Лихолетье - читать онлайн

Глава первая Банда пана Казимира

На опушке леса теснилось человек сто конных и пеших. Не сразу и поймешь, что за народ. Лет десять назад было просто: одет в долгопятую шубу поверх кафтана, борода лопатой – русский. Морда бритая, наряжен в камзол (сиречь, кургузый кафтанчик), из-под коротких штанишек торчат чулки, втиснутые в башмаки с пряжками, а на плечах епанча, что ни от холода, ни от ветра не укроет, – француз, голландец или какой другой немец. А тут… Русский кафтан соседствовал с узкими немецкими штанами, холщовые посконные портки – с голландским засаленным камзолом, а турецкие шелковые шаровары (не иначе, бабьи!) – с кожаной матросской курткой. Из верховых выделялся молодец лет тридцати. По обличью природный лях – с вислыми усами, в желтом кунтуше, украшенном красными витыми шнурами, желтые сапожки со шпорами заправлены в широкие красные штаны, суконная шапка, отороченная мехом. И, судя по горделивой повадке, – командир. Беда только, что «бенда», слово, означавшее небольшой отряд, приобрело нехороший смысл, став «бандой»… Равно как и то, что во главе бенды будет уже не воинский начальник – воевода, а атаман… Все ждали, посматривая на заросли густого ольшаника, откуда раздавались детские крики, всхлипывания и звуки ударов. Наконец, из кустов выскочил плюгавенький человечек, в коричневом кафтане приказного.

Вытирая о грязные штаны испачканные кровью руки, суетливо сообщил:

– Мальчонка грил – за все годы село никто не тревожил. Прошлой зимой волки заходили – и все! Из сторожи только дед с колотушкой.

– Непуганые! – заржал одноглазый всадник в широченных шароварах, коротком тулупчике и огромной меховой шапке, видать, из черкасов – запорожских казаков.

– Зачэкачь, пане Янош, – остановил атаман казака, мешая русские и польские слова, и снова обратился к плюгавому: – Шо ешэ?

– Да вроде бы ничего. А че еще-то надо? – воззрился плюгавый.

– Скильки чоловиков, побачил? – гаркнул одноглазый, досадуя на тупость приказного.

– Забыл, – вздохнул плюгавый, вжав голову в плечи, и наказание последовало незамедлительно – с одной стороны ударил нагайкой казак, с другой – вытянул плетью пан атаман.

– Пся крев! – выругался лях. Вот уж точно – поручи дело дураку…

Банда пана Казимира стоит тут с полудня, в ожидании, не появится ли кто, кого можно порасспросить. Наконец, ближе к вечеру, изловили двух пастухов – старика и подпаска. Коров пришлось отпустить, чтобы селяне не всполошились раньше времени. А пастухов вряд ли хватятся до утра.

Старый хрыч попытался натравить собаку, размахивал посохом – пришлось прирезать, а пса прибить. Оставался мальчишка, которого плюгавый с дружками вызвались «расспросить».

– От бисовы диты!.. – протянул казак. – Иды до парубка, поспрошай ишшо, пока насмирть не вбилы.

Плюгавый дернулся, но из зарослей раздался и резко прервался мальчишеский крик. Предсмертный вопль – его ни с чем не перепутаешь. Стало быть, спрашивать уже некого.

– Пан атаман, мальчонка еще сказывал, что в поле все, – вспомнил плюгавый, почесав поротую спину. – Урожай нонче такой, что зерно не успевают вывозить. Домой к полуночи приходят.

– Пане атамане, коли чоловики в поле, можа, прям щас и нахрянем? Р-ряз, и… – предложил запорожец, поправив грязную тряпку, скрывавшую пустую глазницу.

– А брички? На чем добычу повезем? – хмыкнул пан и приказал воинству: – Всем спать. Костры не разводить! В ранэк пойдем.

