Старые красные «Жигули» 6–ой модели (в народе просто – «Шестёрка») лихо вырулили с пыльной просёлочной дороги на широкую асфальтированную трассу и, чихнув несколько раз, заглохли. Сидящий за рулём крупный мужчина лет шестидесяти с обветренным лицом, прямым носом, жёстким взглядом больших карих глаз, над которыми застыли тёмные брови дугами; с чёрными густыми, но рано поседевшими волосами, разделёнными пробором и зачёсанными на бок, выругался с досады и, прихрамывая, вышел из автомобиля. Открыв капот, уткнулся носом в мотор. Потрогав правой рукой (левой у него не было) детали мотора, он поднял глаза к небу, словно ища там ответ на незаданный вопрос. Обложенное серыми тучами хмурое небо ответило ему мелким накрапывающим дождём.
Мимо него на большой скорости проносились иномарки. Водители престижных машин высокомерно кривились, бросая взгляд на его «Жигули». А некоторые не ленились насмешливо показывать ему средний палец.
Всё это время мужчина как будто чувствовал чьё-то незримое присутствие. Он сердито хмурился и, не совладав с собой, вновь выдал несколько неприличных ругательств.
– Что ругаешься? – спросил насмешливый грубоватый мужской голос, зазвучавший у него в голове, – неужели дураков мало видел в своей жизни?! Погода, видимо, тоже не нравится? Неужто забыл, что осень, как и всё в вашей жизни, наступает неожиданно. Ну да, вчера ещё ярко светило солнце, дул тёплый ветерок и пахло этими, как их… яблоками. А теперь всё… Дожди, грязь, простуда. Что ты крутишься, как мяч у ног плохого футболиста? Никого ты не увидишь. Нас редко кто может видеть. Для этого нужны определённые способности. Хотя… если ты меня слышишь, то они у тебя имеются, но в зачаточном состоянии. Развивать не советую. Тебе это не надо. А я рад, что теперь есть с кем поговорить, а то скучно как – то.
Мужчина, машинально проведя рукой по поседевшим волосам, ещё раз оглянулся вокруг, и медленно выговаривая каждое слово, вновь задал вопрос:
– Ты что – нечистая сила?
– Ну, ты даёшь! Значит, на войне ты доподлинно знал, с кем говоришь, и просил о помощи, а сейчас…
– Бог… что ли? – еле слышно выразил догадку владелец «Жигулей», на лице которого замерло выражение благоговения.
В это время порыв прохладного осеннего ветра бросил ему в лицо начавшие желтеть мокрые грязные листья.
– Но ты это… в суе… не очень – то упоминай… Ладно, скажу, а то опять что- нибудь выдашь. Хранитель я твой. Ангел, знаешь ли… Что глаза выкатил из глазниц? Там – то им куда как удобнее было.
После слов того невидимого, кто назвал себя Ангелом – Хранителем, сырой воздух уплотнился, покрыв трассу густым туманом.
– Влад, разберись быстрее с мотором, а то так и останешься здесь. Смотри, некоторые водители решили переждать непогоду на обочине. Могут тебя за туманом и не заметить.– Эта умная фраза была произнесена приятным юношеским голосом.
На этот раз Владислав не стал оглядываться и искать хозяина приветливого голоса. Он был знаком ему давно – ещё с детства. Но тогда, как и все последующие годы его жизни, ему казалось, что он говорит сам с собой.
– А я тебя знаю,– не задумываясь, бросил он в туманную пустоту.– Ты всю
жизнь со мной рядом. Как я понимаю, то ты тоже мой Ангел – Хранитель. Вас оказывается двое. Здорово! Если не возражаешь, то буду обращаться к тебе по имени Костя. Это имя тебя устроит? Друга моего звали Костя, да погиб он, когда меня спасал,– отвечая, Влад почувствовал, как непроизвольно дёрнулось веко правого глаза, и заныла левая рука, которой уже давно не было.
– Согласен. Я тоже помню его.
Вновь наклонившись над мотором, Владислав быстро нашёл неисправность. Но, желая быть честным перед самим собой, он хвалил не себя, а того, кто буквально заставлял его делать то, что было необходимо.
На следующий день, сделав остановку на ночь, он добрался до города. Приехав, оставил машину на платной стоянке и пошёл по незнакомой дороге в поисках адреса начертанного на бумаге быстрым неровным почерком. Родной город очень изменился, – появились высотные дома и многочисленные помпезные офисные здания, относящиеся к разным банкам, а также к добыче газа и нефти. Всё это для него было нерусское, чужое.
Шагая по городу, он завидовал погибшим в Афганистане товарищам, потому что те ушли в другой мир из их общей родной жизни, где не было дворцов с надменными господами, где каждый гражданин называл себя хозяином своей страны; и все с воодушевлением, вызывающим слёзы восторга на глазах, пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!». «Что случилось с тобой, страна моя?»,– какой год задавал он мысленно этот вопрос, но ответа так и не получал.
… Уйдя в горькие мысли, он чувствовал, что выбирает дорогу не сам, а ведут его куда-то те самые невидимые Хранители. Да и не поехал бы он сюда никогда, если бы случайно не встретил в столице одноклассника, приехавшего по своим делам и попросившего подменить его на работе несколько дней. Объяснил, что не так давно приобрёл небольшое кафе предназначенное главным образом для свадеб и поминок. Своим же работником, как выяснилось, он мало доверял.
Внимательно прочитывая названия улиц, Владислав вдруг резко остановился. Оглядевшись, узнал дом, в котором когда-то жил с родителями. Насмотревшись на, знакомые до боли, окна, заспешил к трамвайной остановке, которая была с другой стороны дома, как раз напротив спальни родителей. Но к его изумлению остановка исчезла, как и сами рельсы.
Смущаясь, Влад обратился с вопросом к старой седой женщине с приветливым лицом, безжалостно исчерченным множеством морщин, только что вышедшей из подъезда, когда-то его родного, трёхэтажного дома.
– Да ты откуда, милок, явился? – удивилась она.– Так ещё в 90- е правители города всё разворовали. Ничего у нас теперь в городе нет: ни трамваев, ни троллейбусов, ни автобусов. Одни маршрутки частные бегают.
Натолкают их водители – хозяева людьми, как сельдей в бочке, и помчались.
Страсть! Едут, как хотят. Обгоняют, резко тормозят. А маршрутки-то старые, дребезжат, вот-вот развалятся. Я один раз ехала, так на всю жизнь хватило. Страху-то натерпелась! Хотя, нет, вру, недавно автобусы новые появились. Да я и на них не езжу. Всё есть рядом – магазинов – то вон сколько разных! Только какое-то всё там невкусное стало: в колбасных изделиях мясо совсем не чувствуется, шоколад – шоколадом не пахнет, а в мороженом (мне правнук на этикетке прочитал) одна буква «Е» с разными цифрами, а слова: «цельное молоко» редко, где встречается. Я прежде, когда покупала молоко на разлив или в бутылках – всё равно, так, когда оно прокисало, я блинчики на нем ставила. А сейчас, когда прокиснет, получается одна горечь, да ещё и с запахом. Слышала я, что и натуральные продукты есть, но стоят они почти столько, сколько моя однокомнатная квартира. А что делать? Если для этих… предприимчивых…
– Предпринимателей,– почти не открывая рта, поправил Влад, несколько ошарашенный многословием старой женщины.
