К «Тайной Вечере» Леонардо подошёл с той же тщательностью, что и в работе над Колоссом, хотя это была не скульптура, а настенная живопись, и разница между ними была огромная. Ему не нравились водяные и яичные темперные краски, которыми пользовались все художники и которыми он пользовался сам, учась по ним и практикуя ими своё мастерство. Они быстро сохли и не давали возможности живописцу нанести на картину нужные тона и произвести их лесировку в соответствии с представлениями художника. Поэтому он решил изобрести свои краски, небыстро сохнущие, позволившие ему работать над картиной, столько бы времени, сколько потребовалось бы для её окончательного совершенствования. Так, путём долгих проб и испытаний, впервые в истории живописи он изобрёл масляные краски.
Попутно с их изобретением Леонардо наносил на место будущей «Тайной Вечери» свою, особо придуманную им, многослойную грунтовку. Первым слоем он уложил на стену смесь глины, пропитанной олифой и можжевеловым лаком, поверх которой нанёс второй слой: особую мастику из смолы, смешанной с алебастром. Сделав на пергаменте серебряным карандашом набросок будущей «Тайной Вечери», Леонардо перенёс её на стену путём прокалывания пергамента иглой общих контуров персонажей картины, – затем начался долгий и кропотливый поиск им образа лиц Иисуса Христа и Его апостолов. В этом деле Леонардо проявил чрезвычайную неторопливость, поначалу взбудоражившая не только монахов монастыря Мария делле Грацие, но и самого герцога Людовико Сфорца, желавшего поскорей увидеть окончание «Тайной Вечери». Однако, натолкнувшись на неумолимую непреклонность Леонардо, его стальную выдержку и бесстрашие перед герцогом, и монахи, и Людовико Сфорца осознали его высочайшую ответственность перед работой, смирились и отстали от него, перестав надоедать вопросом, когда, наконец, «Тайная Вечеря» будет закончена?
Кропотливый труд Леонардо продлится над ней долгих семнадцать лет и закончится вместе с окончанием пятнадцатого века…
Г Л А В А 5.
Марко-Антонио выполнил своё обещание: он ходатайствовал перед герцогом Людовико Сфорца о взятии в свою лаборатирию – студиоло Леонардо в качестве лаборанта для анатомического сечения, объяснив герцогу, что лучше и быстрее, а главное, точнее, чем он, никто не сможет зарисовать человеческие органы, так как после смерти они подвержены быстрому тлению и долго выдерживать источаемый ими смрад, кроме Леонардо, имевшего стальную волю и бесконечное терпение, никто другой не сможет. По окончании аудиенции у герцога Людовико Сфорца Марко-Антонио для убедительности своего ходатайства перед ним привёл аргумент, что Леонардо уже начал писать Книгу о Медицине, и рекомендовал ему, чтобы, вызвав к себе мастера, он сам убедился в правильности принятия будущего решения о дозволенности ему заниматься медицинской практикой анатомического сечения. Людовико Сфорца вызвал к себе Леонардо и после непродолжительной беседы и просмотра рукописей начатой им книги утвердил его лаборантом Марко-Антонио. Мечта Леонардо о продолжении заниматься медицинскими исследованиями сбылась.
С каждым днём работы у него становилось всё больше и больше… После долгих и мучительных лет бездействия Леонардо воспринимал её как дар Небес. «Кто не знает предела в знаниях, – повторял он себе, – тот стремится к Богу!» И он стремился к поиску знаний, и чем больше на него сваливалось исследовательской работы, тем лучше он себя чувствовал. Не оставил он без внимания и наставление Марко-Антонио о том, чтобы расположить к себе придворных примадонн, сделав для их детей что-нибудь «эдакое». И он сделал такое изобретение: им стал обскур-тамбурин, сделанный им на основе обскур-камеры, – первый в мире ящик с движущимся изображением на картине. Как оказалось, – чему был чрезвычайно рад и чего никак не ожидал Леонардо, – оно пленило не только сердца детей, но и покорило сердца взрослых. Изобретённый им обскур-тамбурин представлял собой ящик, наполненный множеством пергаментных картинок, выполненных серебряным карандашом и прикреплённых зажимами к вращающемуся валу, скрытому от глаз. С одной стороны обскур-тамбурина отсутствовала стенка, чтобы зритель мог видеть изображение на картинке, и когда Леонардо вращал ручку вала, то картинки одна за другой выдёргивались из него, предоставляя глазам очевидцев видеть движущееся изображение. При дворе Людовико Сфорца имелся театр с профессиональными актёрами, поэтами и музыкантами; Леонардо, как принятый на должность музыканта, тоже входил в его труппу, но когда он изобрёл обскур-тамбурин, то о театре все забыли.
Оборудовав зал в одном из помещений замка Кастелло ди Порта-Джовиа, – обскур-тамбурин был установлен на возвышающейся кафедре и занавешен сверху, и снизу, и по бокам тёмными шторами, чтобы никто не видел, кто вращает ручку вала в обскуре; этим вращением занимался Галеотто Сакробоско, – люди рассаживались в зале на скамьях, Леонардо давал команду приглашённым музыкантам играть негромкую музыку и, как только на экране обскур-тамбурина изображённая картина приходила в движение, он, подобно древним певцам-рапсодам, начинал рассказывать о том, что предстало глазам зрителей, о легендах, дошедших из античного времени: «… И небо было полно Богов!… – под звуки виол, лютен и кифар мелодично звучал его голос, рассказывающий предисловие легенды. – … И смотрит человек на небо – там Солце-Гелиос мчится по невидимой небесной дороге на огненной колеснице. А за нею ночью в своей ладье плывёт по небу и озаряет землю Луна-Селена, и утро возвещает людям Эос-Заря… – как живые двигались Боги на картине обскур-тамбурина, и все, затаив дыхание, широкими от восторга глазами смотрели и боялись отвести взгляд; Леонардо продолжал: – … И взглянет человек на море, – а там бог Посейдон разбивает волны своим острым трезубцем, и, воспевая ему славу, тритоны трубят в раковины, и резвятся на гребнях волн его морские красавицы нимфы-океаниды… И смотрит человек на горы – а там Ореады путают дороги, заводя его на горные кручи и сбрасывая его в пропасть… И глядит на лес – там дриады, живущие в деревьях, зазывают его в непроходимые чащи, буераки и отдают на растерзание болотным Лимандам… И входит в человека невидимый бог страха, козлоногий Пан, и кто убоится его и не изгонит из себя, идёт прямой дорогой в царство мёртвых, где бог Аид и богиня Персефона встречают и стерегут умерших. Я же поведу свой рассказ о том далёком времени, когда легкокрылый бог ветров Эол во главе своего воздушного крылатого воинства летал по небу над землёй…» – и, продолжая рассказ, Леонардо размышлял о крыльях…
******* ******* ********
С началом жизни в Милане, обосновавшись на новом месте и став успешным мастером герцога Ломбардии, он возобновил работу над созданием крыльев. Делая вычисления, он пришёл к выводу, что крылья старой конструкции, имевшие вид крыла летучей мыши-нетопыря, не годятся для полётов человека. Посещая альпийские пещеры, Леонардо обратил внимание на то, что летучие мыши маневрируют крыльями в пещерах и вне их только в условиях перемещающихся потоков воздуха, когда нагретая днём земля отталкивает от себя тёплый воздух вверх; в противном случае они в большинстве падали на землю: холодный воздух, притягиваемый землёй, не держал их. Дополнительно изучив строение тел летучих мышей, он сделал вывод, что и в этом случае у него были просчёты: строение костей человека отличалось от костей летучих нетопырей плотностью и массой… В общем, от старой конструкции крыльев Леонардо отказался и принялся за новые, смоделировав их с крыльев ласточки. Осенью, в сентябре, из Флоренции к нему приехали Зороастро Перетолла и математик Лука Пачолли, и их совместная работа над ними пошла быстрее. Зороастро и Лука привёзли и кое-какие новости с его бывшей родины.
–– Матурина молится за тебя! – рассказывал Зоро на следующий день после приезда к Леонардо, когда отдохнул с дороги. – Поначалу, как ты пропал, она плакала и места себе не находила, убивалась-таки… Вокруг Флоренции все овраги, развалины, болота облазила – думала, что ты из-за своего пристрастия к исследованиям где-нибудь подвернул ногу и лежишь беспомощный… Я, понятное дело, как ты меня просил в письме, – ничего ей не говорил… Лазил всюду с ней, делал вид, что тебя ищу…
–– Бедная!.. – чувствуя угрызения совести, вздыхал Леонардо.
–– … Потом, отчаявшись тебя найти, она пошла к управляющему академии искусств Калималы, мессере Чиприано да Буаноккорзи, у которого она брала те, небольшие заказы для тебя, чтобы ты, получая за них деньги, мог хоть как-то жить…
–– И что?
–– Она рассказала ему о своём горе, о том, что любила тебя, и о том, что ты бесследно пропал, – с надрывом в голосе продолжал Зороастро. – Потом попросила продать ей ту картину, на которой ты нарисовал её в виде Венеры на пиру с Аполлоном…
–– Да-да… – кивнул Леонардо, вспомнив, как трудно ему было расставаться с этой картиной. – Мессере Чиприано да Буанаккорзи позволил ей выкупить её?
–– Поняв горе Матурины, он вернул ей картину бесплатно.
У Леонардо по щеке стекла слеза.
–– Ты бы отцу написал… – с упрёком добавил Лука Пачолли. – Он тоже места себе не находит, ведь он всегда тебя любил… И любит!
–– Я ему не написал только потому, что опасался… Матурина, я думал, пойдёт к нему, и он расскажет ей обо мне…
–– Она и приходила!.. И они вместе пытались попасть на приём к виконту Марко Оспелле…
Леонардо напрягся.
