Чтобы в тебе что-то хорошее проросло, вскапывать себя надо, рыхлить как землю, лопатой бить, голодом морить, сапогом себя пинать. Без этого ничего не будет. Совсем ничего.
Зозо сломала сигарету о край пепельницы. Вырвавшись с работы на обеденный перерыв, она сидела у брата в бывшем бомбоубежище, которое обзавелось синим козырьком, как модничающий дедок бейсболкой.
– Разве ты куришь? – изумился Эдя.
– Я и не пытаюсь. Я психую! – всхлипнула Зозо. – У меня все скверно! Сын вылетел из гимназии. На работе достали! Треть отдела в отпуске, треть в декрете! А у меня ни отпуска, ни декрета, ни даже перспектив того или другого! Я завалена бумагами выше переносицы. Личная жизнь – стоячее болото. Пожалей же меня, Эдуард! Ты мой единственный брат! Моя надежда и опора! Моя крепостная стена!
«Крепостная стена» поежилась. Хаврон всегда напрягался, когда сестра называла его «Эдуардом». Это как минимум означало, что на него сейчас попытаются спихнуть чужую проблему. Эдя попытался упредить сестру в атаке.
– Я никого не жалею! Я совершенно безжалостный! – напомнил он. – И вообще: с кем это недавно ты сюда приходила? Такой дядька в прямоугольных очках с лицом насморочного умняшки? А?
– Какое тебе дело? Ну, Леонид Бурлаков, – неохотно отвечала Зозо.
Неохотно – потому, что портрет, несмотря на ехидство, был узнаваем.
– Бурлаков? Хм… Кто такой?
– Доктор.
– Каких науков дохтырь? – спросил Эдя, знавший, что его сестра предпочитает мужчин, клейменных образованием.
– Никаких… Помнишь, я зубы лечить ходила? Он стоматолог, – призналась Зозо застенчиво.
Зубной врач Леонид Бурлаков был красивый, породистый, уверенный в себе мужчина с благородной осанкой, медлительными движениями и внушающим уважение голосом. Эдакий актер в амплуа положительного бизнесмена в дневном сериале для домохозяек.
Зозо, однако, не обольщалась и влюбляться себе не позволяла. Многократно обжегшись, мать Мефодия усвоила железное правило. Делать на кого-либо ставку и возлагать надежды никогда нельзя впритык. Всегда надо оставить запас на глупость и непредсказуемые поступки. Чем больше запас, тем надежнее защита от разочарований.
По лицу брата Зозо определила, что словом «стоматолог» самолично вручила Хаврону в руки дубину. Как нередко бывало с ним на работе, Эдю ужалила болтливая пчелка. Жажда физической деятельности овладевала им в основном дома, да и то когда он занимался ерундой. Например, заталкивал в мусоропровод старый стул, разрубая его по кусочкам кухонным топориком, а то, что могло застрять, сжигая на газовой плите. Спустить стул в лифте и отнести на помойку по дороге на работу – это для Эди было слишком просто и неинтересно.
– Ну-ка, ну-ка! Дай пофантазирую, какой он! Мягкий такой? Вкрадчивый? Часто улыбается? Быстро касается пальцами щеки? Обволакивает тебя теплом, любовью, утверждает, что никогда не видел таких чудесных зубов, не верит рентгену, не надевает маски, болтает без умолку, делает все по наитию, а потом требует кучу денег за пломбу, которая вывалится через месяц? Да?
– А вот и не угадал! В лужу сел! – радостно сказала Зозо.
Эдя не огорчился.
– Тогда еще попытка! Последняя! Небось жутко важничает, запугивает, надевает по две пары перчаток, качает головой, зловеще молчит, а если и говорит, то утверждает, что никогда не видел такого запущенного рта. Каждую секунду меняет маску и протирается спиртом, чтобы от тебя ничем не заразиться, сто раз посылает на рентген и про каждую дырку в зубе рассуждает так, что хочется отдать ему все деньги и больше никогда не приходить? Но пломба опять же вываливается через тот же месяц.
