Дождливой весною под взглядом луны
На лавочке в парке сидел и курил
Угрюмый китаец, в очках и беззубый,
В руке теребил свой единственный «Дюрекс».
Ему он достался от брата в подарок.
Его постирал он, погладил от складок.
Сидел и курил, размышляя о бабах:
«Сего не дають енти дефки полапать?
Хотя бы немозько? Хотя бы сосёк?
Хотя бы потыкать мне б пальцем в пупок…»
С Китая свалил он по той же причине —
Ему не давали и нос воротили.
И вот ему 40, живет он в Зимбабве.
Куда ни взгляни – кругом шоколадки.
И тут не дают, он чахнет от скуки,
Зато очень сильный стал он на руки.
Окурок он в урну хотел было бросить,
но ветер поднялся, с его папиросой
взлетел, закружился и что же? О боже!!!!
Мулатка по лужам брести еле может,
Губная помада по щёкам растёрта,
Вся тушь растеклась, на блузке заклепки
Оторваны напрочь. Чуть ниже пупка
Едва уцелела заклепка одна.
И вот в эти груди шестого размера
Его папироса-то и залетела,
Прижгла всё межсисье, она заорала:
– Вот это ты снайпер в очках, узкоглазый!!!!
– Просьтите, позалуйста! Я, цессно слово,
Совсем не хотель вам обзець васи дойки.
Она все орала, а он извинялся
И так вот случайно ей заинтересовался,
Подул восемь раз он на черные сиськи,
И вот уж она сияет улыбкой:
– Ну ладно, китаец, че было – то было.
Скажи, как зовут тебя, снайпер дебильный?
– Меня зовуть Кхуя, фамилия Кхердже.
Друзя на работе зовут Хуем-хером,
А мама моя, сто осталась в Китае,
Звала меня ласково Кхуясик ебае…
Ебае-то значит на насем могусем —
Мой младсий сыносик, любимый и умный.
– Давай-ка присядем, Кхуясик, на лавку,
Чутка поболтаем, чутка поворкуем…
– Ведь доздь зе ебасит на улисе страсный,
Вся зопа сирая узе у меня зе.
Быть мозет, мы сходим в кафеску Сяйтана?
Возьмем бомз-пакеты, заварим там сяю?
– Откуда ты знаешь кафэху Шайтана?
– Сяйтан – он мой друг, он с Безбезкитана,
Сосед по границе насих селений.
Мы в детстве варили с картоски варенье.
Картоску мы пизьдили носью в подвалах,
Вот там-то его менты и поймали.
Поймали, побили и выгнали прось,
Теперь он в Зимбабве зивет и поет
Про дом нас, про птисы. Поет в караоке.
Он здесь раскрутился, и друзбу он помнит,
Вот и меня он сюда пригласил,
Устроил на стройку. Ебасю, как ЗИЛ…
– Пойдем, посидим, я тоже без сил.
Меня зовут Ирма, фамилия Ким,
Мой папа – кореец, на вахте в Суоми
В стрип-баре «Лоханка» сидел и бухал.
А мама моя у шеста танцевала,
Он ей в труселя три тенге запихал.
Она ему ночь всю приват танцевала,
А он все бухал, на мамку не глядя.
И вот, в жопу пьяный, в четыре утра,
Взблевнув с-под текилы в неполный бокал,
Его вышибалы за горб волоча,
Турнули на улицу, сволочи, бля…
– А он был горбатый? – китаец спросил.
– Конечно, к тому же еще и дебил!
Так вот до утра он в снегу и валялся,
Пока моя мама плясала там танцы.
Потом она вышла, увидев его,
Вдруг сердце кольнуло её, ё моё…
И вот в неотложке, с мигалкой жужжа,
Везут их всех вместе три добрых врача.
Ее положили в палату сердечных,
Его в хирургию или калечных.
Пока он в сугробе ее лежал ждал —
Все руки и ноги мороз пожевал.
Отрезали всё ему – руки и ноги,
Лишь хер пожалели его не здоровый.
Сантима четыре была его шляпа,
Но мама моя и этому рада…
– Ты хосесь сказать, сто твоя мама
Вот так полюбила сего бедолагу?
– Конеш, полюбила, а что оставалось?
Ей было за сорок, и часто ебалась
Она после танцев с бухими хуями,
А замуж ее не брали… не брали…
– Здорова, Сяйтана! Дай два бомж-пакета
По разным тарелкам, конесно, и сяя!