…Укутавшись в епанчу и подложив под голову седло, атаман думал. Редкостная удача, выпавшая за несколько лет – нетронутое село! Не подвело бы быдло, из которого состояла банда, не стоившая и одного копья настоящих солдат. По большому счету, одну половину отряда следовало повесить, а другую – утопить! Шваль! Литвины-содомиты, бывший подьячий, изгои, коих односельчане побрезговали убить, конокрады. Настоящими солдатами были двое – немец, из бывших телохранителей Лжедмитрия, и запорожец, любивший именоваться Яношем вместо Ивана.

Герр Брюкман был когда-то отменным мушкетеров. Он и сейчас, коли был трезв, попадал в шапку за сто шагов! Но трезвым немца видели редко, а пьяным он в корову с десяти шагов промажет… И чистоплюй, каких мало – постоянно талдычит про солдатскую честь, словно он не «пес войны», а шляхтич! Если бы герр не отлеживался в кустах, содомиты побоялись бы насиловать мальчишку. Единственное, что Брюкман забирал у крестьян – бражку и вудку. Кажется, кроме вудки, которую Брюкман с нежностью именовал шнапсом, отставной мушкетер ничего не ел и не пил.

Заметив, что полоска света начала вытеснять тьму, пан встал, потянулся и принялся поднимать людей. Это было не первое и даже не второе село, которое «шерстил» отряд Казимира. Конные и пешие знали, что им делать. За полверсты от ворот (две жерди, всунутые в пазы изгороди, уже отодвинуты, а труп старика-сторожа остывал неподалеку) всадники перешли в галоп. Обшарить село – сотню с лишним дворов, стоящих на вержении камня друг от друга, нечего и думать. Посему начали с хат, что выглядели богаче – повыше да пошире, с резными наличниками.

– Ты, ты и ты.… А еще – вы, герр Брюкман! Стоять тут, смотреть в оба, по хатам не шарить! И глядите, – чтоб мужичье в одну кучу не сбегалось! Что не так – запорю! – ткнул пан нагайкой. Пан Казимир, окинув цепким взором высокие хаты москалей, выбрал себе добычу – новенький пятистенок, с высоким резным крыльцом, расписными ставнями и жестяным коньком на тесовой крыше. – Мой! – махнул пан рукой, опережая остальных.

Тяжелая дверь, сбитая из толстых плах, была заперта. Верный хлоп Сергуня уже вытащил топор и примерился – куда рубануть, но был остановлен атаманом. Зачем силы тратить – сами откроют!

– Хозяин! Открывай хату! – вежливо попросил Казимир, постучав рукояткой плетки по косяку.

– Кого там нелегкая принесла? – отозвался заспанный голос.

– Открывай! – теряя терпение, рявкнул атаман. – Иначе хату спалю!

– Я те спалю! Щас ноги выдеру и в задницу вставлю! – донесся из-за двери сердитый мужской голос. Затем послышался скрежет отмыкаемого запора, и на крыльцо выскочил здоровенный мужик в нижнем белье: – Что тут за боярин, выискался?

Пан Казимир, который заранее отошел и встал под прикрытие двери, уколол мужика саблей под колено, а когда тот замер от боли, ударил эфесом по затылку. Сергуня успел перехватить хозяйку, ринувшуюся к мужу.

– Ух ты, круглая какая! – восхищенно сказал разбойник, прижимая к себе бабу и обшаривая ее прелести. «Пекна мужичка», – мысленно согласился атаман, скользнув взглядом по аппетитной фигуре в ночной рубахе. Но пока не сделано главное – отвлекаться нельзя. Ухватив хозяина за волосы, пан Казимир потащил его внутрь, в сени. Открыв первую дверь, Казимир быстро оглядел «зимник» – на лавках трое ребятишек, с печки свесилась седая голова старухи. «Тесновато!» – решил пан и поволок хозяина в горницу. Сергуня тащил причитающую бабу. Толкнув мужика на пол, атаман отрывисто гаркнул:

– Жиче хочешь – злато и сребро давай! Шибче давай!

