Эпоха у нас прагматическая, приходится отвечать на неприятные вопросы, которые когда-то казались неприличными. Например, а стоит ли читать эту книгу? И если да, то зачем? Пожалуйста, по пунктам. Увы, в этом есть своя логика. Писатели предельно жёстко конкурируют за свободное время читателей: мало написать неплохо и даже хорошо, нужно что-то ещё. Либо полный блеск и восторг. Либо глубина, которая не снилась предшественникам. Либо густой материал. Либо прорыв в литературное будущее.
Когда речь заходит о сборнике работ молодых авторов, победителей третьего сезона премии “Лицей”, само собой приходит слово “поколение”. Как же! Мы ведь встречаем новое – славное, с большим будущим – писательское поколение. В ход идут готовые сравнения: Ахматова родилась в 1889-м, Пастернак – в 1890-м, Мандельштам – в “девяносто одном ненадёжном году”, Цветаева – в 1892-м, Маяковский – в 1893-м. Лидеры новых генераций рождаются подряд, вот и сегодня…
На самом деле поколения в литературе складываются редко и почти случайно. Вот примеры – вразброс. Никакого поколения “семидесятников” в ХХ веке не было, как ни подталкивали критики навстречу друг другу Руслана Киреева и Людмилу Петрушевскую, Анатолия Кима и Александра Вампилова. А предвоенное поколение – “сороковые, роковые” – было. Да, потом они пошли разными путями, Слуцкий очень далёк от Самойлова, а Самойлов – от погибших ифлийцев. Но всё-таки они похожи на писательское поколение. А что такое генерация 1990-х – неясно. А шестидесятников особо и представлять не надо; все, кажется, в курсе.
При этом в состоявшееся поколение, как в детскую песочницу, берут не всех ровесников: “а вас с ребёнком здесь не стояло”, как написал Андрей Вознесенский. Великий русский писатель Владимир Маканин был 1937 года рождения. И переводчик, филолог, религиозный мыслитель Сергей Сергеевич Аверинцев – тоже 1937-го. Но кому придёт в голову включать их в славные ряды шестидесятников, в отличие от Битова, Ахмадулиной или Эдуарда Успенского, их одногодков? Маканин и Аверинцев совсем другие, слеплены из другого теста. Не поколенческого.
Вывод из этого прост. Книгу, которую вы держите в руках, нужно читать. Но совсем не потому, что в ней представлено новое поколение русских писателей. Авторы, которых ищет и находит премия “Лицей” вот уже три сезона кряду, никакого поколения (пока) не образуют. А сложится ли оно, или это будут личные, отдельные пути – Бог весть. Зато и премия “Лицей”, и этот сборник дают нечто более важное. Они знакомят с яркими индивидуальностями. С людьми, которые идут в литературу своими неповторимыми путями. Дают чувство новой литературной энергии. И дарят удовольствие от подлинности. Честное слово, это немало.
Некоторые из победителей предшествующих двух сезонов уже вполне писательски сложились и подтвердили “лауреатскую” репутацию – вспомним хотя бы лауреата первого сезона, прозаика Евгению Некрасову, чья яркая “Калечина-Малечина” в 2019-м вошла в короткий список “Большой книги” и стала частью полноценного литературного пейзажа. Без скидок, авансов и отеческого похлопывания по плечу. Кто-то продолжает искать себя, но так сильно, так мощно, что с изумлением следишь за этим поиском. Недаром в слове “сезон” звучит сериальный отголосок: премия удерживает внимание аудитории, как хороший сериал, не отпуская, сохраняя интерес, выводя на сцену новых и новых героев.
Кто же вышел на неё сейчас, по итогам третьего сезона? Прозу, прямо скажем, читают больше и охотней, но начнём с поэтов; споров в этой номинации (открою тайну совещательной комнаты) было меньше, чем в разделе прозы, где у большинства финалистов был шанс войти в итоговую тройку и консенсус был достигнут не сразу.
Лауреатом стала Оксана Васякина, родом из Усть-Илимска, живущая сейчас в Москве. Она давно известна в литературном кругу. Впрочем, и шире – тоже. Васякина демонстративно, резко разрывает с убеждением, будто русский стих предпочитает классические формы. Вопреки тому, что говорят поэты старших генераций (и особо непреклонно – Александр Кушнер), Васякина дышит стихами как хочет, затягивая в поэзию низовые темы, взламывая и заново собирая ритмы. Что-то есть в её стихах от силы раннего русского рока – я говорю не о поэтике, скорей об интонации.
