Башня, нарекаемая граффами Танцующей, была самым высоким строением крепости Фальцор. И самым кривым. Ее каменный столп изгибался так, будто замер в незавершенном танце, благодаря чему башня и получила свое название.
Доди Парсо стояла в глухом дворе крепости и скользила взглядом по необычно сложенной башне. Внутри располагались камеры для заключенных, которые ожидали суда. Решетки на неказистых окнах были ржавыми и такими же как башня кривыми, а наверху, на последнем этаже, окон не значилось. Из рассказов Ида Харша сыщица знала, что в верхней камере роль окна исполнял решетчатый люк, встроенный на крыше. Узник, сидящий на самом верху, мог видеть только облака да звезды; ветер заключенного не беспокоил, зато когда в столице лил дождь, камера неминуемо затапливалась, отчего койка-место там крепилось на двух уровнях от пола.
В этой камере и сидел Постулат.
– Проходите сюда, детектив Парсо, – позвал ее усатый надзиратель, указывая на вход в башню. – И приготовьтесь к долгому восхождению.
Внутри Танцующей башни было темно и сыро. Здесь Доди поняла, насколько башня была узкой.
– Тут у нас комната надзирателей. Камеры начинаются со второго этажа, – в увлеченной манере заговорил ее провожатый. – А это лестница. – Графф указал на мрачные ступени, длинной дугой огибающие нижнюю комнату. – По ней-то мы с вами и пойдем. Сколько на ней ступеней – даже не спрашивайте. Много. Если интересно, могу спросить у Гибла, старшего в башне. Эй, Гибл!
Доди сохраняла молчание. Ей показалось, что она по ошибке зашла в музей, а не в ныне функционирующую тюрьму. Для полной картины надзирателю не хватало указки, как у экскурсоводов. Однако вместо указки на его ремне грозно болталась трость желтого плаща, что исключало ошибку.
Старший надзиратель по имени Гибл был занят телефонным разговором и сердито замахал своему дотошному подчиненному.
– Ай, ладно, – улыбнулся провожатый, подкручивая свои императорские усы с обеих сторон. – Пройдемте наверх.
Лестница тоже была узкой. Разойтись по ней при встречном движении не представлялось возможным. Ее усатый провожатый, звали того господин Чеетмур, шел впереди и с достоинством озвучивал номер каждой камеры, мимо которой они проходили.
– Камера 3Т, здесь сидит заключенный по кличке Вепрь. Кабан кабаном. Отражатель по ипостаси. Целыми днями сидит в углу камеры и мастерит перед собой отражательные барьеры – для того, чтобы ни один надзиратель к нему и на полметра не подошел. Забавный малый, тихий. Приношу ему по две порции галет.
Они прошли по лестничному ободу на этаж выше.
– Камера 4Т, здесь сидит телепат. Обокрал чертову дюжину домов. Спросите – как? Втирался в доверие, а потом считывал в мыслях людей тайники, где те хранили свои ключи. Воровал в течение трех лет. Сообразительный, но больно хитрый. Постоянно угрожает нам тотальным сканированием, поэтому мы часто закрываем его глаза повязкой. Одна порция галет.
Поднявшись еще выше, граффы остановились.
– А здесь камера 5Т, она сейчас пустует.
Детектив не стала скрывать своего удивления.
– Раз у вас есть свободные места, почему Постулата поместили в верхнюю камеру? – спросила Доди, заглядывая в зарешеченное окошко. – Как известно, верхняя камера Танцующей башни не приемлема для нормального житья.
– Так его, Постулата-то вашего, сначала в камеру 5Т и посадили. Да-да, в эту самую, куда вы сейчас смотрите. Только Постулат-то ваш оказался с приветом. – Доди обернулась к надзирателю. Тот сложил руки на груди, повел усами и со знанием дела пояснил: – Он не давал спать своим соседям, из камеры 4Т и 6Т. Каждую ночь летал от потолка к полу, от пола до потолка, бил руками, ногами и всем, что попадется под руку. Страшный поднимал шум. Мы сделали ему первое предупреждение, второе. Без толку.
– А причину столь странного поведения не выясняли?
