Об антропном принципе в космологии см., напр.: Barrow, Tipler 1986, особ. p.15–26; Балашов, Казютинский 1987.
Ср., однако, название одной из последних коллективных монографий Д. Герартса с коллегами: Advances in Cognitive Sociolinguistics, а также введение к ней (Geeeraerts et al. 2010).
См., напр.: Croft, Cruse 2004, p. 1–6; Кубрякова 2004, с. 9–23, 57, 475–477; Evans, Green 2006, p. 27–51; Geeraerts, Cuyckens 2007.
См. об этом: Глебкин 2007, Глебкин 2007а. С небольшими изменениями обе статьи включены в: Глебкин 2010.
Я опускаю здесь анализ ряда влиятельных работ, например, работ Дж. Фодора (Fodor 1975; Fodor 1983), выполненных в рамках изоляционистской парадигмы, поскольку такой анализ не привнес бы ничего принципиально нового в теоретическом плане, и те критические замечания, которые высказываются в данной главе к методологии Н. Хомского или А. Вежбицкой, могут быть обращены и в их адрес.
Сочетание «научно-исследовательская программа» понимается здесь в терминологическом смысле, так, как оно было введено в работе И. Лакатоса (Лакатос 1995 (1970)).
См.: Тестелец 2001, с. 502–504; Величковский 2006, т. 1, с. 64–67; Harris 1993, p. 37, 47; Кубрякова 2004, p. 49; Lakoff, Johnson 1999, p. 469–470; Lycan 2003, p. 11; Wierzbicka 1996, p. 6. Однако анализ генеративной грамматики будет существенно неполным, если не учитывать также и исследований коллег Хомского, в частности, работ Дж. Катца и П. Постала, Дж. Маккоули, Х. Росса и других по генеративной семантике, а также Г. Ласника и других в рамках минималистской программы.
См.: Chomsky Is Citation Champ//MIT Tech Talk. 1992. V. 36. № 27. April 15.
Об эволюции проекта генеративной грамматики в 50–70‐е годы см., например, монографии Ф. Ньюмейера ([Newmeier 1996], базовая схема, лежащая в основе исследования, описана на стр. 42–43) и Р. Харриса ([Harris 1993]).
C другой стороны, Хомский говорит о происхождении математической способности как абстракции лингвистических операций, устанавливая тем самым прямую связь между лингвистикой и математикой (Chomsky 2006, p. 184–185).
См.: Chomsky 1998 (1977), p. 190–191, где Хомский прямо пишет, что вопрос языка – это, в первую очередь, вопрос власти, а также: Chomsky 2000, p. 31.
Даммит иллюстрирует это утверждение типичной для него метафорой игры: знание (часто неполное) правил игры кем-либо из игроков еще не свидетельствует о том, что игрок создает эти правила. См.: Dummett 1991, p. 86–87.
«… a rational Martian scientist studying humans might not find the difference between English and Navajo very impressive» (Chomsky 2000, p. 27).
Здесь Хомский неоднократно цитирует высказывание Гумбольдта о том, что система языка строится благодаря неограниченному использованию ограниченных средств (Chomsky 1965, p. V; Chomsky 2000, p. 6, 73; Chomsky 2006, p. 15).
См., напр.: Chomsky 1998 (1977), p. 49–52. Здесь Хомский проводит, в частности, любопытную параллель между генеративной грамматикой и системой распознавания лиц. Предлагая задуматься над тем, как сложно устроено каждое подобное действие, осуществляемое нами интуитивно (мы идентифицируем лица в движении, правильно идентифицируем лицо человека, которого мы не видели несколько лет и т. д.), он утверждает далее: «It is possible that the theory of face perception resembles a generative grammar. Just as in language, if you suppose that there are base structures and transformed structures, then one might imagine a model which would generate the possible human faces, and the transformations which would tell you what each face would look like from all angles» (ibid., p. 52).
См., напр.: Thagard 2005, p. 6, 34, 50–51, 59; Величковский 2006, т. 1, с. 64–67; Bermúdez 2010, p. 16, 17, 24, 27, 31.
Хомский прямо допускает такую возможность (см.: Chomsky 2006, p. 170).
Впрочем, в другом месте Хомский выражает данное различие противопоставлением teach и learn. Мы научаемся (learn) грамматике, но не учимся (are taught) ей как учимся, например, решать задачи на уроках физики (Chomsky 1998a (1975), p. 161).
