжив путь, Радмила крикнула друзьям:

– Демировичи, вёсла сушите! Волот, к тебе Любава пришла.

Бер отправил клинки в ножны, обхватив плечи сестры, прижал к себе.

– Ну, ловкачка ты у меня, Умилка, даже бороду мне подровнять успела, – улыбнулся он, поцеловав омуженку в лоб.

– Так, коли с тобой мешкать, то без главы остаться можно, – ухмыльнулась девушка, прижимаясь к брату, словно котёнок.

– Здравствуй, Любавушка, – просиял Бер, глядя в синие глаза красавицы.

– Ладно, мы с Радмилкой покамест принарядимся, – хихикнула Умила, высвобождаясь из объятий брата и забирая у гостьи корзинки.

– Там мужское тоже, – пролепетала смущённая девушка.

– Мужское у меня есть, – ухмыльнулась лучница, потрепав вороную гриву коня.

– Да, она про Ждана с нашими недокормленными говорит, – прошипела златовласая, поставив самую большую корзину перед витязем.

– Да, поняла я, – закатила глаза подруга.

– Поняла, пойдём, – бросила Умила и потащила её в лес.

– Радмила! – крикнул Баровит. – Есть-то уже можно?

– Нет! – донеслось из леса.

– Тьфу, ты! – Ждан хлопнул себя по колену. – Не от меча османского, так от голода помрёшь.

– Ну, не знаю, попробовать-то можно, – шепнул Зорька, протягивая к котелку ложку.

***

Солнце, согревая небольшую деревеньку, вышло в зенит, изгоняя тени. Вся домашняя живность радовалась жарким лучам. Куры деловито кудахтали, коты, лениво потягивались, накрывая пушистыми лапами тонкие травинки, козы толкались возле корыта, в которое только что налила прохладной воды заботливая хозяйка. Златовласая девушка, закрыв за собой калитку загона, позвякивая пустым ведром, направилась к дому. Вернувшись уже с лоханкой, полной белья, принялась развешивать настиранное. Перекинув через верёвку мокрую рубаху, Умила огляделась – ничего подозрительного. За её спиной медленно прохаживалась Радмила, бросая курам зерно и внимательно всматриваясь в окрестности, ни одна мелочь не могла ускользнуть от её огненных глаз, но, к сожалению лучницы, ускользать было нечему, что начинало действовать на нервы.

– Может, я не понимаю чего, да вряд ли мы так осман выманим, – насупилась она.

– Права ты, зря время токмо теряем, – согласилась Умила. – Надобно место укромное, в коем можно без мирян с османами посудачить.

Радмила кивнула подруге, обтерев о передник ладони, подошла к изгороди.

– Смотри, Умилка, кто к нам идёт, – хитро прищурившись, сказала она, складывая на изгороди руки.

Омуженка увидела вдали брата с Баровитом и переодетых дружинников. Умила неспешно подошла к калитке, встречая гостей.

– На поле ступайте, – распорядился Волот, приближаясь к сестре. – Красавица ты моя, хороша-то как.

Умила улыбнулась, поднявшись на цыпочки, поцеловала его щёку. Бер повернулся к другу, собираясь обсудить дальнейшие действия, но слова застряли в груди – округлившиеся глаза Баровита даже не моргали, ступор сковал тело, а мысли жужжали в голове, громче пчелиного роя. Ухмыльнувшись, Волот поспешил к Радмиле.

– Эх, подруженька моя ненаглядная, – развёл он руками, – зря мы тебя всё в кольчугу кутаем, сарафан-то как стан точёный обнял, словно по тебе шит был.

– Тише говори, – улыбнулась Радмила, – а то Любава заревнует.

Неземное создание пленило мысли Баровита, ступор отступил, освободив тело. Воин подошёл ближе, облокотился о калитку, отчего дерево жалобно заскрипело, и, любуясь избранницей, прошептал на ушко:

– К лику тебе вайды* цвет, Умилушка. Очи прекрасные ещё ярче засияли, да выглядишь ты сказочно.

– Отчего? – спросила она, невольно проведя рукой по синей ткани сарафана.

– Оттого, что позади тебя дом стоит добротный да двор широкий. Ты красивая, заботливая хозяйка. Разве что не хватает ребятишек, гоняющих кур, – погружал девушку в свои грёзы воин.

– Да мужа, домой возвращающегося, – добавила она.

– Отчего же не хватает? – улыбнулся Зорька. – Вот он я, уже вернулся, да ты меня встречаешь.

Витязь отчётливо видел, как мечтательная улыбка озарила задумчивое лицо, как сладостный вздох вырвался из груди, но в тоже мгновение пальцы нервно сжали косу, глаза зажмурились, смахнув с ресниц пленительные мечты.

– Не надо, Баровит, – дрогнувшим голосом сказала Умила. – Поле чистое, сабля острая да скакун лихой – вот вся моя любовь.

Тяжело вздохнув, Зорька убрал с калитки руки. Волот, стоящий напротив лучницы, подавился собственным возмущением и закашлялся.

– Скажи, Радмила, чего моей сестре надобно? – прохрипел он.

– Не знаю, Бер, – шепнула девушка, не отводя взгляда от Баровита. – Кабы мне он так на ушко шептал, я за ним без раздумий куда угодно бежала б.