–– Нет, ничего у них не вышло, – поспешил успокоить его Зороастро. – После твоего отъезда в Милан сеньор Оспелле уже на следующий день уехал в Неаполь на места новых раскопок… В палаццо Медичи им ответили, что он пробудет там не меньше года, так, что у них ничего не получилось…
У Леонардо с груди как будто сняли гранитную плиту. Он глубоко вздохнул и почувствовал облегчение.
–– Да и Матурине ты мог бы тоже написать и объяснить ей причину такого твоего внезапного исчезновения, – продолжал настаивать Зороастро. – Уж кто-кто, а она-то всегда тебя понимала, и ты сам об этом не раз говорил…
–– Да, это так! – кивнул Леонардо.
–– Я думаю, что сейчас для тебя самое время это сделать: во-первых, со своей души камень снимешь; а во-вторых, она будет рада за тебя, что ты жив и здоров!
–– Но, узнав о том, что я здесь, она захочет приехать сюда, а Священная Канцелярия…
–– Ничего Священная Канцелярия не сделает ни тебе, ни ей, – не дав ему договорить, возразил Лука. – Руки у неё коротки!..
–– Почему?!
–– Потому что Матурине важно знать, что ты жив и здоров, а в Милан к тебе она не подумает ехать…
–– Откуда у тебя такая уверенность?!
–– Я знаю чуть больше кое-что из того, чего пока не знаешь ты, Лео!
У Леонардо в глазах застыло терпеливое выжидание глубокого интереса.
–– Что-то произошло в моё отсутствие? – догадался он и с усмешкой прибавил: – Страдая обо мне и пытаясь поскорей забыть, она вышла замуж?!
–– О, нет! – рассмеявшись, ответил Зороастро. – Она так любит тебя, что, по её собственному выражению, второго такого, как ты, ей уже никогда не найти! Замуж она не вышла и, думаю, ещё не скоро выйдет…
–– Тогда, что случилось?
–– Сильвестро Маруффи, этот пророк Савонаролы, приехав в очередной раз из Феррары, угрозами вынудил тётку Пресцилу донести на вас… Она уже готова была это сделать, но, к счастью, ты вовремя уехал, обезопасив, таким образом, и себя, и Матурину от посягательств на вас Святых отцов-инквизиторов Священной Канцелярии. После твоего исчезновения из Флоренции Пресцила сама во всём призналась Матурине и рассказала, что все визиты Маруффи к ней были связаны со слежкой за тобой…
–– Я так и знал! – почувствовал Леонардо, как его бросило в жар и на лбу выступили капельки пота.
–– Кстати, ты вчера вечером ушёл, и всю ночь тебя не было, – стал голос Зороастро вкрадчивым, – только под утро вернулся… У тебя новое увлечение?
Леонардо, пожав плечами, уклонился от ответа. Ему не хотелось обсуждать эту тему, зная, что Зороастро и Лука не одобрят его ночные похождения, расценив их как легкомысленность и предательство Матурины, что, в общем-то, было недалеко от истины. А между тем за несколько проведённых месяцев с Кристианой Гретто Леонардо прикипел к ней и душой, и сердцем, и разумом; она стала для него тем, кем во Флоренции была для него Матурина. Буквально накануне приезда Зороастро и Луки он узнал, что Кристиана беременна. Он никогда не подозревал в себе присутствия такого количества нежности, какое он выплеснул на неё, узнав о её беременности.
–– Вечером я ухожу любоваться лучиком солнца, делающим ночи моей жизни светлыми, – коротко ответил он друзьям. – И прошу вас: больше ни о чём меня не спрашивайте, потому что, отвечая вам, я должен буду объяснить, зачем я всё это делаю?!.. Но никакого ответа у меня нет, ибо то, что со мной происходит, выше моего понимания!.. Чёрт возьми! – в сердцах вдруг выругался Леонардо. – Мне сегодня под утро приснился осколочек хрустального бокала… Я совсем про него забыл!.. У меня плохое предчувствие, – бросился он к своим вещам в шкапах, на ходу шлёпнув себя ладонью по лбу. – Как же я сразу не догадался!.. Сон говорит мне о том, чтобы я поскорей от него избавился! Зоро, Лука, помогите мне найти его!
–– Это тот осколочек, что Галеотто прислал во Флоренцию вместе с мессере Джорджо Мерулой?.. – полюбопытствовал Зороастро. – Ты мне рассказывал о нём, что он…
–– Да! – резко оборвал его Леонардо.
–– Ясно, – чутким вздохом отозвался Зоро.
Они принялись его искать, но, перевернув все вещи Леонардо, так его и не нашли. Он канул, словно его и не было. Леонардо был в отчаянии. Желая увести его от душевных переживаний, Зороастро и Лука перевели разговор на другую тему и заговорили о постройке для их совместной работы необходимой им кузницы. Леонардо включился с ними в обсуждения и постепенно успокоился. Её решили сделать в одном из пустующих торговых складов владельца дома, мессере Марко Комилани, у которого Леонардо, а теперь и Зороастро с Лукой, снимали жильё. Они обратились к нему с просьбой, и он любезно предоставил им пустующее помещение, даже не взяв с них за это платы, правда, заключив с постояльцами договор, что время от времени он сам будет бесплатно пользоваться её услугами, а когда Леонардо, Зороастро и Лука вдруг вздумают покинуть Милан и вернуться во Флоренцию или уехать ещё куда-либо, то кузница отойдёт в его собственность…
**** **** ****
В этот вечер, после разговора с Зороастро и Лукой, и поиска хрустального осколочка, Леонардо ждал удар: Кристиана Гретто, по обыкновению приходившая к нему на свидание в монашеской одежде, после чего они, как в первый день их знакомства, пробираясь по саду, шли в её роскошные апартаменты, в эту ночь на свидание не пришла. Напрасно Леонардо её ждал, напрасно надеялся увидеть. Никто к нему не вышел из огромного особняка, чтобы сказать, что с ней случилось: заболела ли она, или, может, с ней произошло нечто другое…
Леонардо вернулся домой и, улёгшись в постель, погрузился в думы. Он размышлял об осколочке и о том множестве снов, снившихся ему на протяжении его недолгой жизни. Их загадочная притягательность, в которой была заключена тайна будущего, пугала его и пленила. В последующие дни Леонардо убедился в том, что сон предсказал ему абсолютную потерю его очередной сердечной привязанности. Кристиана Гретто больше к нему на свидание не приходила. Она исчезла из его жизни так же внезапно, как и появилась. И сколько он ни пытался разузнать о ней хоть что-нибудь, так ничего и не узнал. Единственным достоянием его ушей был слух о том, что её муж, сеньор Маурицио Гретто, скончался в тот день, когда Кристиана впервые не пришла к нему на свидание – и больше ничего!
Переживая боль утраты, Леонардо полностью ушёл в работу. Помимо множества рисунков для обскур-тамбурина, ставшего для взрослых и детей замка Кастелло ди Порта-Джовиа самым зрелищным увлечением; «Тайной Вечери», Колосса и крыльев, он принялся за обустройство сада, в котором он предполагал проводить опыты с выращиванием растений, испытывая на них яды, так же, как он испытывал их на себе. Теперь ему было интересно знать: впрыскивая яды в стволы и стебли растений, будут ли они приносить ядовитые плоды. Ещё одним его увлечением стало изготовление подводного колокола. Этим изобретением он так увлёкся, что на время оставил работу над «Тайной Вечерей», Колоссом, крыльями, садом и обскур-тамбурином. Крыльями он перепоручил заниматься Зороастро, а за рисунки к обскур-тамбурину взялись дети придворных вельмож во главе с племянником герцога Людовико Сфорца, Джан-Галеаццо, утверждавшего ранее, что все придворные музыканты герцога тягостные зануды и с ними неинтересно. Однако, познакомившись с Леонардо, он полностью изменил своё мнение о придворных музыкантах, и стал его первым учеником. Вслед за ним потянулись и другие дети аристократов, бывших при дворе герцога Людовико Сфорца.
Замок Кастелло ди Порта-Джовиа как будто преобразился. Каждый месяц устраивались театральные представления профессиональных актёров, на выступления которых съезжались почётные гости-аристократы со всей Ломбардии. Их представления заканчивались зрелищем обскур-тамбурина и праздником огня. Изобретая бомбы-фрагелики, Леонардо нашёл способ, как устраивать фейерверки. Под звуки весёлой музыки в воздухе над замком, на площади Пьяццо д’Арма, где уже появились первые крепления остова Колосса, разрывались сотни разноцветных огней, приводя зрителей в безумную радость. А в Рождество праздник разноцветных огней вышел за пределы замка Кастелло ди Порта-Джовиа, став достоянием граждан всего Милана. Увеселительные пиршества с огромным количеством приглашённых аристократов, послов и государей соседних провинций герцог Людовико Сфорца проводил не только для светских развлечений, но и для политических интриг, укрепляя тем самым свою власть в Ломбардии.
Выставленные на улицах Милана бочки с вином и возы со свежевыпеченным хлебом – великодушный и благородный по всем понятиям жест, унаследованный от римских предков, проповедовавших «хлеба и зрелищ», – не оканчивался только праздничным фейерверком. Людовико Сфорца, обладая немалым обаянием, проводил политику «свадебных знакомств». На приглашениях, посвящённых праздничным торжествам, высокопоставленные вельможи разных государств и королевских провинций знакомились друг с другом, заводя любовные отношения; то же самое делали и их дети. Нередко между молодыми вельможами вспыхивала такая любовь, что её в своих целях использовали короли, заключая браки своих детей, используя их гарантами для подписания на взаимовыгодных условиях мирных соглашений между королевствами. Павийская крепость, расположенная в нескольких милях к югу от Милана, стала настоящим «свадебным раем», как называли её миланские жители. Именно здесь впервые Леонардо повстречался и познакомился с двумя ещё совсем юными девочками, которые через несколько лет значительно повлияют на его судьбу. Звали их Изабелла д`Эсте (Арагонская), дочь короля Неаполя Альфонсо Фердинанда Арагонского; и Биатриче д’Эсте, дочь герцога Феррары Эрколе д’Эсте. Сейчас они дружно играли друг с дружкой и во весь голос звонко и весело смеялись, когда Леонардо рассказывал им смешные истории и шутил с ними. Они были без ума от его выдумок и обскур-тамбурина и всюду следовали за ним, но пройдёт всего лишь немного времени, и всё поменяется: дружные в юношеских забавах девочки станут лютыми врагами, а Леонардо невольно окажется между ними, как между молотом и наковальней…
Г Л А В А 6.