– Я и говорю, что для этих торгашей главное – прибыль. И правители наши в Москве их в этом поддерживают. Они об этом так прямо по телевизору и говорят. И проверять, говорят, их надо пореже, а то они устают. Поэтому и молока – то в молоке нет – одна химия, и мясо мясом не пахнет, а уж о колбасе… вообще говорить не стоит. Ещё мне правнучка сказала, что теперь золотые изделия покупать нельзя, потому что маркировку на них отменили. Купишь кольцо, а там золото с гулькин хвост, а остальное – медь. А как раньше – то было? Всё для людей, а теперь всё для них. По телевизору – что по центральному ТВ, что по астраханскому ТВ – каждый день просят, чтобы денег прислали больным людям. У государства-то, видимо, закончились. А медицина-то стала платная. Осталось чуть бесплатной, да и той скоро не будет. А я помню фильм, что давно ещё смотрела: «Приключения итальянцев в России». Там ещё итальянцу с покалеченными ногами у нас бесплатно сделали операцию. Как я тогда гордилась своей страной, а сейчас… – она безнадёжно махнула рукой и, нахмурившись, умолкла. В её выцветших глазах появились слёзы. У Владислава от жалости дрогнуло сердце; он взял руку старой женщины и ласково погладил её. Она чуть вздрогнула от неожиданности, и смущённо убрав руку, продолжила: – Правду учёные писали о том, что история цивилизаций развивается по спирали. А я так думаю, что, коли, у нас сейчас капитализм, то и до революции шаг остался. Наши предки, что революцию делали, сейчас, поди, все в гробах перевернулись,– гибли-то зазря. Души их светлые жалко… Всё сказала,– без перехода, сконфуженно улыбнувшись и поправив застиранное синее платье в цветочек с белым кружевным воротничком, собеседница Владислава вдруг заторопилась: – Пойду я… На базар мне ещё надо зайти.
– Так это же далеко отсюда,– забеспокоился Влад, вспомнив, что на трамвае ещё нужно было проехать где- то три – четыре остановки.
– Да бог с тобой. Здесь базар сделали прямо на тротуаре, возле домов. Удобно. Хотя людей, что в домах рядом с базаром живут, жалко. Колготная с утра и до вечера. Маленьким детям днём не поспать, и окно лишний раз не откроешь. Да и дорога рядом, прямо таки впритык. А к первым этажам жилых домов магазинчики пристроили. Ты дороги-то наши в центре города видел? Раньше мы гордились – широкие, как в Москве. Теперь-то узкие. Прямо на тротуарах у дорог (да и их тоже немного прихватили) кафе предприниматели открыли. Пешеходам предоставлено сразу два варианта прохода: хочешь между столиками боком пройди; а нет – так по дороге. Зато начальству есть чем похвастаться: «Астрахань – город больших возможностей». Вот так – то. И на «Новом кладбище» сейчас красота. У бандитов и прочих предпринимателей такие памятники, надгробия! Мне и 200 лет жизни не хватит, чтобы на такую красоту заработать. Слава Богу, хоть с мужем повезло. Муж – то войну прошёл с первого денька и до последнего. Орденов, медалей!… Похоронила в 1986 (от ран помер) на Новом кладбище, на аллее ветеранов ВОВ. Сказали, что будут следить за захоронениями, за памятниками. Время прошло – и забыли. Спасибо, дочь из Ленинграда, то есть, из города Петра, приезжает: просит, платит. В общем, следит. А если она не сможет приезжать? Возраст, знаете ли. Похоронят сверху кого- нибудь – вот и вся память людская. Начальству нашему – главное перед камерой покрасоваться – венок в парке, в центре города, возложить. …Что – то я разговорилась; и лишнего, видно, много сказала. Да и ладно. В 90 лет, думаю, не сажают. Пойду я, сынок, горько и больно мне, что внуки и правнуки не узнают, что значит жить счастливо. Нет среди них предпринимателей и, вряд ли, будут. Воспитание старое, советское дали. Прости, не хочу грех на душу брать, может, среди этих предприимчивых и честные люди есть? Только богатства они не наживут. Ещё сказать хотела – по телевизору всё время говорят, что власть и бизнес что-то там решили, сделали. А о рабочем классе вообще ничего не слышно. Это как же? Раньше он был самый главный. Я так думаю, что извели его потихоньку, чтобы богатым не мешал. Хотя вру. Слышала, что нужно больше открывать учебных заведений по рабочим специальностям. Но ни одного фильма не видела о тех, кто уже работает по ним. Всё охи и вздохи только по предпринимателям. Теперь, как я понимаю, рабочие – то уже не класс, а наёмные работники у богатых людей. Надо же, а я и не заметила, что у нас капитализм. Зачем мне только бог дал дожить до этих дней?! Ладно, пойду я, а то заболтала тебя совсем. – Но с места не двинулась.– Вижу,– грустно произнесла она, глядя на поседевшие волосы и пустой рукав Влада, – досталось в жизни тебе! Прощай, дорогой. – Женщина сделала несколько тяжёлых неровных шагов вдоль дороги и остановилась. Постояла несколько секунд к нему спиной и вновь обернулась.
– Прости, глаза не те стали, да и память отшибло. Не прогневайся, спрошу вот: – Ты, часом, не сын Марии Фёдоровны – молодицы такой красивенькой, что сначала овдовела, а после, как на сына похоронка пришла, и сама за мужем отправилась. А в той квартире, где они жили, совсем чужие люди живут?
Услышав имя и отчество мамы, Влад кивнул. Вслед за ним этот жест повторила старая женщина и внезапно заплакала. Владислав, готовый разрыдаться вслед за ней, обнял сухонькую женщину за плечи и поцеловал её в поредевшие седые волосы. Кое – как справившись со слезами, она продолжила свои воспоминания о маме Влада: – Мама-то твоя на даче красивые цветы выращивала. Так я её уговорила их продавать. Сама – то она стеснялась, вот я ей цветы и продавала. – Она умолкла, с волнением уставившись потускневшим тревожным взглядом на Владислава. Её бледное лицо осветили лучи поднявшегося солнца, заставив чуть порозоветь щёки, и проявив множество мелких морщинок. После её взволнованной тирады, до мужчины стало доходить, что всё это время, не узнавая, он разговаривал с соседкой с первого этажа. В далёком детстве (втайне от мамы, которая берегла его зубы, и вместо конфет пичкала фруктами) тётя Клава украдкой засовывала конфеты ему в карманы.
– Как же так случилось, Владик? похоронка – то как? А как ты теперь? Квартира-то занята, – продолжала дрожащим голосом спрашивать его бывшая соседка.
– Да всё нормально,– каким-то глухим, будто чужим голосом, заговорил Владислав, – мне повезло с предками. Дело том, что в Московской области (рядом с Рязанской областью) в деревушке возле леса, на берегу чистейшего песчаного озера жил мой прадед. В общем, прадед оставил домик деду, дед – отцу. Папа, хоть и не был там никогда, оформил (по-моему, в шутку) дом на меня. Спасибо ему за это, а то бы остался совсем без жилья. Деревни той там уже давно нет. Лес занял всё пространство. А дом-то остался. Я его немного привёл в порядок. Ну а потом… В общем, неважно. С работой как- то не получилось, – инвалида никто на работу не берёт. Да вот случай помог – лесником стал. Так что стреляю зверюшек, ловлю рыбу, собираю грибы, ягоды. Продаю понемногу, меняю на что – нибудь нужное. В общем, живу. А недавно мне однополчанин – вместе в Афганистане были – свои «Жигули» подарил. Так что, всё нормально. Живу и радуюсь, что наши богатенькие Буратино туда ещё не добрались. Если сунутся, – перестреляю всех к чёртовой матери.