Умила подлетела к развешанному белью, сорвала с верёвки скатерть, метнулась с ней в дом, быстро вернулась, явно пряча что-то в мокром полотне.

– Пойдём, Радмилка, постираем, – схватив подругу за руку, буркнула она.

– Пойдём, – ухмыльнулась лучница и крикнула в открытые окна: – Любава, гостей встречай!

Умила с силой толкнула калитку, отчего та со скрипом ударилась об изгородь. Омуженка со всех ног ринулась к реке, волоча за собой подругу. Радмила, подпрыгнув, успела сорвать яблоко с соседской яблони и, обернувшись, бросила его Баровиту.

– На вот, не кручинься!

__________________________________________________________________

Вайдовый* – синий (из-за природного красителя Вайды).

Поймав яблоко, Баровит обтёр розоватый бок о рубаху и, заприметив выбежавшую из дома Любаву, решил проведать Ждана.

– Бер, я в кузницу!

– Ага, – кивнул просиявший витязь, – я подойду туда… за подковами.

Ухмыльнувшись, Зорька неспешно зашагал по тропинке, звучно хрустя яблоком.

Любава, спорхнув с крыльца, подбежала к изгороди, тщетно пытаясь унять выпрыгивающее из груди сердце. Тонкие пальцы сжали сухое дерево калитки, губы изогнулись в улыбке.

– Пришёл? – шепнула она, утопая в сером омуте его глаз.

– Как же я мог не прийти, как мог упустить повод увидеть тебя, Любавушка? – ответил он, поднеся к губам тонкие кисти.

***

Искрящейся лентой вилась речка, выбрасывая на песчаную кромку радужные капли. Деревья клонили широкие кроны, рассматривая отражение в рябом лике озорницы. Торопливо шагая по узкой тропке, ведущей к безлюдному берегу, Умила раздражённо отталкивала тонкие веточки кустарников, гибкие стебли трав. Бросив под массивный ствол ношу, отчего та звякнула, порывистым движением стянула с себя сарафан. Сердце всё ещё кололо от тоски, душа рвалась обратно к Баровиту, а разум тщетно пытался напомнить, что окончательное решение было принято ещё в Аримии. Пальцы нервно вцепились в волосы, больно дёрнув золотистые пряди. Там за спиной слышались размеренные шаги подруги, а значит, нужно взять верх над собой… вдох-выдох. Ветер подхватил подол рубахи, прижал льняную ткань к жилистому телу. Умила шагнула к реке, длинное одеяние, под натиском ветра, липло к ногам, сковывало движения.

– Да как в том ходить токмо можно? – фыркнула она, поправляя длинную рубаху.

– Может, искупаемся? – воодушевилась Радмила, сняв сарафан, аккуратно уложила его на ветви кустарника.

– Отчего не искупаться? – пожала плечами подруга, вытащив из-под скатерти нож. – Щас, токмо одёжу поправлю.

Острое лезвие, под хриплое рычание ткани, распороло швы по бокам. Омуженка, довольная результатом, скользнула взглядом по открывшимся бёдрам, покрутилась перед подругой.

– О, мне так же, – оценила лучница.

Изменив пошив нарядов, девушки легли на горячий песок. Радмила, утопая в раздумьях, следила за ныряющими в небесном океане пташками, изогнутые брови хмурились, а слова так и грозились сорваться с губ. Набравшись смелости, села. Обхватив колени руками, посмотрела на подругу.

– Умила, – неуверенно начала Радмила, – я так поняла, что ты Баровиту сызнова от ворот поворот дала?

– Ну, – буркнула златовласая, не открывая глаз.

– Коли не люб тебе, то, может, я его подпущу ближе?

Омуженка резко перевернулась, встав на четвереньки, в одно движение оказалась нос к носу с лучницей.

– Токмо попробуй, я тебе косы повыдёргиваю, – прошипела Демировна.

– Нет, ну что ты за баба такая? – рассмеялась Радмила, ударив подругу по плечу. – Ни себе, ни людям. Какого Лешего тогда ты его посылаешь в коий раз? Ты не думала, что он махнёт на тебя рукой да выберет другую?

– Пусть, – тихо ответила Умила, а потом, посмотрев в огненные глаза лучницы, добавила: – Токмо не тебя. Ты аки сестра мне, коли выйдешь за него, я потеряю обоих.

– Не понимаю, почему ты за него не идёшь? – нахмурилась Радмила.

Умила села напротив, шмыгнув носом, выдавила:

– Когда он первый раз замуж позвал, мы ариманов теснили. Я поначалу обрадовалась очень, да решила повременить, война ведь.

– Ну, а опосле? – не понимала Радмила.

– Опосле указом Великого князя нас сюда отправили, – вздохнула златовласая.

– Так, вас бы с Баровитом не отправили, – не видела сложностей подруга. – В Кинсайе* вас бы волхв обвенчал, да Демир Акимович в Камул* отправил.

– Ага, – грустно усмехнулась омуженка. – Ещё в Византии, тесня арабов, я поняла что такое «вовремя оказаться рядом». Опосле Аримия – два лета* страха за жизни близких. Мара ходила за каждым, да не один раз я спасала жизнь ему, тебе, брату, отцу… да друзьям нашим.

__________________________________________________________________

Кинсай*– город Великой Тархтарии.

Камул* – город Великой Тархтарии.

Лето* – год (в летоисчислении славян 9 месяцев по 40 или 41 дню).