– Откуда ты знаешь? – поразилась Зозо.
Вторым выстрелом ее брат попал точно в цель.
– Ничего сложного. По-моему, все сверлилкины делаются по двум этим заготовкам. Третьей пока как-то не разработано, – лучась от самодовольства, сказал Эдя.
– Не кати бочку, Хавронище! Сам ты и дохлой кошке пломбу не поставишь. Это тебя не волнует?
– Не особо. В данный момент меня волнует только, почему на пижамных штанах нет карманов.
– Не винти, Эдуард! Ты же бездарь, признай!
– Пусть так. Зато я умею придумывать названия для меню. Это гораздо сложнее. Сидишь и ломаешь голову, как назвать блюдо, чтобы люди поняли, почему за обычную свинину они должны платить дороже, чем за мясо пингвина.
Зозо рассеянно улыбнулась и отодвинула в сторону тарелку, расчищая плацдарм для атаки.
– Эдуард, могу я попросить тебя об одолжении? – решительно произнесла она.
– Если это не одолжение денег, то попросить можешь, – отвечал ей брат, напирая на «попросить».
– Нет, не денег. У тебя же вагон знакомых! Ты можешь попросить кого-нибудь подъехать туда, куда я скажу, и очень культурно, мягко, неназойливо создать ощущение здоровой конкуренции?
– Какой такой конкуренции? – не понял Эдя.
Зозо смутилась.
– Видишь ли, он очень долго раскачивается, а я так не могу. Мне надо «да-да» или «нет-нет». Возможно, если Бурлаков увидит, что у него есть соперник, он как-то определится со своими чувствами. Ты, главное, сведи меня с тем, кто может на пятнадцать минут притвориться приличным человеком, и больше мне ничего не надо! – сказала Зозо.
Эдя протянул руку и озабоченно потрогал сестре лоб. Лоб был прохладный, однако это ничего не значило. Многие помешанные имеют нормальную температуру.
– Ты себя хорошо чувствуешь, сестренка? Картинка не плывет? Я сейчас буду показывать тебе пальцы, а ты говори, сколько их, – ласково попросил он.
Зозо ударила брата по руке.
– Перестань издеваться! Это вопрос жизни и смерти!
– Ну хорошо. И как же ее создавать, эту здоровую конкуренцию? – уступил Эдя.
– Твой знакомый посмотрит на меня молящим взглядом, потребует у Бурлакова объяснений, стукнет кулаком по столу и уйдет весь такой грустный и трагический, заламывая руки!
– И это все? – осторожно уточнил Эдя.
– Все.
Хаврон вздохнул.
– Слушай, твоему сыну шестнадцать, а в тебе столько дури, будто тебе самой четырнадцать с половиной.
Зозо уставилась на брата каленым взглядом василиска.
– Мефу девять! – веско сказала она. – Ты все усвоил? Он замечательный, спокойный мальчик! Немного беспомощный, застенчивый. Не умеет даже кулака сжать. Рос без отца. Сидит в углу и крутит конструктор. Другие дети в классе его обижают.
– Чего?
– Чевочка с хвостиком и кукукалка с шапочкой!
– Не груби брату! Я младший! Меня обижать стыдно! – напомнил Эдя.
Зозо порывисто встала. Стул, на котором она сидела, упал.
– Я не шучу! Я сказала Бурлакову, что Мефу девять. Само как-то выскочило. Девять, но скоро будет десять. Но пока что девять. И попробуй проболтаться! – тихо повторила она.
Эдя сдался. Он хорошо знал сестру. Обычно Зозо смирная и контролируемая, но иногда на нее находит, и тогда лучше не спорить.
– Да ладно. Я что, против? Если захочешь, наденем на Мефа подгузник и скажем, что ему два, но скоро будет три. А что выглядит малость крупновато – так это доктор прописал неудачную кашку! – предложил он.