Летом следующего года после приезда в Милан Леонардо, наконец, довёл до конца давно начатое им во Флоренции изобретение подводного колокола. Сделанный из огромной промасленной бочки, плотно обшитой подогнанными друг к другу железными обручами, увешанными грузилами, колокол не имел днища; человек в нём находился нижней частью тела по пояс в воде, а верхней частью – в сжатом пространстве воздуха под куполом колокола. В одну из его стен было вделано смотровое окошко из толстого стекла, чтобы через него можно было обозревать подводное пространство. Крепился колокол с помощью огромного кольца к железной цепи и мог погружаться с лодки под воду на глубину одного человеческого роста. Такое неглубокое погружение было связано с тем, что те, кто держал цепь колокола и опускал его под воду, должны были его видеть, чтобы в случае порыва цепи – колокол в этом случае мог накрыть Леонардо своей непомерной тяжестью – они могли бы ему быстро помочь выбраться из-под него.
Первые испытания своего необыкновенного подводного изобретения Леонардо провёл в Мёртвом рве замка Кастелло ди Порта-Джовиа. Выявив в нём массу недостатков, он отказался от массивности колокола, заменив его на облегчённый вариант цельного головного шара, сделанного из железа и стекла, с проведённой к нему мягкой трубкой для подачи насосом воздуха, чтобы дышать, а также клапаном для выброса из него выдыхаемого воздуха. Длинную трубку для подачи воздуха Леонардо сделал из железных пружин – это чтобы давление воды не могло сжать трубку – обмотанных крепкой свиной кожей, пропитанных и склеенных на стыках специально изобретённым им для этой цели из жидкого вулканического битума пластичного клея. Второе изобретение для подводного плавания после пробных испытаний в Мёртвом рве, миланском канале Навильо-Гранде, реках Сезия и Тичино и близлежащем к Милану озеру Камо Леонардо решил провести на берегу Лигурийского побережья в Генуэзском заливе. Испытание подводного шлема он проводил вместе с испытанием крыльев, к тому времени уже завершённых и опробованных на плотине канала Навильо-Гранде. В этот раз прыгать с плотины на крыльях, как во Флоренции с моста Рубаконте, Леонардо не решился, посчитав недостаточной высоту для прыжка и полёта, а вот их надёжность при сильном горном северном ветре, Трамонтано, свирепо дующего с Альп, он проверил; к тому же, стоя лицом к ветру, Леонардо несколько раз отрывался от земли, поднимаясь в воздух на высоту половины человеческого корпуса, чем приводил глазеющих на его испытание очевидцев в восторженное изумление. Во время одного такого отрыва и небольшого взлёта ветер чуть было не сбросил его с плотины, однако всё благополучно обошлось.
Покончив с первыми испытательными пробами, Леонардо отправился в Геную. В эту поездку его вызвались сопровождать Зороастро, Лука, Галеотто, Марко-Антонио и Джироламо Мельци. Герцог Людовико Сфорца всем без осложнений предоставил проездные грамоты, как придворным учёным, пользующимся беспрепятственным проездом и неприкосновенностью. Дорога в Лигурию была им открыта. Спустя три дня вся группа испытателей во главе с Леонардо уже искала подходящее место на побережье Генуэзского залива для подводного погружения, а также подходящую скалу, о подножие которой разбивались бы волны Лигурийского моря, и с которой было бы безопасно спрыгнуть на крыльях. В конце концов, и то, и другое было найдено, и начались испытания.
Сначала подвергнуть первому испытанию Леонардо решил крылья. За него это хотел сделать Зороастро, посчитав себя уже достаточно сильным, но Леонардо ему отказал, решив всё сделать сам. Выбрав подходящий день с ветром, дующим с моря, он взобрался на скалу. Втиснувшись в крепления и опоясавшись ремнями, – одну ногу он вдел в петлю хвостового оперения – и, подойдя к краю скалы, долго настраивался, чтобы прыгнуть, борясь со страхом. Вдали виднелись рыбацкие лодки, похожие на скорлупки семечек. От одного взгляда вниз на простирающуюся до горизонта синеву Средиземного моря у Леонардо захватывало дух. Высота обрыва была выше кампанилы монастыря Мария делле Грацие раз в пять. Его подбадривали друзья и терпеливо ожидали его решительности, понимая, как трудно решиться прыгнуть со скалы. Зороастро, глядя с неё вниз, признался, что его порыв первым испытать крылья, прыгнув с такой высоты, был необдуманным, и сейчас он, наверняка, не решился бы этого сделать.
Наконец Леонардо поборол в себе страх и, поймав сильный порыв встречного ветра, оттолкнулся свободной ногой от скалы, и… дыхание у всех перехватило! – Леонардо уже ничего не слышал, кроме гулких ударов сердца, а его широко открытые глаза не верили, что с ним происходит – он плавно скользил по воздуху: он летел!.. Позади него на вершине скалы раздались истошные ликующие крики. Но… свободная вторая нога, которой он отталкивался от скалы и которую он, затем, вдел в петлю хвостового оперения, то ли оказалась тяжёлой для недостаточно крепких хвостовых креплений, то ли впопыхах он сбил ей трапецию хвостового крыла, то ли ещё какая причина… Но, пролетев приблизительно около шестисот канн, Леонардо камнем полетел вниз. Благо, под ним было море, и он, спланировав над ним, оказался не на большой высоте от его поверхности. И всё-таки он здорово ударился о волны и едва не потерял от удара сознание. В полузабытьи, не чувствуя ни боли, ни страха, не осознавая, что делает, он, толкаемый из воды на её поверхность желанием жить, отстёгивал от себя ремни креплений и изо всех сил грёб руками, чтобы вдохнуть спасительного воздуха. Подоспевшие на лодке друзья вытащили его из воды уже ослабевшего, но счастливого.
–– Всё дело в потоках воздуха! – выпалил он сразу, как только у него восстановилось дыхание. – Я понял: птицы ловят его крыльями и хвостовым оперением едва уловимыми движениями, не доступными для нашего зрения!.. Как же я раньше об этом не подумал?! – сокрушённо покачал он головой, приподнявшись со дна лодки и посмотрев на водную гладь, на волнах которой покачивались обломки крыльев.
–– Но ты ведь летел, Леонардо! – с радостным восхищением возразил ему Марко-Антонио.
–– Да, летел! – так же вдохновенно поддержали его Лука, Галеотто, Зороастро и Джироламо Мельци.
–– А! – отмахнулся Леонардо. – Я парил в воздухе, пока от страха забыл махать крыльями и одна нога, не вдетая в петлю, свободно болталась… Как только я о ней вспомнил и попытался вдеть в петлю, – хвостовая трапеция качнулась, – а ножной приводной механизм, усиливающий движение рук, я привёл к взмахам крыльев… Вот тут-то встречные потоки воздуха и были мной потеряны, и я камнем полетел вниз!
–– И всё равно ты летел! – не поддался Зороастро его разочарованию, граничащему с остатками пережитого счастливого мгновения.
–– Чтобы как следует изучить потоки воздуха и как птицам удаётся ловить их крыльями быстро маневрировать в резко меняющемся направлении ветра, надо создать воздушный купол, который позволит, не торопясь и сосредоточенно, изучить все мельчайшие детали движений птиц во время их полётов! – вдруг в глазах Леонардо сверкнуло озарение.
–– Какой ещё воздушный купол?! – с недоумением посмотрели на него друзья.
Леонардо привстал со дна лодки и, жестикулируя, стал показывать руками, чтобы его объяснение было более понятным.
–– Вы видели, как семечко одуванчика, прикреплённое природой к воздушному пушистому куполу, подхваченное ветром, слетает с материнского стебелька и летит по воздуху? – спросил он прежде, чем объяснить свою идею.
–– Да, – закивали ему внимательные слушатели.
–– А теперь вообразите, что я прикреплён точно к такому же воздушному мягкому куполу… Чего рты пооткрывали?.. Вообразили?!
Друзья, уставившись в него безумными взглядами, молча, закивали. Леонардо продолжил:
–– А теперь вообразите, что над крыльями у меня за спиной имеется точно такой же купол, и когда я, – плавно ладонью он повёл по воздуху, – лечу на крыльях, и у меня начинает теряться горизонтальная скорость; при этом возрастает скорость вертикальная, – изобразил он ладонью движение вниз. – Купол защищает меня от падения, и, таким образом, у меня появляется больше возможности изучать потоки воздуха и учиться маневрировать крыльями, как это делают птицы! Поняли?!
–– Поняли! – в глазах его друзей опять вспыхнуло восхищение, а губы растянулись в радостных улыбках. – Как просто, оказывается…
–– Я думаю, что когда человечество научится летать, и полёты для него станут таким же обычным делом, как поездка в конном экипаже, – мечтательно устремил Леонардо взгляд на облачка в небе, – то, чтобы обезопасить себя от падения, они обязательно будут иметь при себе воздушные купола. Они станут для них такой же неотъемлемой частью, как сбруя у лошади, без которой она не повезёт всадника!
И под влиянием его устремившегося ввысь взора все тоже мечтательно посмотрели в небо.