Могла ли теперича я спокойно вернуться домой, зная, что вы здесь главы под мечи османские подставляете? Отказ отнял у меня последние силы да надежду на счастье с Баровитом… Мы витязи, Радмила, вся наша жизнь – война. От одной токмо мысли, что могу потерять кого-то из вас, моё сердце сжимается, раздаётся болью. Потому я всегда буду рядом, найду в себе силы радоваться счастью Баровита, смирюсь с тем, что по его хоромам будут бегать не мои чада. Найду продолжение в племянниках. В том будет моя отрада.

– А в старости? – робко пролепетала лучница.

– А будет ли она, старость-то эта? – ухмыльнулась Умила. – Я столько раз была одной ногой у Мары, что уж не верю в свою долгую жизнь.

Девушки затихли, погружаясь каждая в свои мысли. Деловито щебетали пташки, прячась в резной листве, изредка била хвостом рыба, разгоняя круги по водной глади. Молчание прервала дочь воеводы, хитро прищурившись, окинула собеседницу любопытным взором.

– А чего ты про Баровита спрашиваешь? Как же тот зеленоглазый красавец златовласый?

– Злат, – грустно улыбнулась Радмила, – снился мне давеча… А чего он? Ухаживал, растеребил мне душу, спутал мысли, а опосле наши дружины разошлись… Был он да нету.

– Я же видела, как вы шептались, – не унималась подруга.

– Да ну, – отмахнулась лучница, – тоже мне дружинник. Ариманов он не боится, а «иди за меня» – выше сил его стало. Стоял, мямлил, мне ждать надоело, я на коня вскочила, рукой ему махнула да за тобой ринулась.

– Вот дура, – заключила Умила и, помолчав добавила: – А Баровит люб тебе?

Радмила закрыла глаза, коснувшись подушечками пальцев висков, легонько сжала их. Тоска клокотала, бурлила в груди.

– А надобно ли оно? – глухо ответила она, поднимая взор на подругу. – Нам с тобой уж по двадцать лет – мы старые девы, Умилка. Тут нос воротить не пристало, кто замуж позовёт, за того пойду. По лесам ворога бить – поперёк горла уж. Жизни простой хочу, хочу портки стирать, кур кормить, да ляльку на руках качать.

– Да как же без любви-то? – покачала головой Умила. – Ладу не будет.

– Ладу? – ухмыльнулась лучница, приподняв бровь. – А одной быть ладно? В старости ни чад, ни внуков. Что в том ладного? А любовь, Умилка, – тяжёлый дар Богов, испытание, кое не всякий пройти способен. Я не прошла. Лето от Волота любви ждала, в дыму очей его ответы искала, да так осталась для него «подруженькой ненаглядной». Благо ариманы не дали погоревать по-девичьи о любви безответной. Войнушка все мысли мои заняла, окроме того, как бы живой в Камул воротиться, не думала ни о чём… Покамест Злат не появился. Опорой казался. Когда ариманы меня окружили, на помощь пришёл, завсегда рядом был, слова красивые говорил, пясти* гладил… а когда война кончилась, когда все домой воротиться мечтали, он на попятную пошёл.

– Никуда он не пошёл. Хороший мужик Злат, добрый. Тяжело ему было слова нужные найти. Ждать надобно было да румянцем заливаться, а ты, старая дева, на коня вскочила… дура, – фыркнула Умила, переведя взгляд на противоположный берег.

Что-то на том берегу приковало внимание омуженки, голубые глаза расширились, уголок губ хитро пополз вверх. Перевернулась на живот, Умила просунула руку под скатерть.

– Радмила, взгляни на тот берег, – тихо сказала она.

Хищный взор выхватил из-за густой поросли серый рукав кафтана и кучерявую копну смоляных волос. Лучница грациозно потянулась, вытянула стройные ноги, невзначай задрав рубаху выше колена.

– На ловца зверь бежит, – промурчала она.

Умила ловко спрятала нож в широкий рукав, поднявшись, подошла к берегу.

– Лук под скатертью, – бросила она подруге, заходя в воду. – Четырёх стрел тебе хватит?

– Хватит, – хитро улыбнулась Радмила.

Тонкие пальцы лучницы медленно развязали шнурок на рубахе, отчего полотно сползло с плеча, оголило упругую грудь, прикрыв лишь сосок. Копна чёрных волос сильнее высунулась из-за зелёных листьев. Радмила провела рукой по ключице, посмотрела на подругу – Умила нырнула в воду, значит пора. Лениво потянувшись, Радмила просунула руку под скатерть, провела подушечками пальцев по изогнутому плечу лука.

_________________________________________________________________

Пясть* – кисть.

Правая ладонь железной хваткой сжала хвостовики*, один лишь миг и первая стрела с глухим стуком вонзилась в багровую кору дерева, заставив лазутчиков покинуть убежище. Османы выбежали на поляну, кинулись к горам, где могли легко уйти от погони. Быстрые ноги волчицы ринулись следом, жажда охоты огромной силой пробудилась в ней, искрой блеснув в огненной радужке. Радмила вмиг оказалась возле моста, запрыгнула на поручень и выпустила вторую стрелу. Острый металл вонзился в ногу беглеца, сковав тело болью, не давая сделать шаг. Соратник попытался помочь раненому, но ещё одна стрела вонзилась перед ним в землю. Османец ринулся прочь, успокаивая себя мыслью, что вернётся за другом с подмогой.