– Как так, сынок? Ты ж в этом, как его? Чёртова память опять подвела. А я ведь когда – то преподавателем по русскому языку и литературе была. Ну в этом… самом знаменитом институте в Москве учился, как он … три буквы там ещё… ГУМ, что ли?
– Буквы те же, тётя Клава, – изо всех сил сдерживая улыбку, поправил бывшую учительницу Влад,– только порядок у них другой: МГУ.
Тётя Клава согласно закивала и, горько всхлипнув несколько раз на груди у когда-то улыбчивого весёлого мальчишки, перекрестила его, поклонилась в пояс и пошла прочь. Пройдя немного, остановилась, повернулась к нему лицом.
– Сердце, сынок, не ожесточай. Не надо, – проговорила она с надрывом и медленно побрела дальше.
«Ну что?– услышал он вновь насмешливый мужской голос, когда жалостливая женщина отошла на значительное расстояние.– Не стой, покупай цветы – и на «Новое кладбище»».
Владислав согласно кивнул и почувствовал, как почти летний очень тёплый ветер резко сменился на прохладный, а яркое солнце исчезло с небосвода. Он оцепенел, поняв, что каким-то образом вместо разгорающегося дня он попал в раннее утро. Солнце ещё не проснулось и, потягиваясь ото сна, лишь осветило бледным жёлто-оранжевым светом край небосвода. В это время раздался знакомый с детства скрежет трамвайных колёс о рельсы на повороте. Ничего не понимая, он шагнул на дорогу, чтобы увидеть приближающийся трамвай, и тут же услышал позади тревожный девичий голос:
– Мальчик! Владик! Не слышишь, что ли? Уйди с дороги, – под машину можешь попасть. Да и люди затопчут. Трамвай подойдёт, тогда и пойдёшь со всеми. Тина, ты куда смотришь? Тебе же доверили пациента, а ты…
– Кто это затопчет? – возмущённо прозвучал ответ толстой дамы с полной корзиной винограда в руках.– Вы где живёте? В Советском Союзе или за рубежом у капиталистов? Когда это у нас детей обижали? Вроде бы молодая, а такая глупая,– продолжая недовольно ворчать, она стала подталкивать Влада перед собой.
Смущённый обращением: «мальчик» и «пациент», Влад опустил голову и, оглядев себя, обнаружил, что он вновь стал десятилетним Владиком. Затаив дыхание, огляделся. Первое, что бросилось ему в глаза – это толпа народа, непонятно когда собравшаяся на остановке. Он ещё не успел удивиться, как рядом с ним оказалась стройная девушка с яркими зелёными глазами и тёмными длинными волосами, концы которых были аккуратно завиты. Она тотчас взяла его за руку и потянула за собой. Заглядывая снизу вверх в её глаза, он сравнил их цвет с зеленью молодой травы, умытой ночным дождём и теперь сияющей под лучами утреннего солнца. Не думая сопротивляться, Влад послушно мелкими быстрыми шажками поспешил рядом с ней, с замиранием сердца чувствуя бархатную нежную девичью кожу её руки.
За ними с серьёзным видом наблюдали затёртые в толпе ещё несколько девушек. Навскидку он дал им всем лет по двадцать.
– Девочки, я не понимаю, – говорила, раздвинув локти в стороны, дабы её не смяли в толпе, девушка с серо – голубыми глазами, светлыми волосами, тонким носиком и небольшим ротиком с розовыми пухлыми губками, – что детей в такую толчею по утрам отправлять, можно же и попозже. А сейчас два института едут и ещё люди на работу.– Когда она говорила, её остренький носик чуть поднимался вверх.
– Катя, я вам всем второй год уже твержу одно и то же,– вступила в разговор голубоглазая девушка на высоких тонких каблуках, крепко держа сзади за талию, возмутившуюся сероглазую подругу,– что Владик в нашем доме живёт и ездит в школу с математическим уклоном.
– И что, Лид, что ездит? – не преминула воспользоваться минутной паузой смугловатая девушка с выразительными чёрными глазами и короткими пышными тёмными волосами, назвавшая ранее его «пациентом», – между прочим, в школу к нам Дина тоже с центра на трамвае ездила. А потом ещё квартал пешочком топала. Кать,– обратилась она к девушке с тонким носиком,– помнишь, как Иван Иванович её с Лидой перепутал? Та на урок опоздала, а мы знали, что она в двух шагах от школы живёт. Все засмеялись, а Иван Иванович рассердился. «Как, – говорит,– вам не стыдно! Сами бы поездили на трамвае…». Пришлось всем рот закрыть, – не выдавать же подругу. Всё, девчонки, трамвай. Тина, смотри за мальчишкой.
В это время, окончательно разбуженное гомоном птиц и городским шумом, выспавшееся за ночь солнце взошло на ясном голубом небосводе.
К трамвайной остановке, поскрипывая и поохивая, подошёл трамвай красно – жёлтого цвета с двумя вагонами и замер. С громким скрежетом стали открываться его двери. Заднюю дверь в первом вагоне, куда и направились студентки, заклинило. Ожидавшие его на остановке люди, торопясь: кто на работу, кто на учёбу, толпой, толкаясь и наступая друг другу на ноги, ринулись к дверям. Под напором жаждущих попасть во внутрь, заклинившая дверь с грохотом открылась.
Кто не ездил в семидесятые – восьмидесятые годы двадцатого столетия на утреннем трамвае, – тот не знает жизни. И не понять им, как «приятно» стоять на одной ноге, уткнувшись головой в чей- то урчащий живот; пытаться куда- нибудь спрятать нос от резкого запаха пота, смешанного с запахом женской пудры и духов; вытащить ногу из-под чужого каблука и вежливо попросить перестать толкаться. Блаженно улыбаться, если посчастливиться занять сидячее место, и тут же обратить взор в большое трамвайное окно. А на своей остановке, подобно тореадору, работая локтями и пробиваясь вперёд головой, продвинуться к выходу.
…На этот раз успела сесть у окна и Тина – девушка с яркими зелёными глазищами и длинными светлыми с оттенком в желтизну волосами. И не выпуская из своей руки руку Влада, она усадила его радом с собой, сама же, подвинувшись, впечаталась в стенку трамвая. Подруги, пропустившие их вперёд, подобно орлицам, вылетевшим на охоту за добычей, следили: не освободится ли где место. Девушка с серыми глазами и острым носиком заранее повернулась к одному из сидений спиной, так как мужчина, что там сидел, привставая, постоянно лихорадочно поглядывал на часы. Наблюдая за ним боковым зрением, девушка вдруг увидела, что пассажир исчез, и теперь его место было свободно; и ей подумалось, что она отвлеклась и не заметила, как он вышел. Поэтому, более не раздумывая, она потихоньку опустилась на сиденье. Правда, оно ей показалось несколько высоковатым, но покосившись на высокого мужчину, сидящего рядом, успокоилась – они были вровень.
Владислав еле вытерпел, чтобы не фыркнуть от еле сдерживаемого смеха: девушка села на толстую коричневую папку, которая лежала на коленях беспокойного мужчины.
Неожиданно весёлое щебетание, не нашедших себе место девушек, прервалось звонким восклицанием одной из них: «Зина, ты, куда с нами – то? Мединститут же в другую сторону». И тут же растерянный голосок ответил: «Мама моя! Опять? Да что же это за напасть?». По вагону пробежал весёлый смешок и вслед за ним недовольное: «Девушка, можно осторожнее пробираться? Вы же мне все ноги отдавили». За ворчанием тут же последовал ответ, произнесённый озорным юношеским голосом: «Не переживайте – она будущий врач, – починит!».