Собрав обломки крыльев и креплений, качавшихся на волнах, они поплыли к берегу. Этот полёт, – его всё-таки все, включая Леонардо, посчитали удавшимся, так как плавное парение в воздухе на большое расстояние всё же состоялось, – отмечали в таверне рыбацкого посёлка Нуво-Маретто. Их воодушевление, что они вот-вот откроют людям земли доселе невиданное ими изобретение, которое позволило бы каждому человеку чувствовать себя свободной птицей, наполняло их таким ощущением счастья, какое бывает только у головокружительно влюблённых молодожёнов в первые дни медового месяца. Небольшая компания рыбаков, отмечавших в этой таверне удачный улов, поднесла Леонардо бутыль красного лигурийского вина.
–– Отчаянный ты храбрец! – похлопал его по плечу грузный здоровяк с добродушным лицом, заросшим чёрной густой бородой и усами. – Мы возвращались с улова и ещё издали видели, как ты прыгнул с этой чёртовой скалы… Ну, ты даёшь!.. – покачал он головой, и его возглас смешался с восхищёнными возгласами его друзей-рыбаков, не сводивших изумлённых глаз с Леонардо. – Мы, грешным делом, сначала подумали, что какой-то безумец желает расквитаться с надоевшей ему жизнью… Ну, а потом, когда ты, подобно орлану, плавно слетел со скалы на своих крыльях, мы подумали: «Не иначе, Икар!..» Или нам мерещится… Это же уму непостижимо!.. Кто ж тебя на это надоумил?
Леонардо простым жестом указательного пальца указал вверх и, чуть дёрнув уголками губ, улыбнулся.
–– Кто, как не Бог, может вразумить на это, ведь все его ангелы – крылаты!
–– За Отца Вседержителя! – громогласно прозвучал голос рыбака, сжимавшего в руке бокал с вином.
–– За Вседержителя! – вторили ему все, кто находился в таверне.
–– И за тебя, первый крылатый человек! – с мягкой отеческой лаской добавил здоровяк.
–– И за тебя!.. – эхом отозвались рыбаки.
До поздней ночи праздновалось это событие, и в таверне не было человека, который не чувствовал бы себя счастливым. У всех, кто видел полёт Леонардо, душа наполнялась чувством, что он стал очевидцем великого и чрезвычайного для человечества события. А на следующее утро на берегу залива собралась такая толпа народа, что если бы кому пришло в голову в ней чихнуть, то от этого пострадало бы, как минимум, половина рыбацкой деревни, столпившейся у подножия скалы, с которой Леонардо совершил полёт. Как это обычно бывает в малых селениях, слух о чрезвычайном событии быстро облетел округу, и сознание даже самых сомневающихся людей на время затмилось желанием увидеть полёт безумца, недавно появившегося у них в деревне. В ожидании его толпа гудела, как пчелиный улей: строились самые разные догадки. Некоторые деревенские жители, не присутствовшие при вчерашнем событии, но одержимые буйным воображением, горделиво выдавали себя за тех счастливчиков и знающих мудрецов, якобы, видевших вчера полёт человека-птицы: они обрисовывали его такими невероятными деталями, что повествование принимало форму рассказа-небылицы. Каково же было разочарование людей, а потом, последовавшее вслед за ним, удивление, когда на берег пришли те самые незнакомцы, среди которых, благодаря, конечно, его огромному росту, – сразу был узнан летучий безумец, объявивший всем, что сегодня вместо полёта будет погружение в воду. Взволновавшаяся толпа, будто бы он заверительно обещал ей ангельский полёт, и впрямь готова была его утопить, если бы не чрезвычайный к нему интерес. Сгрудившись вокруг него, сельчане с терпеливым, благоговейным любопытством смотрели, как он привязывает себя верёвкой к кожаному поясу; надевает на голову причудливый железный шлем со стеклянным окошком и сверху отводной от него длинной и тонкой трубой, прикреплённой к какому-то железному прибору с ручкой; затягивает кожаные полы, приделанные к шлему у себя на груди ремнями, и делает пробные глубокие вздохи, когда один из его друзей крутит ручку железного прибора.
–– Всё в порядке! – услышали они приглушённый голос безумца, донёсшийся из шлема. – Воздух чувствую как наяву!.. Можно погружаться! – и, помахав рукой притихшей толпе, как бы, между прочим, объяснил: – Пойду, схожу к Посейдону в гости, полюбуюсь, как он живёт!.. Ничего не хотите передать владыке морей?! – чуть сильнее выкрикнул он.
Втянув головы в плечи, толпа окаменела.
–– Рыбы побольше… побольше, чтобы к берегу нашему пригнал, – слабо пролепетал заикающийся и заплетающийся от страха язык самого смелого из толпы.
–– Хорошо, передам! – смешливо ответил Леонардо и направился к воде.
Весёлый хохот его друзей громко сотряс воздух. Они находились в лодке, когда он вступил в кромку прибоя и, не торопясь, двинулся на глубину. Толпа на берегу перестала дышать.
Прошло больше часа прежде, чем Леонардо вышел обратно на берег. Многие думали, что он уже погиб и не верили, что он вернётся. Издали зевакам не было видно, как те, кто сидел в лодке, обменивались с ним – подёргиванием верёвки – условными сигналами. Для самого же Леонардо столь долгое время, показавшееся всем, кто его ожидал, пролетело, как один миг. Шлем работал безупречно. Его пытливому взгляду открылось такое водное пространство, от которого у него перехватило дыхание, и он пришёл в восторг, равный по силе ощущения полёту на крыльях. Голубая бездна, уходившая вдаль тёмной бесконечностью, была более прозрачна, чем реки и озёра, и открыла такое многообразие подводной жизни, что у Леонардо замерло сердце. Косяки разноцветных рыб спокойно проплывали мимо него, и, только когда он протягивал к ним руку, они, словно стайки маленьких птичек, пугливо меняли направление движения или рассыпались в разные стороны. Под ногами быстро передвигались различные крабы; из песка торчали головы любопытных угрей; скальные обломки больших валунов были облеплены причудливыми водорослями, которые ловили и пожирали маленьких рыбок; раки-отшельники волочили на себе огромные ракушки. Из тёмной бездны, уходящей в бесконечность, появилась небольшая акула, и подводный мир как будто на мгновение замер вместе с Леонардо. Она, как свирепая хозяйка этого огромного царства, стремительно проплыла вокруг человека и исчезла так же быстро, как и появилась. Подводный мир снова ожил: маленький красный осьминог прямо у ног Леонардо напал на краба, а чуть дальше, среди причудливых разноцветных кораллов небольшой омар отбивался от прожорливой трески, пытаясь спрятаться от неё в ветвях живого подводного леса. Медузы, раскинув тончайшие нити щупалец, ловили ими маленьких блестящих рыбок; и куда ни глянь – всюду живые существа, наполненные жизнью прекрасной природы подводного мира. Подняв со дна несколько мидий, ракушек и раковин причудливой формы, Леонардо дёрнул верёвку два раза, что означало подъём на поверхность; верёвка натянулась, его ноги оторвались от дна, и он плавно стал подниматься вверх. Зороастро и Марко-Антонио втянули его в лодку и принялись ему помогать расстёгивать ремни. Толпа на берегу заликовала.
–– Ну и как?! – был задан ему первый вопрос друзьями, когда Леонардо освободился от шлема.
–– Это надо видеть самому! – только и смог он вымолвить им в ответ.
И в этот день, и в последующие дни, пока не подошли к концу деньги на проживание в рыбацкой деревне, Леонардо и его друзья погружались в море и подолгу путешествовали по подводному миру, собирая на его дне удивительные находки. Деревенский мальчик по имени Александр, тот самый, кто оказался самый смелый из сельчан, попросив Леонардо передать морскому владыке Посейдону, чтобы он побольше пригнал к их берегу рыбы, набравшись смелости, попросил у него разрешения тоже опуститься под воду. И Леонардо, увидев в его лучистых глазах любознательность искателя, разрешил ему примерить на себя подводный шлем. Опустившись на морское дно, Александр вернулся в лодку с огромной раковиной наутилуса и дюжиной серо-голубых мидий. Раковину наутилуса он подарил Леонардо, а мидии забрал себе. Для бедных сельчан они представляли собой ценнейший морепродукт, к тому же в одной из них Александр нашёл небольшую жемчужину. Леонардо был невероятно счастлив, что мальчишка светится от радости и, не умолкая, без устали рассказывает всем, что ему довелось увидеть на морском дне. Ему завидовали все деревенские мальчишки, но больше никто так и не осмелился обратиться к Леонардо с просьбой погрузиться в морскую пучину. Собрав большое количество морских находок, Леонардо и его друзья вернулись в Милан. В своей книге «О Природе» он сделал запись: «… Какое множество тайн сокрыто природой от человека… Я провёл много наблюдений, и чем больше делаю открытий, тем загадочнее она становится для меня… Как, например, объяснить, что на морском дне и высоко в альпийских горах мною были найдены раковины одного вида? – поистине неразрешимая для меня загадка!.. На учёном совете герцога Людовико Сфорца деканы и магистры Павийского университета объяснили это явление Всемирным Потопом. Так может утверждать только тот, кто никогда не занимался наблюдениями в Природе. Как известно, Всемирный потоп длился всего сорок дней, и за такой короткий отрезок времени ни один моллюск, заключённый в броню прочной раковины, которому-то и расстояние в человеческий шаг потребовалось бы преодолевать неделю, не мог за сорок дней по дну проползти сотни миль и достичь альпийских высот – для этого малоподвижному моллюску потребовалась бы Вечность!.. Я подозреваю, что альпийские горы, как это не покажется странным, в давние времена были морским дном… Уверен, что Новая наука о Земле откроет знания о её прошлом, настоящем и будущем…»
**** **** ****
Первые годы, проведённые при дворе герцога Людовико Сфорца, пролетели так быстро, что Леонардо удивлялся, насколько время может быть быстротечным. Те же семь лет, что он был отверженным во Флоренции, проведя их в полном забвении, в Милане пролетели, как семь дней. Работа над «Тайной Вечерей» и Колоссом продвигалась очень медленно. Леонардо искал образы для картины, часами бродя по городу и следя за горожанами, зарисовывая внешность некоторых из них на пергаментные листы. Эта работа была чрезвычайно трудна, так как её приходилось выполнять тайно, чтобы тот, кого он зарисовывал, не видел его наблюдений. Однажды такая попытка сделать набросок седовласого пожилого мукомола, с виду очень мудрого и грозного, продававшего на рынке муку, с которого Леонардо решил срисовать образ для головы апостола Петра, чуть не закончилась дракой. И драка была бы неминуемой, если бы не находчивость Леонардо и его величайшая физическая сила, заставившая мукомола застопорить свой гнев и отступить от намерения побить мастера.
