4
«Того же году апреля на 30 день указал великий государь послать в тюрьму полковников, на которых били ему, великому государю челом стрельцы, и вотчины у них отнять, и против челобитья на них всё доправить и их от тех приказов отставить. А указ великого государя сказывал им думной диак Ларион Иванов. А в тюрьму отводил полковников Стрелецкого приказа диак Федор Кузьмищев».
Оставшись без полковников, стрельцы сперва призадумались, а потом печаль их как кошка языком слизала, благо вина зелена бочку привез в слободу какой-то доброхот. За чарой заспорили и, опять же, подрались. А чего еще делать, ежели всё начальство по тюрьмам сидит? Только стрельцы полка Сухарева продолжали, как положено им службу нести. Поначалу здесь тоже роптания были, но пятисотный Бурмистров влез на бочку, показал всем кулак, не меньше, чем в пуд весом и молвил внятно:
– Вот, попробуй у меня, забузи кто!
Федот Куприянов выкрикнул было из толпы молчаливой:
– А мы не люди что ль? Нам тоже охота…
Но тут ему пятидесятник Борисов такую знатную оплеуху «выписал», что шапка Федота птицей с головы его взмыла и плюхнулась на свежий конский навоз.
– Умолкни тля! – ещё раз замахнулся Борисов так грозно, что Федот рядом со своей шапкой на карачки присел.
Громким взрывом смеха отмечено было сие событие. А насмеявшись вдоволь, пошли стрельцы в кремль караульную службу нести. Один полк только соблазну разгульной вольницы не поддался, а остальные…
– Братцы, кончай драться! – проворно забравшись на крышу бани, истошно орал Еремейка Юрьев. – На Красную площадь пошли, там сейчас полковников в кнуты бить будут.
– Да, иди ты, – опешив от сей новости, разинул изрядно щербатый рот Онтроп Митрофанов и тут же лишился еще одного зуба. Кто в драке разевает рот, тот орехов не грызет.
– Тьфу, ух ты! – сплюнул кровавую слюну Онтроп, и угостил обидчика в ухо с размаха. – Да я ж тебя сейчас!
Онтроп примеривался, чтоб еще крепким ударом по лицу противника порадовать, но тот извернулся и метнулся за угол бани. А с бани продолжал орать Еремейка Юрьев, громче трубы иерихонской:
– Пошли на площадь красную! Там полковников в кнуты!
– Полковников в кнуты! – эхом разнеслось по стрелецкой слободе. – В кнуты!
И драка от вести столь необычной притухла.
– Как это, полковников, да в кнуты? – удивленно переговаривались стрельцы по дороге к кремлю. – Отродясь такого не бывало…
А у кремлевской стены народу было видимо-невидимо. Не каждый день развлечение горожанам такое. Не преминул и подьячий Савелий Егоза записать в записную книгу разрядного приказа о событии сим.
«Того года майя на 1 день указал великий государь наказание чинить полковникам; а кому какое наказание и тому роспись на которых били челом великому государю стрельцы:
Бить кнутом Александра Карандеева, Семена Грибоедова.
Бить ботоги Микифора Колобова, Григория Титова, Микиту Борисова, Ивана Нелидова, Василья Перхулова, Андрея Дохтурова, Володимира Воробина, Павла Глебова, Кондратья Крома, Александра Танеева, Ивана Щепина».
Сперва били полковников толстыми ивовыми прутьями – батогами, а потом и до кнута дело дошло. Кнут, сплетенный из лосиной кожи, был приделан к отполированной до блеска мозолистой рукой палача рукоятке. Кнут стегал тело полковника Грибоедова с такой силой, что кожа кровавыми ошметками в стороны летела.
– Так его, так, – приговаривал в такт каждому удару носастый стрелец Лексей Дмитриев. – Так его! Не всё нас неволить, и самому терпеть черёд настал! Хорошо-то, как!
– Чему ты радуешься? – резко обернулся на стрельца боярин Милославский Иван Михайлович. – Сегодня полковника твоего так лупцуют, а завтра тебя на ту же лавку положат.
– Не, нас не положат, – засмеялся стоявший рядом Лексеем его товарищ Ванюшка Корнеев. – За нас Государь заступится. Он за стрельцов стоит и не позволит…
– Какой государь? – перебил, одарив презрительным взглядом Ванюшку, боярин.
– Петр Алексеевич.
– Вы совсем ничего не понимаете? – протяжно вздохнул Иван Михайлович. – Какой Петр Алексеевич? Нарышкин теперь Россией править будет. Вон он, какие безобразия уже творит! Где ж это видано, чтоб полковников стрелецких прилюдно пороть?
– Верно боярин, верно, – хрипло поддакнул Милославскому седой, как лунь, бывший стрелец, а ныне калека сухорукий Агеев. – Никогда такого не было, чтоб полковника прилюдно секли. И было бы за что…
– За корыстолюбие, – бесцеремонно перебил старика Ванюшка Корнеев.