– Не смешно, клоун! – отчеканила Зозо. – Это ты жирный, потому что тебе прописали не ту кашку! Так ты поможешь мне или нет? Да или нет?
– Да запросто, – согласился Хаврон. – Морду из ревности набить – это ж одно удовольствие!
Зозо встревожилась.
– Морду бить никому не надо! Леонид очень ранимый. Это должна быть очень тихая сцена ревности! Очень деликатная! Когда твой друг будет кулаком по столу стучать, надо, чтобы это было совсем нежно! Чтобы даже сахарница не подпрыгнула! Наша задача не пугать его, но стимулировать на определенные действия.
Эдя усмехнулся. Задание начинало казаться ему интересным.
– Ранимый, говоришь? Ну-ну… Сколько ему лет? – спросил он.
– Тридцать девять.
– Давай копать глубже! Он пьет, твой зубодробилкин? – допытывался Эдя, стабильно испытывавший к женихам сестры психиатрический интерес.
– Нет, – растерянно сказала Зозо.
– Подозрительно. Не зашитый, не кодированный?
– Нет.
– Хм… Значит, деньгу копит? Дачу строит?
Зозо испугалась. Дачников она боялась больше, чем маньяков. От маньяка еще можно убежать. От дачника же скрыться невозможно.
– Фу, какой ужас! Нет! – сказала она поспешно.
– Не бабник? Одна жена в Мытищах, другая в Канаде?
– Нет. Леонид вообще не был женат.
– Тогда спортсмен? По пятницам футбол с друзьями, по субботам баня? Во время чемпионатов мира отключает телефон и спит в обнимку с телевизором?
– Нет.
– Может, турист? Байдарка, велосипед? Три тысячи фотографий одной-единственной горы, которая успела надоесть всем еще до того, как открыли альбом?.. Или автомобилист? Пачки автожурналов в туалете? Зимние покрышки на балконе?
– Нет, – отвечала Зозо виновато.
Она уже читала в глазах брата приговор своему позднему счастью. Эдя задумался, качая головой. Он все никак не находил зубодробилкину подходящей схемы, и это его злило.
– А мамочка у него есть? Непрерывно названивающая? Давящая своей заботой как подушкой? Уверенная, что надеть на ее сына обручальное кольцо недостойна даже английская королева?
– Мама где-то в другом городе. Созваниваются раз в неделю, не чаще, – сказала Зозо.
– А когда напьется – хвастается? Рассказывает, какой он крутой, умный, пробивной и так далее?
– Опять двадцать пять! Я же сказала, что он вообще не пьет! – рассердилась Зозо.
– И не хочет ничего?
– Ничего, – горько признала Зозо. – Просто ходит.
Эдя покачал головой.
– Гм… странный он, твой Бурлаков. Никак его суть ухватить не могу. Скользкий тип. И где таких уродцев находишь? Не молчи, я понял: еще одна жемчужина из Интернета!
– Он не уродец! – оскорбилась Зозо. – Он просто еще не раскрылся! Творческие люди созревают поздно!
– Чушь! Поздно созревают только зимние сорта яблок. Если мужчина не раскрылся до тридцати лет – значит, он бракованный.
– Сам ты бракованный, Хаврон! Пошлый, мерзкий, циничный завистник! – крикнула Зозо. – Так ты поможешь или нет?
Припертый к стене, Эдя неохотно кивнул.
– Ну и когда тебе нужен весь этот цирк? – поинтересовался он кисло.
– В субботу. У тебя уже есть кто-нибудь на примете?
Взгляд Эди, скользнув по залу, коснулся невысокого, краснолицего и плотного мужчины с воинственно торчавшей щеточкой усов. Одетый в темный костюм, упомянутый субъект стоял у входа и, скрестив на груди руки, строго смотрел на веерную пальму, точно желая убедиться, что она не забыла заплатить за гумус и биоудобрения. Бедная пальма поджималась и дрожала листьями.
