Она мечтала – под новый год —
В алой закатной мгле,
В окно, где иней узорный цвел,
Глядя на бег саней.
Натянутая как струна, я смотрела на дверь, собираясь с духом, а затем шагнула ближе. Звук не повторился, и я приложила ухо к двери, прислушиваясь изо всех сил.
– Тебе помочь?
Я не слышала шагов, так что едва не подпрыгнула, когда позади раздался голос.
Обернувшись, я увидела высокого юношу – черноволосого, мрачного и промокшего насквозь. Его джинсы отяжелели от воды, а темная футболка под курткой прилипла к телу. Это наверняка был Камерон – единственный мальчишка-подросток в доме – но я ни за что бы его не узнала, если бы не была в курсе, что это он.
Ему исполнилось шестнадцать – на год больше, чем мне – и он выглядел очень бледным и таким серьезным, что представить себе его улыбающимся было невозможно. И все же он обладал каким-то странным обаянием – я, залюбовавшись его скулами и торсом под мокрой футболкой, даже смутилась. Его голубые глаза смотрели на меня так пристально, словно он умел читать мысли и уже знал все мои секреты.
– Ой, – сказала я, – нет. Извини. Я просто… услышала шум.
– Тебе показалось, – холодно произнес Камерон. – В этой комнате никто больше не живет.
Я сглотнула:
– Да. Я… кстати, я Софи.
– Я знаю, кто ты, – отозвался он. – И зачем ты здесь?
Его вопрос смутил меня. Я не понимала, что он имел в виду: здесь – у двери Ребекки или здесь – в доме?
– Просто… приехала погостить. А почему ты весь мокрый?
– Гулял, – бросил он. И добавил с раздражением: – На улице опять льет.
Камерон прошел мимо меня и скрылся в своей комнате. Я глядела ему вслед, гадая, чем же так его разозлила, а затем спустилась и встретилась с Пайпер в прихожей.
– А я как раз иду звать тебя на ужин, – сообщила она. – Встретила Камерона по пути?
– Да, – коротко ответила я, не зная, что сказать о нашем странном обмене любезностями.
– Полагаю, ты заметила, что он попал под дождь? – спросила Пайпер. – Пожалуйста, не говори папе, что он был на улице. Нам нельзя уходить из дома в плохую погоду. Папа с ума сойдет, если узнает.
– Хорошо, – ответила я. Меньше всего на свете мне хотелось доставить Камерону неприятности, учитывая, что я и так ему не слишком понравилась.
Кузина улыбнулась и крикнула:
– Камерон! Ужин готов!
Он не ответил, но она, похоже, этого и не ждала.
– Пойдем! – Пайпер снова обращалась ко мне. – Папа и Лилиаз уже в столовой.
Я последовала за ней в зал. Свет в гостиной был выключен. Над обеденным столом горели лампы, заливая его ослепительным светом и погружая остальную комнату во мрак. Дядя Джеймс и Лилиаз уже сидели за столом, и на один странный миг мне показалось, что мебель – декорации, а они – всего лишь актеры, изображающие семью, которая собирается поужинать.
Следуя за Пайпер, я прошла через всю комнату к столу. Дядя Джеймс сидел во главе, Лилиаз – справа от него.
– Твое место рядом со мной, – сказала Пайпер. – Садись, а я пойду за едой.
Она вышла из комнаты, а через минуту вернулась с большим подносом овощей и поставила его в центр стола. Она снова отправилась на кухню, и тут появился Камерон.
– О, ты все же решил почтить нас своим присутствием? – поинтересовался дядя Джеймс, когда Камерон выдвинул себе стул на противоположном конце стола. Я заметила, что кузен прятал правую руку в кармане и пользовался только левой. Его вытертые полотенцем волосы еще не высохли. Догадался ли тогда дядя Джеймс о том, что сын ходил на улицу?
– Хотя бы поздоровайся с кузиной.
– Мы уже встречались наверху, – не глядя на меня, ответил Камерон.
– А вот и я, – прощебетала Пайпер, появившись с двумя исходящими паром тарелками в руках. – Ешьте, пока горячее.