Горы были уже рядом, за спиной стих стон раненого сослуживца. Неужели зоркая лучница отстала? Не останавливаясь, беглец решился обернуться. Он увидел лишь тонкую тень, что внезапно оказалась рядом, почувствовал дуновение ветра, несущее аромат цветов и пряных трав. Костяная рукоять, коснувшись виска, вызвала дикую боль, отчего мужчина пошатнулся, схватившись за голову. Следующий удар в затылок заставил угаснуть окружающий мир, увлёк османца во тьму.

Хромая, сжимая рану, лазутчик отчаянно пытался прорваться к горам, но силы оставляли его, обрекая на плен. Не желая запятнать свою воинскую честь и унизительно сдаться, тем более женщине, он выхватил сакс*, решив дать бой. Воин, замахиваясь, развернулся к лучнице; стальное жало вонзилось в его предплечье, жар парализовал руку, и тяжёлый клинок глухо ударился о землю. В тёмно-карей радужке отразился изящный женский силуэт, светлые волосы, подхваченные ветром, надулись блестящим куполом. В прыжке Радмила петлёй набросила лук на его шею, единым порывом оказавшись за спиной, упёрлась коленом между лопаток пленника, притянула к себе изогнутое древко.

– Нагляделся на мои ноги, милый? – оскалилась хищница, слушая сдавленный хрип поверженного.

***

Покинув Ждана, Волот с Баровитом направились к реке, желая смыть с себя кузничный жар. Зорька крутил в руке кривую подкову, соглашаясь с хохочущим другом в том, что кузнечное ремесло не под силу могучему витязю Ждану Аланьевичу.

__________________________________________________________________

Хвостовик* – маленький оконечник стрелы. Он удерживает стрелу на тетиве во время натяжения.

Сакс* – это однолезвийное рубяще-колющее оружие с прямым клинком, длина которого не превышает 72 см.

Бер оживлённо рассказывал о тоскливом взгляде кузнеца Миколы, коему насильно навязали нерадивого ученика, но поднявшись на холм, застыл как вкопанный. Баровит в один прыжок поравнялся с ним и увидел, как Радмила, вскочив на поручень моста, стреляет в бегущих от неё осман, как Умила выпрыгивает из реки и пускается в погоню. Недолго думая, витязи бросились на подмогу. Но волнения оказались напрасными, их боевые подруги управились сами и теперь оставалось только решить как доставить языков в лагерь. Волот подлетел к Радмиле, нагнувшись, заглянул в чёрные глаза османца.

– Ну, как тебе зоркие очи Радмилы Игоревны? – усмехнулся витязь, оглядев раненую ногу лазутчика. – Малость ниже, да ты бы сейчас на пути к предкам был, а так, токмо ходить не можешь. Ну, соколица, не нарадуюсь на тебя.

– Благодарствую, Бер, – улыбнулась лучница, не ослабляя хватки, – слова твои ласкают слух мой. Теперича довести его до батыя надобно, да то уж твоя забота.

Сняв с ножен верёвку, Умила завела руки пленника за спину, накладывая путы. Боковым зрением приметив знакомую фигуру, не отрываясь от своего занятия, заговорила:

– Баровит, я его оглушила малость. Ты его на рамена* закинь да пойдём.

Но витязь молчал, оставаясь на месте. Глаза округлились, сердце бешено стучало, разгоняя жар по венам. То, что предстало перед ним, ввело Баровита в оцепенение. По длинным прядям скатывались крошечные бусины, поблёскивая в солнечном свете. Они скользили по румяным щекам к шее, дрожали на пульсирующей под белой кожей венке, впитывались льняным полотном. Мокрая ткань предательски являла каждую линию девичьего тела, обнимала упругую грудь, касалась осиной талии, обтягивала покатые бёдра. Из-за распоротого шва выглядывала обнажённая стройная ножка, прижимающая османца к земле. Закончив с путами, Умила выпрямилась, представ перед витязем во всей красе. Баровит понимал, что она что-то ему говорит, но слов не разбирал. Мысль о том, что эта девушка, сама того не зная, всячески изводит его и скоро сведёт с ума, всё сильнее укоренялась в сознании.

– Баровит! – крикнула Умила. – Эй, Зорька!

– А? – вырвался из ступора витязь.

– Я говорю, тебе нести его придётся. Без сознания он, – повторила омуженка.

__________________________________________________________________

Рамена* – плечи.

– М-да, – пробурчал Зорька.

– Бери его, идём к батыю, – настаивала девушка.

Витязь подошёл к ней, нахмурившись, процедил:

– Я пойду к батыю, а ты иди, оденься.

Умила смутилась, оглядев себя, зашлась краской. Развернувшись, стремительно направилась к реке. Легче старшему дружиннику не стало, вид сзади был столь же пленителен, открывая стройный стан.

За спиной послышались стоны, обернувшись, Зорька увидел, как его друг ведёт скрученного в три погибели, хромающего пленника. Рядом вышагивала Радмила в одной рубахе, пусть и сухой, но с оголёнными бёдрами.

– Вот скажи, Волот, – возмутился Баровит, – отчего твой османец сам идёт, а мой в отрубе?

– То с Умилы спрашивай, – широко улыбнулся Бер.