Конкретные примеры см. в: Chomsky 1965, особ. р. 64–75; Chomsky 2006, p. 21–56, 134–136. В качестве простейшей приводимой Хомским иллюстрации различия между глубинной и поверхностной структурами можно сослаться на высказывание A wise man is honest, которая на уровне глубинной структуры сводится к высказыванию A man who is wise is honest, выраженному в виде графа (Chomsky 2006, p. 25–26). Другой иллюстрацией может быть сопоставление предложений I persuaded the doctor to examine John и I expected the doctor to examine John, имеющих почти совпадающую поверхностную структуру, но существенно различающихся на глубинном уровне. Это проявляется при трансформации данных предложений в пассивную форму: I persuaded John to be examined by the doctor и I expected John to be examined by the doctor. Второе предложение имеет ту же область истинности, что и его активная форма, первое – нет и непосредственно не связано с высказыванием в активной форме. Хомский объясняет это различие, приводя следующие глубинные структуры для данных предложений: I past persuade the doctor of that the doctor AUX examine John и I past expect it that the doctor AUX examine John (рast обозначает прошедшее время, AUX – вспомогательный глагол) (Chomsky 2006, p. 134–136).
«Thus, the semantic component, if formulated correctly, provides an explanation of the speaker’s ability to determine the meaning of any sentence, including ones wholly novel to him, as a compositional function of the antecedently known meanings of the lexical items in it» (Katz, Postal 1964, p. 14–15).
Следует заметить, что эта установка, впрочем, как и общие методологические основания подхода, имеет прямые аналогии в модели «семантических примитивов» Вежбицкой – Годдарда. См. об этом во второй главе данной монографии. О влиянии гипотезы Катца – Постала на модель «Смысл⇔Текст» см.: Тестелец 2001, с. 605.
Здесь необходимо отметить работы Х. Росса, Дж. Маккоули, Дж. и Р. Лакоффов. Как иллюстрацию характера полемики и предлагаемых подходов см., напр.: McCawley 1968. История сюжета изложена в: Harris 1993; Huck, Goldsmith 1995; Newmeyer 1996.
См. об этом: Newmeyer 1996, p.120–121. Ср.: Green 1974, p. 6–7.
Интересно, что, иллюстрируя зависимость значения от внешних факторов, Хомский в определенных ситуациях использует идеи философов и лингвистов, стоящих на иных методологических позициях. Так, в частности, он приводит любопытный пример, заимствованный у Дж. Остина: предложение Нью Йорк отстоит от Бостона на 200 миль будет истинным, если связано с вопросом, как долго (четыре часа или четыре дня) ехать из Бостона в Нью Йорк на машине, и ложным, если при расчете бензина на дорогу вы исходите ровно из этой цифры, а реальное расстояние составляет 210 миль (Chomsky 1998 (1977), p. 173).
См. о ней: Chomsky 1995, p. 13–128; Тестелец 2001, с. 554–613.
Chomsky 2006, p. 21, 88. Ср.: Chomsky 1998 (1977), p. 98.
Chomsky 2006, p. 100. Ср.: Chomsky 1998 (1977), p. 63; Chomsky 1998a (1975), p. 4, 161, 173; Chomsky 2000, p. 61–62, 120.
В тех редких случаях, когда Хомский ссылается на данные экспериментов, бросается в глаза явная предзаданность интерпретаций, допускающих прямо противоположные толкования. Так, он упоминает исследование Л. Глейтман (Gleitman 1990; см. также: Fisher et al. 1994), где утверждается, что, по интерпретации Хомского (и отчасти автора статьи), маленькие дети осваивают значение придуманных экспериментатором слов, опираясь на синтаксические конструкции, в которые эти слова помещаются (Chomsky 2000, p. 122). Однако при этом упускается из виду, что каждая такая конструкция сопровождается наглядной демонстрацией синтаксически заданного действия, и гораздо более убедительным в данном случае кажется утверждение, что ребенок реагирует не на универсальные синтаксические закономерности, а на конкретную ситуацию. Пожалуй, наиболее интересным из экспериментальных «доказательств» модели Хомского кажется исследование Н. Смита и коллег, в котором они описывают некоего Кристофера, получившего в младенчестве мозговую травму и испытывающего серьезные проблемы в координации, в осуществлении повседневных бытовых действий, трудности в выполнении ряда простейших интеллектуальных тестов, но одновременно обладающего способностью переводить с 16 языков на английский (Smith, Tsimpli 1995; ср. Chomsky 2000, p. 121). Однако и в этом исследовании теоретическая рамка, в которую оно помещалось, определялась конкретной теорией (Теорией принципов и параметров), что до известной степени предопределило интерпретацию. Исследование похожих по ряду внешних характеристик психологических феноменов, в котором перед испытуемым ставятся иные вопросы и задается иная проблемная рамка, показывают, что результаты исследования могут эксплицировать психологические механизмы, весьма далекие от интерпретации Хомского. См.: Лурия 1994.
