Глава 4


Я вынула из сумки сигареты.

– А кто?

– Не знаю! Самозванка!

– А родинки на ноге?

– Это совпадение.

– Маловероятно.

– Настя мертва, давно! – затопала ногами Таня.

– Но девушка описала вашу квартиру!

– Ерунда! Ее же готовили, рассказали о старом интерьере.

– А фаллоимитатор в розовом замшевом мешке? Сама только что утверждала, будто о нем знала лишь Настя.

– Она еще кому-то проболталась! Настя умерла! Стопудово! Я знаю!

– Откуда?

Медведева замерла, потом тихо сказала:

– Гитану помнишь?

– Кого?

– Алмазову, жену Василия Никоненко.

– Да, да, конечно!

– Она цыганка, мать Гитаны сбежала из табора, – продолжала Таня, – но гадать не разучилась. Когда Настя пропала, я к Гитанке побежала. Ее мать карты раскинула и сказала: «Не люблю плохие вести сообщать, но девочка умерла страшной смертью, над ней поиздевались и задушили».

– Самой тебе не смешно? – поморщилась я. – На основании дурацкого гадания ты делаешь выводы? Зачем девушке обманывать вас? Какой смысл прикидываться пропавшей дочерью Михаила?

Татьяна расхохоталась.

– Ты наивная маргаритка! Знаешь, сколько наша фирма дохода приносит? Это лакомый кусочек для жадных ртов. А еще Миша в депутаты метит! Посмотри кругом! Живем, правда, в прежней квартире, но сделали в ней шикарный ремонт. На стенах коллекция картин, в шкафах уникальный фарфор. Соображаешь, на какую сумму тянут хоромы в историческом центре Москвы? Не один миллион зеленью выручить можно. Значит, мотив – бизнес и жилплощадь. Теперь дальше. Дом в поселке, дача то бишь! Участок в гектар, коттедж двухэтажный, типа вашего ложкинского. Цену назвать?

– Не надо! – покачала я головой.

Таня подняла указательный палец.

– Во! Смотри, как удобно! Сначала девица поживет в обеспеченной семье, а после нашей смерти загребет жирный кусмандель.

– Вы пока умирать не собираетесь.

– Все под богом ходим! – мрачно заявила Медведева. – Еще неизвестно, что у красотки на уме! Кстати, у Елены Сергеевны тоже полно добра! Опять же квартира, правда, похуже нашей, но на миллион долларов потянет, всякие там брюлики-шмулики… Неплохой куш для самозванки? Только ты можешь мне помочь!

– Но как? – поразилась я.

– Надо доказать, что она не Настя!

– А кто?

– Килькина! Дочь военного, дворняжка!

Я вытаращила глаза.

– В милицию я обратиться не могу, – твердила Таня, – к частному детективу тоже. Деньги возьмет, ни хрена не сделает, или, еще хуже, раскопает правду и сольет информацию в прессу! А ты своя, ты же поможешь? Да? Мне очень, очень плохо!

– И что прикажешь делать? – окончательно растерялась я.

– Необходимо найти тело Насти! – заявила Таня. – Ее убили! Гитана никогда не ошибается!

– Даже если предположить невероятное – что я сумею обнаружить могилу ребенка, – то, думаю, за десять лет от трупа ничего не осталось!

– Ты просто не хочешь мне помочь, – горько заплакала Таня. – Я уверена: Настю убили, эта дрянь водит Мишку за нос! И неизвестно, что она предпримет! Вдруг задумала отравить нас? А? Скажи?

– Ладно, ладно, – закивала я, – для начала нужно побеседовать с Зоей Андреевной. У тебя есть ее адрес?

– Миша в книжку записал, – сказала Таня. – Зачем тебе она?

– Ну как же! Смотри, у нее была дочь Настя, которая, попав в больницу, вышла оттуда с амнезией. Если представить, что Килькина всех обманывает, тогда возникает естественный вопрос: а была ли девочка?

– Чего? – растерялась Таня.

– Получается, что было две Насти, – попыталась я растолковать Тане свою версию, – одна Килькина, вторая Медведева. Если Зоя забрала из больницы последнюю, то где первая? Неужели она оставила собственного ребенка в клинике?

– Может, никакой Килькиной не существовало, – фыркнула Таня.