– Надобно их побыстрее Ждану доставить, – вклинилась лучница, упираясь руками в спину Волота, – идём.

– Ты идёшь за Умилой да одеваешься, – строго сказал Баровит, – хватит вам ляжками светить.

– Так коли есть чем светить, – насупилась девушка.

– Прав Баровит, Радмилушка, – вступился Бер, – мужики давно уж женской ласки не видали, пожалей их, не лезь на рожон.

Фыркнув, лучница неспешно направилась к подруге. Зорька закинул на плечо обмякшего османца, взглянул на переплывающую речушку Умилу. Сведённые брови друга и сжатые добела губы не скрылись от пристального взора Волота. Он ждал рвущихся слов, опасений или терзаний, но старший дружинник молча зашагал к мосту, Бер покорно последовал за ним.

– Ты чего злой такой? – прищурился он.

– Сестру свою видел? – пробурчал Зорька, ступив на мост.

– Ну, краем ока, – ответил воин, пропуская перед собой стонущего пленника. – А что не так?

– В одной мокрой рубахе красуется, к нашим так собралась.

– Понятно, – ухмыльнулся Волот. – А с чего злой-то? Умилка у меня красавица. Чего тебе не понравилось?

– Да в том-то дело, что всё понравилось, – Баровит резко повернулся к другу, отчего его пленник налетел головой на поручень, издав глухой стук.

– Эй, ты полегче! Мёртвый-то он Ждану ничего не расскажет, – рассмеялся Бер. – Может, тебе в речке холодной искупнуться? Я тебя подожду.

– Да ну тебя, – махнул рукой Баровит и зашагал к лагерю, – как скажешь чего. Что мне, пятнадцать лет что ли?

– Да в том-то дело, что не пятнадцать, – хохотал друг, выворачивая пленнику руку. – В твои лета уж чадо в люльке кричать должно.

– В мои лета? – возмутился витязь. – Ты меня всего-то на одно лето младше.

– Да младше же, – не унимался Волот.

– А про чадо, то у сестры своей спрашивай, – бурчал Зорька.

Бер смеялся над другом всю дорогу, а когда в лагерь и омуженки вернулись, приступ смеха возобновился, вгоняя в краску сестру.

Старый друг

Разноцветные бабочки, порхали над широкими лугами, купаясь в ласковых лучах Ярилы. Прохладный ветерок подхватывал тонкие крылышки, удерживая нежнейшие лоскуточки робким дыханием. Моложавый эйлет*, бросившись в распростёртые объятия Тары, укрыл девичьи плечи бархатом трав, возложил на её светлую голову пёстрый венок благоухающих цветов. Улыбнулась красавица, завела песнь, что разлилась по округе трелью лесных птиц, шелестом листвы, шёпотом моря, эхом, разбивающимся о могучие спины гор.

На маленькой ладони Богини, под тенью вековых ветвей укрылись воины катайской дружины. Ждан склонился над чернявым пленником, его голубые глаза, казалось, проникали в самую душу османца. Мир терял очертания, проваливаясь во мрак, липкая тьма трясиной затягивала сознание пленника. Тело немело, отказывалось слушаться. Ничего не было вокруг, даже голубые глаза мучителя поглотила ненасытная бездна. Ничего не было, лишь тихий, впивающийся в сознание голос.

__________________________________________________________________

Эйлет* – месяц Посева и Наречения в Двевнеславянском календаре, начинался 11 – 14 апреля по Григорианскому календарю.

Он говорил на родной речи пленника, слегка коверкая слова, и противиться ему не было сил. Малейшая ложь отзывалась нестерпимой болью, картины прошлого стаей птиц устремлялись в этот непонятный, пугающий мрак. Османец рассказывал обо всём, что знал, был готов выполнить любую волю голоса, лишь бы закончить эту пытку.

Зажмурившись, Ждан потянулся к ведру с водой. Зачерпнув немного, растёр по лицу прохладную влагу. Медленно открыв глаза, выпрямился во весь рост, повернулся к воеводе.

– Этот сказал, что Кырым три отряда осаждают, уж две недели*.

– А тот, что сказал тебе? – прищурился Демир, кивнув в сторону раненого пленника, свернувшегося калачиком у дерева.

– Ещё два отряда, правда поменьше, в лесу укрылись, на нас засаду готовят.

– Подумать мне надобно, – нахмурился воевода. – Коли с них взять боле нечего, то отправь их к предкам.

Ждан кивнул батыю, посмотрев на пленников, подал двум соратникам знак. Подняв осман, воины потащили их в глубь леса, приближая печальный конец. Ждан провёл рукой по бороде, прокручивая в памяти полученные от языков сведения. Не видел он в душах пленников лжи, всё что знали открыли. Вот только знали они немного, а на поимку других времени не было. В раздумьях витязь подошёл к сидящим у костра друзьям, огненные глаза лучницы смотрели на него с нескрываемым любопытством.

– Скажи мне, Ждан, – не выдержала она, – как у тебя выходит столько языков знать?

– Не знаю, Радмила, – пожал плечами друг, – как по мне, так все языки чем-то похожи, потому легко остаются в памяти.

– А как ты понимаешь, что они тебе не врут? – не унималась девушка.

– Чувствую. Вспыхивают предо мной образы – воспоминания тех, с кем разговариваю. Как-то так.

