– Ну что же, поздравляю. Перелома нет, вывих. – Леня Шумейко вглядывался в снимок.
– А у Зои? – спросил Филипп.
– Просто растяжение, ерунда.
Рука у Филиппа разболелась и опухла только под утро. А Зоя вчера еле доковыляла до отделения, ночевать осталась в ординаторской. Утром тетя Рая погнала «инвалидную команду» в главный корпус к хирургам.
– Что у вас вчера за шухер-то был? Где вы так славно покалечились? – допытывался Шумейко.
Зоя и Филипп переглянулись и рассмеялись. Лучше промолчать. А то так недолго и в родное отделение на лечение загреметь. Легче рассказать историю про инопланетян. Де прилетели, руки-ноги повывихивали и улетели. Все правдоподобнее будет звучать.
– Бюллетень тебе выписывать? – спросил Шумейко. – В принципе могу.
– А смысл? Я по месту работы живу.
И только сейчас Филипп вспомнил, что не явился вчера на допрос к следователю Кузьмину.
– А со вчерашнего дня можешь бюллетень выписать?
– Легко!
Филипп решительно набрал номер следователя:
– Марат Денисович? Это Воздвиженский. Вчера руку вывихнул. Не смог прийти.
Кузьмин молчал.
– Алло? Марат Денисович!
– Вчера двое людей в медицинских халатах мою дочь на руки подхватили, когда она из окна выпала. Кто-то из ваших, из больничных. Больше некому.
– Возможно, – сказал Филипп.
– Я сам вечером к вам приду. Вы же в больнице живете?
– Да, после семнадцати у нас часы посещений. Я вам пропуск закажу.
– Какой пропуск? У меня вездеход! – рявкнул Кузьмин и отключился.
Когда жесткую повязку накладывали – Филипп чуть сознания не лишился. Даже попросил обезболивающий укол сделать. А вчера – на нервах был и на взводе – не чувствовал ничего. «Вот оно, свойство психики – анестезирующее. Полное прекращение восприятия информации об окружающей среде и состоянии собственного организма».
Вчера Филипп только об одном думал: он успел, на этот раз – успел. Они с Зоей успели. И мыслью-то это назвать нельзя, и сказать, что он вчера о чем-то думал – нельзя. Филипп просто знал, что так надо – бежать. Да, Агния так и говорит о своих видениях: «Я знаю это». Что в человеке есть помимо разума? Инстинкт? Рефлексы? Подсознание? Болезненное индуцирование сумасшедшими идеями шизофренички? Но девочка ведь была. И она, несомненно, разбилась бы, если бы не Филипп с Зоей, оказавшиеся вовремя у того зеленого дома. В последний момент успели.
«И время, время какое было тягучее, – вспоминал Филипп, – как в замедленной съемке – длинное время. Секунды часами казались, вечностью. Время умеет растягиваться и сжиматься. Может быть, время – это энергия, еще не распознанная наукой?»
Вчера Филипп, конечно, заглянул в палату Агнии.
– Все хорошо.
– Я знаю. Вы на этот раз успели, – спокойно и равнодушно сказала.
Без всяких там «молодцы» и «ура». Как если бы так все и должно было случиться – им с Зоей бежать сломя голову, а девочке остаться в живых.
«Эмоциональная ригидность – один из признаков шизофрении», – машинально отметил доктор Воздвиженский.
– Я просто устала, – еле слышно прошептала Агния, – если бы вы знали, как я устала…
А сам-то боли не чувствовал вчера, а ведь вывихнутая рука должна была болеть. Обязана была болеть!
Шли к своему флигелю. Зоя семенила рядом.
– Зоя, ты настоящий друг! – вдруг сказал Филипп.
Зоя подняла на него глаза. Стояли близко-близко. «Я ее не люблю», – печально подумал Филипп. Зоя вдруг отшатнулась, засмущалась, пошла вперед, потом вернулась.
– Вам бы поспать, Филипп Алексеевич.
– Я еще утренний обход не провел.
– Ничего с ними не случится. Я пройдусь по палатам, все все поймут.
– Да не поправляй ты каждую минуту…
Но Зоя все равно поправила все время сползавшую куртку с плеч доктора.
