Мы с братом Серёжей ложились спать. Вдруг дверь растворилась и вошёл папа, а следом за ним – большая красивая собака, белая, с тёмно-коричневыми пятнами на боках. Морда у неё тоже была коричневая, а огромные уши свисали вниз.
– Папа, откуда? Это наша будет? Как её звать? – закричали мы, вскакивая с постелей в одних рубашках и бросаясь к собаке.
Пёс, немного смущённый такой бурной встречей, всё же дружелюбно завилял хвостом и позволил себя погладить. Он даже обнюхал мою руку и лизнул её мягким розовым языком.
– Вот и мы завели собаку, – сказал папа. – Ну, а теперь марш по кроватям! А то придёт мама, увидит, что вы в одних рубашках бегаете, и задаст нам.
Мы сейчас же залезли обратно в кровати, а папа уселся на стул.
– Джек, сядь, сядь здесь! – сказал он собаке, указывая на пол.
Джек сел рядом с папой и подал ему лапу.
– Здравствуй, здравствуй! – сказал папа, потряс за лапу и снял её с колен; но Джек сейчас же подал её опять.
Так он «здоровался» с папой, наверное, раз десять подряд.
Папа делал вид, что сердится, снимал лапу; Джек подавал опять, а мы замирали от удовольствия.
– Ну, довольно, – сказал наконец папа. – Ложись.
Джек сейчас же послушно улёгся у его ног и только искоса поглядывал на папу да слегка постукивал по полу хвостом.
Шерсть у Джека была короткая, блестящая, гладкая, а из-под неё проступали сильные мускулы. Папа сказал, что Джек – охотничья собака, легавая. С легавыми собаками можно охотиться только за дичью – за разными птицами, а на зайцев или лисиц – нельзя.
– Вот придёт август, наступит время охоты, мы и пойдём с ним уток стрелять. Ну, а теперь – живо, ложитесь спать, а то уже поздно!
Папа окликнул Джека и вышел с ним из комнаты.
На следующее утро мы встали рано, напились поскорее чаю и побежали гулять с Джеком.
Джек весело бегал по высокой густой траве, меж кустов, вилял хвостом, ласкался к нам и вообще чувствовал себя на новом месте как дома.
Набегавшись с Джеком, мы решили идти играть в охотники. Джек тоже отправился с нами. Мы сделали из обруча от бочки два лука, выстругали стрелы и пошли на «охоту».
Посреди сада из травы виднелся небольшой пенёк. Издали он был очень похож на зайца. По бокам у него торчали два сучка, будто зайчиные уши.
Первый стрельнул в него Серёжа. Стрела ударилась о пенёк, отскочила и упала в траву. В тот же миг Джек сорвался с места, подбежал к стреле, схватил её в зубы и, виляя хвостом, принёс и подал нам. Мы были этим страшно довольны. Пустили стрелу опять, и Джек опять принёс её нам.
C тех пор Джек каждый день принимал участие в нашей стрельбе и подавал нам стрелы.
Очень скоро мы узнали, что Джек подаёт не только стрелы, но и любую вещь, которую ему бросишь, – палку, шапку, мячик… А иногда он притаскивал и такие вещи, о которых его вовсе никто не просил. Например, побежит в дом и принесёт из передней калошу.
– Зачем ты её принёс, ведь сухо совсем! Неси, неси назад! – смеялись мы.
А Джек прыгает вокруг, суёт в руки калошу и, видимо, вовсе не собирается нести её на место. Так и приходилось нести самим.
Джек очень любил с нами ходить купаться. Бывало, только начнём собираться, а он уж тут как тут: прыгает, вертится, будто торопит нас.
Речка в том месте, где мы купались, была у берега мелкая. Мы с хохотом и визгом барахтались в воде, брызгались, гонялись друг за другом. И Джек тоже залезал в воду, прыгал и бегал вместе с нами. Если же ему кидали в речку палку, бросался за нею, плыл, потом брал в зубы и возвращался на берег. Часто в порыве веселья он хватал что-нибудь из нашей одежды и пускался бежать, а мы гонялись за ним по лугу, стараясь отнять штаны или рубашку. А один раз вот что получилось.
Купались мы на речке вместе с папой. Папа плавал очень хорошо. Он переплыл на другую сторону и стал звать к себе Джека. Джек в эго время играл с нами. Но как только он услышал папин голос, сразу насторожился, бросился в воду, потом неожиданно вернулся, схватил в зубы папину одежду, и не успели мы опомниться, как он уже плыл на ту сторону. Следом за ним, раздуваясь как большой белый пузырь, тащилась по воде рубашка, а брюки уже совсем намокли, скрылись под водой, и Джек едва их придерживал зубами за самый кончик.
Мы так и замерли на месте, боясь, что он упустит одежду и она утонет. Но Джек ничего не растерял и благополучно переплыл на другую сторону.
Так и пришлось папе плыть обратно вместе с одеждой. Просохнуть она, конечно, не успела; и когда мы вернулись домой, мама, увидев папу, так и ахнула:
– Что случилось? Почему ты в таком виде? Ты что, в речку упал? – Но, узнав, в чём дело, она потом долго смеялась вместе с нами.