– М-да, – протянула Радмила, – сколько лет с вами знаюсь, никак не могу понять – то вы странные али я ущербная?

__________________________________________________________________

неделя* – девятый день девятидневной недели.

Умила рассмеялась, хлопнув по груди брата тыльной стороной кисти, Ждан широко улыбнулся, Баровит, сжав плечо подруги, заверил:

– То мы странные, Радмилушка.

– Ты из лука стреляешь лучше, чем любой из нас, – ухмыльнулся Волот. – Чем тебе не дар?

– Тоже мне, чего тут трудного? – закатила глаза Радмила, поправляя ремни перчатки на предплечье левой руки.

Раздавшийся шелест листьев и торопливые шаги заставили друзей насторожиться. Демир, вырвавшись из раздумий, сделал шаг навстречу приближающемуся гостю. Из зелёной обители выбежала Любава, пытаясь отдышаться, заскользила взглядом по лицам замерших дружинников. Вскочив с места, Волот подбежал к ней, сжал хрупкие плечи. Девичьи пальчики вцепились в звенья кольчуги на его груди, запинаясь, Любава залепетала:

– Там, у горы Медвежьей, дружинники пытаются от осман отбиться. Раненых средь них много очень.

– Волот, иди с Баровитом к горе. Радмила, Бус, Ивар да Баян, не дайте османам в лес сунуться. Умила, вези Любаву домой, опосле к брату воротись, остальные со мной, – пробасил Демир.

Дружинники разделились, под позвякивание кольчуг и оружия, вскочили на спины коней. Глухой топот копыт оборвал льющуюся трель, распугав пташек. Стрельцы, неслышной поступью лесных хищников, ринулись в чащу, канули в зелёной бездне, не оставив и следа на укрытой травою земле. Любава прерывисто сжала широкую ладонь витязя, с тревогой посмотрела в глаза. Улыбнувшись, Волот подвёл её к сестре. Омуженка, вскочив на коня, протянула Любаве руку, помогая забраться в седло. Поколебавшись, Волот шепнул сестре:

– Останься с ней, Умила.

– А тебя кто прикроет? – нахмурилась она.

– Мы с Баровитом сами управимся, останься в деревне, вдруг османцы туда сунутся, – настаивал брат.

– Тятька велел к тебе воротиться.

Широкая ладонь легла на её колено, медовые глаза заглянули душу, унимая пыл омуженки.

– Останься с мирянами, Умила, – сказал Баровит, – мы сами управимся. Не перебьют пахари одними вилами умелых османских воинов, а ты сможешь баб с чадами сюда провести, случись чего.

– Ладно, – сдалась златовласая, – посмотрим, как складываться станет.

Серый конь вырвался из леса, помчался к деревушке, выбивая комья земли. Голубые озёра всадницы впивались в кафтаны османских воинов, что чёрными бусинами рассыпались по вспаханным полям вдали. Бой проходил рядом с поселением. Омуженка нахмурилась, не зная как ей быть. Сердце неистового билось, желая спешить к брату и возлюбленному, но и слова Волота были близки к правде – османы часто разоряли деревни, оставляя после себя лишь смерть и огонь. Конь, остановившись перед домом Любавиной тётки, закрутил головой, отчего длинная грива хлестнула хозяйку по рукам. Умила понимала, о чём хотел сказать верный друг, оттого ещё сильнее сжалось сердце. Закусив губу, она вновь посмотрела на гору.

– Ступай к ним, Умила, – неожиданно сказала Любава, соскочив с жеребца. – Чад я сама смогу в лес увести, а мужики у нас вилами орудуют, не хуже, чем дружинники мечами.

– Случись чего, побежишь к тропе, коей завсегда к нам ходишь, там Радмила вас встретит, – улыбнулась омуженка, ударив по крупу коня.

***

Перепачканные в крови пальцы впились в шершавую кожу валуна, тяжёлый вздох сорвался с пересохших губ. Покачнувшись, воин остановился, придерживая раненого соратника. Зелёные глаза искали пути отступления – лес был единственным спасением, но до него ещё нужно добраться. Мужчина почувствовал, как удерживаемый им соратник начинает обмякать.

– Эй, Битмир, не угасай, слышишь, крепись! – затараторил он.

Тот лишь что-то прохрипел в ответ, нервно сжав плечо старшего дружинника. Зеленоглазый, обернувшись, крикнул друзьям:

– Отступаем!

– Как же, Злат? – возмутился один из стрельцов. – А наши? Им помощь нужна.

– Битмир ранен сильно, надо перевязать его, опосле поздно будет, – прошипел он.

– Бегите к лесу, я прикрою! – крикнул второй стрелок.

– Я вернусь за тобой, – пообещал Злат и потащил к лесу теряющего сознание Битмира.

Старший дружинник понимал, что оставляет часть своего отряда на волю судьбы. Понимал, что осман много, и выстоять одному против них невозможно, что обрекает друга на верную смерть, а если останется, то жизнь Битмира оборвётся. Злость на самого себя была велика до скрипа зубов, но изменить Злат ничего не мог. Вдруг за спиной раздался крик, обернувшись, он увидел, как лучник вырывает из ноги стрелу. Злат протянул ему руку и ринулся вперёд уже с двумя ранеными. А позади земля сотрясалась от топота копыт, сама Смерть гналась за ними, сковывая ледяным дыханием спины.