Она принесла стейки под соусом беарнез. Я была впечатлена: мне самой удавалось только разогреть банку бобов или сварить яйцо. Но когда я попыталась выразить свое восхищение, Пайпер рассмеялась:
– Наверное, не стоит признаваться, но его приготовила не я. Но это одно из самых роскошных готовых блюд. Мне хотелось отметить твой первый вечер с нами чем-то вкуснее пиццы.
– Выглядит чудесно, – похвалил дядя Джеймс.
– Да, это очень аппетитно, Пайпер, но как, по-твоему, я должен это есть? – спросил Камерон.
– Ой, – заволновалась Пайпер, – мне так жаль. Я не подумала. Давай нарежу его.
Я с удивлением наблюдала, как Пайпер вскочила и бросилась к Камерону, чтобы нарезать для него стейк. Все это время он держал вилку в левой руке и бесстрастно смотрел на сестру. Было неловко и никто ничего не объяснял, но я и так поняла: из-за обожженной руки Камерон не мог держать нож.
– Твоя мама говорит, ты хорошо фотографируешь, Софи, – сказал дядя Джеймс.
– Ну… Не так уж хорошо, но мне очень нравится этим заниматься, – ответила я, чувствуя на себе взгляд голубых глаз Камерона.
– Бесполезно пытаться удержать молодежь дома, я это знаю, – заметил дядя Джеймс. – Но тем не менее настаиваю, чтобы ты держалась тропинок. Некоторые из них, например, те, что бегут по утесам, небезопасны. Совсем недавно – этим летом – здесь погиб один из туристов: группа подошла слишком близко к обрыву. – Он покачал головой. – Такая жалость. Наверное, ему хотелось сделать фотографию получше. Надеюсь, ты будешь более осторожна? В первый раз иди на прогулку с Пайпер и Камероном. Они знают, где безопасно, а где нет.
– Завтра я покажу тебе окрестности, – улыбнулась мне Пайпер.
– Лилиаз, – обратился к младшей дочери дядя Джеймс, – ты ничего не хочешь сказать кузине?
– Прости, что убежала, не поприветствовала тебя как надо и вела себя грубо, – проговорила Лилиаз будто заученный текст.
– Все в порядке, – сказала я и улыбнулась ей.
– Я нарисовала тебе картинку, – продолжила Лилиаз.
– Вот и умница, – одобрил дядя Джеймс.
Девочка вытащила из-под стола листок и подтолкнула его ко мне. Камерон взглянул на рисунок, когда тот оказался рядом с его тарелкой, и, резко бросив вилку, вырвал у Лилиаз листок и смял его в кулаке.
– Камерон! – рявкнул дядя Джеймс. – Давай без выкрутасов. Отдай рисунок Софи.
– Не думаю, что он ей понравится, – совершенно спокойно отозвался Камерон.
– Отдай немедленно, – потребовал дядя Джеймс, скрипнув зубами.
Какое-то время они не отрываясь смотрели друг на друга. Наконец Камерон пожал плечами и разгладил рисунок, как мог, одной рукой. Правой я так и не увидела: она была под столом. Кузен протянул мне листок с почти извиняющимся взглядом.
Взяв его, я поняла, почему Камерону не хотелось, чтобы я его видела. Лилиаз воспользовалась всего двумя карандашами: красным и черным. На картинке она изобразила дом и семью перед ним. Все бы ничего, но все персонажи рисунка были мертвыми. Двое взрослых, судя по всему родители, и трое детей лежали в лужах крови, заштрихованных кривыми, как будто бы злобными линиями. Сверху типично детским, неровным почерком Лилиаз подписала свой рисунок: «Дом убийств».
– Он убил их всех, пока они спали, – пояснила она самодовольным тоном, каким фокусник говорит «та-да!», исполнив трюк.
– Кто? – спросил дядя Джеймс, встревоженно глядя на дочь.
– Никто не знает. Его так и не поймали.
– Она снова смотрела передачу о нераскрытых преступлениях, – объяснил Камерон, взял вилку и продолжил есть, словно ничего не случилось. – И нарисовала очередную сцену убийства.
– Ох, Лилиаз, – простонал дядя Джеймс. – Бога ради, ну почему ты не нарисовала цветочек?