…я не помню какое в сибири лето
но помню страшные ослепительные зимы
и в моих воспоминаниях мать
всегда в заиндевевшем автобусе смотрит
сквозь мутное стекло на дорогу
у неё губы в жирной бордовой помаде
и над губами светлые усики покрыты инеем
она смотрит перед собой
на дорогу
Разрывает Васякина и с представлениями о границе “поэтического” и “прозаического”, о природе “женского” начала в словесности, о гендерном статусе в целом. Её принципиальный феминизм – не хипстерский, не игровой; это убеждение, вызревшее и переведённое на современный поэтический язык. Но если бы она лишь разрывала, отказывалась, преодолевала, а не создавала, утверждала, предъявляла опыт, то её стихи не вызывали бы такого отклика. А отклик есть. И отвержение, и приятие сопровождают публикации и выступления Васякиной; она одна из немногих поэтов (поэток?), чьи стихи прорываются к новой аудитории и завоёвывают её.
Занявшая второе место Александра Шалашова тоже работает с вольными ритмическими конструкциями, тоже отходит от привычного размеренного и как бы уснувшего стиха. Но отходит, как бы сказать, деликатней и мягче; впрочем, она и вообще – мягче. И в картине мира, и в интонациях, и в словах, сквозь которые просвечивает лёгкая (опять же, в её мире почти всё лёгкое) ностальгия:
Я держу в руках книгу семьдесят седьмого года издания —
сколько стояло их на полках гэдээровского серванта,
под светом чехословацкой люстры, в комнате,
пахнущей пылью и одеколоном “Шипр”?
Я представляю, как они жили – приходили с работы,
ели суп с мелкой яичной лапшой, пересаживали цветы,
вешали занавески, воспитывали сына с дочерью, слушали,
как ветер мая в открытую форточку
дует.
Ставший третьим поэтическим лауреатом смолянин Антон Азаренков не боится быть куда классичней. Нет, он тоже предпочитает свободный стих, тоже втягивает в лирическую воронку самые разные сюжеты, от бытовых до бытийственных. Но при этом сам его тон, сам его внутренний ритм соотнесены с опытом ближайших предшественников. И это не традиционализм – просто литературные обстоятельства переменились. Если большинство твоих ровесников работает на грани слома, значит, слом и стал традицией. А обратиться через голову эпохи к высокой норме – всё равно что переступить через конвенцию, проявить ту поэтическую волю, без которой успеха не будет.
Энциклопедия детских страхов:
меня маленьким мама водила в секту.
Я до сих пор помню этот запах
дешёвой мебели. И все, кто
собирался в обычной двушке за чудесами
к вечеру обговорённой даты,
это толстые женщины с заплаканными глазами
и какие-то бородатые.
<…>
…Ночью душно даже с открытой форточкой.
Из-под курток в прихожей торчат не вешалки, а рога.
Часто-часто по сухой и шершавой жёрдочке
перебирает лапками попугай.
Кстати, случайная, но важная параллель: не попавшая в итоговую тройку, но заслужившая особого упоминания жюри Снежана Каримова тоже пишет в своей повести “Идущие полем” о детской травме, которая связана с верой родителей. Её героиня растёт в семье, где мать, разочарованная в жизни, ищет выхода из тупиков среди старообрядцев, и дети расплачиваются за материнский страх и материнскую растерянность. А ставший первым “прозаическим лауреатом” Павел Пономарёв из Рубцовска Алтайского края открывает подборку рассказов историей бегства автобиографического (как минимум тесно связанного с автором) героя – из шумного мира, где человек теряет себя, в глушь, где он себя находит. А может быть, и не вполне…
Значит ли это, что всё-таки есть очевидные пересечения и выстраивается общий поколенческий сюжет? Иногда начинает казаться, что – да, выстраивается. Скажем, прозаики, вошедшие в финал “Лицея”, довольно часто пользуются схожими приёмами и следуют общим трендам. Во многих текстах – в том числе включённых в эту книгу – поперёк торжествующего модерна возникают стилистические “ходы” советской прозы – и “деревенщиков”, и трифоновской школы. И это не вторичность, не повторение задов, а свободное литературное решение.
Ещё один повод для сомнения в начальном тезисе статьи – характерное распределение литературных сил. Словно кто-то властно поделил писателей по группам: либо яркая словесная игра, либо глубоко освоенный жизненный материал. Обычно бывает иначе; хитросплетение фабулы и сгущение стиля сочетаются с погружением в современность, в те пласты действительности, которые не проработаны предшественниками. А здесь – ставка на слово как таковое расходится со ставкой на рассказ о неизвестной части нашей жизни.
Считать ли использование узнаваемых ходов позднесоветской прозы и расхождение по стилистическим полюсам – общим поколенческим признаком? Стоят ли за этим отчётливый литературный выбор, демонстративная ориентация на прошлое и установка на безыскусность как приём? Нет. Потому что причина – в другом.