Так, например, крайне сомнительным выглядит утверждение Хомского, что, строя вопрос к фразе «The man who is tall is in the room», ребенок безошибочно произносит «Is the man who is tall in the room?» вместо «Is the man who tall is in the room?» (Chomsky 1998a (1975), p. 173–174). Сложно представить себе ребенка, который произносит подобные фразы в устной речи.
См.: Chomsky 2006, p. 152; Chomsky 1998a (1975), p. 38, 155.
См.: Chomsky 1995a, p. 3–4; Chomsky 1998 (1977), p. 78; Chomsky 2000, p. 83–84, 108–109, 166; Chomsky 2006, p. IX, 174, 180. Важно отметить, что, подчеркивая корректность проведенной параллели, Хомский настаивает на природном характере языка, принципиально не отличающем его от физических объектов, и устанавливает прямые соответствия между лингвистическими и физическими теориями, а также между «наивной лингвистикой» и «наивной физикой» (Chomsky 2000, p. 106–133).
Хомский иллюстрирует соединение в человеческом познании ограниченности и бесконечности образом целых и действительных чисел: ряд целых чисел бесконечен, но целые числа составляют ничтожную часть более обширного класса – класса действительных чисел (Chomsky 1998a (1975), p. 124).
См.: Chomsky 1998a (1975), p. 137–138; Chomsky 2000, p. 83, 107; Lycan 2003, p. 22–23; Chomsky 2003, p. 262.
См.: Хомский 2005 (1966), с. 23–28; Chomsky 2006, p. 9–12.
См.: Хомский 2005 (1966), с. 74–110; Chomsky 2006, p. 13–17. Хорошей иллюстрацией интерпретации Хомского является приведенный в его работах анализ авторами «Грамматики Пор-Рояля» высказывания «Невидимый Бог сотворил видимый мир», в котором ими выделяется уровень слов («невидимый Бог» «сотворил», «видимый мир») и уровень смыслов (суть предложения здесь сводится к трем утверждениям: «Бог невидим», «Мир является видимым», «Бог сотворил мир»).
См.: Quine 1969; Searl 1972; Putnam 1988, p. 4–7; Lakoff, Johnson 1999, p. 469–512.
См.: Lust, Foley 2004, p. 64–97; Chomsky, Foucault 2006.
См.: Тестелец 2001, с. 654–663; Кравченко 2001, с. 24–27; Кубрякова 2004, с. 33–34.
См., напр.: Chomsky 1998a (1975), p. 55–58; Chomsky 2000, p. 184–187. Замечу, что я не встретил ни одного текста, в котором Хомский явно признал бы возражения оппонентов справедливыми, согласившись с их доводами.
Cм.: Popper 1962, p.33–39 (русский пер.: Поппер 1983, с. 240–244).
См.: Lakoff, Johnson 1999, p. 493. Здесь уместным кажется вспомнить историю Лакатоса о ньютонианце, объяснявшем расхождение между результатами теории и данными эксперимента неучтенностью некоторых граничных условий (таких, как новая планета, например, или облако космической пыли). См.: Лакатос 1998, c. 24–28. Лакофф упоминает здесь о тезисе Дюгема – Куайна, который представляет собой универсальное обобщение подобной стратегии. Замечу, что, как показывает Лакатос, данная стратегия иногда оказывается вполне позитивной в научном плане, защищая теорию от чрезмерного радикализма.