Мужик зашевелился, потрогал затылок и попытался вскочить, но пан Казимир был готов – ударил хозяина рукояткой чуть выше виска, и тот обмяк. Здоровяк растянулся по полу, а пан вытащил заготовленную веревку и сноровисто связал мужика.

– Гдже злато та сребро?

– Да пошел ты!.. – выкрикнул хозяин, будто плюнул.

– Кралю держи! – приказал атаман Сергуне, пнув мужика в грудь. – Значит, москаль, бабу тебе не жаль? – улыбнулся пан Казимир. Повернувшись к женщине, разорвал на ней сорочку и, нарочито медленно потрепал красивую грудь: – Добра жинка! Не жаль, коли коханую на твоих глазах имать будут?

– Ничо, в бане отмоется, в церкву сходит. А тебя, лях поганый, самого раком поставим! – отозвался мужик, злобно сверкая залитыми кровью глазами.

– Ну, как знаешь! – хмыкнул пан. Засмотревшись на пышное тело, пропустил мимо ушей оскорбление. Не выдержав, уронил бабу на лежанку и стал задирать подол… Хозяйка билась так, что два здоровых мужика едва сумели ее удержать – а может, не удержали бы, но Сергуня ударил бабу кулаком в живот, и та задохнулась от боли. – Хошь, москаль, жинку безухую? Вначале ей уши отрежу, потом – за щенков возьмемся, – кивнул на стенку, за которой спали дети. – Гдже злато-сребро сховал?

Мужик дрогнул. Посмотрев в глаза ляха, попросил:

– Детишек отпусти, покажу…

– Э, москаль. Хитрый, да? – улыбнулся пан Казимир. – Я отпущу, а ты молчать будешь? Нет уж, вначале скажи.

– Я скажу, а ты нас прирежешь? – сквозь слезы ухмыльнулся мужик.

– Зачем резать? – искренне удивился пан Казимир. – Умный волк всю скотину в стаде не режет, а по одной берет.

– Так то волк, – с горечью сказал мужик. – А ты – хуже волка… Псы вы, падальщики. Нет уж, добивай – хрен тебе, а не добро! Падлы ляшские…

– Ах ты, сучий потрох! – не выдержал Сергуня, с удовольствием принявшийся пинать хозяина. Может, и забил бы до смерти, но тут послышался женский голос:

– Не трожьте мужика. Я сама покажу… – Хозяйка с трудом встала, попыталась запахнуть на себе остатки рубахи и на негнущихся ногах пошла к двери.

– Вот так-то лучше! – обрадовался пан Казимир. – Вишь, мужичок, понравилось твоей малжонке.

Баба провела разбойников во вторую половину дома, где недовольно блеяла и мычала живность. Открыв дверцу в хлев, где переминалась с ноги на ногу корова, обвела рукой пол и низкие стены:

– Здесь кубышка упрятана. – Обернувшись к корове, хозяйка обняла ее за шею: – Подожди Зорюшка. Потерпи, сейчас подою…

– Показывай! – сказал атаман, толкнув бабу в спину. – Потом с коровой будешь кохаться.

– Вот тут вот… – показала баба на земляной пол, покрытый жидким навозом.

– Тю на тебя, – присвистнул Сергуня. – Ты толком скажи – куда копеечки спрятали?

– Кубышку Павлик без меня прятал, – сквозь слезы отозвалась хозяйка, поглаживая корову. – Сказал, что в хлев убрал, где Зорька стоит.

– Да тут полдня в г… копаться! – разозлился Сергуня и посмотрел на атамана: – Пан Казимир, может – мужика привесть? Пущай достает!

Атаман покачал головой: упрямец, на глазах у которого насиловали жену, не покажет, где спрятал деньги. Только время зря терять.

– Дверь открой, – приказал Казимир подручному. – Свету мало. И трезуб… – замешкался, забыв нужное слово, – трезуб, двузуб… найди.