– Выясняли, конечно. На каждом обходе Постулат твердил, что он ни в чем не виновен и поэтому торчать в этом бараке он не собирается. Мы же ему отвечали, что виновен он или нет – это суд решит, и если не виновен – его отпустят на все четыре стороны. А камера 5Т, к сведению, одна из самых комфортных в Танцующей. Смотрите, какая раковина здесь глубокая, целиком вымыться даже можно. А на унитазе даже крышка имеется.
– Ваши доводы на него не подействовали, я полагаю, – задумчиво произнесла Доди.
– Верно, госпожа. Как о стенку горохом. Спустя неделю его пребывания в башне Гибл принял решение переселить Постулата в верхнюю камеру. Она всегда здесь использовалась в качестве наказания. Вот и сейчас пригодилась. – Чеетмур усмехнулся. – Находясь там, Постулат мешает спать одному себе.
Доди подняла взгляд наверх, будто сквозь холодный потолок могла увидеть ту самую верхнюю камеру, о которой шла речь.
– Пойдемте дальше, – позвал надзиратель и затопал по лысым ступеням.
Поднимаясь выше, Доди ощутила волнение. Оно подступало медленно, крадучись, как заприметившая добычу лисица. Последующие рассказы Чеетмура об арестантах она пропустила мимо ушей – на их судьбу повлиять она не могла. Ее волновал тот, чья судьба была неразрывно связана с ее собственной. Когда они достигли вершины, их лица уперлись в глухую дверь с крохотным окошком.
– Камера 9Т, – запыхавшись, объявил Чеетмур. Он подошел к двери и громко постучал по грязным решеткам. – Эй, Постулат! К тебе посетитель.
– Кто? – услышала Доди гулкий голос, исходивший как будто из просторного помещения с бассейном.
– Детектив из полицейского участка. Госпожа Доди Парсо.
Представление гостя Постулат оставил без ответа. Надзиратель глянул на Доди так, словно произнес: «ну, и что я вам говорил?» и отошел в сторону, освобождая для нее место у двери. Приблизившись к камере, Доди посмотрела в окошко и еле удержалась, чтобы не охнуть. По долгу службы ей часто приходилось слышать о верхней камере Танцующей башни, но увидев камеру воочию, она, честное граффеорское, растерялась.
Весь пол холодной камеры был залит водой. Темная, мутная ее поверхность слабо отражала свет, который заходил внутрь рассеянным конусом через потолочный люк. От сырости и запустения кое-где на каменной кладке проступал мох. С решеток на люке капало. Узник сидел на возвышении, которое принималось здесь за кровать, и поскольку эта кровать висела в паре метров от пола, бесцветное белье на ней оставалось пока сухим. Постулат опирался спиной на камень, а лицо его, скрытое тенью, было обращено к люку.
– Здравствуйте, господин Постулат, – начала Доди, проглатывая комок, который образовался у нее в горле после увиденного.
Ответного приветствия не последовало. Постулат даже не шевельнулся.
– Вы наверное помните меня, – продолжала она.
– Вы – та сыщица, благодаря которой я сижу здесь, – произнес узник.
Доди сделала несколько глубоких вдохов.
– Верно. Но сегодня я пришла к вам, чтобы добиться…
– Любопытные создания эти птицы, – перебил ее Постулат, не отводя глаз от люка. – Знаете, в птицах больше вечности, чем в нас. Их предки населяли землю задолго до рождения первых людей. Они летали вокруг света, обзаводились потомством, видели долгий лед. Вероятно, в их птичьей памяти до сих пор сидят воспоминания о тех далеких эпохах. Ну а мы, люди, зная об этом, все равно считаем себя властелинами.
«Неужто спятил?» – предположила Доди, а вслух сказала:
– Я пришла к вам, чтобы узнать, о чем вы говорили с Интрикием Петросом в ту ночь, перед тем, как Петрос был убит.
– Я уже все рассказал. И вам, и кучке других бездельников.
– Мне нужны подробности, – твердо произнесла Доди. – Слово за словом.
– Зачем вам это?
– Чтобы добраться до правды. Чтобы избежать ошибки и не допустить к тотальному сканированию невиновного человека.
– Вы детектив, а не адвокат. Вам нет дела до моей свободы.
– Мне есть дело до своей репутации, господин Постулат. Если окажется, что по моей вине тотальному сканированию подвергли невиновного, я потеряю авторитет, над которым усердно работала много лет.