– Холодно ведь. Идите спать, Филипп Алексеевич.
Филиппу очень хотелось спать, очень. Но он подумал, что если сейчас даст слабину и завалится дрыхнуть – это будет уже через край совсем. Где это видано, чтобы доктор с утра пораньше спать залег? Что он, в конце концов, слабосильный? Подумаешь, вывих. Не землю же ему копать.
– Обезболивающие – всегда с седативным эффектом, – настаивала Зоя, – поспите часок и будете как огурец!
– Я и так как огурец, – проворчал Филипп, но встретил скептический взгляд медсестры и рассмеялся. – Что? Так заметно?
– Еще как!
– Зой, давай никому не рассказывать? – прошептал Филипп.
– О чем? – насторожилась Зоя.
Филипп поморщился:
– Ну, как мы вчера побежали. Чего мы побежали-то?
– Она так убедительно говорила, – пожала плечами медсестра, – как было не побежать? И дом этот я знаю зеленый…
Филипп остановился и пристально посмотрел на Зою.
– Что? Я не подслушивала, не специально, просто мимо шла.
– Я не об этом. Ты веришь, что можно увидеть будущее? Веришь, что Агния действительно увидела то, что может случиться в зеленом доме с девочкой?
– А почему нет? – Зоя удивленно вскинула брови. – Не всем дано, но кто-то это может. Почему не наша Агния?
– Ты меня поражаешь, Зоя! У тебя же медицинское образование! Пусть начальное.
– Среднее!
– Пусть среднее.
– И что? Филипп Алексеевич, вы так говорите, как будто руку не повредили, когда девочку ловили. Это вы меня поражаете! Было же. Все это случилось!
– Ну, да, – потупился Филипп.
– Вот именно.
– Но мы же врачи! – с пафосом выговорил доктор.
– И что?
– Мы – представители естественной науки!
– А мне мои преподаватели рассказывали, что каждый организм уникален, – съязвила Зоя.
– И что? – не понял Филипп.
– А то. У кого-то есть интуиция, у кого-то нет. Что здесь удивительного?
– Ты так считаешь? – Филипп ошарашенно смотрел на Зою.
«Какой же он все-таки наивный», – подумала медсестра.
Филиппу снился морской берег, чайки над легкой рябью бирюзовой воды. Горячий песок обжигал ступни. И все же Филипп преодолел эту желтую, жаркую полоску, отделяющую душную тень от спасительной, нежной влаги. До прекрасной прохладной воды оставался один шаг, когда шелест крыльев раздался за спиной. Филипп обернулся. И ничего. Пустота. Как же так? Ведь он только что шел по песку, а значит, он был, песок. И берег, и тень дерева. Куда все подевалось?
В коридоре – приглушенные голоса и возня. «Вот она, явь». За окном – темно. «Неужели проспал целый день?» Неловко повернулся, оперся на перевязанную руку.
Дверь распахнулась.
– Филипп Алексеевич, я ему говорю: вы спите, – в комнату влетела тетя Рая, – а он…
– Дело, не терпящее отлагательства, – пробасил Кузьмин, – мы же договаривались.
Филипп с трудом поднялся.
– Человек болеет, человек на бюллетени! – зачастила тетя Рая. – Не имеете никакого права…
– Кто? Я не имею? – Кузьмин развернул стул, оседлал его, сложил руки на спинке и замер, рассматривая Филиппа.
– Филипп Алексеевич, – развела руками тетя Рая, – ну и наглость!
– Все в порядке. Мы действительно договаривались.
– Если что – я здесь! – грозно возвестила санитарка.
– Охрана – зверь! – усмехнулся Кузьмин, когда они с Филиппом остались одни в комнате. – А теперь – рассказывай! Отпираться – бесполезняк.
– Какой бесполезняк? – не понял Филипп.
– Бесповоротный. Я записи наружного наблюдения видел.
– Какого наблюдения?
– Ты не проснулся еще, брателла? Вашего больничного наружного наблюдения. И по дороге еще что-нибудь найду, не волновайся. Колись давай, как вы у моего дома оказались?
Краткое содержание чеховской «Палаты № 6» развернулось перед Филиппом во всей своей неприглядной неотвратимости. Нельзя этому человеку, этому следователю Кузьмину правду рассказывать. На принудительное лечение упечет. А коллеги мудро констатируют: острый психоз индуцированного генеза.