Леонардо, увидев, что он, стиснув кулаки, идёт к нему с угрожающим видом и недвусмысленным желанием подраться, быстро спрятал в походное леджо пергамент и серебряный карандаш, отхватил у рядом стоящей повозки оглоблю и сломал её о свою шею на глазах мукомола с такой лёгкостью, словно это была тростниковая веточка. Мукомол остановился, его красные, слезящиеся от мучной пыли и налитые гневом, как у быка, глаза выдались от недоумения вперёд и вместо гнева стали выражать собачий испуг.
–– По твоим глазам вижу, что дальше объяснять тебе ничего не надо! – спокойно заметил Леонардо, отшвырнув от себя обломки оглобли. – У меня нет привычки бить тех, кто слабее меня, но, заблуждаясь, думает иначе… Пойдём, я покажу тебе, зачем мне понадобилось срисовывать тебя… Может быть, узнав об этом, ты утолишь обиду сладкой радостью знания о том, что твой образ останется почитаем людьми на долгие времена… – и, рассчитавшись с хозяином повозки за разломанную оглоблю, он повёл мукомола в монастырь Мария делле Грацие.
Их поход окончился дружбой. Мукомола звали Гвидо да Релли. Он оказался одним из немногих, кто отважился идти с Леонардо и в конце пути, увидев «Тайную Вечерю», понял значение собственной личности в замысле художника. Другие, как правило, бежали в городскую Канцелярию Джустиции или в Канцелярию кардинала Асканио Сфорца, чтобы пожаловаться на него, что он, якобы, своим рисованием насылает на них порчу. Приставы Джустиции и кардинал не наказывали Леонардо, зная, чьим покровительством он пользуется и, одновременно понимая, чем он занят и для чего он ведёт свои наблюдения за людьми, однако их неприятных замечаний ему избегать не удавалось.
Не всё было гладко и с Колоссом. Над ним работа шла ещё медленнее. За семь лет Леонардо выстроил его только на одну треть от общей величины. И виной этому была не его лень и не собственная разносторонность интересов, толкавшая его заниматься другими науками, – хотя справедливости ради он не раз сетовал на себя за пристрастие ко всему новому, – а прихоти герцога Людовико Сфорца и его придворных вельмож, заказывавших ему портреты своих обожаемых дамиджелл и любовниц. Молоденькая Чечилия Галлерани*, златокудрая примадонна настоящей женской утончённой красоты, любовница
*Портрет Чечилии Галлерани (Бергамини) больше изестен как «Дама с горностаем»; хранится в национальном музее г. Кракова. (Польша).
герцога, стала первой, кто дал придворным аристократам считать модным заказывать женские портреты у Леонардо; и их желание, несмотря на яростное противоборство мастера, они считали оправданным, ведь он, как никто другой,
относился к выполнению заказов в высшей степени ответственно, и портреты из-под его руки выходили одухотворёнными, по-настоящему пленительными, от которых не хотелось отводить взгляда.
Многие из вельмож, занимая очередь на заказ, пытались подкупить его, чтобы их заказ был выполнен вне очереди, и готовы были переплачивать за это огромные деньги; и так поступал чуть ли не каждый придворный вельможа. Леонардо не мог удовлетворить просьбы всех желающих, ему приходилось им отказывать, и тогда их заискивание перед ним обращалось в ненависть к нему. Они строили козни, занимались интригами и наговорами, докладывая герцогу Людовико Сфорца обо всём, чем он занимается, всегда придавая роду его деятельности отвратительную неприглядность. И это было первым сигналом для Леонардо, что время его безмятежного благоденствия, которое никогда не бывает долговременным, подходит к концу.
–– Говорят, что ты и Марко-Антонио занимаетесь некромантией и осквернением могил, выкапывая из них тела погребённых для ваших анатомических исследований, – заявил ему однажды герцог Людовико Сфорца, вызвав на приём, устраиваемый им каждую неделю для придворных учёных, чтобы выслушать их отчёты. – Твои зарисовки, Леонардо, с граждан города для «Тайной Вечери» вызывают у них болезни и многих сводят в могилу, которые
вы затем с Марко-Антонио раскапываете; таким образом, не прерывая вашего изучения чёрно магической некромантии с постоянным притоком к вам мертвецов?!.. – судорожно и брезгливо повёл он головой.
–– Похоже, что люди везде одинаковы! – устало усмехнулся Леонардо. – Всё повторяется: во Флоренции, когда я занимался анатомическим сечением, про меня говорили то же самое… Но вот ведь что интересно во всех этих слухах, ваше Высочество: все могилы на городских кладбищах не тронуты и находятся в полной невредимости, а те, кто о нас знает всё до мельчайших подробностей – утверждает о нашем дьявольском святотатстве так, будто сам содействовал нам и принимал в этом непосредственное участие. Не худо было бы их самих допросить: откуда они с такой ясностью знают о наших опытах с покойниками?! Ведь никто и никогда не видел ни меня, ни Марко-Антонио, ни на одном из городских кладбищ…
–– М-да… действительно ерунда… – согласился с ним герцог после небольшого раздумья.
–– Эти слухи, по-видимому, основываются на россказнях вашего конюха Джакопо Тузло, ваше Высочество, – предположил секретарь и летописец герцога мессере Джоржо Мерула. – Мастер Леонардо как-то испытывал изобретённый им воздушный купол для мягкого приземления во время полётов на его крыльях…
–– Да-да, именно… Я давно хочу услышать эту историю, но никто ничего вразумительного о ней мне ещё не рассказал!.. – торопливо закивал герцог. – Что с ним приключилось? Почему он попал в госпиталь Оспедале Маджоре с душевным припадком?
–– У него была такая привычка, ваше Высочество, не доходить до уборной, а мочиться на угол конюшни, – неторопливо повёл рассказ Джорджо Мерула. – А мессере Леонардо на крепостной стене, прямо над самой конюшней, установил лебёдку для испытания воздушного купола, к которому подвесил набитое песком человеческое чучело, равное весу человека…
–– Я решил испытать купол ночью при свете факелов, когда не будет толпы зевак… – обронил реплику Леонардо.
–– Да, именно ночью! – подтвердил Мерула. – И вот, когда мессере Леонардо решил проверить своё изобретение в действии, то, – как будто к месту, – в это время из своей каморки на угол конюшни притащился Джакопо Тузло… А его предупреждали ранее, что за это он будет наказан Господом, и тот будет попустительствовать сатане, чтобы он свалился на его голову… И вот, когда конюх пристроился к углу, – ночью-то темно и его не видать – мессере Леонардо отпустил с лебёдки купол с чучелом, и оно приземлилось ему прямо на плечи! Страх – рассказывать, что с ним потом сотворилось! – покачал головой негодующий секретарь. – Он обделался со всех сторон с таким усердием, с каким откормленному коню понадобилось бы тужиться месяц!.. В потёмках, накрытый куполом, ползает на коленях вокруг чучела, смердит, как несметная туча клопов, и просит чучело простить его за все содеянные им на углу конюшни зловонные грехи… В общем, насилу его успокоили, но полностью привести в чувство не удалось даже в госпитале Оспедале Маджоре!.. Отныне, прилежный и аккуратный, он и там теперь в уборной, когда идёт туда оправиться, вытаращив глаза, постоянно смотрит в потолок!
Герцог Людовико, задыхаясь от смеха, держался за ажурный ворот, оттягивая его, чтобы не задохнуться. Побагровевший, он долго не мог вымолвить и слова, а когда, наконец, пришёл в себя и отдышался, то уже смотрел на Леонардо не строго, а по-дружески.
–– А правда ли, что ты водил по Милану лошака в обществе музыкантов и рассказывал горожанам, что он говорящий, убеждая их разговорить его за награду в сто золотых сольдо? – вытирая лацканом камзола слёзы с глаз, спросил герцог.
––Правда, ваше Высочество! – ответил Леонардо.
–– И что?!.. Нашёлся хоть один идиот, попытавшийся разговорить животное?
–– Таких идиотов, ваше Высочество, в Милане оказалось гораздо больше, – ответил Джорджо Мерула за Леонардо. – И они заняли всю рыночную площадь…
–– Вот как?! – удивлённо вскинул брови Людовико Сфорца.
–– Думаю, что их было бы гораздо больше, если бы мессере Леонардо предложил награду в тысячу золотых сольдо!.. Уверен, что в этом случае к обычным гражданам присоединились бы и знатные сеньоры, вступив в единоборство с простым народом за попытку разговорить животное! Жадность – болезнь, поражающая, как и чума, всех, не разбирая кастовых различий…
–– Но зачем тебе это понадобилось, Леонардо?!
–– Я просто хотел устроить праздник веселья, только и всего…
–– Для чего?!
–– Для того, что мне необходимо было пристальнее вглядеться в лица смеющихся, чтобы понять, как работают мышцы лица во время смеха, и потом зарисовать их улыбки для возможных будущих картин… Ведь и в «Тайной Вечере», насколько вы знаете, ваше Высочество, я пользуюсь тем же методом.