Резкий порыв ветра заглушил свист оперения, древко стрелы пролетело мимо уха Злата, жалобное ржание лошади коснулось слуха. Ещё стрела и ещё, и ещё, они вырывались из густых крон, настигали османских всадников. Сердце дружинника дрогнуло, так мог бить только один стрелок… стрелок, что лето назад завладел его мыслями навечно. Злат невольно пробежал взглядом по бархатным клубам листвы в поисках тонкого силуэта, но ничего не заметил – стрелок ловко лазал по деревьям, утопал в густой поросли кустарника, меняя позиции обстрела. Звон мечей оторвал старшего дружинника от поисков «жрицы Деваны*», обернувшись, он увидел, как два могучих витязя рубят его обидчиков. Этих воинов Злат очень хорошо знал и был безмерно рад им. Прислонив Битмира к дереву, он обнажил меч. Взглянув на своего стрелка, перетягивающего ногу ремнём, затараторил, направляясь в сторону горного хребта.

– Вихрат, перевяжи его, я за Геровитом.

***

Устрашающий шёпот клинков заставил осман отступить. Рыча от злобы, воины пятились, не зная как подступиться к Волоту. Двое осман, переглянувшись, бросились на витязя с противоположных сторон. Бер отстранился от вражеского клинка, резко опустил меч на его голову и, обернувшись, разрубил тело второго противника. Всмотревшись в искривлённые гневом лица соперников, ждал очередной атаки. Османец, выхватив серпы, ринулся в бой. Багряные росинки сорвались со стальной глади провернувшегося в широкой ладони меча, разбились о тонкие нити трав. Острое лезвие впилось в тело соперника и покинуло его под истошный крик несчастного.

_________________________________________________________________

Девана* – богиня охоты, вооружена была искусным луком, который был способен поразить любую мишень.

Баровит остановил османский клинок, оскал тюрка отразили скрещенные лезвия; славянин увёл мечи вниз и ударил соперника головой в нос. Черноглазый на миг ослеп, холодная сталь так и не дала ему прозреть. Два всадника друг за другом неслись на друзей. Волот равнодушно смотрел на первого, оставаясь неподвижным. Наездник замахнулся саблей, но цель растаяла в воздухе, словно дым. Витязь пригнулся, пропустив клинок над головой и, резко выпрямившись, рукоятью меча поразил конский бок. Хруст рёбер заглушило пронзительное ржание, скакун повалился, сбрасывая седока. Оттолкнувшись руками от земли, османец резко развернулся, но сковавший горло холод заставил остановиться, угасающий взор замер на тяжёлом клинке, перепачканном кровью.

Закрывшись от сабли всадника щитом, Баровит резко отскочил, одновременно хватаясь за сбрую коня. Рванув узду, витязь повалил животное на землю. Перепуганный жеребец, рухнув на хозяина, отчаянно забил копытами. Израненный наездник попытался встать, но тяжёлый клинок пригвоздил тело, обдав жгучей болью каждую клеточку.

– Ступай за Златом, – сказал Зорька, заприметив пятерых османцев.

– А ты? – нахмурился Волот.

– Злату ты нужнее, – уверил друг, закидывая щит за спину.

– Их же там двое, – начал было Бер.

– Не уверен в том, что сейчас их двое, – осёк Баровит. – Коли Геровит жив до сих пор, то удача великая, а коли нет, то Злат не выстоит. Ступай, мне Радмила подсобит.

– Ну, ладно, токмо не поляг здесь, – сдался витязь и кинулся к горе.

– Постараюсь, – шепнул в никуда старший дружинник, готовясь к новой атаке.

Свист лезвий, разрезающих воздух, звенел в ушах нескончаемой пыткой, силы оставляли дружинников, а османам, казалось, не было числа. Друзья сражались плечом к плечу. Левая рука Геровита болталась плетью, рубиновые змейки, высовывая из-под кольчуги блестящие головы, бежали по ней, каплями срывались с кончиков пальцев. Сердца яро бились, разгоняя по телам раскалённую лаву гнева. Тархтары не были намерены сдаваться, может, и суждено им было погибнуть, но и с собой они могли забрать немало.

Провернув в руке меч, Злат снёс голову с плеч неприятеля. Что-то блеснуло возле лица. Старший дружинник едва успел отстраниться, но холодное лезвие коснулось щеки, оставив тонкий багряный след, срезав прядь золотисто-русых волос. Рассвирепевший воин с размаха выбил меч из рук османца, с диким рыком схватил безоружного противника за горло и задушил.

Геровит уклонялся от атак соперника, мир вокруг то качался, то раздваивался. Выставив перед собой меч, мужчина всмотрелся в карие глаза наваливающегося османца; руку пробивала дрожь, вражеский клинок медленно приближался к лицу. Геровит чувствовал, как кровь пульсирующим потоком пропитывает подкольчужник, как слабеет израненное тело, мысль о приближении конца укреплялась в сознании, пробуждая страх. Но враг неожиданно захрипел, глаза расширились и застыли. Обмякнув, он повалился на землю, являя массивный меч в спине. Переведя взгляд в сторону криков и стонов, Геровит увидел Волота, калечащего осман.

– Злат, бери Геровита да прорывайся к Зорьке, – гаркнул витязь.