– Вот, – сказала я, – отсюда и начнем. Я использую свои связи, попрошу навести справки, но мне необходимо иметь точные данные о Зое, ее муже и самой Насте. Сумеешь их достать?

– Легко, Настя скоро вернется, я расспрошу ее! А хочешь, сама оставайся! Кстати, почему они так задержались?

Не успела Таня удивиться, как из прихожей послышался стук двери и шаги.

– Вернулись, – лихорадочно зашептала Танюша. – Дашка, умоляю, не подавай виду, она не должна догадаться, что мы ее раскусили, изображай радость, обнимай эту сволочь, плачь… ну не знаю, как тебе себя вести. Необходимо усыпить ее бдительность, и…

Конец фразы Таня проглотила – в просторную кухню-гостиную вошел Миша и, не заметив меня, велел жене:

– Сделай кофе, да покрепче, не вари, как всегда, бурду!

– Если тебе не нравится моя готовка, можешь пойти в ресторан, – мгновенно подбросила поленья в костер ссоры Таня, – или сам берись за джезву.

Миша нахмурился, но тут в кухню вошла симпатичная блондинка и сказала:

– Добрый день или уже вечер, наверное! Хотите, я всем кофе сварю? У меня здорово получается! Если Тане трудно, мне не в лом!

Я уставилась на Настю. Замечали ли вы, что все блондинки похожи друг на друга? Может, это из-за сегодняшней моды на длинные волосы с неровно постриженными прядями? Или светлая кожа, голубые глаза и розовая помада делают нас клонами? Во внешности самозванки не было ничего особенного, в толпе подобное лицо не выделяется, скользнешь по нему взглядом и через секунду забудешь, нет ни особых примет, ни яркой индивидуальности – широко растиражированный образ. Вот так, посмотрев на девушку, невозможно сказать, является ли она дочерью Миши. В последний раз я видела Настю более десяти лет тому назад, когда приезжала поздравлять Таню с днем рождения. За прошедшие годы она выросла, сильно изменилась, из милой малышки превратилась во взрослую девушку. За это время внешность девочки могла радикально измениться. Исчезни Настя в двадцать лет и «воскресни» в тридцать, она была бы узнаваема, в сорок и пятьдесят тоже, но десять и двадцать сильно разнятся друг от друга, неизменным останется лишь цвет глаз. А теперь вспомним, сколько в России голубоглазых девушек?

– А я вас помню! – заулыбалась Настя. – Вы Маша!

– Попробуй еще раз, – старательно изображая добродушие, ответила я, – похоже, да не то!

– Даша! – хлопнула себя по лбу девица. – Маша ваша дочь! О! Теперь я и про туфли вспомнила!

– Туфли? – невольно повторила я.

Настя кивнула и пошла к плите. Походя она открыла шкафчик, вытащила банку с арабикой и, насыпая в джезву ароматный порошок, сказала:

– Мне постоянно сон снился, про розовые лодочки с цветочком! Вот я вас сейчас увидела, и как ракета в голове взорвалась. Вспомнила! Вы же их мне подарили! Купили Маше, а ей они не подошли!

Я порылась в памяти и извлекла из нее один эпизод. В приснопамятные советские годы я, постоянно озабоченная добыванием денег, пристроилась подрабатывать в объединение «Интурист». Взяли меня туда внештатно, рассчитывались со мной сдельно: пробегала неделю, получи за семь дней. Устроиться толмачом, сопровождающим иностранцев по Москве, в те годы было практически нереально, каждого кандидата под лупой изучало КГБ. С моими многочисленными разводами было трудно прошмыгнуть в элитное сообщество, но у меня имелось очень весомое преимущество – я в совершенстве владела французским языком. Если вы думаете, что все переводчики хорошо знают язык, то глубоко ошибаетесь. Очень часто они несут жуткую отсебятину, искажают фразы, неправильно передают их смысл, а уж сленгом владеют единицы.

Не так давно мне довелось присутствовать в Париже на вечеринке, которую устраивала некая фирма, связанная с производством труб. Так вот, один из хозяев банкета, слегка подвыпив, произнес тост:

– Ну, нам удачи и бабок побольше!

Переводчик-француз на секунду завис, а потом лихо перевел фразу для своих соотечественников:

– Предлагаю выпить за дам!