Посмотрев на меня, он добавил:
– Прости… у нее сейчас мрачный период. Думаю, все дети через такое проходят, правда?
Я кивнула, хотя и не смогла вспомнить, чтобы сама когда-нибудь рисовала кошмарные сцены убийств и дарила такие рисунки другим.
– Это случилось ночью, – продолжила свой рассказ Лилиаз, глядя на меня. – Они все легли спать, и кто-то их убил. Порубил топором прямо в постелях. Хрясь, хрясь!
– Лилиаз, довольно, – начал сердиться дядя Джеймс. – Не за столом. Вспомни о манерах.
– Софи решит, что она приехала в дом ужасов, – натужно рассмеялась Пайпер. Повернувшись к Камерону, она продолжила: – Может, поиграешь для Софи, пока она здесь? – Кузина говорила с таким воодушевлением, и я решила, что она просто пытается вернуть беседу в нормальное русло. – Например, после ужина?
Она посмотрела в другой конец комнаты. Лампы там были выключены, сцена и рояль утопали в тенях, и, когда внезапно раздался нестройный аккорд, я едва не подпрыгнула. Нож и вилка с лязгом упали на стол.
– Кто там? – спросила я, всматриваясь во мрак сцены, пытаясь разглядеть рояль и гадая, не сидел ли за ним пятый член семьи Крейгов, о котором я не знала… Из тьмы донеслось еще несколько аккордов, нестройных, немелодичных – казалось, незнакомец за роялем играть совсем не умел и давил на случайные клавиши.
Камерон рассмеялся, впервые с момента моего прибытия, но смех его не был добрым.
– Расслабься, – сказал он. – Это Ракушечка.
Послышались еще пара случайных нот и мягкий удар. Через несколько секунд из тени вышла серая кошка и прыгнула на колени Камерону.
– Кажется, я забыл опустить крышку. – Кузен явно наслаждался произведенным эффектом.
Смутившись, я опустила глаза в тарелку.
– Ракушечка – необычное имя для кошки, – произнесла я, чтобы не молчать.
– Ее назвали в честь персонажа одной легенды, – объяснила Пайпер. – Ракушечка – это шотландское чудище, водяной с длинными черными волосами, который живет в ручьях и реках. Его одеяние все в ракушках: когда чудище движется, они позвякивают, и ты можешь слышать, как оно приближается. Если ему не удается утопить человека, он с удовольствием над ним поиздевается – так о нем говорят.
Они говорили об утопленниках уже второй раз. До смерти Джея я была равнодушна к подобным темам, но теперь не хотела ни слышать, ни думать об этом. Я не была уверена, знали ли дядя Джеймс и его семья о том, что случилось с моим лучшим другом, но Пайпер, похоже, почувствовала, что мне неприятны ее слова, и быстро сменила тему. Указав на кошку, она произнесла:
– Ребекка назвала ее так.
В комнате воцарилась полная тишина. Все застыли. Конечно, разговор о Ребекке не мог быть веселым, но и такой реакции я не ожидала. Все смотрели на Пайпер, будто она только что произнесла самое грязное ругательство.
Первым пришел в себя Камерон, наколол на вилку кусочек стейка, отправил его в рот и медленно прожевал, не спуская глаз с Пайпер. Дядя Джеймс опустил бокал на стол так резко, что расплескал вино – на скатерти остались пятна.
Лилиаз вонзила нож в стейк – он заскрежетал по кости.
И тут девочка закричала.
Это был ужасный, пронзительный визг. Волосы у меня встали дыбом. На одну кошмарную секунду я предположила, что Лилиаз отрезала себе палец – так она кричала. Если бы у Крейгов были соседи, они бы точно вызвали полицию, уверенные в том, что в доме кого-то убивают.
Зашипев, кошка спрыгнула с коленей Камерона. В следующий миг он вскочил на ноги, как и дядя Джеймс, и оба они метнулись к Лилиаз. Камерон оттолкнул от нее тарелку, словно это была бомба, готовая взорваться в любую секунду. Я заметила кровь у него на руке и поняла, что кошка оцарапала его, прежде чем убежала. Несколько капель упало на скатерть.
– Все хорошо, Лилиаз, – успокаивал сестру Камерон. – Помнишь, что надо делать? Дыши. Просто дыши.