К Джеку мы очень привыкли. Не расставались с ним целые дни и всё мечтали о том, когда настанет август и папа с Джеком пойдёт на охоту. Папа обещал, что и нас тоже возьмёт с собой.
Каждое утро мы первым делом бежали к отрывному календарю, срывали старый листок и считали, сколько ещё листков осталось до августа.
Наконец остался только один, последний.
В этот день папа, как только вернулся с работы и пообедал, многозначительно взглянул на нас и сказал:
– Ну-с, кто желает идти со мною готовиться к завтрашней охоте?
Конечно, повторять приглашение второй раз не пришлось. Мы с Серёжей бросились со всех ног в кабинет и уселись возле письменного стола.
Папа достал из ящика все охотничьи припасы – порох, дробь, гильзы, пыжи – и начал набивать патроны.
Мы смотрели на эти приготовления, затаив дыхание. Наконец патроны были набиты и аккуратно вставлены в широкий пояс с узенькими кармашками для каждого патрона. Такой пояс называется патронташ.
Повесив патронташ на гвоздик, папа вынул из шкафа чехол и не торопясь достал оттуда самую интересную вещь – ружьё. Оно было двуствольное, то есть с двумя стволами. В каждый ствол вставлялся патрон, так что из такого ружья можно выстрелить два раза: сначала из одного ствола, а если промахнёшься, то, не перезаряжая, – сейчас же и из другого. Ружьё было очень красивое, с золотыми украшениями. Мы осторожно потрогали его и даже попытались прицелиться, но оно оказалось слишком тяжёлым.
Когда папа набивал патроны, Джек спокойно лежал в уголке на своём коврике. Но как только он увидел ружьё, вскочил с места, начал скакать, прыгать около папы и всем своим видом показывать, что он сейчас же готов идти на охоту. Потом, не зная, чем ещё показать свою радость, умчался в столовую, притащил оттуда с дивана подушку и так начал её трясти, что только пух полетел во все стороны.
– Что такое у вас творится? – изумилась мама, входя в кабинет.
Но, увидев, в чём дело, сейчас же отняла у Джека подушку и унесла обратно на место.
На следующий день было воскресенье. Мы встали пораньше, поскорее оделись и уже ни на шаг не отставали от папы. А он, как нарочно, одевался и завтракал очень медленно.
Наконец папа собрался. Он надел куртку, высокие сапоги, подпоясался патронташем и взял в руки ружьё.
Джек, всё время вертевшийся у него под ногами, пулей вылетел во двор и, радостно взвизгивая, начал носиться вокруг запряжённой лошади. А потом со всего размаху вскочил на тележку и сел.
Папа и мы тоже взобрались на тележку и тронулись в путь.
– До свиданья, смотрите, с пустыми руками не возвращайтесь! – смеясь, кричала нам вдогонку мама, стоя на крыльце.
Через десять минут мы уже выехали из нашего городка и покатили по гладкой просёлочной дороге, через поле, через лесок, туда, где ещё издали поблёскивала речка и виднелась обсаженная вётлами мельница.
От этой мельницы вверх по берегу речки густо росли камыши и тянулось широкое болото. Там водились дикие утки, длинноносые болотные кулики-бекасы и другая дичь.
Приехав на мельницу, папа оставил лошадь, и мы отправились на болото.
Пока мы подходили по дороге к болоту, Джек шёл рядом с папой и всё поглядывал на него, будто спрашивая, не пора ли бежать вперёд.
Наконец подошли к самому болоту. Тут папа остановился, подтянул повыше сапоги, зарядил ружьё, закурил и тогда только скомандовал:
– Джек, вперёд!
Джек, видимо, только этого и ждал. Он бросился со всех ног в болото, так что только брызги во все стороны полетели. Отбежав шагов двадцать, Джек приостановился и, уже не спеша, начал бегать то вправо, то влево, к чему-то принюхиваясь. Джек искал дичь. Папа, не спеша, громко шлёпая по воде сапогами, шёл за собакой. А мы шли сзади, следом за папой.
Вдруг Джек заволновался, забегал быстрее, а потом сразу как-то весь вытянулся и медленно-медленно стал подвигаться вперёд. Так он прошёл несколько шагов и остановился. Он стоял не двигаясь, как мёртвый, – весь вытянувшись в струну. Даже хвост вытянулся, и только кончик его мелко-мелко дрожал.
Папа быстро подошёл к собаке, приподнял ружьё и скомандовал:
– Вперёд!
Джек переступил шаг и опять остановился.
– Вперёд, вперёд! – ещё раз приказал папа.
Джек сделал ещё шаг, другой. Вдруг впереди него в камышах что-то зашумело, захлопало – и оттуда вылетела большая дикая утка.
Папа вскинул ружьё и выстрелил.
Утка как-то сразу подалась вперёд, перевернулась в воздухе и тяжело шлёпнулась в воду.
А Джек всё стоял на месте, будто замер.
– Подай, подай её сюда! – весело крикнул ему папа.