Узник повернулся к ней. В камере стоял полумрак, кровать была далеко от двери, однако Доди отчетливо разглядела в его темных глазах заинтересованность. Несколько минут он молча смотрел в сторону двери, а Доди стояла и ждала, время от времени оборачиваясь на надзирателя. Тот сидел на верхней ступени лестницы, протирал свою боевую трость краешком формы и делал вид, что не слушает их, хотя его правый заостренный ус то и дело поворачивался на голос.
– Как именно вы собираетесь добраться до правды? – спросил Постулат.
Доди терпеливо повторила:
– Мне необходимо узнать все подробности вашего разговора с Интрикием Петросом. Его слова, его взгляды, обстановка вокруг.
Вдруг Постулат взмахнул руками, да так резко, что по мутному зеркалу воды пробежала едва заметная рябь. Не успела Доди удивиться, как узник оттолкнулся от стены и спрыгнул с возвышения. Воды он не коснулся – вытянув руки вперед, он вышел из пике и пролетел прямо над ее кромкой. Он сделал по камере круг и подлетел к двери, его лицо остановилось прямо напротив лица Доди, а его босые ноги ушли под дождевую воду, по самое колено.
– Простите, пригласить вас к себе я не могу. У меня не прибрано.
– Господин Постулат, ваши ноги…
– Скоро вода уйдет, не беспокойтесь. Вон там под раковиной есть слив. Работает этот слив, как видите, паршиво, но узникам Танцующей башни приходится довольствоваться малым.
Как и в прошлую их встречу, заметный шрам на щеке Постулата перенял на себя все внимание Доди. Шрам резал правую сторону его лица от уха до крупных губ, а сама линия была неровной и крепко натянутой. Еще в тот раз Доди подумала, что шрам выглядел так, словно по лицу Постулата прошлись тупым ножом, да с размаху.
Сегодня длинные темно-русые волосы Постулата лежали на плечах спутанными, эти самые плечи прикрывала полосатая роба, а в остальном левитант выглядел как прежде: спокойно и довольно чудаковато.
– С чего мне начать свой пересказ сегодня? – спросил он и улыбнулся, задействовав только левую сторону лица, отчего могло показаться, что он насмехается.
– Давайте начнем с самого начала. Лишним не будет, – ответила Доди ровно, успев привыкнуть за время допросов к искривленной улыбке граффа. – Вы утверждаете, что в ту ночь, когда Петрос был убит, вы просто прогуливались по улице Пересмешников?
– Я левитант, госпожа Парсо. И мне нравится летать по ночному небу. Если выражаться точнее, в ту ночь я не прогуливался по улице Пересмешников, а пролетал по ней. И чтобы передохнуть, я приземлился на скамейку. – Он дотронулся рукой до подбородка и изобразил задумчивость. – Какой по счету раз я это говорю, как по вашему?
– Когда вы приземлились, на другой скамейке уже сидел Интрикий Петрос. Правильно?
Постулат опять улыбнулся, на этот раз шире, отчего шрам его сильнее натянулся.
– Все правильно.
После он опустил взгляд вниз, к стоящим в воде ногам, и не спеша заговорил.
– Я знал Интрикия Петроса. Он часто заходил к нам в свечную на Скользком бульваре, покупал свечи и твердый парафин. Ему нравились те, что без запаха. В ту ночь я узнал его по высокой шляпе, цилиндром их называют, кажется. Он закашлял, я повернулся. Узнал. Потом поднялся и подсел к Интрикию на его скамейку. Я спросил у него, что он делает здесь в такой поздний час. Он ответил, что только что закончил работу, а теперь он ожидает встречу. С кем – не уточнил. Потом я спрашивал о его работе, интересовался, большой ли сейчас спрос на услуги фонарщика. Он плечами пожимал. Говорил, что спрос-то большой, фонарей в столице хватает, а вот фонарщиков – маловато. Не прибыльное нынче дело, вдобавок трудоемкое, отсюда и дефицит. Еще он сказал, что без тщательного ухода фонари не будут светить так, как им должно, в темное время суток граффы останутся без света, и поэтому его работа – его прямой долг. Видно было, что про ремесло свое он с гордостью говорил, и постоянно оглядывался на переносную лестницу, которую он оставил у ближайшего фонаря. Либо он просто смотрел в ту сторону, ожидая кого-то, не могу точно…
– Лестница? Раньше вы не говорили о ней.