Филипп понуро молчал.
– Повторяю вопрос, – жестко выговорил Кузьмин, – как вы оказались возле дома номер пять по Весенней улице?
Филипп молчал. Кузьмин упорно его рассматривал – и так голову поворачивая, и эдак.
Крики, топот в коридоре.
Зоя распахнула дверь:
– Филипп Алексеевич, у нас пожар!
Во дворе Авдей пытался загасить высоко взметнувшееся пламя в бочке.
– Сумасшедший дом, – пробормотал следователь и потянул Воздвиженского к себе, – договорить надо, без нас справятся.
Зоя вопросительно посмотрела на Филиппа. Тот пожал плечами: фокус не удался.
– Филипп Алексеевич, – выкрикнула Зоя решительно, – вам на перевязку надо. Срочно!
– Извините, – Филипп попытался освободиться от крепкой хватки Кузьмина.
– Кстати, к вам тоже вопросы имеются, – следователь бесцеремонно ткнул пальцем в Зою.
Та кивнула, не оборачиваясь, увлекая Филиппа дальше от флигеля отделения. Когда флигель скрылся за деревьями, Зоя остановилась:
– Почему вы не хотите рассказать все как было, Филипп Алексеевич? Не отстанет ведь все равно.
– Что рассказать? – вспылил в отчаянии Филипп. – Как мы по велению сумасшедшей побежали неизвестно куда? Зоя, ты в своем уме?
– Знаете что, – обиделась Зоя, – тогда валите все на меня. Это я вас попросила срочно со мной пойти. С меня спросу никакого.
– А это мысль! – обрадовался доктор, – скажем, что просто пошли гулять.
– Да, пошли проветриться. День тяжелый был. Что, не имеем права?
Филипп и Зоя все же дошли до главного корпуса и даже к хирургу Шумейко заглянули – для конспирации.
– О! – Шумейко радостно распростер объятия. – Герои! Вас уже наградили? Вас для этой цели какой-то хамоватый следователь разыскивал. А что вы там делали-то, возле зеленого дома?
– Мы все под колпаком, – понуро заметил Филипп, – следят денно и нощно. Шагу нельзя ступить без присмотра.
В ординаторской психиатрического отделения тетя Рая поила следователя Кузьмина чаем.
– Успокоительный, – приговаривала, – для наших птенчиков собираю. Пейте! Работа у вас тяжелая, нервная…
– О! Явились! – Кузьмин увидел доктора с медсестрой, насупился и отодвинул чашку с чаем. – Что успели придумать?
– В смысле? – спросил Филипп.
– Птенчики мои, – Кузьмин покосился на тетю Раю, – вы слишком суетитесь: пожар, перевязка срочная… А давайте я вас не буду пытать каленым железом?
– Давайте! – со вздохом облегчения кивнул Филипп.
– Тогда рассказывайте, – Кузьмин сложил на груди руки и уставился на доктора и медсестру, прожигая их взглядом.
– Видите ли, – проворковала Зоя, – простите, как вас по имени-отчеству? Марат Денисович? Марат Денисович, был очень тяжелый день. Мы с Филиппом Алексеевичем решили немного погулять…
– Ага, – кивнул Кузьмин, – выскочили в белых халатах и припустили, не разбирая дороги, ну-ну. Следователю, как доктору, врать нельзя, бесполезно врать следователю.
– Послушайте, Марат Денисович, – начал было Филипп, – какая, в сущности, разница, как мы оказались возле дома, как вы говорите, пять по Весенней улице?
Кузьмин хмыкнул:
– Ну, предположим, никакой.
– Так и не мешайте работать! – отрезала Зоя. – Вы тормозите лечебный процесс!
– Не будете, стало быть, говорить, – цокнул языком Кузьмин.
– Мы вам все уже сказали, – Филипп посмотрел прямо в глаза следователю.
– Доктор, – подала из-за двери голос тетя Рая, – там больному плохо.
И распахнула дверь ординаторской, монументально воцарившись в проеме.
Кузьмин усмехнулся:
– Мушкетеры прямо. Из сумасшедшего дома. Один за всех и все за одного. Круговая порука!