–– Да, я знаю, – не переставал улыбаться герцог. – Не соскучишься с тобой, ей Богу!.. Монахи Мария делле Грацие жалуются, что ты очень медленно работаешь над «Тайной Вечерей», но я-то тебя понимаю…
–– Работа над картиной идёт медленно ещё и потому, ваше Высочество, что у меня нет подмастерьев, способных готовить краски, и мне всё приходится делать самому, а это отнимает у меня очень много времени… Я давно хочу обратиться к вам с просьбой позволить мне открыть при Дворе вашего Высочества Академию Живописи с набором в неё учеников…
Герцог Людовико задумался. Поглаживая мягкой холёной рукой свою чёрную окладистую бороду, он не торопился с ответом. Медленно вышагивая по залу приёмов, он тянул время.
–– Ты же знаешь, Леонардо, что я временно занимаю пост государя Ломбардии, – наконец ответил он после долговременной паузы. – Не сегодня-завтра моё опекунство над племянником Джан-Галеаццо закончится, и тогда он станет полноправным правителем… Позволь я тебе создать при Дворе Академию Живописи, но что будет с ней, когда на престол сядет мой племянник?!.. Мне не хотелось бы тебя огорчать, но моё и твоё начинание с началом его власти может быть разрушено!
Леонардо растерялся и не сразу понял, куда клонит Людовико Сфорца.
–– Что значит: «что с ней будет», ваше Высочество? – спросил он. – Джан-Галеаццо, как вы знаете, сам давно обучается у меня искусству живописи и мечтает об Академии… Ему ли разрушать начатое нами?! Он говорит мне, что, пока вы государь, я должен обратиться к вам, а он поддержит мою просьбу и будет содействовать её созданию…
–– Так-то оно так, Леонардо, но ты многого не знаешь о том, что творится в стенах этого королевского замка… Мы, к сожалению, не равны с тобой по происхождению, и всего я не могу тебе рассказать, хотя уверяю: с удовольствием бы это сделал, зная, что ты никогда не дашь мне плохого совета! – он приблизился к Леонардо и, понизив голос, едва слышно произнёс: – Ты великий мастер, Леонардо!.. Тебе доводилось что-нибудь слышать о Дионисиевом ухе?
–– Слуховой подслушивающей трубе, вделанной в стены дворца, с помощью которой прослушиваются все комнаты?! – удивлённо воскликнул Леонардо. – Что заставило вас… Ах, извините! – осёкся он, осознав, что его вопрос по поводу причины, побудившей герцога заговорить о подслушивающем устройстве останется не только без ответа, но и настроит его против него.
–– После женитьбы Джан-Галеаццо на Изабелле Арагонской и моего венчания с Беатриче д’Эсте между нами возникла стена отчуждения, – тихо и вкрадчиво прошептал герцог Людовико. – Это всё, что я могу тебе сказать… И я прошу тебя, Леонардо, в этой стене – « стене отчуждения» – сделать Дионисиево ухо! – он увидел, что Леонардо покраснел, и добавил жёстким голосом, не терпящим возражений: – Выполнишь мою волю, и тогда я позволю осуществиться твоей мечте об Академии Живописи!
–– Простите, ваше Высочество, но вы иногда так говорите, что трудно разобрать – это в шутку или всерьёз! – чуть склонил перед ним голову Леонардо.
Герцог смягчился.
–– Ты просил меня узнать о Кристиане Гретто… – как запасной козырь для полного расположения к себе Леонардо оставил он напоследок эту тему, заранее предположив, что вопрос о Дионисиевом ухе осложнит между ними отношения.
Леонардо напрягся, метнув на него пытливый пронизывающий взгляд.
–– Члены тайного совета доложили мне, что у неё откуда-то объявился то ли отец, то ли брат, заставивший её заложить ростовщику дом и имение, которое она получила в наследство от сеньора Маурицио Гретто после его смерти. Вот уже семь лет, как в этом доме никто не живёт, так как нотариальная сделка не была должным образом оформлена из-за отсутствующего завещания… По суду эта тяжба может длиться бесконечно!.. – его голос опять стал вкрадчивым. – Более я ничего не знаю, но тебе, Леонардо, не об этом надлежит думать… Мой тайный кубикуларий Пармо Солонцо, состоящий на службе Священного Воинства Святого брата Марио Сантано, доносит мне из Флоренции о том, что ты ранее от меня скрывал…
Леонардо похолодел, и это не укрылось от взгляда Людовико Сфорца.
–– Ты вскормлен при рождении молоком дьявольской козы и был привлечён Священной Канцелярией за содомию… – процедил он сквозь зубы. – Тебе ли заботиться о свидании с женщиной и думать о любви, Леонардо?! Это может стать для тебя непоправимой ошибкой… Береги себя! К тому же Сантано замышляет против тебя нечто такое, от чего даже у меня стынет кровь в жилах, и сейчас только от меня зависит твоя дальнейшая судьба…
–– Я надеюсь, что вы в ней примете положительное участие! – нашёл в себе силы хладнокровно заметить Леонардо.
–– Если ты не будешь противиться моей воле…
–– Я к вашим услугам, ваше Высочество!
У Людовико Сфорца губы растянулись в самодовольной улыбочке.
–– Я знал, что мы поймём друг друга… Иди и делай то, что тебе приказано, и, пока я жив, тебя никто не тронет!
–– Благодарю, ваше Высочество!
Поклонившись ещё раз, Леонардо покинул зал приёмов. У него всё плыло перед глазами, а в голове царил хаос. Возвращаясь домой, он думал о том, что был на расстоянии одного вздоха от гибели, что сегодня ему опять посчастливилось, и мысленно он возносил хвалу Всевышнему, чья рука отвела от него беду. Но этот разговор с Людовико Сфорца ещё долго не выходил у него из головы и не давал ему покоя…
Г Л А В А 7.
И вновь Леонардо пришлось отложить работу над «Тайной Вечерей» и Колоссом. Дионисиево Ухо отнимало у него всё свободное время, и ему приходилось проводить дни и ночи в герцогском замке. Пустующий замок с его массивными мрачными сводами наводил на него смертельную тоску. Всех его обитателей, придворных подданных, герцог Людовико Сфорца вывез в Павию, в его загородный замок, под тем предлогом, что в Кастелло ди Порта-Джовиа будет проводиться строительный ремонт. Помощников у Леонардо не было, и всё ему приходилось делать самому. Используя вентиляционные отводы, имевшиеся в каждом помещении замка, он сравнительно быстро управился с проведением слуховых труб: всего за три с половиной года, и предъявил Дионисиево ухо для ознакомления герцогу Людовико Сфорца.
Герцог испытал ошеломляющий восторг, когда опробовал его на практике: оказалось, что оно опутывало не только верхние покои замка, но и подвалы оружейных, вещевых и продовольственных складов, а также тюремные камеры вместе с комнатами надзирателей и палачей. Однако радость Людовико Сфорца не была приятна Леонардо, так как наряду с ней он обрёл себе массу врагов, узнавших о том, что конструкцией и обустройством слуховых труб Дионисиева Уха занимался он. Даже те, кто раньше, казалось, до беспамятства были влюблены в него, стали его врагами, а сам Леонардо узнал о теневой жизни замка столько, что почувствовал себя опутанным змеиным клубком. Любовные интриги придворных, имевшие вид модного помешательства, переплетались с политическими. Герцог Людовико Сфорца, помимо супруги Беатриче д’Эсте, любовницы Чечилии Галлерани, – вышедшей к этому времени замуж за графа Бергамини, и взявшей его фамилию, – и множества мимолётных связей, завёл ещё одно любовное знакомство с девушкой знатного происхождения, но разорившегося рода. Её звали Лукреция Кривелли, ради которой он сделал её родного брата Матео Кривелли камерарием своего монетного двора. Он искусно уделял внимание всем, сочетая его с утончённым политическим коварством. Никто из женщин не мог ему противиться, потому что знали, что им грозит в случае их отказа. Если раньше поговорка «И стены имеют уши» была лишь условностью, намекавшей, чтобы собеседники не были излишне болтливы, то теперь она имела совершенно прямое значение. В стенах замка люди боялись говорить даже шёпотом, и то, что Людовико Сфорца не «докладывали стены», ему доносили его любовницы, их мужья и братья, считавшие себя обязанными это делать, так как герцог, наряду с отдыхом в постели с их жёнами и сёстрами, жаловал им весьма почётные должности при Дворе. Тех придворных, кому не нравилось поведение Людовико Сфорца, и они роптали на него, герцог отправлял в подземные казематы замка. Пострадал от него и его секретарь-летописец мессере Джорджо Мерула, рассказавший Леонардо о том, что Людовико не собирается отдавать престол племяннику Джан-Галеаццо и его супруге Изобелле Арагонской, а задумывает их отравить. Для этого герцог тайно заставил своих кубикулариев выкрасть у него из сада плоды тех деревьев, над которыми Леонардо проводил опыты с ядами. Это известие стало для него таким потрясением, что он не сразу от него оправился. И хоть он знал, что отравленные стволы деревьев не дают отравленных плодов, он считал себя причастным к замышляемому герцогом убийству.
На следующий день после их разговора Джорджо Мерула был отправлен герцогом в тюремное подземелье замка, а по Милану распространился слух, что Джан-Галеаццо тяжело заболел. За пределами замка на городских площадях и рынках слышался ропот о том, что его болезнь – это медленно действующий яд плодов из фруктового сада Леонардо. При Дворе не стало ни одного человека, который не жил бы в страхе. Ненависть придворных к Леонардо стала неистовой, как рвущийся из плавильной печи огненный жар. Изобелла Арагонская, жена Джан-Галеаццо, когда-то увлечённо бегавшая за ним со своей двоюродной сестрой Беатриче д’Эсте, теперь избегала с ним встреч и не позволяла ему встречаться с мужем. А Джан-Галеаццо между тем медленно умирал. Леонардо знал, что он не виноват и плоды с деревьев из его сада тут ни при чём, но расползавшиеся по замку и по городу слухи, что именно он виноват в начавшейся затяжной болезни законного наследника Престола, делали своё чёрное дело. Он обратился за помощью к Беатриче, с которой у него сохранились весьма дружеские отношения, но и она отнеслась к нему холодно и не помогла ему объясниться с Изобеллой, чтобы та поняла, что не он виновен в болезни её мужа. Эти две, ранее дружные девочки, ныне стали злейшими врагами, и он стал между ними. Беатриче д’Эсте была заинтересована в том, чтобы вина за отравление Джан-Галеаццо пала на Леонардо. В этом случае её супруг герцог Людовико Сфорца оставался незапятнанным и мог спокойно взойти на престол после смерти его племянника, о чём она мечтала и за что прощала все его любовные похождения и измены. Поняв, что она ему не поможет, Леонардо сделал вывод, что мечта стать Великой герцогиней Ломбардии затуманила рассудок Беатриче д’Эсте и прежняя искренняя девочка под воздействием мужа-тирана превратилась в настоящую хищницу-гарпию. Её противостояние с Изобеллой достигло такого апогея, что они открыто заговорили о войне.