– Говорил, – подняв на нее взгляд и улыбнувшись, сказал Постулат.
– Я уверена, что слышу о лестнице впервые.
– А я уверен, что рассказываю о ней уже раз шестой, до мозоли на языке, – заявил левитант, не снимая кривой ухмылки. – Фонарщики, знаете ли, всюду со стремянкой ходят, чтобы забираться по ней к фонарю. У Интрикия она из вишневого дерева была, аккуратная, на вид устойчивая, но больно низкая. Он на цыпочки вставал, чтобы до плафона достать. Таскался с ней постоянно. Всегда, когда он заходил в свечную, в его руках была эта лестница.
Доди старалась сохранить уверенное выражение, когда как в ее внутреннем вместилище все мысли беспорядочно засуетились. Как она могла забыть о лестнице? Почему ее нет в перечне вещдоков? Стоп! Да ведь никакой лестницы из вишневого дерева у скамеек не было! Значит, ее кто-то оттуда забрал…
Доди обернулось к надзирателю, словно он мог ей чем-нибудь помочь. Поймав ее взгляд, Чеетмур лишь быстренько отвернулся.
– О чем еще вы с ним говорили? – вернув себе контроль, задала следующий вопрос Доди. На верхней полке вместилища появилась и заалела надпись «лестница».
– Больше ни о чем. У меня Интрикий ничего не спрашивал.
– Как вы попрощались?
– Я сказал, что мне пора. Он сказал, что непременно зайдет во вторник за плетеными фитилями. Мы попрощались, я поднялся в воздух и полетел по направлению дома. – И добавил, с деланной грустью в голосе: – За фитилями он больше не зайдет, я полагаю.
– Откуда у вас этот шрам? – задала Доди следующий вопрос, после которого Постулат впервые нахмурился.
– А новые вопросы сегодня будут, товарищ детектив? Или я так и буду говорить одно и то же?
– Ответьте на мой вопрос, – строже прежнего произнесла Доди.
После некоторой паузы Постулат дал ответ:
– Дело давнишнее. Подрался в баре.
– Из-за чего?
Узник опять криво улыбнулся. Кому – Доди, ее вопросу или самому себе, было не ясно.
– Не думаю, госпожа Парсо, что давнишняя драка может пролить свет на недавнее убийство.
– Со всем уважением, господин Постулат, но что именно может пролить свет на недавнее убийство – решать мне, а не вам.
Несколько минут было слышно только капли, падающие с решеток люка, да сопение притихшего надзирателя.
– Я заступился за одного граффа, которого обижал другой графф. И заимел после этого шрам. Печать храбрости, так называет шрам моя тетка.
Постулат провел рукой по правой щеке, ровно по рваной линии от рта до уха, и его глаза заблестели. Доди продолжила допрос, а в ее голове, на передней полке, рядом со словом «лестница» появились новые – «драка в баре».
Из крепости Фальцор Доди вышла озабоченная. Она не могла оставить Постулату никаких гарантий, и попрощались они довольно скомкано. Надзиратель Чеетмур проводил ее до выхода из крепости и задал лишь один вопрос:
– Вы правда допускаете, что этот чудила невиновен?
– Допускаю, – только и ответила она.
До полицейского участка Доди решила дойти обычным шагом. Она нуждалась во времени для размышлений. Хмурый летний день не предвещал приятной прогулки, и Доди, перешагивая через лужи, всецело ушла в размышления об убийстве.
В участке она первым делом дошла до офиса овального коридора. За одним из десятков столов, что был закидан цветными маркерами и немыслимым количеством обертки от жвачки, сидела ее помощница Вера.
– Удалось разузнать что-нибудь свеженькое? – спросила Вера. Она только что закончила печатать и обратила к Доди свое изумительное кукольное личико.
– Вера, скажи, на месте преступления находили деревянную лестницу?
– Лестницу?
– Да, из вишневого дерева. С такими фонарщики работают, чтобы подниматься к плафонам.
Задумавшись, Вера отставила печатную машинку на угол стола и закопошилась в записях, которые валялись вперемешку с оберткой от жвачки. Все ее записи были помечены цветными стикерами, а заголовки старательно обведены розовым карандашом. Доди часто заморгала. Каждый раз, когда она подходила к столу Веры, от изобилия цвета у нее рябило в глазах.