Окружающая нас российская жизнь содержит слишком много узнаваемых советских черт. Особенно за пределами крупных городов. Не изменилось место “маленького человека” в бюрократическом, обезличенном мире. Увяз в семидесятых элементарный быт, которого не коснулись веяния консюмеризма. И рассказать об этом проще и естественней, отыгрывая (именно отыгрывая, а не повторяя!) старые советские приёмы и ходы. Ну и литературный нарциссизм – не новое явление; многие славные прозаики начинали с этого, а потом – как тот же ранний Аксёнов – делали шаг от Себя к Другому.
Но продолжим знакомство с лауреатами третьего сезона. Второе место занял сибиряк Никита Немцев. Он, казалось бы, полная противоположность Павлу Пономарёву. Его рассказы – игровые, ироничные, с подвывертом; название сборника – “Ни ума, ни фантазии” – словно бы нарочно противонаправлено названию цикла рассказов Пономарёва “Мышиные песни”. Но на самом деле – поверх стилистических разногласий – их лирические герои аукаются; слишком нежные для этой грубой жизни, они ищут возможность закрыться, защититься от давления чужого, чуждого. Да, работают с травмой они по-разному. У Пономарёва юноша, играющий на флейте, бежит от дикости – в глушь; Немцев создаёт обманный шлейф ассоциаций, дробный, оскольчатый мир, в котором миллионы отражений прячут героя от опасности быть осмеянным и непонятым.
А писательница из города Березники Пермского края Анастасия Разумова в сюжетной повести “Дрожащий мост” (третье место) ставит в центр повествования трудного подростка. Он совершает преступление, он виновник, но на самом деле дети – жертвы, а преступники – взрослые. Создавшие вселенную одиночества, мир кровоточащих ран. Из этой вселенной бежит герой Пономарёва. В её пределах персонажам Немцева ничего не остаётся, как жонглировать иронией. Против неё идёт и главный герой Анастасии Разумовой. Причём идёт до конца, без оглядки…
Поскольку споры о том, кто достоин стать лауреатом, шли довольно жёсткие, позволю себе напомнить имена писателей, не попавших в желанную тройку, но сверкнувших в коротком списке. В поэзии это Александра Герасимова из Томска с циклом “Перемолчание” и ярко экспериментирующий Евгений Горон из Москвы – обоих жюри также удостоило особого упоминания. Воронежца Василия Нацентова и Евгению Баранову (Москва) отметил специальным призом журнал “Юность”. Самых добрых слов заслужили Ксения Правкина (Лосино-Петровский), Денис Безносов (Москва) и Эгвина Фет (Ставрополь). В разделе “Проза” за победу боролись на равных Родион Мариничев (Люберцы), написавший мощную антиутопию в духе альтернативной истории – “Западный перенос”, – и Малика Атей (Бадамбаева) из Алматы, представившая на конкурс роман “Я никогда не”, в котором слышатся то отголоски молодёжной прозы, то интонации Франсуазы Саган. И Тимур Валитов, уже громко заявивший о себе публикациями в лучших литературных журналах. И владеющий “судебным” материалом Сергей Кубрин из Пензы (“Хабиби”).
И москвич Игорь Белодед, отыгравший в повести “Синий кит” тему спорного расследования “Новой газеты” о клубах детей-самоубийц, и развернувший публицистический сюжет в неожиданном литературном направлении. И автор ещё одной антиутопии, “Плюсквамфутурум”, Борис Пономарёв (Калининград)…
В отличие от “просто” финалистов, лауреаты третьего сезона (как, видимо, и первых двух) получили и свою минуту славы, и пятиминутки ненависти; та же Разумова могла прочесть о своей прозе приязненный отзыв критика Ольги Тимофеевой (“Новая газета”) и отрицательный Николая Александрова – (“Эхо Москвы”). О лауреатстве Оксаны Васякиной с восторгом написал Глеб Морев, главный редактор Colta.ru, и с раздражением – часть поэтической тусовки. А сколько было сказано в глаза и за глаза… Вечная формула Ельцина “Не так сели” – любимая фраза литературной среды.
Но к этому нужно привыкать с самого начала. И к восхищению сверх меры, и к отвержению сверх разума, и к перешёптыванию за спиной. Иначе можно запросто сломаться, сгореть в двойном пламени восторга и отвержения, не состояться в жизни и в литературе. Пушкинский совет ещё никто не отменял.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
От этого выбора не освободят ни премии, ни жёсткая критика, ни миф о литературных поколениях. Сам – свободно – один – не требуя.
Потому что словесность – это не конвейер по производству новых поколений, а почва для произрастания литературных личностей. Прочтите книгу – убедитесь в этом сами.