Вот так, проболтав под весенним дождем,
Кхуясик и Ирма дошли до кафе.
– Давай продолзяй, моя сладкая кукла,
Сто дальсе-то было, хосю я послусать?
– Короче, они потом поженились.
Папа, как овощ, лежал на квартире,
Мама моя продолжала ебаться.
И надо же негру было нарисоваться!
Он-то ее оприходовал круто,
Вдул пару раз – выросло пузо.
Потом из него и я появилась.
Отец потом этим очень гордился.
– Смотрите! – глаголил он всем соседям. —
Без рук, и без ног, и с маленьким хуем,
Висячим, без ебли и прочей рутины
Моя подарила мне черного сына!
– Но ты зе ведь дось? Или срезала на хрен
Писюльку свою, скормить стоб собакам?
– Конечно, я дочь, он сильно допился,
Ослеп, одурел, а потом и скурился…
– Помёр от сигары бесславный папаса?
– Ага, от бычка «Лайки страйка»…
Маманя ему докурить предложила
И вставила в зубы, сама удалилась.
В ванну пошла, помылась, побрила
Ноги, пизду, подмышки и клитор.
Вышла – пиздец! Горит полквартиры!
Он же без рук, пепел не скинет…
Вот и сгорел мой отец документный,
По крови отца не знаю совсем я.
Когда восемнадцать мне ебануло,
Маманька отправила меня в институт, бля.
Туда я вообще поступить не сумела,
Съебалась в Зимбабву, тут обляденела…
– Ты сто, сильно мерзнешь? На улице сорок,
В тени тридцать сесть, зара, кипяток, блядь!
– Совсем я не мерзну, мне жарко тут очень,
Ебусь я за деньги и днем, даже ночью.
Вот и сейчас я иду от клиента,
Он ёб меня в сраку, ну, дело не в этом…
– Так, знать, ты салава? И падсая баба?
– О да, я такая… меня всегда жарят!
И ты вот прижарил меня очень сильно,
Неделю прогулы теперь из-за сисек…
– Просьти меня, Ирма, позалуйста, правда!
Давай я неделю тебя буду трахать?
Я денег скопил, триста семьдесят два
Рубля зимбабвиских есть у меня…
– За эти деньжищи, Кхуясик-ебае,
Дрочи себе сам, ставка большая
У меня за миньет —
Три тыщи семнадцать и вкусный обед…
– Тогда, мозт, позенимся, о королева?
Я малый хоросий, хоть сделан в Китае…
И вот поженились два этих чуда,
И в брачную ночь случилося чудо…
Ну вот, наконец-то, лоханка открыта!
«Дюрекс» надел китаец на дилдо.
Только вошел – тут хлопок прозвучал,
Китаец подумал, что яйца звенят,
А это не яйца, то лопнул гондон,
И через минуту довольненький он
Свой хер вынимает, о боже, беда!!!
На хуе гондона нет ни хуя…
И вот через месяцев 8 иль 9
На свет появился первенец Кхердже,
Назвали его в честь прадеда Ольги,
А Ольга была их соседкой по койке.
Они же все жили в глухой коммуналке,
Где сброд весь торчал, на городской свалке.
Ольга была из знатного рода,
Она из России, но не из народа.
Ее прадед Палыч, при князе – султане
Был алкоголиком и капитаном.
Военным он не был, он был алкоголик,
А китель в «Ашане» нашел, шопоголик,
Купил и, повесив его на крючок,
Ни раз не надел и видит – идет
Сам Феофан, сам синеносый,
В тапках, в трусах и с папиросой.
– Эй, Палыч, возьмешь ты себе этот китель?
– Конечно, возьму, а то в холод пристыну.
И так вот в халяву одевшись прилично,
Его князь султан узрел самолично
И взял в свой шатер, чтобы тот был примером,
Как пить нужно много, не зная о мере.
И вот все, посмотрев на Феофана,
Забросили пить, пошли на поля…
И выросло поле со свеклой, не с рожью,
И из нее варили самогонку.
Феофан Палыч ее всю испил.
Народ был доволен. Ботвой закусил
И встретил он взглядом уборщицу Люду,
Позвал, наклонил и вдул ей прилюдно,
Потом они в загсе с ней расписались,
И жили в согласии, и не ругались.