Сергуня отворил ворота. Овцы, поблеяв и потолкавшись, дружно выскочили наружу. Корова озиралась на хозяйку, мычала, напоминая, что с набухшим от молока выменем ей тяжело.

– Боярин, не знаю я, где кубышка, сами ищите, – сказала хозяйка, снова пытаясь поправить лохмотья. – Мне бы корову доить. Пропадет ведь молоко-то.

– Подождешь, – отрезал Казимир, высмотрев навозные вилы – длинную деревянную рогатину.

Не жалея сапог, прошел в дальний угол, пригрозив: – Если обманула, будешь мне сапоги языком чистить… «Matka Bosca Częstochowska!» – мысленно воззвал пан Казимир, обещая, что по возвращении в Польшу сразу же отправится в костел и купит у ксендза отпущение всех грехов, что сотворил за последние шесть лет. «Ладно, за десять!» – поправился Казимир, и тут удача улыбнулась – ковырнул под яслями, вилы наткнулись на что-то твердое.

Подручный кинулся к кормушке, с кряхтением вытащил из-под нее здоровенную корчагу. Не удержавшись, снял крышку и присвистнул – горшок был наполовину заполнен тусклыми русскими чешуйками и талерами, с которых глядели портреты королей и гербы городов и государств.

– В хату волоки, – приказал пан Казимир, прикинув, что понадобится мешок.

– Сколько тут? – спросил Сергуня, заворожено глядя на серебро.

– Деньги чужие считать удумали? Мужик мой, батька его, покойничек, ночи не спали, работали, а вы, тати проклятые… – Хозяйка, забыв о рваной рубахе, схватила навозные вилы, оставленные рядом с яслями, и нацелила их на разбойников. Сергуня, руки которого были заняты корчагой, примирительно сказал:

– Ты бы вилы-то бросила, да к мужику шла. Муж твой очнулся, небось. Водички бы ему принесла бы. Ах ты!..

Длинные деревянные зубцы проткнули насквозь кафтан и рубаху. Сергуня, заорав от боли, выронил корчагу. Вытащив вилы, баба попыталась проткнуть атамана, но выстрел в лицо отбросил ее назад. Развеяв ладонью едкий пороховой дым, пан Казимир стал проворно перезаряжать пистоль. Сергуня меж тем истошно кричал, зажимая рану на животе, из которой хлестала кровь и выпирало что-то кроваво-синее… Что ж, с хлопом все ясно – не жилец. Атаман спешил, но не суетился – не забыл вычистить ствол и лишь потом засыпал порох и вложил пулю, запыжив ее куском кожи.

– Помоги, пан! – простонал подручный, пытаясь засунуть в порватое брюхо кишки. – Знахаря…

Казимир кивнул и, убрав пистолет, вытащил нож. Сергуня, успокоившись на миг, в ужасе уставился на атамана:

– Ты че, пан Казимир? Побойся бога…

Шагнув к подручному, Казимир ударил его ножом в горло, провернул клинок и, отпихнув труп ногой, потянулся к кладу. К его радости, корчага не раскололась, но часть тусклых серебрушек раскатилась по навозной жиже. Когда Казимир собрал все до копеечки, его прекрасный кунтуш, красивые штаны и щегольские сапоги оказались вымазаны! Показаться в одежде, испачканной навозом – потерять авторитет, который он не один год вбивал в подчиненных саблей и кулаком. Но это потом. Покамест нужно найти мешок, чтобы спрятать добычу от любопытных глаз. Не мудрствуя, Казимир стащил с мертвеца портки, завязал штанины и, пересыпав туда серебро, пошел наверх. На бабу смотреть не стал – знал, что пуля величиной со сливу, выпущенная в упор, превращает лицо в кровавую кашу.

Войдя в горницу, атаман увидел, что около мужика возятся трое мальчишек, пытающихся распутать веревки.