– Какое корыстолюбие?! – затрясся седой ветеран. – Полковник, он на то и полковник, чтоб свой интерес блюсти. Планида у него такая. А коли полковник при своем интересе, то и стрельцам радостно под его рукой жить! А это! – Агеев ткнул дрожащим пальцем в сторону лавки, на которой корчился от боли Семен Грибоедов. – Это от вас всё! От молодых! Вы совсем стыд потеряли! Когда ж такое видано было?!
– Им скоро Нарышкин покажет, где их стыд лежит, – вслед за калекой продолжил свою речь боярин Милославский. – Умоетесь вы кровавыми слезами, братцы. Неужто не понимаете, кто теперь верховодит здесь? Давно ли он из Смоленска своего приехал! Вон он уже чего творит! Сына своего, сопляка, бесстыдно в бояре возвести хочет. Где ж такое видано?! У него еще молоко на губах не обсохло, а он уже в бояре метит! Шапку будете перед негодником этим ломать. Помяните слово моё. Неужто не понимаете? Это всё Нарышкина происки! У, пес смердящий!
– Совсем Нарышкин стыд потерял, – поддакнул Милославскому думной дворянин Андрей Толстой и тут же поперхнулся.
Поперхнулся от того, что весь народ к лобному месту попер. Там дьяк новый указ государя читать зачал:
«Великий Государь Царь и Великий Князь всеа Великия и Малыя Белыя России Петр Алексеевич указал переменить полковников, а кому на какое место быть, тому под роспись:
На Иваново место Полтеева – стольнику Миките Данилову сыну Глебову, на Никифорово место Колобова – Петр Аврамов сын Лопухин, на Александрово место Карандеево – Федор Иванов сын Головенков, на Семеново место Грибоедова – Василий Лаврентьев сын Пушешников, на Андреево место Дохтурова – Матвей Марышкин, на Матвеево место Вешняково – Василий Лопухин, на Иваново место Нелидова – Андрей Нармадцкой.
А еще боярину Ивану Максимовичу да сыну его Семену чашнику Ивановичу Языковым, постельничему Алексею Тимофеевичу да казначею Михайле Тимофеевичу Лихачевым да стольникам ближним Ивану Андрееву сыну Языкову да Ивану среднему Васильеву сыну Дашкову сказано, чтоб они во время выхода великого государя не ходили и ево государевых очей не видали».
5
Весть о новых полковниках встретили стрельцы нелюбезно. Настороженно.
– Зря всё это, робята, – сипел Осип Буйлов, семидесятилетний хромой старик с сабельным шрамом поперек лица. – Полковник, он что слепень, коль насытится, так по-божески кровь сосет, а ежели голодный, так во всю моченьку хлебать займется. А новый, он вседа голодный… Вспомним мы еще добрым словом Семена Васильевича Грибоедова. Помяните мое слово – вспомним…
Стрельцы только отмахивались от пророчеств седого ветерана: сами, мол, знаем, что к чему и учить нас не следует. Ученые уж.
А майя в 5 день вести плохие из Казани в Москву пришли. Башкирцы взбунтовались и вместе другими воровскими людьми городу грозят. Волнения в камских степях начались еще в апреле, к началу же мая отряды башкир, черемисов и мордвы захватили город Уфу и вышли уже к предместьям Казани. Восставших было около тридцати тысяч человек, против пятитысячного казанского гарнизона.
«Того же числа сказано в Казань в товарыщи з боярином с Петром Васильевичем Меньшим Шереметьевым окольничему Ивану Севастьяновичу Большому Хитрово. И указано боярину Петру Васильевичу ево, Ивана Хитрово посылать, где послышат воровских людей приход».
И поскакал боярин Иван Хитрово в Казань, чтоб на месте разобраться в серьезности ситуации, потому как посылать верные новому государю войска из Москвы – смерти подобно, а другие войска, оставшись без начальников, в поход дальний никак не желали отправляться. Нарышкин же Кирилла Полуэктович собрал у себя всех новых полковников и секретничал с ними дотемна.
На следующее утро новые полковники держали речь перед полками своими.
– В поход надо собираться, братцы, – вещал стрельцам Василий Лаврентьевич Пушешников. – В Казани беда. Башкирцы одолели. Укорот им надо дать. Вся надежа на вас.
– А, что ж не дать укороту, – дружно закивали головами стоящие ближе к полковнику стрельцы. – Дело привычное. Что ж мы не понимаем…
– А насчет денег как? – выкрикнул кто-то из задних рядов. И так стало тихо на площади стрелецкой, что мухи от удивления жужжать перестали.
– Деньги? – после некоторого молчания вздохнул полковник. – Деньги, вот… По полторы рубли каждому дадим.
– По полторы рубли?! – забурлили стрелецкие ряды. – Всегда по два давали, и с них надо припасов купить, лошадь подковать, бабе с ребятенками хоть полтину оставить… А в пути кормиться? При двух-то рублях с походу хуже нищего приходишь, а с полтора, как прожить?! Не пойдем за полтора!