– Раиса Петровна, иду, – Филипп пропустил мимо ушей сарказм следователя.
Тот примирительно протянул руку:
– Я, собственно, спасибо зашел сказать.
Филипп осторожно пожал протянутую руку.
– А почему вы не спрашиваете, за что спасибо? – вдруг вышел из себя Кузьмин.
– За что?
– Слушай, парень, я к тебе по-человечески, а ты, – Кузьмин махнул рукой и, громко топая, вышел.
Филипп устало выдохнул.
Поздно ночью на почту «капнуло» письмо от профессора Аркадьева. Это было даже не письмо – целый фолиант с десятками отсканированных страниц истории болезни Овчинниковой Е.П.
Филипп рассыпался в благодарностях профессору, попытался было читать текст, но буквы плыли перед глазами, никак не желая складываться в осмысленные предложения. «Работоспособность на нуле, – горько констатировал Филипп, – и это еще только начало самостоятельной практики. Не справлюсь я здесь в одиночку».
А утром было уже не до истории болезни неведомой Овчинниковой. Из отделения токсикологии перевели молодую девушку. Таблеток наглоталась. Ее откачали после неудавшегося самоубийства и теперь поместили в психиатрическое отделение. В принципе рутинное исполнение инструкции Минздрава – всем самоубийцам требуется освидетельствование психиатра, раз у человека нарушен базовый инстинкт – инстинкт самосохранения. Однако девушка была в тяжелом, угнетенном состоянии, которое ясно просматривалось даже после транквилизаторов. На контакт не шла, лежала, отвернувшись к стене. Доктор Воздвиженский целый час пытался ее разговорить – все безуспешно. С тяжелым сердцем назначил медикаментозное лечение.
– Ничего, освоится, – шепнула Зоя, – я с ней еще поговорю. Несчастная любовь наверняка.
Потом позвонила Ника. Полгода не звонила – и вот – пожалуйста.
– Как твои дела? – спросила, как ни в чем не бывало.
– Хорошо, – бодро ответил Филипп, боясь, что голос сорвется – выдаст волнение.
– В Москву не собираешься? А я скучаю. Да, представь себе. Скучаю.
Филипп сто раз давал себе обещания – не поддаваться сладостным иллюзиям. Все кончено! Возврата прежнего – не будет. Но от голоса Ники бабочки опять предательски завозились в животе. Голова закружилась. И если бы Филипп был сейчас в Москве – ринулся бы, не раздумывая, к ней, к Нике. Все-таки это было очень правильно – уехать. Очень правильно!
– Меня больные ждут, – Филипп постарался сказать это как можно суше.
– Ну, тогда пока?
Доктор Воздвиженский еще долго сидел, глядя в одну точку. Неужели он ее еще любит? И даже после того, что было? «Филипп, у тебя самолюбие вообще есть?» День был бесповоротно испорчен – в голове крутились прошлые обиды, казалось, давно пережитые и забытые. И этот взгляд Ники, этот взгляд Филипп не забудет.
– Ника, я знаю, что ты встречаешься с Павлом, – выпалил тогда Филипп давно заготовленную фразу.
– Да, и что? – насторожилась Ника.
– Ты не хочешь все же выбрать?
Ника не ответила. Они еще долго гуляли по улицам. А потом Ника повернулась к Филиппу:
– Страшно. А вдруг там не сложится?
И такая пустота была в ее глазах – мертвая пустота. Там не было ни Филиппа, ни Павла – а только копошащееся тупое беспокойство: сложится или нет. И все равно – с кем. Филиппу тогда тоже стало страшно.
А после обеда напились алкоголики. В хлам. Напились и стали куролесить, да так, что пришлось смирительные рубахи на них надевать, к кроватям привязывать.
– Кто пронес спиртное? – допытывался Филипп.
По всему выходило, что некому было снабдить алкоголиков отравой. Посетителей не было, своих Воздвиженский и не подозревал – ни тетю Раю, ни Авдея, ни Зою – невозможно их было заподозрить в таком гнусном деле. Тогда откуда взяли?
– Сглазили нас, – констатировала тетя Рая.
– Раиса Петровна, – с укором выговорил Филипп.