– Платье чистое е? – спросил Казимир. Увидев непонимание, поманил одного из сыновей и показал на портки и рубаху, лежащие на сундуке: – Одежу дай!

– Это батькино! – набычился мальчишка. Остальные вскочили и, сжав кулачки, приготовились к драке. Пан Казимир не собирался драться со щенками. Вытащив пистолет, навел на отца:

– Батьку добью, – пригрозил лях.

Мальчишки переглянулись. Тот, что постарше, принес одежду и бросил ее к ногам атамана. Не сводя глаз с детей, пан стал переодеваться. Хозяйские штаны были шире, чем нужно, рубаха длиннее.

– Тэрбу… мешок неси, – приказал он старшему мальчишке и отпрянул в сторону, заметив боковым зрением, что за спиной кто-то есть.

Древняя бабка, вооруженная ухватом, тыкала в лицо, норовя попасть в глаз. Перехватив ухват, пан подгреб старуху к себе и ударил рукояткой пистолета по седым космам. Череп противно хрустнул, а тело атаман отбросил на хозяина.

– Гдже тэрба? – напомнил он, вытирая оружие о чужую рубаху. Один из мальчишек вышел в сени и, притащив пустой мешок, бросил его под ноги пана.

– Сволота!.. – скривил губы Казимир. Маленький ублюдок нарочно принес мешок из-под муки! Упихав в мешок вывоженный в дерьме кунтуш и шаровары, пан сунул туда же портки с кладом. Вскинув мешок на плечо, Казимир попятился к двери, стараясь не показать виду, что ему не по себе от трех пар детских глаз…

– Ты нам еще встретишься! – по-взрослому пригрозил один из мальчишек.

«А ведь вырастут…» – подумал Казимир и остановился. Выпустив мешок, одним прыжком оказался возле детей и, выхватив саблю, начал отсчитывать удары: – Едэн! Два! Тшы!

Пан атаман выдохнул воздух, гордясь собой – понадобилось только три удара. Посмотрев на хозяина, залитого кровью собственных детей, Казимир рубанул того по лицу – едэн, два… На «тшы» клинок натолкнулся на кость, и рука сорвалась. «Пся крев!» – выругался пан, вспомнив, что собирался вчера наточить саблю, но так и не сподобился. Решив, что мужик умрет и так, атаман вытер оружие о штаны и вышел. Заглядывать в зимнюю избу, где наверняка осталось что-то ценное, не стал – пусть хлопы забирают…

На улице лежали трупы в нижнем белье. Атаман принялся считать мертвецов, но сбился. Не то пятнадцать, не то двадцать… Попадались и одетые. Не поленившись, остановил коня, чтобы рассмотреть – кому сегодня не повезло? Вон валяется один из сотоварищей – из груди торчит обломок палки. Там Феодор-конокрад с распоротым брюхом. У третьего головы вообще не было. «Чем это его?» – удивился пан, трогая коня. Четверо убитых – немного, бо добыча того стоила! Пришли бы позже, когда быдло проснулось, потери были бы больше. Под бабьи причитания из домов выносилось все ценное – мешки с зерном, бочонки с медом, тюки с холстами, сундуки с одеждой, оловянная и медная посуда – и укладывалось на крестьянские же телеги. Атаман не заметил, как доехал до середины села, где стояла деревянная церковь. Возле колокольни лежал хлопчик со стрелой в спине. Видимо, пытался ударить в набат, но не успел. У дверей храма свалены иконы, вывороченные из иконостаса, красная материя, праздничные ризы и церковная посуда. «Сребро! – приятно изумился Казимир. – Богатые хлопы!». Обычно в таких церквушках ризы на иконах были из меди, а дарохранительницы, потиры и прочая утварь – из олова и бронзы.

Двое разбойников держали за руки бородатого старика в черном балахоне – ксендза, то есть русского попа. Одноглазый запорожец время от времени бил попа в грудь, вминая в тщедушное тело наперсный крест, и спрашивал:

– Ну, долхохривый, уде золото? Уде гроши?