Не желая более оставаться в замке Кастелло ди Порта-Джовиа, Изобелла и Джан-Галеаццо переехали в Павийский замок, и оттуда Изобелла написала отцу в Неаполь, чтобы он с войском пришёл в Милан и освободил от Людовико Сфорца по закону принадлежащий им государственный Престол. Узнав об этом, герцог Людовико и Беатриче также обратились за помощью к французскому королю Карлу VIII, с которым у них на тот момент уже было дипломатическое соглашение о взаимопомощи. Политическая борьба за власть в миланском Дворе достигла такого накала, что все замерли в ожидании развязки, как природа замирает перед началом бури.
Леонардо, не желая больше слышать о придворных распрях, ставших ему тошнотворными, решил удалиться от Людовико Сфорца, получив от него обещанное вознаграждение за Дионисиево Ухо – солидный денежный гонорар и подписанный им документ об открытии Академии Живописи.
–– Не торопись пока заниматься «Тайной Вечерей» и Колоссом, – как бы, между прочим, напутственно, проронил ему герцог, отдавая в руки подписанное разрешение об открытии Академии. – На сегодняшний день они не так важны для Двора, как важна для него безопасность… Нам никто не гарантирует помощь французов. Ни граф Каспаро Бельджойза, мой поверенный при Дворе Карла VIII, ни даже сам Бог не в силах сказать мне о намерениях французского короля, а между тем мы сами должны суметь защитить себя от возможного нападения на нас отца Изобеллы Арагонской, короля Неаполя Альфонсо!.. Займись-ка пока, наряду с открытием Академии, изготовлением оружия… Нового оружия! – подчёркнуто выделил он последнюю фразу ударением. – Такого, какого ещё ни у кого не было! Я верю в тебя, мой Леонардо, что тебе удастся поразить его удивительными свойствами не только меня, но и весь мир!.. – он думал, что пафос высказанного окрылит мастера.
Леонардо же ничего не оставалось делать, как покорно принять рекомендацию герцога и пойти выполнять его очередной заказ, оставив на потом заботу о «Тайной Вечере» и бронзовом памятнике Дому Сфорца…
**** **** ****
Академия Живописи – «Leonardi Vinci Akademia» – его давняя мечта, наконец-таки сбылась! Теперь он мог принимать учеников… Как таковой её пока не было, и её открытие состоялось лишь формально, но Леонардо и этого было достаточно. Не имея университетского образования, он постигал научные истины самообучением и, будучи упорным и одарённым от природы, превзошёл в науках всех своих учёных современников, что, кстати, тоже было дополнительным поводом с их стороны для зависти и ненависти к нему. Они злорадствовали, что, имея огромные знания, он не в состоянии их кому бы то ни было передать. И откровенно боялись того, что, заполучи Леонардо возможность для набора учеников, то их ученики непременно бы от них переметнулись к нему, ибо его авторитет непревзойдённого мастера простирался далеко за пределы Ломбардии да и всей Италии.
И вот их страхи оправдались. Необразованный, по их мнению, доморощенный учёный, – хитростью и коварным обманом получивший у миланского государя разрешение принимать к себе на платные курсы обучения учеников с налоговой податью в государственную казну, – объявил о наборе учеников в его Академию Живописи. Леонардо же, помня слова учителя, Паоло Тосканелли, о том, что многие из молодых людей идут учиться не ради познания науки, а для того, чтобы изображать её знание для своих корыстных целей, проводил такой тщательный экзаменационный отбор учеников, что все опасения его учёных коллег оказались суетными. Все, кто ушёл от них, вернулись в их мастерские. Всем им Леонардо вынес свой приговор: ленивы и бездарны! Из огромного потока пришедших к нему молодых людей он отобрал лишь двоих: Чезаре да Сесто, сына небогатого миланского торговца; и Марко д’Оджоне, сына зажиточного ткацкого промышленника из Падуи. Их отличала разница в возрасте – Чезаре был старше Марко на семь лет, – но объединяло их знание в математике и прикладных науках; они проявили достаточную образованность в живописи, в геометрии и изготовлении темперы. Принимая их, Леонардо руководствовался не только первичными знаниями его будущих учеников, но и их внешним обликом, следуя своему незыблемому правилу: «Душа есть художница своего тела».
Чезаре и Марко имели статные атлетические фигуры, что облегчало Леонардо подбор им натурщиков. В этом подходе и подборе учеников он руководствовался ещё и экономическим интересом: для них не надо было нанимать профессионального платного натурщика, они сами могли успешно позировать друг другу, а сэкономленные деньги он откладывал на всевозможные непредвиденные случаи… Третий ученик для Леонардо стал полной неожиданностью. Он и предположить не мог, что возьмёт его к себе в мастерскую Академии. Им оказался нищий оборванец лет тринадцати – пятнадцати, смело вошедший в боттегу и протянувший Леонардо ладошку, на которой лежала медная монетка.
–– Для того, чтобы обучаться у меня, этого мало, малыш, – ласково, почти с отеческой грустью посмотрел на него Леонардо.
–– Нет, мессере, вы меня не так поняли, – вытер нос разорванным рукавом куртки подросток. – Эту монетку подарили мне вы!
–– Я?!
–– Да, вы… Вы меня не помните?!
–– Нет.
–– А, между прочим, эта монетка всегда приносит мне удачу, когда я подбрасываю её к кампаниле Сан-Джовани… Вспомните!
Леонардо напрягся и внимательней вгляделся в лицо мальчика.
–– Кажется, припоминаю… – вскинул он брови и озарился улыбкой. – Ну как же?!.. Ты меня развеселил своей ловкостью, украв её на рынке у какого-то … то есть, у Галеотто Сакробоско, когда я приехал в Милан!
–– Да, мессере! – воскликнул подросток.
–– Тебя ещё поймал этот…
–– Бенедетто Минотавр!.. Вы тогда руку ему сломали за то, что он хотел меня побить!
–– Ну да!..
–– Вспомнили?!
–– Тебя-то я вспомнил, но вот как твоё имя…
–– Джиано Джакомо Капроти!
–– Сын бедного башмачника, – окончательно вспомнил Леонардо разговор о мальчугане-воришке, происходивший в толпе горожан на рыночной площади во время праздника, посвящённого Святому Георгию.
Подросток, видя, что признан, заулыбался во всю ширь рта, обнажив ровный и красивый ряд белых зубов. Внешне он был очень привлекательным, и если бы не его нищенский вид, то вполне бы мог сойти за юного красавца. Меткий и цепкий взгляд художника сразу по достоинству оценил и его прекрасные физические данные. Он был прекрасно сложен, и в каждом его движении царила грациозная плавность, видимо, выработанная им долгими тренировками для уверенного карманного воровства.
–– Отец-то жив ещё?! – душевно просто спросил его Леонардо.
–– Да, жив, – застенчиво ответил Джакомо.
–– Всё так же пьёт и посылает тебя воровать деньги для его выпивки?! – голос Леонардо дрогнул от душевной боли.
–– Когда как… – пожал плечами мальчик. – Всё больше плачет по маме, говорит, что ему жить недолго осталось… Да вот он, за дверями вашей мастерской стоит, не решается войти, потому что не верит, что вы меня вспомните, узнаете и возьмёте к себе в ученики.
–– Так ты всё-таки пришёл сюда, чтобы стать моим учеником?!
–– Да!
–– Но… – Леонардо запнулся, увидев в глазах мальчика мгновенно застывший испуг от плохого предчувствия.
–– Мессере, – задрожал его звонкий голосок, – вы меня тогда спасли… Я и сегодня подбрасывал монетку к кампаниле Сан-Джовани… Она ударилась о колокол и возвестила мне удачу… Мессере Леонардо! – отчаянно воскликнул он и, бросившись к нему, прижался, как сын прижимается к своему отцу.
Леонардо погладил его по голове, у него на глазах выступили капельки слёз. Он сам был незаконнорождённый, знал, что такое быть обездоленным, и потому чувствовал душу этого мальчика, как свою.
–– Ну-ну, Джакомо, успокойся, – мягко вздохнул он. – Иди и скажи отцу, что я тебя вспомнил, узнал и… ты принят в мою Академию!
Мальчик поднял на него глаза, в них светилась такая преданность, что никакие его слова не понадобились Леонардо, чтобы понять, что он хочет сказать ему своим взглядом. Он ободрил его улыбкой и чуть отстранился от него.
–– Иди, скажи отцу, а то он волнуется и переживает… И возвращайся!
Джакомо опрометью кинулся к двери и исчез за ней. Леонардо захотелось взглянуть на его отца, и он вышел вслед за ним на улицу. День стоял превосходный, цвела сирень и апельсиновые деревья, и из садов веяло их прекрасным ароматом, на небе не было ни облачка. В тени большого цветущего куста сирени стояли, обнявшись, отец и сын.
Леонардо вспомнил, что говорили горожане и Галеоттто об отце мальчика: пропойца, воровать посылает, но не бьёт… «Воровать-то посылает, видимо, от нищенской безысходности», – подумал он, глядя, с какой любовью прощаются отец и сын.