Влад внутренне рассмеялся и скосил глаза на примостившуюся рядом с ним и Тиной толстую тётку с виноградом. «Ишь ты, – обратилась она к Тине, – с братиком- то вы не очень-то похожи. Видимо, кто-то из вас – на папу, а кто- то – на маму». Девушка собралась было ответить, но в это время громыхающий трамвай остановился на остановке. Глядя в окно, она удивлённо приподняла брови: на неё, не отрываясь, смотрел незнакомый юноша и громко спрашивал: «Куда едешь?». Будучи хорошо воспитанной девушкой, она, не задумываясь, ответила: «На экзамен». И тут же юношеский голос, где-то над их головой, прокричал: « В институт». Тоня повернула голову – рядом стоял молодой человек и приветливо кивал тому, что был на остановке. Смутившись, она отчаянно покраснела и опустила глаза.
У Влада сжалась сердце. Так хотелось обнять её, успокоить и всё превратить в весёлую шутку. Но мужчина понимал, что сейчас он совсем не тот Владислав, что был до Афганистана, и даже не тот безрукий инвалид, живущий в лесу, а мальчишка из далёкого детства, уже два года как ездивший в школу с девушками – студентками. Тот самый Владик, что по – мальчишески серьёзно был влюблён в зеленоглазую стройную девушку с очень красивым лицом и нежным добрым взглядом. И все эти два года, мучаясь, ревнует её к парням, ждущим её то у дома, то на остановке. Но не их, а его она крепко держала за руку каждый будничный день.
Вдруг трамвай резко дёрнулся и остановился, и нежный Тинин голосок сказал ему: «Владик, твоя остановка. Будешь переходить дорогу, – смотри по сторонам. Ну, пока. До завтра».
Он кивнул головой и, покинув трамвай, оказался на том же самом тротуаре, где недавно простился с бывшей учительницей тётей Клавой и где вновь превратился в седеющего калеку Владислава.
… Несмотря на конец сентября, было жарко. Влад совсем забыл, что Астрахань – не Москва, и осень здесь совсем другая. Мимо него проходили люди в лёгкой летней одежде. На нём же был толстый свитер, связанный пожилой женщиной из деревни, у которой он брал молоко и, по её прось- бе, платил свежим мясом дичи. Недовольно поморщившись и поправив на плече рюкзак, он направился на поиски кафе бывшего одноклассника. Заглянув в мобильный телефон, определил короткий путь.
Войдя в кафе, разместившиеся на первом этаже одного из жилых домов, он был встречен ожидавшим его персоналом в одинаковой одежде: в серых брюках, белых рубашках с голубой отделкой и с коротким рукавом. Владислав усмехнулся, так как под свитером на нём была надета голубая рубашка с белой отделкой и длинным рукавом и брюки тёмно – синего цвета.
Познакомившись с сотрудниками, он, сняв свитер и удобно устроившись в кресле за столом, принялся за изучение документов. Пока управляющий знакомил его с нюансами работы кафе, в фойе раздались оживлённые женские голоса. Странно, но голоса женщин показались Владу знакомыми. А один, едва не сорвал его с кресла. Усилием воли он заставил себя остаться на месте. При этом лицо его заалело, а губы плотно сжались.
Стремительно вышедший из кабинета официант, вскоре вернулся.
– Кто там? – спросил у него кто-то из коллег.
–Да бабки семидесятилетние опять пришли. Каждый год осенью собираются. Сейчас начнут: «Девочки, а вы помните…». А из каждой «девочки» давно уже песок сыпется. Такие вот к нам «девчушки» приходят,– договорил он, обращаясь к Владиславу.
Крепко сжав кулаки, чтобы не наговорить того, за что ему потом будет стыдно, Влад, не поднимая глаз от документа, спросил сквозь зубы:
– Маму свою ты тоже «бабкой» называешь?
–Да нет,– растерянно оглядываясь по коллег, будто ища у них помощи, ответил он, – она ещё молодая.
– А когда постареет?
– Да я…
– А ты,– не дослушав, сквозь зубы процедил Владислав, – возьми бутылку самого лучшего вина и отнеси девочкам в качестве комплемента от заведения.
– Но у нас не…
–Не принято? Тогда оплатишь её из своей зарплаты. Что стоишь? Иди… неси.
Как только официант покинул кабинет, Влад, захватив документы, поспешно вышел вслед за ним. Мысленно ругая себя за идиотский поступок, он мельком заглянул в зал. Там за длинным столом, занимающим всё помещение, сидели женщины, оживлённо обсуждающие меню. Скользнув по ним быстрым взглядом, он, с документами в руках, пристроился на стуле у открытой двери. Отвечая на изумлённый взгляд, вышедшего из зала официанта, отрезал: «Жарко у вас – в фойе куда прохладней», – и уткнулся в бумаги, лежащие у него на коленях. Сам же внимательно прислушивался к разговорам подруг.
Начали дамы с воспоминаний о школьных годах:
– Девчонки, помните, как Витьку Захарченко Вадим Фёдорович лихо приструнил на физике?
– А я что-то не припоминаю…
– Ну как же… Вадим тогда только к нам пришёл. Это… в восьмом классе. У него почерк был кошмарный. Вот он в первый день, когда знакомился с нами,– никак не мог разобрать (кстати, сам же журнал и заполнял) наши имена и фамилии. Читает: «Лили… Ляли… Что за имя- то?». А Витька с места кричит: «Лиля. Цветок ещё такой есть: лилия». «Ну, если цветок, то посмотрим, как он будет выглядеть у доски. Прошу». Лилька встаёт и показывает Витьке кулак. Тот опять выдаёт: « Я перепутал – она не цветок, а колючка». Вадим усмехнулся и так ласково произносит: «Что ж, будем считать, что и я перепутал. Итак, «цветок» – на место, «кактус» – к доске».
Мы тогда повеселились на славу. Кстати, Саша, а почему ты несколько раз к нему ходила пересдавать физику, пока Иван Иванович не вмешался?
– Да он как-то сказал,– раздался смущенный, чуть хрипловатый голос,-
что в учителя идут или энтузиасты, или дураки. А я и спросила: «А вы дурак?». Ну а дальше всё понятно.
Женщины засмеялись, удивлённо восклицая: «Ну, тихоня, кто б мог подумать?!».
–Ладно, девочки, оставьте Сашку в покое. Вы лучше посмотрите – среди нас нет ни одного нашего мальчишки. Кто знает, что с Севкой произошло? Мы с ним, кажется, лет пять назад виделись? Ещё когда летом в кафе на набережной сидели.
– Умер он, девчонки, от рака, – ответил тихий, до боли знакомый Владу голос.– Мы с ним часто перезванивались. По телефону познакомились с его женой. Она откуда-то с Украины. У него сын остался, так что есть кому поддержать вдову.
– А этот… выделка Алик, куда запропастился?
– Так за границей он. Сначала с семьёй где- то в Канаде жил, потом – в Германии, потом – во Франции. А сейчас… ей богу, не знаю. Как –то приезжал в видевшем виды костюмчике и болтал, какой у него за границей шикарный дом и как он там с семьёй счастлив.
–. Врун,– резко откликнулась одна из одноклассниц.
– Ладно вам, девочки, – вновь проговорил тот же незабываемый тихий
нежный голос, – бог с ним, пусть живёт, как полагает. Лучше скажите: – У кого ещё жив муж?
– У меня! – воскликнул бодрый женский голос. – Только мы ещё в молодости развелись. Так этот гад вчера даже сына с днём рождения не поздравил.
– Так, может, нет его, – предположила одна из одноклассниц.
– Ага… нет, живёхонек, паразит.