– Погодите, погодите, братцы, – пытался перекричать стрельцов полковник. – Всё вам отдадим! Даже больше, чем по два рубля отдадим. С вашего бывшего полковника взыщем и всё ваше. Как с
Казани придете, так все и получите!
– Отдадите вы! – не верили своему новому командиру стрельцы. – Много нам отдавали! Это, когда в поход надо идти обещают, а как до дела дойдет, так сразу нам от ворот поворот! Впервой что ли?!
– Отдадим! – не сдавался полковник. – Верьте мне, братцы! По три рубля получите!
И уговорил бы полковник стрельцов, непременно бы уговорил. На то он и полковник. Но тут кто-то крикнул:
– Не верьте ему! Врет он всё! Ему бы нас только из Москвы выпроводить! Это Нарышкины всё! Им волю дай они, и Государя погубят! Нарышкины! Им бы только вас из столицы выпроводить! Кирилла это всё! На царство он зарится! Сам возжелал на трон царский взобраться! Вон как родственников да сыновей своих толкает! Они еще сопли утирать не научились, а их уж в оружейничие! Где такое видано?! Слышали, поди, указы-то новые?
«Того же числа пожаловал великий государь в бояре и оружейничия стольника и ближнего человека Ивана Кирилловича Нарышкина».
«Того же числа пожаловал великий государь в спальники Кирила Алексеева сына Нарышкина».
Оторопели стрельцы немного от крика того, переглянулись, а потом сами в полное горло:
– Не хотим под Нарышкиными ходить! Правды хотим! Сами за полтора рубля воюйте!
Полковник их перекричать старается, но куда там, разве разгоряченную толпу перекричишь. Если толпа завелась, то лиха с три короба жди, а то и поболее того. Пушешников велел было подлого крикуна найти, но того и след простыл. Кто-то сказывал, что это был дворовый человек Милославских, но, как говорится, всякому сказу верить нельзя.
6
Слухи носились по Москве, словно мухи возле потного крупа уставшей кобылы в июльский полдень. В новых торговых рядах народу немного: то ли спит еще покупатель, то ли опасается чего. Тихо на базаре. Торговые люди собрались в узкий кружок да судачат в полголоса, не забывая, то и дело воровато оглядываться.
– Какие страсти-то на Москве.
– Не иначе к концу света дело идет. Сказывают, намедни баба с помелом над кремлевскими башнями при полной луне летала
– Совсем люди стыд потеряли.
– Ничего святого не осталось.
– А бояре, как распоясались. Всё им теперь нипочем. Сам черт им не брат. Полковников стрелецких на площади батогами сечь! Совсем потеряли бояре стыд!
– Говорят, что и государя нашего покойного Федора Алексеевича они отравили. Царство ему небесное.
– Да как же так?
– Опоили ядом смертным. В вино подмешивали.
– Да неужто?
– Так оно и было. Нарышкиных дело. Вот, безобразники. Мальчонку малолетнего на царство посадили, чтоб себе злата да серебра побольше загрести. И никакой управы на них теперь нет. И из Смоленска свою родню сюда потащат. Злодеи.
– Неужто и вправду они это?
– Ага, – бесцеремонно встрял в разговор, проходивший мимо торговцев подмастерье медника Евтюшка Марков, – а еще я знаю, кто зелье отравное готовил.
– Кто?!
Евтюшка сегодня рано утром бежал с развеселой гулянки по Поварской улице и уж больно крепко живот у него прихватило. Прямо, сил никаких не стало, как прихватило. Вот он и присел, ради облегчения, возле плетня избы водопроводных дел мастера Василия Семенова. Чуть-чуть до своего порога парень не добежал. Но с животом не всегда поспоришь. Бывает, что лишнего шага сделать при этакой ситуации – мука смертная. Вот и присел Евтюха от муки той на Поварской улице для облегчения. А эта змея – Марфушка, жена Василия, заметила Евтюшку в не особо приглядном положении да вылила на его голову целый ушат помоев. Со смехом да хохотом. Разозлился парень на глупую бабу неимоверно и потому решил немного ославить её по Москве. Не так, чтоб со зла, а для порядку.
– Марфушка – это, водопроводчика кремлевского Василия Семенова – баба, стало быть, – почесывая пятерней ребра, вещал Евтюха народу. – Достоверно знаю – она всяческие зелья поганые готовит. Ей только скажи…
– Марфушка, Марфушка, Марфушка, – зашелестела нехорошая весть по торговым рядам. Но тут шелест гортанным криком оборван был.
– Матвеев в Москву едет! – истошно орал молодец, скачущий на гнедой кобыле от кремлевских ворот. – Пойдемте все Артамона Сергеевича встречать! Радость-то, какая! – Вслед за парнем бежали люди. Много людей.
– Еще одного злодея принесло на Москву, – вздохнул да перекрестился бондарь Лука Кривов. – Прости нас Господи. Его Федор Алексеевич из Москвы прогнал за разные непотребства, а теперь, как Государя уморили, вернулся.