Старик, содрогаясь от ударов, стонал:

– Да нету золота. В позапрошлом годе молонья ударила, сгорело все. Два года всем миром собирали…

– О це ходжи? – спросил пан Казимир, приглядываясь к кресту. Нет, дрянь крест – медный…

Янош, почесав спину, ухмыльнулся:

– Сказывает, шо грошей у него нема. Брешет, небось?

– Брешет, – согласился пан атаман, хотя понимал, что старик не врет – бревна у церквушки свежие.

– Сгорело все, а иконы целехоньки? – усмехнулся тощий мужик в долгополом аглицком кафтане, зачем-то разводивший костер.

– Так спасли иконы-то, – попытался объяснить старик. – Матурка, пономарь, кого вы стрелой убили, да батька его, успели образа пресвятые вынести. Батька весь обгорел. А новые лики боярин Голицын приказал написать и храму пожертвовал.

– Пан поп, вы жадничаете… Прихожане у вас богатые – должны на помин души сребро да злато вносить, – укоризненно сказал атаман. – Яка шкода, что вы такой жадный. Господь заповедовал делиться с ближним!

– Бачил, шо вумный чиловек казал? – обрадовался казак, встряхивая священника. – Сребро уде сховал?

– И серебра нет… – выдохнул старик, обвисая на сильных руках.

– Ах ты, курва старая! – выкрикнул казак, принимаясь бить батюшку в лицо. Притомившись, устало вытер пот:

– Ну, поп, не хошь по-хорошему, зробим по-худому.

Старик, едва шевеля разбитыми губами, шептал:

– Да нету ничего, Христом-Богом клянусь!

– Упрямый дид, як осел, – с сожалением сказал запорожец и, дождавшись, пока разведут костер, выхватил из огня пылающую головню и поднес ее к бороде старика. Раздался сухой треск, запахло палеными волосами. Отведя огонь в сторону, повторил:

– Ну, дид, уде гроши?

– Да нету у меня серебра! Нету! – упрямо повторял старик.

– Ну, дид… – покачал головой казак и кивнул: – Давайте-ка, хлопцы!..

Разбойники ухватили старика под мышки, задрали ему рясу и сунули босые пятки в костер. Священник закричал так страшно, что атаман заткнул уши. Тощий мужик, принюхавшись, мечтательно произнес:

– Пахнет-то как скусно! А мы со вчерашнего дня не жрамши. Щас бы мясца жареного…

– Будит тоби мясцо, – пообещал запорожец, успокаивая соратника. – Щас тильки з дида гроши выбьем, и усе. Ну, уде гроши? Ах ты… Вмер, паскуда!

– Старый был поп, не сдюжил, – с сожалением сказал один из хлопцев.

– Та може, у нехо и грошей-то ни было? – предположил запорожец, почесав густую щетину на подбородке.

– Наверно, не было, – согласился пан Казимир.

– Но поспрошать надобно было! – ухмыльнулся казак и гаркнул на подручных: – Шо – дохлохо попа не видалы? Пишлы добро хрузить, да пийдим отседа…

С погрузкой добра пришлось немножко повременить, потому что на вопли старого попа сбежались люди. Откуда и взялись? Не иначе, с окраин, до которых руки не дошли. В стычке потеряли человек десять, а казаку едва не выбили поленом последний глаз. Все могло бы кончиться много хуже, если бы не герр Брюкман. Разбойники, поставленные в караул, разбрелись по деревне, оставив мушкеты. Немец, злой и неопохмеленный, но, в отличие от остальных, дисциплинированный, не бросил свой пост. Завидев крестьян с дрекольем, встретил их выстрелами из всех мушкетов, что лежали рядом. Оставшихся в живых загнали в церковь, ворота заложили жердями. Казак, поминутно трогая наливавшуюся дулю, хотел спалить этот сарай с крестом к бисовой матери! Черкас уже взялся за огниво, но герр Брюкман решительно схватил мушкет, заявив, что «Воевать с безоружными – не есть гут!». Неожиданно с ним согласился и сам атаман, решив, что оставлять село без мужиков никак нельзя. Иначе кто будет пахать и сеять? А сельцо еще пригодится.