Хорошо хоть, из чисто французской галантности, он не произнес: «Опрокинем рюмашку за старух».

Когда официальная часть торжества завершилась и народ начал наливаться алкоголем, я подошла к толмачу и сказала:

– Бабки – это деньги! Вы неверно передали смысл тоста.

Переводчик изумился:

– В смысле?

– Смысла нет. Слово «бабки» в данном контексте следует перевести как рубли или доллары, – пояснила я.

Француз выпучил глаза.

– Он предлагал выпить за шлюх?

– Нет, – сдерживая смех, ответила я, – за деньги.

– Старухи, которые продаются? – не врубался переводчик. – Тот русский геронтофил! О, ля-ля! Однако он смелый человек, не всякий прилюдно признается в своих секс-пристрастиях!

– Да нет! Он вел речь о валюте! – я упорно пыталась внедрить в мозг дурака правильную информацию. – Об ассигнациях! Средство расплаты!

– А при чем тут бабушки? – изумился переводчик.

Я махнула рукой и ушла. Бабушки здесь ни при чем, но если берешься за ремесло переводчика, то надо хоть изредка покупать книги и газеты на том языке, с которым работаешь.

Кстати, иногда меня поражают и пассажи в книгах. Читала намедни детектив, переведенный с французского, и пришла в глубочайшее изумление. Один из главных героев – военный, педант до мозга костей. Автор на двадцати страницах описывает, как этот генерал гладит брюки перед торжественным вечером, где ему должны вручать награду. Далее следует рассказ о церемонии, цитирую почти дословно: «Он шел по скрипучим половицам сцены, ощущая невероятную гордость. Да, настал звездный час его карьеры, пик успеха! Начищенные ботинки сверкали, как зеркало, складка на брюках походила на бритвенное лезвие. Вот приближается министр, сейчас он приколет орден к кителю генерала, который уже украшают пятна компота и куски сухофруктов». Прочтя последнюю фразу, я сначала не поняла, о чем речь. Минуточку, каким образом френч чистюли оказался в пятнах? Вояка промочил горло в буфете и облился компотом, забыв привести себя в порядок? Ну ладно пятна, их, увы, никуда не деть! Однако ломтики сухофруктов! Почему он их не стряхнул? Но уже через секунду недоумение прошло и я начала смеяться. «Компотом» французы именуют разноцветные планки, украшающие мундиры. Чтобы не звенеть орденами и медалями, когда их много, бравые военные прикручивают или пришивают такие полоски. Вот их-то и называют «сухофруктами». А глупый переводчик так и написал – компот.

Ну да я отвлеклась. Одним из положительных моментов работы с иностранцами была отличная зарплата, вторым – возможность купить у них вещи. Те, кто приезжал в Россию не первый раз, хорошо знали, что надо иметь при себе блок жвачки, джинсы, мужские рубашки, женское белье, косметику, пластинки с записями поп-музыки… Мы хватали все без разбора, радовались сигаретам, жвачке, дезодорантам. Очень хорошо помню, как одна француженка перед отъездом сунула мне пачку прокладок и сказала:

– Это тебе за хорошую работу.

Думаете, я возмутилась и швырнула ей в лицо упаковку? Ан нет, пришла в полный восторг, советским бабам это было в диковинку. Я берегла прокладки, пользовалась ими лишь в особых случаях и чуть не заплакала, когда коробочка опустела.

В начале девяностых годов прошлого века с товарами и продуктами стало еще хуже, чем при коммунистах, с прилавков исчезло все. Представьте мой буйный восторг, когда один вертлявый гасконец привез розовые лаковые туфельки с ремешками и кружевными цветочками? Я принесла туфли домой, Маша всунула в них ножки и захныкала:

– Пальцы упираются, больно.

– Ерунда, – заявил Аркадий, – можно их подогнуть и форсить в обновке.

Машка покраснела, засопела и отчаянно заревела:

– Неудобно!

– Очень уж ты нежная, – констатировал добрый братец, – если б мне новые ботинки перепали, я не стал бы кривляться! Мать, может, ей пальцы того, чик-брик?

Маруська кинулась лупить Аркадия, а я положила лодочки в коробку и отвезла их Медведевым. У Насти размер ноги был меньше, чем у Маши, ей туфельки подошли идеально.

Загрузка...