Злат перечить не стал, схватил шатающегося друга за плечо и увлёк за собой. Могучий Бер окинул взором неприятеля – много их было, много, но думать о численном перевесе воин не пожелал, лишь вырвал меч из бездыханного тела, закрутил в руках два стальных солнца и ринулся в бой.

Огибая массивные валуны, Злат спешил к спасительной тени, что бросали на поляну острые пики елей. Лязг мечей заставил дружинников сбавить шаг. Выглянув из-за поросшей мхом глыбы, Злат увидел, Баровита, сдерживающего натиск троих осман. Всадники приближались к нему, но меткий стрелок не дал Зорьку в обиду, сразив острыми стрелами непрошеных гостей. Злат крепче сжал перекинутую через плечи руку Геровита, бросился к шуршащей бездне. Топот копыт возник за спиной, погоня была настолько очевидной, что не требовалось даже оборачиваться. Злат со всей силы оттолкнул от себя друга, выхватил меч и с размаха вонзил его в мускулистое тело коня. От столкновения старший дружинник отлетел в сторону, тело сковала боль, очертания окружающего мира утратили ясность. Чёрная фигура возникла над ним, придавила к земле, не позволив подняться. Злат обхватил запястья османца, сжимающего нож; противник давил на клинок всем весом, блеск приближающегося лезвия слепил глаза. Глухой стук остановил намерения тюрка, из-за сомкнутых зубов вырвался хрип, вмиг обмякшее тело рухнуло на дружинника. Сбросив с себя противника, Злат увидел в его виске стрелу, в следующее мгновение мимо пронёсся размытый силуэт, вставая между ним и приближающимся всадником.

Очередная стрела поразила жеребца, спешившийся наездник в гневе бросился на лучника. Стрелец, выхватив сакс из ножен, сделал ложный выпад; османец увернулся, но тут же попал в плен тугого лука, петлёй обхватившего шею. Дружинник резко рванул лук на себя и потерявший равновесие противник налетел на выставленный сакс. Воин высвободил клинок из тела врага, тонкие пальцы, быстро отправив лук в налучье, скользнули по предплечью правой руки, метнули блестящее лезвие в приближающегося тюрка. Тот с хрипом повалился на землю, давясь собственной кровью. Стрелец подошёл к поверженному, вытащил из его шеи металлический ромб. Увесистая вещица умещалась на узкой ладони, но при своих малых размерах была столь же опасна, как и сакс, красующийся в богато украшенных ножнах. Ромб вновь канул под покров рукава; одёрнув кожаную безрукавку, укрывающую торс, воин направился к тяжело дышащему соратнику. Небрежно опустив капюшон, стрелец остановился подле Злата. Растирая гудящие виски, щуря глаза, Злат всматривался в нежный лик своего спасителя, густые светло-русые косы, обвивающие голову, огненные глаза.

– Живой? – насмешливо прищурившись, спросила лучница.

– Как же я рад видеть тебя, Радмила Игоревна, – улыбнулся измученный дружинник, невольно скользнув взглядом по стройным ногам, до колена скрытым сапогами.

– Помоги свому другу до леса добраться, вас там Бус встретит, – равнодушно бросила она и ринулась на подмогу Баровиту.

«Обижена на меня, – подумал Злат. – Знать бы за что».

***

Тяжёлые клинки легли друг на друга, со скрежетом заскользили по металлической коже подобно ножницам, и голова османца с глухим стуком рухнула на землю. Серые глаза впились в двоих противников, сверкающие зеркала блокировали их мечи. Витязь почувствовал родную вибрацию и взгляд, прожигающий спину. Ухмыльнувшись, Волот отбросил от себя соперников, пригнулся. Сияющая птица, оттолкнувшись от его плеча, возникла в слепящем диске Хорса, стальные перья, пропев в воздухе, рассекли шеи османцев. Под звон сабель, омуженка взвилась серебряной змеёй, неся лишь смерть.

Волот резко развернулся, блокировал меч противника, и, задрав его вверх, вонзил второй клинок между рёбер османца. Витязь упёрся в поверженного ногой, высвобождая оружие, провернул в руке резной черен, и с размаха выбил меч нападавшего. Рыкнув от злости, османец обнажил сакс, не желая завершать бой, ринулся на дружинника. Отстранившись, Волот молниеносно поразил рукоятью висок соперника. Под глухой хруст черепа османец замертво повалился на горячие камни.

Бер посмотрел на сестру, сбрасывающую с сабли тело противника – выживших не было. Ухмыльнувшись, витязь опустился на валун.

– Я тебе велел в деревне оставаться.

– Ты мне не тятька, дабы велеть чего-то, – фыркнула златовласая.

– А кабы османцы к мирянам сунулись? – продолжал брат, вытирая кровь с лезвий мечей.

– Тогда баб с чадами Любава к Радмиле увела бы, – заявила Умила, стряхивая с кольчуги чужую кровь. – Люба твоя – девка смелая, смекалистая да красива очень. Коли замуж её не позовёшь, обижусь на тебя… навсегда.

Волот рассмеялся, щёлкнув ножнами.

– А я могу тебе также пригрозить?

– Нет, – ухмыльнулась сестра, спрятав сабли в ножны, – то я первая придумала. Тем более, ты же всё равно собирался.

– Откуда знаешь? – прищурился витязь.

Умила широко улыбнулась. Подойдя к брату, положила ладони на его щёки.