Я видела, что Лилиаз пытается, но, похоже, она была так напугана, что физически не могла вдохнуть. Ее всю била крупная дрожь, как во время приступа. Потребовалось несколько минут, чтобы она пришла в себя. Все это время Пайпер снова и снова повторяла:
– Мне жаль. Мне так жаль. На упаковке было написано: без костей. Я проверяла. Дважды!
Наконец, когда Лилиаз немного успокоилась, Камерон сказал:
– Я уложу ее.
Одним плавным движением он взял сестру на руки. Обняв его за шею, она спрятала лицо у него на плече. Камерон поднял валявшуюся на столе плюшевую страусиху и, не сказав ни слова, вышел из комнаты.
Дядя Джеймс тяжело опустился в кресло, Пайпер застыла, прижав обе руки к губам. В зале снова воцарилась мрачная тишина.
– С ней… с ней все будет в порядке? – прервала молчание я.
– Да, – откликнулся дядя Джеймс. – Ты, наверное, не можешь понять, что тут случилось, Софи. Лилиаз больна. Но она лечится. Раз в неделю мы ездим к врачу в город.
– Чем больна? – спросила я.
– Это называется картилогенофобия, – объяснил дядя Джеймс. – Боязнь костей.
Когда Пайпер положила руки на стол, я увидела, что они дрожат.
– Я не знаю, как такое могло произойти, – прошептала она. – На упаковке было написано: без костей. Наверное, они что-то напутали на заводе. Мне так жаль, папа.
– Это не твоя вина, – утешил ее дядя Джеймс. Он посмотрел на меня и сказал: – Ты должна знать, что Лилиаз боится любых костей, даже тех, что у нее внутри. Ей стало немного легче, с тех пор как она начала лечение, но все же мы никогда не подаем к столу еду с костями… и на всякий случай запираем кухонные ножи. Пару лет назад Лилиаз достала один и попыталась вырезать себе ключицу. К счастью, она выжила – Камерон остановил ее, иначе бог знает, чем бы все закончилось. Я не думаю, что она сделает это снова, но… мы не хотим рисковать.
– Я понимаю, – проговорила я, не зная, что еще сказать.
Вдруг Лилиаз надела свитер с высоким горлом, чтобы скрыть шрамы от своей неудачной попытки избавиться от ключицы?
Камерон и Лилиаз не вернулись к столу, их еда остывала на тарелках. Мы с Пайпер и дядей ужинали в такой напряженной тишине, что я была рада, когда все закончилось и мне наконец удалось уйти в свою спальню.
Едва я открыла дверь, в нос ударил запах гниющих цветов. К моему удивлению пурпурные жирянки на столике у кровати съежились и завяли, пока я была внизу. Так быстро… Может, кто-то проскользнул сюда и заменил живые цветы на мертвые?
Переодеваясь, я представляла, что бы сказал Джей, будь он рядом. Наверное: «Они все ненормальные, Софи. На твоем месте я бы свалил отсюда, пока тоже не спятил. Я, конечно, буду навещать тебя в дурдоме, если ты окончательно слетишь с катушек. Можешь на меня положиться. Ты ведь знаешь, что я всегда буду рядом, да?»
Иногда я слышала его голос у себя в голове так ясно, словно он все еще был со мной, словно я могла до него дотронуться.
– Я не уеду, – ответила я Джею, хотя и понимала, что его здесь нет. – Как бы мне этого ни хотелось, я не уеду, пока не узнаю, что на самом деле случилось с тобой.
В комнате было душно и жарко, но, когда я подошла к окну, чтобы впустить немного свежего воздуха, то обнаружила, что оно запечатано каким-то темным воском. Рама не поддавалась. Мне не удалось сдвинуть ее ни на миллиметр.
Я застонала. Было так жарко. Возможно, цветы действительно погибли.
Выключив лампу, я забралась в кровать и попыталась не шевелиться, чтобы чуть остыть.
Я думала, сон не придет ко мне этой ночью легко, но уснула, стоило мне только лечь, и проспала бы, наверное, до рассвета, если бы несколько часов спустя не очнулась от того, что на моей лодыжке сомкнулись холодные пальцы.