– Точно вам говорю. Этот следователь и сглазил. До него все хорошо было. А как он пришел – вот и пожалуйста.
– «После» – не значит «вследствие».
– Может, и не значит, – упрямилась тетя Рая, – а факт есть факт!
– Тетя Рая, сглаз – это предрассудки!
– Народная мудрость!
«Глупость, народная глупость», – подумал Филипп.
– И не вздумайте в народной мудрости сомневаться! – взгляд санитарки был строг.
«Здесь что, уже все мои мысли читают? Или я уже вслух разговариваю? Сам с собой?»
– И вашу Агнию сглазили, нашу Агнию, – поправилась санитарка.
– Все сложнее, тетя Рая, все сложнее.
– Может, и сложнее. Вам виднее – вы человек ученый. Филипп Алексеевич, а может, это кукушонка, она порчу навела? – санитарка поразилась этой своей догадке, прикрыла рот рукой. – Не пойму, откуда злоба идет. Но только она есть!
– Раиса Петровна, вы же в Бога верите.
– И что? Если Бог есть, то и нечистая сила есть, – пробормотала санитарка, махнула рукой и пошла по длинному больничному коридору.
Обиделась. «И что я так держусь за этот материальный мир? Уперся. В науке полно белых пятен. И вообще, одна только квантовая физика чего стоит – все вверх ногами перевернула. Конечно, в материальном мире жить легче и понятнее. Но не все, совсем и вовсе не все можно объяснить материальным. Нет уж, Филипп, не сбивайся. Ориентируйся на то, чему тебя учили».
Лучший способ пролить свет на таинственное и необъяснимое – искать материальную основу; с этой мыслью Филипп решительно направился в палату Агнии.
– Я придумал вам задание! – радостно сообщил доктор. – Вы описывали дворец где-то в Индии. Вы по-прежнему видите эту картину?
Агния кивнула.
– Хорошо видите? Можете поискать этот дворец на картинках в интернете?
– Да, найду.
– Вы сегодня что-нибудь видели?
Агния кивнула.
– Можно я буду записывать на диктофон?
– Хотите подловить меня на неточностях, – в словах Агнии слышалась горечь разочарования, – прошлый доктор тоже все про детали расспрашивал. Думал, что я вру, придумываю. А ведь известно: вранье плохо запоминается.
Филипп молча приподнял перевязанную руку.
– Тогда, конечно. Да. – Агния помолчала немного, всматриваясь в какую-то неведомую даль. – Пустой город. Совершенно пустой город. В городе чума. По улицам идет человек. Это врач. Он идет к больному. На нем маска с длинным клювом. Маска с длинным носом. Высокие сапоги и черный плащ. В кармане у врача красный камень. Врач верит, что камень оградит от болезней и спасет при заражении. Но врач все же заболел. Он знает, что умрет через две недели. И он снова идет по городу, идет по пустым улицам. Темно. На окне – горшки с цветами. Красные цветы, цветы красные, но не розы, не знаю, как называются. Врач вынимает из кармана камень, кладет в один из горшков сверху. Так кладет, чтобы камень был виден. Проходит три года. Хозяйка пересаживает цветок. Улица уже шумная – чума отступила. Женщина находит камень. Вот – она его разглядывает, смотрит через него на свет. Кидает в коробку с домашними мелочами, с иголками и нитками. Да, там еще пуговицы. Да. А тот доктор выжил. Он вскрывает себе нарывы. Сам. Льет на воспаление какую-то жидкость. Доктор почти в беспамятстве, но он это делает.
Агния замолчала.
– Врач вернул себе камень? – неожиданно для самого себя спросил Филипп.
– Да. Вернул. Он пришел к тому дому. Долго разговаривает о чем-то с хозяйкой. И та отдала ему камень. Но она через неделю умерла.
– От чумы?
– Нет. Просто умерла. Не знаю от чего.
– Агния, обычно ваши видения статичны. Ограничены во времени. А здесь оно течет – две недели, три года, неделя. Как вы думаете, с чем это связано?
– Не знаю.
«Трансцендентальненько, – подумал с горечью Филипп, – но в принципе объяснимо»[7].
– И еще. В ваших видениях везде есть красный камень. Почти везде. Только когда вы рассказывали о сожженном ските, там ведь не было красного камня?