– Ладно, девчонки, всё понятно: собрались здесь одни вдовы.
– Зато все с высшим образованием. Кто у нас здесь? Педагоги, инженеры и врачи,– весело проговорил запомнившейся когда-то Владу голос юной сероглазой девушки с тонким носиком. Это она сидела в трамвае на коричневой папке на коленях у мужчины. ( Именно в эту давнюю поездку и перенесли его сегодня Хранители).– И все мы,– насмешливо продолжила она,– с маленькой пенсией, живущие в таких же маленьких квартирках.
–Ты эту квартирку за сколько покупала?
– Ничего я не покупала! По очереди дали.
– Вот именно: дали. Сейчас бы ты о такой только мечтала. За неё люди такие деньжищи платят! …
– Понеслось… давайте – ка я вам кое-что сейчас прочту о нашей нынешней жизни, точнее, о нашем сегодняшнем времени. Специально книгу захватила. Только тихо и без комментариев. Итак…– Влад услышал, как зашелестели страницы книги; и голос, по которому он тотчас определил черноглазую докторшу, начал читать вслух:
«Это время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали… Девушки скрывали свою невинность, супруги – верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения – признаком утончённости. Этому учили модные писатели»… «Отныне нет добродетели, – писали они, – семьи, общественные приличия, браки – отменяются… Половые отношения – есть достояние общественности».
– Стоп, стоп! Зина, что ты нам читаешь? – удивленно воскликнул возмущенный женский голос (узнать его Владислав не смог), – это же отрывок из книги Алексея Толстого «Хождение по мукам». Там, как вы помните, описывается время накануне революции. А знаешь, ты правильно его зачитала. Действительно очень похоже на наше время Я бы ещё добавила, что этому же учат сейчас и наши фильмы, спектакли, в общем, всё наше псевдоискусство. Где вы видели в последние годы, чтобы где- нибудь перед фильмом было написано: «Детям до шестнадцати лет смотреть фильм воспрещается». Нигде! А зачем? Надо, чтобы было всё как там, в «просвещённой» Европе. А наученные этим псевдоискусством девочки и мальчики «прыгают» из кровати в кровать, потому что так учили, так надо, так модно. Привыкшие менять партнёров, они уже не могут жить в семье: женщина с одним мужчиной, а мужчина с одной женщиной. Всё! Семьи – как нас раньше учили – «ячейки общества» – уже не являются ими. Что дальше? Выбираем американскую демократию со сменой полой, педофилией и т.д.?
– Ладно тебе, Лида, – ничуть не обидевшись на бывшую одноклассницу, так быстро раскусившую её хитрость, примирительно ответила врач на пенсии. Я так и думала, что ты сразу узнаешь текст. Куда уж нам до вас – подкованных литераторов! И ты трижды права. Я где-то читала… в какой- то старой книге, что если нет в государстве крепких семей, то скоро не станет и самого государства. Подождите, сейчас точнее вспомню. Ага, вот: «Горе тому государству, которое расшатало семью и развратило её».
После её слов в зале повисла напряжённая тишина. Её прервал низкий голос, тревожно спросивший подруг:
– А что же школа, девочки? Не представляю, как и кто их учит? Безграмотность 100%. Зачем учащимся экзамены? Лучше отгадать, – а вдруг повезёт? Чем мы хуже европейцев? Родители школьников не могут поговорить с учителем тет- а- тет. Только по интернету. Мой младший внук в волейбольную бесплатную секцию в школе ходит. Попробовала на даче с ним в волейбол поиграть, а он вообще мячом не владеет Я – в школу, а меня – заслуженного учителя – не пускают. Охрана. Не положено. У нас что: школа – концлагерь? Так давайте у школы встретимся и поговорим. Нет! Не положено. Может, тех, кто правит образованием, как-то надо подчистить? Уму непостижимо, чтобы из наших детей растили нацистов. Школьники избивают инвалидов, нападают на своих сверстников, избивают и обкрадывают стариков. А на экраны с помпой выходит фильм «Стая» о банде подростков из 90 –х. Давайте, детки, учитесь! Вам понравится. Кто они: эти режиссёры, сценаристы, так сказать, воспитатели? Кто они? Иноагенты, выполняющие приказ Запада – взорвать Россию изнутри? Давайте теперь дружно поаплодируем нашему умнейшему Министерству образования: «Гип – гип… Ура!».
– Подожди, Дина. Всё не так просто. Над Министерством образования есть и надзирающий орган… Забыла название. Так что, «кого хвалить»? Неизвестно.
– Министерство просвещения,– негромко поправила одноклассницу Тина.
– Да плевала я на название. Смысл тот же. Надо же! Видимо, не ведают наши власти, куда деньги государственные деть. Только на новых чиновников – больше некуда. У меня дочь – директор детской музыкальной школы. Знаете, как называется её управленческая организация? «Управление культуры, спорта и туризма». Всё под ним: и детские музыкальные школы, и школы искусств, и клубы, и муз училища, и театры; спортивные организации и туризм. Винегрет. Кто начальник? Да любой! Может быть: и педагог по труду, и библиотекарь, и спортсмен, и турист и т. д и т. п. Лишь бы культуру России пустить под откос. Раньше детская музыкальная школа имела статус начального музыкального образования. А теперь из Министерства образования (раньше было одно Министерство, что в столице, а теперь их развелось…) звонят в детскую музыкальную школу и спрашивают: «У вас в школе, сколько кружков и какие?». Кружки! О, до чего дошли! А ведь есть у нас институты искусств и институты культуры. Их выпускники, почему в начальники не попадают? Нужных знакомых, что ли нет?
После эмоциональной речи подруги, за столом на некоторое время воцарилась тишина.
– А я в этом году, – прервал тишину негромкий и довольно приятный женский голос, – в санатории была в Белоруссии. Думала, поменяю наши рубли на их белорусскую валюту, и будет у меня много денег. Это же вам не дорогущие доллары и евро! Россия – то, вон, какая большая, а Белоруссия маленькая. И что вы думаете? Поменяла – стало денег меньше, чем было. Вот тогда я и поняла, почему рубль называют деревянным. Он, вероятно, самый дешёвый в мире. Девочки, я – гуманитарий, поэтому ничего не понимаю: как это и почему? Может, кто объяснит? Тина, ты у нас кандидат юридических наук, что ты….
– Я, к сожалению, тоже не экономист… (Для Влада этот голос зазвучал, словно щемящая сердце мелодия, исполняемая на скрипке гениальным скрипачом), скажу, как понимаю: Центробанком взята одна модель из многих – это «плавающая» волюта. Которая, как вы понимаете, не находится (как бы это правильно выразится) под «присмотром» государства. Против этого выступают господа находящиеся во власти. Они ссылаются на то, что эта модель уже была. И, по их мнению, себя не оправдала.
– Тинка, я, кажется, поняла, что ты хочешь, сказать. Но то было другое время и строй другой. Так надо же смотреть сейчас! Вдруг всё получится? А то перед миром как-то стыдно: страна огромная, а деньги «деревянные». Вообще, по моему глубокому убеждению, в Центробанке всех давно менять пора, а то засели… Слышала, что дети у них все давно за границей живут. А рублей у этих экономистов в карманах нет. Только евро и доллары. На кой ляд им тогда наши рубли?
– Девочки,– не дал ей договорить по – девичьи звонкий резкий голос,– хватит вам нас пугать. Дайте ещё спокойно пожить! Может, как – то всё образуется?