Так, из предложения «John have lived in Princeton» мы можем заключить, что Джон – человек (а не собака, например), что Принстон – место, обладающее определенными физическими и социокультурными характеристиками, что Джон сейчас жив и т. д. Однако закономерности, ведущие к подобным утверждениям, столь сложны и запутанны, что их корректное научное описание пока невозможно (Chomsky 2006, p. 52–53).
См., напр.: Chomsky 2006, p. 73.
В книгах и статьях 60–70‐х годов Хомский говорил о достаточности подробного изучения одного языка (например, английского) для выявления структуры языковой способности человека, так как человечество едино и итоговые выводы не должны зависеть от того, на каком материале они делаются. Неявно это утверждение скрыто и в его опоре на интроспекцию: language faculty одинакова для всех людей, поэтому не имеет значения, кого конкретно взять за образец.
Ср.: Тестелец 2001, c. 657–658.
Предложенная программа может быть формальной моделью, не имеющей ничего общего с процессом освоения языка человеком. Так, одни и те же физические факты могут быть объяснены в рамках классической и квантовой механики, теорий, опирающихся на принципиально различные базовые постулаты и использующих несопоставимый математический формализм.
См., напр.: Lakoff, Johnson 1999, p. 480–486; Langacker 2000, p. 1–44.
Я привожу здесь полностью пример Пиаже ввиду его методологической важности: «I was able to observe a beginning of this symbolic function in two of my children. First, in one of my daughters: I showed her a half-opened box of matches, and while she watched I put an object in it (a thimble; I must specify that it was not something to eat, and we shall see why). The child tried to open the box to reach the object that was inside. She pulled on all sides, but nothing happened; finally she stopped, looked at the box, and opened and closed her mouth. This was the symbolization of what she had to do (since there was nothing good to eat inside). A new fact confirmed this interpretation: I repeated the experiment four years later with my son, at the same age, and he, instead of opening and closing his mouth when he did not succeed in opening the box, looked at the slit and at his hand, and then opened and closed his hand. It was, therefore, the same symbolization. This time, the hand was used instead of the mouth, but one immediately sees that it is again the representation of the goal to be reached (besides, once this evocation was over, he stuck his finger in the slit and started to pull). The two children, four years apart, resolved the problem only after this symbolic evocation» (Lust, Foley 2004, p. 97). Ср. описание В. Н. Романовым «конъюнктивных» и «дизьюнктивных» действий как ключевого элемента связи повседневных бытовых операций (выметание сора из избы, печение хлебов) и обрядовых действий в культуре русского крестьянства (Романов 1991, с. 23–63; Романов 2003, с. 68–181). Кажется, что такое наполнение «синтаксических» конструкций новым содержанием является одним из универсальных способов порождения новых культурных текстов (см. об этом: Глебкин 1998, с. 73–109, 121–140).
Данная глава представляет собой переработанный и дополненный вариант работы: Глебкин 2007б.
В приведенной выше последовательности имен я следую за установившейся традицией (cм., напр.: Кронгауз 2005, с. 259).
Критику идей Хомского см, напр., в работе: Wierzbicka 1996, p. 6–8, 17–19.
Методологически близкую подходу Вежбицкой теорию, в которой связь с идеями Хомского явно обозначается автором, представляет собой концептуальная семантика Р. Джакендоффа (Jackendoff 1983, p. 77–127; Jackendoff 1990; Jackendoff 2002, p. 123–131, 152–195; Jackendoff 2010 p. 6–14). Анализ этих влиятельных для современной теоретической лингвистики работ остается за рамками данной книги, потому что в методологическом отношении они не содержат ничего принципиально нового по сравнению с работами Вежбицкой и Хомского.
См., напр., работу, посвященную семантической эволюции понятия Angst и влиянию работ Лютера на эту эволюцию (Вежбицкая 2001, с. 44–125), или исследование лингвоспецифичности понятия fair и культурных причин такой лингвоспецифичности (Wierzbicka 2006, с. 141–170). См. также общие установки Вежбицкой в работе: Wierzbicka 2010, p. 90–93, 144–150.
В качестве иллюстрации можно сослаться на разработанную А. Вежбицкой концепцию «cultural scripts», несмотря на утверждения ее автора, методологически не связанную с NSM-теорией (см., напр.: Wierzbicka 2002), или предложенную ей модель описания концептов «народной биологии» (см., напр.: Wierzbicka 1985, с. 212–217).