Половину дня Казимир собирал соратников – кого стаскивал с бабы, кого отдирал от бочонка. Пан понимал, что после доброй драки хочется выпить, поесть и переспать с женщиной! Но атаман для того и нужен, чтобы заставлять подчиненных делать не то, что хочется, а то, что требуется! Перекинувшись парой слов с одноглазым помощником, атаман решил, что задерживаться для копки могил не стоит – селяне, когда будут погребать своих мертвецов, позаботятся и о чужих. На кладбище, ясен пень, не понесут. Выкопают яму где-нибудь подальше – на поскотине или в лесу… Но какая к чертям собачьим разница, где лежать?

Банда выехала уже затемно. Может, стоило заночевать, но атаман не рискнул оставаться в разграбленном селе. Вдруг какой-нибудь хлоп успел сбежать и уже идет подмога – окрестные мужики или вчерашний соратник, что взял село под свою руку? Или отряд стрельцов под командой воеводы – из тех, кто пытается навести порядок в государстве, не понимая, что это уже часть Великой Польши!

Всего набралось три десятка телег, груженных мешками с зерном и мукой, горшками с постным маслом, корчагами с медом, кусками холста, прошлогодней копченой рыбой, посудой. В деревне обнаружилась домница, поэтому один из возов был загружен железными крицами. Местное железо из болотной руды – худое железо, но в последние годы кузнецы и оружейники были и такому рады. Если со стороны посмотреть – купеческий поезд. Конечно, знающий человек определил бы, что что-то не так с этим обозом. И охраны много (у купца на такую ораву денег не хватит), да и товары разномастные. Купец везет какой-то один товар: зерно – так зерно, горшки – так горшки. А был товар, за который с купца спустили бы шкуру, – на телеге тряслись шесть связанных девок. Хотел было Казимир запретить, но махнул рукой. В деревне не все успели отведать женщин – пусть в лагере потешатся. Добраться бы до лагеря, а там, передохнув недельку-другую, можно поискать новой добычи. Пан Казимир прикидывал, что если взять по деревням хотя бы в половину того, что добыли в Кроминском, то можно ехать на торжище в Ярославль. Цены на зерно там раза в три выше, нежели у проезжих маркитантов или в Рыбной слободе. Если мешок с зерном весил два пуда (ох уж эти русские меры!), а в каждой телеге мешков по тридцать, то это будет… Кругленькая сумма, едва ли не в тысячу талеров. Ну, атаману положена десятая доля. М-да, сто талеров – очень неплохо. За сто талеров можно набрать небольшой отряд. В Кракове или Щецине «дикий пес» стоит пять талеров в месяц, а казаки на Московии дороже – три рубля. «А если продать пуд по два талера, да добавить выручку с холста, да с церковного серебра, да присовокупить то, что в корчаге, то будет… ну, если хотя бы полтысячи…» – Атаман повеселел. Похоже, мечта о собственном замке на берегу Шехони скоро станет явью!