– Не получится, Фая, – заговорила, как и всегда спокойным ровным голосом, доктор Зина, – медицина–то становится платной везде. Прости, я не со зла. Просто хочу предупредить. Ты на костылях ходишь, а пенсия у тебя – педагога по математике с огромным стажем – с гулькин хвост. А по телевизору каждый день просят прислать деньги на операции детей. И просят люди важные, государственные, мелькающие часто на ТВ. Было бы неплохо, если бы во время их просьб внизу шла бегущая строка, где написано: сколько денег отправил данному ребёнку тот, кто просит об этом нас, пенсионеров. И что вообще сделано для того, чтобы была возможность государству лечить свой народ и его будущее бесплатно. Впрочем, кто-то этого никак не хочет, поэтому просят теперь только сами дикторы, скрываясь за картинками, демонстрирующими несчастных детей. Так что, Фая, государство уже не то, чтобы о тебе заботиться и детей лечить, – все богатства нашей страны оказались в частных руках. И многие его владельцы, обворовав свою страну, припеваючи живут за границей. Сейчас другие на их месте по ТВ мелькают, а я всё боюсь, что скоро и их увижу за границей. Ты набирай себе больше учеников частным образом – хоть какие-то деньги будут на лечение. Да и вы, девочки, не ленитесь. Правду писал русский писатель Достоевский: «Зло таиться в человечестве глубже – зло внутри».
– Подожди, Зин, – вновь нежным голосом проговорила Тина,– он ещё писал, что «Божественное мерило существует» и что «Русский – это Всечеловек».
– Господи, Тина, где ты настоящих русских видишь? Только на СВО и остались. Что, намекаешь на грядущую революцию? – испуганным голосом спросила кто-то из женщин.
– Послушайте, – с едва уловимым вызовом заговорила одна из одноклассниц, – сейчас почему- то решили, что все, кто живёт в России, русские. А не согласна, потому что я татарка и родители мои татары, и все предки тоже татары. Да, я родилась в России и говорю на русском языке, но и на татарском тоже. И хожу я не в христианскую церковь, а в мечеть. Да, мой муж русский. И что? По национальности – то я татарка. Поэтому я хочу оставаться татаркой, и в тоже время и россиянкой. Россия многонацио- нальная страна. Здесь живут и казахи, и киргизы, и узбеки, и буряты и многие другие народности. И все мы россияне, но не русские. Что, я не права?
– Ты, Фатима, абсолютно права, – заговорили женщины все разом, перебивая друг – друга. Но через минуту поняв, что «хор» здесь невозможен, сразу все смолкли, предложив Вере дать ответ за всех. (Кто такая Вера, – Влад вспомнить не смог). Женщина ответила с хорошо знакомой ему со школы интонацией всё знающего педагога: «Мы, Фатимушка, с тобой полностью согласны. И все уже давно уяснили, что наша подруга татарка и в то же время россиянка. А то, что сейчас говорят… Поговорят, поговорят и передумают. В нашей Библии написано: «Нет ничего нового под солнцем – что было то и будет, и что делалось, то и будет делаться». При Ельцине мы уже все были «россиянами», так что скоро опять ими будем.
– Недавно с детьми в Крым ездила, – вступила в разговор одна из бывших одноклассниц. – Забрались мы с ними далеко в горы. Там в одной часовенке
познакомились с очень старым служителем, который показал книгу – намного старее, чем он сам. И вот что там было написано (или уже кем-то переписано): «В жизни за всеми охотится смерть. Не тратьте ни минуты жизни зря, иначе она решит, что вы устали от жизни, и вам уже пора…». Это как раз то, что нас с вами касается. Надо не ныть, а продолжать жить, и самим…
– Правильно, Таня, – взвинчено одобрил кто-то из бывших одноклассниц её незаконченную фразу, – жить- то надо спокойно, а мы все на нервах. Я вот купила внуку игрушку в магазине, а в ней оказался фенол. Дети до сих пор на меня дуются.
– А вот мне лично очень интересно,– с плохо скрываемым раздражением зазвучал громкий резкий голос, от которого у Владислава зазвенело в ушах, – почему наши министры заявляют об инфляции с одной цифрой, а придёшь в магазин, – она на все две тянет, да ещё какие! Я хочу…
– Всё, достаточно, а то мы сегодня отсюда никогда не уйдём. Я как историк вот что хочу вам сказать: то, что происходит сейчас у нас в стране, было во Франции после Отечественной войны. Так генерал де Голь, став президентом страны, начал национализацию освобождением от бремени богатств новых мультимиллионеров, новоявленных помещиков и капиталистов. И страна оправилась от войны, зажила. Может, и у нас так будет?
– Не забудь добавить,– вновь услышал Влад голос Тины,– всё это благоденствие быстро закончилось, – убили генерала.
– Может, Дума как-то…
– Не смешите, девочки! – Владислав уже не пытался отгадывать, чей голос он слышит; ему, живущему в лесу отшельником, стала интересна сама суть обсуждаемой ими современной жизни. – Наша Дума,– продолжал вещать тот же незнакомый Владу женский голос,– напоминает мне грозу без дождя: шуму много, а толку – ноль. Господи, девочки, как они радовались, когда налог слегка увеличили нашим богатеям! А вы посчитайте разницу между 13% на зарплаты наших детей и внуков и тот %, что они определили миллионерам на их несметные доходы. Обхохочешься!
– Ладно, хватит сотрясать воздух, а то вдруг кто подслушает, – совсем без пенсии оставят. А вообще… нам бы с вами в Думу! Сделали бы себе подтяжку лица, омолодились, и до 90 лет сидели бы там и руку, когда надо поднимали. А потом ещё с шиком на погост бы нас проводили. Красота!
– Перестаньте уже ёрничать! Знаете, кого я сегодня вспомнила? Мальчика, что с нами по утрам на трамвае ездил. Как хотите, но сдаётся мне, что он был влюблён в нашу Тинку.
– Глупее ничего не могла придумать?– возмутилась Тина.– Он был ребёнок, а я – по его понятиям – была взрослой тёткой.
– Тинуль, не обижайся, – вступила в разговор доктор Зина,– но я вам как врач говорю, – это вполне возможно. Иногда мальчики…
–Довольно уже ерундой заниматься, – прервала её Тина, давайте собираться. А ты, Сашка, права насчёт думских. Придумали, понимаешь, за них голосовать списком. Мне, может, не все нравятся. Почему я должна за них голосовать? Не пойду я больше на выборы. Сдался мне их список!
– Всё, «думцы», – подвёл итог встречи усталый женский голос,– прения заканчиваем. Я уже нажала на вызов официанта. Рассчитываемся и уходим,
… Владислав поспешно встал со стула, при этом обронив на пол, лежащие на коленях бумаги. Наклонившись, он натренированным жестом подхватил их правой рукой и сделал шаг, чтобы покинуть фойе. Но кто- то невидимый с силой «приклеил» его к стенному проёму между двумя выступами, грубо проговорив: «Куда рвёшься? Решил из охотника в зайца превратиться? Не выйдет! Посмотри сейчас на ту, из – за которой ты так и не женился. Может статься, что любовь всей твоей жизни сразу исчезнет и ты, наконец, станешь нормальным мужиком: семью создашь, детей народишь».
В это время, оживлённо переговариваясь между собой, из зала вышли бывшие одноклассницы. Все они были хорошо одеты и аккуратно причёсаны. Ни одно лицо не было тронуто косметической операцией. Влад был поражен их молодыми, полными жизни ясными глазами.
Тина вышла последней, удивив его всё той же причёской, что и в молодости: длинными, струящимися по спине почти чёрными волосами с подкрученными кончиками, той же доброй улыбкой и милому взгляду прекрасных ярких зелёных глаз. На вид ей было не более пятидесяти лет, а когда улыбалась, то и меньше.