Он вспомнил своего отца, который тоже любил его. Они вели переписку, и Пьеро да Винчи по-прежнему, утайкой от жены Маргариты, высылал ему деньги, считая, что Леонардо остро в них нуждается. Воспоминание об этом наполнило его сердце щемящей теплотой. Перед глазами проплыл образ тётушки Туцци, бабушки Лючии, мамы… «Мама! – пронеслось у него в голове. – Где-то она сейчас?.. Что с ней?..» В последнем письме отец говорил, что её муж Аккаттабрига умер, но о ней самой не написал ни слова.
–– Мессере, – вывел его из задумчивости хрипловато-дребезжащий голос отца Джакомо. – Мессере, простите…
–– Да!..
–– Простите, я не знаю, как правильно к вам обращаться, – он отстранился от сына. – О вас ходят самые разные и даже невероятные слухи: вы господин Зла, благородный сеньор Доброты, король Знаний и Мудрости!.. Как к вам обращаться?
–– Мессере Леонардо!
–– Мессере Леонардо, пожалуйста, выслушайте меня… – он судорожно проглотил ком, подступивший к горлу. – Я очень любил свою жену, но моя беспутность быстро свела её в могилу, и своего сына я толкаю в бездну пороков, а он очень способный! Он стремится к знаниям, а ему мешаю я! Умоляю вас: возьмите его к себе…
–– Я уже это сделал!
–– У меня ничего нет, чтобы заплатить за его обучение… Если хотите, я бесплатно буду выполнять все ваши поручения.
–– Не надо.
–– Я же говорил тебе, папа, что мессере Леонардо очень добрый и хороший! – озарился счастливой улыбкой Джакомо.
–– Надеюсь, что мессере Леонардо будет с тобой интересно, ведь ты у меня такой большой выдумщик! – прижал он его голову к своей груди.
Они попрощались. Уходя, отец Джакомо обернулся и последний раз бросил взгляд на Леонардо.
–– Скажите, мессере, – его голос звучал ещё более неуверенно, чем прежде, – а это правда, что десять лет назад вы спасли его от расправы на рынке Бролетто и украденную им монетку сделали счастливой?
–– Правда.
–– Хм… А я думал, что это всё его выдумки! – он поклонился. – Спасибо тебе, благородный сеньор Доброты! – и, больше не оборачиваясь, ушёл так быстро, словно боялся своим присутствием омрачить улыбнувшуюся сыну удачу.
Леонардо и Джакомо посмотрели ему вслед и вернулись в мастерскую. А через неделю Леонардо ждал ещё один сюрприз, ставший для него настоящим потрясением: к нему в Академию привели мальчика лет десяти, белокурого, с голубыми глазами и удивительно красивым телосложением. Привели его мужчина средних лет, вполне приличного внешнего вида, и старая, сгорбленная монахиня, скрывавшая лицо чёрной вуалью. Разговор между ними и мастером проходил в помещении мастерской. Вёлся он мужчиной и Леонардо; монахиня в это время стояла в стороне и, молча, наблюдала за ходом их беседы.
–– До нас дошёл слух, мессере, что вы принимаете к себе учеников не только из богатых семей, но и из бедных, – учтиво начал разговор мужчина, отчётливо выговаривая каждое слово. – Мы хотели бы узнать: так ли это?
–– Вы бы сначала представились, – недовольно заметил Леонардо, с любопытством разглядывая монахиню, а главное: чудесно красивого мальчика, в глазах которого сияли два голубых солнышка, смотревших на него с искренне детским интересом.
–– Что вам моё имя, мессере? – горько усмехнулся мужчина. – Имя бедняка – пустой звук! Оно не в состоянии повлиять на судьбы мира, как могут влиять на них имена знатных вельмож и королей!
–– Так может утверждать только тот, кто не придерживается божественных истин…
–– Каких, например?..
–– Пути господни неисповедимы… И пешка может стать ферзью! – спокойно возразил Леонардо. – Никто из нас не знает, какая нам уготована судьба: кто может на неё повлиять, и на кого мы влияем… Ладно, – махнул он рукой. – Не хотите назвать своего имени, ну и не надо… Я действительно принял в Академию одного юношу из бедной семьи, и не исключено, что этот приём продолжится… Имя-то у вашего мальчика, надеюсь, имеется, или он такой же безымянный, как и вы?
–– Ну, что вы, он совсем не безымянный…
–– Тогда, как его зовут?!
–– Андреа Салаино!
–– Андреа… – наклонился Леонардо к мальчику и внимательно всмотрелся в его лицо. – Кажется мне или нет, но у меня такое впечатление, что я его уже где-то видел…
–– Так вы его возьмёте, мессере Леонардо? – перебил его незнакомец.
–– А он знаком с живописью? Что он умеет делать?
–– Ничего.
–– Ничего?! – взметнулись брови Леонардо вверх.
–– Я потому и привёл его к вам, что он ничего не умеет, и чтобы вы его хоть чему-то научили! Если бы он что-то умел, то не имело бы смысла его приводить к вам!
–– Пожалуй, вы правы, – усмехнулся Леонардо. – Хорошо, оставляйте… – он потрепал мальчика за золотистые локоны волос и опять задумчиво пробубнил себе под нос: – Нет, определённо я тебя уже где-то видел…
–– Он очень похож на вас, мессере Леонардо! – тихо шепнул подошедший к нему Джакомо.
Леонардо неподвижно замер, превратившись в каменное изваяние. На него и в самом деле смотрело его собственное лицо, только из далёкого детства. Он метнул взгляд на незнакомца с монахиней, но, увы, задать им очередного вопроса ему не представилось возможным: они уже покинули мастерскую. К нему подошёл Марко д’Оджоне и протянул алую розу.
–– Откуда она?! – побледнел Леонардо, принимая цветок из его рук,
–– Уходя, монахиня обронила из рукава, – ответил ученик.
У Леонардо залихорадило всё тело: затряслись руки, задрожали губы; на ресницах век повисли хрустальные капельки слёз. Он опустился перед мальчиком на корточки и обнял его; по его щекам потекли слёзы. Ученики смотрели на него и не понимали, что с ним происходит; не понимал этого и его новый ученик…
**** **** ****
Потекли будничные дни обучения первых учеников Академии. Домовладелец Марко Камилани, у которого Леонардо снимал жильё, предоставил ему для общежития учеников и мастерской живописи вторую половину его огромного пустующего дома. Сам же он после трудового дня был частым гостем мастера и подолгу сиживал с ним за вечерним бокалом вина, ведя интересные беседы и обсуждая разные темы. С появлением у Леонардо учеников дом бездетного торговца оживился, стал шумным и радостным. Супруга Марко Камилани, госпожа Трулла, относилась к ним как к своим детям. Она готовила для них еду, стирала им одежду, помогала с уборкой помещений и даже оказывала помощь в оборудовании мастерской в полном соответствии с Леонардовым трактатом из «Trattato della Pittura»* о том, какой должна быть академическая мастерская художника. Каждый день ученики изучали перспективу через рисование натуры ближних и дальних предметов, светотень, геометрию человеческого тела, изготовление красок и чистого масла к нему, скульптуру и многое другое…
Изобретением нового оружия для возможной предстоящей войны, заказанного герцогом Людовико Сфорца, Леонардо заниматься не спешил. Глядя на учеников, ему трудно было представить создание механизмов,
лишающих человека его души, в особенности такой необыкновенной, как у детей. Для их лучшего и быстрого развития он придумывал всевозможные игры и состязания, а по вечерам их мужскую компанию расцвечивала своим приходом Кассандра, ставшая изящной и милой красавицей. И вот тогда-то все ученики Леонардо, включая совсем юного Андреа Салаино, преображались, становясь настоящими сеньорами. Самым сдержанным из них был Чезаре да Сесто, проявивший себя немногословным и чуточку надменным, по-видимому, из-за того, что он был самый старший из них. Марко д’Оджоне во всех поступках вёл себя хладнокровно и расчётливо, как ростовщик. Ему-то, впоследствии, Леонардо и поручит вести счётную бухгалтерию всего хозяйства Академии. Самым озорным был Джакомо Капротти: выдумщик, балагур и активный подвижник Леонардо во всех придуманных им игрищах и озорствах. А самым нежным, искренним и открытым оказался лучистоглазый, златокудрый Андреа Салаино, ставший обожаемым любимцем Леонардо. Все ангелы в будущих картинах великого мастера будут списаны с него; а также Иоанн Креститель в его знаменитой картине, где Предтеча жестом указывает на скорый приход Иисуса Христа, которую он начнёт писать незадолго до смерти, но, увы, не закончит.
Днём в мастерскую прибегали дети вельможных придворных аристократов, бравших ранее уроки рисования и живописи у Леонардо, а по выходным в Академии собирались все на просмотр обскур-тамбурина, чтобы послушать
очередную легенду и наглядно увидеть в движущихся картинках, как происходили в ней события. Жизнь постепенно стала упорядочиваться, и Леонардо вновь почувствовал, что возвращается к прежнему спокойствию и радости творчества, наполнявшего его жизнелюбием. Свои же попытки
* «Trattato della Pittura» – Книга о живописи.
получить у герцогини Изобеллы аудиенцию на приём к умирающему Джан-Галеаццо он так и не прекратил. Облачившись в «плащ Терпения», он каждые три дня отсылал в Павийский замок письма с объяснением в них, что ему известна тайна болезни племянника герцога Людовико Сфорца и он знает, как предотвратить её дальнейшее развитие. К сожалению, ни на одно письмо он ответа не получил, из чего сделал вывод, что вся почта, приходившая к Джан-Галеаццо, проходила жестокую цензуру его супруги Изобеллы Арагонской. Надеяться в этом случае на благополучное избавление от болезни законного наследника престола не представлялось возможным. Клеймо отравителя Джан-Галеаццо по-прежнему висело на Леонардо, и оно было единственным досадным инцидентом, омрачавшим радость его налаживающейся жизни…