Посмотрев на солнце, что кренилось к закату, Казимир велел съехать с дороги и углубиться в лес. Мало ли… Полянка, выбранная для ночлега, быстро расцветала огнями костров. Кто варил кашу из проса, кто предпочитал жарить на углях кур, прихваченных в Кроминском. После трудного дня душа требовала отдыха, поэтому пан атаман не стал возражать, когда парни вытащили бочонок пива. Пан Казимир уже подобрал место на высоком холме, при слиянии двух рек – для родового замка. Там, где стоял деревянный монастырь, где обитали упрямые монахи, не захотевшие отдать добрым католикам злато. Ну – сами виноваты. Отдали бы добром – остались бы живы. Так и сгорели живьем, во главе со своим аббатом. Крест у него, помнится, был из дерева – пфеннига не дадут. Крест этот Казимир выкинул. Или в костер бросил?.. От здешней худородной земли прибыли не будет. Зато – много рыбы! Неподалеку болота, где добывают железо! Благородному пану, конечно, самому торговать не-можно, но всегда найдутся управляющие. А самое главное – по реке Шехони ходят туда-сюда купцы, с которых можно брать пошлину! «О! – пронеслось вдруг в голове у Казимира. – А фамилия родовая будет – пан Шехоньский!». Потом можно будет поручить ловкому писарчуку провернуть дело о дворянстве. В сущности, не так и сложно – были бы талеры.

Казак, мурлыкая под нос песню про Днiпр, шо красивее да ширше всяких рiк, нанизал на ветку ольхи прихваченного в Кроминском поросенка и поворачивал его над углями, то так, то эдак. От тушки, покрывшейся ароматной красно-коричневой корочкой, шел одуряющий запах…

– Скоро? – нетерпеливо спросил атаман.

– Ещэ трохи, – сказал казак, потыкав ножом в поджаристый бочок: – Ща силью та перчиком…

Наконец поросенок был признан годным. Запорожец выложил мясо на свежие лопухи, достал каравай хлеба, пару головок чеснока и, хитро прищурившись, вытащил кожаную флягу:

– Ты, пане атаман, можа, горилки хлебнешь?

Казимир побаивался пить русскую вудку. Знал, что бывает с теми, кто чрезмерно увлекается питием… А пили все, с кем он вышел из Польши. Ну и где они теперь? Кто зарублен, кто застрелен… А кто ушел под лед или сдох с голода… Но сегодня на душе было так пакостно, что он молча подставил кружку и так же молча выпил.

– М-м-м, – промычал Казимир, пробуя нежное мясо, таявшее во рту. Покрутив головой, одобрительно кивнул. – Бардзо смачно!

Запорожец удовлетворенно блеснул глазом. Очистив пару зубчиков чеснока, заботливо протянул атаману.

– З чисночком та з хлибом трэба исть, – наставительно произнес казак, который до сих пор не мог привыкнуть, что атаман не заедает мясо хлебом.

Наколов на кончик ножа очередной кусок и отправляя его в рот, пан Казимир вдруг выругался:

– Холера ясна!

– Це ше тэке, пане атаман? – вытаращился Янош, едва не пролив драгоценную влагу. Но, конечно же, не пролил ни капли.

Казимир вздохнул, показывая обнаруженное на клинке бурое пятно. Когда добивал Сергуню, забыл почистить. Оставив кружку, Казимир вытащил оселок и, только убедившись, что пятнышко исчезло, выпил. Эх, мало…

– Тэк пойдэ, пане атаман, то останимся мы з тобой вдвоим, – грустно сказал Янош, вытаскивая новую фляжку и разливая вудку.

– Это вы правильно сказали, – вздохнул атаман. Вспомнилось, сколько погибло «первопроходцев», что пришли на Московию вместе с Димитриусом Первым (ну, нехай с Лжедмитрием)… Сколько добрых ляхов сложило голову в этой клятой Московии! Эх, а какие хлопцы были! А если вместо замка на Шехони ему тоже суждено сложить голову? И его, такого молодого и красивого, не будет… По мере опустошения второй фляжки атаману становилось уже все равно, что будет с ним дальше. Подперев щеку кулаком, он затянул песню, которой его научили в лагере Яна Болотникова:

– Э, пане атаман, це не дило, таки писни спивать – тильки беду накличите! – укоризненно причмокнул языком казак, пытавшийся встать на ноги. С первого раза не получилось, но отчаянный запорожец не сдавался. Для начала, утвердившись на четвереньках, Янош помотал башкой и с восхищением сказал: – Ох, добра горилка! Надо бы ишшо…