Вскоре все дамы, поправив перед зеркалом, висевшим у входа, прически и подкрасив губы, стали покидать кафе. Тина, дождавшись своей очереди, подошла к зеркалу; её взгляд натолкнулся на замершего у стены Владислава. Она медленно развернулась к нему. Минут пять они молча смотрели друг на друга. Первой заговорила женщина, устремив немигающий взор на его пустой рукав.
– Простите, если я ошибаюсь… Мне право неловко, но… Вы очень похо- жи на мальчика… ваши глаза… с которым мы вместе ездили на одном и том же трамвае. Правда, это было давно, очень давно, но… Его звали Владик, и он учился в школе с математическим уклоном. Простите, а ваше имя?
– Владислав,– не в силах соврать своей детской любви, ответил Влад.– Я вас очень хорошо помню. Вы ведь Тина?
– Да, хотя уже очень давно имею отчество: Александровна. Простите, а рука у вас… это СВО?
– Нет, ещё Афганистан.
– Вы здесь работаете?
– Нет, приятель попросил на четыре дня подменить его. Я в лесу живу. Я лесник.
Во время их диалога в дверях появилась голубоглазая женщина.
– Тинка, ты, что здесь застряла? Мы же решили ещё по набережной прогуляться! Ты идёшь?
– Да; скажи, что через минуту выйду.
Согласно кивнув, женщина повернулась к выходу, но, видимо, её что- то смутило, и она вновь уточнила:
– У тебя всё в порядке?
– Да, Лида, да,– отчего – то нервничая, сердито ответила ей Тина. Когда Лида вышла, женщина внимательно глядя в лицо Влада, попросила: – Дайте мне, пожалуйста, ваш телефон.
Не задавая вопросов, Владислав молча вытащил из кармана мобильный телефон и протянул Тине.
Та, скрывая улыбку, отрицательно покачав головой, уточнила:
– Номер вашего телефона.
Влад покраснел, хотя был уверен, что давно уже разучился это делать, и продиктовал ей номер. Тина тут же забила его в свой телефон и нажала на кнопку вызова. Услышав звонок, с мягкой улыбкой на устах наклонила набок голову и негромко, чтобы слышал только он, произнесла: «Звоните, если что…». Затем, сделав прощальный кивок, чуть шевельнув губами, негромко проговорила;
– До свидания.
– До свидания, – растерянно ответил Влад и тут же услышал звенящий в голове и раздражающий его мужской голос:
«Ты недоумок! Сколько мы тебе молодых женщин подставляли. Познакомится, переночует и всё. Упёрся в свою старуху и…». Влад, нервно дёрнув шеей, прикрикнул на Хранителя: «Только попробуй её ещё раз так назвать! Не посмотрю, что ты Хранитель, или кто-то там ещё…». Ответом ему было насмешливое: «Напугал…».
…Выйдя на улицу, Тина радостно сообщила подругам о встрече с Владиком. Женщины всплёскивали руками и сокрушались, что сами не заметили его. Но не все поняли и одобрили её желание с ним встретиться ещё раз.
«Девочки, вы не понимаете… – горячо доказывала им Тина свою правоту,– у него нет руки; и он до сих пор не сделал протез – значит, нет денег, нет возможности… И вообще он какой-то грустный и неухоженный. Надо ему помочь…».
Все промолчали, и только Лида насмешливо «одобрила» её идею:
«Давай, давай, мать Тереза, дерзай! Ты же, если мне не изменяет память, ещё работаешь! Так набери больше лекций в Университете, а ночью – строчи научные статьи в разные издания. Одежда у тебя кое-какая есть; обувь опять же имеется. Давай! Отдай всё, что имеешь чужому мужику. Потом не забудь ему ещё жену найти и детишек его воспитать. А в общем, как хочешь…».
Настроение идти на набережную у подруг отчего-то пропало, и, расцеловавшись, они направились в разные стороны. Кто- то заторопился на маршрутку, кто-то пошёл пешком.
Тина, постояв немного в одиночестве, направилась на набережную. Там, присев на пустую скамейку, она в задумчивости стала смотреть на тёмные, казавшимися почти чёрными, воды Волги. В голове закрутился неожиданный вопрос: «Почему вода такая тёмная? Ведь если зачерпнуть её в ладони, – она окажется прозрачной… Кого и зачем обманывает природа?». Ответ пришёл сам собой: «Вода – это жизнь. А жизнь далеко не прозрачна. В ней есть и светлое и тёмное». Оглядевшись вокруг, женщина удивлённо привстала: на протяжении всей набережной вместо деревьев с густыми кронами, под которыми летом в жгучую астраханскую жару прятались люди от горячего солнца, стояли высокие металлические фонарные столбы с двумя уличными фонарями на них. «Кто этот градоначальник, что так не любит свой город?», – едва не вскрикнула она вслух. Пока Тина размышляла, спиной к ней на самом краю набережной, закинув в воду через ограду удочку, встал рыбак. Вскоре, вытащив довольно крупного судака, он оглянулся на Тину и, светясь счастьем, продемонстрировал ей свой улов. Она, чтобы не обидеть человека, приняла восхищённое выражение лица, и одобрительно улыбнулась. Потом ей пришлось пожалеть об этом, так как каждый раз, когда рыбак вытаскивал из воды удочку с трепыхающейся на крючке рыбой, он радостно демонстрировал её Тине в ожидании радости и на её лице. Но, видимо, где-то на небесах, поняв её желание, – посидеть в тишине, подсказали кому-то позвонить рыбаку и позвать его домой. Уходя, немного посомневавшись, он предложил ей часть улова. Женщина, собрав от удивления на лбу морщинки, смущённо улыбаясь, произвела отрицательный жест головой и рукой, и солгала, что её муж (которого у неё давно уже не было) тоже заядлый рыбак. Понимающе кивнув, мужчина вежливо попрощался с ней. Тина облегчённо вздохнула. На небе, сохраняя за собой длинный белый хвост, довольно низко шёл на посадку самолёт. Глядя ему вслед, Тина подумала, что вот так же быстро, оставляя за собой шлейф неудач и разочарований, пролетает её жизнь.
Совсем рядом заиграл аккордеон. Словно привлечённые его чистыми звуками, подкрались нежные, ещё совсем прозрачные, сумерки и незаметно стали накрывать набережную. Тина не заметила их, – под звуки танго, прикрыв глаза, она вернулась в давно минувшее прошлое.
…Вспомнился чудесный весенний день, когда повсюду разливался дурманящий запах белоснежной черёмухи, а тёплое солнце ласкало лица людей, заставляя их улыбаться. Чистота только появившейся зелени, голубое ясное небо, радостное щебетание птиц приводило их к уверенности, что вот теперь-то у них всё наладится; и никогда не будет больше ни слёз, ни разочарований. А будет всё так же светло и радостно, как сейчас.
Вот в такой удивительный, залитый солнцем яркий день мама попросила её, только что вернувшуюся из института, зайти к папе на работу и попросить его не задерживаться, так как именно сегодня им просто необходимо съездить на дачу. Войдя в Мореходное училище, где и работал папа, она обратилась к лопоухому молодому человеку в курсантской форме с красной повязкой на правом рукаве, над которой красовалась одна полоска, говорящая о том, что морячок – курсант первого курса, с просьбой, чтобы он сообщил Александру Петровичу, что к нему пришла дочь.