– Помню я что-то о лестнице, некое упоминание, но чтобы полиция ее находила… Сейчас, сейчас…
Она взяла в охапку верхние листы, скинула их под стол к выставленным там туфлям и принялась за нижнюю стопку.
Вера являлась двоюродной племянницей капитана Миля, и в придачу человеком, чья удача служила ей не хуже ее родословной. Поразительно удачливая – так ее называли в участке. И как же ее еще называть, когда Вера могла случайно споткнуться о важнейшую улику, которая раскроет личность преступника в следующие пять минут? Так, весной она наступила на перстень с инициалами, который лежал в грязи на месте ограбления. Инициалы принадлежали неряхе-вору, и Доди его посадила уже к следующему закату. Сама же Доди к врожденной удачливости своей подчиненной относилась скептически и никогда не называла Веру так, как ее называли в участке. Но работать с ней Доди нравилось, хоть она и не понимала, почему.
В прошлом году, когда перед капитаном Милем стоял выбор, кому в подчинение отдать свою удачливую племянницу – Иду Харшу или Доди Парсо – долго он не размышлял. Наверное, племянницу свою он любил, поскольку отправил ее не к Харшу.
– Ничего не могу найти. Но я еще поищу, детектив. Помню, кто-то упоминал… Наверняка.
– Ищи, Вера. Я подожду.
Вокруг мельтешили секретари и младшие офицеры, многие из которых украдкой поглядывали на Доди. Кажется, совсем недавно она ходила среди них, работала дежурным эфемером и подготавливала отчеты о регулярных патрульных обходах. Теперь же Доди имела свой личный кабинет на пятом этаже и разделяла обеды с капитаном полиции. Косые взгляды, обращенные к ней, сегодня она не замечала. Вместо них перед ее собственными глазами стояла жуткая камера с мутной водой и узник со шрамом.
Доди потратила на Веру еще пятнадцать безрезультатных минут, намекнула ей на приборку своего рабочего места и спустилась на этаж ниже. Там, у стойки с кофемашиной, стоял офицер Круаз. Он пытался совладать с молочной пеной, которая вылилась из кружки прямо на его ботинки. Заметив подходившую Доди, он отряхнул ботинки и вылил остатки молока в чашку.
– Будете кофе, детектив Парсо?
– Нет, Круаз, я к тебе на минутку.
Когда она задала ему тот же вопрос, что задавала Вере, Круаз сомкнул белесые брови и откинул голову к плечу – как делал всякий раз, когда задумывался.
– Лестница из вишневого дерева… Хм. – Он сделал глоток. – Не помню такой. Когда наша группа приехала на вызов, у скамеек было пусто. Не считая Петроса, конечно. Такую крупную вещь, как лестница, я бы сразу заметил и занес в список вещдоков.
– Сегодня Постулат сказал мне, что Интрикий Петрос облокотил свою лестницу на ближайший к скамейкам фонарь.
Круаз откинул голову к другому плечу, помолчал чуть и произнес:
– У фонаря было пусто, как и во всем переулке. Вероятно, к нашему приходу кто-то уже успел своровать эту лестницу. – Он посмотрен на нее и прищурился. – Однако же странно, что Постулат сказал вам о лестнице только сегодня.
– Он утверждает, что и раньше говорил мне о ней.
– И вы об этом забыли? – Круаз рассмеялся, от чего на его ботинки вылилась новая порция кофе. – Парень со шрамом до сих пор не понял, по всей видимости, с кем заимел дело.
Доди оставила замечание офицера без комментария. Сейчас ее интересовало другое.
– Дежурные эфемеры на тренировке?
– Да, я только что оттуда. Блефлок гоняет всех с восьми утра, мокрого места на мне не оставил. А что? Опять хотите присоединиться?
– Хочу. Мне нужно хорошо подумать.
– Это во время тренировки с боевыми тростями-то?
– Именно.
Круаз хмыкнул, и Доди, оставив его допивать кофе в одиночку, отправилась в кабинет за своей боевой тростью. Оттуда – по лестнице вниз, в подвальные помещения участка. Для умственной нагрузки нет ничего лучше нагрузки физической.
Два дня. До тотального сканирования Постулата оставалось два дня. У нее есть сорок восемь часов, чтобы понять, что же произошло в ту ночь на улице Пересмешников.