– Он там был, – твердо сказала Агния.
– Он там был, но вы его не видели?
– Но он там был, – Агния вскинула удивленный взгляд на доктора.
– А вот этот камень, он в вашей реальной жизни когда-нибудь появлялся?
– Мне мама когда-то подарила перстень с рубином. Но он искусственный, ширпотреб.
– Он жив, – обрадовался Филипп, – этот камень? А можно попросить маму его принести?
– Конечно.
«Так-то лучше. Материальное – это наше все! От этого и будем плясать».
Агния печально посмотрела на доктора и прочла:
– Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий —
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?..[8]
«Сговорились, – подумал Филипп, – меня мистикой с ума сводить сегодня. Не поддамся!»
– В общем, – сказал вслух, – вы поищите тот заброшенный дворец в Индии. Это важно. Очень важно!
Когда позвонил Кузьмин и в приказном порядке велел явиться в отделение полиции, Филипп даже обрадовался – хоть с одним убежденным материалистом поговорить. А то тут сплошной тонкий мир со всех сторон обступает – не продохнуть.
Всю дорогу Филипп вспоминал о великом Сеченове. Как его выдающееся научное открытие, предопределившее пути развития физиологии нервной системы и создания научной психологии, гнобили различные мракобесы. Сеченов доказал еще в девятнадцатом веке, что в основе всяких психических явлений лежат физиологические процессы, которые могут быть изучены объективными методами. Рефлексы. И никакой мистики и загадок! К следователю Кузьмину Филипп явился вполне воодушевленным и успокоенным.
– Итак, – пророкотал следователь Кузьмин, – на чем мы остановились?
«А ведь мозг реагирует на галлюцинации точно так же, как на реально увиденное человеком, в мозгу те же процессы идут – и при галлюцинациях, и при действительных событиях. Я это видел своими глазами на энцефалограмме, – пронеслось в голове у Филиппа. – Чистый оксюморон».
– Что-что? – полюбопытствовал Кузьмин.
«Что? Опять? Я вслух разговариваю сам с собой?»
Кузьмин снова спрашивал, как Филипп оказался на Сельскохозяйственной улице в десять вечера. Филипп в который раз отвечал, что просто гулял.
– Так и запишем, – с угрозой проговорил Кузьмин, – «гулял». Так и запишем. И возле дома пять по Весенней улице гулял, и на месте убийства – гулял.
– Послушайте, – Филипп все же потерял самообладание, – вы бы лучше местных наркоманов потрясли.
– Вам что-то известно? – насторожился Кузьмин.
– Нет, – твердо сказал Филипп.
Следователь прищурился и с минуту внимательно рассматривал доктора.
– Вы мне врете, – наконец произнес задумчиво, – только я не могу понять, зачем? Мы ведь поймали тех наркоманов, со всеми уликами на кармане взяли. Филипп Алексеевич, зачем вы мне врете?
– Поймали – и хорошо. И чудненько. Я могу идти? Какие ко мне претензии?
– За дачу ложных показаний предусмотрена уголовная ответственность согласно статье триста седьмой уголовного кодекса Российской Федерации.
– Какой смысл мне вам врать? – поежился Филипп.
– Ну, не знаю. Например, вы знали о готовившемся преступлении…
– Откуда?
– Например, вы его организатор.
– Чего?! – возмутился Филипп. – Вы с ума сошли? Я организовал двух наркоманов на убийство и грабеж?
– А откуда вы знаете, что их было двое, наркоманов? В глаза смотреть! – во всю глотку заорал Кузьмин.
Филипп даже рукой заслонился. Той, что не перевязана была. «Когда-нибудь кончится этот тяжелый день?»
– Что, день был тяжелый? – сочувственно спросил следователь.
«Избец котенку, – обреченно подумал доктор, – у меня – паранойя. Или еще хуже – шизофрения: я думаю вслух и не замечаю этого. Раздвоение сознания!»
– От следователя ничего нельзя скрыть. Я все равно докопаюсь, я упертый, упоротый даже, – Кузьмин внимательно вглядывался в Филиппа, а тот вдруг нервно задрожал и попросил воды.