Но с юным курсантом случился столбняк: он во все глаза смотрел на неё, ничего не говорил и не двигался с места. Она три раза повторила свою просьбу, но результат был тот же. Выручил её, подошедший к ним старшекурсник, но сначала, стараясь это сделать незаметно, он сильно ткнул кулаком курсанта в бок. Потом, приятно улыбнувшись, пояснил, что первокурсники у них в этом году «тормознутые». И тут же попросил не беспокоиться, так как он уже позвонил её папе; и тот ждёт дочь в своём кабинете. После этого случая, она стала часто замечать лопоухого курсанта – первокурсника то возле своего дома, прячущегося в тени деревьев, то на остановке. Прошло какое – то время, и он подошёл к ней. Волнуясь и краснея, Петя – так звали молодого человека, объяснился ей в любви. Ей было уже восемнадцать лет, а ему только шестнадцать. Всё это она строго объяснила Пете и попросила больше не преследовать её. Объяснения не помогли. Минуло ещё три года – и… она вышла за него замуж. Любви к к нему она не чувствовала, была только жалость. Увы, не прошло и пяти лет (два из которых он прослужил в армии), как Тина совершенно случайно узнала, что у него есть сын, который родился, когда Виктор учился ещё в училище. Ребёнка признавать он отказался. Она тут же подала на развод. Он стоял перед ней на коленях, плакал, умолял простить, но она была непреклонна.
… Учась в Москве в аспирантуре, она совершенно случайно (и это в столице) встретила Вадима – бывшего студента того самого института, в котором училась и её подруга. В то время он настойчиво ухаживал за ней. Но что-то не получилось, – и они разбежались. После нескольких встреч в Москве, он сделал ей предложение. И опять, как говорится, она наступила на те же грабли: восхищённая его постоянством и любовью (и это несмотря на её капризы и встречи с другими парнями) она вышла за него замуж. Через год у них родилась девочка, которую Вадим боготворил. Он был прекрасным заботливым отцом и примерным любящим мужем. Казалось, что вот оно – счастье. Но одной его любви оказалось недостаточной для счастья. Теперь- то она точно знает, что нельзя верить тому, кто уверяет, что одной большой любви на двоих вполне достаточно. Любить должны оба. Постепенно муж стал раздражать её. Ей не нравилось в нём абсолютно всё: как говорит, как смеётся, как при этом обнажаются его нижние мелкие зубы, и его постоянная, как у мальчишки, дрожь, когда он обнимает её. В общем, через три года она вновь подала на развод. Здесь всё оказалось сложнее. Во- первых, муж не хотел давать ей развод, а во- вторых, у них была общая дочь. Но вскоре исхудавший и измученный Вадим понял, что жена никогда не полюбит его, – и их развели. Вадим поступил, как настоящий мужчина, оставив ей квартиру, машину, забрав лишь свои личные вещи. Прощаясь с мужем, Тина попросила простить её за нелюбовь и обняла на прощание, пожелав встретить хорошую любящую женщину. Больше она замуж не выходила, а любовь, будто мстя ей за обиженных ею мужчин, так и не пришла к ней. Но зато у неё была умница дочь – теперь уже директор одной из столичных гимназий. Увы, и здесь судьба посмеялась над ней: дочь была вылитая отец. И у неё так же, как и у отца, при разговоре открывались нижние мелкие зубы. Но ей, Тине, это очень нравилось. Вадима же она видела ещё лишь однажды, когда он женился второй раз. О его женитьбе ей сообщила дочь, которая часто виделась с отцом. Ещё дочь рассказала, что отец вернулся в родной город, где стал успешным предпринимателем.
Так получилось, что и у неё возникла необходимость приехать в отчий дом – навестить родителей. Случайно столкнувшись с ней в переулке, Вадим сильно растерялся и стал хлопать себя по карманам в поисках сигареты, которая была уже зажата у него в руке. Спросив, как у неё дела, он зачем- то сообщил ей о том, что торопится домой, где его ждёт жена с его любимым блюдом – пельменями. Тина тут же раскланялась и заспешила к родителям. Оглянувшись, она увидела, что Вадим стоит на том же месте, мнёт в руке сигарету и смотрит ей вслед. Это была их одна – единственная случайная встреча. Спустя несколько лет, он стал настойчиво просить её адрес у мамы и у дочери. Но обе держались стойко, не дав ему ни адрес, ни телефон. Сейчас, не открывая глаз, рефлекторно подрагивая от прохлады, Тина с тоской размышляла о том, что личная жизнь её так и не состоялась. Самым большим счастьем стала для неё внучка, которая почти всегда жила с ней, так как родители полностью ушли в работу. К тому же, у них ещё подрастал сын. Тина хоть и сама работала, но для Танюшки всегда находила время. Самое поразительное для Тины было то, что внучка была похожа на неё, а не на родителей. Правда, цвет глаз у девочки был голубой, как у её отца. А в остальном природа скопировала Татьяне черты лица бабушки. Эта похожесть очень пугает Тину. Она боится, как бы внучка не прошла её путь и, как и она сама, не осталась бы одинокой.
От этой покоробившей её мысли Тина, застонав, открыла глаза. Перед ней, наклонившись к её лицу, стоял мужчина небольшого роста в тёмном плаще с поясом и в тёмно-синем берете на голове.
– Очнулись! – радостно воскликнул он. А я тут стою, смотрю и не пойму: то ли вы спите, то ли вам плохо. И одеты вы, извините, совсем не по сезону – в одном лёгком платье. А сейчас, знаете ли, погода капризная: днём-то ещё лето, а вечером – осень.
Медленно приходя в себя, Тина с изумлением смотрела на словоохотливого мужчину со сладким голосом. Осмотревшись, увидела, что на набережной на столбах зажглись фонари, которые напомнили ей холодный Петербург. Вспомнилось и возмущение подруг по этому поводу: фонари были поставлены вместо вырубленных деревьев с толстыми стволами и пышной кроной, под которыми знойным летом прятались от палящих лучей яркого солнца астраханцы и гости города. Передёрнув от озноба плечами, женщина обратила внимание на идущих мимо неё людей, одетых в осенние куртки и плащи. Звуков аккордеона слышно не было. Она стремительно поднялась, чувствуя во всём теле пронизывающий холод. Поблагодарив мужчину за участие, обняла себя руками за плечи, чтобы как-то согреться, и быстро пошла по набережной в сторону гостиницы, где временно остановилась. Её модельные туфельки на тонких высоких каблуках гулко застучали по асфальту.
Четыре дня Владислав, вопреки своим личным мыслям и чувствам, сосредоточивался на работе кафе. Блестящий математик он легко подсчитал все доходы и расходы небольшого предприятия. Вскоре Влад составил совсем иной план его работы, где довольные должны были быть как посетители, так и его хозяин. Приехавший хозяин – бывший одноклассник – никак не мог понять, почему он должен вкладываться на благо гостей кафе, а не на себя. Хотя, всем уже давно известно, что главное для предпринимателя – его прибыль. Владу пришлось ему напомнить, что за посетители в кафе приходят и по какому поводу. Затем, глядя в маленькие хитрые глазёнки на плоском холёном лице, горько усмехнувшись, с грустью добавил, что человек всегда должен оставаться человеком, если он конечно человек. Отдав официанту деньги за марочное вино для женщин (к чести молодого человека, тот пытался воспротивиться этому) и не взяв ни копейки за свою работу, бывший «афганец» покинул кафе. Съездив на кладбище и поклонившись ушедшим в иной мир родителям, он, отдав всю сумму с карточки работнику кладбища, заключил с ним договор о постановке хорошего памятника на могиле матери. На следующий день, когда солнце ещё не проснулось, он покинул ставший ему чужим город на великой русской руке.