– Бывший борец-разрядник, а ныне сотрудник службы безопасности, тебе подойдет? – спросил Эдя коварно.
– А он выглядит презентабельно? – спросила Зозо.
– Он выглядит внушительно. Взгляни! – заверил ее Эдя, пальцем показывая, куда смотреть.
Зозо осторожно повернулась и осталась довольна не сколько усами, столько костюмом.
– Но учти, если твой планктон сбежит, меня не пилить! Не моя была идея! – невинно добавил Эдя.
– Сама разберусь! Только пусть твой знакомый не особенно его пугает!
– Не беспокойся! Он будет не страшнее, чем Баба-яга на елке для дошкольников! – заверил ее брат.
Коварную ухмылку он спрятал на дне души, завалив ее для маскировки мелкими родственными дрязгами и житейскими претензиями.
– А у тебя-то как с личной жизнью? – спросила Зозо, для которой этот аспект жизни всегда был самым важным.
Эдя обладал редким даром ускользать от неприятных вопросов, ухитряясь размывать самую их суть.
– Личная жизнь – это жизнь личности. То же, что ты называешь личной жизнью, – это фантик от пустоты с заездом в ничто, – нравоучительно проговорил он.
Зозо непонимающе моргнула.
– Встречаешься сейчас с кем-нибудь?
– Нет. Я боюсь красивых женщин. Вдруг она откроет рот, а там ничего, – пояснил Эдя.
– Где? Во рту? – не поняла Зозо.
– В голове. И в сердце. Хотя за красивые зубы порой прощаются даже гнилые мозги. Кстати, ценная рекламная мысль! Подари ее своему зубодробилкину! Пусть утешает ею клиенток.
Зозо рассеянно кивнула. Она была человек практики, и все минимально теоретическое от нее мгновенно ускользало. Она порывисто вскочила, благодарно поцеловала брата и упорхнула влачить свой офисный плен, в тоскливую темницу, где решетками служили стеллажи с папками, а единственным окном – монитор компьютера. Были у нее в офисе и свои приятели – например, пузатый, круглобокий принтер, выплевывающий горячие, свежеиспеченные страницы. Имелся и враг – синий, похожий на коробку шредер, превращающий труд предыдущих дней в совершенное ничто. В такие минуты бесполезность собственной деятельности ощущалась особенно остро.
В чем счастье? Продать кучу запчастей к тракторам – и вечером забыться беспокойным сном?
Зозо Буслаева не успела добежать до офиса, когда неожиданный звонок заставил ее схватиться за сумочку и начать рыться в ней в поисках телефона.
– Привет! Я никак не мог до тебя дозвониться! – сразу втиснулся ей в ухо торопливый мужской голос.
– Привет, Леля! Я была в подвале! Там связи нет! – прощебетала Зозо.
При всем своем воображении она не могла придумать другого ласкового сокращения для имени «Леонид». Параллельно Зозо испытывала суеверное смущение. Еще бы – только что говорила о человеке, расставляла ему марьяжные сети, и тут – чик! – звонок.
– Как ты? – спросил Бурлаков.
– Все как обычно, – сказала Зозо, привычно удивляясь этому бессмысленному мужскому вопросу.
Если рассказывать «как ты?» подробно, на это уйдет двое суток. Если же неподробно, то в простом «нормально» нет ровным счетом никакого смысла. Женщины это понимают. Мужчины – нет.
– У тебя планы на субботу не изменились?
Зозо насторожилась.
– А что? Отменяется?
– Да нет, не отменяется. Просто хотел уточнить! – заверил ее Бурлаков. – Слушай, хотел тебя о чем-то попросить… ах да… не могла бы ты захватить с собой молочный зуб своего сына? Не сохранился случайно?
Зозо споткнулась на ровном месте.