– Благодарю, – зубы Филиппа стучали о край стакана.
– Ты пойми, мил человек, – ласково заговорил Кузьмин, – я ж к тебе со всей душой. Ты дочку мою спас. Представляешь, теща говорит – на секунду отвлеклась, а малая уже внизу плачет. Это все ты, ты ее спас. Вот пострадал, здоровьем рисковал. Что ж, думаешь, я тебя обижу? Да не в жисть не обижу. Но у меня рефлекс. Профессиональный! Я должен до правды докопаться. И поверь, я докопаюсь! Сопротивляться – бесполезно! А то вон, нервишки совсем расшатались у тебя. А тебе ведь еще лечить надо. Людей! Как будешь врачевать, когда самому медпомощь нужна?
Филипп чуть не плакал – так ему себя стало жалко. Он вдруг почувствовал себя одиноким-одиноким, беспомощным и слабым, никчемным и скуксившимся.
И решился: рассказал все. И о сгоревших детях, которых увидела Агния Прохорова, и об убийстве, которое она предсказала, и, конечно, о той беде, которая должна была случиться, но не случилась на Весенней улице в зеленом доме. Выложил все. И даже не следил за реакцией Кузьмина. Просто говорил, говорил, опустив глаза. А когда посмотрел, наконец, на следователя – понял: тот без усмешки его слушает – внимательно и сочувственно.
– Почему сразу все не рассказал?
– Ты бы посчитал меня сумасшедшим, – легко перешел на «ты» Филипп.
– С какой стати? – пожал плечами Марат.
– С такой стати, что так не бывает, – горячо заговорил Филипп, – это все противоречит здравому смыслу и абсолютно антинаучно – вот с какой стати.
– Не знаю, чему вас там в медицинском учат, а жизнь меня научила: бывает абсолютно все. Все, понимаешь. И я уже ничему не удивляюсь.
– И ты не считаешь меня сумасшедшим? – недоверчиво спросил Филипп.
– Ну, с придурью, конечно, интеллигентской, – Марат изобразил роденовского мыслителя, – это такие, знаешь, особенности, имеющие, наверное, отношение к психике, но…
– Дай мне слово: если ты вдруг увидишь, что я схожу с ума – ты мне скажешь об этом. Сначала – мне!
– Ну, хорошо, скажу.
– Обещаешь? И врачам меня не сдашь?
– Не сдам. А ты сам себя вылечишь? Ну, если что?
Филипп судорожно стал припоминать, кто из психиатров сам себя лечил. Но на ум пришел только эксперимент Розенхана[9] и хирург, который на зимовке в Антарктиде самостоятельно удалил себе воспаленный аппендикс. И еще вспомнил, что при захоронении старателя материалистических рефлексов Ивана Михайловича Сеченова его мощи оказались не тронуты тленом. И это, несомненно, не соответствовало никакому материализму. Но тогда люди еще и до квантовой физики не додумались. И даже Павлов еще не ввел термин «Высшая нервная деятельность». Так что открытия Сеченова – арифметика примитивная. С тех пор мир стал гораздо сложнее. Гораздо! Да, Бехтерев еще в психиатрической клинике лечился, дозанимался в студенчестве до галлюцинаций – вот и лечился.
– Я просто не знаю, что со всем этим делать, понимаешь? – в отчаянии выкрикнул Филипп.
– Да!
– Точно? Понимаешь?
– Да! – Марат широко перекрестился. – Вот тебе крест святой.
Филипп добрался до своей коморки уже за полночь. Отделение тихо спало, погруженное в тусклый дежурный свет.
Филипп сел к компьютеру, открыл письмо Аркадьева.
«Больная Овчинникова рассказывает о своих галлюцинациях спокойно. Галлюцинации стабильны, повторяющиеся, правдоподобные. Пациентка видит и последовательно, внятно излагает одни и те же картины. Чаще всего Овчинникова рассказывает о пустом городе, видимо, пораженном чумой. Видит врача, который прячет красный камень в цветочной горшке…»
Филипп не верил своим глазам. Профессор Аркадьев беспристрастно описывал в истории болезни своей давней пациентки и сожженный скит в дремучем лесу, и старинный индийский заброшенный храм, и послевоенную Москву… И красный камень.