И тут Джек сразу ожил. Он бросился через болото прямо в речку и поплыл за уткой.
Вот она уже совсем рядом. Джек раскрыл рот, чтобы схватить ее, и вдруг всплеск воды – и утки нет! Джек удивлённо оглянулся – куда же она делась?
– Нырнула! Раненая, значит! – с досадой воскликнул папа. – Забьётся теперь в камыши, её и не найдёшь.
Но в это время утка вынырнула в нескольких шагах от Джека. Увидя её, Джек быстро поплыл к ней, но как только приблизился, утка вновь нырнула. Так повторялось несколько раз.
Мы стояли в болоте у самого края воды и ничем не могли помочь Джеку. Стрелять ещё раз в утку папа боялся, чтобы не застрелить случайно и Джека. А тот никак не мог поймать на воде увёртливую птицу. Зато он и не подпускал её к густым зарослям камышей, а отжимал всё дальше и дальше на чистую воду.
Наконец утка вынырнула у самого носа Джека и сейчас же вновь скрылась в воду. В тот же миг и Джек тоже исчез под водой.
Через секунду он опять показался на поверхности, держа во рту пойманную утку, и поплыл к берегу. Мы бросились к нему навстречу, чтобы поскорее взять у него добычу. Но Джек сердито покосился на нас, даже заворчал и, обежав кругом, подал утку папе прямо в руки.
– Молодец, молодец! – похвалил его папа, беря у него дичь. – Посмотрите, ребята, как он осторожно её принёс, ни одного пёрышка не помял.
Мы подбежали к папе и стали осматривать утку. Она была живая и даже совсем не ранена. Дробь только перебила ей перья в крыле, оттого она и не смогла дальше лететь.
– Папа, можно мы её домой возьмём? Пусть она у нас живёт! – попросили мы.
– Ну что ж, берите. Только несите поосторожней, чтобы она у вас не вырвалась.
Мы пошли дальше. Джек лазил по болоту, искал дичь, а папа стрелял. Но нам уже это было не так интересно. Хотелось поскорее домой, чтобы устроить получше нашу пленницу.
Когда мы вернулись домой, то сейчас же принялись устраивать для неё помещение. Мы отгородили в сарае уголок, поставили туда таз с водой и посадили утку.
Первые дни она дичилась. Всё сидела, забившись в угол, почти ничего не ела и не купалась. Но постепенно наша утка стала привыкать. Она уже не бежала и не пряталась, когда мы входили в сарай, а наоборот, даже шла к нам навстречу и охотно ела мочёный хлеб, который мы ей приносили.
Скоро утка стала совсем ручная. Она ходила по двору вместе с домашними утками, никого не боялась и не дичилась. Только одного Джека утка сразу невзлюбила, наверное за то, что он гонялся за ней по болоту. Когда Джек случайно проходил мимо неё, утка растопыривала перья, злобно шипела и всё старалась ущипнуть его за лапу или хвост.
Но Джек не обращал на неё никакого внимания. После того как она поселилась в сарае и ходила по двору вместе с домашними утками, для Джека она перестала быть дичью и потеряла для него всякий интерес.
Вообще домашней птицей Джек совсем не интересовался. Зато на охоте искал дичь с большим увлечением. Он мог по целым дням без устали в жару и в дождь рыскать по полю, отыскивая перепелов, или поздней осенью в холод часами лазить по болоту за утками и, казалось, никогда не уставал.
Джек была прекрасная охотничья собака. Он прожил у нас очень долго, до глубокой старости. Сперва с ним охотился отец, а потом и я с братом.
Когда же Джек постарел совсем и не мог уже разыскивать дичь, его сменила другая охотничья собака. К тому времени Джек уже плохо видел и слышал, а его когда-то коричневая морда стала совсем седой.
Большую часть дня он спал, лёжа на солнышке или на своей подстилке возле печки.
Оживлялся Джек только тогда, когда мы собирались на охоту, надевали сапоги, охотничьи куртки, брали ружья. Тут старый Джек приходил в волнение. Он начинал бестолково суетиться и бегать, тоже, вероятно, по старой памяти, собираясь на охоту. Но его никто не брал.
– Дома, дома, старенький, оставайся! – ласково говорил ему папа и гладил его поседевшую голову.
Джек будто понимал, что ему говорят. Он взглядывал на папу своими умными, выцветшими от старости глазами, вздыхал и уныло плёлся на свою подстилку к печке.
Мне было очень жаль старого Джека, и иногда я всё-таки ходил с ним на охоту, но уже не для своего, а для его удовольствия.
Джек давно потерял чутьё и никакой дичи найти, конечно, не мог. Но зато он делал отличные стойки на всяких птичек, а когда птичка взлетала, стремглав бросался за нею, стараясь поймать.
Он делал стойки не только на птичек, а даже на бабочек, на стрекоз, на лягушек… Вообще на всё живое, что ему попадалось на глаза. Конечно, на такую «охоту» я ружья не брал.
Мы бродили до тех пор, пока Джек не уставал, и тогда возвращались домой – правда без дичи, но зато очень довольные проведённым днём.