– Молочный зуб Мефа? Зачем тебе? – перепросила она недоуменно.
– Да пишу я тут одну работку про минерализацию детских зубов… Надо побольше образцов.
– А-а, ну конечно! – с облегчением сказала Зозо. – Обязательно принесу! У меня, кажется, был передний. Ну где новый потом откололся… Только с возвратом, да?
– Само собой! – пообещал Бурлаков.
Они поболтали еще немного, но при этом заметно было, что все главное уже сказано и разговор сползает к финалу. Попрощавшись, Леонид Бурлаков отключил мобильный телефон.
– Ай-ай! Не очень-то ты естественно говорил, – улыбаясь, укоризненно попенял маленький гнутый человек с зубоврачебного кресла.
Бурлаков облизал губы.
– Я нервничал, – признался он.
– Ну-ну, дружок! – ободряюще сказал гнутый. – Какие могут быть нервы с нашим-то масштабом? Человек – это звучит гордо! Мы шагаем по галактикам, задувая звезды! Разве не так?
Ирония Бурлакову не понравилась. Не для того он четыре года занимался медитацией, подвешивал к лампе амулеты и гладил лысых индийских божков по ожиревшим пузикам, чтобы над ним смеялись. Именно во время медитации и вышагнул к нему из алого круга вокруг лампы странный, точно из пористой глины вылепленный человечек. Очень вкрадчивый, очень гибкий.
– Я знаю о тебе все! – сказал тогда человечек. – Твоя судьба передо мной как на ладони! В позапрошлой жизни ты был лошадью! Небольшой такой лошадкой, ближе к пони. В прошлой – тайваньским крестьянином. В следующей, возможно, ты станешь президентом объединенных Америк или, на худой конец, королем Норвегии. Но это при неблагоприятном раскладе. А так – меть выше! Что там какой-то король!
– Что, правда? – обрадовался Бурлаков.
– Разумеется! Ты имеешь для этого все задатки и отлично это знаешь! Но пока – увы! – придется немного поработать.
Потом человечек стал требовать от Бурлакова всяких мелких услуг, и всякий раз Леонид их исполнял. К сожалению, с каждым разом человечек становился все наглее и все реже напоминал Леле, что тот уже без пяти минут президент всех Америк. Бурлакову это не нравилось, но он слишком увлекся, чтобы остановиться.
Человечек с мелкими зубками, сидевший в кресле, ухмыльнулся и задиристо брызнул в Леонида штучкой для ополаскивания рта. На миг бедному зубодробилкину показалось, что мягкое пришибленное лицо и глазки с несвежими белками, внезапно надвинувшись, прогорклой кухонной мочалкой коснулись его сердца.
– Значит, в субботу встречаемся? Как только зуб будет у меня? – спросил Бурлаков взволнованно.
– Как только, так сразу! Только свистните, ваше величество!
Собрав узкие губы в трубочку, человечек подул на пальцы. За спиной у Леонида сам собой включился зубоврачебный бор. Бурлаков нервно оглянулся. Когда он вновь перевел взгляд на кресло, человечка с мятым лицом на нем уже не было. Само же кресло пахло несвежим бельем, на неделю забытым в корзине на стиральной машине.
Недавний же гость Леонида уже шагал по Камергерскому переулку, озабоченно вглядываясь в тучи, не мелькнет ли где боевая двойка златокрылых.
Тухломону не требовался телефон, чтобы связаться с тем, кто его послал. Не прошло и минуты, а тот уже сам возник перед ним, красивый, молодой и небрежный, как античный бог.
– Почему нельзя было просто его выкрасть? Всего-то и делов: обыскать квартиру! Да я и так знаю, где он лежит, – полюбопытствовал Тухломон, сообщив о результатах встречи с Бурлаковым.
– Красть нельзя. Важно, чтобы зуб дала мать, – услышал Тухломон краткий ответ, вползший к нему в ухо, точно могильный червь.